«И тогда соблазнятся многие;
и друг друга будут предавать,
и возненавидят друг друга».
(Евангелие от Матфея, 24:10)
1
Глубокой ночью Станислав подходил к своей усадьбе. Яркое круглое пятно сияло в звездном пространстве неба. Спускаясь с холма, он заворожено остолбенел: внизу вокруг островка блестел пруд, сквозь черную листву могучего клена пробивались серебряные блики луны. Грохот падающей воды вывел его из оцепенения. Хозяин Дубовский, сосед по усадьбе, держал водяную мельницу, и реку перегораживала искусственная плотина. В водоеме водилось такое изобилие раков и рыбы, что они с соседом ловили рыбу сетью и продавали ее. Станислав горько вздохнул. Нелегко терять то, что любишь, к чему присосался сердцем.
Впереди показалась усадьба. Справа от дороги – хозяйский дом со службами, слева, на пригорке, его любимое детище. У крепкого мужчины, повидавшего горе, слезы навернулись на глаза, и ком застрял в горле. Он подошел к гатеру и, как любимое дите, обнял и поцеловал. Этот станок был привезен из Германии, и Станислав сам его установил. Боль сдавила грудь. Он обошел вокруг здания и проверил, целы ли замки на воротах в столярный цех и на мельницу. Все были на месте.
- Кто там? – спросил женский голос, когда он постучал в дверь дома. У Станислава сперло дыхание: родной любимый голос жены.
- Это я, Леонтина.
- Ой! – взволнованно вскрикнула женщина, и мгновенно загремел засов. Распахнув дверь, она бросилась мужу на грудь и зарыдала. В доме все всполошились. Мария и Язеп повисли на шее брата и, всхлипывая, целовали ему голову.
- Стасик, - слабым голосом на польском языке позвала сына Эмилия. Здоровье женщины подкосила смерть горячо любимого мужа, а после ареста ненаглядного сына ее парализовало. Станислав бросился на зов матери и, опустившись перед ней на колени, поцеловал натруженные руки.
- Я уже дома, мама, - по привычке заговорил он по-русски. Все мужчины в доме разговаривали только на русском языке в знак почтения к русскому помещику, проявившему заботу о Франце. Мать Станислава была из польской семьи и говорила только по-польски. Его жена Леонтина была латышкой и говорила по-латышски. Все дети Пруссов учились в латышской школе.
При правлении президента Ульманиса однажды во время школьной молитвы Язеп Прусс запел «Отче наш…» на русском языке, а не на латышском, и за свою рассеянность мальчик был наказан: его исключили из школы. Отец на коленях вымаливал прощение у директора, а мать слезно молила его принять сына назад. Язепа восстановили. Но, несмотря на суровый урок, в доме дружно звучала латышская, русская и польская речь.
Леонтина усадила мужа за стол и, виновато опустив глаза, поставила перед ним чугунок с отварной картошкой, пучок зеленого лука и кружку тминного чая.
- У нас больше ничего нет, - сконфуженно сказала она. Станислав с нежной любовью погладил жену по руке и ласково прошептал:
- Бедная, измучилась.
В хозяйстве семьи не было никакого поголовья скота, только несколько кур и небольшой огород. Основным семейным доходом было дело Станислава.
Несмотря на сильное чувство голода, молодой хозяин ел медленно, глазами блуждая по дому. Все здесь говорило о мастерстве жильцов. Своими руками собрана крепкая добротная мебель, на полу лежали плетеные дорожки, а кровати застелены самоткаными покрывалами. Богатой вышивкой украшены салфетки, скатерти, полотенца. Кругом чистота, порядок и задушевный покой. Все здесь дышало любовью и заботой.
Покормив мужа, Леонтина уложила его спать. Очутившись в мягкой родной постели, Станислав почувствовал смертельную усталость и тут же впал в забытье, как бы провалившись в темную бездну. В беспамятном сне он пролежал несколько дней.
