ЮРИЙ ТУПИКИН
ТОРГ
Рассказ
Итак, шеф готовился к встрече с ним – он готовился к встрече с шефом. Только весовые категории были различны. Он подрабатывающий студент, а шеф – новый русский буржуа, нанимающий рабсилу. Но так сложилось, что, однажды наняв сторожем студента Любана вместе с его друзьями, шеф завяз на нём в силу разнообразия способностей студента. Студент полагал, что шеф на подготовительном этапе действует искусно, размашисто и доверительно. Стоило бы ему не ввязаться в сексуальную историю с Аллой и выйти из игры, уволившись с работы, и шеф бы остался обманутым собственными намерениями. Но жизнь заставила его думать иначе и не отрываться от реальности. Будь он богатым гражданином, он бы вёл свои правила игры, достойные его морали. Поскольку он был бедным студентом, то вынужден подрабатывать. До сих пор более высокооплачиваемую работу он не находил. Друзья – тоже. Что касается морали, то она позволяла ему, да и всем студентам, пользоваться «общими», или «ничейными» женщинами. Так сказать, тешиться, будучи холостыми, и помогать страждущим, когда благоприятно складывались обстоятельства. Поэтому он успокаивал себя тем, что он пока не проиграл шефу. Алла пыталась помочь шефу душой и телом, но она помогла и ему при «благоприятных обстоятельствах». Теперь в представление о шефе внесены сведения не только о его несметности. Он похвалил себя привычным «ха-ха», назвавшись молодцом, за то, что не озвучил свою догадку в событии с Аллой. По её рассказу шеф не тусуется. Шеф не любит выездов. Командировки шефу мучительны. В СМИ он не мелькает. До всех доведено, что шеф панически боится СПИДа. Догадка же такова: не прикрывается ли шеф СПИДом? Не грозит ли ему самому опасность? Не при сокровищах ли шеф сидит дома, надзирая за миром по схеме своего микропсихоанализа? Что за анализ? Алла пояснила, что шеф соединяет палеонтологию, ассоциативную психологию и мозаику. По отдельным деталям, как палезоология по отдельным скелетным костям, он составляет себе человека. Точнее, мозаику человека, который его интересует. Только и всего. Ничего общего с психоанализом. «Тебя, Люб, он составил по своему методу. А я составила тебя с одного первого взгляда…» Это её блажь, а вот её другие слова: «Мы не выходим из дому, мы трясемся вместе с шефом!» Если догадка верна, то не хочет ли шеф сделать его личным телохранителем и заодно – хранителем «мешка с песком»? Награда – что хочешь плюс развлечения с синеглазой Аллой. Алла чуть-чуть раскрыла личность шефа. Он бывший геолог. Он любитель алмазов, ювелир, эксперт-гемнолог, Он достиг совершенства и может сделать до 250 граней в алмазах, превращая их в бриллианты. Он специалист не только по камням, он специалист ещё по электронике. Это его хобби. Он любит компьютеры больше, чем людей. Он полагает, что они должны быть всегда у него под рукой. В доме компьютеризированы освещение и отопление, уборка роботами – «у нас их больше десятка»…
Любан был нужен шефу для его целей, и он продолжал подкрадываться. Вдруг шеф снова произвёл потрясение. Его друзьям начислена зарплата по тысяче долларов, а ему тысяча пятьсот долларов в месяц. И он наградил всю его бригаду персональными компьтерами. Шеф исчерпал все мыслимые ресурсы подкупа. Деньги, дары, любовница...
В субботу, выходя из подвала после дежурства, он столкнулся с Аллой. Она ждала его выхода. Она его огорошила:
– Сегодня вечером к шефу!
Это означало, что он не успеет на автобус, и его Люба поедет одна. Надо сказать ребятам... – его первая мысль о спасении.
Верный привычке «являться с ефрейторским зазором», то есть с промежутком времени в ширину ефрейторской лычки, несколько раньше времени – Любан стал свидетелем, и даже участником происшествия. Вход в приёмную в этот раз был не прост. Посетителей обследовали металлоискателем. Любана с пристрастием обшарили рамкой. Лишь после этого он попал в сферу синего цвета. Алла была на месте, она источала свет синего обаяния.
– Привет, юная царица!
– Привет, могущественный царь! Ты раньше времени. Посиди. И наблюдай. – Ему не пришлось сидеть долго. Зато наблюдение дало результаты. В приёмную вошли бритоголовые, их сопровождал
тот же тип, который обыскивал Любана металлоискателем.
– НефСам! – отркомендовались братки. – Где сам?..
– Сам ждет. Вы прошли спецконтроль? – слова Аллы
– Проверено. Оружия нет, – доложил шефский стражник.
– Проходите, шеф ждёт вас, – дала разрешение Алла. Братки не медлили ни секунды и скрылись в дверях.
– У одного из них нож, – сообщил Любан.
– Ты чё! Я же сказал – проверял! – огрызнулся стражник контроля, который почему-то не вышел, как было при сопровождении Любана, а остался в приемной. Любана взорвало.
– Сидеть! – рявкнул он стражнику, толкнул его в грудь и тот обвалился в кресло. Дальнейшие действия оказались сбором интуиции, озарения и рефлексами бывшего спецназовца. Он пулей устремился в ненадёжное прибежище шефа. Братки уже сидели за столом напротив друг друга. Их удивило внезапное появление несанкционированного лица. Лицо не объяснялось. Оно схватило за толстую шею того из братков, у которого на ноге притаился боевой нож головореза, и потребовал:
– Нож! – Браток, кривясь от боли, полез за оружием, а второй браток, с грохотом опрокинув стул, перелетел через стол защищать братана. Любан мощным захватом притянул к столу и шею защитника, и теперь оба визитера скрючились от физического неудовольствия. Невероятно. То, что братки холили, что накачивали, чем гордились, – их шеи – оказались самыми незащищёнными и очень удобными для задержания. Но это для рук, типа лап Любана, спокойно огибающих 3-х литровую банку. Первый братан достал, между тем, нож, инкрустированный алой яшмой, Любан его оприходовал, отпуская головы посетителей.
– Я вам больше не нужен, шеф? – вежливо осведомился Любан и, не дожидаясь сло;ва изумлённого шефа, удалился из кабинета. В приёмной он тотчас распорядился:
– Начальника караула в приёмную! – Алла исполнила распоряжение. Через минуту ротозей-стражник был уведён в караулку. Лишь после этого молодые люди продолжили оборванный разговор.
– О Любан! Вот это манер! Шеф непременно тебя оценит, – восхищалась Алла.
– Ерунда. Это что за НефСам? – рассматривал Любан алую яшму отнятого ножа. Правду сказать, он не имел представления ни об одном виде яшмы. Об «алой» ему сказала Алла, которая тоже разглядывала нож вместе с ним.
