Шпана заветная

повесть
Илья ИЛЬИН
Шпана заветная
УДК 821.161.1.393
ББК 84(2РОС=РУС)6
Я79
Ильин И.
Шпана заветная / Рис. Гаврилов С. — М.: ООО «АприориПресс», 2011.
— 1???????????????? с.: ил.
Когда на нашу Родину напали полчища фашистских оккупантов, целью ко
торых было превратить нашу страну в немецкую колонию, а народ в рабов,
когда над Москвой, столицей нашей великой Родины, нависла угроза захва
та, вместе со взрослыми поднялись на смертный бой дети. В этой книге рас
сказан лишь один эпизод участия детей деревни Заветово в изгнании фаши
стов с российской земли. Шестеро ребят не смогли смириться с тем, что сапо
ги этих извергов топчут нашу землю, что эти нелюди убивают и грабят, уго
няют людей в Германию, сжигают дома, опустошают деревни и города. Они
воевали, как могли. И нагоняли страх даже на отборные немецкие части.
Для младшего и среднего школьного возраста.
ISBN 9785913370??? © ООО «АприориПресс», 2011.
© Илья Ильин, текст, 2011.
© Сергей Гаврилов , художник, 2011.
© Владислав Шевченко, дизайн,
верстка, 2011.
Подписано в печать ??.09.2011 г.
Формат 70x90/16.
Печ. л. — 7.
Тираж ??? экз.
ООО «Априорипресс»,
127422, г. Москва, ул. Дубки, д. 3.
Телефон (495) 7269658.
Email: apriori40@mail.ru.
www.aprioripress.ru
3
Илья ИЛЬИН
Шпана заветная
Мальчишкам и девчонкам
Великой Отечественной
посвящается…
4
Кремень — это его прозвище, ставшее фамилией. Настоя
щей фамилии своей он не помнил. Как не знал ни своих ро
дителей, ни места, где родился. Пашкой назвали в Истрин
ском детском доме. Там же Кремень прозвали. За то, что ни
когда ни в спорах, ни в мальчишеских драках никому не усту
пал. Когда немецкие войска напали на нашу Родину, Пашка
сбежал из детдома. На фронт. Бить фашистов. До фронта он
не доехал. Сняли с военного эшелона. Как следует отпарили
в привокзальной бане, обработали вонючей мазью от вшей,
и отправили обратно. В ноябре детский дом эвакуировали
в город Горький. Пашка опять удрал. Пришёл к нам в дерев
ню уже зимой. Худющий, замёрзший. С отмороженными ще
ками. В драной фуфайке и в настоящем танкистском шлеме.
Постучался в наш дом.
— Господи! — воскликнула мама. — Откуда же ты такой?
Чей?
— Ничей, — ответил Пашка. — Хлеба дайте.
И мама не посмела отказать, напоровшись на недетский
голодный взгляд упрямых чёрных глаз.
Приютил его кузнец Харитон. Зашёл в тот же вечер к нам,
принёс запаянный утюг. Удивился незнакомцу. Сели чай
пить. Тут и выяснилось, что Пашка сирота и идти ему некуда.
Приглянулся Пашка кузнецу. У того ни жены, ни детей, и стал
Пашка вместо сына Харитону.
А за шлем тот Пашку все мальчишки зауважали сразу.
Да ещё за то, что на фронт «ездил»...
— Я теперь у вас фронт ждать буду. А дальше вашего За
ветова фашистам не пройти! — авторитетно заявлял Паш
ка. — Отступать больше некуда — позади Москва! Мне бы
только автомат раздобыть. Или винтовку. Ух, я фашистам
дам прикурить.
Пашка сплёвывал и воинственно шмыгал носом.


7
Мишка был наш, заветовский. Его отец ушёл воевать на
третий день войны. От него пришло только одно письмо.
С тех пор Мишка, его мама и две сестрички каждый день
встречают почтальоншу Фаю у ворот дома. Но она проходит
мимо, качая головой и разводя руками. Опять ничего...
Тетя Фая. Наша почтальонша. Тихая, незаметная в довоен
ное время. Теперь её ждали и боялись. Она приносила дол
гожданные письма и казённые похоронки. Женщины, зави
дев тётю Фаю, выбегали навстречу и замирали. Так и стояли
у домов вдоль улицы. Кому на этот раз?
— Мне сон приснился, — говорил Мишка. — Папку моего
отправили на секретное задание, вот он и не пишет. Он не
может оттуда писать.
Мы соглашались. Оттуда действительно нельзя писать.
И Мишка сам тоже верил про секретное задание.
Был Мишка белобрыс и белобров. Весь в отца. А вот сест
рички — четыре косички, рыжиерыжие, в маму. Одна осо
бенность была в этой семье — все говорили тихотихо. Поч
ти шёпотом. Придёшь к Мишке в гости, и кажется, что они
о чёмто договариваются.
Мишка раньше всех подружился с Пашкой. И Мишка пер
вый предложил собраться в отряд. И даже название приду
мал: «Юные истребители». Пашку выбрали командиром,
а Мишку комиссаром.
В старой конюшне, в той, которая на высоком берегу реч
ки Каменки стоит, заброшенной и обросшей бурьяном
и ольховником, на сохранившемся сеновале устроили штаб.
Там мы хранили компас, старый треугольный штык от вин
товки и НЗ— неприкосновенный запас из двух банок тушён
ки и полбанки прошлогоднего смородинного варенья.
— Эх! — огорчался Мишка. — Нам бы ещё пулемёт, как
у Чапаева.
И он тоже сплёвывал.
8
Мы долго не хотели принимать Вальку в наш отряд. Мы
были твёрдо убеждены, что девчонкам не место на войне.
Они должны сидеть дома и ждать. А если нас убьют, то опла
кивать. А если все девчонки уйдут на войну, кто будет нас оп
лакивать? Но Валька убедила нас, что на войне без сестры
милосердия не обойтись. И она готова выносить нас, ране
ных, с поля боя, перевязывать. И делать уколы.
Валька мне нравилась. Симпатичная и смешливая девчон
ка. Чуть раскосые глаза и вздёрнутый носик создавали впе
чатление, словно она всё время чемуто улыбается. Она ста
рательно поджимала губы и хмурилась, но насмешливое вы
ражение не пропадало. Только зря лоб морщинила.
Пашка устроил ей экзамен: притворился раненым, и Валь
ка тащила его от дороги до штаба. Одна. Ухватила его рукой
за талию, а он обнял её за плечи. А я сидел на крыше конюш
ни и впервые в жизни испытал чувство ревности. А потом ре
шил: это же понарошку! И всё равно. Почему это Пашка ра
неный? Меня тоже могут ранить.
Окончательно решилось дело в её пользу, когда Валька
принесла баночку йода и кусочек ваты. Раздобыла гдето.
— Мальчишки, — говорила Валька. — Вы воюйте, я вам
мешать не буду. Буду ждать в кустиках. Когда вас ранит, вы
тащу с поля боя. Только вы меня научите из винтовки стре
лять. Я тоже хочу фашистов бить!
— Ладно, — сказал Пашка. — Берём в отряд. В порядке ис
ключения. Кто за?
И мы, как взрослые на колхозном собрании, проголосова
ли единогласно. Валька топала ножкой и грозила кулачком
кудато на запад.


Игорь был самым старшим из нас. Ему исполнилось целых
тринадцать лет. У него дома было книг больше всех. Он рас
сказывал нам про разные страны и приключения. Мечтал по
ехать в Китай. Жил он с дедом и бабкой. Отец и мать на
фронте. Когдато они были агрономами. А теперь отец Иго
ря артиллерист, а мать — радистка. Письма он получал часто.
Настоящие, военные письматреугольники. Некоторые он
читал нам.
— Вчера в нашу часть приезжала монгольская делега
ция, — читал Игорь письмо от мамы. — Чудно — они все на
одно лицо. Привезли в подарок три вагона живых овец и ва
гон смешных маленьких монгольских лошадок. Мне подари
ли меховую безрукавку. И теперь мне не холодно. Опять
очень близко стреляют. Опять будем отступать. Только ты
сынок не думай, что мы будем отступать долго. Просто это
нужно, чтобы выровнять линию фронта. Скоро погоним фа
шистов обратно. И до Берлина!
Игорь гордо смотрел на нас. Видали, какая у меня мама!
И весь он был какойто серьёзный. Молчаливый. Казался
нам необыкновенно умным. Его уважали и старались с ним
никогда не спорить. Он знал всё на свете. У него была насто
ящая коллекция марок. Штук сто. Не то, что у меня. Пять штук
и все одинаковые: с рабочим и колхозницей.
Мишка был и ростом выше нас. И нос у него больше всех.
И лоб больше всех. Короткая стрижка ёжиком делала его
ещё взрослее.
Мишка предложил Игорю должность начальника штаба.
Все согласились. Игорь теперь всё время пропадает в штабе.
Это он придумал «Торжественную клятву»: «...Защищать
Родину, не щадя жизни своей, клянёмся! Бить врага без по
щады, клянёмся! Не предавать и не сдаваться, клянёмся!»
11
12
Колька тоже наш — заветовский. У него воюет старший
брат, Юрий. Отец инвалид. Ходит на деревянной колоде
вместо левой ноги. Когда Кольке было пять лет, отец угодил
под сеялку и ногу переломило. В больнице ногу отрезали
и выписали с костылями. С тех пор Колька ходит хмурый, не
весёлый. Никто не видел, чтобы он смеялся. А и правда, весё
лого мало. Я бы тоже не смеялся. У Кольки, кроме отца и ма
тери, ещё брат и сестра, близнецы. И стараяпрестарая баб
ка. Она колдунья. Изза неё мы Кольку немного побаиваем
ся — а вдруг его бабка порчу наведёт? Будешь потом скрю
ченным ходить. Колька родился с "заячьей губой". Когда ему
исполнился год, бабка унесла Кольку в баню и всю ночь про
вела там с ним. После этого губа срослась, и теперь на верх
ней губе белел малюсенький шрам. Жизнь заставила Кольку
взять на себя многие обязанности мужчины в доме. В свои
двенадцать он умел косить. Ходил за плугом. Следил за ого
родом. Колол дрова. Чинил крышу. Летом работал в колхозе.
Крепыш невысокого роста. Мужичок. Рос настоящим хозяи
ном. И добрым: души не чаял в близняшках, нянчился и бало
вал.
На третий день существования «Юных мстителей» Колька
заявился в штаб.
— Хочу с вами немцев бить, — сказал он.
И вынул изза пазухи кожушка обрез. Настоящий!
— Только к нему всего один патрон, — добавил Колька.
И всё равно это было настоящее оружие!
— Ты как нас нашёл? — спросил Игорь.
— Утром видел, как сюда шли. Ну, и, догадался.
— Молоток! — похвалил Игорь. — Ребята, предлагаю
Кольку зачислить разведчиком.
Так в отряде появился КолькаЧиж.


Это я. Галич — моё прозвище, кличка. Как у всех нас. Нам
кажется, что так проще общаться. Конечно, это нехорошо.
Взрослые говорят, что клички придумывают себе бандиты
и воры. Уголовники, потому что у них собачья жизнь. Мы не
уголовники. Нам прозвища нужны для конспирации!
Я у мамки и папки один. Ни братьев, ни сестёр. Папка во
юет на фронте. Он командир танка. До войны был начальни
ком машиннотракторной станции, сокращённо МТС. И ма
шины водил, и трактор. Мама — бригадир доярок на ферме.
Жили мы хорошо. Большой, светлый и тёплый дом. Большой
двор с банькой в огороде. Папина мастерская под навесом.
Качели и фанерная машина для меня.
— Не в коня корм, — говорила мама, пичкая меня пиро
гами, варениками, ватрушками.
А я действительно был худющим — кости да кожа!
— Ничего, — говорил папа. — Были бы кости, а мясо на
растёт!
В это лето мы закончили пять классов. Радовались долго
жданным каникулам. Резвились на лужайках, купались до си
невы. Ходили за первыми ягодами. Помогали взрослым на
полях. Резали берёзовые ветки на веники. Ловили рыбу. Ка
тались на лошадях. Впереди было целое лето. Дни длин
нее — ночи короче...
В самую короткую ночь я проснулся ранорано. С мальчишка
ми сговорились пойти на рыбалку к дальнему омуту. Старики
говорили, что там живёт большущая рыба — то ли щука, то ли
голавль. Решили попытать счастье. Закидывали удочки полдня.
Солнце стало припекать и мы, искупавшись, отправились в де
ревню. Большую рыбу не поймали. Но несколько десятков
крупных окуней и полсотни плотвичек — неплохой улов!
Деревня встретила нас странной тишиной. По дворам бе
гали женщины. Молча или плача. Мужчины собирались куч
15
ками и курили. Тоже молча. Почуяв неладное, мы, не сгова
риваясь, разбежались по домам.
Отец и мать сидели за пустым столом.
— Во! — показал я кукан с насаженной рыбой.
Мать встала, забрала у меня рыбу и прижала меня к себе.
— Молодец! — сказал папка. — Ушицу сварим знатную.
Мать...
Мама всхлипнула и отпустила меня.
— Мам, пап, а чего вы не на работе? — дошло вдруг до
меня.
— Война, сынок. Объявление было. О мобилизации, —
сказал отец.
