Р. В. ШАБАНОВ
«Диагноз: неделя»
Психологический роман
15 а. л.
тел.: 8-985-926-71-45
почта: roma-tea79@mail.ru
Диагноз: неделя
Роман
Оглавление
Понедельник 8:20 ……………………………………………………………………. 2
Понедельник 8:45.……………………………………………………………………. 14
Понедельник 13:15.……………………………………….………………………….. 29
Понедельник 18:45…………………………………………………………………… 42
Вторник 8:25.……………………………………………...…………………………… 53
Вторник 8:55 …………………………………………………………………….… 58
Вторник 13:15 ………………………………….……………………………….. 78
Вторник 21:15 ……………………………………………………………….. 87
Среда 9:05………………………………………………………….. 93
Среда 20:02……………………………………………………….. 110
Четверг 03:23 ………………………………….………………….. 121
Четверг 9:30……………………………………………………………. 136
Четверг 10:20………………………………………………………………….. 147
Четверг 12:30………………………………………………… 165
Четверг 14:04…………………………………………………. 171
Четверг 17:07…………………………………………………………… 184
Четверг 22:34…………………………………………………… 191
Пятница 00:06……………………………………………………….… 201
Пятница 03:33…………………………………………… 214
Пятница 07:01……………………………………………… 224
Пятница 13:08………………………………………………………………………………. 235
Пятница 18:00………………………………………………………………………………. 242
Суббота 8:18……………………………………………………………………………….. 254
Воскресение 9:07…………………………………………………………………………. 259
Воскресение 267
Понедельник 8:20……………………………………………………………………… 272
ДИАГНОЗ: НЕДЕЛЯ
Роман
Понедельник. 8:20
-Где моя пепельница? - раздался голос из ванной. Он был мужского пола, глух, и прорывался сквозь тонкую пленку мыла, розовую занавеску и дверь, увешанную полотенцами.
-Ну, сколько раз я просила тебя не курить там, - откликнулся женский пол, в отличие от первого, звонкий, правда, немного раздраженный. - Для этого есть балкон. Если нужно, я могу показать, где это.
В ванной послышался всплеск чего-то тяжелого, упавшего в воду с большой высоты, и если бы не знание того, что два с половиной квадратных метра – все, что собой представляла ванная комнатка, можно было предположить, что в ней спортсмены прыгают с вышки, роняя свои тела, чтобы проверить их на прочность и возможности.
Звук застыл на лице оторопевшей женщины, она покосилась на грязные туфли с серыми ошметками грязи, и вздохнула через согласную «х», переходящую в «ш» и «ф».
В воздухе сиротливо витал аромат тарталеток с сыром, который случайно зашел от соседей, видимо, сбился с пути или же, понимая свое величие, пробрался в квартиру, где обнаружил свободное пространство для существования.
Еще один спортсмен уронил грузное тело и женщина, заламывая руки, подошла ближе к источнику шума и, морщась от неприятного запаха, стала размахивать длинным рукавом халата, напоминавшего дождевик.
Голос запел, прогундосил ненавязчивые три аккорда, которые могли сопровождаться детским «ля». Слова были, но они утопали в раковинах, уходили вверх в вентиляционную трубу, затем на воздух и сливались с верещанием птиц и торопливого ветра, мечтающего за один день сорвать все листья с деревьев сразу. Ему нравилось петь в ванной, где заранее ждет успех и для этого после каждого исполнения, ладони на бешеной скорости опускались в воду и создавали эффект аплодисментов.
-Ты меня слышишь? – попробовала она вставить свою строку в этот беспорядочный мотив водной и воздушных масс.
Конечно, он слышал. Он лежал, погруженный в рыхлые кристаллы пены, и улыбался.
- Какая дура, - выражал взгляд, насмешкой подчеркивая свое негативное отношение, искрились глаза и если бы у них были зубы и язык, то обнажили бы их.
- От твоих сигарет разводы на зеркале, - прошептала женщина тихо, но протяжно и следующую фразу растянула так, что еще один спортсмен ринулся в воду, разрезая толщу воды с олимпиадным задором. – Стены скоро покроются черной шкуркой, и будут похожи на ночное небо. Ты делаешь из нашей ванной город-призрак.
-А мне нравится лежать в пене и затягиваться, - прозвучал голос. - Лежу в белой пузырчатой жидкости и пускаю белый пузырчатый дым.
На прикроватном столике заверещал будильник, и через мгновение механический петушок летел на пол, сопровождающийся дребезжанием, как будто чувствовал, что через секунду замолчит навсегда.
Утро понедельника всегда начиналось примерно так. Дебаты на ванную тему, с обязательным поражением слабой половины, и искушение сорваться, вышибить дверь и утопить человека, пускающего пузыри из табачного состава. Ольга терпела выходки Марка, и в основном говорила с ним через дверь, так как можно было не бояться его упрямого взгляда.
Марк замычал в соавторстве с водной гладью, которая переставала быть ровной из-за его тщеславия. Ольга провела указательным пальцем по карте города, которая висела на двери ванной, от центральной площади с горбатым памятником к дороге, ведущей за город, минуя улицы известных революционеров и писателей, и остановилась на оттопыренном краю с потерявшим свойство скотчем.
Шум воды затих, остались только неуклюжие звуки, погружающие тело в кальсоны и костюм, который заранее был внесен и повешен на змеевидную трубу в содружестве с постиранным неделю назад фартуком.
В дальней комнате, куда вела ковровая дорожка с причудливым мусульманским орнаментом, скрипнула кровать. Ольга посмотрела в зеркало-соглядатай и сморщила лоб. Этот взгляд сбивал с ног. Простуженное, с серпантином морщин и потаенной грустью лицо одинокой женщины, вынужденной бороться со своим отражением в зеркале. На голове - прическа, сделанная с год назад, и в ушах клипсы с самого выпускного. И сейчас, накрутив бигуди в три ряда, вооруженная миксером, чтобы взбить яйца с молоком, она поняла, что чего-то не хватает, и, только подойдя к холодильнику, догадалась, что именно. Молоко было уничтожено ее мужем, фыркающим и плескающимся в ванной, как ребенок. Женщине казалось, что вода была повсюду – она заполнила пространство ванной комнатки и просочилась к соседям. И это все благодаря его привычкам, к которым он привык и не желал с ними расставаться. К его недоразвитым качествам прибавлялось – употребление каш, салатов, обязательно по утрам, и глазированных сырков.
Скрипнула таинственная дверь, и через мгновение кровать в окраине – вышел мужчина и послышался шаркающий звук без внешних метаморфоз. Он был среднего роста, яблоковидная фигура – округлый живот и тонкие руки, одной из которых он поддерживал пиджак, висевший на плече. Другой он торопился пронзить правое ухо, совершая поступательные движения мизинцем, после чего рассматривая палец по всей поверхности, с таким пытливым интересом, как ученый – новую форму жизни. На рубашке выступали водяные пятна, галстук был завязан прицельно, а ногах были коричневые тапочки, скрывающие ступню, не показывая, есть ли там носки.
-Что смотришь? - резко спросил Марк с таким странным оттенком в голосе, что можно было предположить, что он вышел из комнаты, где стоял аппарат для деформации голосовых связок. – Сегодня смотрины?
Она кивнула головой, столкнувшись с ним в проходе, так как не могла предположить, что он подойдет к ней вплотную.
- Кушать будешь? – спросила Ольга, не поднимая головы, всматриваясь в узоры на тапочке и стараясь узнать о наличии носков у мужа.
- Буду еще как! – прошептал он и надвигающимся потоком, бросил ее к стенке, схватил ладони, горячие и становившиеся потными, словно сорвал плотину, руки захлюпали в соленой жидкости, и жадно направились вверх, не отрываясь от кожи, намереваясь сорвать еще несколько плотин. Тут он заметил, как метровый силуэт показался в дверном проеме, Марк разжал руки и прошел на кухню с кашлем, как у него было принято при вхождении в любое пространство квартиры.
Женщина смотрела на него ошарашено. Она облизала верхнюю губу, застыла на неровностях, и стала покусывать, срывая застывшую слизь. Руки скользили по стене то вверх, то вниз, словно она пыталась оттолкнуться и взлететь. Она не заметила, как подошел мальчик.
-Мама, я проснулся, - огласил сын, потирая глаза, показывая тем самым, что он действительно стоит здесь и ему нужно внимание.
-Да, Робби, - заторможено прошептала Ольга, перестала гладить стену, но руки замкнулись и замерли, отдав неразбериху поведения глазам и губам, совершающим движения «пью коктейль из трубочки».
-Что с тобой, мама? – прикоснулся к ней сын, она вздрогнула, и улыбнулась так, что на глазах выступили слезы. Капли замерли, выжидая, когда воздух подсушит сырое место. – Знаю, можешь не объяснять. У тебя понедельник.
Так они выражались. Обычно первый день недели давался тяжело. У Роберта над кроватью висел календарь, где он выделял даты – знаменательные – красным, незначительные – желтым, понедельники – зеленым. Он считал, что это такой день, когда можно и в болото угодить.
-Да, да, - согласилась она. У нее дрожали руки, она вспомнила о миксере, пыталась нащупать в руках, зачем-то стала искать его в карманах халата, хотя он никак не мог туда поместиться. - У меня понедельник. У тебя тоже, только у папы…
-Семь пятниц, - весело сказал Роберт, и показал цифру, вытянув вперед руки и немного отклонившись в сторону. - А почему их семь? Бывает так, что пятниц меньше или больше?
Марк кашлял, на него нашел приступ, и этот противный звук соединился со смехом, ответной реакцией на поведение радиоведущего, поддевающего очередную жертву обстоятельств, на этот раз животновода, который думал, что звонят с министерства. И теперь он, то ли смеялся, то ли старался обратить на себя внимание, пусть даже таким примитивным способом.
-Бывает, - ответила женщина, и увидела, что миксер без насадки лежит около ее ног, пытаясь помешать ей переступить и отойти от стены, которая стала липкой, и мнилась ей грязной, которую, чтобы отмыть, нужно сперва горячей водой, потом холодной и потом обязательно повторить процедуру.
-А что и целый год могут быть одни…? - настойчиво твердил мальчик, подкидывая вверх тапочек на правой ноге, как футбольный мяч.
-Больше чем год, - спокойно сказала она, улыбнулась, погладила сына по голове, пригладила торчащий вихор, немного смочила его слюной, и обняла за плечи. - Больше. Иди за стол. Я сейчас.
Ольга включила желтый свет, посмотрела на себя в зеркало, кокетливо улыбнулась, причмокнула, высунула осторожно язык, провела по губам, и замерла с игривым взглядом. Потом сказала шепотом, так, чтобы никто не слышал: «Ну и пусть», и сделала шаг в сторону кухни.
-Сынок, выглядишь так себе, - говорил Марк. – Читаешь в темноте, смотришь телевизор близко, мало гуляешь. Результат.
-Папа… - захлебываясь от желания рассказать, начал мальчик. Он заглотил порцию воздуха, и повторил, - …папа.
-Тебе десять, а выглядишь… на одиннадцать, - усмехнулся мужчина, взял со стола нож, посмотрел на свет, убедился, что тот чистый и замер над столом, просматривая содержимое, пытаясь найти салфетку. Не найдя оной, он взял полотенце, понюхал его, покрутил головой «ни да, ни нет», стал протирать инструмент.
-Пап, но я иначе не могу, - резюмировал сын и развел руками, словно пытался доказать теорему, которую всегда доказывал отцу, но терпел фиаско. Но продолжал делать попытки.
Ведущий объявил о начале «безумной гонки за мнением». Он считал, что «не так просто узнать у человека мнение о себе».
- Мне понадобилось четыре года, чтобы узнать от жены, что ей не нравится моя улыбка, - волнообразно, то, поднимаясь, то, скатываясь, произнес шоумен. – А сейчас я и вовсе не улыбаюсь. Разве только здесь, с вами, но кто меня здесь видит. Разве голос может улыбаться.
Человек с улыбающимся голосом стал постоянным свидетелем их завтраков, с понедельника по пятницу.
-А что ты обо мне думаешь? - крикнул Марк, и этот вопрос так и завис в воздухе, так как Роберт думал, что тот был задан маме, а Ольга – отцу.
-Пап, я хочу… - сказал Роберт и нервно задергал ногой, словно качал слова, которые хотел сказать.
-Ну что ты будешь делать, - вскочил Марк, бросил нож, который переваливаясь нашел свое место около сахарницы, задел коленями стол так, что он ожил, заговорил на своем языке – тарелки соприкоснулись с чашками, в последних заплясали ложки, загоготал хлеб, превращаясь из горки в лестницу, проснулся сыр и масло в одной посуде, поэтому сливаясь в единую массу, сместился горизонт заваренного чая. – Сейчас, сейчас. Я вернусь.
Через мгновение он был в том самом месте, где стена стала историческим памятником, через два он был у себя в комнате, и тормошил громоздкие вещи, передвигая и сминая, приговаривая при этом «как же так, я же всегда, эх склерозыч». Марк выбежал из спальни, держа в руках деревянную фигурку. Он широко улыбался, и ему казалось, что был всегда таким, что у него есть брат-близнец, иногда подменяющий его и если этого братца прогнать, тогда все уладиться и установится тот самый порядок и лад, про который говорится в сказках.
-Корабль, а? – продекламировал он. – Сам сделал. Не знаю, получился ли? С годовщиной.
Это был парусник. Грубо сколоченный корпус был неотшлифован, и Марк сам его держал осторожно, двумя пальцами, опасаясь повредить руку. Марк давно обещал соорудить что-нибудь сам. Пусть будет корабль. Почему нет? Проходили варианты – фигурка человека, животного, дом, ракета, оружие. Живые существа избежали участи быть изуродованными, и Марк принялся за корабль, который, по его мнению, в детстве делал любой мальчишка в районе. Ольга приняла из его рук этот хэндмэйд и сглотнула, словно готовилась произвести ртом какие-то значительные манипуляции, например крик или надувание без насоса воздушного шара величиной с автобус.
-Через неделю, - сказала она. В голосе свозило неприятие и холод.
Марк опешил. Он не ожидал такого ответа. «Спасибо», «какая прелесть», или «редкая вещь, поставлю на мое любимое место», а также поцелуй, пусть даже в щеку, - примерные отклики на этот поступок
-Что? – вскрикнул он, теребя узел галстука. – Да ты что? – нервно схватил он «подарок». - Тогда отдай, а… - вернул снова, - возьми, через неделю тогда просто скажу, без подарка. Хорошо?
Она проложила кораблик на столик перед зеркалом, создав два безобразия в одночасье. В зеркале стояло повторение реального мира, только тот казался еще мрачнее, и вызывал дрожь, когда долго смотришь на него.
-Я давно хотела с тобой поговорить, - вполголоса сказала Ольга. - Мне не нравится, что ты меня унижаешь. На это смотрит наш сын. Ладно, когда его нет дома, но сейчас прошу тебя. Пусть этот завтрак пройдет спокойно. Еще раз, прошу тебя.
Марк смотрел на нее как на полоумную, предлагающей ему сыграть в прыжки до потолка или поедание горчицы без хлеба. Это продолжалось минуту, затем он обнял ее, и прошептал на ухо, прислонившись так близко, что каждая буква приобрела неуклюжесть и шарканье:
-Хорошо, мой генерал. Сегодня я буду молчать. Если только не произойдет того, что вынудит меня сказать слово.
-С моей стороны, я обещаю полное спокойствие и расположение, - прошептала Ольга. –О-бе-ща-ю. И ты мне обещай. Обещай.
-Обща, - услышала она, но была довольна и этим
- Сегодня жаренные сосиски и омлет с помидорами, - радостно произнесла она. Плюс кофе, как ты любишь.
-Да? – продолжал он шептать ей в ухо и манипулировать тяжеловесными буквами, как нетрезвый кукольник. - Какая прелесть. Моя жена стала…молчу, молчу.
Ольга отдернула шторы, и свет проник на кухню, и присел на горшок с высохшими цветами, напоминающими японскую икебану.
-Папа, папа, у меня…- дождался Роберт, пока отец сядет, поправит пиджак, и ослабит галстук. Мальчик вскочил, с грохотом вышел из-за стола, протащив табуретку по щербатой поверхности, и ждал согласия в виде кивка, взмаха руки.
-Так садись, - строго сказал Марк, и посмотрел на Ольгу, которая частым морганием напоминала ему о договоре. Она стояла у плиты и делила приготовленное блюдо на две части – большую и меньшую. – Присядь, сегодня нас ждет королевский завтрак. Да что там? Императорский.
Ольга улыбнулась, и разложила омлет по тарелкам.
- Вчера я не мог, - процедил Роберт. – Ты пришел поздно. Но я тебя ждал. И дождался, но ты слишком долго снимал ботинки, называл их псами, которые вцепились в ногу, потом зашел в ванную, и потом сразу в спальню. Я хотел постучаться, но ты так ругал этих псов, что я подумал…
-Что? – утомленно спросил Марк, и тут же исправился. – Что ты мне хотел показать?
- Я…я….сейчас, - взволнованно прошептал мальчик и ринулся в комнату.
Ольга улыбнулась, взяла руку Марка. Она почувствовала дрожь и не могла понять, чья рука в этом причастна.
-Что у него? – спросил Марк. – Никогда не думал, что мой сын заикается. Мой сын и заика.
-Он в порядке.
-Ну конечно. Как тебя зовут. Ро-ро-бе-бе. Хороший ответ. Я должен что-то сделать или нет?
-Он просто волнуется,
Роберт вбежал в кухню. В руках была стопка альбомных листов, беспорядочно сложенных, не уголок к уголку, Он растеряно встал посреди кухни, не зная, куда приземлиться и недолго думая, расположился прямо на линолеуме, раскладывая картины, сделанные акварелью.
- Что это? – спросил Марк.
-Это я…нарисовал, - произнес Роберт.
Среди картин «я на футболе», «я собираю малину», были такие как « покорение космоса», где на фоне большой круглой планеты красного цвета, вероятно Марса, стоял экипированный мужчина и провозглашал речь, которая в виде облака висела над ним « и на Марсе будут груши, виноград, персики цвести». Также была срисованная с книги о цирке пони, катающая ребенка и три пейзажа, которые были сделаны с широким размахом, особенно чего стоят облака в виде букв, и половина алфавита витала в небе на фоне застывших деревьев и одинокого лыжника внизу.
-Ты…что? – переспросил мужчина. - Не понимаю, ты хочешь сказать, что этого пони ты сам…и дом в лесу с розовым дымом…тоже ты?
-Это я… - робко ответил мальчик.
Марк не заметил ни взгляда, который острыми стрелами пронзал его голову, ни постукивания ложкой о чашку. Он видел только то, что было перед ним, а именно – картинки, нарисованные его сыном, в которых ирреальность и отсутствие духовности, как главные факторы, беспокоившие его более всего.
-А этот зеленый кот, - теребил листки Марк. – Отчего он такой? Что не то съел или попал куда. В дерьмо?
-Все, - оглушила Ольга, и ее тяжелый кулак опустился на стол, повторяя движения ложек и чашек. За окном брызнуло небо, и покрыло стекло редкими каплями. Звук, после которого трамвай выходил из депо, сопровождал его и в середине пути. Ольга поставила на место опрокинутую чашку, но та все никак не хотела попадать в специальный в керамике проделанный желоб, заходя за намеченную черту.
-Вот ты нервничаешь оттого, что я кипячусь, - произнес Марк. - Но…мальчик рисует это хорошо, я тут не спорю, но что он должен рисовать? Скажи! Что? Ну что ты на меня так смотришь? Разве я могу молчать, когда мой сын превращается в бабу. Нормально, мать спокойно относится к такой перемене.
-Папа, - крикнул Роберт, и глаза претерпели метаморфозы, наполняясь влагой. Он торопливо стал собирать рисунки и последний, с котом, который держал отец, вырвал очень резко, без взгляда, нужного для согласия, оставив половину – с головой кота и мальчика с веснушками у отца, отчего Роберт еще чаще задышал, заполняя воздух обрывистыми всхлипами. Ольга смотрела на Марка, и мысленно кусала его – она бормотала, фигурно приподнимая губы, и стала срывать обертки с глазированных сырков с каким-т фанатизмом.
-Я же просил тебя, не разворачивать сырки, - воскликнул Марк. - Они же сейчас похожи на…Что? Ты зачем на меня так смотришь. Мне кажется, что ты скрипишь зубами. Это говорит о том…
-Ты обещал…- прошептала Ольга.
В стекле была мрачная картина - черно–белое воплощение осени. Редкие капли стали плотнее, увереннее и расплывались на сером архипелаге, сливаясь друг с другом, превращаясь в однообразную субстанцию на фоне усталого неба. И только парящая ракета, то ли змей…все же ракета, нет…точно змей поднималась все выше и выше.
-Постой, постой – сказал Марк, пытаясь держать себя в руках, - сын превращается в какое-то тесто…сырки открыты… Для тебя пустяк, а у меня воспитание. Конечно, для тебя такое понятие как воспитание чуждо.
Теперь настал его черед приводить все в норму. Марк видел, что двое удручены – один плачет в комнате, наверняка рвет на части свои шедевры, другая – перед ним, немного погодя начнет бить посуду. Очень может быть…
- Дорогая, сын должен получить правильное воспитание, - мягко сказал он. - Я как доцент кафедры…
-Перестань, - сухо произнесла Ольга, сомкнув зубы, с выражением лютой ненависти. – Перестань! Это же так просто…перестать. Пе-ре-ста-вить свое гордое я в заднее место и на переднее выставить отца, мужа, а не мрачного доцента-заучку, чтобы его…черти взяли.
-Не смей! – крикнул он и приподнялся, но сделал это неуклюже и повалился назад, сотрясая стол желваки на лице.
-Ага! – крикнула Ольга, и громко засмеялась. - Только ты привык к другому. Чтобы все лебезили перед тобой, и на задних лапах скакали. Я тоже скакала, сын это делает с самого рождения. Может быть хватит. Сынок, Робби-малыш, иди сюда.
Она решительно встала, вышла из кухни, и прошла по коридору, продолжая звать сына, называя его исключительно ласкательными прозвищами, подавляя в Марке отцовство как воспитательную функцию. За это время Марк успел заметить поделенный омлет и нож, торчащий из него, как стрелка часов, съедающая время, сотканное из желтков и помидоров. Окно стало похоже на мыльную пленку и только красное треугольное пятно, окруженное тучами, придавало живость забрызганному погодой экрану…Это была ракета.
-Все прошло, - вошла Ольга, держа на руках Роберта, при этом он повис у нее на шее, собрав руки в замок, и ноги волочились по полу, производя звук слетающими тапочками. - Отец сожалеет.
Роберт молчал, и был словно неживой – как будто Ольга принесла куклу, и сейчас положит ее под ноги, чтобы использовать как подушку.
-Хорошо, извини, - сказал Марк, принял из рук жены неподвижное существо, и посадил его рядом. Роберт весь сжался – подбородок прилип к шее, челюсти были сомкнуты настолько, что образовали вздутый пузырь над верхней губой, руки и ноги напряжены. - Я не хотел.
Марк смотрел на Роберта – мальчик немного расслабился, он уже не был похож на детскую игрушку, скорее уже на робота, который двигался, пусть пока только технично – от дивана к столу, шаркая ладошкой, стараясь не отрывать руку и не бродить ею в воздухе. Отцу хотелось сказать еще много – например, о том, что отец никогда не пожелает сыну вреда, что это лишь воспитание, так его учил дедушка, так как отца не стало в живых, когда Марку было пять, и он хотел эту фразу видоизменить, чтобы она была понятной ребенку, но не нашел нужных слов и просто обнял его. Робот очеловечился и раскрепостился.
-Папа ты не кричи больше, - произнес мальчик.
-Да, я постараюсь, - сказал Марк. - У папы оратория, и неплохо будет, чтобы и у тебя был соответствующий глас. Будем развивать?
-Будем, - радостно сказал Роберт.
-Ну, все, мне уж нужно быть на пороге, - сказал Марк, наливая кофе и заглатывая сырки вперемешку с праздничным омлетом. – Баба Лена подумает, что у нее часы испортились. Она же ставит время не по новостям, а по мне.
Марку удалось прожевать тот состав, который он запихнул в рот, отпил из кружки остатки бодрящего напитка, окинул озадаченным взглядом стол, нашел трехдневную печеньку и положив ее на зуб, вышел из-за стола.
-Зайдешь в аптеку, - сказала Ольга, осматривая его рубашку – не попала ли туда крошка или того хуже капля кофе. Не обнаружив, она стала проверять его губы и пространство вокруг.
-За-чем? – спросил мужчина, натягивая пиджак и поправляя галстук
-У нас кончился аспирин, что-нибудь от желудка и бальзам, - протараторила Ольга, и стала гладить Роберта, который все не решался приступить к омлету, так как, по его мнению, нужно обязательно попробовать так, как это делает отец.
-Могу порекомендовать бег, гантели на балконе и чай с малиной, которой у нас в избытке, - ответил Марк уже в прихожей, меняя тапочки на туфли.
-На всякий случай, дорогой, - произнесла жена, присела рядом и кокетливо одернула подол халата. Муж посмотрел на плавные движения руки по гладкой коже бедра и даже узнал синяк, который она получила во время страстного то ли вторника, то ли среды.
-Дорогая, - твердо сказал он, - всякий случай бывает у всяких там людей, к которым мы не имеем никакого отношения.
-Как же? – спросила она, и стала вести рукой по его ноге, плотно прижимаясь всем основанием.
-А вот так, - произнес Марк и дернул ногой так, как избавляются от пристающей собаки, правда легко, отстраняясь. - Есть случайные, те, кто родился случайно – его не хотели, а он взял и появился. Изгой. А есть мы, которые, появились на свет запланировано. Нас хотели, мы не изгои.
-При чем тут это? – Ольга приподнялась, крепко запахнула на себе халат, и все синяки и другие нательные свидетельства его принадлежности к ней исчезли в розовых цветах жимолости.
-А при том, что неизгои не будут пререкаться, забывать о том, как нужно накрывать на стол и воспитывать сына по его образу и подобию.
Он говорил громко, с натугой, не позволяя вставить в его гениальное слово комментарии и критику.
-Чтобы он тоже все и всегда критиковал, - грустно сказала она.
- Позволь мне объясниться, - не унимался Марк. Он собрался и почти ушел, но этот спор, почти дуэль остановила его, намекнула, что нужно покончить с этим и тогда только уйти. - Это не критика. Это правда.
Женщина резко ударила по двери, и если бы это был соперник, то он бы точно был в нокауте.
-С тобой невозможно разговаривать, - произнесла она устало. - Ты меня не понимаешь.
Дождь прекратился, капли на окне стали подсыхать, и эти декорированные картинки терять резкость, закрывая свои выставочные залы на неопределенное время.
-Все, я опаздываю, - пропел Марк. - Через пятнадцать минут я должен говорить так, чтобы меня боялись.- Приду после шести. Яичница на ужин исключена, как и гороховая каша.
Он отворил покалеченную дверь, и застыл на пороге, ожидая положительного отклика. Ольга не подавала знаков.
-Ты снова уходишь раздраженным, - сказала она. - Ты ведь так этого не любишь.
-Ну что я могу сделать? – произнес он и двинул бровями, намекая ей о идущем времени. - По дороге сниму стресс.
-Не пей пиво, - заботливо сказала Ольга. - От него тебе становится нехорошо, и ты можешь сорваться на студентов.
-Какое пиво? – воскликнул Марк.
-Ты не знаешь? – улыбнулась женщина.
-Понятия не имею, - ответил мужчина, вызывая лифт на лестнице, но, еще не закрывая входную дверь. - Я ухожу.
На кухне застучала ложка. Часы били девять. Марк вздрогнул, и скрылся наполовину за дверью, нервно нажимая на кнопку вызова.
-Могу я задать в дорогу несколько мучающих меня вопросов? – спросила Ольга.
-Покороче, - боролся с кнопочными перехватчиками мужчина. – Пятый –хитрец, но мы его.. ага, я первый.
Марк запрыгал на одной ноге, словно выиграл приз в лотерею. Он посматривал вниз, где другой экипированный служащий ловил счастье перед лифтом, как на игровом автомате.
-Где наш Ford, первое, - вскинула она голову, и с интересом посмотрела на Марка, и на второе, почему сын должен страдать?
-А при чем здесь сын? – спросил мужчина, и стал торопливо искать что-то в карманах. Это была связка ключей, которую он обнаружил в плаще. – Вот, от машины, копия, сигнализация, все. Машину можно будет найти на стоянке.
-На какой стоянке? – спросила Ольга, забрав ключи, внимательно рассматривая и затем внюхиваясь в их пребывание.
-Честно, не помню, - сказал муж, открылась подъездная дверь и только десять процентов от тела стояли в проеме и выжидали…
- Это же он должен попасть в школу.
В прихожей появился Роберт. Он слышал разговор. Он всегда знал, о чем говорят родители, и даже записывал самые редкие фразы, чтобы потом при случае устыдить их в том, что они делают или же посмеяться потом, когда война закончится. Она когда-нибудь закончится. Он надеялся.
-Я пойду пешком? – робко спросил он, пряча за спину руки, вымазанные черничным варением
-Нет, конечно, ты едешь на трамвае, - произнес отец, исчезнув корпусом, но оставив голову в дверях.
-На чем? – испуганно переспросил Роберт. - На рогатом?
Марк кивнул головой, она исчезла, не зная, что раздосадованный мальчик хлопнул дверью, и только защелкиваемый на ходу портфель и песня в три аккорда звучала в унисон опускающемуся лифту.