– Это «Нефть Самары». Явились давить на шефа, чтобы он вступил со своими деньгами в их шайку. Ты здорово помог их беседе. Я думаю, что всё будет хорошо. Шеф в настроении и ты в настроении, вы сумеете договориться. А я приготовила вам хорошего вина. Что тебе лучше к вину яблоки или виноград? Я уже припасла то и то...
– Арбуз...
Не успела она сказать «хо-хоо», как из кабинета вышли сконфуженные братки-головорезы. Они опасливо смерили Любана смирными взглядами и удалились из приёмной. Их сопровождал начальник охраны. После них остался тяжёлый дух мафии.
– Это нехорошие люди. Ну, иди! После них ты у шефа будешь как солнышко... – напутствовала Любана Алла. Любан положил на стол Аллы конфискованное оружие и пошёл в кабинет. Через тамбур «солнышко» взошло в кабинет шефа. Можно было не спеша оглядеться. Интерьер не изменился. Тот же руководящий Т-стол. Та же березка в тумбе. Те же голые девичьи статуйки с распростертыми руками, слитые, возможно, из чистого золота, но закамуфлированные под мрамор. Тот же компьютерный комплекс, тот же приватный столик с двумя креслами. И его превосходительство ШЕФ – тот же. Он был в рабочей одежде – в прекрасном костюме, пошитом (не исключено) у личного кутюрье, в белой служебной сорочке, обвитой на шее галстуком скромной бирюзовобелой расцветки. Он стоял за столом и показал ему место сбоку стола. Следом явилась Алла, поставила поднос с открытой бутылкой вина, бокалами, фруктами и удалилась. Они сели. Шеф, наливая бокалы, сказал:
– Не ожидал. Как это ты усмотрел? Но какая сноровка! Я в тебе не ошибся. Ну, молодец! Это были такие братки, которым нож никогда не бывает лишним. Однако начнём наш разговор. Только в начале выпьем на полубрудершафт – без целования и без равенства. Я намерен называть вас на «ты», как я называю всех близких сотрудников, и как только что уже назвал и тебя. А ты будешь называть меня по-прежнему – «шеф» и на «вы», как называют меня все близкие и дальние сотрудники. Кроме уголовников, которых ты только что проучил... - После этих слов, определивших весь обряд брудершафта, шеф выпил половину бокала. Он не возражал и последовал за шефом.
– Ху-ху... – сказал шеф и отгрыз яблоко. – Разговор будет более крепкий, чем это вино и чем тот неожиданный эпизод, который поверг меня в изумление. Но откладывать разговор уже невозможно. Настройся, Любан, на доброту, а я буду твоим злодеем. Речь пойдёт о щепетильном вопросе, который я условно называю новой работой, которую я попрошу тебя исполнять после подписания Договора. В Договоре прописаны основные требования сторон, то есть мы с тобой – стороны. Скажу откровенно, Договор лишь форма того, что не повернется сказать мой язык в открытую. Договор – форма, а его суть – моя личная просьба. Выручишь меня, никогда не забуду. Ты знаешь, я долго готовился к этому разговору. Но меня и сейчас душит волнение. Настройся на нонсенс! Но не умничай и без истерики. Учти, что драматизм моей просьбы я понимаю, и чувствую его чрезмерность. Понял ли ты вступление к делу?
Шеф действительно волновался и не играл, Любан бы это заметил. Обосновывая чрезвычайность формы и содержания, шеф тянул время, которого у него уже не было. Шеф допил бокал и стал смотреть на Любана строго и требовательно. Крестики его глаз, чёрных глаз, слились в острие мечей и кололи его безжалостно. Это было противоречием между выражением его глаз и содержанием не изложенной просьбы. Любан тоже допил бокал и сказал:
– Да, шеф! – ответ прозвучал вполне твердо.
– Ну вот... – начал шеф. – У меня затруднения с дочерью...Отбилась от рук... Вытворяет... В шестнадцать лет лишилась невинности... Моргнуть не успеем, придет со СПИДом... Ты мою спидофобию знаешь. Когда я ловлю на себе взгляд похотливой женщины, в моём мозгу загорается красная лампочка стоп-сигнала: осторожно, СПИД! Отовсюду исходит прель и вирус. Суют совала в любое анало... Дожили, дочь нельзя выпустить на улицу без телохранителей. Вот такая проблема. А ты говоришь... – хотя Любан ничего ещё не сказал.
- Яснее говоря, мне нужен гувернёр-наставник, или наставник-гувернёр. Женщина не подойдет. Уже была... Были... Нужен молодой человек с характером, желательно с русской натурой (я сам из русских), и чтобы дочери был по нраву. Все необходимые данные я нашёл в тебе. Войди в моё положение! – шеф не только доверительно излагал содержание проблемы и просьбы, но он теперь и просительно смотрел в его глаза, что для него было невыносимым – просительность унижала шефа. Любан не понимал важности проблемы. В чём она? Эка, невидаль, – гувернёр-наставник. Коробит слово «гувернёр», не привыкли к возрожденному французскому понятию, но не привыкли ещё и к возродившейся русской буржуазии. Привыкнем к буржуазии, привыкнем и к гувернёрам. Ну, пусть гувернёр. Если надо. Ему даже льстит, что шеф отыскал его к этой цели. Из подвала в бельэтаж! Из грязи в князи...
Шеф между тем продолжал. Он читал его мысли.
– Не торопись, ты не всё знаешь. Сначала я её приглашу, чтобы ты увидел, о ком идёт речь. - Он, видимо, нажал какую-то кнопку.
В кабинет влетела взрослая девушка. Она влетела с тем злосчастным ножом, который был вынесен из кабинета. Не папочку ли она решила прирезать удачной оказией? Но Любан обомлел по другой причине: явилась такая фигуристая принцесса, что перехватило дыхание. Он сразу разглядел, как и в случае с Аллой, какие стройные ножки завершаются мини-юбочкой. Не только ножки, он всю её разглядел в одну секунду. То была юная красавица со всеми развитыми прелестями, характерными для красавиц. Она с трудом остановилась у противоположного торца стола.
– Аллочка, знакомься, это Любан Дубинин! – заворковал папа-шеф.
– Заочно мы с ним знакомы по голосу. Любан, это я с тобой говорила по телефону... - Голосок её, девочкин, а фигура развитой родовитой девицы. Она уже зашла напротив него, успев передать нож папочке, и протянула через стол ручку.
– Аллочка! Мне Алла сейчас рассказала. Любан, ты просто герой!
У него не было опыта принимать женские ручки и целовать их. В его среде это не распространено. Вскочив, он пожал её ручку без поцелуя и не сильно, скорее, мягко.
– Любан Дубинин! Очень мило. А героизма не было, я взял братков на испуг, они и осели... – представился он.
– Я произвела на тебя впечатление? – тотчас спросила она. Ого! С этой сладишь...