Мама опять всхлипнула и вышла во двор чистить рыбу.
Отец притянул меня за плечи и стал смотреть в мои глаза. Его
скулы ходили ходуном, ноздри раздувались. Он часто взды
хал.
— А что такое мобилизация? — тихо спросил я.
— Наша партия и Сталин просят нас, мужчин, защитить
страну от напавшего врага.
— Так ты на войну! А тебе ружьё дадут?
— Дадут.
— Ух, ты! Пап, можно с тобой? Я тоже хочу на войну!
— Ишь ты! А кто здесь останется? Кто матери помогать
будет? Помни — за меня мужиком в доме остаёшься. Я ду
маю, к осени управимся, и я вернусь. Врагов прогоним, уро
жай соберём и заживём!
Уха получилась ничего. Немного пересоленная.
— Видно, мать немало слезинок в уху накапала, — сказал
отец. — Солоновато. Давай, мать, на дорожку, да за победу
скорую, доставай беленькую.
Ночь не спали. Отец выходил курить, мать за ним. Всё шеп
тались... За неделю из деревни ушли на фронт почти все му
жики. Жизнь изменилась. Когда началась война, мы орали
«уррра»! И с утра до вечера играли в войну. Фашистом никто
не хотел быть, и мы нападали на колхозное стадо. И всегда
побеждали...
16
Когда в нашу деревню стали приходить похоронки, мы пе
рестали играть. Мы вдруг осознали, что война — это не толь
ко «уррра!». Это когда убивают понастоящему, когда мы
уже никогда не увидим дядю Серёжу, не получим от него на
Новый год сахарные «петушки». Никогда не услышим гар
монь Ивана, брата Вальки. Когда тётя Марина, всегда весё
лая и приветливая, никогда больше не улыбнётся, потому
что у неё в один день убило мужа и сына. И наш учитель ис
тории, Алексей Сергеевич, не войдёт в класс, и не расскажет
про восстание Спартака.
За полгода войны в нашу деревню прислали тринадцать
похоронок.
И мы организовали отряд «Юный истребитель». Мы не ве
рили, что немцы могут прийти в нашу деревню. Но Сорока
сказал, что на всякий случай надо быть готовыми. Заяц стал
начальником штаба. Кремень командиром. Сорока — ко
миссаром. Чиж — разведчик. Кука — сестра милосердия,
а я — начальником связи и истребителем фашистских тан
ков. Как их истреблять, я не знал. Но мой отец был танкист.
17
18
Красивая у нас деревня. Домики и палисадники как будто
разбежались по холмам берегов речки Каменки. Маленькие
рощицы из сосен и берёз ктото будто раскидал между дво
рами. Очень красиво. Всё рассказать, слов не хватает. Вот
вырасту большим, выучусь на писателя и обязательно напи
шу про наше Заветово. Речка, хоть и небольшая, но быстрая,
а весной так грозная. В прошлом году построили крепкий
мост, из рельсов. Прежние, деревянные, Каменка каждую
весну сбрасывала. Толстенные брёвна в щепу разбивало.
Километрах в трёх — дорога на Калугу. В километре стан
ция, вернее, полустанок. Правда, там поезда не ходят. Толь
ко летом — дачный, из трёх вагонов, утром и вечером.
На нём можно было доехать в Москву, до Киевского вокзала.
Теперь, по ночам, железная дорога гудела, не переставая.
Шли военные эшелоны. На Запад с солдатами и техникой,
а обратно — с раненными и эвакуированными. Мы както
бегали смотреть. Днём эшелоны стоят, прикрытые срублен
ными березами и тоненькими ёлками. Над ними летают фа
шистские самолёты и бомбят. Страшно.
Над деревней тоже летали. Но почемуто не бомбили. Один
раз самолёт с крестами пролетел очень низко над полем, где
дети и женщины копали картошку. И все видели весёлое лицо
немецкого лётчика. Он чтото кричал и смеялся. Махал рукой.
По вечерам затихало уханье дальнобойных пушек. С каж
дым утром фронт всё ближе. Гром всё громче. Появились бе
женцы, старики, женщины и дети. Просили хлеба и уходили.
Они не верили, что немцев остановят... А мы верили!
В сентябре мы пришли к школе. Директор и учитель физ
культуры были на фронте. Нас встретили две учительницы—
Галина Тимофеевна, по русскому языку и литературы, и Вера
Петровна, по немецкому.
— Ребятки, — сказали они. — Идите домой. Занятий не
будет. В нашей школе будет госпиталь.
В середине сентября привезли первых раненных.
20
Зима наступила уже давно. Снег выпал ещё до праздника
Покрова и больше не таял. Бабка Чижа сказала, что это Бого
родица постаралась, прикрыла землю, чтобы супостатам,
фашистам, значит, тяжелее идти было. С тех пор намело суг
робы в полях и лесах. Последние две недели ударил мороз.
Ночью до 40 градусов доходило. Деревенские печи топили
утром и вечером. Дымы в небо уходили столбами. Примета
точная — к морозам.
Каменку сковало льдом. Но никто не выходил, не рубил
проруби, как раньше. Заветовские мужики рыбу не удили,
а женщины бельё не полоскали. Мы иногда выходили на лёд,
на самодельных коньках покататься. Теперь нас не пускают.
Боятся самолётов.
Дорогу от станции днём протаптывали беженцы, а за ночь
опять заметало. То ли изза морозов, то ли изза войны, за
крыли магазин, почту и библиотеку. И мы целый день прово
дили в штабе. Затыкали дыры соломой, чистили от снега пло
щадку у ворот. Когда мороз становился невыносимым, бежа
ли в кузню. Кузнец Харитон записался добровольцем и ушёл
на фронт. Пашка поддерживал огонь в кузне и пытался что
нибудь выковать. Гвозди у него уже получались.
В кузне было тепло. Огонь из открытого очага освещал на
ши и без того красные рожицы. Отбрасывал пляшущие тени
на закопченные стены. Грыз угольные камни. На огне мы жа
рили картошку, сало. Кузня наполнялась аппетитными запа
хами. Мы усаживались на длинный топчан у стены, угоща
лись. И нам казалось, что за этими бревенчатыми стенами
нет больше ничего — ни мира, ни войны, ни горя, ни надеж
ды. Только мы остались. Сидим в кузнице, а она мчится
сквозь метель и время. Неведомо куда. Уходить не хотелось.
И в эти мгновения мы завидовали Пашке — емуто уж точно
не надо никуда уходить.
— Пора домой, — первой говорила Кука и начинала уку
тываться в шаль, шубку, шапку.
Выходили в зиму. Заканчивался ноябрь.
22
Без Харитона стало тоскливо. Опять навалилось одиноче
ство. Плохо одному. Особенно вечерами и ночью. С Харито
ном они, бывало, ужинали ещё засветло. Потом насыпали
ведро угля в топку и ложились на длинный деревянный топ
чан, покрытый соломой, укрытой овчинным тулупом и Паш
киной фуфайкой. Харитон укладывал Пашку, потом долго
кряхтел, ворочался, пристраивался поудобнее. И начинал
неизменно:
— Ну, Павел, слушай сегодня про того, кто в омуте живёт!
И рассказывал Пашке очередную сказку, которые сам же
и сочинял. Плохо было без Харитона. Без его хриплого голо
са в тёмной кузне, рассказывавшего про того, кто в омуте
живёт. И сбежал бы Пашка в Москву или на фронт. Но, уходя,
Харитон наказал:
23
— Вот тут, Павел, всё моё богатство, — Харитон вытащил
из угла железный сундучок. — Здесь облигации, государст
венные, не на одну тыщу. Здесь бумага на кузню. Квитанции
на налог. Метрика моя и фотки. Тебе оставляю, на хранение.
Береги кузню, не дай огню погаснуть. А разобьём гада, вер
нусь. И заживём мы с тобой. Фамилию мою возьмёшь. Кре
мень, оно, конечно, тоже неплохо, а моя фамилия знатная—
Кузнецов. По профессии, значит. Вот и ты будешь Павел Куз
нецов. Павел Харитонович. А!
Пашка допил остатки молока с куском хлеба. Насыпал
полведра угля в очаг. Поворошил кочергой. Синее пламя за
играло на углях, подсветило дымоход. Пашка улёгся на топ
чан. За стеной завывал ветер. Крутила позёмка, заметала во
енные тропы. Ребята только ушли. Он чувствовал, что уходят
с неохотой. Но у них дома мамы, дедушки и бабушки. А у не
го никого.
— Один, как перст, — говорила тётка Поля в детдоме, жа
леючи.
Сирот жалела, а хлеб таскала. У неё своих было пятеро,
а мужа посадили. Её тоже посадили. А детей отдали в дет
дом. Теперь у них хлеб общий с сиротами...
Внезапно в морозный гул вплелись посторонние звуки.
Пашка прислушался. В деревне залаяли собаки. А шуршание
и скрип на улице усилились.
Пашка натянул фуфайку, прихватил шлем и выскочил за
дверь. Через деревню проходили войска. Шла в основном
пехота. Солдаты кутались в шинели и бушлаты. На многих
были сапоги. Время от времени проезжали полуторки с при
цепленными пушками. Машины скудно светили фарами, вы
свечивая углы домов, деревья, хмурые лица. За ними тяну
лись обозы. Почти на каждой телеге — по троепятеро ра
ненных. Ходячие шли рядом, уцепившись за края. Шли мол
ча, опустив головы.
Пашка подошёл к деревенским, кучкой стоящим у восточ
ной окраины, куда уходили войска.
— Надолго ли, сынки? — громко спросил древний дед Ва
силий.
Никто не отвечал. Молча проходили и исчезали в метель
ной тьме. И только в конце колонны, ктото остановился.
— Ненадолго, батя. Последний рубеж обороны займём,
с силами соберёмся и погоним фашистов. До самого Берли
на!
— А ты самто, кто будешь? — спросил дед.
— Я, батя, полковой комиссар. Нестеров моя фамилия.
А тебя, батя, как величать?
— Да менято попростому. Дед Василий и всё тут.
Дед Василий снял шапку и помахал комиссару, ушедшему
в ночь.
— Помогай вам Бог, — тихо сказал дед Василий.
Пашка почувствовал, как ктото потянул его за длинный
рукав фуфайки. Обернулся. Валька.
— Пашка, пойдём к нам ночевать. Чего ты одинто бу
дешь.
Как ни хотелось Пашке пойти с Кукой, забраться на про
сторную, тёплую печь, пахнущую хлебной опарой, но пере
силил себя.
— Не, Кука. Не могу кузню оставить. Харитон наказывал
беречь. А ты утром приходи.
Народ расходился. Пашка побежал под горку.
В эту ночь Пашка впервые запер дверь изнутри.
24
25
Колька не спал. Ворочался на жаркой печи с близняшка
ми. Ковырял сучки в досках потолка. От жара усилились за
пахи заготовленных ещё летом бабушкиных трав. От старого
тулупа несло овчиной. Разболелась голова. Отец сам не вы
ходил и никого не пустил из дома, когда ночью проходили
войска.
— Эка невидаль, от самого Буга топают. Чего на них смо
треть, — ворчал он.
Отец сел у стола и закурил, пуская густые клубни сизого
дыма к потолку. Ни свечи, ни керосиновой лампы не зажига
ли. В темноте избы светился огонёк самокрутки, освещая ли
ца отца и матери, сидящих за столом друг перед другом.
— Что делатьто? — в отчаянии спросила мать.
— А ничего! — ответил отец. — Куда нам в беженцы!
С детьми и бабкой. Ничего, какнибудь приспособимся. Нем
цы хоть и лютуют, а всё ж таки люди.
Колька даже дышать перестал. И как только отец такое
выговорил? Приспособиться! К немцам! К врагам! Ему стало
стыдно за него. Хотелось встать, крикнуть прямо в лицо: "Ни
когда! Их бить надо! Юрка на фронте. Все на фронте. Все
с врагом бьются. А ты — приспособиться! И они — не люди!
Звери! Хуже зверей!".
Колька уткнулся в подушку. Сжал свои кулачки.

Отец так больше и не ложился. Ходил у окна, сидел у сто
ла. И всё курил. Колька тоже не спал. Только под утро прова
лился в тяжёлый, тревожный сон. Снилась раненая лошадь.
Она скакала по полю. Колька бежал за ней и никак не мог
догнать. А на краю поля стоял старший брат Юрка и чтото
кричал, но Колька не мог понять что.
Проснулся от странного треска. Не сразу понял, что это.
Отец подскочил к заиндевевшему окну, задёрнул занавески.
Треск — выстрелы автоматов. Близко грохнул взрыв. Изба
качнулась. Опять взрыв. Ещё и ещё. Проснулись близнецы
и заплакали.
Колька кубарем слетел с печки. Кинулся к окну. Отец пере
хватил его. Крепко сжал плечи и усадил на скамью в просте
нок.
— Ты что, шельмец! — зашипел отец. — Угодит пуля в окно,
убьёт! Что мы с матерью делать будем? Сиди и не рыпайся.
А сам пошёл к окну, приоткрыл занавеску.
— Ну вот! Дождались. Новая власть пожаловала, язви её
душу!
Колька изловчился и выглянул изпод руки отца. На улице,
у дома сельсовета, стояла группа высоких людей в невидан
ной форме мышиного цвета, с нахлобученными высокими
пилотками с опущенными боками. На шее висели автоматы.
