Выдохнув, капитан шлепнул дневником о бочку, на которой обнаружил его. Взгляд его был устремлен в никуда. Ну или, может, внутрь себя, в глубокий омут дум и воображаемых картин. Мы все молчали. Да что тут было говорить-то? Были бы бабами, ревели бы в голос. Неужто возможно такое вот на белом свете, а, брат? Неужто рассказ тот не плод чьего-то воображения? Что бы ты сказал мне, спроси я тебя об этом не в письме, как сейчас, а за кружкой горячего чая с лимоном, который мы так часто попивали перед жарким камином в прошлом, кажущимся теперь таким далеким? Может, узнаю я еще то, а может, и не станется так. Шум моря усилился… Или это я слышу то самое пение, о котором писал старик в своем дневнике? Или грядет буря? То знает один лишь Посейдон да дочери его русалочки. Ну, или те ангелы, которые приходят на морской берег и слушают пение волн, так любимое мною самим. Мне даже кажется, что грубой от морских ветров кожи моей касаются мелкие брызги. Так бывает, когда сидишь на прибрежных камнях, о которые разбиваются волны… Что-то отвлекся я, брат, уплыл в свои мысли. Прости меня. Теперь продолжу.
– Вот оно как… – в бороду пробурчал капитан. Глаза его хмуро смотрели из-под сдвинутых бровей, губы сурово сжались в тонкую ниточку. Он не был человеком, который легко верил во всякие там байки, но то, в чем мы сделались невольными участниками, было слишком прозрачно, чтобы в это не верить, таких совпадений просто не бывает. Человека того, что Томасу принес весть худую, мы все без обсуждений признали – именно он велел груз нам сюда доставить. Странный то был малый, тебе я скажу, а после рассказа из дневника стал в моих глазах – да и не только в моих – еще страннее. Сила будто жила в нем нечеловеческая, дьявольская даже, то при первом же взгляде на него ощущалось. Да и старик писал, что будто с женою его, ведьмою, был он в каких-то отношениях. Наверняка ведь бесовских! От этого жуть брала, ведь именно он нас сюда заслал. Мысль напрашивалась: не ловушка ли? Ведь что за пожар такой превратил дивный зеленый рай, которым был когда-то остров, в обгорелое черное пристанище мертвецов да призраков, которым являлся он сейчас? Неспроста это все, брат. Отомстил, видать, за товарку свою по ведовским делам. А еще, знаешь, что думал я тогда? А вдруг то сам бес, которого вызвала силою своею Эльвира? Ведь откуда бы простой человек узнал, куда Томас сбежал?.. Тогда-то уж точно не миновать нам беды, думал. И ведь так оно и сталось. Э-эх! Но не буду отвлекаться – времечко, чертова издевка над людьми, подстегивает меня писать скорее. Да страх еще… Но об этом потом.
– Рональд и Уолли должны бы прийти уже, – пробормотал капитан. Мы все в ответ закивали. Действительно, странно было, что за такое время парни доселе не воротились.
– Сходить бы за ними надобно, а то вечереет уже, – сказал один из матросов. – Я мог бы.
– Ну нет уж! – отрезал капитан. – Двое уже куда-то задевались, третьим быть хочешь? У меня ты человек не лишний!
Но ждать возвращения Рональда и Уолли было, пожалуй, себе дороже. И днем на острове было ой как жутко, а что же ночью будет? Но мертвецов-то ведь земле нужно придать, и так судьба у них тяжелая была, так пусть хоть поспят вместе, рядышком, может и в раю встречу найдут?
– Пойдемте все вместе за лопатами, глядишь, и на парней наткнемся дорогой, не могли же они сквозь землю провалиться! – громко объявил капитан, и все мы двинулись к судну.
Вечер изукрасил остров в кроваво-алый цвет, будто бы и сейчас пожар огненными змеями обвивал его со всех сторон. Только на тропе меж стенами из камней царила темнота, свет солнца сюда не проникал. Двигались мы гуськом, придерживаясь друг за друга. Говорили сами себе, что не со страху, а от темени, а на самом-то деле… Странное ощущение, что кто-то наблюдает за нами, было очень явственным. Тишина, нарушаемая лишь тихими нашими шагами, шелестом одежды да отдаленным шумом моря, была настолько угрожающей, что каждый шаг давался каждому из нас с большим трудом, будто шли мы не зажатые камнями со всех сторон, а по краю глубочайшей пропасти. Казалось, что скалы, словно зубы, с грохотом сомкнутся и раздавят нас меж собою, словно червей.