2
Станислав проснулся на рассвете, блаженно потянулся, встал, надел свежую рубашку и чистые брюки, заботливо приготовленные женой. Испытывая приятное ощущение, он выпрямился, расправил плечи, потрогал свою щетину и сказал про себя: «Теперь бы в баньке попариться». Мастер вышел из дома и устремил свой взор на каменное строение, туда, где было дело всей его жизни. Массивные камни фасада покрылись утренней влагой. От прохладного воздуха Станислав поежился, но радостно вдохнул свободу полной грудью.
На тесовых воротах на мельницу и столярный цех висели изготовленные им железные замки, но при конфискации ключи отобрали представители советской власти. А будить домочадцев, разыскивая запасные, он не хотел. «Да и что кривить душой, - думал мастер, - меня больше удерживает страх, опасения, что мое детище мне уже чужое». Он подошел к гатеру и ласково погладил рукой чугунный станок. Станислав прильнул телом к металлическому оборудованию, как будто обнимал своего мертвого ребенка. Сердце защемило, по щекам скатились суровые слезы и застряли в грубой щетине подбородка. Он стоял как бы в оцепенении, не ощущая холода от металла и утренней влажности. Из застывшего состояния его вывело чье-то кряхтенье.
Станислав встрепенулся. За его спиной стоял невысокий коренастый мужчина с винтовкой за плечами и с белой повязкой с эмблемой свастики на рукаве. Из-под кепки выбивались русые волнистые волосы, прикрывая большие глаза, которые добродушно смотрели на мастера. В этом взгляде чувствовались сочувствие, понимание и сожаление.
- Ну, как ты? – тихо спросил он.
- Петерис!? – воскликнул Станислав. В его возгласе одновременно были удивление, недоумение, укор и немой вопрос: «Почему?»
- Ты же знаешь, у меня большая семья. Кто будет кормить детей, позаботится о стариках, если меня расстреляют? – упавшим голосом смущенно оправдывался Петерис Бризгалис.
- Ты ведь с радостью принял советскую власть. Даже был ее ярым активистом, - не переставал удивляться крепкий хозяин Станислав Прусс.
- Да, весть о сказочной жизни в Советском Союзе дошла и до нашей глубинки. Мы с восхищением следили за жизнью востока. У меня мало земли, я батрачил. А там нет хозяев и батраков. Все равны. Измученные тяжелой работой, за которую батраки получали несчастный грош, мы мечтали о прекрасной жизни советского народа, где каждый живет благодаря своему хорошо оплачиваемому труду. Я приветствовал такую власть и у нас. Новая власть сравняла всех. У богатых отняла лишнюю землю и раздала нам, беднякам. Моя семья получила землю и от счастья была на седьмом небе. Но жизнь внесла свои коррективы. Это случилось перед самой войной и в миг все перевернуло в моей душе, в душе латыша.
Произошло ужасное событие: 14 июня 1941 года вывезли половину населения волости, да и по всей Латвии. Под видом нелояльных советской власти вывозили латышские семьи. Гребли под одну гребенку и батрака и хозяина. Этому предшествовали составленные черные списки. Власть провоцировала население на доносы. Доносчики захватывали себе освобожденное имущество. Брат доносил на брата, сосед на соседа. Кто из-за животного страха за свою шкуру; кто из зависти к чужому добру; кто просто таил на дне гнилой души на кого-нибудь зло. Это было все на моих глазах, - Петерис Бризгалис говорил хриплым дрожащим голосом, видно было, что воспоминания терзали его душу. – Пригнали грузовики и вооруженные люди загоняли всю семью, включая стариков, детей, в кузова машин. Разрешено было взять с собой только теплую одежду и еды на несколько дней. – Петерис замолчал. От волнения ком застрял в горле, а в глазах скопилась влага. Затем, взяв себя в руки, продолжил:
- Многие в шоке ничего не успели взять. Это страшно, когда людей срывали с обжитого места, лишали того, что любили, и увозили в неизвестность. Я до сих пор вижу застывший ужас в их глазах. В них страх, отчаяние, недоумение и невыносимая боль от безысходности. Разбивая семьи, их грузили, как скот, в товарные вагоны. Женщины кричали, цепляясь за мужей, отцов, сыновей, а их с силой от них отрывали и запихивали в вагон, объясняя это тем, что как они при мужчинах будут справлять свою нужду. Но все чувствовали, что видятся в последний раз. Мужчин увозили отдельным эшелоном. Мне удалось узнать, что их отправляли в лагерь, а женщин с детьми – на поселение в Сибирь. А теперь – война. Мне по ночам не дает спать звучащий в ушах их крик…
Со стоном, из глубины души Станислав сказал Петерису:
- Как я чувствую их боль. Когда у меня это отнимали, - он махнул головой в сторону каменного здания, - как будто частицу сердца отрывали. Сидя несколько месяцев в каменном подвале я ждал смерти как избавление.