Один из них рвал красный флаг на полоски. Это почемуто
здорово веселило их.
Подъехал грузовик, раскрашенный белыми пятнами.
Из кузова посыпались солдаты. Они приседали и прыгали на
месте, разминали ноги.
Бесшумно подкатила блестящая чёрная легковушка.
Из неё вышли два офицера в чёрных шинелях и высоких фу
ражках. Солдаты быстро построились. Они выслушали офи
цера, разделились на группы и побежали по деревне.
— Мать, — сказал отец. — Спрячька детей, на всякий слу
чай.
— Господи! — воскликнула мама. — Да куда ж я их спря
чу? В подполе холодина, замёрзнут.
27
— На кухне, за печь спрячь, корытом да тряпьём прикрой.
Мать стащила с печки близнецов, Ваньку и Марьку, загна
ла за печь. Велела сидеть тихо. Как мышки! Всунула в щель
жестяное корыто и накидала половиков.
Колька за печь не полез.
— Что я маленький, что ли?
— Не ерепенься! — прикрикнул отец. — На печь полезай.
В этот момент в сенях загремели шаги. Дверь распахну
лась, впуская в дом клубы морозного тумана. Вошли двое
солдат. Один сразу подошёл к столу, взял из миски большую
краюху хлеба, сунул за пазуху. Заглянул в чугунок, стоявший
в топке. Пустой. Выругался, словно пёс пролаял. Скинул чугу
нок на пол. Второй сорвал с вешалки отцовский полушубок,
кинул к ногам отца.
— Давай! Давай! — закричал он. — Шнель! Улица! Шнель!
Шнель!
Он прошёл в избу и стал подталкивать прикладом автома
та в спины отца, мать, бабку. И тут он заметил Кольку. Встал
на скамью и стащил Чижа за шиворот, подтолкнул к двери.
28
29
Валька хоть и не была трусихой — трусихой не пришла бы
в отряд, но в это утро здорово испугалась. Выстрелов. Взры
ва. Мотоциклистов немецких. Странных пятнистых машин.
И самих фашистов. Когда солдаты вошли в их дом, мать схва
тила дочь и спрятала за себя. Один из солдат прямо в шине
ли и сапогах повалился на мамину постель. Покачался на
скрипучих пружинах. Сделал вид, что заснул. Притворно за
храпел. Второй чтото сказал и они заржали. Именно заржа
ли. Громко и отрывисто. Потом тот, который валялся на по
стели, подошёл к маме, отодвинул её и схватил Вальку за
подбородок.
— Улюлю, — сказал он и опять захохотал.
Валька вырвалась и спряталась за мать.
— Бите, фрау, — сказал немец. — Пшёл, сбор, на сбор.
Мама торопливо оделась. Хотела увести Вальку за занаве
ску, но немец крикнул:
— Хальт! — и толкнул Вальку обратно. — На сбор!
Валька оделась, и они вышли.
Со всей деревни выгоняли людей. Всех. Стариков, детей,
женщин. Раза четыре звучали автоматные очереди. Стреля
ли в собак, рвущихся с цепей.
Сгоняли народ на площадь перед сельсоветом, над кото
рым уже развивался чёрный флаг с паукомсвастикой.
Валька огляделась. Вот Чиж с родителями и бабкой. С дру
гой стороны шёл Заяц с дедом и бабушкой. Дед у Игоря бо
лел лёгкими, ослаб. Шёл тяжело, опираясь на палку.
На площади уже стоял Сорока с матерью и девчон
ками. Чтото Кремня не видно. Валька подошла ко
мне.
— Галич, ты Пашку не видел? — спросила она.
— Нет.
Она беспокойно озиралась по сторо
нам.
Я тоже, почемуто заволновался за
Пашку.
По площади ходил офицер. Стегал се
бя хлыстиком. Время от времени подзы
вал к себе солдат и чтото шептал
им. Солдаты подходили к толпе и выво
дили по одному людей. Их соби
рали отдельно. В основном ещё
не очень старых мужиков и моло
дых парней.
Наконец, офицер взошёл на
крыльцо. К нему поднялся ещё
один. Длинный и худющий немец
в очках. Из дома вышел малень
кий, очень толстый фашист.
На его красном обвислом лице,
на носу смешно сидели очки с пру
жинкой — пенсне.
«Наверно, это и есть самый
главный у них, — подумала
Валька. — Стоят, как клоуны:
длинный и худой, маленький
и толстый и средний».
Толстый офицер снял пенсне, потёр переносицу, щурясь,
оглядел толпу. Чтото сказал среднему. Тот хмыкнул. Затем
толстый нацепил пенсне и начал говорить.
— Жители деревни, — громко переводили худой с лёгким
акцентом. — Доблестный немецкий армия пришла освобож
дать вас от большевистский зараза. Мы даём вам свобода.
Мы даём вам работа на великий Германия и за это мы даём
вам хлеб. Уже скоро доблестный немецкий армия придёт
в Москва. Жители деревни! Мы просим вас проявить лояль
ность и снабдить доблестный немецкий армия продовольст
вием. Хлеб, кура, корова, свинья, сало и другой продукты
подлежат добровольно сдача. За уклонение и укрывательст
во будет расстрел! Германское командование будет платить
марки. Работать на великий Германия — ваш долг!
— Эта группа! — продолжил он, указывая рукой на стояв
ших отдельно мужчин. — Эта группа берёт лопата и чистит
поле. Расходись!
К месту, где стояли бабушка, дед, Игорь и Валька, быстро
подошёл солдат. Ногой выбил палку из рук деда. Дед упал на
снег и зашёлся кашлем. Солдат схватил Игоря за руку и отвёл
к группе мужчин.
Валька подскочила к деду и помогла ему подняться.
Мы расходились. Игорь с мужиками пошли за лопатами.
За ними следили около десятка фашистов. Валька с матерью
увели деда домой. Следом семенила бабушка. Пашки по
прежнему не было видно.
31
32
Когда этот рыжий, какойто бесцветный, безбровый фа
шист схватил Игоря за руку, первым желанием было вы
рваться и укусить этого гада. Бить, царапаться, пинать... Но
Игорь пересилил себя — слишком силы неравны. «Подожди
те, — думал он, — придёт наше время, вы ещё узнаете про
юных истребителей. Ты — первый мой враг».
Злой блеск в глазах Игоря заметил дед Степан. Он прижал
его к себе.
— Тихо парень, не шебуршись! Пальнут, и мамку больше
не увидишь.
Их повели вдоль деревни. Солдаты заходили во дворы
и забирали лопаты и самодельные скребки из фанеры. Иго
рю тоже вручили деревянную лопату.
За деревней их выгнали на картофельное поле и застави
ли счищать снег почти до земли.
— Они что — издеваются? — негромко сказал Иван Юрь
евич, пожилой учитель математики. — Для чего поле чис
тить? Бессмысленное занятие. Завтра всё опять занесёт.
— А ты, Юрьевич, чисти лучше, — проворчал дед Сте
пан. — Вот почистим, заставят брюкву сажать. Немец брюк
ву любит.
Мужики несмелыми смешками одобрили дедовскую шут
ку. Работа пошла веселее. Игорь махал лопатой наравне со
взрослыми. Снег был рыхлый, лёгкий. Приноровились грести
валом: нагребут горкой и дальше откидывают.
Остановившись на минутный отдых, Игорь огляделся.
По краю поля у дороги цепочкой стояли немцы. С двух сто
рон темнел лес. Дальше поле полого уходило вниз, к Камен
ке. «Зачем всётаки, заставили поле чистить? — думал
Игорь. — Надо будет проследить. А вдруг тут аэродром бу
дет? Точно! Потому и снег чистим, чтобы самолёты сади
лись». Игорь обрадовался своей догадке.
Сказать кому? Эх, нашим бы передать...
Когда большую часть поля расчистили, подъехали два кры
тых брезентом грузовика. Из кузова одного вылезли пятеро
солдат в тёплых полушубках и шапках. Охранники побежали
на поле и стали сгонять деревенских в сторону дороги.
— Шнель! Шнель! Цурюк! — кричали они непонятные
слова и били по спинам прикладами.
Один из приехавших подошёл и сказал на русском языке:
— Расходитесь по домам! На поле больше не суйтесь!
Здесь будет минное поле. И бабам своим скажите. Чего сто
ите? Бегом!
Мужики и Игорь побежали в сторону деревни.
— Смотрите! — закричал Иван Юрьевич. — Горит чтото!
— Похоже, старую конюшню запалили, — сказал Иван
Макарович, колхозный бухгалтер.
— Точно! — подтвердил Иван Юрьевич. — И кузню Хари
тона.
«Там же Пашка Кремень!» — мелькнула мысль у Игоря.
Через мгновение он уже бежал по краю деревни, по ого
родам в сторону кузни.
Огромный столб чёрного, жирного дыма тянулся к небу.
В клубах копоти мелькали яркокрасные языки пламени.
Старая, прокопченная, набитая углём кузня полыхала, слов
но гигантский факел. Тепло от пожара чувствовалось с двух
сот метров. Ближе подбежать было нельзя. Вокруг стояли
фашисты. У одного был огнемёт — трубка со шлангом,
на конце которой горел фитиль. Забавы ради он время от
времени пускал огненную струю в сторону полыхавшей куз
ни. Солдаты смеялись.
Игорь стоял в стороне, сжимал кулаки и смахивал слёзы.
Там, в пожаре, был Пашка. Они сожгли Пашку. Сгорел Кре
мень! Исчез в огне маленький герой, командир отряда
"Юных истребителей".
А недалеко догорала старая конюшня. Их штаб!
— Кремень, мы отомстим за тебя! — шептал Игорь Зай
цев, по прозвищу Заяц.
34
35
С утра разболелся зуб. Не думал, что так может болеть. Как
то отец три дня зубом маялся. Держался за щеку. Сердился на
всех и на всё. Прикладывал чеснок, полоскал водкой. Грел го
рячей картошкой. Стонал и ругался. На четвёртый день не вы
держал, хлопнул по столу ладонью, зыркнул сумасшедшими
глазами, и поехал в Подольск. Вечером приехал с подарками.
Счастливая улыбка не слезала с его лица. Показывал чёрный
вырванный зуб, завёрнутый в бумажку, и говорил: «Вот он,
чертяга. Такая мелочь, а столько неприятностей причиняет».
Теперь я его понимаю.
Мать заварила шалфей. Полощу, полощу, не помогает.
Днём боль усилилась. Особенно на улице. Меня била дрожь.
Когда вернулись с площади, в дом нас не пустил немецкий
солдат. Он наставил на нас автомат и кричал:
— Марш! Марш!
— Да как же? — спрашивала мама. — Куда же нам?
Немец чтото кричал и размахивал автоматом.
На крик вышел немецкий офицер без шинели. В чёрном
мундире с двумя крестами на груди.
— Герр Тищенко! — крикнул он.
На зов выскочил Тищенко. Дядя Витя. Наш колхозный ве
теринар. Он вытянулся перед офицером и рявкнул:
— Я здесь, оберлейтенант!

Офицер молча показал на нас пальцем и ушёл в дом, отку
да доносились звуки песни на чужом языке.
— Виктор Петрович, — мама даже обрадовалась. — Дядя
Витя, что же это? А нам что делать?
— Ты, Галкина, не возникай. И я тебе не дядя! У тебя муж
в Красной Армии. Скажи спасибо, что не арестовали. А хату
твою под постой выделили. Господам офицерам. А вы пока,
в баньке перекантуйтесь. Война закончится, для вас бараки
построят. Будете жить и работать на великую Германию.
— А ты, стало быть, в услужение пошёл великой, этой са
мой Германии! — сказала мама. — В холопы, значит.
— Ноно! Ты, Галкина, не зазнавайся! Знаем, кто ты есть.
Жена командира.
— А не боишься? Завтра наши вернутся, вздёрнут тебя,
как собаку, как предателя.
— Ноно! Ещё слово, и велю тебя в комендатуру, саму вздёр
нут. Убирайся со своим щенком. Не сегоднязавтра Москва па
дёт. Кончилась ваша власть! Похорошему прошу, уйди. Вече
ром сможешь вещи забрать. В бане печка есть, не замёрзнете.
Тищенко повернулся и зашёл в дом. Солдат наставил авто
мат и скомандовал:
— Марш! Марш!
— Пошли сынок. Это ж надо, кто бы мог подумать! Дядя
Витя — и предатель!
Я не мог говорить и только промычал. Старался мычать
гневно. И тут я увидел дым.
— Мам! — воскликнул я и позабыл про зубную боль. —
Мам, смотри, кузня горит! Там же Пашка!
Я побежал по улице к месту пожара.
— Ваня! Сынок! — слышал маму вдогонку. — Вернись!
На дороге стояли немцы. Ктото из них кинулся наперерез.
— Хальт! — крикнул здоровый, просто огромный фа
шистский солдат. Он выбежал на середину дороги и наставил
автомат.
Я не испугался, бросился в сторону. Раздалась автоматная
очередь. Трататата! И я упал...
37
Лежал и проверял себя. Голова, руки, ноги, грудь. Всё це
ло! Промахнулся? Или стрелял не в меня? Наверно, поверху.
Я поднял голову, осмотрелся. С одной стороны бежала мама,
с другой немец. Фашист добежал первый. Оттолкнул подбе
жавшую маму.