– Да так себе, вроде обыкновенная девочка... – схалтурил он специально. И сразу перехватил восклицательный знак одобрения в глазах шефа.
– Папочка, а ты говорил, что я прелесть? Кому верить? – капризно снимала она с отца голову.
– Аллочка, для родителей все дети прелесть, так что верь мне и ему. Он будет твоим наставником-гувернёром, если согласится. Дай ему обещание, что будешь во всем его слушаться! – такие слова говорил любящий отец любимой дочери. Аллочка артистично пригнулась в коленях – книксен – и выпрямилась.
– Любан, о тебе было много разговоров, так что ты мне понравился до этой встречи. А что произошло сейчас, так это папа будет ещё осмысливать, а мне сразу всё ясно. Папочка, оставшийся в живых, тебя теперь ни за что не отпустит. Зачем ему столько стражников? Ты ведь один и управишься... Обещаю тебя слушаться и выполнять твои указания!.. – она отодвинула стул и села, как и стояла, напротив него, устремив на него зрачки крупной чёрной смородины, только что промытой в воде, – глаза плутовски блестели, бесовски подстрекали и были влажными. Сразу видно, глаза отца, цвет в цвет – мрак.
– Ремнём же тебя не отстегаешь, если будешь капризничать? – спросил он Аллочку.
– Ты думаешь, моя попа не выдержит? – не замедлила она с ответом. Они с шефом сказали свои «ха-ха» и «ху-ху»...
– Всё, Аллочка, оставь нас наедине, я познакомлю Любана с Договором, – приказал шеф. Аллочка встала, повторила книксен и пошла – голые ноги образуют выразительную часть рельефа, именуемого попой, предназначенной явно не для ремня. Не верилось, что ей 16, она тянула на все 18. Они остались одни.
– Ну, что скажешь? – спросил шеф, собрав свои глаза в подобие дружелюбия. Просительность в них исчезла.
– А в чём бы состояли мои обязанности гувернёра-наставника? – глядя в шефское дружелюбие, попробовал уточнить он. Там, было, мелькнуло дочерино лукавство, но шеф сию же минуту изгнал мельк. Видимо, он уловил эффект, произведённый на него Аллочкой. Да и сам Любан не смог бы отрицать, Аллочка его восхитила свежестью своей красоты.
– Мне трудно объясниться словами. Вот наш Договор, читай и переваривай. – Он положил перед ним документ. Любан уткнулся в текст.
«Конфиденциально. Суду подлежит в крайнем и
нежелательном случае при невыполнении работодателем своих обязанностей и непорядочности сторон.
ДОГОВОР
Работодатель в лице (ШЕФ) и нанимаемый работник в лице (ДЛР) договорились о нижеследующем:
1. За (ДЛР) закрепляются обязанности гувернёра-наставника, и ему предоставляется условный статус члена семьи.
2. Питомицей гувернёра-наставника определяется (ШАЕ).
3. Обязанности сторон:
– работодатель (ШЕФ), принимает на себя ответственность за сервисное материально-комфортное обеспечение услуг гувернёра-наставника и подопечной ему питомицы, для чего на имя (ДЛР) оформлены документы о купле-продаже квартиры в доме, принадлежащем ШЕФу, с необходимым гарнитуром, санитарно-гигиеническим комплексом и другими вспомогательными атрибутами, а также автомобиля марки «Жигули». Юридические документы на имя (ДЛР) по факту его новой собственности прилагаются к договору;
–питомица (ШАЕ) обязуется следовать методике взаимоотношений предлагаемой гувернёром-наставником и безропотно выполнять её практическое содержание;
–гувернёр-наставник (ДЛР) обязуется обеспечить недопустимость сексуальных связей питомицы за рамками семейного круга, беря на себя всю полноту культурно-воспитательных и эротических услуг по востребованию их подопечной питомицей в свободное от учёбы в вузе время;
–работодатель (ШЕФ) и подопечная гувернёру-наставнику питомица (ШАЕ) обязуются исключить попытки домогательства к гувернёру-наставнику о бракосочетании, но сам брак ими рассматривается как гипотетически возможный при добровольности и любви обеих сторон. Во всех случаях гувернёр-наставник освобождается от ответственности за возможную беременность. Обязательства об использовании контрацептов нового поколения принадлежат работодателю и питомице.
4. В случае подбора и принятия жениха для подопечной питомицы обязанности гувернёра-наставника подлежат пересмотру.
5. Оклад гувернёра-наставника определяется в сумме последней зарплаты по месту предыдущей работы, то есть 1500 долларов, но может быть увеличен в любое время по просьбе самого работника или без его просьбы. Не исключаются иные пожалования (ДЛР).
6. Гувернёр-наставник волен в любой день в одностороннем порядке прекратить исполнение своих обязанностей по причине нарушения условий настоящего Договора или по личным мотивам. В случае расторжения Договора стороны обязуются сохранить отношения порядочности, а их чувства, как глубоко личные, не подлежат распространению или огласке. Не исключаются новые виды сотрудничества договорных и без договорных форм.
7. Временные сроки Договора не устанавливаются.
8. Графа и место для дополнений по настоянию работника ДЛР...
Работодатель... Подопечная питомица... Гувернёр-наставник...
Под Договором стояли дата и «подписание рук» ШЕФа и Аллочки, а также знакомая ему домашняя печать «ШЕФ» в круге прибора. Требовалась его подпись. Документы на квартиру и техпаспорт на его имя действительно прилагались. Он выпучил глаза на шефа и ничего не говорил. Он не знал, что сказать. Зато знал, что сказать и что делать «работодатель». Увидев его капустную бледность, он тут же налил полный бокал вина, и поставил его перед Любаном.
– Не ожидал? Срочно выпей, ты бледен, – и Любан, как зомбированный, послушно принял бокал и залпом его осушил. Несколько минут после этого он сидел, не шевелясь.
– Ты правильно делаешь, что молчишь. На твоём месте я бы испытывал те же чувства, которые испытываешь ты. Никто тебя не принуждает. В твоём распоряжении сутки на размышления. Завтра в это же время будь у меня. Любан Родимович Дубинин, ты можешь идти.
Он встал. Буркнул «до свидания» и вышел из кабинета. Алла вопросительно встретила его в приёмной, он лишь махнул рукой и вышел из приёмной. Его тоже сопровождал сам начальник караула шефской охраны. Он бормотал извинения и сообщал, что «того песенка спета». По всей вероятности шеф по головке не погладит и самого начальника. Он уже был на улице. Он глянул на небо – огромная чёрная радуга перепоясывала полушарие небосвода. А может быть, то была темень расстройства всей его языческой психики; скорее всего, так и было, потому что через некоторое время он стал различать белый свет и предметы, его населяющие. На радугу зря он тень бросил.