- Вашу семью тоже собирались вывезти, но как увидели парализованную мать, то решили оставить до следующего раза. В то время, когда они к вам заходили, господа Дубовские передали несчастным продукты и одежду…. А ведь, по меркам советских активистов, они кулаки. Видно, каждый мерит на свой аршин. Я думаю: их оставили потому, что новой власти нужен был хороший мельник. А мельники только ты да господин Дубовский. Но если человек настоящий человек, то в богатстве или бедности, у власти или в изгнании, он останется человеком. Алов вывез всю свою семью. Перед приходом немцев он вместе с коммунистами и комсомольцами эвакуировался. Они также эвакуировали ценное оборудование, документы волости…. Ушли и яростные сторонники советской власти. Я не мог бросить семью.
- Оккупация что советская, что фашистская есть оккупация, - твердо произнес Станислав.
- Что русская власть, что немецкая – все равно это власть. Власть есть власть. Я всего лишь приспосабливаюсь. Мне надо кормить семью. В Святом Писании сказано, что любая власть от Бога, - тихо оправдывался Петерис. Во всем его облике присутствовали смирение и терпение. И с нотками покорности он сказал:
- Тебя ждут в комендатуре округа. Немецкое командование в принудительном порядке набирает зондеркоманду. Им для защиты своего режима нужна полиция из местного населения. Они за наш счет хотят усилить свою безопасность.
- Не нравится мне все это. Меня обидела советская власть, но я не хочу быть и с немцами. Я не хочу быть ни с теми, ни с этими. Я хочу быть только со своей страной, с ее порядками и требованиями. Я хочу работать только на себя, - сокрушался молодой хозяин.
- Так не получится. Те нелояльных вывозили, арестовывали, а эти расстреливают или отправляют в концлагеря. Ты этого хочешь? Смирись. Надо приспосабливаться. Власть есть власть, - убеждал мастера Петерис.
- Ни русские, ни немцы не дают нам со своей властью пожить. При русском царе трудно было латышу получить ссуду в банке на заведение своего дела или покупку земли. Снисходительно относились к православным. Латышей соблазняли свободной плодородной землей в Сибири, - возмущался Станислав.
- Безземельный брат моего отца во время реформы Столыпина купил землю в Вятской губернии и покинул с семьей родину, - подтвердил Петерис.
- Только освободились от русского царского ига, задышали полной грудью в свободной Латвии. Наш президент Карлис Ульманис не жалел своих сил для процветания республики. Продумывал до мельчайшей детали, которая могла бы поспособствовать улучшению жизни каждого человека. Мы только при нем смогли развить свое дело. Недаром президент был лидером Крестьянского Союза и делал все возможное для улучшения жизни на селе. Он поощрял развитие ремесел и способствовал строительству добротных каменных строений в хуторских поселениях. Наш Ульманис заботился не только о техническом прогрессе Латвии, но и процветающем ее внешнем виде. Так снова попали под русское советское ярмо, а теперь вот оказались под фашистским сапогом.
- Пойдем. Не зли их. Меня волостной староста прислал за тобой.
- А кто у нас теперь староста?
-Иванс Песка.
- Да!? – только и вымолвил мастер.