Моя бедная мама, в лице — ни кровинки, в глазах ужас.
Чтобы не закричать, закусила край сбившегося платка. Села
на снег и беззвучно заплакала.
Фашист поднял меня, сильно встряхнул.
— Партизан? — спросил немец и засмеялся. Подошедшие
солдаты тоже загоготали. Тыча в меня пальцами, прямо за
катывались от смеха.
— Партизан! Партизан! Паф! Паф!
И тут я увидел в отдалении Чижа, Куку и Сороку.
— Айне кляйне партизан, — закричал немец под общий
хохот и с силой швырнул меня в сугроб.
Слетела шапка и левый валенок. Я больно ударился спи
ной о слежавшийся снег. Не мог дышать. Хрипел.
— Ваня, — услышал я голос Куки. — Ты живой? Ты не ранен?
Сорока и Чиж подняли меня, надели валенок. Разыскали
шапку. Я ничего не чувствовал. Ни страха, ни боли. В гудящей
голове сидела только одна мысль: «Убью! Достану оружие
и убью гада!».
38
39
Когда раздалась автоматная очередь, и Галич упал, Кука
вскрикнула.
— Галича убили, — прошептала Валька, побледнела и се
ла прямо в сугроб.
Мишка не мог поверить, что вот так просто, ни за что,
можно застрелить человека. Он сделал шаг, но Колька креп
ко схватил его за плечи.
— Стой! — сказал Чиж. — Не ходи, а то нас тоже убьют!
Валька вскочила.
— Там Ваня! — сказала она.
В это время здоровый немец поднял Галича, потряс и бро
сил в сугроб.
Фашисты ушли. Ребята побежали к Галичу.
— Ваня, — позвала Кука. — Ты живой? Ты не ранен?
Мишка и Колька подняли меня. Стоял пошатываясь, и мы
чал. Мишка отряхнул шапку и надел на меня.
— Может, тебя домой отвести? — спросила Кука.
— Нет!— твёрдо сказал Галич. — Надо идти к Пашке и штабу.
— Ваня! — закричала мама, обхватила и прижала к се
бе. — Не пущу, никуда больше не пущу.
— Кузня и штаб сгорели, — сказал Мишка.
— Идём — повторил Галич. Его голос звучал так твёрдо,
что мама выпустила сына и покорно пошла следом.
Уже смеркалось, когда ребята добрались до места пожа
рищ. Опять повалил снег. Кузня ещё горела. Вернее, догорал
деревянный сруб. То, что раньше было нутром кузни, чадило
и шипело. Куча угля раскалилась добела. Там вспыхивали яр
ко синие молнии. Сам очаг кузни, где дядя Харитон "грел"
металл, сделанный из огнеупорного кирпича, не пострадал.
Только почернел.
— Чего смотреть,— сказал Мишка. — Нету Пашки. Пошли
отсюда.
Ребята поднялись по косогору к сгоревшей конюшне.
От дощатого и полусгнившего строения ничего не осталось.
Дымились головешки и дотлевала свалянная солома.
— И штаба нету, — сказал Мишка.
Ребята проводили Ваню с мамой до ворот, стали прощаться.
— Вы куда? — спросила Валька, удивлённая, что мать про
вела Ваню мимо дома.
— А нас выселили, — грустно ответила мама. — Мы те
перь в бане живём.
Мишка встрепенулся.
— Айдате к нам! — воскликнул он. — У нас дом большой
и комната пустая.
Мама остановилась.
— Нет, Миша, — сказала она. — Думаю, что и у вас немцы
поселились. Бегите по домам, а то, небось, потеряли вас.
Мишка шёл домой, проводив Куку. Снег падал крупно,
сочно, отвесно. Через пару метров не было видно ничего.
Странное ощущение не покидало Сороку. Только подходя
к дому, понял: собаки не лают. Почти всех перебили фашис
ты. Да и деревня будто вымерла. Ни огонька, ни шума.
Мать ждала на крыльце, кутаясь в старенький пуховый
платок.
— Где тебя леший носит! — накинулась на Мишку. — Иди
в кладовку, в горнице немцы спят.
Небольшая летняя кладовка не отапливалась. Было холод
но. Сестрички, укутанные в пальтишки и платки, спали под
старым одеялом на мучном ящике, сколоченным ещё дедом.
40
На полочке горела свеча. Посреди кладовки, в ведре, уста
новленном на три кирпича, мать жгла тонкие поленья. Не
большое пламя не могло согреть кладовку, но и морозно не
было. Мать протянула Мишке кусок хлеба и две испеченные
в этом же ведре картофелины.
— Поешь и ложись. Я тебе на скамье постелила. Отцов
ским ватником укройся.
— Мам, — спросил Мишка. — А ты где спать будешь?
— А я, сынок, у огня подежурю. А то замёрзнем. Или,
не дай Бог, загоримся...
Закончился первый зимний день. Первый день оккупации.
41
42
Игорь проснулся рано. За окном было темно. На улице
шуршало и шелестело. Гдето билась оторвавшаяся доска.
Ветру было всё равно: война, бои, смерти, фашисты... Он го
нял себе весело снежную позёмку, стучался в окна, игрался
проводами, гнал мороз в щели.
В их доме тоже поселились немцы. Два офицера. Весь ве
чер они играли в карты, курили вонючие сигареты, пили ви
но из большой бутылки.
Деда с бабушкой и Игоря не стали выгонять, а определили
им место за дощатой перегородкой, в углу, за печкой. Здесь
родители хранили образцы зерна в холщовых мешочках.
Весь вечер немцы гоняли бабушку.
— Бабка! — кричали они. — Кьюшать! Яйки, хлеба, сало.
Капюста. О! Капюста. Гуд! Будешь гуд арбайтен, немецкий ко
мандований тебе сало! Не будешь арбайтен, сено! И пифпаф!
Наставляли на бабку пистолет. Она крестилась и прята
лась на кухне. Фашисты гоготали, и опять заводили своё: гуд
арбайтен, сало, нихт арбайтен, сено.
Когда немцы улеглись спать на кроватях в комнате, ба
бушка притащила и бросила на пол дедов тулуп и Игорев по
лушубок.
— Ложитесь, — сказала она шёпотом. — Я сейчас лампу
прикручу. Как бы дом не спалили, ироды. И откуда такие не

христи на земле появляются! Неужто и матери у них есть?
Нет, должно быть, их собаки растят.
Ночью Игорь просыпался. В углу тихо плакала бабушка.
Баба Нина. Плакала и молилась. Дед Антон ворочался
и вздыхал. Лежал молча.
Проснулся Игорь от острого чувства голода. Вечером баба
Нина сунула им с дедом кусочек сала и маленький ломоть
хлеба. Дед пожевал сало, а остальное отдал внуку. Но что это
для Игоря, на один зубок.
Игорь хотел встать и тихонько пробраться к столу, где ле
жали остатки вчерашнего чужого ужина. И уже приподнялся
на руках, как вдруг, в дверь забарабанили. Офицеры просну
лись, и стали чтото кричать.
Игорь, через щель между перегородкой и печкой увидел
вошедшего солдата. Тот коротко чтото сказал. Офицеры бы
стро стали одеваться.
— Бабка! — закричал один из них. — Делай кьюшать!
Они выскочили, хлопнув дверью. Игорь встал и посмотрел
в окно. Немцы кудато спешили.
"Эх! — думал Игорь. — Сейчас бы пулемёт, да как дать
очередь по гадам. Интересно, куда их позвали?".
— Мужики! — позвала баба Нина. — Идите, поешьте.
Игорь проглотил варёное яйцо, краюху хлеба прихватил
с собой, быстро оделся и выбежал во двор.
Немцы толпились у сельсовета. Площадка была забита мо
тоциклами и грузовиками. Чтото происходило. В дом часто
забегали и выбегали солдаты. Они тут же садились на мото
циклы или в машины и уезжали.
— Тебя, кажись, Зайцем кличут?
Игорь вздрогнул и обернулся. На тропинке стоял древний
дед Василий. Опёрся на палкупосох, глаз — хитрый.
— Скажу, на зайца ты вроде не похож. Заяц он что? Тру
сишка серый. Всего боится. Известное дело, махонький, всяк
съесть норовит.
— Дедушка, у меня фамилия Зайцев. Потому и... а я не
трус!
44
— Кто же говорит, что трус, — подтвердил дед Василий.—
Вижу, что не трус. За немцем следишь. Видал, какой перепо
лох. От нашего мороза у них танки не заводятся. И солдати
ки мёрзнут. Грузовиками помороженных в тыл везут.
— Дедушка, а ты откуда знаешь? — спросил Игорь.
— Я на свете сто лет живу, всё знаю. Я повадки этих ган
совфрицев ещё в Первую мировую выяснил. Где танки? Не
туть! Стало быть, смёрзлись. И то — не лезь на землю рус
скую!
— Эй, вы! — закричал подошедший Тищенко. — А ну,
марш по домам. Сейчас немцы по дворам пойдут, продо
вольствие и керосин собирать.
— Ты, Витька, на меня не шуми. Молод ещё, — сказал дед
Василий и сердито стукнул своим посохом по замёрзшей
земле.
Игорь повернулся и побежал. Но, свернув за угол, пере
прыгнул через невысокий забор Чижовых и, взобравшись на
крыльцо, постучал в дверь.
45
46
Дверь открыл Чиж. Молча схватил Игоря за рукав и пота
щил в боковую пристройку.
— Мы, теперь здесь живём. Дом фашисты отобрали, жи
вут двое гадов. Всю посуду побили, а жрут, как лошади.
Чиж внезапно остановился, сунул руку за пазуху.
— Смотри, — заговорщицки зашептал он.
Чиж протянул руку. На ладошке лежали два патрона, бле
стели жёлтыми боками.
— Где взял? — спросил Игорь.
— У фашистов. У них в доме целая коробка.
— А если хватятся?
— Не хватятся. Я бы больше взял, только там осталось
штук двадцать.
— Колька! — подал голос отец. — С кем ты там?
— Пошли, — Чиж потащил Игоря дальше.
— Игорь пришёл, — ответил он отцу.
В маленькой пристройке, которую срубили летом для Юр
ки, было тепло. В углу уютно топилась маленькая печь. По
трескивали дрова, на плите кипел чугунок. Пахло сушёной
морковью. На сколоченной из досок широкой скамье, укры
тый огромным тулупом, лежал отец. У окна за самодельным
столом, возились близнецы.
— Болеет, температурит, — пояснил Чиж. — Его немцы
в одном белье выгнали на мороз, за то, что махрой в доме
47
дымил. И час в дом не пускали. Слушай! К нам сегодня утром
тётя Фая приходила. Принесла письмо от Юрки. Тайком. Хо
чешь, почитаю?
— Давай, — согласился Игорь.
— Игорёк, — отец приподнялся на постели. — Как дед
там? Живой?
— Живой, дядь Петь. У нас тоже немцы.
— Аспиды проклятые, — отец закашлял. — Сынок, налей
чайку. И сами попейте, мать морковный заварила.
Чиж налил отцу в большую кружку. Спросил Игоря: "Бу
дешь?". Продрогший Игорь закивал головой. Чиж налил
в стаканы светложёлтого напитка.
— А нам! А нам! — заголосили близнецы.
— Будет! — прикрикнул на них Колька. Налил им в чаш
ки. — Осторожно, горячий.
Откудато изпод подоконника Чиж достал бумажный тре
угольник. Развернул.
48
— Здравствуйте, мои дорогие, мама и папа, брат Колька,
малыши Иван да Марья. У меня всё хорошо. Воюю, как все.
Бьём проклятых фрицев, только клочья летят. Скоро будут
большие события. У нас помкомвзвода ранило, назначили
меня. Так что теперь я командир. Очень скучаю по дому,
по вам. Колька, ты отцу помогай во всём. На этом кончаю,
передавайте приветы всем знакомым, в особенности Анне
Шиловой. Скажите ей, что хочу вступить с ней в переписку.
Ваш сын и брат Юрий.
— Видал! — зашептал Колька, пряча письмо. — Коман
дир!
— Здорово, — сказал Игорь. — Чиж, Тищенко сказал сей
час, что немцы по дворам пойдут, керосин отбирать.
Для танков. Вы бы прибрали чуток.
Отец сел в постели.
— Вот гады, — сказал он. — Всё гребут. Колька, сходи в из
бу, там, за шкафом, бидон стоит. Снеси его в хлев и в сенном
ящике спрячь. Знаешь где?
— Знаю, пап.
— Я пойду, — сказал Игорь. — Мне ещё Вальку и Галича
предупредить надо.
Игорь натянул шапку и ушёл.
Колька зашёл в дом, отыскал бидон и хотел уже выходить,
как услышал шаги на крыльце. Чиж заметался. Куда сунуть
бидон? Куда спрятаться? В последний момент залез под кро
вать и затих.
Скрипнула дверь, и вошли сапоги. Немецкий офицер про
шёл к столу, чемто гремел. Подошёл к кровати.
Чиж зажмурил глаза. Сердце! Его сейчас выдаст сердце.
Оно стучало в груди как барабан, фашист услышит и тогда...
Немец завалился на кровать и чтото тихо запел на своём
непонятном языке. Кольке было неудобно лежать на боку.
Ему стало жарко, не хватало воздуха. А немец лежал и пел.