Идя к шефу, он не знал, да и как знать, что начинается низменная часть его биографии. Но подобно тому, как преступно избавляться от неугодных кому-то эпох истории, так постыдно избавляться от неугодных даже себе этапов личной биографии.
Алла встретила его, выскочив на середину приёмной. Она хотела подать ему ручку, но почему-то смутилась, отдернула ручку назад. Деталь!.. (Он тоже, как бывший полевой разведчик, владел способностью сбора и анализа информации). Зато она одарила его синим светом сердечного приветствия, и вздохнула глубоко-глубоко. Он не отметил новой детали – грудь её приподнялась естественно, не навыкат... Она с заминкой сказала:
– Здравствуй, Любан! Мы тебя ждём...
Она была в строгом платье, то есть в застёгнутом на груди до шеи. Её фигуру нельзя застегнуть на пуговицы, она будет вызывать желание в любом платье; как и Любава, его невеста.
Он не выразил своего чувства ни одной извилиной мимики. Может, напротив, воззрился на неё с мимикой доисторического кретина, ожидая от неё подсказки. Она подсказала: ещё раз вздохнула и закрыла ресницы, а рукой поправила локон на ухе. Он сначала не понял, что означают эти движения – соглашайся – или – пошли их ко всем чертям... Но в другие секунды он чуть не закричал: «Деталь! Кретин! Это же трафарет: «Тихо! Враг подслушивает!». Вслух она сказала:
– Мы решили тебя угостить обедом. Мы все хотим есть, заработались. Ты не против?
Это что-то новое. Он раскрыл рот:
– В ресторане «Самара»?.. – Она не поддалась подобию шутки.
– Ты, как всегда! Стол накрыт в нашей столовой. Если хочешь, в твоей столовой... На этом же этаже, на втором. – Да, да, где же ещё бельэтаж...
– А что на обед? – простодушие оживило кретина. И она оживилась.
– Ой, я фантазировала. Ты большой, я подумала, тебе надо побольше мяса... Солянка сборная, мясная, и ассорти мясное, ну и там ещё...
Она стала ещё милее, потому что стала сама собой. И он изменился. После утреннего чая с Любой он дико хотел есть. Люба тоже поехала к бабушке голодной. Идти куда-то обедать, у них не осталось времени.
– Я, правда, сыт, но коль такое дело... – по привычке съёрничал он.
–Сыт! Идём со мной. Мы не ходим по ресторанам. Шеф хвалит мои обеды. Может быть, и ты откушаешь... – мило съёрничала и она. По её представлению, он всегда хотел есть мясо и иметь женщину. Насколько её представления были ограниченными, настолько, увы, они были и верны, - усмехнулся Любан, - Хотя бы в отношении некоторых могущественных царей…
Он вышел. Она захлопнула дверь приёмной и отдала ключ накачанному горилле-менту внутренней охраны. Пост ментов располагался возле приёмной – бывшего холла, ныне поста с тонированным остеклением, со своим пультиком сигнализации.
И они пошли. Она спереди, он сзади, хотя могли бы идти рядом. Тоже деталь. Она, деталь, не мешала ему рассматривать спину Аллы, с таким же глубоким прогибом, как у Любы. Чем глубже прогиб, тем стройнее женщина – не парадокс ли? До этого он понимал «стройность» как прямизну. Понимание изменилось с явлением Любы. Тогда явилось сравнение её с сёстрами, а у тех тоже спинки… С этих пор прогиб спины стал для него атрибутом прекрасного в женщине. Бархат кожи спины Аллы ещё полон воспоминаний рук Любана. Алла очень сильно напоминала его Любу. Лишь глаза разные, да косы; нет у Аллы. Короче, к Алле у него был устойчивый комплекс влечения, который он не назвал бы любовью. И ноги высокие, ровные, полные. И, само собой, культура особой селекции – попа Аллы... По пути они стали проходить большой холл, который он назвал бы зеркальным, из-за обилия зеркал. Алла приостановилась, словно чувствовала гипноз его взгляда на своей попе. Она глянула в одно из своих отображений и неожиданно прижалась к одному из его «отображений». Не к зеркалу, а к нему. Два отображения слились в одно. Она зашептала:
– Торгуйся по каждой мелочи! Мы любим торговаться, это наша игра... Поставь условия, чтобы эта белоручка научилась варить обед и убирать квартиру; и ещё, что хочешь... – их изображения в зеркалах ещё плотнее соединились, но через мгновение разъединились... Видимо, то была зона, не просматриваемая через прицелы телексов, мёртвая зона, и Алла о ней знала. Они прошли дальше. Дошли до очередного холла, стеклённого тоникой. Видимо, там тоже сидел мент. Его не было видно, он видел всё. «Сидите, пока я вас не поразгоню, трутни!» – хотелось сказать вслух Любану, но разве обстановка способствовала такой вольности? Алла открыла ключом дверь, противоположную холлу – они оказались в передней, играющей, видимо, роль сеней. Детали: дверь дубовая, мощные полуавтоматические задвижки внутренних замков, шкафы-купе. Они не задержались в этих городских сенях. Алла открыла ключом новую дверь, – вот это наверно прихожая, столь же большая, как и сени, но как-то душевнее интерьеированная. Кроме шкафов здесь были столик и диванчик. Ко всему, прихожая была наполовину зеркальная. Видимо, зеркала здесь любили. Основные детали – замки на дубовых дверях – те же. В прихожей их встретили его превосходительство шеф и её сиятельство Аллочка. Шеф был в мягком домашнем костюме, стилизованном под дворянство – с узким меховым воротником. За бортами пиджака-кафтана красовалась полотняная сорочка, по груди вышитая русской старинной орнамикой – ну, русский барин, молодой, красивый, с улыбкой в лице. Аллочка была прелесть. В отличие от Аллы, в её одежде строгости не было. Легкомысленная блузка из шёлка, с расстёгнутым воротом и непомерной длины юбка с огромным вырезом по бедру – в этих юбках ходили этим летом дылды Самары, волоча ноги в кандалах-платформах. Наряд Аллочки завершали мягкие, как у отца, туфли, сшитые из парчи, или из какого-то другого благородного материала; тоже обрамлены мехом. Алла надела такие же. Она и ему, было, подала подобные, но сразу определила – малы; она достала тогда из шкафа мокасины на мамонта, они оказались его размера...
– Здравствуйте! – приветствовал он шефа и его дочь.
– Ху-ху-ху... Здравствуй, витязь! – Он подал Любану руку. – Будь гостем! – предложил он.