- Поговаривают, что его руки по локоть в крови новых советских хозяев. Алов тщетно за ним охотился в дремучем бору, где укрывались несколько защитников.
- Куда идти? – спросил Станислав.
- В школу. В ней пока располагается комендатура округа, а в замке – немецкий госпиталь. В распоряжении коменданта грузовик и три мотоцикла. Сам он весь из себя: важный, холеный. Любит вечерами прогуливаться со своей овчаркой. Он живет в доме Иванса Пески
3
Школа находилась рядом с усадьбой Станислава Прусса, но мужчины, продолжая беседу, пошли окольным путем.
Молодой хозяин часто из окна своего дома любовался трехэтажным зданием, похожим на сказочный дворец, и радовался веселой возне ребятишек возле него. Он хорошо помнил торжественное открытие школы в 1937 году, на котором присутствовал президент Латвии Карлис Ульманис. Мать и отец прослезились, что Язеп сможет получить основное образование. Начальное образование дети получили в школе, находящейся далеко от места их проживания. Она была расположена в замке немецкого барона фон Вульфа.
Страшная трагедия постигла эту семью. В Латвии в 1919-1920 годах была осуществлена аграрная реформа. Путем раздела имений прибалтийско-немецких баронов часть деревенской бедноты, и многие богатые хозяева получили небольшие наделы земли. От огромных земельных угодий фон Вульфа отрезали центры имения. А его малый замок со службами и землей был подарен полковнику Граудеру за заслуги перед отечеством в Первой мировой войне. Барон был заядлым картежником и проиграл все, что имелось в наличии. Так, в 1926 году он проиграл оставшееся у него имение с прекрасным большим замком. Баронесса не смогла перенести такой удар и повесилась. Несмотря на огромные потери, фон Вульф был истинным патриотом волости и подарил замок с хозяйственными постройками и землей населению под волостной магазин и школу, а сам утопился.
Замок не решал проблемы подрастающего поколения. Волости требовалась новая школа. Господин Граве, вдохновленный политикой президента Ульманиса, который отводил большую роль образованию латвийского народа, добился строительства по самым лучшим передовым нормам большого здания школы. Здание освещалось собственным электричеством, в нем действовало паровое отопление, были оборудованы кухня, туалетные комнаты с мойками. Благодаря школьному подсобному хозяйству ученики ежедневно получали полноценное питание. Школа давала основное образование. Сироты имели бесплатные учебники и при содействии руководства волости после окончания школы определялись на бесплатное профессиональное обучение в другие районы Латвии. Преданный душой и телом своему делу и волости энтузиаст Граве окультурил территорию вокруг школы, заложив сад и липовую аллею. С того времени это место стало центром волости.
Из уст в уста в народе передавалась быль о строительстве школы: делегация волости во главе с господином Граве посетила резиденцию президента Карлиса Ульманиса с ходатайством о новой школе, президент одобрил их решение. Через несколько дней без охраны, инкогнито он появился в волости и самолично выбрал место для строительства школы. Недалеко стояла кузница Паула Леина. Мощные удары молота по наковальне привлекли внимание президента Латвии. Он поинтересовался бытом кузнеца, его доходами и, засучив рукава, помог мастеру в деле.
4
Комендант гаупвахтер фон Шольц сидел за столом директора. Немецкий аристократ имел тонкие черты лица, холеные руки, прическу и усики, как у Адольфа Гитлера, чей портрет висел за его спиной. Возле коменданта стоял староста волости Иванс Песка – хозяин самой богатой усадьбы. Он неплохо говорил по-немецки и был посредником между фон Шольцем и местным населением.