С улицы послышался крик. Немец встал и вышел.
Колька вылез, подскочил к окну. Во дворе стояли немцы.
Он выбежал в сени и юркнул в пристройку. Сел прямо на пол
у печи.
— Ты чего? — спросил отец. — Не успел?
— Нет. Под кроватью оставил.
— Шут с ним! — заявил отец. — Не ходи туда. Не дай Бог
убьют!
На крыльце и в сенях застучали шаги.
49
50
Пашка не выходил у меня из головы. Сбежал или сгорел
наш Кремень, наш командир?
Мама ходила к немцам. Выпросила немного картошки
и капусты. Гады. Жрут нашу картошку и капусту, а маме прихо
дится унижаться, выпрашивать. Варила на банной печке щи.
— Мам, не проси больше! — в сердцах сказал я.
— Да! — воскликнула мама. — А есть ты лапти будешь?
Вон они, в предбаннике, ещё дедовы. Умный больно, погля
жу. Вчера уже доумничался. Чуть вся не поседела! Чего под
пули лез?
Мама схватила тряпку и с силой шмякнула по скамье.
— Не смей! Больше, чтобы из дома ни ногой! — и запла
кала, без сил опустилась на ту же скамью.
Сидел у маленького оконца и ждал. Вдруг кто из ребят
придёт? Окошко баньки выходило в огород и ничего, кроме
дощатого забора, видно не было. А в деревне чтото проис
ходило. Я чувствовал. И слышал разные звуки. Треск мото
циклетов, проносившихся мимо, дающие выкрики немцев.
Иногда короткие автоматные очереди.
Дверь с грохотом распахнулась, вошёл немецкий солдат.
Приглядываясь в полумраке бани, водил дулом автомата.
Пнул ведро с водой, стоявшее у входа. Выругался.
— Руссишь швайн!
51
Грубо схватил маму за руку и вытолкнул в предбанник.
— Шнель, шнель! — кричал он.
— Сынок, щи с печки сними, поешь! — крикнула мама и,
накинув полушубок, пошла по протоптанной в снегу тропин
ке, подталкиваемая фашистом.
Мама и серая шинель фашиста скрылись. Хотел бежать
следом. Остался. Куда её повели? Может, просто чтото пока
зать? И скоро вернётся?
Я взял тряпку, снял котелок с печки. Разве мог я есть? Нет.
Дождусь маму, вместе поедим.
Дверь распахнулась, и вошёл Тищенко. Деловито сел на
скамью. Потянул носом.
— Щами пахнет. Богато живёте.
Я молчал. Залез на полати.
— Ладно, — сказал Тищенко. — Не я это. Понял? Не я! Кто
то другой сдал вас, что отец твой, командир Красной Армии.
52
Мамку твою, в комендатуру забрали. Скоро не жди. А то
и вовсе в Германию отправят, на работы. Тебе лучше схо
ваться у когонибудь. Меня твой папаша никогда не обижал.
Вот и я, к вам, подоброму.
Хотел сказать ему, что всё равно он — предатель!
— Ты меня не суди, потому как ты многого не знаешь.
Мал ты ещё. А у меня пятеро таких, как ты. Им папка живой
нужен, потому как никто больше не позаботится о них.
Я хоть у немцев служу, а в плохом, не замешан. Ладно, пой
ду я.
Тищенко встал и открыл дверь. Обернулся.
— Не теряй времени, уходи! Не то и тебя, в Германию...
Тищенко махнул рукой и ушёл.
За окошком стемнело. Пошёл снег. Валил крупными ват
ными хлопьями. Сыпал на тропинку, на баньку, на деревню,
на этот мир, который стал для меня страшным и безлюдным.
Гдето там, за границей этого мира, мама.
В Германию? Почему в Германию? Что мы будем делать
там? Мне не хотелось никуда уходить. А вдруг вернётся ма
ма? А меня нет? Мама! Что мне делать?
В дверь ктото скрёбся. Приоткрыл и проскользнул.
— Заяц? — удивился и обрадовался я товарищу, засыпан
ному снегом.
— Галич, — Игорь стоял в дверях, привыкая к полумра
ку. — Немцы сейчас по дворам пойдут.
— У нас уже были. Маму забрали. Тищенко сказал, что
в комендатуру. А то и в Германию. Мне велел уходить.
— Гад он, этот Тищенко. Сам, небось, и донёс,— убеждён
но сказал Игорь.
Я чувствовал, как слёзы предательски заполняли глаза.
Я вдруг ощутил себя маленьким, беспомощным. Отвернулся,
чтобы наш начальник штаба не заметил мою слабость. А он
и не заметил. Темновато в баньке.
— Думаю, тебе действительно нужно спрятаться. На вся
кий случай.
— А если мама вернётся?
— Тогда и ты вернёшься, — резонно заметил Игорь. — Ку
да бы тебя спрятать? К Макарихе. Точно, к Макарихе. У нее
одной немцев нет. Одевайся!
Почти в каждой деревне была своя Макариха. Древняя,
скрюченная, полуслепая столетняя бабка. Если не Баба Яга,
то уж сестра её младшая верно. С бородавками на носу. Жи
ла одинокой отшельницей в покосившейся изберазвалюхе,
где всё пространство занимала большая русская печь
с лежанкой. Во всех щелях и углах понатыканы пучки
трав. На деревне ею детей пугают, и все детей к ней
лечиться водят. И вылечивает, от грудной жабы до
икоты.
— К Макарихе не пойду! — неуверенно
сказал я.
— А куда? — вдруг рассердился
Игорь. — В лес, что ли? Одевайся!
— Мама щей наварила, — сказал
я и кивнул на котелок.
— С собой заберём. Там поедим.
Снег перестал, но серочёрные тучи
всё клубились над деревней, над ле
сом, сохраняя полумрак.
53
С котелком в руках идти было неудобно. Шли задами, про
лезая в дыры в оградах, передавая друг другу котелок. Пря
тались от проходящего патруля за невысокими ещё сугроба
ми на огородах.
Мы не успели постучаться, как Макариха распахнула пере
косившуюся дверь. Молча впустила нас в дом. Забрала у ме
ня котелок, поставила в печь. Самодельная деревянная кро
вать, небольшой дощатый стол у окна и простая скамья —
вся мебель.
Макариха занавесила окно, запалила лучину. Сняла с нас
ватники, усадила на скамью. Всё молча. Достала щи и деревян
ные ложки. Развернула тряпицу и отрезала по ломтю хлеба.
Оказывается, я здорово проголодался. Ели, стучали лож
ками.
— Оба останетесь? — спросила Макариха скрипучим го
лосом.
— Нет, — за обоих ответил Игорь. — Только Ванька. У не
го мать забрали. Ему нельзя дома оставаться.
Макариха кивнула. Достала старый прокопченный мед
ный чайник. Насыпала разных трав и поставила в печь.
— Ещё когото Бог несёт, — сказала вдруг она и перекре
стилась.
Мы переглянулись. Кроме шелеста несильного ветра мы
ничего не слышали.
Макариха распахнула дверь и в избу ввалилась Кука.
— Ой! — сказала она.
— Кука? — вместе удивились мы.
Макариха захлопнула дверь.
— Я вас увидела и за вами... — тихо сказала Кука.
— Проходи, коли так, — сказала Макариха и стала помо
гать Вале раздеваться.
— Ещё кто придёт? — спросила Макариха. — Али всё?
Ишь, шпана заветная.
Мы переглянулись и захихикали. Здорово Макариха про
нас сказала: шпана заветная.
Налила в чашки варево.
54

— Пейте!
Я попробовал. Вкусно.
— Кисель? — спросил я.
— Сбитень это, с травками.
Мы пили сбитень, обжигаясь и посмеиваясь над недавни
ми страхами перед Макарихой. Которая оказалась обыкно
венной старушкой. И даже очень доброй. Только одинокой.
И никто в деревне не знал про неё ничего. Была ли у неё се
мья, были ли дети? Колдунья, и всё тут!
— Отряд "Юные мстители"! — вдруг ни с того ни с сего
сказала Кука. — Когда мстить будем?
— А как? — спросил я. — Штаб сожгли, винтовку тоже.
Заяц молчал.
— А давайте листовки напишем и расклеим, — предло
жила Кука.
— Дело! — сказал Заяц. — Только у нас ни бумаги, ни чер
нил.
Макариха шумно вздохнула, повозилась в тёмном углу
и положила перед нами тоненькую тетрадку и огрызок ка
рандаша.
Первой взялась писать Кука. Она старательно выводила
печатными буквами: "Фашисты, уходите в свою Германию!
Всё равно вас всех перебьём! ОЮМ".
— Что значит ОЮМ? — спросил Заяц.
Кука посмотрела на него, как на маленького.
— Отряд "Юные мстители"!
— Аа, — сказал Заяц и взял карандаш. — Подожди, ведь
наш отряд "Юные истребители" называется.
— Я тут подумала, — объяснила Кука, — что сокращённо
ОЮИ — както не звучит. ОЮМ лучше.
— Ладно, — сказал я. — С девчонками лучше не спорить.
ОЮМ так ОЮМ.
Заяц хмыкнул.
— Хорошо! — согласился он. — Разница небольшая. Пусть
будет ОЮМ. "Смерть фашистам! ОЮМ" — написал он.
Мне хотелось написать чтото оригинальное. Ничего в го
56
лову особенное не приходило, и я написал: "Смерть фашист
ским гадам! Убирайтесь вон! ОЮМ".
— А на что клеить будем? — спросил я.
Макариха опять вздохнула, насыпала муки в чашку и раз
бавила водой.
— Точно! — обрадовался Заяц. — Клейстер. Батя так обои
клеил. Не отдерёшь.
Мы вскочили и стали одеваться.
— Знаешь что! — сказал Заяц мне. — Ты, пожалуй, остань
ся. Мы сами.
— Ты что! — возмутился я. — Я с вами!
— Останься, — твёрдо повторил Заяц. — Вдруг тебя ищут?
Тебя схватят и нас заодно. Останься.
Я чуть не расплакался. Хотя понимал — он прав. Кинул
шапку на пол и вернулся к столу. Игорь с Валькой поблагода
рили Макариху и ушли.
Я отвернул занавеску и прильнул к мутному окну. Стемне
ло позимнему рано. На фоне чёрного леса мелькнули два
силуэта и исчезли. Мне было немного страшновато с Мака
рихой. Но вскоре мои мысли вернулись к маме и я забылся.
Макариха откинула покрывало с кровати. Под ним оказа
лась неожиданно чистая постель, с пуховыми подушками
и одеялом.
— Ложись, — сказала Макариха. — Я на печи сплю.
Улёгся под невесомое одеяло и незаметно уснул.
Минуло второе января. Второй день оккупации.
57
58
Шли по притихшей деревне. Ни огонька, ни собачьего лая,
ни голосов. Кука несла за пазухой чашку с клейстером, Заяц
листовки. Остановились возле столба, на котором до войны
висел репродуктор.
— Давай клейстер и смотри по сторонам! — скомандовал
Заяц.
Быстро намазал пальцем листок и наклеил на столб.
— Пошли! — опять скомандовал Заяц и потащил Куку.
Она оглянулась. Листовка нахально светлела пятном
и притягивала к себе. Куку вдруг прошиб озноб.
— Ты чего трясёшься? — заметил Заяц.
— Не знаю, — ответила Кука.
Вторую листовку приклеили на ворота бывшего магазина.
К сельсовету подойти было нельзя, стояла охрана.
— Ты беги домой, — сказал Игорь. — Третью я приклею
сам. На колодец.
Кука молча кивнула и свернула к дому. Дважды пришлось
прятаться в тёмных кустах — проходил патруль. Шли по трое,
кутались в отобранные пуховые платки. В тёмных местах ста
рались не задерживаться. Под редкими фонарями подолгу
курили. Переговаривались.
«Вояки, — думала Кука с ненавистью, — чтоб вы позамер
зали. Только бы Игорь не попался».
Пока добралась, замёрзла сама. Мать ничего не сказала.
Ждала на крыльце. Приложила палец к губам: «Молчи»! По
вела к лестнице, ведущую в маленькую летнюю мансарду на
чердаке, которую отец когдато соорудил для дочери по её
просьбе. Очень хотелось Вальке свой уголок.
Из избы доносился шум гуляющих фашистов. Орали свои
песни. Громко спорили. Пили, курили вонючие сигареты. Би
ли посуду. Из приоткрытой двери тянуло нестерпимой во
нью от скинутых сапог и нечистых тел.
Едва Валя с мамой поднялись наверх, как заскрипела
дверь под чьимто грузным телом.
Мама встревожено посмотрела на дочь
и толкнула её в тёмный угол.
Вошёл солдат. Очень старый немец. Как он
попал на войну, и зачем, непонятно. Сел на уз
кий Валин топчан, заставил сесть рядом с ним
маму. Показывал фотографии, на которых бы
ли девочки, мальчики, женщины и мужчины.
Чтото говорил. Ушёл. Но вскоре вернулся.
Принёс стакан водки и банку консервов с во
ткнутой вилкой. Мама выпила, поморщилась,
есть не стала. Взяла банку и поставила на по
доконник.
Довольный старый солдат схватил маму,
притянул и поцеловал в губы. Расхохотался
и ушёл.
Мама долго плевалась и вытирала рот. Захлопнула дверь
и накинула крючок. Подумав, придвинула к двери старень
кое плетёное кресло.