Он поставил подаренный компьютер возле своих снятых туфлей, и его повели в столовую. Малосознательно он отмечал, что, наконец-то, видит, как живут «белые» люди. Алла показала и приоткрыла дверь в ванную комнату, чтобы он помыл руки. Боже, что он увидел! При случае он расскажет своим друзьям. Но вот столовая. Зал квадратов на сорок. С учётом троих поселенцев квартиры, видимо, хватает. Из столовой вела дверь на кухню почти такой же площади. Её он увидел позднее. Ну и отделка, мебель, картины и все такое. В столовой и на кухне по два телефона (один внутренней связи, другой городской), телевизор и компьютеры. Зачем здесь компьютеры? Как зачем, шеф любит компьютеры больше людей…
Все воссели за круглым столом в прекрасные дубовые стулья с подушкой под ягодицы, обшитой дорогим материалом. Алла включилась в роль хозяйки. Она приносила, расставляла, разливала, раскладывала, уносила…
В столовой журчала тихая русская музыка, то есть настроенная на тихую громкость. Когда все расселись окончательно, с Аллой, шеф спросил:
– Что будем пить?
Сколько раз он слышал и читал подобную фразу, но всегда понимал и знал, что это не о нас и не про нас. У нас де два национальных напитка – водка и самогонка, выбора, как правило, не бывает. Это вообще на Руси ныне. В городах, разумеется, иногда пьют коньяки и вина. Пиво – интернациональный напиток, ставший средством спаивания молодёжи России.
– Что поднесут... – скромно он отозвался. Пришёл не острить, по делу. А на языке сидела муха: мёд, мол, будем пить, как наши деды; но он проглотил муху. Тогда Алла достала из бара бутылку коньяка и бутылку сухого вина. Он прочитал на бутылках. На коньяке не назовёшь этикеткой – там некий царский штандарт с латинским текстом, который поддавался прочтению в русских буквах: «Аргументум ад рет». По его разумению, это могло означать вступительный аргумент; он не знал латинского. На винной бутылке была по слуху знакомая надпись «Мукузани»; этого вина он не пил, не доводилось. Можно бы рассказать о посуде, ножах, вилках, бокалах и рюмочках, но в рассказах друзьям он ограничится краткостью, чтобы не щеголять своим крестьянским происхождением, удивляющимся деревянной железке.
Шеф стал благолепствовать над опечатанной пробкой и ворковать.
– К этой бутылке приложен особый паспорт. Из папских погребов. Знаешь, сколько стоит бутылочка? Пять тысяч долларов. А на чёрном рынке выше цены нет, потому что этого вина нет в продаже. Ему двести лет. Этот напиток служит прологом к важным делам важных персон... Так и называется: «Аргумент к делу»... У нас таких бутылок мало, трудно достать...
Он прикинул. За те пять тысяч долларов, что он получил уже у шефа в виде зарплаты, они произвели отделку нового дома, и у них ещё осталось на новоселье. И подороже ноутбука бутылочка. Не хило живётся папе Римскому и его шефу...
А шеф всё гладил бутылку и говорил ей ласковые слова, словно любимой лошади. Очевидно, шеф знал цену ценностям. Меньше всего он завораживал его, факт необыкновенного вина завораживал всех сам собою. Для него были приготовлены Аллой рюмки с маковую головку и на таком же длинном маковом стебле. Шеф налил в свою маковку, потом в остальные.
– «Мукузани» вы выпить успеете... – говорил шеф своим юным женщинам, – попробуем этого... Ну, с Богом! – провозгласил он тост и начал, как кот, доставать коньяк языком, проще сказать, лакать... Девушки засмеялись и тоже сделались кошечками. Глядя на них, ему было непривычно отставать, он тоже стал лакать. Может, есть и лучше, но он и хуже не пил. Он поверил шефу – то был напиток пап и царей, достойных и его, «царя», он лишь не знал, лакают ли это вино они. Необыкновенно тонкое благовоние обволокло нёбо, язык и горло, всё, что оно достигало; даже в столовой возник аромат южных садов винограда и роз, росших при царе Соломоне. Возникла мысль, что если от «лакать» произошли «лакеи», то он, уже точно, стал лакеем этого божественного вина; ему оставалось лишь стать лакеем шефа и его очаровательных юниц... Шеф не мог скрыть эмоций – не у папы же на приёме, а дома – он качал головой и смотрел на девчат, цекая языком. Если нектар – напиток языческих богов Греции, то они, шеф и девушки, вкусив нектар, стали счастливы, как люди, они моргали, открывали и закрывали губки. Они на минуту забыли о нём и о той миссии, какую хотели возложить на его плечи. Алла опомнилась – ой, что же я – сняла с блюдечка ломтик лимона в сахаре, наложила на него слой зернистой чёрной икры и подала его на розеточке гостю – ему. Затем она разложила такие же ломтики и подала розетки членам своей семьи.
Мягко, мягко стелил шеф соломку под его родовитые кости, каково спать будет? Зато молодая хозяйка ему импонировала. Она умела не только секретарить и быть любовницами, но и хозяйничать в доме. Убедившись, что все причастились вином и закусили лимончиком, она налила всем по черпачку солянки, подумала, и ещё подлила по черпачку. Он понял, что обед готовила сама Алла, на её языке – «сама фантазировала». Солянка была отменная. Они молча и с удовольствием ели. До сих пор не было сказано ни слова о деле, но было ясно, что дорожка к нему искусно проложена.
Он бы, честно, съел один всю «кастрюльку». Болтнул, что сыт, довольствуйся двумя черпачками. Алла деловито отобрала пустые тарелки.
– Потерпите – немного. Можете поговорить, я займусь вторым блюдом...
Вот и наступила минута. Аллочка, чувствуя исторический час, неожиданно покраснела.
– Ну, как дела, Любан? Что ты надумал? Почему так серьёзен? Рассказывай! – радушно призвал его шеф к ответу. Радушно повелел. Для него это тоже была историческая минута. Он решился играть. Проверимся, на что мы способны...
– Шеф, есть омрачающие обстоятельства... – начал он сразу с трагедии.
– Если не секрет, какие? – насторожился шеф, он своим вопросом побуждал к истине.
– Условия договора для меня унизительны... Я как бы продаюсь за квартиру, за автомобиль, за деньги, как альфонс. Я готов оказать вам помощь на бескорыстной основе... – проговорил он с соблюдением педагогических интонаций и пауз актёра.