- Господин Прусс, пришло время определить свой выбор и утвердиться в обществе ненавистников советской власти. Великая Германия поможет нам расправиться с ней. Необходимо возобновить работу вашей мельницы и лесопилки. Немецкой армии нужен хлеб и строительный материал. Население обязано сдавать зерно. Ваша мельница должна его перерабатывать на крупу и муку для нужд доблестной армии, - по-армейски отчеканил староста Иванс Песка. Это был полный маленький человек, лет сорока, с обрюзгшим лицом. И, не выясняя решение Станислава, как само собой разумеющееся, что айзсарг, более того пострадавший от советской власти с радостью примет немецкую власть, староста объявил, самонадеянно глядя на молодого хозяина: - Ты теперь в зондеркоманде. Получи оружие. Твой объект охраны – твое предприятие. Красные сволочи не дремлют…
Станислав видел, что при немецкой оккупации Песка чувствует себя возведенным на прежние высоты. В былые времена доходили до него жалобы наемных работников Пески на жадность, коварство и презрение хозяина к простому люду.
- Хорошо, - глухо ответил мастер, теребя в руке кепку, - но я один не справлюсь.
- Твое дело руководить и охранять. Работника пришлем. Бандиты залегли в лесу и совершают диверсии. Проявляй бдительность, - и, давая понять, что разговор окончен, староста выбросил вперед мясистую руку с короткими пальцами и громко выкрикнул:
- Хайль Гитлер!
Молниеносно вскочил фон Шольц и, заносчиво откинув назад голову, простер вперед холеную руку и прозвенел:
Хайль Гитлер!
Вылитый Гитлер с портрета. Станислав машинально поднял руку и тоже воскликнул:
- Хайль Гитлер!
Домой молодой хозяин вернулся с винтовкой за плечами, с белой повязкой на рукаве и с продовольственным пайком. Домочадцы встретили его угрюмой тишиной. Язеп в сердцах выбежал из дома и долго не возвращался.
Станислава Прусса мучили противоречия. Одновременно душу охватили и радость, и горечь. Радость от того, что ему возвратили его детище, и он сможет заняться любимым делом, а горечь от того, что находится на службе у оккупантов и придется работать не на семью, а на них.
5
Присланный старостой работник, низкорослый увалень с одутловатым лицом, на котором картошкой торчал красный нос, был сыном хозяина богатого магазина из соседней волости. Он вечно держал полуоткрытым рот, так как был глуховат на оба уха. Из-за своей убогости Айвар Спругис не служил в армии. Станислав не мог понять, что ему было неприятно в этом человеке. Недуг любого человека вызывал у него сочувствие, а к работнику он испытывал не жалость, а отвращение. Айвар из-за отдаленности места проживания напрашивался на постой в семью Пруссов, но хозяин ему в этом категорически отказал, ссылаясь на парализованную мать. Он не хотел круглые сутки видеть возле себя неприятного ему человека. И Спругису ничего не оставалось, как найти другое жилье.
Работник вел себя заносчиво с родней Станислава, нагло с крестьянами, но, до неприязни окружающих, держался угодливо со старостой и немцами. В нем крепко чувствовался гнилой душок низкого человечка.
Язепу предстояла мобилизация в немецкую армию, но Станислав выкупил ему белый билет и определил брата ответственным за свое предприятие. Его хозяйство не потеряло ценного работника, а Язеп был безмерно рад, что его освободили от службы в немецкой армии. Он тоже недолюбливал Айвара, не давал ему спуску в работе и гонял за тупость и лень. Иногда во взгляде Спругиса можно было заметить прямую угрозу братьям. Украдкой он присматривался к ним, пытаясь понять их нетерпимость: «Ни черта не узнаешь, что у них на уме», - и относил неприязнь Станислава и Язепа к себе за счет своих недостатков.
Однажды в один из ненастных октябрьских вечеров, когда дул ледяной ветер и даже град косил бурую траву, Леонтина зашла к мужу в столярный цех. Там был только один Айвар. Он пытался разжечь огонь в печи, но ему это не удавалось. Женщина легко отстранила работника и, согнув свой стройный стан, разворошила и поправила слишком плотно набитые в топку сучья и сырые обрезки досок. Она зажгла кусочек валявшейся бересты и подложила под сучья, языки пламени стали послушно лизать их. Вскоре печь разгорелась сильно и жарко. Леонтина выпрямилась и посмотрела на Айвара победным взглядом. Ее большие карие глаза зажглись лучистым сиянием, но от взора алчущего похоти, устремленного на нее подвыпившего мужчины, тут, же блеск их потух, а лицо потемнело.