Понедельник 8:45
Он вышел из подъезда и был облаян собакой породы ризеншнауцер. Женщина, держащая своего питомца, не могла его, как следует удержать – тот вырвался, и в подбежал к Марку. Когда он вышел на свежий воздух, мысленно продумывая способ уходить из дому так, чтобы никто это не заметил, то первое, что он увидел – это довольное лицо бабы Лены, которая все же дождалась его и демонстративно улыбалась в неполный ряд зубов, совершенно не думая, что это мешает ей выразить свое отношение к Марку. Она нервно посматривала на часы, приближая их к уху и не веря, что они ходят, встряхивала, и снова прикладывала к голове, пытаясь нащупать их пульс не только ушами, но и шеей, лбом и даже сердцем. Он как-то и не обратил внимания, что пенсионерка ослабила поводок, видимо от временного стресса и спокойно встал на ступеньку, которая его отделяла между домом и работой. Это был экватор, который помогал ему перестроиться. На этой ступени он снимал стресс, не буквально, а только в мыслях, но и этого было достаточно – пил пиво и другие крепкие напитки, гулял с развратными женщинами, и бывало не с одной, и вел себя так, как он обычно себя не ведет по ту сторону черты. Достаточно закрыть глаза и он ведет Land Rover, впереди маячит синенький огонек, такой спокойный, холодный, к нему так хочется прижаться, и остудиться, хоть самую малость. На втором глотке темного пива и крепкого сигаретного дыма, который пускала сексапильная женщина в пеньюаре из змеиной кожи, он почувствовал сильный толчок, и тишину релаксации заполнил непонятный голос, который при полном пробуждении был выявлен. То был лай, но настолько пронзительный, что Марку показалось, что не одна, а целая стая собак настигла его, и сейчас будет кромсать. Он уж закрыл глаза, сжался в комочек, вспомнил почему-то о спрятанном журнале «Максим» за бочком в туалете и тему номера, которую он все никак не мог разобрать в тени воспоминаний. Разобрав в оглушительном лае одного четвероногого, он осторожно открыл глаза, словно боялся его слюней и того хуже экскрементов, которые отчего-то казались пусть не ядовитыми, но с обязательным содержанием кислоты. Он лежал ничком на асфальте, и черный агрессивный пес вскарабкался на него и, оскалив зубы, вытягивая шею, лаял, как подорванный. Ступенек было три и, спустившись вниз, он обычно чувствовал себя так, как ощущают себя скалолазы после взятия высоты. Сейчас он с нее скатился и приподнимаясь с земли в тот самый момент, когда испуганная старушка устроила перетягивание каната со своим взбесившимся «ребенком», он отбежал на расстояние, но не ушел совсем, так как накопленная желчь рвалась наружу.
-Пенсионеры, чтоб их, - воскликнул он. – Повесить вас мало. Вместе с вашими… - он не мог найти слово для виновника происшествия, но наконец произнес, -… детьми.
Баба Лена стояла в стороне и трепала по морде пса, приговаривая «Куня, ты дуня, ты дуня, Куня».
-Я вас под всех, - у Марка перехватило дыхание и слова, прорывающие наружу, застряли в проходе, и образовали давку, наваливаясь одно на другое. – Жало…своло..бы…напи…плева…суки.
Он отошел на значительное расстояние и проверял содержимое портфеля и свой костюм, который немного потрепался и если бы не леность дворников, еще не успевших смести упавшие за ночь листья, то он бы изрядно был испорчен.
-Дуня, - продолжала произносить соседка, как заклинание. Пес сидел, опустив голову и смотрел на лужу, прорываясь к ней, чтобы проверить, не таит ли та на дне что-нибудь съедобное. – Ты дуня. Зачем нашего Марка обидела? Наш Марк профессор, в институте преподает очень серьезный предмет. А ты неученая? Разве можно лаять на ученого? Эх ты!
-Ты что старуха совсем сбрендила? – крикнул Марк. – Твоя юродивая чуть меня… - теперь он не мог найти нужного слова для себя.
-Да, моя Куня не такая дуня, - повторила бабка свое рифмованное заклинание. – Она у меня конечно безграмотная, но учтивая. Она же просто обрадовалась тебе, вот и решила выразить так, по-своему.
Марк спешил. Другой бы на его месте ушел, понимая, что собеседники находятся на разных уровнях и что бесполезно говорить женщине о том, как такие дела решаются за рубежом и как обуздать дикое животное. Но он бы себе места не нашел весь день, так как не завершил начатое. Он привык все завершать до конца. И сейчас, когда он разговаривал с этой малограмотной старушкой, он, прежде всего, заканчивал начатое дело. Его облаяли, он должен ответить. В той мере, какую она заслуживает.
-Знаете, что я думаю о вас, старых людях, - продолжил он начатую тему. – О том, что не нужны вы никому. Вы мечтаете о нормальной старости, спасаете от смерти бродячих собак и кошек. Правительство вас щадит, дарит вам квартиры, которые у вас отнимают ваши дети и внуки, дает дотации на питание и лечение, где вы еще больше заболеваете. Получается правительство, помогая вам, сокращает жизнь. У них программа – как сократить силой живущих в центре, так как один получил звание, другой вымпел. Мой совет – вешайтесь сами, в комнате, после того, как почувствовали, что стало труднее жить.
Если бы его услышала жена и мать, которая жила за городом, то она вряд ли бы возгордилась за своего сына, как еще недавно, несколько лет назад, тот, приехав на радостях к ней, заявил с порога, что устроился работать в лучший университет города.
-А медали? – тихо спросила баба Лена. – У меня же есть веские доказательства того, что мы не просто так живем….
Она захныкала, утирая глаза собаке, которая дотянулась до лужи и макала в ней нос.
-Из алюминия? – иронично спросил Марк, словно ждал подобного вопроса. - Так я вам сам могу с десяток сделать. Сейчас блин, что не борода так герой-человек. Вот если я растительность на полпальца опущу, то что мне подвиг на Курской дуге присвоить или того лучше в Брестской крепости, как одному из выживших.
-Нельзя так, - произнесла баба Лена. – Нельзя. Мы с Куней знаем, что нельзя. Нельзя.
-Сейчас все можно, - резюмировал Марк, и двинулся по тропинке, чувствуя, что его расшатанное настроение стабилизируется.
Тропинка вела к детскому саду. Окружала розовое кирпичное здание двухметровая ограда, с выкованными фигурками – солнца, петуха, звезды и еще неопределенными футуристическими миниатюрами, понятными только детям или воспитателям, которые как никто знают мир детей, пребывая в нем долгое время. В песочнице лежал оставленный совок и затонувшее ведерко, показывая из сырого песка недовольный изгиб ручки. Окно, покрытое тремя шкурами – стеклом, сеткой и шторами таило в себе таинство утреннего завтрака. Шум, который доносился из открытой форточки, был похож на гул реактивного двигателя. В этом полифоническом звуке было все – крики, звон посуды, шлепки, музыка, эхо. От него становилось страшно, и сразу же рождались картины одна другой страшнее – сцены насилия, убийства, несправедливого наказания. На детском дворе похаживал сонный дворник с огромной метлой, и он мел листья, поднимая их воздух и ударяя до того момента, как они опустятся на землю. Листья были разными, как часто собираются в одном классе или группе – дети разной национальности. Они лежали кучками и поодиночке, по двое. Некоторые только слетали с дерева, привыкнув к постоянному насесту, вверяя свою дальнейшую судьбу ветру, который по натуре шальной и не без проказы. Только что слетевшие были похожи на детей, которые едва оторвавшись, чувствовали себя еще неуверенно, не доверяя ничему и в то же время наивные до жути.
-Резвятся, пока юные, - подумал Марк и пошел дальше. Дворник присел на веранду и прислонился к стенке. Ему, наверное, снилось, что метла сама метет. Дети продолжали галдеть, и небо словно улавливая в детском лепете желание гулять, расчищало облако, взяв напрокат метлу у вечноспящего дворника.
Марк ускорил шаг. Лекция начнется через пятнадцать минут. Впереди базарная толчея, парк, около десяти минут. Пять минут на…
Далее стоял рынок. Цепь наспех сколоченных прилавков, за которыми пожилые уже люди продавали все, что растет у них в саду, возле дома, на подоконнике, в самодельной теплице. Его остановили. Просто. Не прикасаясь к нему, зная, что этот клиент имеет другой подход.
— Ученые обнаружили в моркови фермент, отвечающий за продолжительность жизни, — пробурчал голос за спиной. – Если ее правильно выращивать, и питаться каждый день, то гарантировано не менее ста лет активной жизни.
Марк остановился. Ему было тридцать один, и он уже страдал разными формами недомоганий – мигрени, одышки, печеночные колики. От этого он плохо спал и что важно мало работал.
— У меня морковь лучшая, — произнес голос. – Я же могу как? Час поспать и достаточно. Хоть мне и за пятьдесят.
Он повернулся. На него смотрела женщина, которой нельзя было дать больше сорока.
—Не куплю, — сказал Марк. — Вы же втридорога продаете. На кой мне нужна золотая морковь. Вместо носа поставить?
—Сделаешь овощное рагу, — произнесла моложавая женщина. – И тогда ты сохранишь сегодняшний день. Благодарить меня будешь.
Марк сжимал в руках два килограмма моркови, которую при выходе с рынка старался рассовать в портфеле между бумагами. Листы смялись, но принимали оранжевые плоды в большом количестве. Они торчали из портфеля очищенными попками, как регуляторы переключения коробки передач.
После рынка был парк с четырьмя выходами. Если смотреть на парк с птичьего полета, то это была необычная ромашка, состоящая их четырех лепестков. Он ходил крайним лепестком, так как перед этим забегал в продуктовый, чтобы купить пиво, да и здесь реже, чем в других можно было встретить его студентов.
У Марка была слабость. Перед тем как войти в многоярусное помещение, именуемое институт, он должен был вобрать себя поллитра, а то и пинту пенного напитка. Только после утоления своего странного несвоевременной жажды, он мог подняться по раздолбанным ступенькам и открыть массивную дверь, если конечно кто-нибудь из студентов не сделает это.
Продавщица слушала новости. Подхватив мясистой ладонью подбородок, она другой рукой теребила использованный чек, превратив его в мятый шарик. Минуя двух назойливых людей, стоявших около входа, как стражники, правда с протянутыми руками, будто они проверяли идет ли дождь, Марк вошел в светлое пространство. Здесь было светлее, чем на улице.
— Что делается? – прошептала она, обрадовавшись, что может поделиться с вошедшим. — Война идет. Президент говорит всех тех, кто не работает, на войну. А у меня отцу за шестьдесят. У него же радикулит.
Марк нашел глазами нужную полку, увидел тот сорт пива, который постоянно пил и пытался узреть цену, которая была нарисована желтым ядовитым маркером.
— Зато скучно не будет, — произнес он, опустил руку в карман, где покоилось на дне то самое сочетание монеток и купюр, необходимых для того, чтобы стать владельцем стоящего на полке чуда.
—Вам темного? – спросила полная женщина. Она поправила юбку, проглотила скопившуюся слюну и выключила телевизор пультом управления, покрыв серой тканью ведущего в темно-синем костюме и желтым галстуком.
—Да, — согласился Марк, и выложил на пластмассовое блюдечко около кассового аппарата весь свой медный запас с бумажными, пододвигая монеты к центру, чтобы те не оказались за бортом.
Продавщица сгребла их одним движением, рассыпала по прилавку, под которым лежали сыры, колбасы и соленая рыба и распределяя четко – гривенник к гривеннику, пятачок к пятачку, купюра к купюре, в одно мгновение посчитала, вернув Марку две монеты по рублю.
—А вы чем занимаетесь? – спросила она.
—Не ваше дело, — ответил мужчина, спокойно, словно его спрашивали об этом каждый день, и у него был всегда на это заранее приготовленный ответ. Он взял бутылку, перевернул ее, и стал изучать выдавленные на стекле цифры.
—А я попробую определить, — сказала женщина. — Судя по внешнему виду, солидный человек. Но безответственный.
Она смотрела на него, как жена, которая всегда его пилила, но не как многие женщины, а молча, и только сегодня с ней что-то произошло и она выплеснула все это на Марка.
—Я пойду, — сказал он и стал запихивать в портфель бутылку, между морковью, потом остановился и вежливо спросил. – Откроете?
Женщина нервно достала открывалку, подцепила крышку, вскинула руку, и пена вулканом ринулась на прилавок, портфель и немного на плащ.
— Спасибо, — сказал Марк, и вышел из магазина, не вступая в полемику, так как понимал, что это будет надолго, а времени все меньше и лучше он за эти минуты выпьет пиво, чем будет спорить с недалекой женщиной.
Сегодня все женщины вышли из-под контроля. Мужики, будьте бдительны, — бросил он негласный клич и улыбнулся. — Нам еще великую державу строить, развалившуюся потому, что строят молодые, а проекты делают те, кому за…
Он присел около гипсовой фигуры медведя. Сколько он здесь ходил, но что означал этот монумент, ему было неизвестно. Медведь покрывался краской два раза в год – после дождливо-снежных сезонов, не успевая облететь, покрывался снова, и уже нельзя было различить глаз, открытого зева, который вызывал ужас, носа-пуговицы и когтей, которые сейчас слились воедино, напоминая валенок. Но по мере того, как менялся грозный постамент, Марк сам тоже нес ущерб в виде появившихся вдруг на макушке седых волос, дугообразных морщинок около рта и пожелтевших зубов, которые теряли свою прочность, и уже не могли так просто открыть пивную бутылку или раскусить кедровый орешек.
Осень он уважал. Правда последние два года осень становилась мрачнее, теряла былую привлекательность, как дама, сменившая летний наряд на зимний. Если с детства в памяти осень – это теплая сухая пора с редкими дождями и обязательным золотым листопадом, который, собираясь в кучи, ждал раззадорившегося толчка юного мальчугана, то сейчас – это холодные дожди, ветра, магнитные бури и еще не один десяток катаклизмов, о которых не знаешь в детстве и, наверное, чураешься, так как от них веет неприятным запахом, смесью нафталина и сырости.
Он пил пиво – ему было достаточно сделать четыре хороших глотка, как бутылка пустела, и он взбалтывал любимый напиток по дороге, вызывая добрые галлюцинации в виде пролетающих бегемотов и полицейских дубинок – дубинки гнались за объемными животными, которые неуклюже пытались оторваться, но получали свое с двойной порцией.
Спешили студенты, но никто не обращал на серое, неподвижно сидящее пятно, двигающееся только в случае приема внутрь напитка из стеклянной тары.
Это серое пятно было доцентом на кафедре религиоведения, пару лет назад защитившего кандидатскую по вопросу старообрядчества, как пережитка общества, который надо искоренить. Вывел систему борьбы, вплоть до написания сценария проведения, по часам, но был охаян опытными профессорами. После неудачной попытки встать на ноги, занялся преподаванием, внутренне кумекая, как всех поставить на колени. О нем шушукались, бросали любопытные взгляды, он же был скромен, скрытен, и это отличало его от того человека, который плескался в ванной, и не мог найти пепельницу.
Он проделал три сотни метров (от медведя до кафедры), чтобы произнести фразу, предназначенную для нескольких десятков человек.
—Доброе утро, — произнес Марк, и его голос отозвался в воздухе, как приговор утру и тот, кто в нем пребывал.
—Здрсте, — прошептал один робкий, — о, доброе, — был женский и более смелее и, наконец, дождавшись мгновения, более грубый, но твердый, как блоки, из которых были сделаны стены в институте.
Диск со стрелками вертляво покосился, показывая одно и тоже время
—Кто дежурный? – спросил Марк, выводя на доске букву «Р».
Все замерли. У каждого преподавателя есть своя традиция, они же привычки. Один входит, обязательно почесывается, словно такая масса людей вызывает зуд, другой пьет воду (или еще что-то, не исключено и крепкое), третий напевает, четвертый подходит к окну, долго стоит, уставившись в одну точку, помогающая ему настроиться. Марк любил входить в кабинет осторожно. Сперва он подходил к двери, долго стоял, слушал журчание студенческих уст, обязательно смех, который в соотношении со словами имел значительное преимущество, пять к одному, входил, мягко ступая, направив свое внимание в зону доски, подходил иногда так незаметно, что его не замечали, и продолжали верещать с той же скоростью и диапазоном и только когда он начинал скрипеть мелом, раздражая барабанные перепонки, кто-то обязательно произносил «цыц» и наступала тишина и только самые смешливые, кто видел в этой ситуации комизм, не могли унять себя, создавая цепную реакцию для слабых и влиятельных.
Марк провел мелом по доске, повернулся, повторил вопрос, и нашел среди убегающих глаз те самые, что услужливо смотрели, когда открывали дверь при входе в здание, пропуская его, узрел и того, кто помог снять пальто – они шептались, периодически что-то записывая, словно звучал голос, и они писали под диктовку. На задней парте лежала гора одежды и среди них, Марк знал, спит какой-то соня, который закопал себя в рифленое сонмище плащей и курток и благодатно посапывает. В воздухе пахло жвачкой и кофе. На первом ряду стоял пластиковый стаканчик и открытая пачка печенья. Хозяин снадобья смотрел исподлобья на Марка, через флюиды кофе, не решаясь продолжить трапезу или ожидая удобного момента. Услужливые глаза моргнули и голова-обладательница кивнула, намекая на то, что на него всегда можно положиться. Ему стало не по себе, и он проводил помощника строгим взглядом, словно тот сотворил серьезный проступок. И тут он вспомнил, как споткнулся на лестнице, закашлялся в туалете и вошел, сегодня сгорбившись, почти вполз, как в норку, прячась от канонад.
—Я дежурный, — ответил парень в зеленом свитере, — только я должен завтра, но так как завтра я не могу, то лучше сегодня, раз молчит истинный.
Истинный действительно молчал, а возможно благодаря ему задник этой учебной комнаты жил своей жизнью: розовый плащ приподнимался, и напоминал тяжелобольного, у которого жар и требуется смочить горло и наложить холодный компресс.
—Почему часы не ходят? – спросил Марк.
—Разве дежурный отвечает за техническое оснащение кабинета? – удивился парень. – Мел, доска, проветрить, что еще…часы это к персоналу. Или отвечает?
—Конечно, — сказал Марк. — Кто считает иначе?
Студенчество молчало. Марк понимал нелепость своего вопроса, но когда задавал его, был уверен, что тот будет воспринят как шутка, или же ловкие студенты, снимут часы, вскарабкавшись, друг на друга и заведут часы. Молодые, резвые…разве нет?
Парень в зеленом облачении пожал плечами и присел. Неожиданно захныкал телефон, за ним последовал чих, цепной кашель, Марк хлопнул по столу ладонью и впечатался в пыльное зарево, образовавшееся за уикенд.
Звуки прекратились, и стало так тихо, что можно было уловить, как в соседней аудитории учитель по социологии допрашивает девушку о понятии слова бродяжничество. Она все больше хихикала, а профессор все больше раздражался, не понимая как можно дожить до двух десятков лет и не знать таких элементарных вещей. Марк облегченно вздохнул, окинул взглядом неподвижные силуэты, и присел, но оказался на полу, вместо положения сидя.
Студенчество продолжало молчать и сама тишина была удручающей, назойливо- щекочущей, вдвойне, а то и втройне хуже, — лучше бы уж смеялись, это было бы естественнее, а так, упасть и не вызвать никакую реакцию, только внутреннюю жалость и боязнь рассмеяться, чтобы не зародить в голове преподавателя злопамятность и не срезать на экзамене, — кошмар.
Марк встал, провел рукой по брюкам, приседая, словно делал танцевальные движения, кашлянул и найдя на окне застывшую слезу краски, продекламировал:
—Итак, темой нашей сегодняшней лекции. является Религия среди детей. Как сделать понятным восприятие трудных канонов для отпрысков, которым не совсем ясна ситуация с богом. Да и вообще понятны ли иконы сегодняшнему ребенку? Рублев писал давно, и его понимали те еще дети, живущие более шести веков назад, а сегодняшний ребенок видит иначе.
Он вывел скрипучим мелом пробуждающие в мыслям слова и вскинул руку, а с нею и то, что находилось в стиснутых пальцах – мел, который подлетел на метра два, повернулся в воздухе, как акробат в белом костюме, опустился на полметра от кафедры и разлетелся на несколько частей, как стекло.
— Итак, сегодня меня интересует ваши мнения, — резюмировал Марк.
Студенчество молчало. Сейчас он хотел одного – выпить еще. Рядом, прямо на остановке есть киоск, там продавец – серб, у него надо брать, он почти не разговаривает. Только там, в очередях, обязательно кто-нибудь встретится. Или студента попросить? Того, что часы не починил…
Поднялась одна рука. Марк сделал жест, мысленно взяв того человека за руку и приглашая к выступлению. Это был парень с цыганским кольцом в ухе. Он говорил вяло, словно у него онемел язык и вся ротовая полость:
—Мой дед, когда он всегда молился, как я помню, на кухне, всегда шторку задергивал, там еще сундук стоял, мне казалось, что он там деньги считает. Мне казалось странным, что он так часто это делает – три раза в день, хоть пенсия была два раза в месяц. Потом понял, когда он мне о Боге рассказал, что есть Иисус и о его подвиге, я его суперменом называл, тогда мне дед иконы показал. Они у него в основном были из журналов. Да, выдранная середина, со скрепками, он приклеивал к картону и под стекло. Разные искусственные цветы вокруг и этот мужик на кресте. Он мне над кроваткой повесил, сорвал мою любимую группу Iron Maiden, хотя они все верующие. На стене у меня сейчас икона, молитва около шкафа, да и заповеди висят длинной лентой. Но зачем было срывать…я так и не понял?!
Парень сел и стал что-то выводить в тетради карандашом, сливая все то, что не удалось высказать в цензуре копошащихся от мыслей стен, на бумагу, нажимая с усилием, продавливая до чувствительности десятка страниц.
—А у меня были иконы, — последовало второе высказывание девушки с короткой прической. Она нервно теребила руками стол, словно играла на синтезаторе, производя не музыку, а слова, которые она поизносила. – Я даже пыталась срисовывать. Кому раскраску покупали, а передо мной лежало произведение искусства. И не одно. Меня родители могли на целый день оставить одну, положив рядом пару яблок, зная о том, что я буду занята. «Ваяй!» – говорили они, и я ваяла. «Еще одна» — приносили они новую работу и я радовалась ей, как кукле, прижимала к себе, ходила полдня, рассматривала, привыкала так, чтобы икона стала мне родной и я не чувствовала к ней, да и она ко мне отторжение.
Девушки с предпоследних рядов, в одеждах, дрожащие, словно они находились на другом континенте, где холодно, дули в створки панциря из сложенных рук с надеждой смотрели на часы, которые не ходили. Марк говорил:
—В детстве каждый получил православное или другое религиозное воспитание, — от деда, бабушки, родителей, мог в этом участвовать отчим, брат, сестра, даже сосед.
На первом ряду опрокинулся стакан и кофе коричневым потоком с неожиданно приятным ароматом – букета мартини или виски, потек, превратив чистое место на полу в мрачного лешего, несшего вязанку дров.
—А я не получил ни хрена, — прозвучал голос и Марк не увидел произносившего. Обычно говоривший вставал, но этот решил не утруждать себя и остаться в прежнем положении. Марк сперва было подумал на кофемана, но тот был слишком озабочен произошедшим казусом и, вынимая все имеющиеся салфетки, накладывал одну на другую, прикрывая мрачного лешего. — То есть попытки были, но пустые.
Это был он. Тот, что помог ему с дверью и кивал головой, вменяя свою безотказность.
Марк сделал открытый жест ладонями, давая ему слово, хоть и знал, что тот обязательно договорит, не смотря ни на что.
— С самого детства в меня плевали, — сказал парень. Буквально и так. Я был создан для битья. Вот и я исполнял свою миссию. Было горько, не говоря уже о боли, я жаловался родителям, да всем…и ничего. Терпи, говорят, ничего не поделаешь. Уже тогда я думал о Боге, как о суровом старикашке, помогающий только своим близким, тем, кто с ним на короткой ноге. Я не знал его, видел толстую книгу с его учением и думал, что это вся та пыль, которую он пускает, чтобы люди терпели боль и при этом оставались счастливы. Как-то я спросил, а что нельзя жить, не получая тумаков, живут же другие. Чем я хуже?
—Неправильное…— произнес Марк, но парень его перебил. Он был в костюме, и сложно было представить его тем самым, о котором он сейчас говорит.
— Когда я впервые пошел в церковь, мне было около десяти, то увидел бородатого старика, с дымящимся кадилом. Этот что ли посланник или как там его, апостол, подумал я. Этот пускает пыль. Дым выходил и напоминал ту самую пыль. Мне так хотелось смахнуться с ним. Да, подраться. Он стоит, говорит непонятные речи, а чтоб так, по-настоящему. Или старики на это не способны?
—Способны, — произнес Марк.
—Не-а, — вяло сказал он, — я не верю. Вот попробуйте меня убедить в обратном. Не думаю, что получится. Я как думал, что бородач с крестом – вредитель и туманит народ, так я и думаю. А то, что в заповедях «не убий, не прелюбодействуй» это и ежу понятно.
— Тебе надо самому почитать книгу, а не слушать…
—Родных не слушать? Может вообще заделаться изгоем, отрастить бороду и самому пускать пыль?
Перед ним был Марк, только в юности, лет пятнадцать назад. Такой же прыткий, ненавидящий все устоявшееся и не понимающий старое поколение, которое замерло, не желая двигаться. Почему же сейчас он застыл, и превращается в тот состав, который ненавидел?
—Ты все это выдумал? — спросил Марк, улыбнувшись. Он хотел спать. И немного есть. Но сперва съесть, например…например…надо же так сложно придумать…как будто в мире мало еды.
—Что? – театрально спросил помощник, вскинув руки, двигая головой, как это делает фигурка бульдога на панели автомобиля.
—Ты это выдумал, так? – повторил Марк, на этот раз без улыбки и с перспективой угрозы в голосе, что этого он просто так не оставит.
—А, раскусили, — улыбнулся парень. — Решил немного пореалить, как и другие. В общем, проблема понятна и то, что она со мной не произошла, совсем не значит, что ее надо игнорировать.
Он опустился на сидение, включил электронную книгу, и утонул в море информации.
—Иисус дожил до тридцати трех, — произнес Марк. — Говорят, это возраст становления, когда человек должен наверняка определиться с выбором. Что такое выбор и что главное нужно? Не все знают. Вам примерно по двадцать. Достаточно времени для выбора нужного пути, жены, работы, предназначения. Оно будет меняться, но вы должны слушать не свата-брата, друга-соседа, а ваше внутреннее я, которое и тянет вас за уши в правильную сторону. Если же вы будете прислушиваться к прохожим, тогда вы проживете его жизнь и еще чью-то, и в свои тридцать три будете грызть зубами землю и сожалеть.
На плакате был нарисован черный силуэт человека, наклонившегося и отбирающего крошки у птиц. Птицы сопротивлялись, и не спешили расставаться со своим редким пайком. Они махали крыльями перед самым лицом. Ему было трудно дышать. Марк посмотрел на диск застывших часов, и не поверил своим глазам. Стрелка большая на двух, маленькая на трех, а теперь – на четырех маленькая, а на семи большая. Он встряхнул голову, закрыл глаза и сморщился.
—А мне уже двадцать шесть – произнес парень с кольцом в ухе. Двадцать семь через месяц.
—Поменьше, — сказал Марк, напрягая лоснившийся лоб, — но скорость накопления жизненного опыта наверняка выше. Наверняка был опыт да не один. С одной девушкой, с другой, пробовал себя в другой сфере.
—Он девственник, — прозвучал голос.
Марка трясло. Перед глазами возникла жена и ее «тебе же нельзя», она проплыла в масляном воздухе с каким-то шмякающим звуком, простучала все стены, словно это была проверка на прочность и растворилась в дыре, с камерным тревожным тоном.
—Да, грузовик водил.
—Все?
—И буханку могу.
—Девственник на грузовике – это буханка, — вывел некий острослов со срединных нарядов. Казалось, что Марк в этот момент отсутствовал – студенты говорили между собой, нашли окорок, и срезали с него тонкими слоями мясо. Но было еще что-то. Да, он отчетливо слышал – крики, из самой преисподнии, голоса, едва доносящиеся… Что это?
—Так все! – крикнул он. — Что это?
Студенчество забавлялось. Они принялись за растушевку двадцатишестилетнего парня, приехавшего из деревни, и продолжали штурмить его разными фразами, ядовитыми и просто намазанными солью:
—У него бог—блондин. А город, в котором он поселился – это старох…
— Это что за звук? – выдавил из себя Марк. В голове треснула балка и конструкция, удерживающая только этим, накренилась, и стала медленно видоизменяться. Марк нащупал руками стул, вспомнил о своем фиаско, и прислонился к кафедре, подставив локти в качестве опоры. Он прошептал с таким трудом, задыхаясь спиной, словно выпил яду и через мгновение падет ниц. – Кто включил этот приемник?
Студенты зашушукались, задвигали сумками. Но приемник продолжал работать. Он производил на свет незатейливые мелодии, которые не были созданы музыкальными инструментами, а только человеческой речью. Или нечеловеческой. Может быть, дьявольской. Нет, бред. Такого не бывает.
—Тихо. Перестаньте, — прошептал Марк, и исчез в трибуне. Она поглотила его, и довольно отливала полированной частью.
Толпа поднялась. Выросла стена в одно мгновение, словно склеенные плечом к плечу. Сперва показалась одна рука, как на выборах, затем другая и Марк, сморщенный от внутреннего дискомфорта, показывая все это на лице, вынырнул из деревянного кашалота с видом неприкаянного.
—Вы о чем? – произнес парень в зеленом свитере. Он все же чувствовал ответственность, будучи дежурным.
—Что за шутки? – произнес Марк, желая наказать…только кого. На него смотрели сотни беспокойных глаз.
Марк снова услышал шум. Почти невероятный, неуловимый, но давлеющий на него. Он оторвался от соприкосновения взглядов, которые цепко держались за его удрученность – такое состояние может испытывать только студент, который улучил преподавателя в том, что он дает ложную информацию и при этом чувствует преимущество.
—Вам помочь? – послышались голоса, наполовину того, что они говорили, пропадало, и только треть доносилась до Марка.– Доктора вызовите! Не стойте, люди. Действуйте! Действуйте!
—Не надо доктора! – воскликнул преподаватель и даже встал в полный рост, доказывая свое относительно нормальное состояние — Я здоров. Только окно откройте. Да еще, идите…домой.
Студенчество замерло.
—Но до конца еще двадцать минут, — произнес дежурный. — Да и у нас с вами еще пара.
—Домой! – крикнул Марк и взмахнул рукой, как вождь мирового пролетариата. – Впе-ред!
— Как скажите, — прошептал кто-то, и последовали дежурные вопросы, — Вас проводить? А это не серьезно? Выздоравливайте, можно к вам в гости прийти?
— Не стоит, — ответил Марк.
Через минуту аудитория опустела. Вместе со студентами исчез тот звук, который его мучил. Остался только в памяти одна строка, самая назойливая и хлопотная, о которой шумело в голове и хотелось выть.
—Что же это? – подумал Марк. – Сумасшествие? Или утомленность. Сложное утро и докучающие прохожие? Все, не буду больше разговаривать по утрам с сомнительными прохожими, рынок буду проходить, зажав уши. Чтобы я еще раз выпил пиво? Не дождетесь.
Он никогда не заходил на кафедру, лишь только в крайних случаях. Встречаться с преподавательским составом, который перешел ему, пусть даже всего один раз дорогу, не хотелось. Но сейчас он вынужден был это сделать. Болела голова, его глиняная чашка оставалась одна среди этого сброда, но не мог же он постоянно ее носить с собой. Он зашел в пространство пышных соцветий и чая в пакетиках, отвесил поклон ряду пустых мест и только сев за свой стол, обратил внимание на преподавателей, расположенных за своими столами, как ученики в начальной школе. Женщина, вроде Ира, мужчина Семен и еще один мужчина, дед Давид. В остальном они мало его интересовали.