– Ху-ху-ху... – засмеялся шеф с облегчением. – Ну, совковая твоя душа, разве это проблема? Не хочешь квартиру, за которую люди ишачат всю жизнь, то и не надо. Тем проще, машину. Не хочешь, как хочешь. Спасибо за согласие. Но не переписывать же документ? Я предлагаю так: отдадим все документы Аллочке, и пусть они хранятся у неё. Если вдруг передумаешь, то она тебе в любое время их отдаст без поражения в правах. А не передумаешь, считай, что у тебя нет ни квартиры, и ни машины. Так пойдёт? – обстоятельно разъяснил ему шеф вариант новой сделки, где не было места протесту, и где ему вменялось определение совковой души – значит, актёр он с изначальными задатками. Впрочем, считается, что все люди – актёры. Кто как играет – хуже, лучше. Как правило, неумелые и бесталанные актёры – некие подмастерья – тщеславнее умелых и таланных, их признаки – неуёмный шум вокруг собственной персоны и азартные амбиции. Амбиции у него были... Он только шума не делал, если не считать того, что только тем и занимался, как писать о себе и о своих доблестях в задуманной книге. Но тут вопрос: не играл ли шеф на определении совка, если допустить, что он считывает его главы? В них о совках кое-что сказано. Тогда актёр – шеф, а он – подмастерье. Но шеф пока не знает, напишет ли он главу об этой торговле, поэтому на данном отрезке они оба – актёры. А девушки – читатели, слушатели и зрители.
– Постойте. А деньги? – уточнил он бесстрастно.
–Ху-ху-ху... – утробно наслаждался шеф его наивностью. – Что же деньги? Тут я протестую. Я тебя нанимаю на работу и, как образцовый буржуа, я должен оплачивать труд работников... Прими это, Любан, как должное. И альфонс здесь ни к селу, ни к городу. Альфонс находится на содержании порочных женщин... а ты... на моем содержании, тут коренная разница. Ну, представь себе, если ты будешь ходить в мой дом без Договора и без зарплаты, как это может называться? – убедительно, пристойно, со всеми паузами и интонациями убеждал его шеф.
«Ну-ну, продолжим»,– сказал он себе.
– Ну, ладно. По этому пункту вы меня уговорили. Но есть ещё... – нудно и многозначительно он торговался.
– Выкладывай, выкладывай! – поощрял его шеф. Видимо, ему нравилось торговаться. Алла предупредила: «Мы любим торговаться, это наша игра». Ему и без Аллы известно, у буржуев это в крови: нечего продавать, козу поведёт, нет козы – ветер продаст; хоть копейку, да выторгует. Но тут интересный торг: шеф сам даёт сто за ветер, а он отказывается брать. Словом, шеф в данном случае отличался от современного бизнесмена, похожего, как и тысячи лет тому назад, на жида-торговца, к какой бы нации он ни принадлежал. Шефу главное, что он согласился, всё остальное – мелочные детали, если коньяк вон какой... Шеф уже торжествовал победу. Аллочка, ведь речь шла о ней, с величайшим удовольствием внимала торгу, готовая в любую минуту расхохотаться.
– Погодите. Я вас ставил в известность, что у меня есть любимая девушка, с которой я дружу и на которой женюсь по окончанию вуза. Я бы хотел заострить вопрос о не домогательствах бракосочетания с вашей дочерью. Скажу прямо, здесь никакая авантюра не состоится при любой её гениальности. Не забывайте, что я язычник. Язычник умрет, но свой закон не предаст, – взволнованно, правдиво и, может быть, даже искусно отыграл он новый раунд торговли.
– Да полноте, Любан! – всплеснул шеф руками. – Знаем мы о твоей девушке. Встречайся с ней на здоровье, люби её, готовься к свадьбе. Мы погуляем на твоей свадьбе. Но у нас полгода времени, в течение которого ты, как язычник, не имеешь морального права, по вашему закону... – шеф тонко, как умеют немногие, улыбнулся, – иметь с ней интимных отношений. Собственно, мы на полгода и рассчитываем. И по поводу язычества у нас, не прямо, но в Договоре записано – не домогаться... Куда же яснее. Принимаем твоё заострение вопроса к сведению, и не будем забывать об этом... Так, Аллочка? – дезавуировал он его языческий пафос, да еще обратился к авторитету дочери, сидящей на базаре живым товаром.
– Так, папочка! – раскрыла алый ротик его предполагаемая питомица. – Мы имеем дополнительный случай уважать выбор Любана, – умело связала бисер слов юная бестиянка. Актриса не хуже двоих актёров.
– Обождите. С самого начала вы посягаете на мои права человека, – твёрдо, как американский обыватель, обратился он к ценностям, на которые в России разве что не плюют и не чихают.
– Да не посягаем мы на права твоей молодости и свободы! – с пафосом крестьянина опротестовал его шеф.
– Как не посягаете, если в Договоре не прописано количество рабочих и выходных дней, – нацепил он на уши психоаналитика и его дочки целую снизку домашней лапши.
– Ба! Вот это номер! Ты утёр нос старому делократу. Мне и в рот не влетело писать о выходных днях. Какое же количество дней ты пожелаешь, и какие дни ты сочтешь за выходные? – играл шеф свою роль образцового буржуа, нимало не подозревая, что проторговывает свои позиции.
– Учитывая специфику моего труда... – он чуть не подавился приступом смеха, но с огромным мужеством сдержал себя, его бы друзья взорвали эту столовую своим «и-га-га», будь они здесь, – я полагаю, что трёх рабочих дней в неделю будет достаточно...
– Как! – возмутился шеф. В нём проснулся-таки жид-купец. – Этого явно недостаточно. Получается не полная рабочая неделя, всего полставки. Что она будет делать в остальные дни?
– Восстанавливать свои силы, – бесстрастно констатировал он.
– Папочка! Соглашайся! Любан знает, что говорит... – образумила шефа доченька.
– А как все трудящиеся... – приторговывал он, – я имею право на выходные дни, то есть остальные дни недели будут выходными днями, – скромно защитил он свои права человека. Он думал, шеф ещё возмутится. Но едва он закрыл рот, как шеф несдержанно расхохотался. Он хохотал один. Любан молчал, хотя и боролся со смехом, потому что, как и шеф, понимал юмор сложившейся ситуации. Ситуация, несомненно, унижала его, но он изворачивал её так, что она унижала самого шефа. Шеф сказал – труд, Любан сказал – трудящийся. Аллочка, видимо, не просекла. Молчала тоже.
– Любан, ты меня уморил словом «трудящийся»... Видимо, я ещё не устарел, что считаю твою работу райским наслаждением... Трудящийся!.. Ху-ху-ху...
– Папочка, не смейся, требования Любана вполне конституционны, – снова встала на его защиту договорная питомица, – потому что он будет работать в интенсивном режиме, получается день за два, как на войне...– Любан аж раскрыл рот от необычной интерпретации своего нового поприща. Но тут он решил вконец испортить все дело.
– Постой-ка. Милая девочка! Ты хоть понимаешь, на что идёшь? От чего я хочу отвертеться? Не коня продают, не пшеницу белояровую – ведь тебя продают, дочь родную, а меня покупают, дядю чужого. Под угрозой твой род! – эмоционально вскричал он на Аллочку, не расходясь с правдой. Все покойные великаны сцены восстали бы из могил, услышь они пафос правды, соединённый с пафосом артистизма – всё было вложено в те слова.