Всё это время Кука сидела в уголке и тряслась. От холода
и страха.
— Валь, — позвала мама.
Развернула старую душегрейку, достала кастрюльку. По
кормила ещё тёплой гороховой кашей и уложила дрожащую
дочь на топчан.
Мама шёпотом рассказала, как вчера в их дом пришли фа
шисты. Перерыли все сундуки и шкаф. Забрали единствен
ное шёлковое платье мамы, пуховые платки, вязаные носки.
Долго чтото кричали, потрясая папиным костюмом со знач
ком «Ворошиловского стрелка». Когда мама, не понимая,
что они от неё хотят, протянула руку, один из немцев наот
машь ударил её по лицу. Мама не вскрикнула, замерла, вски
нув руку к щеке.
Фашисты порвали костюм, долго топтали значок. Сорвали
портрет Сталина со стены, ударили об угол стола и разорва
ли холст. Весь день грабили деревню. Уводили коров и овец.
Резали свиней и птицу. Складывали на телегу сундуки, наби
вали их женскими платьями, платками, отрезами ситца, вы
шитыми скатертями и накидками. Собирали самовары, чу
гунные утюги и сковороды. Ложки, ножи, посуду. Сливали
в бочки керосин...
Потом мама захмелела, коекак уместилась с краю. Сразу
уснула. Валя не спала, пока немцы не утихомирились и не за
храпели.
Под утро Кука проснулась от трескотни автоматных оче
редей. Гдето стреляли. Гдето гортанно кричали немцы.
В оконце метались неясные розоватые всполохи.
— Чтото горит! — прошептала мама.
Она тоже проснулась от выстрелов.
Фашисты кричали и топали внизу. Клацали затворами
и выбегали на улицу.
— Никак сельсовет горит! — сказала мама.
60

Валька приникла к стеклу. По улице маячили тени. В небе
висели ракеты и освещали деревню ярким светом. Бегали
фашисты. Проносились мотоциклы.
Валька не выдержала и, набросив полушубок, скатилась
с лестницы и выскочила на крыльцо. Точно, горел дом сель
совета, где фашисты устроили штаб.
Валька ликовала. Хотелось кричать, прыгать. Опять нача
ли стрелять. Беспорядочно. В воздухе над Валькой тонко
просвистели пули. Ударились гдето в деревья. Гулко, с ко
ротким эхом. Валька забежала домой. Поднялась к матери.
— Горит! — шептала она. — Мам, горит! Так им и надо!
Немцы тушили свой штаб весь остаток ночи и утром.
А только рассвело, стали сгонять всех жителей на площадь.
Мама с Валей встретили Игоря, который вёл деда.
— А у вас фашисты живут? — спросил он.
— Да, — сказала Валя. — Семеро. Интересно, кто мог под
жечь?
— Тихо! — предупредила мама Валю, и покосилась на
немца, шедшего сбоку.
— У Галича мать забрали, — прошептал Игорь.
— Швэген! — рявкнул немец.
Дальше пошли молча.
Народ стекался на площадь и становился кругом. В центре
стояли немецкие офицеры.
— Ой, батюшки! Ах! Какойто юм появился, — шептали
женщины. — Юм этот, верно, штаб их и спалил. Вот и лютуют.
В центр круга ввели старого деда Василия босиком, в бе
лой рубахе и кальсонах. За ним Веру, его внучку — женщину
лет тридцати, тоже неодетую, в длинной рубахеночнушке.
От босых ног на снегу оставались мокрые следы.
Дед Василий, с разбитой губой и заплывшим левым гла
зом, посмотрел вокруг, перекрестился. Вера плакала.
— Поджигаль! — закричал немец в пенсне.
Дед Василий молчал.
— Поджигаль! — опять закричал немец и ударил деда
в живот.
62
Дед упал. С трудом поднялся.
— Мы нашли околё твой дом! — кричал немец и поднял
над головой бидон. — Ты — поджигаль! Ты — партизан!
— Это твой рука! — немец рукой с зажатой листовкой бил
Веру по щекам.
Он чтото крикнул солдатам, стоявшим около деда и его
внучки. Те отвели деда Василия и тётю Веру к дымившимся
развалинам сельсовета. Отбежали. Выстроились в шеренгу.
— За причинение ущерб немецкий армий, — кричал не
мецкий переводчик. — Расстрел! Фоя!
Фашисты вскинули автоматы и выпустили пули в деда Ва
силия и тётю Веру. Дед и внучка рухнули на снег. На белых ру
бахах расползались пятна крови.
Закричали и застонали женщины. Прятали детские лица
в отвороты шубеек и подолы. Потрясённая произошедшим,
заплакала Валя. Обернулась к маме, уткнулась в плечо.
Немец в пенсне прокричал чтото ещё. Фашистские солда
ты кинулись к толпе и стали выводить из неё мальчишек
и девчонок старше четырнадцати, пятнадцати лет.
Чижа и Куку не тронули, а рослого Игоря выволокли, и отве
ли к другим. Женщины заголосили, но фашисты, расстрелявшие
деда с внучкой, дали очередь над головами и люди затихли.
— Мам, — испуганно спросила Валька. — Куда их?
— Не знаю, доченька. Молчи. Молчи! — и прятала дочь за
себя.
Детей оказалось немного. Жались кучкой в сторонке, ди
ко и жалобно смотрели на родных.
Офицер чтото сказал переводчику, тот крикнул солдатам.
Они стали выводить детей младше.
К Вале с мамой подошёл тот самый, старый солдат.
— Господин... солдат! — сказала мама. — Не надо, госпо
дин солдат. Мала она ещё! Мала!
И прятала Валю за себя.
Немец оттолкнул маму, схватил Валю за шиворот и пота
щил к другим. Чижа тоже привели. Фашисты стали стрелять
над головами и разгонять людей.
63

Валя видела, как мама спряталась в подворотне и наблю
дала за ней. Подогнали крытый грузовик.
— Шнель! Шнель! — кричали немцы и подгоняли мальчи
шек и девчонок прикладами и дулами автоматов.
Валя с кузова оглянулась и увидела мамины глаза. Из них
капали слёзы.
Валя очутилась в середине кузова. Немцы закрыли бре
зент. Стало темно. Грузовик дёрнулся и поехал. Дети попада
ли на пол. Валя ощутила лёгкое пожатие. Игорь нашёл в тем
ноте её руку.
— Не плач, Кука, — сказал он. — Наверно, опять везут
снег чистить.
— А я не плачу, — сказала Кука. — Маму жалко.
Ктото в глубине заплакал. Плач подхватила вторая, тре
тья. Девчонки хлюпали, мальчишки крепились и, как могли,
утешали девчонок.
— Не хочу! — закричала Валя.
Бросилась к заднему борту, схватилась за брезент. Край ока
зался не закреплённым. Откинула. За быстро ехавшим грузови
ком клубилась позёмка, скрывая всё, что оставалось сзади.
Не раздумывая, Валя прыгнула в снежную пыль. Упала довольно
удачно, но, когда инерция кинула её на спину, больно ударилась
плечом. Вскочила, посмотрела по сторонам. Грузовик уехал.
Стало тихо. Очень тихо. Кругом спал заснеженный лес.
Сверху давили чёрносизые тучи. Опять бил озноб.
— Что теперь? Куда теперь? — спрашивала себя Кука.
Никто из детей не решился прыгать, и Валя осталась одна.
— Ну и пусть! Всё равно это лучше. Вот вернусь к маме,
и всё будет хорошо.
Валя побрела в сторону деревни.
Послышался гул моторов. Валя бросилась в лес. Спрята
лась за разлапистой елью.
По дороге из деревни проехала легковая машина, за ней
бронетранспортёр и грузовик. Задний полог был открыт,
и Вале показалось, что в машине, между фашистами, сидит
тётя Люда, мать Галича.
65
Валя не решилась выходить на дорогу. Так и пошла лесом.
Руки без варежек мёрзли, в валенки набился снег. Запахло
гарью. Вышла к околице, увидела густой чёрный дым. Клубя
щимся столбом упирался в низкое небо. Горел дом деда Ва
силия. Валя без сил села прямо на снег. Куда идти?
— Эй, — услышала она тихий голос.
Пригляделась: у низкой тёмной избы стояла бабка Макариха
и манила её. Валя поднялась, и почти без сил поползла к ней.
— Ой, девонька, — ворчала Макариха раздевая Валю. —
Война проклятая. За что детейто, Господи.
Одеяло на кровати зашевелилось, показалась вихрастая
голова.
— Кука! — воскликнул Ваня.
67
— Галич, — давясь слезами, сказала Валя. — А я...
Хотела сказать про маму, но промолчала.
— Ой! — вскрикнула Валя, когда Макариха сдёрнула с неё
платье, оставив в трусиках. — Зачем вы... вы...
— Не тушуйся, девка, лез лучше к мальцу под одеяло, со
грейся. Не доведи Господи, заболеешь. А зовут меня Поли
ной. Так и зовите: баба Поля. Я тебе сейчас отвару приготов
лю. Грудного.
Кука всётаки заболела. Наша сестра милосердия. Уже ночью
металась в бреду. Звала маму. Кричала: «Не хочу! Не хочу!».
За окошком выла метель. Баба Поля готовила отвары
и порошки. Ушёл в историю и третий день оккупации.
Про Мишку, его маму и сестричек, забыли. Когда началась
ночная беготня, фашисты выскочили из дома, даже не загля
нув в кладовку. И утром про них никто не вспомнил. Не при
шли, не выгнали на площадь.
Мишка рвался, но мать не пускала. Закрыла дверь на ще
колду и вышла сама. Вернулась быстро. Принесла охапку по
леньев.
— Мам, — вскочил Мишка. — Давай я дров принесу.
— Сиди! Я маму Вали встретила. Забрали всех детей.
И Валю, и Игоря, и Кольку. Всех!
— А Ваньку?
— Я же говорю: всех! — сказала мама, присела и взяла
меня за уши. — Ты один остался. Мишка, очень прошу, ради
меня, ради папки, ради сестричек. Не ходи никуда. Заберут.
Что мы делать будем?
Мама заплакала. За ней зарыдали сестрички.
— Мам, не плач. Не пойду я.
Мучился весь день. Маялся. Но ведь дал слово! Сидел
в кладовке, подкладывал полешки. Не было даже оконца,
чтобы выглянуть.
А на улице бегали и кричали фашисты. Доносились авто
матные очереди. Гудели машины... Мать выходила ещё не
сколько раз. Приносила плохие новости.
68
69
Убили деда Василия и его внучку. Спалили их дом. Увезли
мальчишек и девчонок. Увели коров. И их Зорьку тоже. Пря
мо на площади, на дереве, повесили дядю Петю. Ударил нем
ца лопатой, жаль, не убил, только покалечил. Дом его тоже
подожгли. Маму Вани Галкина и ещё трёх женщин арестова
ли и тоже увезли. Ограбили всю деревню, всё добро отпра
вили на станцию на трёх грузовиках. На косогоре, возле сго
ревшей старой конюшни, установили три пушки.
Были и смешные новости. Два немца, пьяные, горланили
какуюто песню и тащили кудато никелированную кровать.
Эта кровать, двуспальная, огромная, привезённая из Калуги,
выигранная в лотерею, — гордость Ложкиных, семейная ре
ликвия. И немцы кудато тащили её. Следом шла старая Лож
кина и кляла супостатов. А их это только веселило. Наконец
немцам надоело тащить, и они бросили кровать на обочине.
Старая Ложкина улеглась на голую сетку. Так и пролежала
весь день, громко проклиная «рогатых бесоверманцев».
Наступил вечер. Мама вздыхала и парила над огнём по
следние три репы, найденные в ящике с соломой. «Чем завт
ра кормить?» — мучил её вопрос. Когдато полная продук
тов и припасов кладовка опустошена фашистами. Немного
кислой капусты на дне бочки и кусок сала, припрятанный
в тёмном углу. А впереди долгая, голодная зима.
Мишка предпринял последнюю хитрость.
— Мам, мне на двор надо.
— Вон ведро стоит.
— Не могу я здесь, у меня живот схватило!
— Ах ты, горе ты моё! Одевайся! Пойду погляжу.
Мама накинула ватник и неслышно выскользнула на
крыльцо.
— Иди, — зашептала она. — Только быстро.
Мишка выскочил из кладовки и затрусил к уборной. Гля
нул в освещённые окна дома. Фашисты сидели за столом.
И странно — они не орали песни, не веселились, не играли
в карты. Сидели, хмуро глядя друг на друга.
Мишка выскочил с твёрдым намерением сбежать. И толь
ко сейчас, стоя в тени уборной на морозе, осознал, что бе
жать не к кому. Всех увезли. Их никого нет! Из всего отряда
«Юные истребители» он один. Мишка заплакал. Слёзы жгли
щёки, падали льдинками.
— Мишааа, — услышал он тихий зов мамы.
Он сорвал шапку, вытер лицо. Шёл не крадучись. С ненави
стью смотрел на фашистов. Ветер разносил запах пожарищ
и гарь. В деревне горели несколько дворов. Чьи — не было
видно. Только метались жёлтые всполохи по низким тучам.
Отсвет высвечивал макушки елей и сосен. Внеурочно и тре
вожно кричали вороны.