—Выпейте чаю, — сказала Ира.
Марк прошел к шкафчику с налепленным расписанием, календарем, заклинаниями, уже или еще новогодним серпантином, открытками и прочей шелухой, открыл, нашел среди плотно стоящей посуды, заваленной глубокой тарелкой и теркой, свою чашку, положил пакетик чая с бергамотом, включил чайник, присел, положил руки на стол и стал ждать извержения маленького Везувия.
—А вы знаете, что чай придумали в Китае? — произнес важным тоном Давид. Он был стар и сыграл немалую роль в саботаже. — Вот мы китайцев не очень, а они нам чай, порох, бумагу, опиум…
Марк ничего не ответил. Да и вопросы шлепались куда-то в воздух и были частью другого мира, они как игрушки на резинке-венгерке, не расставались с любопытствующими.
—А я очень, — сказал Семен, блеснул золотым зубом. Я жалую тех, что постарше. Вот у меня в обувном старик—китаец. Ему за семьдесят. Он так мне обувь сделает, что детям оставишь. И странно покупаю худую, к нему попадает он все переделывает на свой лад. Умница.
— И что ты хочешь сказать? – буркнул Давид.
Вулкан зашумел, и стал искать лазейку для громогласного визга, словно обжегся, и еще немного и раздастся безумный крик. Вот если бы во время выключить, то вулкан успокоится…
—Что все народы хороши, будь то китайцы, итальянцы, русских тоже касается, но хороши не всегда, — продолжил Семен. — Пока молодые, они имеют много положительных качеств, среди которых и сила, мощь, фантазия, но недостаток опыта, лихачество, безответственность перебивает все вышеназванное.
— А что молодые педагоги? – спросила Ира.
—Они красивы, интересны для писателей, телевизионщиков, но для нормальной, размеренной жизни непригодны, — ответил мужчина с золотым зубом.
Марк вышел. В горле, на самой ее стенке вскочил прыщ. Он болел, и не желал прорываться.
Понедельник 13:15
Парк в обед менялся. По мрачности он не уступал картинам Тетсуя Ишида (видел в альбоме, в книжном магазине, как-то раз), смешивающего в своей культуре насилие и черты современной субкультуры. Краски накладывались одна на другую, чтобы в совокупности дать совершенно неожиданный колор. Так же и деревья были покрыты темно-желтыми листьями, которые под другим углом зрения были мрачными и чтобы видеть красивое, необходимо было отойти на значительное расстояние или смотреть, постоянно моргая, как видится картина в моросящий дождь.
Марк еще издали приметил продавца фастфуда – парень в желто-красном камуфляже, с резвыми движениями, манипулирующими воздух, багодаря чему спиральками поднимающийся вверх пар с экзотическим ароматом растворялся в пустыне неба, в его газообразности, но при этом, поднимаясь вверх, тут же опускался на прохожих, вызывая в них чувство голода и непримиримого желания купить – что, не важно, просто купить.
-Один хот-дог, - сказал Марк и добавил, - без кетчупа и майонеза.
Парень посмотрел на клиента, окинул взглядом его представительный вид – плащ, костюм, вычищенные туфли, хмыкнул и чтобы не показать, что он смеется, стал напевать мелодию с кубинским ритмом, параллельно, создавая «сосиску в тесте». В последний кульминационный момент он уже было схватил кетчуп и майонез, но взгляд Марка был рядом и обжигал, не позволяя выйти за рамки. Тогда парень провел кремовую полоску горчицы по зажатой сосиске, замер на мгновение, оценивая сделанное, как нечто особенное и протянул Марку с чувством собственного достоинства, что вряд ли кто сможет сделать подобное, но клиенту повезло.
-Тридцать три, - произнес он, обернул хотдог в салфетку и всучил Марку.
-И без горчицы, - тихо произнес Марк, но принял данность, как таковую, так как еще чувствовал что волна, преследуемая его с аудитории через кафедру, а после и на лестнице, когда суставы пропели пластиночную песню с подпрыгивающей иголкой, где-то рядом и не успокоилась и ведет двойную игру, охлаждая и нагревая его, не бывая постоянным противником или компаньоном.
Парень не услышал последнее. Он у увидел еще одного потенциального клиента –девушку с кокер-спаниелем, неожиданно схватился за грудь, вытащил крестик, не расстегивая верхнюю пуговицу, отчего ему пришлось тужиться, как будто он вытаскивает само сердце, поцеловал амулет и так же засунул его обратно, доводя себя до покраснения.
- Вчера я покупал за тридцать один, - сказал Марк.
-То было вчера - ответил продавец, уже не смотря на надоевшего ему клиента и только то, что тот еще не дал ему денег, удерживало внимание. - Сегодня ночью произошел кризис – свергли одного президента, другой сам залез на его место. Существенные перемены.
-И при чем здесь цены на…? - спросил Марк. Он посмотрел на девушку, которая шла по тропинке, дефилируя и наблюдая за верхушками дерев, на которых прыгали белки, и пожал плечами. Он подумал, что какая мерзость, что она идет в короткой юбке и ее объемные икры так вызывающе выглядят, неужели нельзя одеть что-нибудь поприличнее в публичный парк.
-Как же? – ответил парень, немного отвлекшись, увидев, что девушка свернула в аллею, не граничащей с это тропинкой. В парк никто не входил, и только нестареющие голуби клевали асфальт с миражем хлебных крошек. - Есть прямая взаимосвязь между ценами на мясо и политическим положением. Все мы сделаны из этого самого мяса, и его и едим. Каннибализм чистой воды. Ну, и мы стараемся, это как-то пресечь, то есть, повышаем цены, чтобы не все купили. Но народ это не останавливает, и он продолжает есть. Он привык есть мясо.
Последнее парень сказал таким зловещим тоном, что Марку стало не по себе. Он часто представлял себе студентов в другой жизни – дома, на улице, на работе. Дома он мучает животное, избивает в подворотне малолетку, отнимая у него телефон, на работе скачивает секретную информацию. И он всегда видел лишь половину процента, ему казалось, что они не хотят раскрываться. Перед ним стоял парень, продавец фастфуда, готовый рассказать обо всем без устали.
- Сам я вегетарианец, - сказал он. – Я не отвечаю на вопрос, а зачем тебе это надо. Его мне задают на дню трое, как минимум. Первого я посылаю в лабораторию, посмотреть кусок мяса с микроскоп, второго, отправляю на живодерню, ну а третий убегает. От себя, от меня, от убитого зверья. Продаю я мясо тем, кто не хочет жить долго, уже видит в жизни хаос считает, что съев это дерьмо станет на миг ближе к кончине. Только так.
-Не боишься, что от твоих проповедей народ сбежит? – спросил Марк.
-Неа, - вяло сказал парень. – Не сбежит. На сигаретных пачках запреты крупным шрифтом, и ничего – народ покупает. Люди не верят написанному, словам и прочему внешнему. Они верят в то, что сосед по площадке, а…нет, лучше тот, кто с тобой живет – он покупает сигареты, сосиски, он же зла тебе не желает, и если даже отравимся, то вместе. Народ успокаивается, когда понимает, что он ест, пьет, курит, пусть вредное, но не один. И это его приводит в норму. Умру, так все там будем. А чтоб по-другому?
-Как по-другому? – спросил Марк. Здесь не пахло мясом, казалось, что аромат, источником которого был небольшой фургон с нарисованной улыбающейся сосиской, был предназначен для тех, кто находится на расстоянии от двух метров.
-Да элементарно, - воскликнул парень. – Будь собой и не надо, чтобы на тебя давило все – от другого мнения, там…телевидения, радио, прохожих в парке в том числе, также вся эта система, принципы – утром одно, вечером другое, да и дни недели…
-Тогда хаос… - прошептал Марк. Он смотрел на остывающий хот-дог - ему казалось, что сосиска лежит на спине, и стоит ей повернуться, она улыбнется и прыгнет обратно в котел.
-Тогда будет переворот, - сказал парень. – Возникнет то, что станет исторической ценностью. Народ пытается. Поднимает бунт. Только он неправильно все делает. Не те силы применяет.
-А что? – удивился Марк. – Ему инопланетные силы применять?
Его поразила фантазия молодого человека и главное его упорство в том, что он думает.
-Зачем? – взмахнул парень руками. – Все намного проще. Есть один способ. Он самый простой. Есть один проект, который беспрецедентен. С ним нужно придти к президенту и тогда…
-К президенту? – усмехнулся Марк. – Продавец хот-догов спасает мир. Он приходит к вождю и предлагает ему идею на миллион.
-Но вы же не знаете, что это за идея. Вавилон тоже когда-то существовал, и если не верить, что он был, то археологи перестанут вести раскопки.
-Все умные стали, - лениво произнес Марк, кусая хот-дог. - Что же ты институт не заканчиваешь?
-А я учусь, - сказал Марк. - Только заочно. Читаю Рериха, и пьянею от классической музыки. Я и сейчас слушаю золотую коллекцию. Тут и Рахманинов, и Чайковский, и Мусоргский.
Собеседники и не заметили, как парк заполнился – знакомый дворник размашисто мел, увлеченно подкидывая листья, две полные дамы заняли столик в детском городке и бурно обсуждали, и только «мой Валерик» и «мой Павлуша» доносилась с их стороны, и было понятно, что обсуждаемые были не детского возраста, студенческая братия, несшая через парк, видевшая в каждой лиственной куче спрятавшегося разбойника, которому надо потрепать голову и при возможности нервы.
-Вот скажи мне, молодой человек… - начал Марк. Ему было неудобно, что его студенты балагурят, а он, избегнув прочтения лекции в учебных стенах, делает это здесь, на свежем воздухе продавцу-психопату.
-Не такой уж я и молодой, - сказал продавец.
-Да? – удивился Марк. Что же еще ему предстоит узнать. - И сколько же тебе?
-Двадцать, - ответил парень.
-Ах, вот оно что, - кивнул Марк. – Ну, хорошо, вот скажи мне, стоит ли эта жизнь, чтобы ее проживать так, как ты это делаешь? Продаешь американскую туфту, и учишься на заочном, где обучиться можно разве тому, как называются предметы и преподавателей, чтобы подобрать подарки по полу.
-Мне нравится, - улыбнулся парень. - В каждом деле есть плюсы. Есть деньги, наблюдаю за интересными людьми и, если повезет, поговорю. Много времени на девушку и творчество. Это нормально. Тем более, когда с девушкой не определился, да и с творчеством тоже.
- Что? – спросил Марк. Он наблюдал за падающим листом, который приподнимал то один, то другой бок, словно цеплялся за невидимые карнизы в воздухе. Он был горчично – желтый, и его неправильная форма летела вниз в грязь, лужу, ничто.– Что ты сказал? Прости, я не расслышал.
-Творчество – это то, что мы видим вокруг, - сказал парень.
-А что? – не понял Марк. - Мерзкая промозглая осень. Холодно и хочется идти быстрым шагом.
-Это вы видите с позиции возраста, - сказал парень.
-Что? – переспросил Марк. - Возраста? Какого возраста? Мне всего-то тридцать один.
-Да? – удивился молодой. - А мне показалось…ничего…только показалось.
-Смотри, - серьезно сказал Марк, - он с горчицей. А ты мне ее положил. Поэтому забирай его к такой-то бабушке.
Он всучил обратно парню хот-дог, стер горчицу с верхней губы и провел грязным пальцем по прилавку, на котором лежал прайс, салфетки и картонные тарелки и вилки.
-Подарок от меня, - сказал парень и словно в волейболе, где нельзя ловить, а следует сразу же отбить мяч, отбросил «горячую собаку» обратно в руки доцента кафедры религиоведения.
Марк кивнул головой, не желая благодарить, но все же взял хот-дог, и поспешил к скамейке, пока ее не заняла парочка, которая уже давно наметила это место, но шла к нему с остановками, поэтому у Марка была фора. Парень оторвался от девушки, улыбнулся, что-то прошептал на ухо, она посмотрела на Марка и они резво загоготали, кривясь и двигаясь, словно по горячему асфальту.
-Что смотрите? – крикнул он. - Что? Идите. Попадешься ты мне на вступительных экзаменах. Несдобровать, ой, несдобровать.
Они прошли мимо и в нос ударил аромат мяты, дюшеса, копченной колбасы и дешевых духов с цветочным ароматом.
-Аппетит испортили, - с досадой сказал Марк, и бросил хот-дог в урну. Он подумал, что день слишком странный и не помнится такой понедельник, когда было столько персонажей, которые говорили с ним и было странно, что они вообще с ним заговаривали, хоть он и никогда не производил впечатление общительного человека. Нудного, да. Но общительного…
-Так вы не будете? - спросил человек в мятом костюме. От него несло краской, и под полями шляпы его лицо казалось сгоревшим. У него была борода, скуксившаяся и покусанная, он дергал из нее волоски, как будто загадывал желания, и вероятно первое должно было сбыться.
-Почему не буду? – возмутился Марк, достал брошенный сверток, развернул, и стал есть. – Буду.
Появившийся субъект видимо привык к такому «радушию», и через мгновение был около другой скамейки, где еще недавно играли в шашки местные старцы, и оставленная картонка и полупустая бутылка вина покоилась, как забытый трофей.
Марк прожевал холодное мясо и явно несвежий хлеб, который смягчался под паром и, попав в естественную среду, становился сухим и безвкусным. Он в очередной раз бросил хот-дог или то, что от него осталось, в урну так, чтобы человек в шляпе больше не подходил, и поэтому делал вид, что продолжает есть, хоть и в руке у него ничего не было.
Старик в зеленом плаще присел на скамейку, покрытую газетами. Недавно здесь спал уличный бродяга. У старика были аккуратно зачесаны волосы тщательно по пробору. Он держал в руках стопку книг, и сделал взмах, когда присел и скинул с себя эту ношу. Рядом суетливо бегал пудель. Казалось, что пес его не знает и гуляет сам по себе, но если приглядеться, то можно было заметить, что все – начиная от элемента одежды, - толстовка у собачки и плащ у старика одного цвета, грациозность в движениях, роднили их.
Он взял одну книгу так аккуратно, словно она имела огромную ценность, и стал поглаживать страницы, читая текст шепотом.
-Старый маразматик, - подумал Марк, и припомнил, что вчера этот старик кормил голубей читал им стихи то ли собственного сочинения, то ли не известного автора. Ему запомнилось «всю легкость оставьте в небе, когда вся нагрузка в земле, а я позабочусь хлебе и что-то там в чем-то…».
Он встал с натугой и пошел к выходу. Был обед и он понимал, что сегодня не вернется в душную аудиторию и на жалобу, которую настрочат кафедральная троица, ему наплевать. Раз не вышибли из института, значит, еще нуждаются. Да кто согласится за мизерную плату читать лекции, да еще на такую противную тему. Раньше за это сжигали в печах, на кострах прилюдно. Раз его еще не сожгли…
Поднялся ветер. Он оскорбил дворника и целующиеся пару, препятствуя им в том, что они делали, и разметал собранные кучи так, что получившийся хоровод оценили все, даже Марк, который устал от этого парка и потому только сейчас уходил из него, так как это было единственное место, кроме ванной, где он мог укрыться от всех.
Навстречу шли старики. Их было больше чем два, десяток, да не один. Они шли целым потоком, держали в руках гитары, а точнее ее части – кто-то нес гриф, один нес струны, другой корпус, обнимая, словно бурдюк с вином, постукивая по нему, как по коже барабана. Инструментов было примерно десяток и примерно полсотни человек. Старики прошли мимо старика в зеленом, тот посмотрел на них, прихватил собачку, и уткнулся дальше в книгу, в которой делал пометки обгрызанным карандашом. Марк остановился, посмотрел на этот ритуал, возбуждая в своей голове мысли.
-Пенсионеры, задрать, - думалось. – Ходят, бродят, бредят. Гитар у внуков поотбирали, зачем? И что теперь? Костры будут разводить? А впереди шагает старичок, песок сыпется, а шарфик то нацепил. Мода выше, чем радикулит. Вот задрать! Как они все идут! Солдаты, еть! А замыкающий еле ходит. У него, что протез вместо ног?
Они пели. Протяжно, не спешили спеть, а смаковали каждое слово. Пусть не было слышно то, о чем они поют, лишь мелодия, напоминающая этнический стиль в содружестве с авторской песней. Дойдя до беседки и векового дуба, они расстелили покрывала, присели, разложились и стали вынимать содержимое из-за пазухи. Бутылки вина, помидоры, бутылки и снова помидоры… Ничего, кроме вина и помидоров.
Марк не смог удержаться, да он не мог не подойти. Когда в парке, в котором он на протяжении шести лет обедает, пьет пиво и ругает продавцов хот-догов, появляются люди, от которых веет непонятным происхождением. А что если они будут приходить сюда каждый день? И тогда все! Пропали обеды и спокойная жизнь. Ведь только туалет и есть, кроме этого…
-Что происходит? – спросил он, подойдя к ним на расстоянии десяти шагов.
-Здравствуйте, - добродушно сказал главный в шарфике. – Мы вам не мешаем?
-Нет, - ответил Марк, - просто я многие годы прихожу сюда и не видел вас здесь. –он помолчал, потом добавил. – Седьмой год.
Старик рассмеялся, его поддержал второй, и вот уже поток старческого смеха с хрипотцой и кашляньем задвигался в воздухе, что заставило Марка дернуться от неприятного чувства с содроганием. Главный старик сделал жест рукой, все притихли, и он сказал:
-Сегодня сорок лет, как нет нашего друга. Мы собираемся каждый год и вспоминаем о нем самое лучшее.
-Каждый год? – переспросил Марк. – Не каждый или не здесь… Что-то я вас не припомню.
Он пристально посмотрел на ватагу стариков, которые если бы не их морщины ужасно напоминали студенческие сборища в парке, которые обязательно пресекал постовой, с которым удавалось договориться и не платить штраф. Тот просто выпивал, если рядом не было второго, более опытного и неподкупного.
-Да, а мы вас помним, - сказал старик. - Вас и вашу семью. Один раз. А потом вы приходили сюда с друзьями.
-С друзьями? Наверное, вы меня путаете.
-Нет. Этот плащ, да и походка у вас как у эквилибриста. Не спутаешь. Вас же Марк зовут? Правильно? Марк?
-Вы еще помните? – удивился Марк.
-Да, еще как?
Марк шел домой и думал, что ему тридцать один, а он уже сам стал забывать все то хорошее, за что когда-то полюбила его жена и когда был студентом. Стоит напрячься и все вспомнится. Он попробовал, но кроме головной боли ничего не добился.
Поднялся ветер, и первые капли регулярной поливки брызнули с неба. Марк недовольно крякнул, подумал о теплом матрасе, который еще летом надо было просушить на балконе, и сейчас подстелить под имеющийся тонкий, и вздохнул, понимая, что этот вопрос так и останется висеть в воздухе.
Он зашел в кинотеатр. Старенький. На углу Варьяна и Брейка. Там крутили старые фильмы. Эйзенштейн, Параджанов. Чаплин, многие другие. Он зашел под козырек и стал смотреть за сидевшими в старой «Победе» молодыми. Правда, дождь превращал их в стариков – разводы на стекле рисовали морщины на их коже. Они попеременно целовали друг другу руки, словно должны были это делать, пока не кончится дождь. Марк купил билет на десятый ряд – не любил, чтобы было очень близко, но и не совсем далеко, присел, и только облокотившись об поставленную ладонь, понял, что забыл название фильма. Атмосфера в этом кинотеатре была специфической – обшарпанные стены, неудобные сидения, какие могут быть только в кинотеатрах эпохи коммунизма. Но это ему не мешало. Наоборот, сейчас это было то, что нужно.
Приглушенный свет помогал сосредоточиться. Он рисовал в проеме все новых и новых людей. В зал стали заходить люди. В основном молодежь и пенсионеры, чаще старики, сбежавшие от своих старух, чтобы ближайшие два часа не слышать их плач о болячках и перспективой оказаться на загородном кладбище. Рядом с Марком села полная женщина, которая держала в руках сырой платочек. Неприятности привели ее сюда, - подумал он. – Друг ее оставил, она рыдает. Все хорошо. Вот только что за фильм? Наверное, она знает.
-Вы не знаете что за картина? – спросил Марк. – Понимаете, какая история, я купил билет, а…название то потерялось. Наверное, не только я прихожу сюда убить время. Вот вы, например…
Она промолчала, и еще больше заплакала, погружаясь в лоскуты белой ткани, и Марк пожалел, что ее спросил.
-Нет, ты не поверишь, но наш старик сегодня сбрендил, - послышался голос, - он сегодня всех распустил. Не знаю. Просто, пожаловался на какой-то звук. Старый олух. Покривлялся малость. Наверняка захотелось погреть косточки дома. Вот и придумал эту историю. Но как-то по детски. Да-да. Точно. Дети как…Где мы? В библиотеке, конечно. Занимаемся. Повторяем пройденное. А то на экзамене треба будет, а знаний нема. Вот мы и точим. Так здесь новенькие пришли. Так еще не знакомы с правилами поведения. Вот и галдят. А я…уже.
Неужто обо мне? - подумал он, и пытался вспомнить голос, который он уже слышал. Да они о каком-то старике. Нет, разве я старый? Но голос. Такой знакомый. Его невозможно ни с чем перепутать. Ну конечно, новенький. Черт, но почему? Плохо начинаешь, новенький.
Новенький, сидевший где-то на заднем ряду откупорил пиво, сделал большой глоток, рыгнул, и стал барабанить по полу подошвой своих армейских ботинок, раздражая может быть не всех, но Марка точно.
-А ну, - сделал он пол-оборота, и стук прекратился. – То-то, мелюзга.
Осталось одно место, в самом центре. К нему стал пробираться высокий мужчина с метровым жирафом. Длинношеее животное норовило зацепиться то за платье пожилой дамы, то заехать в лицо солидному синьору в шляпе. Наконец, он занял место, тяжело вздохнул, поцеловал деревянную фигуру в самый нос, и поставил ее рядом. Жираф тоже будет смотреть старое кино.
Погас свет. Говор перешел в гул, напоминающий пчелиный и как только экран ожил, все замолчали. Марк видел ряд затылков, содрогающихся от смеха в этом неровном горизонте, но их уже не было слышно, так как зазвучала музыка и пошли долгожданные титры. Кто представляет, кто играет и само название. «Челюсти».
-Это что же, фильм про акулу-убийцу? – спросил он у соседа слева – парня в очках. Тот кивнул, и показал большой палец, мол, здорово, что это так. Марк, в свою очередь, сморщился и тоже показал палец, но он у него получился вялым и безжизненным, как вареная морковь.
Он вспомнил, как он смотрел этот фильм в детстве, и как родители отворачивались, в то время как все младшее поколение боялось моргнуть и пропустить хотя бы один кадр из фильма. Эту кассету передавали из рук в руки, и занимали очередь, чтобы взять домой. И когда они собрались всей семьей у соседа, который щедро устраивал кинопросмотры, помнится, ели белый хлеб с солеными огурцами, то мама ушла через десять минут, сестра через двадцать, а он просидел до конца, завороженный тем, что увидел на экране. И сейчас, когда белые буквы заполнили черный экран и морские волны стали набегать на берег…
-Постойте, но фильм должен быть цветным, - подумал Марк. Он оглянулся по сторонам и увидел, как девушка щекочет парня, а тот смеется, просыпая ведро с поп-корном, рядом с ними сидит дама с собачкой, пытающаяся вырваться из цепких рук хозяйки и попробовать кукурузные шарики. Он приподнялся, и обратил внимание, что в темноте все люди в зале какие-то блеклые, точнее…бесцветные или еще точнее черно-белые. Понятно, что все шло от экрана, и если бы показывали красный фильм о помидорах, то все зрители были кроваво-красными.
-Человек-гора, - сказал мужчина с пакетом кефира, - сядьте.
Марк сел, точнее впился в кресло, и стал смотреть фильм. На экране плавали акулы, Их было несколько. Они плавно скользили по воде, проглатывая пространство ради одного – нырнуть как можно глубже, опередить соперничавших рыб и стать в этой стихии первым. Серая вода с белыми пятнами неважно смотрелась, и было непонятно, что произошло, откуда у них такая пленка.
-Вы не знаете, отчего этот фильм черно-белый? - спросил он, обращаясь к соседу слева. – Помнится в детстве, когда я его смотрел, он был цветным. Точно помню. Тогда не так много было цветных. Неужто, перекрасили?
Парень в очках посмотрел на него так, словно Марк задал вопрос повышенной сложности и, чтобы получить ответ, нужно проштудировать не одну энциклопедию, а в таких условиях это сделать невозможно. А последняя шутка вообще осталась без внимания. А зачем? Когда у соседа другое, он расстегнул штаны… в ущелье помещена трубочка, и он поглощает что-то из вскрытого замка.
Марк резко отвернулся. Он впился в экран, и стал следить за сюжетом. На экране продолжали плавать кровожадные монстры. Правда, в тот момент, они выглядели как танцоры, виртуозно исполняющие танец под музыку Уильямса. Неожиданно сверху появились люди. Без масок, без специального обмундирования. Они были в неглиже, в чем-то вымазаны. Он стремительно вошли в воду и направились к акулам, совершено без страха.
-Куда они? – задался Марк вопросом. Он снова вскочил, и попытался найти хоть одного человека, который его услышит. Но все цепко держались за происходящее на квадратной ткани, и не внимали его хаотическим движениям. Кроме одного человека, который не мог смотреть на это спокойно.
-Человек-гора, я тебя сейчас посажу другим способом, - прогремел голос за спиной. – У меня собака послушнее, чем ты.
-Да, но люди не должны так себя вести, - начал Марк и почувствовал, как крепкие руки вцепились в плечи, и насильно усадили в кресло. Марк замер и увидел, как человек в воде открывает рот, у него обнажается ряд зубов, непохожих на человеческие. Это были клыки в форме дентиновых конусов на верхних и нижних челюстях. Человек подплывает ближе к акуле и кусает ее, вырывая огромный кусок мяса. Акула извивается, и бросается в сторону, но ее настигает другой пловец. Повторный укус – попытка побега - третий пловец добивает ее с чавкающим звуком, молотящими движениями клыков.
-Что это? – испуганно сказал Марк, и схватился за обшивку кресла. - Это другие «челюсти». Другие.
Он зажмурился и сполз по сидению, оказавшись впритык к обшивке вплоть до макушки. Нестерпимо зачесался нос, и этот точечный зуд прошел волнами по коже шеи, опустившись спиралями по торсу и съехал бархатным прикосновением по бедрам, до самых стоп.
Когда Марк открыл глаза, на него смотрели студенты. Его студенты. Те, которым он преподавал, чинно прохаживаясь между рядами и высокомерно оценивая знания того или иного отпрыска. Трое ребят подошли, потрогали его лоб. Показались руки с компрессом. Один протянул ваточку с резким запахом. Одновременно охладился лоб, и Марк почувствовал неприятное жжение в носу.
- Вдохните, - сказал один студент писклявым голосом. – Вы не бойтесь.
Марк очнулся. Он закричал как подорванный. На него смотрел мужчина с короткими волосами, растрепанными от испарины, двигал желваками и крутил ключами то ли от машины, то ли от какой-то двери.
-Не открывайте рот, не надо, - закричал Марк. - Я не хочу!
-Что с вами? – спросил тот. Он засунул руки в карман, и продолжал орудовать с ключами, как будто двигались не руки, а сами ключи, приводя в движение весь остальной механизм.
-А? – вскочил Марк. – Кто вы? Что я здесь делаю?
Марк понимал, что задает слишком много вопросов, но чувство самосохранения обычно вызывает обморок, агрессию, выяснение малейших деталей, что и было в данном случае.
-Я администратор, а вы…вы уснули, - сказал мужчина с ключами. - Из-за вас пришлось приостановить сеанс. Но так как вы были единственным в зале, мы никому не помешали. Обычно мы просто выводим человека, но вы вели себя слишком нестандартно. Мы уж подумали, что все загнется старичок….
-Как единственным? – переспросил Марк. - Когда я сидел в зале, перед сеансом, некуда было сесть. Рядом со мной сидела полная дама. Я еще подумал, что мне придется выходить, чтобы она вышла. Но лучше было бы ее сдуть, но как?. Она может все доказать. Где полная дама? И парень в очках. Он расстегнул штаны и…а человек с жирафом? Да, еще была парочка с поп-корном. Они целовались, а кукуруза сыпалась. Красиво, но песик-то все вырывался.
-Спокойнее, спокойнее, - добродушно произнес администратор. – Не надо нервничать. Мы сейчас разберемся.
-И про какого старичка вы сейчас говорили? – неудержимо произнес Марк и понял, что потерял голос. То есть он не мог кричать, так как возникло слишком много спазмов, которые обезоружили его голос.
-Тихо, - продолжал говорить мужчина с широким лицом.
-Я не уйду отсюда, пока мне не скажут, что здесь происходит, - нервно истерично прошептал Марк. – Почему вы меня окружили. Отчего перестали крутить кино? Да, почему оно у вас без цвета? И почему люди жрут акул, а не наоборот?
-Да, но у нас ретро-кинотеатр, - сказал мужчина, делая какие-то незамысловатые жесты. – Поэтому все в двух цветах. Что касается акул, так это бывает, когда наступает переутомление.
-Да перестаньте из меня делать идиота, - вскрикнул Марк и его голос прозвучал, как пущенная стрела в полнейшей тишине. – Я пришел в кинотеатр, а мне показывают полную чушь. Куда-то исчезли все люди, наверняка они поняли, какую туфту вы им подсовываете и ушли, не дождавшись финала. Черно-белые акулы. Бред! Верните деньги, или я буду жаловаться.
-Сейчас приедет человек, - спокойно произнес человек с ключами. – Он вам поможет разгадать загадки.
-Он что мастер по шарадам? – скептически произнес Марк.
-Правильно, - игриво сказал администратор. – Лучший в своем деле. Вы немного подождите.
Марк стер пот со лба тыльной стороной ладони, обратил внимание, что на руке кровь. Он прислонился губами к ране и стал всасывать избыток соленой влаги. На лице отобразилась гримаса с масочным оскалом.
-Этого не может быть, - произнес он.
-Что? – настороженно спросил мужчина. – Подождите. Док…специалист вам поможет.
-Я что с ума сошел? – спокойно спросил Марк. – Так я вам отвечу, Просто и ясно. Не надо специалистов. Они все сами того. А я пошел. Меня дома…в общем я должен идти. До свидания.