Но тут впереди показался свет, тропа переходила в береговую полосу, тоже ставшую кровавой в последних лучах солнца, уже сонно прильнувшего к горизонту. Стал виден наш корабль, к которому мы уж слишком поспешно направились. Хотелось поскорей все это закончить. Но тут… идущие впереди резко замерли, другие же от неожиданной остановки натолкнулись на них, чуть не сбив с ног. Зрелище, что предстало перед нашими глазами, мне не забыть. Потому ли, что было оно нежданным, потому ли, что жутким, – не знаю. А увидели мы Рональда и Уолли. Лежали они оба ничком прямо перед корабельным трапом. Пытались, видать, на корабль зайти, за лопатами. Но почему-то… В общем, подошли мы к ним тихо-тихо, несмело, будто боясь разбудить, хотя по позам их ясно было, что не спят парни. Но вот что именно с ними сталось, на расстоянии было непонятно. Гибсон, наш корабельный медик, первым склонился над ребятами. Лицо его было бледным и напряженным. Поискав пульс у одного, потом у другого, он отрицательно и с сожалением помотал головою. Потом осторожно перевернул парней на спины. И их желтоватые, перекошенные лица предстали перед нами во всем теперешнем суровом и скорбном образе. Рты широко разинуты, зубы обнажены в каком-то странном оскале. Глаза распахнуты, переполнены ужасом, не пожелавшим уходить даже после смерти. Зрачки расширены и занимают почти всю радужку. Виски выбелены проступившей сединой… Не могу лучше описать, брат, не могу. Товарищи мы все были с давних пор, все невзгоды, все радости вместе делили, харчи и каюты – тоже, словно братья родные. Хорошие ребята они были, Рональд и Уолли. Не знаю, как капитан найдет им замену. Пишу сейчас, а слезы так и катятся, хоть и не из плаксивых я, знаешь…
– Что же с ними сталось? – зачарованно и тихо, словно опасаясь, что кто-то услышит, проговорил я, обращаясь к Гибсону. Врач только руками развел:
– Одновременно и вот так умереть – это ж постараться надо. На сердце бы списал, если бы один кто был, а так…
– От страха они, от страха, того… умерли… И поседели от ужаса, в один миг! – горячо зашептал матрос Стивенс, самый молодой в команде, боязливо озираясь по сторонам. Ему никто не ответил, потому что так подумали все.
А солнце меж тем все тонуло за блестящим морским краем, разливаясь золотыми брызгами последних лучей. Я люблю закаты, хоть и часто их вижу, но этот бы неприятен мне, тревожный и недобрый.
– Лопаты нужно брать – и айда обратно, иначе и нам отсюда живыми не уйти, – мрачно и твердо сказал капитан. – Мне почему-то думается, что умерли парни именно потому, что души покойников с острова посчитали, что бежать они вздумали, земле останки Томаса с женой не придав. Необычное, конечно, предположение, но иного просто в голову не идет. Дьявольщина все это, как пить дать!
Тут, брат, соглашусь с капитаном. Будто кто не впустил ребят на судно. А кто бы мог такое, кроме нечисти какой-нибудь? Жутко нам было на «Ястреб» наш всходить, ох как жутко! Казалось, что издевательски кто-то смотрел нам в спины и ухмылялся. И что только за зло поселилось в этих землях? Отчаяние человеческое обратилось в него или подручный Эльвиры, клиент наш, поселил его здесь? Или души неупокоенные островитян, отправившихся сюда в добровольное изгнание за грехи свои и погибших в свирепом пламени, озлобились на весь свет?.. То, наверное, мы никогда не узнаем.
Когда после медленного и напряженного восхождения – мертвецов наших несчастных мы, конечно, поднимали с собой, не бросать же их вот так, – по трапу мы очутились на палубе, захотелось только одного: поднять все паруса и рвануть на полном ходу как можно дальше от этого проклятого места! Я оглянулся и заметил, что все без исключения бросают на капитана вопросительные, а кто и умоляющие взгляды.