«Гранату бы кинуть, чтобы враз, всех!» — думал он, глядя
в окно.
Мама перехватила взгляд.
— Не смей! — зашептала она. — Не смей! Ты слово дал!
Всю ночь не спал Мишка. Ворочался на неудобной скамье.
Уговаривал мать поспать.
— Ложись. Вторую ночь не спишь. Я подежурю.
Под утро мать не выдержала, согласилась. Бросила ватник на
пол, свернулась калачиком, как маленькая девочка, и уснула.
Мишка тоже задремал, сидя на табурете у «печки». Про
снулся от непонятного гула и встряски. Хотел выскочить,
но услышал топот немцев. Не решился.
70
71
— Мам, мам, — тряс он маму. — Что там? Наши? Сходи,
глянь!
Проснулись сестрички, защебетали.
— Мама, смотри, банка трясётся. Живая банка!
Пустая банка на полке действительно подпрыгивала и пе
редвигалась.
Мама быстро оделась и вышла.
Вернулась минут через десять. Принесла дров и морозный
воздух.
— Наши, наши, — сказала мама, прижимая детей к се
бе. — Стреляют. Немцы бегают. Сейчас две машины проеха
ли, с крестами белыми. Дед Максим сказал: раненных повез
ли. Значит, недалеко ушли наши. И ещё дед сказал: не взяли
немцы Москву. Не взяли.
Мишка улёгся на скамью и отвернулся к стенке. Конечно,
он очень обрадовался, что наши стреляют, бьют фашистов,
что Москву не взяли. Эх! Там происходят события! И всё без
него. А он должен сидеть в кладовке и ничем не может по
мочь. Ни Красной Армии, ни своим друзьям, ни фронту.
А ещё мститель!
Видно, уснул. Мама разбудила, тронув за плечо.
— Сынок, поешь немного. Голодный ведь.
Мишка сел, протёр глаза. Прислушался — тихо!
— Всё? Не стреляют?
— Целый день бухали, — сказала мама. — Скоро уж стем
неет. На, поешь.
Мама протянула ломоть сала с куском хлеба и половину
луковицы.
— Тихо! — шикнула на расшалившихся сестричек. — Не
глотайте сало, сосите и жуйте, а то животики заболят.
— Хлеб? — удивился Мишка. — Откуда?
— Макариха приходила, баба Поля, целый каравай при
несла, — мама пытливо посмотрела на сына. — Миш, обеща
ние своё помнишь?
— Помню, помню.
— Ваня и Валя у неё. Ваню Игорь привёл, а Валя от немцев
убежала. Замёрзла, пока шла. Болеет.
— Вот здорово! — воскликнул Мишка. — А Заяц, Чиж?
— Кто? — удивилась мама.
— Ой! — засмеялся Мишка. — Это для конспирации. Ну,
Игорь, Колька?
— А их с другими увезли. В деревне их нет.
Мишка загрустил.
— И ещё! Почти все немцы повыезжали. Наш дом тоже
освободили.
Мишка вскочил.
— Идём в дом!
— Погоди, сынок. Боюсь я. Вдруг вернутся. Тебя схва
тят.
Мишка опять сел. Дожевал сало с луком. И вдруг с улицы
приглушенно донеслось: «Мууу».
— Ой! Никак Зорька, — мама побледнела и прижала ру
ки к груди. — Или мне кажется?
Прислушались.
— Мууу.
— Зорька! Её голос! — мама накинула ватник и побежала
на улицу.
Мишка за ней.
Во дворе стояла их кормилица, Зорька. Шумно дышала
и пускала струи пара из ноздрей.
— Бедная моя, — причитала мама, хлопая по крутому бо
ку. — Намучилась, замёрзла совсем.
72

Мама за один рог, Мишка за другой, завели корову в хлев.
Мишка слазил на сеновал, скинул охапку сена.
— Мишка, домой, — строго сказала мама. — Я Зорьку ос
мотрю, а ты воды в чугунке согрей.
Мишка вернулся, подбросил в ведро дровишек, подвесил
на крюк котелок. Не утерпел, прошмыгнул в дом. Щёлкнул
выключателем. Лампочка не горела. Нашёл в приступке пе
чи спички. Зажёг лампу, висевшую над столом.
Было грязно и не прибрано. Кругом окурки, бутылки,
обёртки. Пустые консервные банки, куски смятой бумаги.
Пахло противно. Шторками, сорванными с окон, чистили
оружие. Тут же валялись сестричкины платья. Ими натирали
сапоги.
Собрав со стола остатки хлеба, и варёной картошки, Миш
ка задул огонёк и вернулся в кладовку. По картофелине вы
дал сестричкам, остальное высыпал в котелок, Зорьке. Об
жигаясь о проволочную ручку, бегом принёс котелок в хлев.
Мама вылила варево в заиндевевшее корыто.
— Ну, как она? — спросил Мишка.
— Пока не пойму, — ответила мама. — Вымя пустое, вы
доил ктото. Завтра видно будет.
Корова, почуяв тёплую еду, потянулась мордой к корыту
и почти за один раз вытянула жидкость с хлебными крошка
ми и мятой картошкой. Покосилась грустным глазом: мало.
— Жуй сено, — сказал Мишка.
— В доме был? — спросила мама.
— Был.
— Я же просила!
— Так нет ведь немцев.
— Иди к девчонкам, испугаются ещё.
Мишка вернулся в кладовку. Девчонки прыгали, взявшись
за руки, и пели: "Зорька пришла, молока принесла...".
— Нету молока, — сказал сердито Мишка и сел на скамью.
За стенкой чтото зашуршало. Раздался тихий стук в окно
пустого дома. У Мишки дрогнуло сердце. Кто это? А вдруг ре
бята?
74

Мишка вышел на тёмное крыльцо и прислушался.
— Парень, — еле слышно произнёс мужской голос. — Иди
сюда.
Говорили порусски. В первый момент Мишка хотел бе
жать. Мелькнула мысль — засада! Нет, не похоже. Мишка
спустился с крыльца и подошёл к углу дома, откуда звали.
— Не бойся, мы разведчики, — продолжал мужчина
и подсветил себя тусклым светом фонарика.
Мишка увидел двоих солдат в белых маскировочных хала
тах. На плече первого висел автомат с круглым диском, вто
рой держал лыжи.
— Сколько немцев в деревне?
— Ушли, — зашептал Мишка. — Если и остались, то мало.
— Нам точно знать надо, — сказал первый. — У вас в до
ме есть?
— Нет, — сказал Мишка. — Где немцы, там свет в окош
ках.
— Резонно, — сказал второй разведчик. — Умный па
рень. Значит, так. Нас ты не видел, мамке скажи, чтобы ут
ром в погребе спрятались. Скажи, так надо. Кого из соседей
сможете — предупредите. Бывай.
Разведчики растворились в ночи, бесшумно, как и появи
лись. Сердце Мишки билось от радости. Еле дождался маму,
рассказал о встрече. И про погреб.
— Погребто у нас в доме! — заволновалась мама. — Я
спать не буду. Если немцы не вернутся, рано утром перейдём
в дом и спрячемся в подпол.
Мама не спала, не спал и Мишка. И только сестрички, об
нявшись, укутанные в тёплый полушубок, сладко посапыва
ли и видели детские сны.
Наступила ночь после четвёртого дня оккупации.
76
77
К утру почти вся деревня знала про приход разведчиков.
Неизвестным телеграфом распространилась весть, оставив
цепочки следов на снегу. Стали прятаться. Тайком от остав
шихся немцев и полицаев. Прятали неожиданно вернувших
ся уцелевших коров и овец. Малых детей и старых. Понима
ли. Чтото должно случиться. Или бомбёжка, или обстрел.
Немцы собрались на косогоре у пушек. Устанавливали пу
лемёты. Прогревали моторы. Пьяные полицаи сновали по
деревне. Ругались, требовали выпивку. Постреливали для ос
трастки. Всю ночь по низкому небу металось зарево пожа
ров. Фашисты подожгли несколько домов на окраине
Но уже изменилось настроение в деревне. Уже неуютно
было полицаям. И стреляли они, чтобы заглушить страх. Пе
ред возмездием. Деревенские, наоборот, перестали боять
ся. И боялись думать, что уже скоро должно случиться. Чтобы
не сглазить.
Бедная деревенька моя. Моё Заветово. Обожженная, об
горевшая, ограбленная, униженная и оскорблённая. Но не
сломленная. Не сдавшаяся на милость врагу.
Кроме двухтрёх иродов, променявших Родину на гитле
ровские рейхсмарки, на возможность безнаказанно разбой
ничать и убивать, ни стар, ни мал не смирились с оккупа
цией.
Ктото ведь сжёг фашистский
штаб. Не верю, что сделал это
дед Василий. Нашли старый, ржа
вый бидон и решили, что поджига
тель он. Ктото же испортил моторы трёх грузо
виков. Срывал листовки и приказы рейхсканцелярии и гит
леровского командования. ОЮМ грозил расправой. Эти три
небольшие тетрадные листочки приводили фрицев в ярость.
Дядя Петя с лопатой кинулся на немца. Не удалось фашис
там увести скотину нашу.
Только начало светать, задребезжали стёкла в домах,
от мощного гула сотрясались избы, сыпалась пыль с потолка.
Шли наши бомбардировщики. Громили фашистские эшело
ны на железке. Не успели фашисты отправить согнанных из
деревень жителей: взрослых и детей. Испугались бомбёжки,
попрятались. Все и разбежались. Заветовские тоже. Сбились
кучкой и спешили обратно, в деревню, поддерживая, и под
бодряя друг друга. Из разрушенных загонов разбрелась ско
тина.
Когда до деревни оставалось не больше кило
метра, сзади шедших людей неожиданно раз
дался пулемётный треск. Стреляли в спину.
Люди, хватая детей, кинулись по обе
стороны в лес. На дороге ос
тались лежать трое.
79
Стреляли с бронетранспортёра. Он и ещё два грузовика
проследовали в деревню. На косогор. Бронетранспортер раз
вернулся и замер у моста. Солдаты с грузовиков расчищали
снег и устанавливали миномёты. Таскали ящики с минами.
И тут началось. Словно дальний гром прогремел. Ещё
и ещё!
Первый снаряд разорвался у моста, раскидав прибрежные
кусты. Второй чуть дальше. Третий угодил в бронетранспор
тёр. От него ничего не осталось — куча металлолома и обе
зображенные трупы. Взрывы следовали один за другим. Не
сколько снарядов залетели в деревню. Загорелся ещё один
дом. У когото разворотило хлев и разметало брёвна и дос
ки, вперемежку с овцами по всему огороду.
Сидели в погребах и подпольях. По нескольку семей, что
бы не было так страшно. Впрочем, страшно не было. Свои!
Наступают свои! Скоро освободят от оккупантов. Очистят
деревню от захватчиков. А мы уж постараемся, чтобы и духу
их не осталось. Только бы снаряд прямым попаданием в по
греб не угодил. Глупо и обидно от своих погибать.
80
Но не зря разведчики ночью приходили. Взяли всётаки
"языка", фельдфебеля по имени Карл. От него узнали, что
в деревне остался взвод прикрытия. Основные части нахо
дятся на рубеже за рекой Нара. Получен приказ, в случае на
ступления русских взорвать мост и, не оказывая серьёзного
сопротивления, выдвинуться к железной дороге.
Не знал Карл, что почти целая дивизия уничтожена в это
утро на железке. Что танкам не нужен мост — местные жите
ли по просьбе разведчиков установили вешки возле самых
мелких мест реки Каменки. Что прибыли свежие, обучен
ные, вооружённые, крепкие сибирские парни, которым не
страшны ни мороз, ни снег, ни фашисты. Что по всему фрон
ту на подступах к Москве началось стремительное, успешное
наступление. И по всему фронту немцы бегут. Оставляя тан
ки без горючего, пушки без снарядов, автомашины, которые
на нашем морозе не заводятся, целые полки обмороженных,
небоеспособных немецких солдат.
И здесь, у деревни Заветово, после артподготовки, послы
шалось громогласное «Уррра!». По полю и перелеску, из бе
резняка и ельника, лавиной пошли в наступление советские
солдаты. Они бежали на лыжах, на ходу постреливая. Немцы
открыли беглый огонь из уцелевшей пушки и нескольких ми
номётов. Мины ложились беспорядочно, не причиняя боль
шого ущерба наступавшим. За передовыми отрядами пошли
танки. Их было немного, но это были красивые, мощные, бо
евые машины. На секунду замирая, они стреляли, окутыва
ясь огнём и дымом. На косогоре, среди миномётных расчё
тов вздымались земляные букеты от взрывов, раскидывая
фашистов, ящики с минами, раскалённые стволы.
Туда, к косогору, устремился полк комиссара Нестерова.
81
82
Взрослые и дети, не решаясь войти в деревню, стояли куч
кой в зимнем стылом лесу. Мучились неизвестностью. Ухали
пушки, гремели взрывы, содрогалась земля. Непонятно. Что
происходит? Где немцы? Где наши?
Игорь прятался за толстый ствол сосны. Не выдержал. Стал
перебегать от дерева к дереву. Ктото крикнул: «Куда?
Стой!» Игорь не слушал. Утопая в снегу, пробирался к дерев
не. Взял левее, к сгоревшей кузне. Там, на косогоре, в дыму
и грохоте разрывов, бегали фашисты. Один грузовик горел,
второй разворачивался к дороге.