-Вы не должны, - сказал администратор, пробегая глазами по пространству зала, нацеливаясь на выход.
-Действительно, - сказал Марк, – я никому не должен.
Он вышел на улицу. Улица зудела. Парень в джинсовом комбинезоне бурил мостовую, при этом так напрягаясь, что с него катились капли и он изредка ловил их тут же стряхивал, словно боясь, что они упав, вызовут нарушения в его работе. У Марка болела голова. Он знал, что понедельник продолжается, что этот бесконечный день наверное когда-нибудь и закончится, но у него был сонм сомнения, что это не случится никогда. Постоянные препятствия, барьеры, люди. Он шел по дороге, которая в конце концов должна привести его к дому и чувствовал, что ему не хочется идти. Марк остановился, вскинул голову вверх, посмотрел на небо, и сделал резкий выдох, как делают обычно после приема внутрь чего-нибудь крепкого. Затем присел на скамейку, остановил парня, попросил сигарету, прикурить, попросил еще одну и вытянулся так как не делал это дома. Мимо шли люди, собаки, ехали автобусы, плыли облака…
Понедельник 18:45
Марк любил возвращаться домой. Он радостно шел по взъерошенной травянистой тропинке, перепрыгивая мелкие препятствия, в виде мелких камней, сломанных веток и пластиковых стаканов, как школьник, получивший пятерку, в предвкушении рассказать об этом маме. Работа ему приносила удовольствие, и отведя часы с отзывчивыми студентами, он шел домой, понимая, что как это хорошо, когда тебя ценят, и говорят в курилке о тебе как о «хорошем преподавателе». Он приходил домой, его встречала заботливая жена, целовала его в щеку, брала у него портфель, и помогала снять плащ, в то время как сын приносил отцу тапочки. Он проходил на кухню и шикарно накрытый стол и таинство ароматов…
Так ему хотелось думать. Но если пропустить эту фразу сквозь реальную призму восприятия жизни Марка, то эта картинка выглядела бы так:
«Марк не любил возвращаться домой. Он еле волочил ноги, когда шел по тропинке, ведущей в их старому дому. Дом достался ему от деда, который умер здесь, пролежав в постели около двух недель. Он не любил это ветхое строение, в котором все было неисправно – от проводки до канализации, и постоянно пахло гнилью. Ему казалось, что этот дом уже наполовину сгнил, что этот опасный вирус распространяется все больше и еще немного, как он рухнет, однажды ночью, и они все будут погребены под наследством дедушки».
Где-то так. Марк вернулся, После длительной прогулки, в которую примешались категории маразматиков, решившие свести его с ума в одночасье и стать его маниакальным бредом. Но, открыв дверь, дважды роняя ключ, он, ругаясь, вошел и уже на пороге понял, что гниль стала распространяться с удвоенной скоростью. Эти мысли были оправданы и то, что у него было в голове, нематериальное, фантомное, – это одно, а то, что он ощущал, рецепторами носа и сетчаткой глаз – другое, плотное, с белой оболочкой, В прихожей стоял дым. Марк ринулся на кухню, где, по его мнению, мог быть оставленный чайник, подумав, что следующим пунктом будет спальня, где стоит гладильная доска с утюгом, ну и потом на балкон, где мог воспламениться охотничий порох.
За столом сидел сын и ел пельмени. Он широко развернул газету, и причмокивая от удовольствия, бороздил глазами объявления. Отца он заметил не сразу.
-Две тысячи, - бурчал он, сквозь волокна теста и мяса, - не пойдет. Вот еще три, катитесь. А вот еще. Без цены. Нужно позвонить. Или ищем дальше. Полторы. Во, класс!
Роберт достал из-за уха карандаш, обвел объявление, погрыз деревянный кончик и обвел еще одно объявление. За это время он умело орудуя вилкой, закинул в себя три пельменя и прожевывая рисовал серые круги в газете. Он вскинул голову, с задумчивым видом.
- А, папа, - воскликнул он. - Я думал, что ты будешь позже, и я успею перекусить. В смысле, конечно здорово, когда мы все собираемся вместе, но тут такая штука. Мне нравится ужинать дважды. Сперва один, потом вместе. Один я наемся, а потом, второй раз, уже вместе, чтобы не тратить время на еду, я разговариваю. Но не всегда удается. Сегодня, думал удастся.
Роберт всегда встречал отца пулеметной очередью слов и странно, что Ольги не было рядом. Обычно она не пропускала такие моменты и тоже нагружала мужа уже с порога.
Роберт отложил газету, свернул ее, и приготовился слушать отца. То, что он хотел сказать, он сказал. Теперь его очередь. Он смотрел на Марка, спокойным, лишь немного возбужденным видом, как будто ничего не произошло и то, что клубы дыма в этом доме – в порядке вещей и не стоит паниковать. Но следующий диалог должен был состояться, хоть и Марк не был расположен к нему.
-Сжег чайник? – спросил отец.
-Нет, - ответил сын.
-Яичница? – сделал еще одну попытку Марк.
-Не догадался, - радостно произнес Роберт.
У сына была привычка не говорить причину сразу, а ходить вокруг и около ответа, не смотря на то, что отец настойчиво требовал, и перечислением лишь показывал силу своего желания.
-Утюг? – из последних сил выдал отец.
-Еще, еще, - развлекался сын. Но он конечно не догадывался, что роняет последнюю каплю в чашу терпения. Конечно, он обратил внимание, как папа оседает на стул, и крепко сжимает вилку, так, что вены выступали на висках, но не придал этому значения, так как понимание того, что детям пусть не все дозволено, но намного больше, чем взрослым, его грело.
-Черт побери, может быть, ты мне все же скажешь, что здесь горело или будешь продолжать трахать мне мозги? – взревел Марк.
Роберт замер, он не успел проглотить один разжеванный пельмень, тот просто выпал из его рта, как и вилка, - сперва на стол, потом по коленям на пол.
-Решил проверить, как горит джинсовая ткань, - едва слышно произнес он.
- Зачем? – продолжал неистовствовать отец. – Зачем, черт бы тебя подрал? –Он сорвал с себя плащ, бросил его на стул, взял Роберта за плечи и уже более спокойным тоном спросил, - Зачем?
-Пацаны говорят, что в настоящей джинсе не страшна никакая температура, - сказал сын. - Но обманули.
-Обманули, - засмеялся Марк, отпустил Роберта, сильно стукнул по столу, и забился в истерике. – Всего-то навсего обманули. Ой, не могу. Они взяли и обманули. Сказали, жги джинсы, а он и рад. Будешь осенью в шортах ходить, да?
Марк стучал по столу, и смеялся, Роберт смотрел на него, и скривил губы, готовый расплакаться. Он приложил ладони к столу и осторожно, не очень сильно хлопнул по нему.
-Папа, ты пельмени будешь? – робко спросил Роберт.
-У меня сердце болит… - тихо произнес Марк. – Оно у меня сегодня сплошь утыкано иголками. Я даже и не знаю, стоит ли вытаскивать. Как оно больнее, с иглами ходить или с дырками от них? Не знаю, сынок, не знаю…
-Валерианку? – спросил сын. Он не расплакался и, теперь понимая, что отец только что вернулся с вершины злости и безумия, и вряд ли сможет повторить, поэтому осмелел и хотел помочь.
-Открой окно, - сказал отец. – А лекарство я не пью. Никакое. Ты же знаешь. Они нас травят ими.
Роберт кивнул головой, подошел к окну, отвернул шпингалет, отпустил вниз, и замер.
-Что там? – нетерпеливо спросил Марк. Он нашел на столе стакан холодного чая, и отпил из него. Чай был сладкий. Такой Марк не любил.
-Мусороворы, - прошептал Роберт.
-Да черт бы их подрал, - крикнул Марк, и подбежал к окну. Два человека в черном взвалили на себя по мешку и осторожно переступая, чтобы не шуметь, двигались к выходу. – Стоять!
Воры вздрогнули, остановились, один из них бросил мешок, другой, ругаясь на первого, побежал с грузом, не слушая Марка.
- Проваливайте! - крикнул он. - Вам что больше негде его воровать? Есть городская свалка. Положь, кому сказал! Не слышишь. Щас порох достану, и тогда берегись.
Марк лишь показывал в окне, что у него есть ружье и что он может зарядить его порохом, если того потребуют обстоятельства. Он вскидывал воображаемый предмет на плечо, целился, правое плечо дергалось от отдачи, и он радостно хлопал в ладоши, радуясь, что попал в цель.
Люди-тени равнодушно отнеслись к этой пантомиме, и исчезли в сумраке, оставив один мешок вместо двух.
-Пап, я не понимаю, - сказал Роберт. - Они воруют мусор. Му-сор. А не что-нибудь ценное. Не велосипед, не грабли. Обычный противный мусор, который никому не нужен. Оказалось, что нужен, да. Но ведь мы все равно его выкидываем. Так, наверное, пусть воруют. Нам же легче.
На кухне были грязные стены, и отец обратил внимание на паутину в самом углу, над плитой, где мумия паука и мухи намертво застыли в склизком склепе. Он хотел крикнуть еще в пространство застывшей улицы и, наверное, вышли бы соседи, наверняка, баба Лена, постоянно беспокойная, стала бы звонить, тревожась за оставленный на улице велосипед и газонокосилку.
-Если они посягнули на мусор, - сказал Марк, - то они могут посягнуть и на что-нибудь другое. Мне не жалко картофельной шелухи и пустых пакетов от печения, пусть берут, но ведь можно попросить об этом, а они забираются за ограду и воровато озираясь хватают мешки. А когда задевают за ограду…
-Ой, - воскликнул Роберт. – Хоккей на мусоре. Каждое утро. От него костюм пахнет неприятно. Не все замечают, но мой соседка воротит нос. Говорит, что я пользуюсь дурной водой. Так и говорит. Дурной.
-Да, - ответил Марк. Ему хотелось спать, но для того, чтобы спокойно лечь, он понимал, что должен узнать, кто где будет находиться в тот самый момент, когда он займет горизонтальное положение. Этот склеп его тревожил. Муха пытаясь вырваться, оставила там свое крыло, но паук не дремал и пустил свои ядовитые слюни в беглянку. Ему удалось взять от нее все. Та была маленькая и сухая как декоративный цветок. Сам паук погиб при попытке скрыться в своем домике. Но такие дома, как у него, не совсем надежны. - Где мать?
-Спит, - ответил Роберт. Он еще надеялся, что мусороворы объявятся, вернутся за вторым мешком, поэтому не отходил от окна.
-Спит? – переспросил Марк. - Она может спать, когда здесь такое…дым кругом, снуют воры.
-Она устала, - сказал Роберт. – У нее сегодня важный день. А я нарисовал…
-Не сейчас, - сказал отец. Марк расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, но это получилось не осторожно, и миниатюрный пластмассовый диск сорвался с окружных канатов, покатился в сторону холодильника, и исчез в его пространстве. – Черт, все держится на соплях.
-Папа, - сказал Марк, присел на корточки и стал искать потерянный предмет. – Сейчас, мы его найдем.
И, правда, проползав на коленях не более полутора метров по периметру, Роберт вскинул зажатый кулак и радостно улыбнулся. Марк равнодушно взглянул на попытку Роберта услужить отцу, чтобы тот, хоть краем глаза взглянул на его творчество. Но Марк сейчас был не способен внимать детскому вольнодумию.
-Извини, - произнес он, - но мне нужно прилечь.
-Но еще очень рано, - воскликнул Роберт. - В это время никто не спит. Даже баба Лена. Она гасит свет около девяти.
-Это тебе так кажется, что никто, - произнес Марк. Ему показалось, что он не говорит, а просто думает и сын понимает его эти думы без проблем. - У меня сегодня был тяжелый день, и я хотел бы запереться в комнате, чтобы никто не побеспокоил. – И убери этот могильник из кухни. В углу.
Марк прошел в коридор, отпираясь на стены, ненароком задел картину с изображением загорающей семьи и подумал, что солнце очень плохо влияет на кожу, что нужно больше бывать в тени, и это рисунок и не более того. Неожиданно у него закружилась голова, и он осел на ковровую дорожку, переводя дух. Марк сидел и все, что было над ним - этажерки, столы, статуэтки диких животных, и керамическая люстра, темнело. Он устал. Он сидел на поруганном основании и вспомнил, как по этому коридору убегал от своего отца. Зачем? Отец хотел сделать ему подарок, но Марку тогда казалось, что мало сделать подарок, необходимо еще и догнать именинника. Он убегал по скрипучим половицам, непрерывно смеясь, а отец, спокойно шел, зная, что сможет настигнуть сына в его комнате. Поднявшись на самую вершину (так ему казалось, что комната – это вершина), Марк-юный чувствовал себя спокойно. Он любил высоту и то, что порой приходилось лазить домой через окно – например, когда дома никого, а ключи оставил в прихожей, воспринимал с энтузиазмом, видя в этом приятное приключение. На плинтусе была зазубрина. Он сделал перочинным ножиком, английскую букву Z – хотел выместить злость таким образом. Его назвали маменькиным сынком. Не мама и не папа. Дворовые ребята, а потом и одноклассники. Причина веская, чтобы вывести лезвием этот знак. Он был любимчиком в семье. К нему относились хорошо, но однажды родители просто исчезли из его жизни. Ребенок, привыкший к роскоши, постоянному вниманию, остался один. Он воспитывался дедом, а отец и мать, как выяснилось, уехали на заработки в Европу (куда точно он до сих пор не знает). Дед ему рассказывал обо всем, Марку нравилась та пища, которую готовит дед, и, когда в свои девяносто три года, старик отходил в вечный сон, внук сидел перед ним и спрашивал о том, знает ли тот адрес, по которому проживают его родные. Дед не знал. Единственное, что связывало его с родителями, это телефон, и звонок, который мог прозвенеть в любую секунду. Они не приехали. Не смогли. Наняли по телефону няню, успокоили Марка, как могли и отец ввернул, что деду сейчас лучше там, и мальчик все никак не мог понять, как может быть лучше там, где ничего нет, когда все, кого ты любишь остались здесь и ты стал духом, который ничего не может – ни есть, ни пить, а только наблюдать. Что он такое говорит? Разве Марк может сейчас быть один? Ему нужны мама, папа и это же так естественно. Почему они не едут? Он плакал два дня, по прошествии которых пришла пожилая женщина с рябым лицом. Она спросила, как его зовут и где находится кухня, и дождавшись ответа, направилась туда и сразу же загремела посудой. Она его воспитывала до совершеннолетия, намекая ему на то, что она заслужила часть дома. Но Марк думал иначе. Он ждал, когда вернутся родители, и только когда ему исполнилось двадцать, узнал, что его родителей давно нет в живых, погибли в горах лет десять назад, а дядя, родной брат отца все боялся сообщить об этом ребенку.
Он поднялся, и преодолел оставшееся расстояние. Вошел в комнату, лег на кровать, и только голова соприкоснулась с подушкой, уснул. Ему снился тот момент, когда отец поглаживал его по голове, а мать держала за руку. Но было еще что-то. Яркое и невозможное. Перед ним стояла Ольга. На ней был розовый купальник, и она стояла в демонстративной позе.
-Что это? – спросил Марк, очнувшись от приятного сна. Сколько раз ему приходилось сегодня пробуждаться и всегда это выходило экстравагантно.
-Новая модель, - произнесла жена. Из дальней комнаты, для гостей, звучала музыка, и она продефилировала прямо оттуда. – Оцени! Сегодня прошла презентация и я немного выпила. Но ты на это внимание не обращай. Оцени белье.
-Что ты от меня хочешь? - вяло пробурчал Марк. – Не понимаю.
-Тебе хочется сорвать с меня трусики, а? – прошипела жена, - А лиф? Мне кажется, что мне в нем жарко. Ну, пожалуйста, прикоснись ко мне. Ты так давно ко мне не прикасался.
Его как будто ошпарило. Время, которое он провел в тишине, было недостаточным и слова, которые шли в нагрузку с прикосновением и цветочным запахом, вызывали негативную реакцию.
-Убери от меня! – крикнул Марк и оттолкнул Ольгу. – Не то я за себя не отвечаю.
Он повернулся на живот, и накрыл голову подушкой, стараясь не смешивать чистое дыхание с ароматом дешевых трав.
- Мужчина, который не любит украшенного женского треугольника, достоин жалости, - сказала Ольга, и хлопнула его по ягодицам. Марк вздрогнул.
-Мне нехорошо, - сказал он. – Ты не понимаешь, как мне нехорошо.
-Да что с тобой? – спросила Ольга и легла рядом.
-Мне…- сказал он, - все плывет и люди, и дом.
-Ты снова пил пиво? - спросила Ольга. – Я же тебя предупреждала. Тебе доктор, что сказал? Будешь пить, встретимся на кладбище в скором времени. Пиво для тебя все равно, что серная кислота. Ты же знаешь об этом.
-Знаю.
-Тогда что?
Марк молчал. Он чувствовал, как жена нежно поглаживает его по спине, как ее рука, проникает под рубашку, и начинает плыть по спине по хаотичной траектории. Он вздрогнул, хотел приподняться, но крепкие ягодицы прижали его к кровати, не позволяя шелохнуться. Она была сильнее. Во всяком случае, сейчас. Она стала двигаться, содрогаясь от прикосновений, от частоты, которую она выбирала сама, по мере своего возбуждения. Она схватила его ремень, хотела одним движением сорвать его, но Марк ее остановил:
-Не надо. Я этого не хочу.
-Ну давай, - прошептала она и укусила в ушко. – Тебе это понравится. Тебе это точно поможет.
-Нет, - отмахивался Марк, приподнимаясь с кровати и отходя к двери.
-Ты как старик, - произнесла равнодушно Ольга
Он выбежал из комнаты. На повороте столкнулся с Робертом, тот вешал картинку на стену. На ней был мужчина с бородой, напоминающий…Черномора. Он летел в небе, и подыскивал жертву.
-Пап, - робко сказал Роберт.
-Мне некогда, - ответил Марк.
-Пап, а ты что старик? – спросил сын.
-Отстаньте от меня. – крикнул мужчина и вбежал в изолированное помещение. Он хлопнул дверью, и оказался в замкнутом пространстве ванной комнаты.
В зеркало на него смотрел совершенно другой человек. Лампочка моргала и торопила вошедшего. Свет то появлялся, то снова пропадал, как человек в коме. В зеркале пятнами складывалось лицо. Новые складки – одна переходит в другую, целая паутина из неровностей. Он включил воду, намылил руки и покрыл кожу лица пенным раствором. Мыло попало в глаза и неприятно покалывало. Он растер лицо с сильным нажимом, надеясь, что эти движения помогут сгладить неприятные борозды на коже. Он намылил еще раз и еще. Вода бежала и на кафеле нарисовалась картинка из выпуклых капель. Марк был в тонких носках. Они наполовину намокли, но он не думал об этом. Он смотрел в глаза, и пытался найти причину своего удручающего состояния.
- Молодо выглядите, - вспомнил он, - Так всегда отзывались о нем при первом знакомстве. И не дашь. Так было раньше. Хорошо выглядите, - говорила соседка. На что он отвечал: - А как же я должен выглядеть в двадцать два. А в ночном клубе, когда было всего восемнадцать лет, к нему подошла девушка-администратор, не поверив, что Марк совершеннолетен.
Он ничего не принимал, не вел здоровый образ жизни – пил как все изредка, в меру, но и не ограничивал себя ни в чем, не подвергал свой организм заморозке. Ему казалось странным, что люди натягивают свою кожу, стараются продлить свою красоту – для газет, телевидения, друзей, испытывая при этом неудобство – натянутая кожа зудит, глаза еле открываются, а друзья посмеиваются за спиной, хотя публично расхваливают ее преображение, как чудо.
Ему казалось, что человек должен меняться естественно. Растет борода – хорошо, хочешь брить – брей, нет – опускай, хоть до пояса, появилась седина – ничего страшного, не надо выдирать каждый седой волос или закрашивать целую прядь, пусть белая известь ложится на голову, покрывая до самых кончиков – это естественно. Появились морщины – так надо. Разве можно погладить то, что образовалось от бесконечного говорения, эмоций – положительных и не очень. Каждая морщинка – это память, а с памятью нельзя так просто…
-Пусти меня, - услышал он за дверью.
Марк не хотел открывать дверь, но понимал, что жена может подумать, что угодно и вряд ли позволит ему сидеть с включенной водой долгое время. Вызванный МЧС и снесенная с петель дверь, чтобы потом принимать душ, укрыв свою видимость полиэтиленом.
Он открыл, Ольга резко распахнула дверь – она была одета, банный халат, что–то из нового – преобладание красного и пестро-желтого, было понятно, что презентация по-домашнему окончилась, встала в стойку, смерила взглядом происходящее, и сказала, выключив бегущую воду:
- Старичок.
Марк посмотрел на свое отражение, которое за те мгновения, которые он был взаперти, стало самостоятельным и. казалось, редеет в моргании лампочки.
- Да, - ответил он.
-Лампочку придется заменить, - прошептала она.
-Только не сейчас, - тихо сказал он. - Мне кажется, что если я это сделаю сейчас, то обязательно коротнет. Есть такое предчувствие. Еще мама мне говорила, что мне надо избегать электрического тока. Он может меня убить.
-Да что ты такое говоришь?! – воскликнула Ольга, и обняла Марка. – Мой старичок, добрый и милый.
-Это правда, - сказал он. - Спроси у… - он осекся, понимая, что спросить будет не у кого.
-Да не буду я ни у кого спрашивать, - недовольно сказала Ольга, то ли специально не поняла или это произошло случайно, - Если я буду слушать все, что говорят вокруг, придется весь дом обезопасить.
Ольга обняла Марка, и поцеловала в лоб. Он зажмурился от неожиданности. Послышался стук.
-Вы здесь? – послышался голос Роберта.
-Да, мы здесь, - ответила Ольга. – Чиним лампочку.
-Мне стало страшно, - сказал сын. - Можно и я к вам?
-Да, заходи, - сказала женщина, и открыла дверь. Марк так и сидел с зажмуренными глазами, когда вошел Роберт. Он хлопнул дверью и лампочка, моргавшая все это время как больной с коньюктивитом, ослепла совсем, погрузив семейство вот тьму.
-Вот и лампочка погасла, - сказала Ольга.
-Я принесу свечку, - сказал Роберт и собирался выйти.
-Не надо, - удержал его отец. - И так хорошо.
-Но мне страшно, - сказал сын.
-Возьми меня за руку, - прошептал Марк и протянул свою ладонь
-У тебя такая шершавая рука, - недовольно воскликнул Роберт. - Почему?
-Возьми за рукав, - сказал Марк, втянул руку в рукав рубашки, оставляя только материал для охвата.
-Такие руки только у водителей, тех, кто занимается тяжелой работой, - сказал сын. - Правда, мама?
-Да, сынок, - согласилась Ольга.
-Так почему у папы руки такие? – настаивал Роберт. Он же преподает. У нас в школе у всех учителей гладкие руки, кроме учителя труда. Я их правда не трогал, но со стороны тоже видно.
- Это с рождения, - сказала Ольга, - Как у черепахи панцирь. Так и у отца.
Отец тяжело дышал. Казалось, что где-то рядом вулкан, готовый прорваться. Дыхание учащалось ежесекундно.
-Это сказки, - сказал Роберт, усмехнувшись. – Все намного проще, чем вы думаете. Просто отец стареет. Я помогал переходить дорогу одному старичку, Он держал меня за руку, крепко и пока мы шли, я ощущал неприятное ощущение – пальцы с зазубринами и многочисленные складки. Фу, неприятно. Он, конечно, меня поблагодарил, но я впредь не помогаю старым людям.
-Да что вы все подговорились, - воскликнул Марк. Вулкан прорвался, лава заполнила крохотное пространство и рвалась наружу.
-О чем? – не понял Роберт.
Марк вскочил, дернул дверь так, что слетело висевшее полотенце и шайка и направился к выходу. Он спустился по лестнице, вышел на крыльцо, включил свет. Было прохладно. Недавно прошел дождь, и водяные потоки не переставали течь по желобам, стекая в пойму реки. В черной краске дерев светился огонек – заблудший автолюбитель, застрявший в грязи или же настойчивый донжуан, которому непогодица помогла осуществить задуманное. Марк присел на скамейку, прицепленную к столбу цепочкой с замком, чтобы никто не смог посягнуть на нее. Хотя скамейку ночью заносили в дом, и эта цепь была скорее для дневных воров, которых было не так много, но сегодня про нее забыли и она мокла под дождем как и все остальное – машины, деревья, забытые игрушки на детской площадке.
-Что с тобой? – на крыльцо вышла Ольга.
-Оставь меня в покое, - ненавистно произнес Марк.
-Ты уверен? – спросила женщина.
-Да, я уверен, - ответил мужчина.
-Кофе? – она сделала попытку.
-Покой! – ответил он на это.
Ольга ушла, и Марк заметил, как в окне появился сын. Он смотрел на отца. Потом он прислонил к окну картинку.
-Тьфу, - разозлился Марк. Роберт исчез в окне. – Надо выпить.
Он дошел до магазина, не обращая внимания на дождь, капли которого проникали за шиворот, но ничего кроме легкого подрагивания не вызывали. В магазине напротив он купил бутылку портвейна, и на обратной дороге, не дожидаясь когда зайдет под козырек, откупорил ее, с трудом сорвав пробку и жадно прильнул к горлышку. Спирт потоком хлынул в обезвоженный организм и покрыл дневные отголоски потоками волн, бьющими о камень.
В окне появились Ольга и Роберт. В другом окне новенький и девушка с собачкой из кинотеатра.
-Черт, так и с ума сойти не долго, - воскликнул он.
Он вошел в дом, не желая заходить в спальню, чтобы аромат духов и прочей косметики не перебивал его состояние чем-то непонятным, лег в зале и стал наблюдать за огоньком вдали, который четко просматривался отсюда. Огонек не менялся, через пять минут задвигался, потом резко остановился и потух. Марк уже этого не видел, так как крепко спал. Он не слышал, как Ольга говорила о моркови, которую нашла в его сумке.
Вторник 8:25
-А где пепе-льница…? – послышался голос из ванной. – Ага, поставила.
Вода бежала по расслабленному телу и укрытие, которое регулярно позволяло вставать под холодный душ без укора, сегодня таило в себе что-то неуловимое. В ванной не было света, но было окно и преимущество перед городской формой жизни, ограниченной стенами и площадью, сейчас чувствовалось особенно.
-Полотенце висит за окном, - продолжал развивать свое неприятие субъект в ванной. – Мне что голышом к окну подходить, чтобы его взять? Не слышу, да или нет? Что за гул? Это же вода.
Марк подошел к окну и увидел, как соседи, уже довольно пожилые – под шестьдесят, а то и больше, выносят мебель. Мужчина взвалил на себя неуклюжее кресло, и перевернутый предмет ножками в небо вызывал неприятные чувства. Женщина постаралась ему помочь – она хваталась за ножки, отклоняла спинку, груженный ругался, а женщина всплескивала руки и ужасно нервничала.
- Забавная картинка, - подумал Марк, и хотел было крикнуть жене о том, что происходит в окне, но вовремя вспомнил, что забавнее выглядит он – голышом, на фоне журчащей воды пару минут назад и сейчас около окна. Перед ним не толпа студентов, да и он сам не в костюме. Какую бы лекцию смог прочесть в таком виде преподаватель по религиоведению? О том, как выглядел Адам?
Он провел ворсом полотенца с утренней прохладцей по телу – от лица к шее, совершая плавные движения, словно натирал дорогой сосуд, сильно надавил на грудь, так что смог остановить дыхание на два мгновения, уронил руку на живот, продолжил стирать с себя капли, половина из которых испарились естественным образом. Ему стало лучше. То, что было вчера, он практически не помнил. Немного болела голова, как после изрядной порции пива и информации в виде развлекательного кино и популярной музыки. Все, что было вчера – нужно забыть. Он сам был магнитом, и притянул ситуации, людей и в итоге…не все так страшно. Сегодня нужно избежать всех и каждого. Студентам не давать слово, и говорить только самому. Выдержать один только день. Больше ему не понадобиться.
За дверью послышалась возня, словно скрепкой пытались открыть дверь.
- Кто стучится в дверь ко мне? - спросил он игривою.- Почтальон, рыбак, сапер, санитар, палач, лифтер?
Возня продолжилась, но ответа Марк не услышал.
Он обернул полотенце вокруг торса, и открыл дверь. За дверью никого не было. Он прислушался к эху, которое могло рассказать об истории минутной давности, сохранившая отголоски шагов. Эхо вело себя скрытно, и Марку удалось лишь разобрать тиканье часов в спальне и музыкальные аккорды классики из комнаты сына.
Он прошел к сыну и увидел, как тот лениво натягивает кальсоны. Роберт его заметил, хитро улыбнулся, и поднял руку. Марк поприветствовал его тоже и хотел было сказать, что мужчины носят кальсоны только в пятидесятиградусный мороз, но вспомнил про свое решение и не стал ничего говорить. Сын не ожидал такого безмолвия со стороны отца и был уже готов отразить удар, но всю энергию выместил в попадание в норку змеевидных зверьков, которые не хотели лезть в душное и темное помещение, так как было жарко и, казалось, что дом топится непрерывно.
Марк вышел на крыльцо. На полу валялась пустая бутылка из-под портвейна. Он не помнил, как ее прикончил. Несколько раз просыпался, выходил на балкон, чтобы смочить горло – не больше трех раз, и потом уснул. Подходила жена, что-то спрашивала, шептала так, что ухо болит – слова застряли в слуховом проходе и без прочистки не обойтись, потом сын принес рисунки, положил рядом, и что-то говорил о своем интересе. Слова «завидно» и «поможешь» играли с ним в прятки, выпрыгивая в самые неожиданные моменты – то ли отцу завидно, и поэтому не хочет помогать, то ли завидно сыну, что другие могут, и он обращался к отцу за помощью.
На ветке дуба сидела птица. Ворона, грач…кто еще? Марк не разбирался. Да и желтизна листьев скрывала ее перья, и лишь подергивающийся от напряжения хвост напоминал о себе. Дерево раскинуло свои кроны на всю территорию двора и удачно соприкасалась с кленом, стоящим за его пределами. Там стоял недвижимый мужчина, от него тянулась тонкая нитка, и маленький юркий зверек с поднятой ногой был причиной такой продолжительной остановки.
Марку нравилось, что он может выйти на балкон в таком виде – обернутое полотенце и взлохмаченные волосы. Но все же было в этом что-то запретное – он ступал на отдельное пространство, и у него бешено колотилось сердце, как будто в тени деревьев спряталась не птица, а папарацци, делающий фото на первую страницу в газете.