- Нельзя уплывать, нутром чую! – сквозь зубы выдавил капитан, засунув руки глубоко в карманы. – Никогда чутье меня не обманывала за тридцать лет хождений по морям! Так что несите лопаты!
Понурив мрачные лица и недовольно бурча, все мы отправились выполнять распоряжение. Только бедные Рональд и Уолли остались на судне блюсти застывший и молчаливый порядок…
Полчаса спустя мы были уже возле распростертого тела старика и скелета его несчастной супруги. И только тут нам вспомнилось, что именно Рональд и Уолли уронили груз, когда порвались подгнившие веревки на досках, маскирующих останки.
– Вот же дьявол! Эта Эльвира действительно злобная ведьма! – громко выругался Стивенс, сжав кулаки. – Не могли парни наши знать, что ее кости несут! Не могли гнилые веревки сделать прочнее! И дружок ее проклятый, Хмурик, запретил нам в грузе копошиться! Все он знал! Все! И изведет всех нас, как мы мертвяков этих зароем! – Лицо парнишки покраснело от гнева и отчаяния, лопата в его руках сильно дрожала. Молодой он, винить его за горячность не стоит. Если честно, и мне в голову такая мысль закралась, но я отогнал ее, потому как всегда на лучшее надеюсь.
Капитан прижал палец к губам и шикнул.
– Уймись, Стивенс! И помогай нам могилу копать! Лишние слова нам погоды не сделают, да и богохульствуешь ведь!
Парень сжал дрожащие губы так, что они побелели. Глаза его ярко светились в полумраке гневом. Но он все же остервенело воткнул лопату в неподатливую каменистую почву и больше не говорил ничего, но семя страха уже было посеяно в наши сердца. Работа продвигалась чертовски медленно. Казалось, что сама земля хочет помешать нам поскорее убраться отсюда. Лопаты постоянно ударялись о камни, которые приходилось выдирать руками. Одна порядком погнулась, но работавший ею матрос упорно продолжал копать. Все мы ощущали, что просто обязаны доделать дело до конца, о том говорили все инстинкты. Странно это, конечно, но так уж оно есть.
Темные комья один за другим выпрыгивали из земли, нехотя образовывая большую кучу рядом с глубокой ямой, но зловещая темень надвигающейся ночи опускалась так быстро... Мы еще возились, когда стало совсем темно. Да еще и холодный ветер подул, разнося неприятный затхлый и сырой запах. Небо стало грязно-свинцового цвета, закрапал дождь, а потом и вовсе полил как из ведра. Громогласно зарокотал гром, будто где-то в небе кто-то невидимый, но очень свирепый ворочал неподъемные валуны. Теперь то с одной стороны, то с другой то и дело срывались ругательства: земля постепенно превращалась в грязную кашу, напичканную камнями, а края могилы стали скользкими и опасными. Я не раз еле удерживал равновесие, чтоб не упасть! Дождевая вода, вызывающая дрожь во всем теле, вмиг промочила нас насквозь. Башмаки глубоко увязали в землю и ехали, ехали прямо в черную дыру в земле. Наверное, каждый из нас пожалел, что команда наша нарвалась на такие неприятности.
Но вот, наконец, могила сделалась достаточно глубокой, чтобы принять в себя двоих человек. Сначала Томас, потом его супруга были уложены в свою последнюю постель. Крупные капли дождя сползали по окоченевшим щекам старика, блестели в его густой бороде, словно слезы.
– Что ж, покойтесь с миром, Томас и Эльвира Ройсы. Пусть земля вам будет пухом и небо примет вас в свою прекрасную и светлую страну… Бог милостив, он всем все прощает и вам простит, – мрачно вымолвил капитан и бросил первую горсть земли. Гробов, конечно, не было, и сколотить их было не из чего, потому что деревья здесь не росли. Поэтому землю пришлось бросать прямо на тела. Жутко это было, брат, ой как жутко! Всполохи ярких молний выхватывали из темноты то лицо старика, будто бы заплаканное, то пустые глазницы скелета. Казалось, что они со страхом и тоскою следят за нами. Как же больно было видеть, как прямо на эти глубокие, кажущиеся проходами в иной мир провалы, бывшие когда-то глазами, падает земля… Наконец тела полностью скрылись с наших глаз, и сделалось немного легче. Лопаты заработали быстрей. Но тут стало происходить что-то странное: остров будто ожил и странно завибрировал под нашими ногами.