-Я хочу тебя, - дрожащим голосом промолвил Айвар, медленно вплотную подступая к женщине. Его охватил приступ жгучей страсти, и он безумными глазами блуждал по ее телу. Леонтина сдержанно попрощалась с ним, но не успела повернуться к выходу, как Айвар цепко схватил ее за плечи, с силой привлек к себе и страстно впился в ее губы. На стоны выбивающейся из рук негодяя жены прибежал Станислав. Он с исполинской мощью оторвал работника от женщины и швырнул его так, что тот ударился головой о прикрепленный к стене деревянный крюк.
- Я отомщу, - зло сквозь зубы процедил Айвар Спругис и с горящими от гнева глазами на нахмуренном лице, исчез в осенней тьме. Душа его жаждала мести.
Оскорбленная Леонтина боялась взглянуть в глаза мужу и со слезами склонила голову ему на грудь. От пережитого унижения она ощущала себя опозоренной. Робкими, неловкими словами Станислав успокаивал жену и крепче прижимал к себе. Поддавшись воле чувств, они замерли в интимном поцелуе. У них была чудесная ночь любви. Ночь ласковой нежности и счастливого бреда разгоряченного возбужденной плотью мозга. Ночь неописуемого счастья, которого они лишились с момента обрушившихся на страну политических потрясений, по велению рока переломавших многие человеческие судьбы.
Айвар Спругис и Леонтина Грузе были знакомы с детства. Они жили в одной волости. Айвар уже мальчишкой не отводил от большеглазой девочки с пышными волосами влюбленных глаз, а в юности его сердце запылало неудержимой страстью. Несмотря на то, что девушка отвергла его ухаживания, он умолял отца послать к ее родителям сватов. Но тщеславный хозяин магазина не хотел видеть в своем доме дочь бедняка и желал сыну лучшей участи. А потом Леонтину увез Станислав Прусс…
6
Молодой хозяин круглосуточно находился на посту возле своего охраняемого объекта, проявляя богатырскую выносливость. С трудом Язеп уговаривал его поспать хотя бы днем, пока идут работы под его присмотром. В конце концов, Станислав окончательно перебрался жить в столярный цех, чтобы днем и ночью быть начеку. Он побледнел лицом, осунулся телом.
Как-то раз Эмилию навестила жена ветеринара, пожилая женщина с признаками былой красоты. Она прищуренными глазами смотрела на парализованную подругу и рассказывала о своем нынешнем житье-бытье:
- У нас на постое четверо немецких солдат. Они так боятся подцепить блох, что ходят по дому голые даже в моем присутствии и за столом во время еды пускают газы. Я вначале прятала глаза, чтобы не видеть их причиндалов. Теперь привыкла: не обращаю внимания. Им не стыдно, так зачем мне стыдиться? В доме из-за них постоянно жарко. Но сами колют дрова и растапливают печь. И знаешь, мне помогают: носят из колодца воду. В еде непривередливы и редко просят шнапса. – И шепотом поведала: - Со страшной просьбой приходил к мужу молодой Тимко. Ты ведь знаешь, муж ветеринар, врач одним словом. Он просил его сделать надрез на руке, так, чтобы некоторое время она болела. Муж отказывался, но тот сильно настаивал. И мой уступил его мольбе. Крепко стиснув зубы, Тимко выдержал боль. Через месяц он пришел опять с этой просьбой. В результате у него совсем перестала действовать рука, она отсохла.
Станислав знал о мобилизации в немецкую армию. В принудительном порядке в Риге формировалась дивизия латышского легиона. Из-за травмы руки медицинская комиссия освободила Тимко от мобилизации. Повредив сухожилия, без руки остался и Батура. Станислав Прусс преклонялся перед мужеством этих людей.