Марк пнул бутылку, та взвинченная утренним задором хозяина понеслась вниз и опустилась без явных признаков повреждения на собранный вигвам из листьев, которых трепал утренний суховей. На небе притаились два темных пятна, не определившихся в своей перспективе – то ли им расти дальше, то ли исчезнуть, размазавшись по небу.
Марк зашел в дом, зацепился за ковер, сделал выпад в два широких шага, и не удержался:
-Ну что за б…ть, капканы?
Произнес и замер.
-Я говорю, б…во, а не капканы, - быстро сказал он немного громче и стал ждать ответа. Никто ему не собирался отвечать. Дом молчал и лишь Чайковский трелькал в комнате сына наравне с его скрипом, доносившийся с кровати во время одевания.
-Почему сегодня мне никто не пытается возразить, - воскликнул Марк. - Это даже странно. Я привык к этому. А тут такое обхождение.
Тишина стала густой и устойчивой. Марку стало неинтересно произносить фразы – будь они матерного, литературного происхождения, весь интерес в откликах. А когда тебя игнорируют, теряется вкус.
Он прошел на кухню. Посмотрел в угол. Паутины не было. На столе лежала записка.
«Доброе утро. Завтрак на столе. Удачи на работе. Увидимся вечером. Приходи раньше».
Эти обрывистые сухие по наполняемости фразы рассмешили его. Он увидел, как Ольга проснулась ради этого в шесть утра, наделала по дому записок, и теперь, с чувством полного удовлетворения, отсыпается. Но больше всего его рассмешили сырки. Они были упакованы.
-Сырки, в порядке, - прошептал он. - Что же сегодня случилось? Жена решила объявить капитуляцию? Надо ее разбудить. Сперва одеться, потом разбудить. Нет, сперва в спальню.
Марк на мгновение остановился, словно набирал очки для следующего шага и стремительно вышел из кухни. На полпути он передумал и, завернув в зал, где лежал халат, облачился в него. Кода он вышел, опустив голову, стряхивая с себя ночные перья, то неожиданно столкнулся с женой. Буквально столкнулся. Лоб в лоб. Она была одета в пеньюар и выглядела как-то иначе.
-Ты меня напугала, - сказал Марк, потирая лоб.
-Прости, - спокойно сказала Ольга, не предпринимая никаких действий. Она стояла перед ним, как статуя, без движения, и как будто никуда не шла, а уже дошла до нужной точки, и лишь зрачки совершали процессию по окружности глаз.
-Ничего, - ответил Марк. - Просто все как-то странно сегодня. Обычно утро у нас похоже на цирк, а тут филармония.
Женщина кивнула головой. Оба замолчали. Марку было неуютно. Он привык говорить, когда перед ним стоял человек. Ольга себя чувствовала нормально. В коридоре показался Роберт. Он подошел к матери, та обняла его, поцеловала в лоб, и отправила на кухню. Все это сопровождалось жестами.
По дому ходил тихий призрак. Он вырезал всем языки, и учил разговаривать жестами.
-Я же слышу, как ты ходишь, - сказал Марк. – А зачем в двери ковырялась? Пугала?
Жена смотрела на Марка, усмехнулась и таким же образом, как и сына, отправила его на кухню. Марк повернулся. Жена игриво прошла в ванную, включила воду и стала фыркать, довольно плескаясь, забыв о своих утренних обязанностях.
-А как же посидеть вместе за столом? – подумал Марк. – Я привык, что мне наливают чай, смотрят на меня. Пусть как на бога, но я зависим от этих мелочей. Она что меня воспитывать вздумала?
Он хотел постучать в дверь, но передумал, так как это подрывало чувство собственного достоинства – для него было слишком унизительным вести себя так с женщиной. Тогда Марк в очередной раз выругался, только на этот раз не произнося вслух, и тем насыщеннее была его речь
Таинственная атмосфера. Неопределенность. На стене висят картины. Они разговаривают между собой. Но той, что изображен бородатый мужчина, добавилась надпись «Папа на работе». Вокруг нее еще одна, две… восемь работ на ту же тему. «Папа дома чинит пылесос» - разобранный пылесос, с деталями играет котенок. «У папы болит голова» - лежит на диване с удивительно большими ступнями и маленькой головой. «Папа ищет маму, а она спряталась очень хорошо» - мама сидит у папы на шее, а отец ее ищет.
-Спасибо, сынок, - сказал Майкл. – Удружил.
-Не за что, - произнес сын. Он стоял за спиной и наблюдал за ним. – Сейчас я рисую новую. Вот посмотри.
Роберт протянул отцу свернутый листок, сам развернул его, и Марк увидел мужчину, у которого на голове стоит дом, в нем – живут много людей – тяжелоатлеты качают мышцы, женщина в фартуке жарит котлеты, мальчики играют в коридоре в футбол. И всю эту конструкцию герой пытался удержать. У него была палочка и парой скобочек по сторонам можно было предположить, что тело сотрясается от тяжести, а на лице была такая жалкая гримаса, что хотелось плакать.
Он прошел на кухню.
-Сынок…
Ему многое хотелось сказать. Первое, чтобы он снял этот карнавал из пап в прихожей, и чтобы занялся чем-то мужским, например – моделированием – второе. Но тот так мило ковырял ложкой в каше, что он не стал его трогать, и просто пожелал «приятного аппетита». Роберт лениво посмотрел на него, и повторил фразу несколько вымученно.
Ольга присела за стол, налила себе чай, погромче включила радио и стала пить вприкуску с шоколадными конфетами.
-Вы сегодня…- Марк не подобрать нужного слова, но он понимал, что сказать должен и поэтому подбирал фразу. – Вы хорошо спали?
-Да, - сказала Ольга. – Вполне.
-Да, - сказал Роберт. - Мне…пора, - он стал выходить из-за стола, долго, словно не хотел этого делать, но что-то его заставляло это делать.
-Стой, Роберт, - воскликнул Марк, но сын виновато покрутил головой и резко вышел из-за стола. – Стой! – сын остановился, не поворачиваясь. – Что происходит? Зачем вы устраиваете весь этот цирк? Я провинился? Понимаю. Теперь плачу за это. Тоже ясно. Все, я понял. Заканчивайте уже. Со мной все в порядке. То, что было вчера, осталась там же. Как только солнце сказало привет, я понял, что все прошло. Мне хорошо, как никогда. Разделите это со мной.
Ольга называла толстый слой масла на тоненький ломтик хлеба. Она проводила ножом, соприкасаясь его обоими поверхностями о нежный состав, изредка погружаясь глубоко. Неожиданно она положила этот кусок перед Марком, и пристально посмотрела на него.
-У тебя морщинки, - сказала она.
-И это все, что ты мне хочешь сказать? – спросил Марк, немного раздосадованный тем, что его продолжает докучать вчерашний регресс.
Ольга кивнула.
-Ладно, - сказал Марк. – Проехали.
-На трамвае? – спросила Ольга.
-Наверное.
Утро началось, и тучи расползлись по небу, обрекая его гадать минимум до обеда, что будет с ним – скучная нега или бодрящее веселье. Но у Марка было время, чтобы одеться, пройти в парк и соблюсти свое правило, которое он уже немного нарушил.
Вторник 8:55
Марк торопился. Бежал, втягивая воздух через нос, выдыхая ртом, но через минуту устал, и потерял контроль над дыханием. Навстречу шли люди. Он их не знал или только сегодня они казались ему незнакомцами. Женщина в длинном платье, до самой земли, казалось, плывет по неровной насыпи, мужчина в лакированных туфлях, причмокивающий после волокнистого завтрака, частицы которого застряли в зубах, старушка с длиной самодельной тростью. Он думал о странном поведении жены, сына и бежал, чтобы вернуть прежнее? Можно сказать, что он пытался нагнать вчерашний день. Лучше позавчерашний. Тот был менее опасен.
-Не поднимай с земли, - пробурчал старик внуку, который нагнулся, и уже засунул в рот карамельку, по его мнению очень вкусной. Старик последовал за ним, и застыл, так и остался в памяти Марка нагнувшимся стариком. Он едва не упал на мокрый, нечистый песок и уже предвидел взаимодействие горящих рук, ошарашенного лица, взлохмаченных волос и кровоточащих коленок, которые больше всего беспокоили его. Эти частые столкновения дома, во время выхода из-за стола в каком-то мыслительном трансе, и почему-то колени становились на передний фланг и были «удачливыми».
Дети целой гурьбой бежали за воспитательницей. Щекастая дама с красным флажком в руке, вскинула руку так, что можно было увидеть остро наточенный мизинец – этим она хотела показать свое преимущество перед младшим поколением, однако заговорила она с детьми уже более мягко. Дети на нее смотрели, и видели Эйфелеву башню, гору, большое дерево, великана с красными штанишками на палочке. Марк для них оказался бешеным человеком, опаздывающий на поезд, оставивший включенный утюг, кастрюлю кипящей каши или дверь открытой.
-Выше, еще, выше, - кричал парень, в люльке крана, другой же управляя им, высунувшись из кабины, прицеливался, чтобы тот успешно расположился и смог прицепить праздничный баннер с парковыми мероприятиями на стенд со старыми лоскутками рекламы. – Все, хорош! Кнопку то нажми, а то на небо как-то рановато. Давай хотя бы до обеда подождем.
Марк нагнул голову, словно его рост мешал свободно пройти мимо. Ему казалось, что он обязательно заденет верхушкой одну из балок, что чревато неприятными ощущениями.
–Ну что ты, что ты, мил друг, - произнес парень в люльке. – Не тронем. Проходи. Сегодня больно хороший день, да и ты на редкость удачлив.
Это Марка ничуть не успокоило.
-Уда…удачлив, - пробормотал он, не замечая, что у него обильное слюноотделение, которое прозрачными вязкими бусами наградило его в тот момент. –Удар…удод…я удод. Нет, удар…первый, второй…нет…мяч грязный склизкий в лицо…за что, зачем?
Марк вспомнил детство – он стоял на воротах, на второй минуте матча получил мяч в лицо. Он не мог прийти в себя, удар был очень сильный, он упал, сквозь похмелье от сотрясения слышал крики «Мара упал, помоги. Не маленький, сам поднимется. Мара давай, поднимайся!»
Нет…удар…удод..вперед.
Ему было нехорошо. Деревья наклонились, и царапали острыми концами веток воздух со скрежетом, заставляя Марка закрывать глаза. Некоторое время он бежал зажмурившись. Он слышал совершенно другие звуки, словно закрыв глаза, он терял способность слышать, но появилась еще одна волна, неуловимая прежде. Перед этим он увидел коричневую тропинку, покрытую редкими листьями, и приметил выступающие из чащ ветки от деревьев, трав, перемешанных в одно растение – придорожное. Он видел что-то черное, но в памяти этот объект испарился, как неприятное – что сглаживается мыслью-цензором.
-Что за черт,- вскрикнул он, столкнувшись с выступающей черной шляпой, перевернулся через спину, и оказался в кустах, сыром и неухоженным. Поверив целостность костной системы, он поднялся и вышел на дорогу, где, к тому времени столпился народ, чтобы бежать стометровку. Эта тропинка была универсальной – по ней ходили, бегали, с нее сворачивали – стандартно и по примеру Марка, выгуливали собак, детей. Она не имела опознавательных знаков, и это позволило сделать ее такой разнообразной. Старики и молодые, рослые и низкие, худые и полные – готовились к пробежке, разминались, растягивали мышцы. Старик с бородой и шапкой седины на затылке напевал «походную-фронтовую» и тем самым разминал мышцы горла, настравивая всех на боевой лад.
-А ну все за мной! – крикнул старик в синем костюме, похожем на ночную пижаму. На нем были иллюстрации к сказкам или просто отдельно взятые персонажи (зайцы. коровы и кенгуру – сложно было вспомнить и придумать сюжет с этими действующими лицами). – Все те, кому за шестьдесят – за мной! Все те, кому за семьдесят – за мной! Все те, кому за восемьдесят – за мной! Все те, кому, нет еще ста пятидесяти, тоже не отставайте!
Он вел себя молодцом. Ему было явно за пятьдесят, до ста оставались считанные годы, но он неустанно прыгал на одном месте и, казалось, что у него не ноги, а пружины. Сгибались и разгибались…сгибались и…Марк подумал о своих кровоточащих коленях, о хрусте, когда он сидит на стуле в библиотечной зале в полной тишине, где допустим шелест переворачиваемых страниц и все – он переносил одну ногу на другую и о, боже…хруст…неловкий и все как по указке глядь на него…и он был готов сквозь землю провалиться.
И сейчас, глядя на этого моложавого старика, ему становилось неудобно. Ему хотелось забраться в себя, как новый вид страусов, которые голову прячут не в песок, а в самого себя.
Марк очень сильно опаздывал. Он боялся, что стометровщики пустятся бежать и слижут с тропки его, не извинившись. Поэтому он припустился, и даже нагнал велосипедиста в черных очках и малиновой бандане, с рюкзаком на спине, из которого выступала теннисная ракетка. Тот буркнул, заработал педалями, но к его неприятности у двухколесного средства передвижения слетела цепь. Он остановился и спортивная злость, которая по силе сопоставима со злостью от голода и одиночества, подсказывала ему взять в руки раненого друга и с ним продолжать гонку, но разум твердил другое. Его он послушал и остался в тени ясеня, чтобы обеспечить цепную передачу совокупности ведущих звезд.
-Извините, - проговорил он, не смотря на пострадавшего, как будто извинялся не этому человеку, а вчерашнему или недельной давности, который был именно здесь, в этом самом месте и он его видел и отвешивал поклон и подбирал слова ему – тому, которого никто не видел. – Простите, мне не до вас. Пропустите же меня! Да, да, мне пройти…вот это. Что такое. Ботинок это…надо снять его..нет…потом, но когда потом, нога…а, сейчас, потом…нет, прямо сейчас.
Марк присел на траву – ему показалось, что в ботинок попал камешек и он стал стряхивать его –раз, второй, галька не выпадала…-Наверное, застрял, - он с мясом вырвал стельку и стряхнул с нее тот мусор, который вероятно тоже был не сегодняшний, а тот – «прошлый». Он с трудом одел ботинок – он все не налезал, как будто одевал другой, подсунутый ему в момент встряхивания стельки, и припустился бежать. Он отчетливо услышал хруст в коленях, что запрыгал как тот самый «бегущий» старик и побежал с широкими шагами, словно перед олимпийским прыжком.
Еще в ванной Марк прилично себя чувствовал, потом были безмолвные встречи дома, оживленнее уже на улице и хоть он старался не втягиваться в происходящее, не общаться, и относиться ко всему безразлично, как к воздуху, но состояние вернулось и присело на кончик носа. Он ощущал себя спринтером, который после долгого отсутствия вновь оказался на беговой дорожке, и ему было не просто вновь испытывать легкость от того, что он делает. Кости не слушались и последняя привычка отдыхать после завтрака, а никак не сотрясать тело от бесцельного бега по кругу, подавала сигналы недовольства в области икроножных мышц.
Он вбежал в парк, прислонился к стенду с историей старого природного заповедника, пробежал глазами по верхней части, глее большими буквами было выведено: «Правила повеления в баре имени Луначарского».
-Что за ересь? – подумал Марк. – Какой бар? При чем тут повеление? – Но тут же обратил внимание на еле видные потертости и выведенные черными чернилами тем же шрифтом, что и остальные буквы, замены. Пострадали буквы «д», «п» и «к». Он никогда не обращал внимания на надписи на заборах, в подъездах. Не видел, как меняется в природе растение, как оно украшает или уродует землю. Он всегда шел на работу, стараясь думать о чем-то своем. Для него отсутствовало понятие природа – она была где-то там, далеко и с ним встречались относительно редко. Он закрывался широким воротом плаща и шел напропалую. И если бы не его попытка доказывать, что он прав, что его походка лучше и сам он принадлежит к высшему слою, то все было бы тривиально. Любящая жена, ребенок, выходные рыбалки, кино и летний отпуск на югах. Жена делала вид, что любит, ребенок терял авторитет в глазах отца, рыбалку Марк не любил – это было связано с убийством, кино только псевдоинтеллектуальное, под которое все засыпали, а отпуск он проводил в городской библиотеке, штудируя книги, которые, по его мнению, должны быть прочитаны.
-Стоя-я-а-ть! – раздался голос.
-А? – дернулся Марк. - Что?
-Иннокентий! – говорила женщина учительским тоном. –Брось!
Перед ним стояла дама в длинном старомодном платье из фильмов про Элвиса, смотревшая на ребенка, играющего в поезд или паровоз, движущийся состав, идущий напропалую, не останавливающийся ни перед чем. И это «стоять» было обращено не только к нему, а ко всем в округе – президенту нужна дорога, он мчится с мигалкой.
-Извините, - сказала дама и блеснула коронкой коренного зуба. – Ему всего два. Два.
Она так пожала плечами, словно все дети как дети (им три и больше), а Иннокентий – двухлетний.
-Два года…два…- повторил Марк.
-Да, всего лишь два, - повторила она и застенчиво посмотрела в сторону.
-Бл-ть…- сказал он про себя, а вслух произнес, - Два года назад в этом парке я уронил мороженое. Подбежала собака и его съела (без вафли), но прилетел голубь и съел вафлю.
Дама смотрела него и все так же застенчиво улыбалась куда-то в сторону, не понимая, зачем Марк все это рассказывает, но тот и сам не знал, зачем повествует историю перехода мороженого от человека животному миру. Он сел, не зная куда садится, но он сед на скамейку – спасибо внутреннему голосу или подсознанию, которое так глубоко, что никто не знает где точно оно находится – то ли в печенке, то ли в прослойке кишечника.
Передохнув, он пошел дальше. Треть пути пройдена. Впереди парк, длинная аллея, бесконечная…
В ряд стояли скамейки. Черно-белые скамейки и цветные листья – коллажи, преследующие его с самого дома. Покрытые картоном, на котором листья устроили пикник и расположились беспорядочно, как изрядно выпившие отдыхающие.
Силуэты людей бродил меж деревьев и доносился лай, словно они лаяли, и это было нормально здесь – так как парк таил в себе свободное сосуществование. Если конечно, ты не первый раз его посетил. Для первашей он осмотрителен, хотя старается понравиться. Среди берез ходили гавкающие люди, около воды чирикающие дети. Все было в порядке.
Да не совсем. Времени все меньше. Часы тикали.
Марк поднес руку и услышал тиканье – его сердце упорно билось, доставляя неудобство. Ему хотелось хоть на одно мгновение выключить его, чтобы оно так не шумело – а то работает, как турбина и мешает сосредоточиться. Но рычага не было – был один, не у всех есть к нему доступ.
Мостик с карамельками – разноцветными камешками. Этот мост его успокоил. Да и парк, ему казалось, прикрыл и на время притормозил вешние торопливые дела, информацию, которую надо обязательно услышать, да еще и в скорейшем времени. Он прислонился к перилам и даже увидел карликовое отражение в сочетании зеленого и синего, улыбнулся ему и тут же высунул язык, как делают мальчишки, когда попросят прощения, избежав наказания, примерно через час.
Камни светились, как лампочки, растущие из земли.
-Симпатичные, - подумал он. – Если бы мне было семь, я бы собрал их, и выменял на маску Кинг-Конга.
Сейчас он преподавал – когда-то коллекционировал маски, одну другой страшнее. Марк не был красив и главное, что он именно таковым себя и считал. Маска показывала, что есть и страшнее его
-Какая вода, - услышал он и не понял, что это был вопрос или утверждение. Если вопрос, то каким может быть ответ – мокрая, прозрачная, игривая, если утверждение – просто дыхание. Он услышал женский смех, что для него стало неожиданностью и он невольно повернулся. Конечно, пара – он был ниже ее на голову, и она обнимала его и походила на лебедя, а он на вербную почку, только большого размера. Лебедь тормошил сережку, а та отвечала ему страстным подрагиванием. Марк вздрогнул.
Еще одна аллея. Не такая примечательная, как этот мостик, но его необходимо было пройти, чтобы достичь точки, где начинается стометровое расстояние до выхода.
-Мне хорошо, - подумал Марк, и музыка Синатры заполнила его мозг – тот самый альбом, написанный им после развода – грустный, но притягательный. Он даже позавидовал всем холостякам в мире и посмотрел на небо – чистую площадку с редкими бороздами как на стадионе, где тысячи спортсменов выбегут на поле и…что дальше…разве есть такой вид спорта? Нет, один спортсмен на поле и…разве есть такой вид, когда один…Один равняется тысячи. Он опустил голову – так легче, небо такое трудное – эти облака пытающиеся знаками что-то показать, эта цветовая гамма такая странная…все, я не поднимаю голову, пока…
-Сегодня цены прежние, - зазывал продавец хот-догов. –Прошу.
Марк обогнул, не смотря на него, боясь глазами встретиться с болтливым продавцом хотя на бы на мгновение.
-Куда же вы - разве вы не хотите попробовать? – крикнул парень. – А, ну да. Ваше время ближе к обеду. Правильно?
-Да, да, - рассеянно сказал Марк и прошел мимо. Магазин, где продается пиво, он обогнул, не смотря на то, что продавщица в открытом окне звенела мелочью, этим звуком привлекая постоянного клиента.
-Я не должен…мне это не надо…я этого не хочу, - бормотал он. –Лекция, студенты, зарплата.
Он вспомнил все ключевые слова, которые ему нужны. Этот аутотренинг ему помогал – вспомни ключевые слова. Если утром нужно идти на рыбалку, а так не хочется вставать в четыре утра (самая рыба!), то достаточно вспомнить опорные пунктики – «друг», «всегда», «долг», «пятничный покер», «субботний футбол», «пятничная сауна» и все в порядке. Хочется в лес, а семья планирует остаться дома, то…произнеси: «семья», «семья» и еще – «семья». Что делать, в этой ситуации ключевые слова выбирать не приходится.
Он вбежал в институт. Отдышался, хотя…лучше бы он этого не делал. Вокруг ходили студенты – разные, полные, стройные, хорошо одетые, так себе. А преподаватель стоял на ворсистом ковре, об который все вытирали ноги и тяжело дышал. Дыхание не умерило свою частоту и казалось учащалось – внутренний двигатель или кочегар подкидывал в топку все больше угля. Он подошел к расписанию, нашел свой предмет и стал сверять часы, когда он должен вести, а когда есть окно для чая, парка и внутренних дум. Он походил на студента, который только что узнавал какая лекция (для этого используя универсальную общую тетрадь). Ведь для преподавателей расписание висело на кафедре, и никогда они не могли смешать себя с другим слоем. А он продолжал стоять около доски с расписанием, пока не услышал:
-Профессор.
-Что? – повернулся он, как будто боялся, что владелец этого голоса может ему навредить. Перед ним стоял новенький, парень с бритой головой и две девушки, похожие друг на друга по причине одинаковых бантиков и роста. – Какой частый гость в моем мире, - подумал Марк. – Что ему надо?
-Здравствуйте. Как ваше здоровье?
Эти слова парень произнес вслух, но компания которая стеной стояла напротив тоже двигала губами и казалось повторяет его текст.
-Все…в порядке, - сказал Марк дрожащим голосом.
-Мы так волновались, - вскрикнули девушки, и закрыли лицо руками одновременно. - Звонили вашей жене.
-Вы звонили жене? – переспросил Марк. – Я не ослышался.
-В смысле домой, - сказал парень, которого Марк не помнил. Ему показалось, что его он никогда не видел, а это было невозможно – каждого студента он хоть один раз да видел.
- Они звонили домой, - подумал он. – Но зачем? Что это такое? Кто просил? Не понимаю. Этот прыщ или этот?
-Ваша жена сказала, что вам нужно шефство. Как раньше, помните. Вы-то точно помните. Мы решили, проголосовали и выбрали самых ответственных, кто сможет быть с вами. Решили, что я, Иннокентий, Кузьма и Бравый будут вас как бы это сказать…оберегать. Один отсутствует по веской причине – уже на лекции. Да, еще девушки – можно просто девушки, тоже не против помочь.
-Иннокентий? – подумал Марк. – Где-то я уже слышал это имечко. – Кузьма? Кошачье имя. Бравый? Боже мой, как глупо. Неужто все это происходит со мной? Хочется щелкнуть пальцами и оказаться на острове, непременно пустынном, рыбачить, в тот самый момент, когда клюет. А сейчас я смотрю на этих ребят и…не стоит…а почему…
- Мы будем с вами разговаривать во время обеда, - продолжил Иннокентий. – Я заметил, что вы гуляете в парке каждый день. Все преподаватели ходят в специальную столовую, а вы здесь фастфудом травитесь. Это не совсем правильно, но решать вам. Я лишь обеспечу вам хорошего собеседника.
-Да, - продолжили девушки. – А чтобы вы не грустили, мы будем вам рассказывать последние новости из мира звезд. Кто нарастил, кто развелся, а кто сошел с ума. Эта информация поможет вам отвлечься.
-Что они от меня хотят? - журчало в голове. – Почему такой бурный интерес?
-А по выходным мы будем вас вывозить в лес. Единственное место…
-Не надо, - еле слышно произнес Марк. – Не надо. Я не хочу. Мне это не нужно.
-Точно? – спросил незнакомец.
-Точно, - кивал он головой. – Пропустите, мне нужно идти.
Молодые люди не уходили. Они словно ждали чего-то.
-Да пропустите же, - крикнул Марк. – Вы что?
-Да, но ваша жена сказала… - сказал Иннокентий. – Если дословно, то «меня волнует, как муж в последнее время ведет себя. Он плохо спит и тем самым доставляет мне столько хлопот»
-Вы что делаете? – бушевал Марк. – Вы зачем мне это говорите? Думаете, я поверю, что вы звонили моей жене?
-Это чистая правда, - сказали одна из девушек. – Ваш телефон заканчивается на 9-8. И голос вашей жены почти как мой.
-Они издеваются, - кричало в груди. – Но зачем? Нужно как можно быстрее сбежать от них. А если они продолжат? Если они не остановятся? Что я могу сделать?
Марк выставил вперед ногу, показывая, что он спокоен и важность своего присутствия, говоря о том, что «он здесь главный, что бы вы не говорили». Этого ему показалось мало, поэтому к своей позе предводителя он добавил:
-Никогда не звоните моей жене, Какое вы имеете право так поступать? Почему вы лезете в мою личную жизнь? Забудьте мой номер телефона. Это касается всех. Передайте всем обеспокоенным мной…
-Мы же волновались, - сказал неузнанный парень.
-Мы хотели как лучше, - хором пропели девушки.
-Правда, хотели, - снова повторил парень. – Кузьма – это он? – подумал Марк. Или он – Бравый?
-Мы же ваши студенты, - твердо сказал Иннокентий.
Марк засмеялся грубо, не пряча эмоции. Среди них был гнев, ненависть – нарыв, который прорвался.
-Вы мои студенты, - сквозь зубы произнес он, чтобы слышали только они. - Всего то. Не дети, а просто сту-ден-ты. Вы никому ничего не должны. Вы должны ходить в институт, учить мой предмет, сдавать зачет – вот эти три пункта будьте добры, зарубите на носу, но надо лезть с четвертым. Четвертый – это моя жизнь. Частная. Вы должны вычеркнуть из вашего ежедневника эту четную цифру. Это понятно? Молчите? И хорошо, что вы молчите. Значит боитесь. Когда я учился, каждый второй преподаватель повышал голос на нас, и что вы думаете? Я его ненавидел? Ничего подобного. Я его боялся. Боязнь и ненависть – это две разные вещи. Я боялся его, но не ненавидел.
-Почему? – спросила одна из похожих.
-А…вы же любопытные, - кивнул Марк. - Все хотите знать, считаете себя умными…вы великаны, а мы – старые домы, ветхие двухэтажные. Вы сталинки, а мы – деревенские халупы. Да?
-С чего вы взяли? – с чувством собственного достоинства, уверенно спросил новенький.
-С чего?
-Вы еще спрашиваете? Ваш взгляд высокомерия, ваше…
Марк тяжело дышал. Он понимал, что не должен был так себя вести, но остановиться уже не мог:
-Ваше, ваше… - он не мог подобрать слово, оно существовало, по смыслу между туалетом и ванной комнатой, но так и осталось без озвучания. Простым «ваше ваше».
-Мне кажется, вы преувеличиваете, - произнесли девушки. Одна перебивала другую как в комедии одного автора с острым носом. - Мы никогда…Да, да, мы из чистых побуждений.
-Ах, вы никогда? – переспросил Марк. То, что он им сказал в следующие одиннадцать секунд, молодые люди не слышали никогда, да и сам говоривший был наверняка в шоке, если бы виде себя со стороны: доцент кафедры религиоведения стоит перед кучкой студентов и говорит то, что ни в одном словаре не отыщешь. Марк говорил – студенты бледнели. Наконец, Иннокентий сказал:
-Ребята, кто за мной? Я не намерен терпеть, когда меня оскорбляют.
У Марка дрожали губы. Он крепко держался за сумку, словно оттуда вырывалось дикое животное, и он его придерживал. Девушки не совсем поняли, что происходит – они застыли и одна из них, что стояла справа произнесла протяжно:
-А-а…
-Мы…мы, - сказала вторая.
-Что вы мямлите? – сказал Иннокентий девушкам, приблизился к Марку и прошептал: нас не ждите.
-И слава богу, - тут же сказал Марк, словно ожидал услышать эту фразу.
-Да? – переспросил новичок. – Что с вами случилось за последние два дня? Вас как-будто подменили. Я вас не узнаю…
-Я вам не родственник, чтобы меня узнавали, - рявкнул Марк, но сделал этот так тихо, что наблюдающий мог увидеть вытягивающего по-гусиному голову преподавателя и услышать, как тот бурчит нечленораздельно.
-Вы пьяны? – спросил «непризнанный» парень.
-Что? – возмутился тот. – Да как ты смеешь?
Марк размахнулся и если бы неловкость студента, то портфель попал по спине.
-Псих, старый, - буркнул тот и отбежал. Иннокентий тоже отошел примерно на метр. Девушки не двинулись с места.
-Что ты сказал? – крикнул Марк.
-Пошли ребята, - сказал новенький. – Сходим в деканат. Пусть решает местная власть, а то нас совсем с гавном смешали.
-Стоять! – нервно сказал Марк.
Он испугался. Иннокентий взял за руку девушку, та в свою очередь вцепилась в подругу и по цепочке в Бравого (Кузьму) и таким странным способом они перемещались к лестнице, ведущей к аудиториям, стоматологическому кабинету, оранжерее, где отдыхала большая часть студенчества и…деканату.
-Так, ребята, подождите, - прошептал Марк. - Не надо.
-Не слушайте его, - крикнул новенький. – Здесь не аудитория и мы вправе его не слушать. Мы вас не слышим. Что вы говорите? Не-а. Ничего не слышу.
- Я больше не буду.