– Что это? – тревожно крикнул кто-то. Крик этот ударился о дождевую стену, сделавшись еле слышным, далеким, будто и не принадлежащим нашему миру. Никто не ответил, все замерли.
– Может, это просто гром? – раздался другой неуверенный голос, еле различимый за шумом лютующей бури.
Нет, то был не гром, это ясно понимали все. Гром – что он? Просто звук, ни что иное. От него, бывает, дребезжат стекла, трясутся поджилки, закладывает уши – но ничего больше. А тут… Твердь под ногами слабо, но явно ощутимо дрожала, будто остров вдруг страшно забоялся чего-то. «Просто буря» – старательно успокаивал я себя, но сердцем чуял, что сам себе вру.
Тут случилось нечто просто невообразимое! Куча земли (скорее, грязи) рядом с до конца не зарытой могилой стала быстро распадаться на отдельные комья, осыпаться в яму. Взвыл ветер, все вокруг озарилось жуткой кроваво-алой молнией, расписав эту странную и необычную картину самыми зловещими красками. Небо грохотало все свирепей с каждым раскатом. Дождь лупил по земле так быстро и сильно, что пеня плясала у наших ног сероватыми клочками.
– Господи, господи… – застонал насмерть перепуганный Стивенс и, бросив лопату, принялся неистово креститься. Кто-то изверг поток ругательств, поскользнувшись на грязной жиже и чуть не рухнув прямо в саму собой заполняющуюся могилу.
– Эй, ребята! Похоже, землетрясение! – крикнул капитан, тоже бросив лопату и сложив руки рупором, чтобы мы смогли лучше услышать его сквозь рев бушующей стихии. Как же, брат, землетрясение! Оно похоже, конечно, но вот так «кстати»… Не знаю, не знаю. Как пить дать, мертвецы тому виной! Или еще какая бесовская сила. А может, и тот самый черт, приспешник Эльвиры. Я не говорю, что она плохой была, но зло ее, похоже, не хотело вот так просто покидать этот мир. Оно, конечно, странно и ой как по-бабьи суеверно, но, мнится мне, все как один думали так.
Остров дрожал с каждой секундой сильнее, словно какой-то дикий страх принялся терзать его большое земляное тело. Кое-где земля просто оседала, образуя глубокие ямы, заполненные водой. Как будто и нас кто-то задумал схоронить вместе с Томасом и Эльвирой…
– Бежим отсюда! Бежим! – заорали прямо у меня под ухом охрипшим от избытка чувств голосом. Не капитан то был, но веления этого не ослушался никто. Цепляясь друг за друга, то и дело поскальзываясь и падая в кашеподобную грязь, мы неуклюже побежали в сторону, где находилось наше судно. Нас вело одно только чутье, потому что ночная темнота уже полностью завладела миром. Буря была ей верной помощницей. Стена дождя казалось непреодолимой преградой, путая и сбивая нас с пути, превращая в мечущихся в водовороте ливня и теней слепцов. Мы бывали во многих штормах, но ни один из них не сравним с тем светопреставлением, что переживали мы в эти минуты. Ни один, клянусь! Может, потому что палуба была твердью под нашими ногами, хоть скользкой и шаткой, но какой-никакой опорой. А сейчас сама мать-земля, та самая, которая часто снится нам во снах, бередя сердце сладким нетерпеньем и волнением, отказывалась давать нам поддержку. Та самая, завидев которую так радостно кричим мы, как истосковавшиеся по родительскому теплу дети. Теперь же мать наша сходила с ума… Огромные ямы с хлюпаньем разверзаются под ногами, стараясь засосать нас куда-то в черную мокрую глубину. Вспышки молний выхватывали из темноты теперь лишь одну блестящую и пенящуюся жижу. То и дело возникало странное чувство, что весь остром медленно падает в морскую пучину, унося нас на своем истерзанном сначала пламенем, теперь водой теле. Возможно ли такое, а, брат? Возможно ли, что мать наша земля так разобиделась на нас за наше бегство в море?.. Мне и в тот момент казалось, и сейчас кажется, что не могла. Мать – она всегда мать. Если только какая бесовская сила не изъест ее душу. А душа острова была ой как изъедена… Одни только Ройсы чего стоили, а ведь тут не одни они хранили свои страшные и постыдные тайны.