— Ага! — кричал Заяц. — Получили, гады! Так вам и надо!
Бегите, бегите!
— Ура! — закричал ктото тоненьким голоском сзади.
Игорь обернулся. Чиж!
Чиж, смешно подпрыгивая, скакал по снегу к Зайцу.
И вот они вместе запрыгали на месте и размахивали ру
ками.
— Бей! Бей гадов! — кричал Чиж.
— Бегут! Бегут, как крысы! — кричал Заяц.
Когда стих свист и вой летящих снарядов, когда взрывы
прекратились, они услышали отдалённое: «Уррра!». Увидели
целую армию наших солдат. В белых маскировочных хала
тах, на лыжах. Бежали к Каменке, на ходу строчили из авто
83
матов. Разбежавшиеся немцы собрались около уцелевших
миномётов и стали посылать мины на наступающих.
Игорь сжал кулачки. «Эх! Пару гранат бы... я б им...».
И тут он увидел, как слева, из небольшой ясеневой рощи
цы, к полю, которое четыре дня назад деревенские очистили
от снега, а фашисты заминировали, помчались наши танки.
На танках сидели десантники.
— Там мины, — тихо сказал Заяц.
— Что? — не понял Чиж.
— Там мины! — крикнул Заяц.
— А как же... — Чиж не договорил.
Заяц по лесу оббежал фашистские позиции и кинулся
вдоль минного поля навстречу танкам. Он бежал и махал ру
84
ками. Падал в глубокий снег, вскакивал и снова бежал. Шап
ка слетела, полушубок распахнулся, в валенки набился снег,
но он не чувствовал холода. Не чувствовал ничего. «Куда!
Там мины! Куда! Там мины!» — шумело в голове.
— Мины! Мины! — кричал он.
А танки мчались. Немцы опешили и на какоето мгнове
ние оцепенели. Этого хватило, чтобы командир головного
танка заметил Игоря, понял: чтото случилось.
— Первый! — стал он вызывать командира батальона. —
Я седьмой. Вижу мальчишку, справа от немецких позиций.
Бежит по полю и машет руками.
— Седьмой, — ответил комбат. — Чтото серьёзное. Про
сто так пацан под пули не полезет. Видно, фрицы нам сюр
призик приготовили. Измени направление, возьми левее,
дуй прямо на огороды.
— Есть! Внимание всем экипажам, говорит седьмой! Из
менить направление, пятнадцать градусов влево! Вперёд!
Танки с ходу повернули и ринулись в сторону деревни.
И всё это заняло ровно минуту.
Татататата!
Автоматная очередь фашиста подвела черту этой минуте.
Игорь упал. Все, кто следил за ним, ждали: сейчас вскочит.
Игорь лежал, не шевелясь.
Головной танк с цифрой 7 на борту резко затормозил,
вздыбил снежную пыль. Повёл стволом. Грохнул выстрел.
Снаряд перелетел Каменку, поле. И на том месте, откуда
стрелял немец, мощный взрыв сотряс землю, раскидал фа
шиста клочьями. Осколок попал в снарядный ящик, и мины
одна за другой рвались прямо среди фашистов. Обезумев
от страха, немцы кинулись в лес. Водитель застрявшего
грузовика бросил машину и побежал по дороге. Он не об
ратил внимания на какогото мальчишку и только когда
подбежал почти вплотную, вдруг увидел в его руках немец
кий автомат. От неожиданности и испуга он закрутился
на месте, как подбитая собачонка и завизжал: «Найн!
Найн!».
Автомат в руках Чижа забился отбойным молотком. Оче
редь была короткой. Фашист свалился и задрыгал ногами.
Подбежали взрослые. Дядя Степан разжав руки Чижа, за
брал автомат. И где он его только взял? Чиж заплакал. Навз
рыд. Как маленький. Какаято женщина прижала его к себе
и стала успокаивать.
Танк "седьмого" подскочил к лежащему Игорю. Остано
вился. Откинулся люк и оттуда вылез лейтенант, командир
экипажа. Он осторожно перевернул Игоря на спину и при
поднял, оттирая снег с побелевшего лица.
— Сынок, — позвал танкист. — Сынок.
— Мины, — хрипло шептал Игорь. — Мины. Мины. Мины...
— Тихо, тихо, сынок. Всё кончилось. Ты успел.
Подбежали водитель и стрелок.
— Что с ним, командир. Живой? — спросил водитель.
— Живой, но весь правый бок в крови. Санитара.
— Санитара! — громко закричал стрелок.
85
— Санитара! — подхватил ктото из десантников.
Прибежал санинструктор. Распорол свитерок, приподнял
Игоря.
— Мины, мины, — продолжал хрипеть Игорь.
— Похоже, два ранения, — сказал санинструктор. —
В плечо на вылет. А вот вторая пуля — похуже. Поломала рё
бра и в лёгком застряла. Кровотечение остановлю, обезбо
ливающее вколю. Но нужна срочная операция.
— Потапов, — позвал лейтенант. — Свяжись с нашими,
кто уже в деревне. Пусть срочно сани сюда организуют.
— Есть! — ответил стрелок, он же радист, и юркнул в во
дительский люк.
Подбежали деревенские. Женщины запричитали, деды
и мужики говорили: "Герой! Геройский пацан!".
— Товарищи! — сказал лейтенант. — Этот парень,
не знаю его имени, спас нам жизнь. Нам надо дальше фаши
ста гнать. Позаботьтесь о нём. Ему срочно в госпиталь надо.
— Не сомневайтесь! Отправим. А звать его Игорем. Зай
цевым.
— Запомню, — сказал танкист. — Победим, разыщу. Спа
сибо ему сказать должен.
Он скрылся в люке. Танк фыркнул и помчался догонять
своих.
86
87
Когда мимо домишки бабы Поли прогромыхали танки,
прошла пехота на лыжах, звуки боя отдалились к станции,
меня наконецто выпустили. С кровати на меня смотрели по
темневшие глаза Вальки, нашей отважной Куки.
Я побежал к дому. Дома не было. Среди дымившегося по
жарища торчала печная труба. Фашисты сожгли наш дом.
В огне исчезло всё. Мне показалось, что сгорела наша дово
енная жизнь. Сгорели наши метрики, документы, фотогра
фии. Мой первый зуб. Модель "Авроры", которую мы со
брали с отцом. Мои тетрадки и любимые книжки.
Мама. Где же ты моя мама?
Банька осталась. В ней ещё хранилось тепло. Не выстуди
ло. Затопил печурку и побежал на улицу.
По деревне метались люди. Пытались тушить ещё не пол
ностью сгоревшие дома. Искали родных, свою живность.
Сняли дядю Петю. Положили рядом с другими убитыми.
Пришли солдаты. Мне показалось, старики. Усатые, хмурые,
в грязных телогрейках. Похоронная команда. На краю де
ревни стали рыть большую яму — братскую могилу. Кроме
наших, деревенских, похоронили погибших солдат.
Надвигались сумерки. Я брёл по улице, не зная куда.
Очень хотелось встретить когото. Знал, что никого не встре
чу. Увезли, угнали в Германию. И вдруг!
— Ваня! Сынок!
— Мама!
Я бросился к маме. Не сразу разглядел у неё под мышкой
Чижа.
Мама рассказала мне про все события двух дней. Эх!
А я просидел у бабы Поли, в тёплой избе. Заяц — герой,
Чиж — фашиста застрелил. Кука у них изпод носа сбежала.
А я? Одну листовку написал. И то Кука с Зайцем приклеили.
— Сынок, пойдём, Колю домой отведём, — сказала мама.
Не успели. Дома у Чижа всё узнали, и его уже искали. Ма
ма Чижа упала перед ним на колени, ощупала всего. Тискала
и плакала. Плакал и Чиж.
— Ваня! Ванечка! — подбежала к нам мама Куки. — Ва
нечка, если вы вернулись, где Валя? Ты не видел её?
— Она у бабы Поли.
— У кого?
— У Макарихи.
Валина мама убежала.
— Галич! Галич! — закричал вынырнувший откудато Со
рока. — Смотри, кто нашёлся!
Сорока вытолкнул чумазого, грязного до черноты парень
ка в разодранной фуфайке. Я всмотрелся в перепачканное
сажей лицо.
— Пашка! Кремень! Пашка! Живой! — я кинулся к другу
и обнял. Он пропах гарью и дымом.
Кремень молчал и дрожал. От холода. Тут я увидел, что на
ногах у него старые разбитые ботинки.
— Кремень в «холодной» сидел, — рассказывал за Пашку
Сорока. — Это он штаб поджог, а Тищенко его выследил. Уже
два дня, как поймали, хотели завтра повесить при всех.
— О, Господи! — воскликнула мама. — Паша, это правда?
Кремень кивнул.
— Мы думали — ты сгорел! — ляпнул я.
88
— Неа, — стуча зубами, выдавил Пашка. — Я, как немцы
пришли, в окошко юркнул и в погребке спрятался. У дяди Ха
ритона погребок в огороде. Два дня просидел, потом решил
отомстить за кузню.
— Да ты замёрз совсем. Пойдём к нам.
— Я его к нам отведу, — сказал Сорока. — Отогреем,
не беспокойтесь. Пашка, бежим. Галич! Давай завтра ко мне.
Пароль: «Отряд действует!».
— Ладно, — крикнул я в темноту, в которой исчезли маль
чишки.
— Что это ещё за Галич? — спросила мама.
— Ну. Это так. Для конспирации.
Мы шли по деревне. Вдруг вдоль улицы заплясали тусклые
огоньки. Появилась легковушка, остановилась около нас.
Вылез военный.
— Здравствуйте, — поздоровался он. — Вы местные?
— Здравствуйте, — ответила мама. — Местные. А вы кто?
— Полковой комиссар Нестеров, — военный козырнул.—
Не скажете, в каком доме у вас дед Василий живёт?
— Убили деда Василия. И внучку его. Расстреляли фашис
ты.
Военный помолчал. Стукнул кулаком по крыше машины.
Загудела крыша.
— Жаль деда, — проговорил он. — Так и не узнал, что не
солгал я. Говорил, ненадолго уходим... Да, сколько горя фа
шисты несут. Ничего, за всё ответят. А Гитлера в клетку по
садим, и пусть все, кто мимо проходить будет, плюют ему
в лицо.
Он сел в машину. Придержал дверцу. Посмотрел на меня.
— А что это за ОЮМ такой, не знаешь? — спросил.
— Отряд юных мстителей! — ответил я. — А вы откуда
знаете?
— Не только я, в штабе армии знают. Из редакции «Крас
ной Звезды» звонили, хотят корреспондента прислать. На
гнал страху на фрицев, этот ОЮМ. Стало быть, юные мстите
ли! — помолчал, добавил: — С такими хлопцами, да не побе
дить!
Военный махнул рукой.
— Прощайте, — сказал и захлопнул дверцу.
Укатили. Стало тихо. Не просто тихо, а очень тихо. Будто
накрыли нашу деревню банкой. Темно и тихо.
— Мам, а наш дом сгорел, — выпалил я.
Мама ничего не сказала. Взяла меня за руку, и мы пошли
к нашему двору.
90
— Жалко, — добавил я.
— Ничего, сынок. Главное, что мы живы. Всё остальное—
дело наживное. Разобьют фашистов, вернётся отец. Мы та
кой дом построим, в сто раз лучше прежнего.
— Главное, что мы живы, — повторила мама.
Пошёл снег. Тоже тихий, лёгкий. Кружил хороводы. Гла
дил по щеке. Мягко ложился на плечи. Успокаивал.
А впереди была война. Долгие четыре года. Впереди По
беда! Мир! И вся жизнь, впереди.
Это книга о детях — о тех, кто в далеком
1941м году встал на защиту своей Родины.
Шестеро ребят из деревни Заветово не стали
смириться с тем, как фашисты убивают и гра
бят мирных жителей, угоняют людей в Герма
нию и сжигают дома. Они воевали, как могли,
и нагоняли страх даже на отборные немец
кие части. А по всему огромному фронту ты
сячи мальчишек и девчонок участвовали в бо
ях, действовали в партизанских отрядах, хо
дили в разведку.
Это были дети войны. Сейчас — уже дедушки и бабушки. А тогда, в 1941м,
они были вашими ровесниками. Благодаря им мы сегодня живем в свобод
ной России. Помните!
Повесть «Шпана заветная» стала победителем в Международном
творческом конкурсе «Вечная память», посвящённом 65летию Побе
ды, в номинации «Дети войны».
Сергей Гаврилов родился в 1975 году
в городе Казани. Закончил ВГИК Все
российский Государственный Институт
Кинемотографии по специальности
художник — постановщик анимацион
ного фильма мастерская С.С. Алимова.
Сотрудничал со многими известными
книжными издательствами «Дрофа»,
«Белый город», «Махаон», «Черная курица», « Росмэн» и т. д. Так же
работал художником — постановщиком на киностудиях «Кристмас
Фильмз» и студией «Мастерфильм» Был отмечен на фестивале за ра
боту над полнометражным анимационным фильмом «День рожде
нья Алисы», имеет множество дипломов за участие в выстовках во
многих городах России и за границей. За это время Сергей Гаврилов
проиллюстрировал много книг для детей и взрослых .
от автора
Художник