Иннокентий перестал тянуть «живой канат» и все с интересом смотрели на преподавателя , который извиняется перед теми, кто его младше вдвое, а то и…
-Это сердце. Оно у меня давно не в порядке. Срывы, бессонница, параллепипеды…
-Что? – засмеялась веснушчатая. Марк только сейчас обратил внимание на то, что главным отличием двух похожих девушек было лицо – у одной в светло-коричневых точках, у другой – в каких-то розоватых пятнах, словно она играла в студенческом театре довольно часто и неаккуратно стертый грим раздражал кожу.
-Параллелепипеды – это новая тема, - взволнованно произнес Марк. - Совершенно. В ней говорится о том, что человек – это параллелепипед.
Незнакомец схватился за живот, присел и стал похож на карлика. Иннокентий – лидер в этом небольшом движении даже не улыбнулся.
-Что за ересь? – спросил он.
-Нет, это не ересь, - ответил Марк. - Я работаю на этой взаимосвязи уже…почти три года.
Веснушчатая что-то прошептала новичку на ушко, тот ядовито посмотрел на нее, и та сконфуженно отвернулась.
-Человек – это квадрат, - произнес Иннокентий. - Такой человек как вы, точно кубообразный. Для этого не надо ходить на лекции, достаточно общего, среднестатистического мнения. Давайте соберем ну, хотя бы человек десять и спросим их – кто наш профессор – куб или параллельный пипед? Так, почти все разбежались. К вам на лекцию спешат. Ох, какая будет лекция. Все включат камеры и буду посылать вечерами друзьям из других институтов. Эй..
-Постойте, - оборвал Марк новенького. - Я погорячился. Ну, разве не бывает? Оно же часто так.
-Ничего себе часто, - воскликнул тот. - То есть вы так постоянно. Вы что…поймаете группу ребят и вперед поток ваших параллелепипедных слов …не остановишь? Так что ли?
-Да нет. Я же никогда…только дома. Вы поймите…маньяк.
-Остановит на заднем дворе первоклассника и как начинет его заговаривать своими гнусными речами, - продолжил Иннокентий. - А тот стоит, слушает, думает, что это в порядке вещей, что он еще только в первом классе и это нормально, когда препод несет околесицу о конце света и бермудском параллелепипеде.
-Вот не надо, - говорил Марк. – Я же хотел как лучше.
Он хотел сказать о том, что ему негде самовыразиться (то, что он делал – это самовыражение?). Что дома ему не дают покоя – во всех комнатах залито пространство, ребенок, жена, постоянно готовящиеся блюда, тонкие стены хрущевки, постоянно заходящие за солью соседи, просят новый фильм, который еще сам не успел и вроде бы знаешь, что ближайшие дня два не будет времени, но через два дня обязательно. Но ведь они не вернут через двое суток, не вернут и через трое. Принесут через месяц, когда посмотришь этот фильм по телевизору с ужасными рекламами и попросят еще и у тебя такая же ситуация – лежит непросмотренный диск. Зачем-то постоянно звонят, спрашивают, не хочет ли он пойти в субботу на футбол или бар-караоке, хотя знают, что с его голосом только шепотом разговаривать на кухне…но они звонят и настаивают. Все это беспокоит, мешает, хочется накричать…разве он думал, что это произойдет здесь. Нет! Он кричал – выбиваясь от семьи – жены, ребенка, условий, от всей этой системы. Но если он это сделает дома…все, конец. Он поссорится с соседями, женой, он не сможет с ними разговаривать, да и вообще вряд ли сможет спокойно жить в этом доме. Почему в институте? Он же мог в лекциях вкраплять, конечно, очень тонкими слоями (ювелирная работа) свою агрессию, но не удержался и сейчас пытается восстановить систему.
- Вы простите, - продолжил он. – Я не хотел. Давайте с вами договоримся. Вам четверым – Иннокентий, вас как зовут…
- Света, - сказала розовощекая «театралка».
-Алевтина, можно Аля, - ответил веснушчатая.
-Вам…- бормотал Марк, немного заикаясь, - Иннокентий, Света, Аля…Алевтина и…вас как, молодой человек?
-Кузьма.
-…и Кузьма. Значит так, повторим. Кеша, Аля, Света и Кузьма по зачету и экзамену – автомат. Так. Пятерки. Только никому не слова. Договорились. Да, думаю, договорились. Я очень надеюсь на вас. А сейчас мне нужно идти.
-Стоять! – прошептал Иннокентий.
Это слово за сегодняшний день звучало неоднократно –оно его ранило дважды и теперь проделав в нем очередную пробоину, заставила остановиться.
-Да? – спросил Марк. – Вам что-то не нравится?
– Нам все нравится. Но у нас еще одно условие – до конца семестра мы на лекции не появляемся.
-Да, да, конечно, - согласился Марк. – До встречи на зачете.
Ребята с ним не попрощались. Они стояли, а он поспешил наверх. Они смотрели, как он преодолевает лестницу, где он дважды запнулся и прозвучал смех, ну точно, смех. И лишь скрывшись за перилами, он мог спокойно перевести дух. Ему хотелось сменить одежду, наклеить бороду, чтобы его не узнали и войти в аудиторию, сказав о том, что прежний преподаватель уехал и теперь отныне будут вести он.
Он не понимал, что его мучает. Вчерашняя ситуация или то, что он незаслуженно был обласкан. Перед бюстом Будды, стояли две девушки. Марк и не думал их задевать, но по коридору пробежала ватага ребят, в известном направлении – в столовую, и он отошел в сторону, ненароком задев девушек.
-Простите, - сказала блондинка.
-Что? – удивился Марк. Только что он извинялся…а теперь.
-Ты его знаешь? – шептались девушки.
У Марка был отменный слух. Годы преподавания сказались. Он отлично слышал, если бы даже девушки шептали в ухо.
-Да, что-то преподает.
-Тише. Знание закона не освобождает от ответственности.
-Какой закон?
-Если преподаватель не вел, значит будет и с ним нужно…
-Улыбаться, кокетничать и не сплетничать, - закончил фразу Марк и пробежал между колонами и оказался перед дверью с таблицами пересдач.
На кафедре к его счастью не было никого. Он любил такие мгновения. Но сегодня…Он впервые накричал на студентов. Чтоб так на глазах у…Ну надо же! Что ему за это будет? Его мало волновало. Дома был беспорядок, улица давила, горы, облака, тучи…казалось все…все ружья, стволы мира направлены против него. У него дрожали коленки, сыпется песок, как у человека с пляжа, стряхивающий то с одной, то с другой ноги песочные крапинки. Он захотел присесть и присел на диван, но тут же вскочил, потому что внутри все горело и распирало. Он увидел на столе ежедневник (не приметил чей именно), подкинул его и тут же уронил. Он не знал, что ему делать.
-Встану на голову, - эта мысль пришла после падения ручки и карандаша, подкинутых им в попытке успокоиться. Он встал, досчитал до пяти – это ему порой помогало. Он конечно чувствовал себя неловко, но наплевательское отношение в нем расширялось. Казалось еще одна выходка и он зайдет к ректору и назовет его подонком и позвонит президенту, чтобы тот наградил его медалью. За что? За наглость, наверное.
-Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, десять, тринадцать.
Из головы как будто вылетели все цифры и их порядок. Ему так хотелось произнести три после шести, после первого десятка намеревалась пролезть двойка. Все смешалось.
-Так, нужно взять себя в руки, - вернулся он в исходное положение. - Через…а что там…уже лекция. Как десять минут. Нужен чай. Все в порядке.
Марк взглянул на себя в зеркало. Он понял, что вместо зеркала смотрит на таблицу с расписанием (давным-давно около трех лет назад было зеркало – его убрали из-за того, что оно отвлекало, мешало сосредоточиться – на нем сидели цифры, долги, обязанности в виде конференций, собраний.
-Сейчас полежу.
Он вспомнил считалку, которую пел сыну перед сном. Именно благодаря ей, сын засыпал.
- Я пойду по дорожке, найду серый мячик, его я пущу далеко-далеко. Туда, где сапожки не были тоже и нос не бывал высоко-высоко.
Он шептал слова и не заметил, как вошел мужчина. Тот прошел, сделал два шага, поднял с пола ежедневник, положил его на место, сел за стол. Нельзя сказать, что он это делал очень тихо, просто Марк продолжал говорить, не смотря на чье-либо присутствие. Он слышал скрипы, дыхание и постукивание ручки о стол, но ему хотелось закончить эту считалку. В детстве, когда качал сына или это его качали (надо же забыл) считалка звучала даже тогда когда сын (или он) спал.
-Высоко-высоко, - закончил он, открыл глаза, повернулся и увидел Давида.
-А вы знаете, что в есть такой город безнадежных? Там живут одни старики и старухи. Они просто тихо умирают.
-Тихо умирают…- машинально повторил Марк.
-Нет, вы слушайте, - вы моложе, вы должны слушать.
-Хоть один, - подумал Марк. – А то все заладили.
- Сейчас в метро видел старику одному плохо стало. Он обделался. Это же ужас. Умереть, да еще устроить такое при людях. Нет, это нехорошо. А там целые города. Люди знают, что они уйдут и готовятся к этому. А чтоб в метро в таком смраде…ну нет
Марк взял со стола портфель, открыл его, вытащил оттуда тетрадь, просмотрел ее и пошел к двери.
- А вы знаете что…
-Да не знаю я, - вскрикнул Марк. Этот старик его заел. Он боялся с ним оставаться один на один.
-Спокойнее, - сказал дед. Я просто вспомнил о том, что вас вызывают к ректору.- Говорят, вы что-то натворили, - улыбнулся Давид.
-Только говорят, - ответил Марк.
-Да, но как у нас обычно? – спросил старик. - Сегодня слухи, завтра мухи. – Он засмеялся повернулся к столу и погрузился в какие-то вычисления, потирая свой плешивый затылок.
-Вы не знаете, что они от меня хотели? – спросил Марк. Он топтался на месте и не решался выходить. Если аудитория со студентами – это спасение, то кабинет ректора – экзекуция, про которую все говорили, но исключительно шепотом.
-А вы не были на четвертом этаже? – спросил Давид.
-Не понимаю, - ответил Марк.
-У нас есть высококвалифицированная лаборатория, - сказал Давид.
-Знаю, но зачем она мне? – спросил уходящий.
-Студенты изобрели прибор для чтения мыслей или определения…да я сам толком не знаю. Зайдите…очень любопытно.
-Хорошо, хорошо, - сказал Марк и вышел.
- Что он от меня хочет? – пробурчал он, оказавшись по ту сторону двери. – Пушной зверек на голове носит. Один донимает, сейчас к другому. От старика к старику. Бим-бом.
Кабинет ректора был в двух шагах. Секретарша разговаривала по телефону, параллельно набирая текст на компьютере (об его увольнении?) как-то очень равнодушно.
-К нему? – спросила она, продолжая постукивать по клавишам и мычать по телефону.
Марк кивнул и вошел, отворяя дверь, забыв, что она двойная, попав в неловкую темноту, завертелся, отворил другую, почему-то снова оказался в приемной, извинился и вернулся в темную узкую комнату, из которой он уже попал в ректорскую.
-Извините, профессор, - сказал Малевич и указал Марку, чтобы тот сел. Он был грузным мужчиной и всегда носил подтяжки, словно боялся, за свои брюки. Когда вошел Марк, он говорил по телефону и был как всегда очень спокоен. - Да, а что «он сильно сдал» и «городской воздух-мутант». Правильно, наши дети. Хорошо. Вечером. А мне всегда можно, даже когда…да, и тогда тоже.
Малевич сидел в кресле. Закончив говорить, он выбрал из всех существующих объектов внимания – монитор и взирая в него, стал судорожно сдавливать мышку.
-Еще пара минут, - сказал ректор, - и я ваш. Почта, почта полевая…вот и все.
Марк сидел на мягком кожаном диване красного цвета, скрестив ноги и сложив руки в замок. Он смотрел на темно-зеленые жалюзи – решетку, через которую проникали лучи солнца, оседавшие на нем – полосатили его и делали похожим на зебру. Малевич смотрел на Марка и, как оказалось, уже говорил, но тот под влиянием страха ничего не слышал.
-А твой сын пишет к нам, - сказал ректор, широко улыбаясь. – И не одно письмо. Грозится, что взорвет.
- Это же мой сын, - шла лента в области ушей и затылка, - что же мать не отслеживает…да разве это возможно? Зачем же ты сынок пошел по этой дорожке? Сам прикидываешься безобидным художником, а в голове такое творится…Для чего письма? Взорвать…я боюсь…или шалости. Но почему же не друзьям звонить и разыгрывать их по телефону, грозится поджечь их дом…с малого начинать. С детских садиков, например. Институт – это слишком крупное учреждение. Да и я здесь работаю. Зачем? Мстит за то, что в школу на трамвае приходится ездить? Да что я такое говорю…надо было с той машиной возиться…
-Это не так, - вырвалось у Марка, – он не может. Он хороший мальчик. Его все любят. Он же послушный.
-Да, это шутка, - воскликнул Малевич и поправил подтяжки. - Просто я решил предположить, что твой ребенок мог бы стать хорошим человеком. Мог бы стать. При хорошем воспитании, при обращении.
-Я прошу прощения, но меня ждут, - сказал Марк.
-Да, студенты, - согласился ректор. - Молодежь, которую надо учить. У меня их двое. Старший, ему только пять, но я уже знаю, что он будет учиться в Гарварде. Знаешь, почему? Потому что такие преподаватели как ты, многому не научат.
Марка знобило.
-Давай начистоту, - сказал Малевич. – Ты же не любишь их. Этих самых студентов. Ну и они тоже не в восторге от тебя?
-Они жаловались? – резко спросил Марк.
-Нет, - спокойно ответил полный мужчина с подтяжками. – Да разве это показатель? Достаточно пройтись по коридору, посидеть в столовой, послушать о чем и как говорят наши дорогие студенты, то сразу возникает вопрос – чему они научились на ваших лекциях.
-Да разве я могу повлиять на них? – спросил Марк.
-Именно вы должны и влиять на них, - ответил Малевич. - Вы что думаете, этот предмет им как-то пригодится? Нет, это факт. Мы же вами уже давно боремся, а вы как- будто меня не слышите. Вы поймите, что самое сложное в вузе – это дисциплина. Что мы только не делаем, чтобы бороться. Знаете что такое вирусная реклама?
-Нет, - ответил Марк.
- Рекламируют, допустим, кетчуп, - сказал Малевич и сделал паузу, чтобы Марк представил эту картину, - но показывают веселую историю о том, как ребята поехали отдыхать и ночью под храп и трескотню кузнечиков один мажет другого пастой (вспомнил детство), а другой – кетчупом. Утром они довольные пьют чай и рассказывают друг другу, что было, привирая кто как умеет.
-Я не умею врать, - сказал Марк.
-А врать и не нужно, - утвердительно сказал Малевич. – Вы только поймите, что ваша лекция – это и есть вирусная реклама правильного поведения.
-Я не совсем понимаю, что вы мне хотите сказать, - сказал Марк.
-Я повторяю. Ребята поехали на шашлычки и ночью под храпы кузнечиков они…
-Это я понимаю, - сказал Марк.
- Вы ничего не понимаете, Марк Семенович, - серьезно сказал Малевич. – Надо понимать кто перед вами и на что он способен. Вы не умеете разговаривать, хотя и могли бы. И ваш сын мог бы стать…
Марк стал тереть лоб, словно стирал грубое слово – с нажимом, особенно напирая на виски. Перед его глазами стоял сын и тот самый момент, когда он пришел нетрезвый домой и Роберт именно тогда сказал самое неприятное, что он мог услышать –«мы тебя ждали, а ты думал только о себе». Сейчас Марк понимал, что это были слова Ольги, и сын только повторил их, не до конца понимая их значение, но было все равно больно.
-Я что уволен? – спросил он.
-Нет, зачем? – воскликнул Малевич, - но тебе нужно отдохнуть. Паломничество. Ярмарка, монастыри.
-Я не верю в бога, - сказал Марк.
-Да, да, - тяжело вздохнул ректор. - Один из преподавателей религии, который в нее не верит.
-Это не так, - сказал Марк. - Я верю в предмет, он учит не ошибаться. Но в фигуру на облаке – нет.
Малевич посмотрел на него внимательно, как на скульптуру в музее, взял сигарету, поднес зажигалку, затянулся и сделал пару затяжек, чтобы раствориться на мгновение в дыму, который как в волшебном шкафу у фокусника, преображающий человека. Дым рассеялся и человек, который только что твердил о нем, как о негодном преподавателе, улыбнулся, потушил сигарету, улыбнулся сперва одной половиной рта, потом другой (упражнение для губ?) и сказал:
-Ладно, я не буду… Иди к студентам, Марк Семенович.
Марк вышел из кабинета. Его немного колотило, он чувствовал себя большой грузовой шахтой, в которую спустились неопытные сосунки. Внутри все болело, крутился жернов и он почувствовал себя плохо.
-Меня сейчас вывернет, да но… - прошептал он, выискивая то, что могло служить для его опорожнения и ничего, кроме цветка драцены не нашел. На этаже никого не было – во всяком случае, он не приметил ни одного шпиона.
Он поднялся на этаж выше, вошел в аудиторию, прошел к столу, присел, достал тетрадь, ручку из кармана, уловил неприятный гнилой запах, и услышал смех.
-Да сколько можно сегодня смеяться, - разозлился он. – Отставить смех!
Смех прогремел с удвоенной силой. Марк поднял голову и увидел молодых людей, которые прямо за учебными столами надрываются от смеха. Если бы он не понял, что совершил ошибку, то точно бы подумал, что это экспериментальный курс для психов. Около доски стоял преподаватель и писал крошечным мелом.
-Извините, я ошибся, - сказал Марк и стал судорожно собирать вещи.
По рядам прошел очередной смешок, Марк вышел, оглянулся, понял, что ему нужно подняться еще на этаж, побежал по коридору, хотел завернуть на лестницу, как его остановил мужчина.
-Здесь можно клеить объявления? – спросил мужчина в желтой кепке с надписью «Брат».
-Откуда я знаю, - сказал Марк, не останавливаясь, а наоборот припустившись еще быстрее.
Марк вошел в аудиторию. Чувствовал он себя лучше, сердце не скакало и руки больше не дрожали.
-Доброе утро, - сказал Марк. – Сегодня мы….
-Да, да – шепот, состоящий из несколько слов, - Глотайте все, что скажет.
Марк замер. То, что он называл «лучше» играло с ним, довлея, а если надо вызывая спазм. Он застонал тихо, так, чтобы никто не слышал – лишь в глубине и на кристалликах глаза была схема, по которой было видно, что происходит.
-Сегодня мы, - повторил он, - будем задавать вопросы. Вы мне задаете прямые вопросы и получаете на них не менее прямые ответы. Это понятно?
-Да, понятно, - пронеслось по аудитории.
-Кто первый? – спросил Марк, сдерживая дергающуюся коленку. Ты Масликов, или ты Чертанов?
Марк понял, что впервые назвал фамилии студентов, предпочитая ранее «в сиреневой рубашке», «желтой футболке» или «косматый с сережкой». Но он не ожидал, что студенты станут так смело реагировать на это совершенно не в той форме, к которой он привык.
-Как вы думаете, Марк Семенович , когда мы постареем, у нас будет выбор?
-О чем вы? – недоуменно ответил преподаватель.
-Где нам жить в доме или нет?
-Почему вы меня… - вернулось былое состояние – стало знобить.
-Мы думали, что вы знаете?
-Вы зачем так на меня смотрите? – спросил Марк.
-Но вы же наш преподаватель. На вас полагается смотреть.
-Нет, вы смотрите не так как обычно, - вскрикнул он. – Ага! Вы что-то задумали? Да?
-Вам помочь?
-Не надо! – сказал он, сел, прижал портфель, встал и…
Марк должен был сконцентрироваться. Допускать то, что было сегодня в фойе, не следует. Как он тогда выкрутиться – всем зачеты и алиби до конца семестра. Кому же тогда он будет читать лекции? Воронам? Галкам? Воробьям? Лучший способ начать все снова.
-Сейчас я выйду и зайду, - сказал он. - И мы начнем заново. Хорошо?
Все молчали. Марк вышел. По коридору бегал мужчина с объявлениями. Марк зашел в аудиторию, подошел к кафедре.
-Здравствуйте… - сказал он.
Пробил час. Марк вышел из кабинета. Он знал, что студенты сидят и не двигаются.
Вторник 13:15
-Вот и хорошо, - проговорил Марк, высматривая свободную скамейку. - Я им преподал урок. Теперь они у меня узнают. Решили устроить мне тест. А тест то не на тот образец. Какие бесхребетные. Захотели помочь – пожалуйста, надавать – нет проблем. Вот сюда – в область носа и можно по шее. Не скупись.
Свободных пристанищ было три – около деревянного помоста, в самой гуще тесно стоящих лип и около выхода, рядом с кафе «Аленький цветочек». Из кафе вышла пышная женщина, обернутая в пуховую шаль с головой – она стала расставлять стулья, стоящие горкой по столам, зевнула, как можно широко разевая рот, от натуги переходя с ноги на ногу и через мгновение, словно осознав, что обозреваема, опустила голову и ускорила темп в расстановке кавалеров для столов.
Только он сделал шаг с асфальта в траву, как с неба закапало. Дождь был неуверенный, словно всю имеющуюся влагу нужно было распределить по всему городу, и он поделил поровну между участками. Капли – плевки с неба торопились смочить землю, но они были мелкими, и едва следующая дождинка доходила до плоскости, как предыдущая испарялась. Марк прошел к дружно стоящим деревьям, пробираясь через хлесткие ветви, которые норовили «приласкать» его.
Он присел на примитивную скамейку – два пенька – доска, посмотрел на небо, которое посылало мокрых следопытов, которых становилось все меньше и понял, что дождь, если конечно его можно было так назвать, решил кончиться.
-Теперь я спокоен, - сказал Марк. - И ничто меня не потревожит. Во всяком случае я далеко. Парк – лысый орангутанг. Не греет, но успокаивает.
Марк специально сменил парк и лекции, которые он должен был проводить после обеда, перенес на следующую неделю. За этот час он выложился. Он проехал три троллейбусных остановки, купил батон в киоске, присел на скамейку и стал вдыхать приторный октябрьский воздух. Голуби, любители белого мякиша, не заставили себя долго ждать.
-Подбегайте, - прошептал он, когда один из глубиной стаи осторожно вытягивая то одну лапку, то другую, стал подступать к нему. Ишь, какой смельчак. Они тебя на разведку отправили. Сами в сторонке дожидаются, а тебя в тыл. А если что с тобой случиться, тогда что? Или они уверены в том, что ты обязательно вернешься с победой. Да, вид наполеоновский.
Голубь-император сделал еще один шаг и замер с поднятой лапкой, как в танцевальном па, прислушался, посмотрел в глаза Марку не прямо, как-то исподлобья и получив одобрение резко бросился на добрый кусок хлеба. Выглянуло солнце и за пару мгновений устроило парную для обитателей парка.
-Припекает, - подумал Марк. - Раньше я не думал об этом. Жарит, как летом.
Он снял плащ, положил его рядом, услышал скрип открываемых ворот в парке, повернулся и увидел, что ввозят большой бурильный агрегат (пока еще в безжизненном состоянии) и досадливо плюнул, забыв о том, что вокруг…голуби. Он закрыл глаза и услышал In The Wee Small Hours Of The Morning While the whole wide world is fast asleep. Его несло и мир, в котором он пребывал не пускал никого, кроме птиц. Там был он и голуби.
-Та-та-та-та – тей….мммм, - напевал он, а крылатые урчали и было хорошо. Кто-то присел на скамейку, но он не обратил на это внимание, просто отламывал от булки куски и кидал на асфальт. Потом кто-то еще сел, вроде заговорили и не только – чавкающие звуки, но он слышал, как крутится пластинка и завершает мелодию, но он снова возвращает иглу на начало и музыка повторяется.
Со стороны можно было увидеть, как человек сидит на скамейке и кормит голубей нарезным батоном. Голуби осторожно подлетали к нему, зная не первый день, что приходят люди и кормят (хлебом, если повезет семечками), но деловито, словно говорили «не серчай, но так принято у нас, у птиц», ступали по мокрому асфальту. Ночью прошел дождь (не считая недавних плевков), земля отдавала прохладным дыханием, и ветер трепыхал прилипшие листья, словно смоченные волосы на голове с седыми проплешинами.
-Как хорошо, - сказал он про себя и подумал, - А ведь стоит свернуть на другую улицу, как здесь совершенно другой мир. Я их обманул. Они явно все настроились. Что я им…да это все Малевич. А на вам! Я в укромном местечке и попробуйте меня отыскать. Не получится. Да пусть сам Малевич со своей свитой принесет свое пышное тело сюда – они все лают, а мне на это – детский горшок с ручкой – на!
Он представил тот самый черный квадрат, который покрывает город и блуждает тенью по улицам в поисках Марка. Он находит сотни похожих – плащ, шляпа, рост, походка и накрывает черной мантией, закрывая всех до единого в кутузку, напоминающую кунсткамеру. Вместо лица у найденных квадрат – на лице (глазах, рту), как в хрониках про маньяков, которых не показывают (спрашивается почему?).
- Дедушка, дедушка, - вдруг услышал он голос. Такой мягкий приятный тембр.
-Наверное, и у меня был такой в юности, - подумал Марк. – Певучий. Лучший солист в хоре. Я пел «Мы красные кавалеристы и про нас былинники речистые ведут рассказ» (былинники – странное слово). И про «дороги». «Эх, дороги, пыль да туман, холода, тревоги и степной бурьян» (бурьян – еще пуще).
-Ну деда, - докучал юнец. Так мило, как в детстве.
-Даже хочется выпить пива, - подумал Марк. – Только где? В этом парке нет. До ближайшей точки километр. Сейчас, сейчас, осталось половинка булки и тогда за бутылочкой пенного…ох.
-Дедушка, - продолжать вторить молодой голос. – Дедушка, ты меня слышишь? Дедуля!
Кто-то не может найти своего деда. Он не видел. Он крошил батон, и его глаза были закрыты от солнца, от состояния счастья, которое покинуло его и вернулось буквально час назад.
-Почему в чужом огороде капуста слаще? - подумал Марк и вспомнил, что всегда завидовал своему соседу. У него красавица жена (чего уж там – лучше, чем у него и по фигуре, и по уму), трое детей (именно о таком количестве он всегда мечтал), обстановка - по каталогу, а не то, что осталось от мамы плюс привезенное от родственников (разный хлам – стенка, шкаф, два кресла – хотели выкинуть, Ольга настояла). – Этот парк чужой огород. И капуста здесь…
Он почувствовал, что кто-то прикоснулся к его руке. Он открыл глаза, и увидел молодого человека. Спортивный костюм, кроссовки, помятый вид и мешки под глазами.
-Что ему надо? – немного струсил Марк. – Неужто, и здесь нашли? Так, спокойно. Этому есть какое-нибудь объяснение. Он…он…да что ему надо? Он…нет, я его точно не знаю. Он не из института. Да, он просто хочет спросить дорогу.
-Если вас интересует выход, то, - начал он, но понял, что и сам не знает, так как только вошел и сейчас в этой зелени потерял ориентир, - то можете спросить, когда выйдете на дорогу.
-Нет, - сказал парень. – Мне не нужен выход. Я вас спрашиваю.
-Что вы хотите? – спросил Марк.
-Хлебушек… - ответил молодой человек.
Парень напоминал студента просящего зачет, словно тот был под угрозой отчисления, и часто младые использовали сленг. Под «хлебушком» можно было понять – автограф в зачетке, деньги, звонок родителям, что все в порядке (алиби студента) и порой Марк помогал. Звонил, давал деньги взаймы, безвозмездно расписывался в главном документе студента. Без сожаления, не задумываясь о перспективе отношений, хотя частично понимал, что это ни к чему хорошему не приведет, но надеялся, что его это не коснется, «пронесет».
-Дедушка, дайте булку мне, - повторил парень.
- Не понял, - подумал Марк. - К кому обращается молодой человек?
Он оглянулся, в пару метрах от него сидела парочка, разгадывающих кроссворд – парень больше внимания уделял девушке, он смотрел в ее глаза, прикасался к ее лицу, водил указательным пальцем по ее губам, а она очень серьезно надписывала угаданное слово в пустые клетки и не обращала внимания на эти движения, словно тот был невидимкой. С другой стороны сидел слепой мужчина – в черных очках и с собакой-поводырем. Собака наблюдала за нерешительными голубями и зевала, понимая, что ничего интересного не увидит. Собака была немолодая и тоже любила как и ее хозяин часами сидеть в одном положении, наблюдать как проходят люди в разных костюмах разными темпами с разнообразными ароматами и как утекает короткая, но очень счастливая жизнь.
-Дедушка? – размышлял Марк. - Не к слепому ли мужчине обращается парень? Так у того нет булки. Булка только у меня или парень просто слеп. Солнце слепит и спит. Не так чтобы очень сильно. Слепит. Но крепко спит.
- Дед, так ты поделишься с голодным студентом краюхой белого хлеба, - бормотал парень, кусая верхнюю губу. - Тебе зачтется на том свете. Как пить дать.
На том свете? – подумал Марк с иронией. - Что-то рано меня на тот свет отправлять. Какой резвый молодой человек.
- Голубей не надо кормить, - сказал парень.
-Олег, Павел, Денис, - перебирал в голове имена Марк. – Клементий, Афиноген, Ромуальд…
-Голуби – разносчики всякой грязи, - произнес Матвей (?). – Для человека важно не само кормление (доброе дело), а ритуал. Да, прийти в парк и раскрошить булку, которая малость подсохла и заодно полюбоваться, как эти пичужки рвут друг друга на части из-за крошки хлеба. Где еще можно понаблюдать за такими гладиаторскими боями?
-Кто это? – спрашивал себя Марк. – Леонид, Николай, Семен? Он что от меня хочет? Булку? Нет, не будет он из-за какой-то сушки унижаться. Но как он меня нашел? Значит, все же была слежка. Он пасет меня с самого института.
Он вообразил агента в лице «просящего хлебушек» - звонит, подговаривает ребят, заходит к ректору и докладывает. Он посмотрел на Клавдия(?) и бросился к нему и повалил на траву. Рядом залаял спокойный пес и парочка, освободилась от обоюдных пут и заохала.
-Ты чего? – сопротивлялся Полоний(?). – Если жалко, то так и скажи. Я уйду. Не надо меня за это душить.
-Не хитри, - воскликнул нападающий. – Хлебушка ему захотелось…ну надо же. Голуби плохие, агенты хорошие. Да?
-Псих да? – рявкнул парень и попытался освободиться от рук, которые сжимали ему шею.