– Любан, не трусь! Под священной эгидой папочки мы с тобой пойдём впереди нового века! О роде мы тоже думаем... – Те же титаны сцены, несомненно, начали шевелиться в своих могилах, один пассаж следовал талантливее другого. «Впереди нового века! Под священной эгидой папочки...», продающего свою дочь. Феноменально. О роде они думают тоже.
– До нового века надо ещё дорасти, – вяло заворчал он, как старик.
– Главное начать жить, а по ходу мы разберёмся, как жить лучше и интереснее, – авторитетно известила Аллочка, убеждая его в правильности своих выводов о стратегии новых ловчих – главное начать, а там они обротают.
– Погодите. Мы бы начали с того, чтобы моя питомица собственноручно готовила завтраки и ужины в те дни, когда бы я исполнял обязанности гувернёра-наставника. И каждое утро вместе со мной делала зарядку, – сражал он «белоручку» убийственными условиями.
– Хи-хи-хи... испугал... А кто этот обед приготовил! Твоя питомица. Мамочка мне лишь помогала... – Аллочка с гордостью сразила его в свою очередь.
– Мамочка! – он пролепетал. Какая ещё мамочка? Шеф говорил, она умерла.
– Я зову Аллу «мамочкой», условно, почему ты испугался?
– Никакой помощи – самостоятельно! – отошёл он от шока.
– Будет сделано, Любан, я послушная девочка...
Ничем её не проймёшь. Может быть, Алла подсунула ему наживку? Ну и они пусть проглотят.
– Тогда ладно. Тут мы сторговались. Пока покупаю слова. Но это не главное. Обсудим проблему возможной беременности и родов. Я, во-первых, сомневаюсь в ваших средствах контрацепции нового поколения, а, во-вторых, для порядка выставляю своё требование вписать в Договор пункт. Ребёнок, если таковой родится, будет принадлежать отцу по фамилии, отчеству и проживанию с правом материальной и духовной заботы о нём со стороны его мамы и его деда по материнской линии... Заложите это не только в Договор, но и в свои компьютеры. Род – это важнее ваших сейфов. Я знаю, о чём я говорю. А жениха я тебе помогу найти, красавица юная!..
Повисла растерянная тишина. Шеф не ожидал ни отеческого альтруизма, ни намёка на его лабораторные секреты. Аллочка тоже не ожидала. Однако сказалась их настроенность заполучить его в свои тенета. Спустя паузу, они оправились. Шеф хухукнул и произнёс:
– Серьёзный разговор. Интересная гуманная формулировка о заботе деда... Первый раз меня называют дедом в тридцать пять лет... Любан, если дело дойдет до ребёнка, мы его в беде не оставим. У нас будет отдельный большой Договор. Ваши родовые атрибуты мы ему(ей) сохраним. Ребёнок дело не шуточное. Но на данном этапе мы его не планируем… По поводу контрацепции не сомневайся, пункт на девяносто девять процентов гарантии. Не будем базарить. Через минуту твои законные требования и замечания будут внесены в графу дополнений Договора и... в компьютеры... чтo ещё? – шеф уже стал побаиваться, как бы Любан не выкинул невыполнимый финт. Не удивительно, благодеяние другая сторона злодеяния.
– Минуты не хватит. Ещё запишите в Договор период найма – конкретно на один месяц, а по ходу, как говорит Аллочка, мы разберёмся, пролонгация от нас не уйдет.
– Ху-ху-ху... Может быть, вообще на неделю, то есть всего на три рабочих дня?.. – язвительно, но смешно спросил шеф.
– Папочка, отмечай новые пункты, не тебе с ним... – Аллочка чуть не произнесла слово «работать», но осеклась и пропустила его, – а мне... Говори, Любан, что ещё следует обсудить и внести в Договор, мне интересно...
Аллочка оказалась на его стороне, и это не могло не отразиться на его уважении к этой юной девушке с детским голоском. Но он всё равно гнул свою линию. А то ещё вдруг заплачет, тогда что? Расписываться в ЗАГСе?
– Погодите. Давайте обсудим пункт о конфиденциальности. В суд я никогда не пойду, но посудите, как я смогу скрыть свою работу в семье шефа от Любы, моей девушки, и от друзей? И какова будет судьба моих друзей? – Ему показалось, что он выставил серьёзные проблемы. Но он уже понял, их ничем не возьмёшь. Умеют готовиться. Как говорят! Как держат удары. Имеют заготовки вариантов развития события. Они бы его перестали уважать, согласись он с ними сразу, безоглядно, без торга. Значит, знали, с кем будут иметь дело, если так тщательно готовились. И то сказать. Рынок умных не любит, рынок любит ослов. Кто-то думает, что рынок – это прилавки, павильоны, или место, где он, торгуя, сидит, или стоит. Рынок – это орган пищеварения мафии и государства. Последние всегда надували ослов. Ослов всегда для них было в избытке. А тут и ему честь: готовились торговаться не со скотиной, а с человеком.
– Ну, это самое простое, – удивил его шеф. – Ты ни от кого и не скрывай, что получил у меня работу гувернёра-наставника. Напротив, козыряй, у шефа! Лишь один пункт не обязательно афишировать, интимный; это в порядке вещей между порядочными людьми. Что касается друзей, то ты прав, что о них заботишься, мы присматривались не только к тебе, но и к твоим друзьям. Они без тебя невольно проигрывают, а с тобой они бойцы. Тем более, преданные тебе бойцы. Поэтому они тоже могут перейти в бельэтаж. То есть, у них есть перспектива роста вместе с твоим ростом. Так совпало, что нам пришло время ликвидировать ваш подвальный пост, он обесценился... Предложи им новый пост. Видел пост напротив своей квартиры? Поскольку здесь будет Аллочка, квартира должна охраняться. Ментов я сниму. Пусть твои друзья дежурят по очереди, оклад тот же, а в ночи, которые вы будете здесь вдвоём с Аллочкой, их оклад будет вдвое выше...
Этого иезуитского хода шефа не придумаешь даже в сказке. Друг, значит, спит с дочкой шефа, а друзья по очереди их охраняют. Причём, оклад в зависимости от их ночей с Аллочкой. Поневоле продлеваются «рабочие дни». Ну и хитёр.
– Шеф, извините, вы иезуит...
– Ху-ху-ху... Работа, Любан, что тут такого. Это лишь для твоей нравственности нонсенс. А так... Я бы с удовольствием пошёл в охрану президентской спальни, так ведь не берут... В будущем твои друзья могут ещё гордиться, что охраняли друга с дочкой шефа в начале твоей карьеры. Я знаю твою цену, поэтому не торгуюсь, говори, всё выполню.
– Признайтесь, шеф, вы вели преднамеренную тактику вовлечения моей команды в свою команду? Подкупали, синекурировали, – поставлял он лобовые вопросы.
С шефа как с гуся...