Через голодную пасть из камней мы теперь продирались с огромнейшим трудом – скалы стали намного теснее и ниже. Очевидно было, что они сильно осели, и теперь вы двигались меж рядов их сильно сближенных вершин.
– Черт, остров вот-вот уйдет под воду! – прохрипел где-то рядом голос капитана. – Живее! Живее!!!
И мы, кряхтя, прорывались дальше. Я от испуга – что уж там, буду с тобой честен, – стонал, когда острые выступы породы рвали в мокрые клочья мою одежду, а потом и кожу. Хорошо, что было темно и я не мог видеть обагренных нашей кровью камней. А еще я благодарил небеса за то, что был не особо широкого сложения. Ужас от мысли, что я могу намертво застрять в этом темном, почти лишенном воздуха, воняющим сыростью и плесенью проходе вносила такую смуту в мое сознание, что я ощущал себя скорее животным, борющимся за жизнь, чем человеком. Но все обходилось всего лишь глубокими порезами и местами сорванной кожей. А вот некоторым матросам приходилось хуже… Широкоплечий и высокий Роджерс застрял прямо позади меня, зажатый дрожащими, будто волчьи челюсти в предвкушении вкусного пира, камнями. Когда я обернулся к нему, чтобы потянуть на себя, то почти не увидел его лица из-за темени, но хорошо ощутил на своих щеках его горячее и частое-частое перепуганное до смерти дыхание. Он явно был в панике.
– Не выбраться… Никак не выбраться… – осипшим голосом лопотал он. Но кто-то с силой толкнул его сзади именно в тот момент, когда я потянул на себя. Громко затрещала разрываемая одежда, матрос резко выдохнул и высвободился, врезавшись в меня. Всем телом я ощутил волну радости, прокатившуюся по нему. И кажущуюся невероятно горячей кровь, сочащуюся из его ран. Торопливо хлопнув его по плечу, я двинулся дальше, Роджерс – за мной.
Когда мы все же выползли – да, именно выползли на ободранных брюхах из-под совсем опустившихся камней, лежащий ниже перед нами берег был полностью затоплен. До судна мы добирались по пояс в воде. Оно и к лучшему, потому что хоть немного смыли с себя грязь и кровь. Сзади все рокотало и булькало: скалы жалобно стонали, будто боясь опускаться в морскую бездну. Фосфоресцирующая вода прибавила нам свету, и мы как могли торопились к покачивающейся громаде судна.
Отплытие было торопливым и тревожным. Все были живи и относительно здоровы, кроме Роджерса. Как подозревалось, ребро или пару он все-таки сломал.
– Как же повезло покойникам нашим, что мы погрузили их сразу, а не оставили это дело на потом! – вздохнул капитан, выжимая жалкие остатки одежды, которые тут же снова промокли, ведь дождь так и не унимался. – Хоть похороним их по морскому обычаю. Все ж лучше, чем гнить в этом проклятом аду! Вот только буря немного уймется… – Все были полностью с ним согласны. А потом были команды и работа, работа и команды.
Судно двигалось еле-еле, потому что даже ветер будто не хотел отпускать нас от этого зловещего черного острова. Я бегал по палубе и выполнял приказы, но мысли мои были далеко. Хотя, не так уж и далеко… Все на этом погибающем кусочке суши. Вспомнился вдруг отрывок когда-то прочитанной книги: «И крестили огнем его, и крестили водою. Но будет и третье крещение, крещение Господне… И решит тогда Господь, принимать ли его в обитель свою священную с зелеными кущами, где ангелы златые песни свои поют…» Ангелы… Тут же перед глазами снова встала картина, нарисованная стариком Ройсом и причудливым воображением. Златокудрые печальные головы с сияющими нимбами склонены к пенным валам волн. Блестящие от слез глаза прикрыты длинными щеточками ресниц. Пухлые губы едва шевелятся, но звук невыразимо прекрасной песни разносится далеко-далеко, может быть, по всему миру, и так режет даже самое черствое сердце… А поют те ангелы о людях. О так много страдавших Томе и Эльвире, о загадочной Ясмин с ее неизвестным нам прошлым и таком ужасном уходе из этого мира, о неизвестных и скорее всего не менее горьких судьбах остальных островитян. Поют ангелы об одних лишь людях. О погибших людях. О несчастных людях. Обо всех людях всей Земли.