-Ты зачем за мной следил? – кричал Марк. - Кто тебя послал? А ну говори! По- хорошему…пока.
-Ты чего, дед? – испуганно спросил Михаил(?). – Я уже сутки не ел, все деньги отправляю домой. У меня мать не работает, а я учусь…спасибо, хорошо учусь, стипендию повышенную получаю, вот и отправляю…обычно рассчитываю, а тут за общагу взвинтили цены вот и попал в блокадный Ленинград на три дня. Дед, ты чего, ну ты чего? – заплакал парень. Он и вправду испугался.
-Кто дед? – спросил Марк.
-Ты, - спокойно говорил Борис(?). - И у меня есть дед. Воевал. Контуженный. Я его редко вижу. Он в Симферополе живет.
-Так ты за мной не следил? - настойчиво спрашивал Марк, надавливая на шею.
-Не-ет, - закричал парень, парочка зашуршала по траве, старик последовал за ними, собака гаркнула и на этом остановилась комментировать происходящее. – Я вообще вас впервые вижу. Смотрю птиц кормите, не баландой какой, а свежим батоном. Вот и решил подойти. Зря, как понимаю.
Марк отпустил шею.
-Дурак, дурак, старый ко…- он не мог говорить, так как подступившая к горлу слизь перекрыла возможность. Он побежал в сторону дороги, более людную часть.
-Прости, - еле слышно произнес Марк. – на вот возьми, - протянул он оставшуюся меньшую часть от нарезного. Но парню теперь было не до хлеба, не до чего. Его колотило. И от протянутой руки с коркой хлеба, и от того, что всем в округе до фени, что происходит в этом парковом ущелье, и от того, что в животе все еще было пусто, хотя было потрачено столько энергии.
-Я же хле.. – захлебываясь от подступивших слез, говорил Евгений (?), - а он бесчеловечный. Повалил на тра…и чего? Как тварь, как шпи…почему ему можно. Стар…мол…бл…ть.
Он скрылся за липами. Перед глазами возник образ деда, суровый и неподвижный. Он смотрел на Марка, сморщив лоб и говорил назидательным тоном.
- Относительно мира, ты очень молод, - произнес он. Марк его видел на фоне неба, где плыли два облака, напоминающие телеги, загруженные товарами с рынка. Одну арбу вел молодой блондин, другую старик. Но по сравнению с ним, ты уже, увы, ветх, как избушка в лесу.
Да быть такого не могло! Телега старика превратилась в носорога, подцепившего рогом рогалик, а молодого – распалась на множество мелких частей, расплывающиеся в стороны под влиянием ветра.
Марк вскочил и побежал. Остановился только у деревянного помоста. Сцена была вдавлена, и углубление было заполнено водой. Он присел, смочил лицо стоячей водой с примесью гнилых листьев и желудей и посмотрел на себя в воду, ожидая, когда кольца на воде станут реже.
-Кто это? Что это за лицо? Откуда столько морщин? Еще вчера моя щека была свободна от посягательства этой черной временной паутины. Что произошло сегодня? Плохая подушка? Недостаточное освещение?
Свет падал хорошо. Марк смотрел на себя, как в зеркало. Все тот же нос аккуратный, среднего размера, пусть длинноватый, однозначно не курносый, с маленькой горбинкой, еле заметной, с прямым кончиком, ноздри не такие широкие, какие бывают. Большие глаза, превращающиеся в полоски во время сна и грусти, маленький рот с тонкими губами…все то же самое, но немного чужое.
Отражение в воде тоже доказывало этот факт. Но вода была серой и верить грязной дождливой воде все равно, что верить гадалке. Пусть Марк не верил ни этому парню, старику, собаке, парочке, женщине в шале, всему парку, но зерно сомнения было посеяно.
Как же я упустил свое время? Я же еще ничего не успел сделать. У меня столько важных дел осталось. Семья. Работа. Я еще не успел написать самое важное произведение, от которого народ будет делиться на два лагеря и вести разговоры в подворотнях.
С детской площадки, справа от сцены шли женщина и ребенок. Женщина была стройной и ее желто-красное платье напоминало горящий огонь. Девочка теребила руку маме, пытаясь обратить на себя внимание.
- Дядя играет? – спросила малышка.
-Да, дочка, - ответила мать. Она смотрела на часы и тропилась домой то ли не желая нарушать режим, то ли из-за популярной передачи по телевизору.
-Дядя хочет играть зайчика, - продолжала вопрошать девочка.
-Да, дочка, - согласилась женщина.
-Дядя-зайчик, - ответила девочка. - Убегай, скоро придут охотники и будут в тебя стрелять. Спасайся!
Марк вздрогнул.
Не хочется терять мгновение, которое может подарить каждая отведенная секунда жизни, - кричало в голове стадо слонов. - Получаешь подарок и главное во время его развернуть, и использовать без смущения. Он твой и только твой. Никто его не отнимет, не посягнет на него. Каждому дается точно такой же сверток, коробка, тележка, набитая всякой всячиной. Просто кто-то откладывает процесс изучения свертка на неопределенное время, и даже забывает о нем. А ведь некоторые с воодушевлением ребенка, разрывают узлы, оберточную бумагу и, наконец, находят то, что радует глаз, волнует и заставляет идти вперед по непроложенной лыжне.
Он встал на сцену. Доски скрипели. Марк прошелся по луже, разрядив пелену недавнего восприятия брызгами и маленьким штормом.
-Я в предлагаемых обстоятельствах, - проговорил он. – Трагик или комик? Добрый человек или злой?
Он дважды играл в театре. Совсем маленьким – мистера Бу (будильник в детском саду) и школяра в какой-то странной пьесе о школе будущего. В той школе не было оценок и вместо них клали деньги на счет. Кто ее сочинил?
Брюнеты, хватит из блондинов
Веревки вить и серпантины
Навешивать на их тела.
Но вы блондины из брюнетов
Не создадите трафаретов….
Такие, брат, у нас дела.
Последняя строчка была присочинена, так как окончания он не помнил. Само произведение было написано им на уроке литературы в 8 классе.
Он спустился с помоста, споткнулся, едва не упал.
-Гвозди, - рассмотрел он шляпку, повернувшуюся на правый бок.
-Этому парку… - услышал он старческий голос одного из бездельников, посещающих парк регулярно. – Когда он был пустынен, - продолжал дрожать голос. – Теперь его посещают до двух тысяч…
Неужто и здесь не спрячешься от этих мерзких говорунов, которые щелкают зубами как затворами автоматов, - завертелось в голове.
-А ночью здесь поют сойки, - говорил радиоприемник. – Сойки в городском парке всегда редкость.
-Хочу в бар, - кивнул Марк и пошел в ту сторону, куда шла большая часть народа. Там был или выход или что-то очень интересное. В той стороне оказался выход. Можно сказать ему повезло.
-Чем этот парк плох, здесь не продают алкоголь. Какой-то детский парк, - решил он.
Он вышел из парка и набрел на бар «Yellow Submarine», находящийся в подвале старого кинотеатра «Родина». Прошел вдоль черно-белых фотографий легенды, Ливерпульской четверки, казалось они подмигивают ему.
-Что вы все на меня уставились? – прошептал он. – Вы чего? У вас сотни поклонниц, довольные лица, да, не все на этом свете, но и на том, я думаю, нашлось почетное место для «жуков».
Он подошел вплотную к фото, разделенное на четыре части, на каждой из которых светилось лицо битла.
-Джон, не надо смотреть на меня так, словно ты хочешь вызвать меня на дуэль. Я не готов и нет желания погибать сегодня, хоть я итак награни, но не на той, чтобы уйти навсегда. Пол, не надо смотреть на меня так, словно я задолжал тебе, без малого, тысяч двадцать в долларах. Извини, но это ошибка. Если и был должен, то вернул. Когда? У меня никогда не было друга с таким странным именем. Если только Павлик, одноклассник, с которым я даже не разговаривал (с ним никто не общался) – он ходил замызганный какой-то, словно непотребным в туалете занимался. Джордж, я не могу понять. Ты что проглотил медузу? Нет, я не просто так сужу – взгляд ненавистный. А я что сделаю? Это ты на картине, а я здесь – не наоборот. Это я веду себя, как…мокрица, а ты должен быть спокоен. Ринго мне нравятся маракасы, бубен, бонги, но..что-то не договариваешь. Вы что все…против?
Марк не хотел смотреть на картины, он только бросил взгляд и…такой результат. Он прищурился, отвернулся, столкнулся со столом, на котором лежала книга отзывов, взял ручку, хотел что-нибудь написать, но четверка смотрела…
-Вы… - крикнул он, но тут же присел, проговаривая, - Успокойся, это все лишь Леннон, Маккартни, Харрисон и Стар. Ты же их знаешь. Они тебе точно ничего плохого не сделают.
Он нагнулся и прошел в глубину, откуда неслась оживленная музыка, подошел к стойке.
-О, человек, - услышал Марк. - Весь день тебя жду. В этой глотайке нет ни души. Ты второй за сегодняшний день.
-Оставьте меня в покое, - сказал вошедший. Он не стал поворачиваться, просто ждал, когда появиться удобная возможность послать незнакомца к таким-то чертям. - Да ты что? – приблизился прокуренный голос и вот уже где-то рядом, около уха прохрипел, - Я же говорю, весь день тебя дожидаюсь.
Марк видел этого человека раньше. Не помнил точно. По телевидению, в антирекламе по гигиене и здоровому образу жизни, на улице, торгующим старыми книгами. У него были длинные волнистые волосы, объемная голова, величиной с арбуз и зеленые беспокойные глазки. Он пил из потного бокала выдохшееся пиво и наверняка ждал компаньона для вложения денег в следующий бокал.
-Мне никто не нужен, - грубо сказал Марк и уткнулся носом в левое плечо, чтобы не слышать запах этого арбузного человека.
-Да ладно тебе, - хлопнул тот его по плечу. Марк вздрогнул и отодвинулся. - Ты пришел для чего? Выпить. Я тоже. Выпьем!
-Нет, - сказал Марк, напирая на «т».
-Как знаешь, - кивнул головой завсегдатай и нервно заморгал. - Будем ждать следующего. Может быть, к полуночи кто да и придет.
За стойкой появилась женщина лет сорока в джинсовой рубашке и юбке. На шее висели бусы в три оборота. Она была некрасива, но в этой слабоосвещенной зале выглядела привлекательной. Из женщин – только она, поэтому выбора для сравнения не было.
-Повторите, - сказал Марк.
-Что повторить? – удивилась женщина. – Вы же еще ничего не выпили.
-Ах да, - согласился Марк. - Мне водки сто и лимон. Хотя знаете что. Лимон не надо.
-Лимон я все же нарежу. А вдруг…
-Слушай, вдруг, - произнес сухо Марк. - Лимон оставь себе…
Через час он сидел перед старшиной и отвечал на вопросы, на которые так не хотелось отвечать, потому что болела щека, да и все что произошло, ему казалось было подстроено очередными неприятелями.
Вторник 21:15
У Марка были отрицательные черты. Но он их тщательно скрывал. Для мужчины все его отрицательные черты кажутся положительными, будь то ковыряние в зубах, покусывание губы и дальнейшее сдирание кожицы с ней. И пусть попробуют женщины что-нибудь сказать об этом? Мужчина специально для этого женится, чтобы его не докучали примерами и образцами для подражания. Но то, что он прибегал к категоричным мерам…
Например, он поссорился со своим другом из-за того, что тот не позвонил ему в день рождения. Что скрывать, для Марка это было существенно. Он не любил телеграммки, короткие шаблонные послания на телефон. Друг не позвонил и стал ключевой фигурой для черного списка. Он не любил майонез, не понимал Ильфа и Петрова (их ироничным отношением ко всему), не переносил глупые разговоры в духе «он уехал», «она развелась». Когда ему исполнилось шестнадцать, он отказался от шапок с помпошками, голубых кальсон и маминых объятий. Уже тогда он не мог понять, почему люди заводят попугаев (болтуна номер один) и хомячков (по интеллекту на нулевом уровне).
Категоричен он был и в напитках. Если он говорил, что хочет выпить, то пил ровно столько, чтобы попасть в вытрезвитель, но чаще всего этого избегал. Но даже если и попадал туда, странным образом ему везло – встречал одноклассника, любителя преферанса или джаза (как это случилось в последний раз). Старшина любил Синатру, Луиса Приму и Бетховена, говорил об этом с упоением и даже предложил по этому случаю спеть и шепотом намекнул, что сам здесь случайно, закончил Гнесинку, но работы нет, но душу то не продашь, не рубашка». Потом отпустил на все четыре, отстукивая ступней мотив Just a Gigolo and I Ain't Got Nobody. Но перед тем как уйти этот погонный стал говорить о том, о чем Марк никогда не думал, а если и думал, то может быть так, не углубляясь.
-Ты знаешь, почему старик Бетховен, перед тем как сочинять музыку, опускал голову в таз с ледяной водой? Не знаешь? Ну, брат. Значит, ты никогда не был глух. Ну, это и хорошо. Капли – они, как музыка, что смачивает инструмент. Вода – отличный проводник. Не в кисель же ему было нырять.
Марк кивал головой, и ему казалось, что перед ним был тот самый «липкий» человек, который намеревался с ним выпить в «лодке». Ему захотелось крикнуть что-нибудь неприличное, но все же сдержался, так как подобный случай имел место и не совсем радужные последствия.
- Знаешь, а я глух. Ты молчишь. Наверное, потому что выпил, поделился с незнакомцем в баре, что тебя мучает и завтра снова на работу. Где ты работаешь? Собираешь компьютеры, лечишь людей? Да разницы нет. Ты слышишь. Те, кто молчат, они больше слушают. А те, кто хочет выговориться, уже не могут слушать. Они глухи.
Марк подумал о слепых, которые не смотрят, а просто видят, а те, кто не видит…Не совсем ясно.
Потом старшина говорил о своей мечте – острове, где живут только лучшие люди, а по его мнению лучшие – джазмены, пусть старые и не все в полном здравии, но общаться с ними, петь песни у костра – это поди лучше, чем вылавливать алкоголиков у питейных заведений, чтобы обеспечить себе премию и бессонную ночь.
Когда Марк вышел из пахнущего потом отделения, было темно. Фонарь гудел и фотографии звезд на небе (именно снимки) отливали глянцем. Разговор получился (стал для него спасением), но от него возникла мигрень и пульсировали виски. Он пытался нащупать движущийся импульс, ту вену – коридор, по которому он бежит как загнанный зверь, пока не найдет или пробьет выход своим могучим телом.
Он остановил такси – парень в пиджаке, белой рубашке и галстуке (странный водитель) и сказал «трогай». На вопрос «куда», он ответил – «прямо, направо», «сколько» - он успокоил «не обижу». Звучала тяжелая музыка. Марку показалось, что он едет в машине смерти давить людей и что уже раздавили несколько – не слышали, потому что хорошие стекла, да и музыка растворяла все имеющиеся звуки. Он назвал водителя – женихом, дипломат ночных дорог внутри машины, но снаружи с темным кофейным слоем негатива.
-Чтобы не уснуть, - объяснился «жених». - Вторую ночь не сплю. Деньги собираю на самолет. У меня невеста в Таиланде. Хочу ее сюда забрать. Но у нее родственников больше чем жильцов в пятиэтажке. Или мне туда.
Марк не любил говорить на молодежные темы, когда в моде – максимализм, и нет ничего плохого, что ты срываешься на другой конец света и берешь в жены половину тайского населения.
-Направо свернешь, будет детская площадка, - сказал он.
-Ты там живешь? – смеялся водитель. - На горке. Или в песочнице?
-Нет, второй подъезд напротив магазина «Сто равнин».
-Старый раввин? – переспросил парень
-Сто дорог, по другому, - нервно сказал пассажир.
Марк расплатился. Вероятно, дал больше, спутав сотню с тысячной, зашел в подъезд. Там было темно. Он услышал резкий шорох, словно кто-то перешел с одной стороны на другую.
-Вы что здесь делаете? – отрешенно спросил он. – Целуетесь? Если да, то подайте сигнал.
Он поместил руку в черную дыру и не обнаружил ничего. Он поводил ею по всему пространству, но рука плавала в пустоте, не натыкаясь ни на какое препятствие.
-С кем это я сейчас разговаривал? – подумал он. - Со своей тенью? Он поднялся по лестнице, не хотел вызывать лифт, чтобы Ольга не слышала, как он придет. На пятом этаже присел, немного передохнул, услышал, как занимаются любовью, отметил, что не слышит мужчину – женщина была ведущей партией (а может быть и не было мужчины?) и пошел дальше, уже не останавливаясь.
Он достал ключи. Они звякнули (почему не придумать деревянные или пластиковые?). Дверь открылась. В прихожей горел свет, и на пороге стояла Ольга. Рядом с ней стоял пес.
- Это мой друг, - сказала она.
Марк встряхнул голову – это было похоже на бред. День итак не хотел заканчиваться, а тут еще история с собакой, которая слюнявит твой тапочек?
-У нас нет собак, - произнес Марк. И мы не планировали заводить.
Пес породы чау-чау сидел на вязанном коврике и грыз тапочек и уже наполовину сгрыз. Странно, что Ольга так спокойно к этому относится.
-Это не собака, это друг, - ответила Ольга. Она потрепала лохматую челку объемного пса, и тот в доказательство своей преданности накинулся на ботинок Марка – сперва облизывая, потом пробуя на вкус, осторожно, коренными зубами.
-Убери ее, - грубо сказал Марк. Он понимал, что говорит заплетающимся языком, а собаки прежде всего не любят пьяных и бегущих, но собака кусала уже не только ботинок, но и ногу. – Это какая-то собака-людоед. Нам не нужна животина, которая поедает тапочки и людей.
-Я хочу, чтобы на смертном одре за мной ухаживала собака, - произнесла Ольга. - Научи ее.
-Что за ересь? – гаркнул Марк.
-Ах, так, тогда прощай Матильда, - воскликнула жена. Она подняла брыкающуюся собаку (как ей удалось поднять?), подошла к окну (оно открыто?) и бросила ее вон. Послышался жалобный вой.
- Ты что? – вскрикнул Марк.
-Ты же сказал, не надо, - спокойно ответила Ольга. – Вот я и избавилась от нее самым простым способом.
-Если я скажу, чтобы ты подожгла белый дом, ты что пойдешь? – ревел Марк, подбежал к окну, высматривая на улице распластанную псину. Было темно, около двора крутились парни на мотоциклах, но чау-чау не было.
-Пойду, - крикнула жена. - Ты уже убил человека.
-Что ты такое говоришь? – спросил Марк.
-Да, и этот человек я, - ответила Ольга. - Выпил литр-два, а я умираю. Одень меня в чистое.
-Откуда это звук? – пронеслось в голове. – Рассыпались гвозди, металлические стружки? Кто–то чинит домашнего робота?
Марк проснулся от того, что «жених» барабанил пальцами по рулю, ожидаючи, пока клиент очнется и будет готов к расчету.
-Приехали? – спросил пассажир.
-Да, шеф, - ответил парень. – Как договаривались. Дворик около магазина «Сто равнин». Выгружаемся.
Марк заплатил, вышел на свежий воздух посмотрел на окно своей квартиры, там горел свет.
Он нажал на кнопку лифта. Трос от натуги заскрипел и стал передвигать лебедочным механизмом кабину. В лифте он прислонился к стенке. «Родя хороший, но предатель». «Продаются очки». «Аптека на углу».
Он вышел из лифта, присел на ступеньки, прислушался. Никто не занимался любовью. Справа кричали (боевик?). слева – смеялись (комедия?). Он встал, достал колокольчики-ключи и всадил их в замок. Послышался щелчок, дверь отворилась и голос «папа пришел?», «сперва доешь» успокоили его и ввели в знакомый ему мир семейных ценностей.
-Ты где был? – спросила жена.
-В баре, - ответил он.
- Зачем? – продолжился допрос
-Мне хотелось пить, - ответил Марк.
-Воды во всем городе не было? – язвила она.
-Как она похожа…а это сон…почему сны снятся в такси, - подумал он. –Что мне теперь останется на ночь? Пришельцы и мутанты в резиновых костюмах?
-Ты же знаешь, - сказал развязно Марк. – Перебои с водой, перебои с хорошими местами, людьми. Перебои с сексом. Ты не знаешь, на пятом этаже…
-Что? – переспросила Ольга. - Ты о чем?
-Я хочу спать.
-Спать? – удивилась жена. – А как же ужин – рассольник и морковный салат. Мне тебе нужно сказать.
- Мне нужно выспаться, - сказал Марк. – Мне кажется, что сегодня я превысил допустимую норму.
-Что ты превысил? – переспросила Ольга.
-Допустимую норму, - повторил Марк и почувствовал, как ноет нижняя губа. Там что рана? Наверное, от водки. Днем кусал губу, вечером промокал рану алкоголем.
-Норму чего? – допрашивала жена.
-Просто допустимую норму, - ответил он.
Марк снял правый ботинок (именно его кусал пес во сне), второй, поставил их рядом с женскими туфлями на десятисантиметровой шпильке, стянул с себя плащ, скомкал и засунул на полку с кремами для обуви.
-Ты что делаешь? – возмутилась жена. – Испортишь.
-А мне…- начал Марк, он хотел закончить поэкстравагантнее, но решил не выделяться (не во сне же). Мне все равно.
-Машину нашли, - сказала Ольга. - Ты зачем ездил за город?
Как громко тикают часы. Механизм для северных людей. Более грубый. Не для тех, кто закончил Гнесинку. А это что? Взрыв? Настоящий взрыв. Или у кого-то банка с огурцами…тоже вероятно. Стены темные мрачные, как будто обои не меняли уже долго или наклеили кустари. А за это стеной соседи – что делают, пьют чай или водку. Что будет, если смешать водку с чаем. И добавить лимон. Или только молоко? Надо попробовать. В холодильнике есть грамм пятьдесят…Ольга смотрит на меня, на мой нос…вспотевший и блестящий. И на рот или только уголки рта. Так хочется улыбнуться, но нельзя…лучше ответить на вопрос.
-Парк искал.
-Нашел? – тут же спросила женщина.
-Какая у нее прическа? – шел монолог. - И цвет волос другой. Это моя жена? Ее не подменили? Снова хочется улыбнуться. Но не стоит.
-Да, - сказал Марк. – Оказывается не нужно слишком далеко ездить, чтобы найти то, что ищешь.
-Красивый? – спросила Ольга
А она ничего. Этот халатик, который он покупал ей в одном южном городке, когда приехав, вспомнили, что забыли халат в прежней гостинице, этот не до конца сошедший загар, гладкие ноги. Смотришь и успокаиваешься. Если бы еще сюда примешалось такое качество, как немногословность, то…
-Не то слово, - ответил он.
-Я тебе хочу вот что сказать… - начала Ольга и застучали бубенцы. Жених снова был где-то рядом и продолжал зарабатывать деньги для своей…как ее могут звать…Куантяй, Сумали, Саовапха…как же он ее будет звать ласкательно…бедняга. Лаяла собака и фонари накалились и казалось сейчас лопнут а фотографы на небе успеют поймать кадр и щелкнут одновременно своими фотоаппаратиками…
-Не надо, - отрешенно сказал Марк. – Прошу.
-Почему? – спросила Ольга.
- Сын спит, - ответил Марк и так порадовался за себя, что у него есть сын (не было бы его, то вопросов было бы больше).
Ольга глубоко вздохнула, при этом на вздох потратила куда больше времени чем на выдох, сняла пеньюар, прошла в спальню, и Марк увидел, что у его жены удивительно аппетитные ноги, хотя до этого если он смотрел на нее со стороны, то она казалась ему какой-то худой и нестандартной.
Среда 9:05
Марк проснулся и услышал, как трещат яйца на сковороде, гремит за окном двигатель советского автомобиля.
-Мне что вчера гашиш вместо сигарет продали? – улыбнулся он, потянулся и все тело затрещало, особенно поясничный отдел, как будто позвонки за ночь склеились и сейчас с трудом расслаиваются. Он вскочил на кровать, застыл в нерешительной позе, спустился осторожно на пол и подошел к своему отражению. Он посмотрел в зеркало, морщась и меняя рожицы (вовсе не играя): – Какое оно мутное. Ольга сюда не заходит? Она где ночевала?
Он втянул ноздрями воздух – обыкновенно он легко мог определить, спала ли жена рядом, либо в зале около включенного телевизора. Но сейчас как он не внюхивался в простынь, наволочку, сыроватое одеяло (он сильно пропотел), не мог понять. Да и тот момент, как он снял брюки, тоже остался в провале. Он открыл окно (кто такая Матильда?), вытянулся на сорок процентов (новый рекорд, последний – тридцать пять) и посмотрел на солнце, которое тянуло лямку бабьего лета.
-Эх, сейчас бы…а не… - проговорил он. – Опять подъезд, нервная дорога, сумасбродный парк, сосисочник, пивное искушение и студенты, с большими капканами на волков.
-Еще, еще, - кричал владелец синей «шестерки» своему сыну-десятикласснику, который пусть и не курил, но насквозь просмолил легкие автомобильными пуками.
-Я стараюсь, - проговаривал он и наверное мечтал об отдыхе с классной девчонкой из школы, как он за ней заедет на «Форде» и повезет кататься по центральным улицам города.
Марк не умел отдыхать. В семье была традиция. Каждый отдыхает сам по себе. Никто не ждет, пока у одного начнется отпуск, каникулы, появится желание. Отдыхает тогда, когда в гармонии две оставляющие – желание и возможность, точное место и нужная сумма (не для дикого отдыха).
Сын отдыхал в лагере один (его отправляли на месяц), жена, как только появлялась возможность, летела в Европу, а Марк сам любил уединяться на загородной даче. Снимал целый дом, брал много литературы, читал, придумывал себе новый мир, писал о нем, мечтал о публикации своего мира, но в итоге (под конец отпуска) сжигал написанное на пионерском костре, жаря сосиски и хлеб.
Вроде бы отдохнул – каждый ведь это делает, как может, но почему же он чувствовал себя разбитым под закрытие летней смены. Ответ очевиден – не умеет. Конечно, порой до пяти десятков книг стоят стеной перед ним, он выуживает их них горы информации, которую фильтрует в короткие изречения, помещает их в отдельную книгу, желая создать цикл фраз, полезных для изучения. Чтобы, прочитав, например, фразу «Исследуйте, что у нее в области сердца, почему оно каменное», вспомнили не кардиологию, а всю эпоху Шекспира.
Как хорошо дышать воздухом, немного наклонившись, перекачиваться как кресло-качалка, находясь на грани. Именно в такой момент жизнь начинает казаться сахарной – с ее дешевыми проблемами, на которые сейчас хочется плюнуть, потому что когда человек качается как детские качели, находясь на двух орбитах – в комнате, пропахшей потом и перегаром и улице, почти космосе, пропитанным кислородом и жаренными блинчиками. Вперед-назад, вперед-назад, вперед-на…что за.
Кто-то держал его за ноги и способствовал становлению следующего рекорда, когда из окна выступает сорок пять процентов тела. Знакомый смех снял страх и помог перевесить тело и оказаться в орбите с затхлым запахом.
-Ты что идиот? – крикнул Марк, нависая над испуганным ребенком.
Роберт смотрел на него, держа во рту указательный палец.
-Я чуть не оказался внизу, - теперь отец говорил глухим подавленным голосом.
- Я тебя хотел развеселить, - тихо промямлил ребенок.
-Это веселье могло стать последним для меня, - горячился Марк. - Ты что хотел, чтобы я был красной размазанной помидориной на асфальте?
-Я не… - произнес Роберт, нижняя губа искривилась и была готова потянуть за собой верхнюю, кожу лица и зажмурить глаза от слез, которые были делом времени.
-Что не…? – дразнил Марк.
Марк не думал, что утро начнет с этого. Прошло пятнадцать минут после того, как он открыл глаза – появилась угроза жизни, заплаканный ребенок и, ну конечно, взволнованная жена…Она шла торопливо к комнате, проговаривая какую-то нечленораздельную скептическую чушь.
-И как ей все это объяснить? – размышлял он. - Да она меня слушать не будет. Вечером ее не слушаю я, утром – она. Хотя можно попробовать. Правда, результат вряд ли будет другим. Но можно попробовать.
Ольга стояла в дверях. Она держала нож в одной руке и хлеб в другой.
-Жена с ножом, - мелькнуло у Марка. – Третий пункт.
-Роберт иди сюда, - сказала она.
-Если подсчитать вчерашние пункты, то это надолго, - решил Марк. Он ждал вопросов. Привычка, как у любого преподавателя. Вопросы-ответы. Без вопросов тишина, нет общей темы.
-Роберт иди к себе, - сказала она.
-Так что она ждет? – не понимал он.
Марк закрыл окно, задернул шторы (думал, это поможет), поправил постель, принюхался, уловил кислый запах, подышал на руку, чтобы понять свое дыхание. Все было не так плохо. На всякий случай взял со стола ириску и положил под язык, как таблетку валидола.
-Я тебе сказала, или к себе, - повторила женщина, снизив свой голос на пару диапазонов.
Оказывается, Роберт стоит в дверях и что-то ждет. Чего она медлит? Ну, скажи, что я плохой отец, кричу на своего сына, то есть, как обычно и тогда я выложу на стол свои козыри. Ну…
Роберт вышел, предусмотрительно оставив дверь полуоткрытой (умный мальчик, знает их, как облупленных).
Ольга присела на кровать, прошло три секунды, прилегла. Марку стало не по себе. Что он должен делать? Прилечь, как ни в чем ни бывало – как будто ничего не произошло, может быть заняться лю…(нет, сын рядом, да и не в форме). Она лежала, прикрыв лицо рукой и дышала сквозь ткань халата очень тяжело, как стеклодув, надувающий огромную лампу.
-Возьми выходной, - наконец произнесла она.
- А…- начал он и понял, что та тема, к которой он готовился последние минуты, как студент, получивший билет и время на подготовку пятнадцать минут, растворилась и есть другая, немного странная.
-Или парочку, - продолжала Ольга. Она собрала ноги, продолжая скрывать лицо, выдыхая теперь в колени все с тем же тяжелым эхом в области груди.
-Хорошо, - сказал Марк. - Почему нет? Мне и Малевич предлагал. И главное все не против. Детская мечта сбылась – все были за то, чтобы он отдохнул. Весь город. Для Марка институт и дом (соединенные перегородкой –парком) – наверное и были городом, в котором он жил.
Ольга встала, подошла к окну, посмотрела вниз, затем на небо и повернулась к Марку, который в тот момент менял третью мизансцену за время пребывания здесь жены.
-Я его отвезу, - сказала она. – Ты же будь дома. Должен прийти доктор.
-Кто? – не понял Марк. - Человек в белом халате?