– Ху-ху-ху... риторические вопросы, Любан. Сам обо всём знаешь. Сначала я заботился о тебе, а потом увидел, что со своими друзьями ты ещё сильнее. Кто бы упустил такой случай? Что ещё?
– Я бы хотел, чтобы мои друзья, без исключения, были на новоселье, – доигрывал он поединок с шефом.
– Разумеется, разумеется... Ты ведь нас тоже всех пригласил. Все и будем. Того, который будет дежурить в ночь с субботы на воскресенье, мы возьмём в свой экипаж. А когда будем к вечеру уезжать от вас, возьмём в свой экипаж другого охранника. Как?.. - Не шеф, а змей.
– Принимается, – согласился он, подтвердив древнюю мудрость: на торгу два дурака, один дёшево продаёт, другой дорого платит.
– Ну, кажется, всё, – улыбнулся шеф. Лицо его стало добрым, потому что подобрели глаза. – Сейчас я собственноручно, не выходя из твоей столовой, – он сделал ударение на «твоей» столовой, – внесу в наш Договор все твои пожелания, предложения и замечания. – Шеф встал и подошёл к компьютеру.
Пока он кощунодействовал, они с Аллочкой остались с глазу на глаз и долго смотрели в лицо друг другу, изучая. Она не выдержала серьёзности момента, широко улыбнулась, показав ровные жемчуга своих зубок. Чёрная смородина глаз трогательно увлажнилась. Он ей ответил своей улыбкой. Это были их первые узы рыночной взаимности. Девичья красота лица действует проникающе. Он понял, что у них не будет проблем интимности. Она тоже, видимо, поняла, что обрела то, что хотела лично она. В это время возникла Алла с дымящейся чугунной (!) сковородкой, от которой исходили вкусные запахи мясного ассорти. Она поставила сковородку и доложила:
– Ну, Любан, в твою честь, кажется, удалось... Сейчас от сковороды следа не останется. Я не буду тянуть, накладываю... – и Алла в очередной раз показала себя хозяйкой. Весьма похвально, восемнадцатилетняя девушка кормит семью собственной кухней. Именно такие девушки идеал для любого высокоразвитого мужчины. Аллочка при сём даже не покраснела за присвоение искусства приготовления обеда. «Ну, мы разберёмся с тобой, бестиянка!»
Подошёл сам шеф и положил перед ним Договор, дополненный его заявлениями. Перед Аллочкой он положил остальные документы, как и договорились.
– Распишитесь, Любан Родимович Дубинин, – на «вы» приказал ему шеф. Его превосходительство шеф. Он одержал победу и мог приказывать. Любан замешкался.
– Смелее, Любан Дубинич! – поощрял шеф. Дубиничем его ещё никто не называл. Но это их родовое величие, они им пользуются в своём роду. Культура же шефа позволила ему изобрести новую форму величия Любана. Здесь был некий смысл, ибо волей шефа он становился любовником его дочери, а может быть, и его любовницы Аллы, которая и сегодня нашла случай плотно прижаться к нему закрытым на все пуговицы платьем. Такой простой русский парень с безупречным набором хромосом, надёжный партнёр, а может быть, и муж Аллочки, и нужен был шефу. Этот простой русский парень не пошевелил даже пальчиком, чтобы подписать себе приговор. Аллочка заметила его неподвижность и призвала шефа:
– Папа, сначала налей всем, по тысяче баксов, мы выпьем и Любан решится...
Он прикинул: 5000:500 = 50, то есть один грамм коньяка стоил 50 долларов. Это сколько же «по тысяче баксов»? У шефа с арифметикой был порядок. Он налил столько, сколько просила дочь. Для этого он повёл бровью, и Алла тотчас достала рюмочки большего калибра, а «маки» убрала со стола. Шеф провозгласил тогда очередной тост:
– Последний аргумент к делу! – и стал лакать папский коньяк. Девчонки стали подражать, а он не стал обезьянничать, выпил глоточками, втирая благовоние в нёбо, в язык, в пищевод; пусть здравствует папа Римский! И опять шефу не удалось принудить его к подписи. Встряла Алла. Она вскричала:
– Ой, ну ешьте скорее, я жажду похвал! – и они стали кушать её замечательное ассорти. Во время еды он отодвинул Договор и сказал, глядя в тарелку:
– Шеф, зачем мне подписывать? Достаточно ваших подписей. А мне ни к чему...
– Как?! – обалдел шеф. Кусочек коровьего сердца свалился с вилки шефа в тарелку, и он выпучил на Любана чёрные глаза со скрещенными мечами.
– А так. Я свои обязательства не привык выполнять под роспись. Приучила вас советская власть... Извините язычника! Будем считать, что с моей стороны – это бездоговорная форма трудового соглашения, варианты которой предусмотрены Договором... - Это была пауза классического изумления. Аллочка захлопала в ладоши. Алла с улыбкой вникала в глаза шефа – каково его мнение, а шеф жевал, жевал вновь подхваченное сердечко; проглотил и сказал, наконец, в сердцах:
– Да ну его! Язычника, как и волка, сколько ни корми, он всё равно в лес смотрит... – он бросил салфетку на стол, и, забыв о приличиях важных персон, махом выпил коньяк, как водку. И, не закусывая тысячедолларовую порцию, встал. Словно по команде смолкла музыка. Действительно, Любан недопонимал, зачем был нужен письменный договор в столь пикантном деле? По него, было бы достаточно обговорить детали с глазу на глаз, да и только. Это по него. А то буржуа. Буржуа всё делают по договору. Если бы в домашний туалет принято было ходить за деньги, то и тут был бы договор. Но есть и ещё стороны. Насколько он начинал понимать, его нагнетали буржуазной обстоятельностью, пунктуальностью, мелочностью, регламентацией разделов, пунктов и подпунктов договора. По всей вероятности, это жидовская технология. Пришло время, Библия становится компроматом иудаизма и христианства. Так же, случись что, явится и сей Договор. Недаром предусмотрен «конфиденциальный характер», нежелательность доведения до суда. А если доведётся? Срам этой буржуазии и только!
– Пойдём, Алла! Пусть они разбираются между собой. Я сделал, что мог...
Глухо сдвинулись с места дубовые стулья. Шеф пошёл, за ним Алла. Алла успела обернуться и сделала ручкой. Остающиеся молчали. После того, как захлопнулись автоматические засовы обоих прихожих, Аллочка, наконец, расхохоталась. Он её поддержал смехом.
--------------------
Он не хотел грешить
Но грех чужой не дал.
Хотел он чистым быть,
Но грех на душу взял.
Он тяжкий грех чужой
Своим грехом пресёк,
И потерял покой,
Хотя извлечь урок.
Не осудить не мог,
Не согрешить не мог.
И не помочь не мог.
За всё прости, наш Бог!
---------------------------