-Не обязательно, - ответила Ольга. – Они любят разные цвета.
-Я…- не понимаю, - сказал Марк.
-Не обязательно, - сказала Ольга и вышла. Послышался бурлеск из слов, поющей посуды – тарелок с вилками и удушающий запах яичницы и кофе (слабый для Роберта) плюс женьшень, который пила Ольга.
-Почему она не хочет меня выслушать? – подумал Марк. Он прилег на то место, где только что лежала Ольга, на живот, нашел самое уязвимое место на простыне, где ее запах наиболее всего сконцентрировался и уснул. Так просто. Ему приснилось белое море – то ли это было молоко, то ли это была такая вода, только белого цвета.
Хлопнула дверь, Марк вздрогнул и, не до конца проснувшись, зачем-то ринулся к двери не для того, чтобы задержать ушедших, а чтобы убедиться в том, что они ушли и они одни (никто их не ведет за руку), посмотрел в глазок – Роберт почувствовал шорох и обернулся – на губах была помада. Что за черт? Как так? Что за… что с моим сыном? В комнату. Вперед.
Он бросился в комнату, запнулся за лежащий сапог (какого черта сейчас), разлегся и готов был ползти, но поднялся и ворвался в комнату. Незаправленная постель, оставленные на изгибах прямоугольного одеяла пижама с бабочками, зашторенное окно и глухая боль в селезенке. Он пнул лежащий на полу комплект домино-шахматы, фигурки разлетелись и спрятались под кровать и стали невидимыми на фоне темного ковра на полу.
- Так игрушки, - назвал он коробку с надписью «Везувий», перевернул содержимое и разноцветная куча предстала перед Марком во всей рассыпчатости. Он перебрал выпавшее – коробки с красками, кисти, пустые бутылочки от «Колы», серпантин (оставшийся с нового года), сломанная железная дорога, бантики (это еще что?), кукла-голыш (это недопустимо).
-Так стол, - объявил он следующий пункт назначения и перевалив через гору странного хлама, оказался за дубовым столом с вырезанным на нем именем Марк. –Зачем он вырезал мое имя? Или же этим столом владел какой-то там Марк (купили стол на блошином рынке) Картинки, листочки с решаемыми примерами и задачами «Сколько стоит луноход, если он состоит из четырех пластин из алюминия, стоимостью 3 рубля, стальных колес …»
- Дурацкая задачка, - подумал Марк. – Забиваю дурью с самого детства. Алюминий за 3 рубля.
-А это что? – произнес он, увидев на стене режим дня. Обычный режим дня в таблице, где выведены дни недели и время - по ним можно ничего не забыть и все успеть.
7.00 –подъем, - улыбнулся он. – Ага уже не соответствие.
Он взял черный маркер со стола и стал исправлять. 7.20. Далее это все школьное…пропускаем. Уроки с 15.00 до 18.00. Смешной мальчишка. В шесть только садится за уроки.
Он на мгновение забыл о причине визита в комнату сына, и эта вакханалия неизвестно к чему привела бы, если бы не телефонный звонок.
-Не надо брать, - говорил внутренний голос, и он его послушал. – Тот, кто звонит, наверняка хочет сказать тебе, что ты что-то упустил, обронил. Разве хочется это слышать? По мне лучше Синатра поет во всю глотку и заставляет всех звонарей отключаться. Хорошее воздействие музыкой. Только человек из плохого мира (назовем того, кто навязывает тебе свое мнение и прет в твою жизнь) намеревается сболтнуть болотными лягушками, так дирижер машет палочкой, выструганной из яблони, оркестр оживает и ластоногие разбегаются.
Зазвонил сотовый. Ольга.
- Лягушки разбегаются… -подумал он. –Лягушки…
Телефон был настойчив.
-Лягушки едят комаров, подвижными существами, - проговаривал он, засовывая аппарат под подушку. – Цапли едят лягушек. Люди едят цапель. Нет…
Он выхватил телефон из удушливого плена двух сложенных подушек.
-Ты почему не берешь? - спросила жена, но не дождавшись ответа продолжила, – Я звонила по одному телефону. Фамилия доктора – Карягин. Запомни.
-Как скоро? – спросил Марк.
-Он подходит к дому.
Он представил как человек в белом (привидение, почему-то без головы), поднимающегося (точнее плывущего, не задевая ступеней), вот оно уже у дверей и сейчас позвонит…
-Але, - громко сказала Ольга, - на проводе. Вы там? Он идет по Кирпичной, пересекает Волковскую, а оттуда, сам понимаешь, рукой подать.
-Ты что за ним...- не успел договорить он.
-Мне пора, - сказала Ольга и вместо торопливого языка (не торопись, помедленнее) услышал гудки – аналог азбуки Морзе, с помощью которой улавливалась информация, повторяющая сказанное.
Марк нажал на красную кнопку.
-Нельзя было оставаться дома, - сказал себе он. –Еще не поздно. Нужно просто одеть что-нибудь поприличнее и успеть выйти до прихода.
Он подбежал к шкафу, зачем-то сорвал календарь (давно не нравилось лицо рыхлого шоумена – что он родственник что ли?), открыл створки и стал перебирать сперва брюки (нашел темно-зеленые – не глаженные, но это было не важно), рубашку (только белую), да что за парад белого барахла, ладно, оденем майку (надписи, надписи, о, рисунок – книга с пером, нет – на этот раз нет), вот – то, что нужно – толстовка кофейного цвета с английской буквой S. Что скрывала эта буква. Ссссс….сколько слов на с и все сссс…грубые.
В окне красовался желтый транспарант – реклама. «Заходите к нам. У нас вкуснее, чем дома. У нас как дома. Диваны, тапочки, спортивный канал и то, что вы любите. Принимаем индивидуальные заказы (то, чего нет в меню)». Маячил уже который месяц. Закрывал вид на парк, мост и был похож на линию, которая перечеркивает ту жизнь, что за окном. Марк открыл окно, не поленился сбегать за шваброй и стал тянуться чтобы сорвать его. Второй раз на окне. На этот раз никто не помешает.
-Слишком далеко, - понял он. – Ему казалось, что «приглашение» ближе, но понял то, чтобы дотянуться до этого красочного слогана, нужно быть как минимум четырехметровым амбалом. –Черт с ним.
Он одел приготовленное, смочил одежду водой, чтобы она казалось не такой мятой, подошел к выходу, но поднял указательный палец вверх (ребенок, который любит все показывать жестами).
-Надо что-нибудь прихватить, - сказал он внутренне и побежал на кухню, открыл бурчащий холодильник, не обнаружил то, что искал (сырки), взял сосиску, отломал половину от московской плюшки, попытался засунуть сосиску внутрь, в белый мякиш, но у него ничего не вышло.
Он снова оказался около выхода и если бы не зеркало, он бы бежал по лестнице, переступая через три, а то и четыре (был рекорд пять, но он давно запущен).
Волосы не слушались. Когда он спал, то часто менял позы для сна, поэтому его прическа терпела такие суровые метаморфозы, что утром он выглядел и смешно (в какой-то степени), и проблематично (для расчесывания), и психосоматично (для домочадцев это был стресс).
-Ну, давайте же, - кричал он на прядь волос, которая не слушалась. Если их поделить на мирных жителей и повстанцев, то последних было больше – он путались с мирными и выглядели на редкость плохо. – А что если отрезать, - мелькнуло в голове.
Эта мысль ему понравилась. Он бросился на кухню, взял ножницы, снова расположился около зеркала, занес орудие стрижки над головой, как раздался звонок…в дверь. Ножницы выпали из рук и упали острием вниз.
-Не успел, - проговорил он губами беззвучно. - А что? Скажу, что ошибся. Или нет, что выздоровел. Пока вы шли, я почувствовал себя намного лучше, и теперь мне ваша помощь уже не нужна. Или же отправлю его – сажу – вы мне мешаете работать. Я научный сотрудник и работаю над тем, за что могу получить Нобелевскую премию, и пусть он попридержит своих медицинских коней.
Марк прислушался.
-Тихо, - неужто ушел. – Вот и правильно. Не надо меня беспокоить. Сегодня первый день, когда я…нужно сообщить в институт. Они поймут. Не сейчас, но почему же не сейчас?
Марк взял телефон, накрутил нужный номер и стал ждать.
-Але, у себя? – сказал он. – Нет, ну и ладно. Это Марк. Как какой? Ваш преподаватель. Марк Семенович. Вы что издеваетесь? Нет. Вы новенькая. А где старенькая? То есть прежняя. Уволилась? Почему? Бабушка умерла, некому ухаживать за домом. Как грустно. А у вас нет бабушки? Извините, скажи главному, что я не выйду и согласен на его предложение. Он поймет. Он же Малевич. Да, вы еще многого не знаете. До свидания. Привет бабушке. А, да. У вас нет бабушки. Тогда привет дедушке. И его нет. Как так? Вы сирота. Тогда…до свидания.
-Дело сделано, - теперь куда? – подумал он. - Немного подожду, выйду на улицу и в парк. Там хорошенько все обдумаю и решу.
Дверь скрипнула.
-Кто это? - по спине прошел холодок. – Воры? Как странно. Обычно они ждут до двенадцати. Сейчас еще рано. Вдруг мы дома. Да и что у нас красть? Если только…надо взять нож.
Марк хотел пойти на кухню, но дверь скрипнула настойчивее. Он заметил упавшие ножницы, резко схватил их и замер.
-Интересно, - подумал он, - они слышали мой разговор. – Хорошо было бы, если они не слышали.
Дверь открылась, Марк весь сжался, вытянул правую руку с ножницами, переложил их в левую, но левая была какая-то вялая, безжизненная и орудие вернулось на прежнее место.
-Спасибо, - прозвучал голос.
-Да не за что, - ответила женщина (?). – Мой муж дома, это точно. Проходите, он вас ждет.
-Думаете? – вопрошал незнакомый голос.
-Уверен, - сказала женщина (!).
-Ольга? - удивился Марк. – Но что она здесь делает?
-Да, я про него говорила, - сказала женщина. – Ну, вы все поняли. Мы с вами об этом достаточно поговорили.
Мужчина затоптался, не зная снимать обувь или оставаться в ней. Он закивал головой и проговорил:
-Да, да. Это типично.
-Когда упоминают типичный случай, то говорят о нервном помешательстве, - подумал Марк. – Только так.
Ольга его увидела. Марк все еще стоял с вытянутыми руками, доктор его заметил и сделал шаг назад, придерживая дверь:
-Вы можете остаться, - сказал он. – Я просто хочу поговорить с вашим мужем, а ваше присутствие ничуть не помешает. В моей практике даже бывали случаи, что муж находился рядом во время лечения и показатели были колоссальные. В данной ситуации жена, но это даже лучше…
- К тебе доктор, а я на работу, - ответила Ольга доктору, обращаясь к Марку.
Карягин кивнул головой и пожал плечами (почти одновременно), посмотрел на Марка, который, к тому времени, спрятал ножницы за спину.
Дверь закрылась, застучали каблуки, стекло пронеслось по мусоропроводу, уличный говор (иллюзия, почти всегда возникающая при открывании двери), мужчины остались одни.
-Что за черт, - подумал Марк. - Они что меня обложили. Может и на улице охрана, конвой стоит и поджидает, пока я по водосточной трубе спущусь.
Доктор стоял в дверях. Он не был в халате. На нем было серое двубортное пальто в стиле милитари, костюм – пиджак (3 пуговицы, верхняя трансформер), сорочка бледно-розового цвета. Он походил на денди, работающим на бирже или ресторанном бизнесе, но никак не на врача.
-Вы плохо выглядите, - сказал он.
-Да, черт побери, - подумал Марк. – Я выгляжу хреново. Антипод тебе. Не смотри. Вообще чего тебе надо? Нервы пришел потрепать мне. Я не с обложки сошедший, не набриолиненный, как ты. Я простой…а вы что стилист? Решил поправить мою прическу, костюм? Дверью ошибся или этажом?
-Вам точно 30 лет? – спросил Карягин.
-Точнее тридцать один, - ответил Марк.
-Да? – почему-то удивился доктор, достал из внутреннего кармана пиджака очки, одел их и открыл рот, - Интересно.
Он снял пальто, повесил на левую руку и подошел ближе.
-Что вы будете делать?
Карягин осторожно взял руку Марка, разжал крепко сцепленные пальцы, освободив ножницы, взял их, положил на столик и спросил:
-Где я могу вымыть руки?
Доктор смотрел на Марка, который не мог воспринимать сказанные слова буквально. Пришел доктор, чтобы его осмотреть. Эта форма действий в его голове примерно выглядела так: пришел опасный человек, который хочет ему навредить. Поэтому следующую фразу Марк произнес так, чтобы пришедший понял, что он не их тех, на кого можно свесить ноги:
- Не знаю, что вам про меня наговорили, но я хочу вам сказать, что ничего у вас не выйдет.
-Да что вы, - произнес Карягин, улыбаясь во весь рот (какие ровные зубы). - Что у меня не выйдет?
- Не знаю, - ответил Марк. - Я также разбираюсь во всей этой медицине, как в арабских иероглифах.
-Я могу вам сейчас все объяснить, - сказал доктор, пригладил волосы (наверное ладонь испачкал).
-Будьте добры, - произнес Марк.
-Но сперва, я бы хотел заняться руками, - произнес Карягин.
-А что у вас с ними? – иронизировал Марк, понимая, что если еще раз доктор прикоснется к своим волосам, он попросит принять душ. - Вы их повредили?
-Обычная гигиена, - объяснил пришедший.
Марк указал на дверь туалета (не хотелось сразу идти на поводу), доктор вошел, сказал «оп-ля», выглянул, пожал плечами (жест-паразит?) и зашел в соседнюю правильную дверь. Карягин включил воду.
-А что если я его закрою и сам смоюсь, - подумал Марк. - Он наверняка что-то задумал. А вдруг у него за ванной оружие? Ольга подложила. Она тоже замешана. Как же я сразу не догадался. Точно. Нужно его закрыть. Но как же это сделать? Нужно закрыть так, чтобы он не вырвался, пока Марк не убежит (примерно через час).
На столике лежали ножницы, направленные на него. Он вспомнил, как дед его ругал за то, что он клал нож, направленный на человека. Это может принести неприятность. Про ножницы он ничего не говорил.
-Да, но дверь закрывается только изнутри, - с досадой прошептал он. – Надо прижать чем-нибудь тяжелым. Шкафом. А что если сделать упор.
Он побежал на балкон. Дверь с трудом открылась. Неужели за лето он так мало выходил на балкон? Да, это была редкость. Дома он не мог расслабиться, поэтому терпел и получал все необходимое в парке. Да, в парке было все – пиво, воздух, сосиска в тесте и прохожие. Он посмотрел на старый шкаф, который служил местом для хранения мяса зимой, всевозможного ненужного хлама – от досок до ружья.
-Ружье, - воскликнул он. – Порох в банке из-под кофе. Даже есть дробь. Все на месте. Роберт не тронул. Если бы я был маленьким, то точно бы…
Он услышал, как открылась дверь – квартира была устроена таким образом, что если где-нибудь двинулся один из слоев, то весь дом об этом трезвонил, как зубная боль, которая не дает покоя всему телу.
-Полотенце у вас только банное, - сказал доктор. – Воспользовался. Ничего? Я думаю ничего.
Марк закрыл балкон и вышел из комнаты.
-Я говорю, что полотенце… - начал говорить доктор, но Марк его опередил.
-Сколько? – спросил он.
-Что сколько? – переспросил Карягин.
-Сколько вам нужно, чтобы вы ушли? - спросил Марк.
-Я не налоговый инспектор, - спокойно сказал Карягин. – Меня вызвали, я пришел и пришел не для того, чтобы устраивать шпионские игры, а поговорить и возможно помочь, если конечно это в моих силах. Но без вашего желания у нас вряд ли что получится. Ваша жена мне не сказала, что вы не хотите лечиться. Или мне это показалось. Так вы хотите? Или ваша жена…
-Лечиться? – спросил Марк. - Я чего-то не понял. Я что болен?
В голове у него пульсировали слова «болен», «болезнь», какой-то кустарь выжигал эти слова на лбу. Лоб горел. Он схватился за лоб, потер, взглянул в зеркало, так близко, как будто вскочил еле приметный прыщ или хочется разглядеть родинку поближе. Все было в порядке – четыре строчки волнений на лбу и все.
-Я болен? –переспросил Марк.
-По ее мнению, да, - ответил доктор.
-Она вам сказала, что я болен, пожаловалась и вызвала…?- понял Марк, - вот чертовщина!
Прихожая, в которой они стояли, куда он десятки тысяч раз возвращался после работы и магазина, стаскивал ботинки методом «нога ногу», бывшая родной, где они с женой бегали голышом и даже дважды занимались любовью вот здесь прямо там, куда встал этот Карягин, именно на этом месте жена кричала еще и он шипел от экстаза, она становилась чужой, дикой, иносказательной. В ней были ширмы, одни прикрытые ширмы и ему становилось тошно, и хотелось ему приставить к горлу что-нибудь острое. Ножницы? Ладно.
-Пройдемте в зал – сказал Карягин.
-По мне хоть в кладовке, - подумал Марк, но все же спросил, -Зачем?
-Где вы обычно принимаете гостей? – спросил доктор.
-Что вы все принюхиваетесь? – не выдержал «пациент».
Он смотрел на «врача» и готов был вцепиться в горло. В мыслях он его повесил в ванной на трубе, напоил уксусом, расстрелял из охотничьего ружья и выбросил за «борт» (балкон). Внутри гремела канонада войны…и только эта связь с женой (почему все это он не делал в одиночку) его останавливала от решительных действий.
-Давайте с вами договоримся, - сказал Карягин. - Я врач. Простой врач. Таких поверьте много. Пришел по звонку, ваша жена мне рассказала о вашей, ну вы понимаете, заплатила и я…
-Вы что еще деньги за это взяли? – спросил Марк. – За то, что вы сейчас из меня бешеную собаку делаете…за это она заплатила?
-Я не понимаю, - сказал доктор. –Вы очень интересно выражаетесь. Ольга сказала, что вы преподаете. Это правда?
-Черт побери, - подумал Марк. – Какое унижение. Она меня…
Карягин прошел в зал, сел на диван.
-Он даже ботинки не снял, - едва не плюнул в спину оставшийся. - Вот сволочь.
-Итак, начнем, - сказал настойчиво доктор.
Марк прошел за ним и встал около окна, наступив на штору, натянув ее как кулису в театре.
-Не надо начинать, - сказал он.
-Я просто хочу задать вам несколько вопросов, - сказал доктор. - Вы на них ответите и я уйду.
«Кулиса» стал отходить с самого верху, словно ей сказали «вольно».
-Это все? – скептически спросил Марк.
-Все, - согласился Карягин.
-Хорошо, - грубо сказал человек у окна, понимая, что без насилия, кроме как пойти на некоторые (только ответы) уступки не получится.
Доктор выдохнул, что-то про себя подумал (если бы Марк мог читать мысли), опустил голову, через мгновение поднял (что в нем изменилось, что с его лицом, он что проглотил арбуз) и стал говорить:
-У вас отличная квартира, неплохая планировка. То есть крыша над головой, да и устойчивая в хорошим видом. Этот пункт чист.
-Какой пункт? - не понял Марк.
-Сейчас объясню, - сложил руки домиком «гость». Есть норма, а есть отклонение от нормы. Если хоть один пункт забегает за так называемую норму, чреваты последствия, которые чаще всего сказываются на здоровье.
-Вы хотите сказать, что я сбрендил, мать твою, - не удержался «пациент». «Кулиса» лежала на полу, окно было мутным, с разводами в гармонии с небом.
-Не ругайтесь, - спокойно сказал Карягин и улыбнулся (ему что доставляет удовольствие когда человек «выражается»). - Вы же не умеете этого делать.
-Да откуда вы знаете? – спросил Марк.
-Это прекрасно видно, - ответил доктор (он что ухмыляется?)
-Что вы еще про меня знаете? – думал Марк. Он хотел сказать что-нибудь неприятное и даже вспомнил про религию нового народца где-то на западе, которые говорили исключительно нецензурными словами (в этих словах больше экспрессии). Это его подстегивало сказать «лекарю поневоле» пару красных слов, но ждал удобного момента.
-Следующий вопрос, то есть пункт,- продолжил Карягин. - У вас есть семья. Хорошая семья. Жена, сын. Жена работает, сын учиться. Все в порядке. Но отношения с ними…
-Да ладно, - перебил Марк. - Все у нас в порядке. Если бы жена училась, а сын работал, тогда проблема налицо.
-Мне так не кажется, - наставал врачеватель (его, наверное, никто не любил в детстве – такие как он любят доказывать кто прав, а кто виноват: щепетильно, выискивая факты и аргументы, напирая на всех без разбору – девочек, мальчиков, старушек, от него сбегают собаки в подворотню, так как знают, что он идет к ним не дл того, чтобы накормить сарделькой, а вырвать клок волос для исследования).
-Дальше! – резко сказал «пациент». Он сел на подоконник, прислонился к стеклу – оно было холодным, Марк закрыл глаза и увидел белое море, а в нем белых китов и людей, тоже белых. Они что вымазались или всегда такого цвета? Зашли в море, чтобы отмыться, а море тоже белое и не отмоешься. Нужно другой водоем искать. Можно их крана. А вдруг и там тоже вода белая? Тогда что?
- Дальше работа, - сказал Карягин. - Там у вас тоже ой, какой пробел.
- Что вы все заладили? – говорил Марк, но понимал, что слова произносил исключительно про себя и пользуясь тем, что доктор делает большие паузы (для усвояемости), мог спокойно это делать, не перебивая его. – Ой. Как девочка. Тебя точно девочки как-нибудь называли. Что же тебе больше всего подходит? Каряга. Раскаряга. Каркуша.
-Теперь нужно понять, что является главным препятствием? – сказал доктор после продолжительной паузы. Он смотрел на Марка с каким-то громким молчанием, пронзая его своим назойливым взглядом, смотря не просто в глаза, а куда-то глубже, за глазные яблоки.
-Что вы все философствуете? – сказал Марк неожиданно вслух. - Мне кажется, что вы насмотревшийся сериалов псих, которому не хватает деньги на проститутку.
Карягин вновь улыбнулся (его все это забавляло, а если пациент его прикокнет тоже будет забавно?) и сказал:
-Как угодно. Но если хотите, я могу перечислить свои пункты с условием, что после этого это сделаете вы?
-Он мне кого-то напоминает, - подумал испытуемый. - Острый нос, похожий на акуленка, противные мелкие губы. Откуда ты такой взялся? Я знаешь что с тобой сделаю. Акулы водятся в белом море? Если они белые, то, наверное. А если нет, то конечно станут. Бросишь и уха – мутная вода, напоминающая самогон, интересная в процессе перевоплощения – сперва была вода, кинул таблетку – пыщщщщ и становится мутным.
-Так вы согласны? – спросил доктор.
Марк кивнул головой (машинально, показывая «ну что еще выкинешь») и Карягин продолжил:
-Я живу за городом. У меня двухэтажный дом в пятидесяти метрах от озера. Жена, и ребенок. Девочка, пяти лет, увлекается носорогами. А жена рисует на стенах. Носорогов тоже. Занимаюсь частной практикой. Есть офис, но в основном работаю на дому. Есть проблема. У меня они тоже есть. Мне не дают гражданство. Я гражданин восточной страны и пока с этим есть небольшая проблема. Но это дело времени.
-Лицо то русское, - скептически подумал Марк. – Врет. Но зачем?
-Теперь вы, - твердо сказал «восточный человек». Марк спрыгнул с подоконника, подошел к двери, встал около нее, облокотился и произнес:
- Квартира, жена Ольга, сын Роберт, преподаватель на кафедре религиоведения. Счастлив. В будущем умру. Когда неизвестно.
-Но… - начал Карягин.
-Все, уходите! – прошептал Марк.
-Но ваша… - снова попытался сказать доктор. – Ваша жена говорила. Что я ей скажу?
-Думаете, что не отработали своих денег? – шепотом говорил «пациент». - Все нормально. Будьте покойны, скажите, что муж малость переутомился, плохо спит и видит, как избавиться от этих, как вы сказали пунктов.
-Что вы говорите? – с обидой в голосе спросил Карягин (тоже мне доктор, обижается).
-А что? – громогласно произнес Марк. - Сжечь дом, отправить жену куда подальше, сына в детский дом, заложить бомбу в университет и чтоб рвануло, скажем ночью. Чтобы утром, когда все пришли обнаружили руины, на которых сидела уборщица и плакала. Какова картинка? Смешная, не правда ли?
«Пациент» стол около двери – открывал-закрывал, она была несмазанная, поэтому скрипела неприятно, отчего самому Марку хотелось остановиться, но рука как будто сама проделывала эти повторяющиеся движения и могла остановиться.
-Вы конечно шутите, - улыбнулся доктор. - Я могу вам посоветовать… у меня есть отличный…
Марк встал, подошел к Карягину, приблизился к его лицу и прошептал нос в нос:
-Ненавижу таких как вы…
-Отчего? – засмеялся от и обнажил свои ровные зубы. – Чем мы так сильно отличаемся? У нас кожа более толще или кровь гуще?
-Кровь? – подумал Марк. – Хорошо было бы узнать какая у тебя кровь, хотя мне кажется, что у тебя в венах бежит песок, а не красная жидкость.
-Мы, как вы нас выделили, - продолжал Карягин, - похожи на вас, но вы, наверное, правы. Мы только похожи. Если вы учите, то мы после вашей учебы лечим. Есть такое русское слово – калечить. Так оно одинаково подходит, как к вашей так и моей деятельности.
-Думаю отстреливать вас, - прошептал Марк. - Все с датой не могу определиться. Какой сегодня день. Среда. Нет, в среду начинать нельзя.
-Помилуйте… - не на шутку испугался доктор. Он вскочил, запнулся за ковер, загнул его на четверть. – Извините!
-Вон! – не унимался Марк, и его голос рикошетом кружился по комнате, уничтожая все другие волны.
Доктор взял в руки портфель, стал направляться к выходу. Марк остался стоять в центре комнаты. У него ныли руки. Боль, которая бывает после того, как носишь тяжести или неудобные предметы, например пятиметровые панно на стену или доски.
-Хорошо, я только напишу вам рецепт, - сказал Карягин, достал из портфеля бланк, хотел пройти в комнату, но, увидев настороженный взгляд «пациента», присел и стал писать, используя портфель, как основание.
-Почему он не уходит? – пульсировала боль. Марк смотрел на дверь, выходящую на балкон. Там лежало ружье и порох. Наверное, сырой. Можно проверить.
-Возьмите, там все написано, - произнес доктор. - До свидания.
Через минуту его не было.
-Ушел, - произнес Марк. Руки продолжали болеть.
Он вышел на балкон, пели птицы (которые улетали или те, что прилетели), взял ружье, погладил его тело, посмотрел вниз. Как мутно. Нужно прицелиться, тогда все сразу найдет свое место. Он достал коробочку с порохом, с трудом открыл ее, отсыпал немного в ладонь, положил тару обратно и на глаз всыпал по-наполеоновски, сначала порох на полку, потом в ствол (что запрещалось делать на линии огня, но он же не на линии).
-Сейчас выйдет, - подумал он. - Вот он у меня на мушке. Сейчас бах.
Но Карягин не выходил. Да где же он. Пешком спускается. Изучает обстановку, в которой я живу. Продолжает шпионить.
Из подъезда выкатили велосипед. Марк вздрогнул, вытер пот со лба, сел – встал, скрипнули кости, плюнул в сторону, в старый свернутый ковер и вновь вернулся к первоначальной прицельной позе.
Грубая дверь отворилась, Марк весь напрягся, стал каменным, и только руки были тугими как резина. Он направил ствол на дверь, еще мгновение и…ну что он медлит…опять колесо, только маленькое, коляска? Детская коляска.
-Я чуть не… - он вытер пот с шеи, вновь присел, и теперь прошел по-лягушачьи два шага вправо, два влево, плюнул, на этот раз попал на ржавый холодильник, в котором хранились инструменты (зимой он их переносил в кладовку). Ружье ждало своей цели.
Доктор вышел. Пропустил даму в белом (пятый, четвертый этаж?) и наступая на высохшие лужи, где скопилась масса листьев, притаившихся на дне, направился по тропинке к парковке.
Человек на балконе нажал на спусковой крючок. Прозвучал глухой звук. Марк зажмурил глаза, стоял несколько секунд. Он не услышал крика. Открыв глаза, он увидел, что Карягин преспокойно шагает к своей машине (в марках он был не силен), вроде как иномарка и даже подкидывает ключи.
-Я же его убил, - проговаривал он. - Живучий гад. А что если снова попробовать? Он еще у меня на цели.
Он положил ружье на перила балкона, стал водить его по двору, выискивая цель. Машина неизвестной марки заурчала, сдала назад на метр и направилась вперед.
-Дьявол, - крикнул Марк и подумал, – Теперь по-настоящему ушел. Но чувство неудовлетворения преследовало его.
Дети играют на площадке. Один возит по вязкому песку самосвал, грузит песок и отвозит, куда…хитер, домой. Вероятно, папа подговорил, чтобы таким образом песочек воровать. Скрипучие качели – эти две девочки целый день вень-вянь, вень-вянь и никто не может покататься, кроме них. Сперва этого мальчика. Надо напугать – попасть в колесо самосвала, потом в лобовое и только затем…
-Самолет, самолет, - услышал он крик, убрал ружье и вскинул голову. В небе действительно летел самолет.
-А что если я выстрелю в самолет? – подумал он.
Он направил ружье в небо, теперь не в одного шагающего человека, а в десятки людей, спящих, читающих, опорожняющихся в туалете. Вот будет весело, если пуля настигнет в туалете. Некролог – умер на толчке.
Самолет пропал за облаком, и мишень, получается что, исчезла. Он резко опустил ружье на площадку. Народ поредел.
Оставались окна, кошка и две собаки на площадке, чьи хозяева были вне поля видимости. Ну что ж…
Раздался звонок. Марк застыл, словно этот звук обесточил его, бросил ружье подошел к аппарату. Он схватил трубку, как спасательный круг и теребил ее в руках.
-Да, - сказал он.
-Это Малевич, - прозвучал голос.
-Да, я слушаю, - продолжал он.
-Решил пожелать тебе приятного отдыха, - распинался голос. - Как начался отдых? Надеюсь хорошо.
-Да уж, - сказал челок у аппарата.
-Отдохни до конца недели, - решительно сказал Малевич.
-Что можно сделать за три дня? – спросил Марк.
-Ого-го, - воскликнул абонент. - Много. Сделай все то, что хотел давно сделать. А все не получается.
-Спасибо Малевич, - сказал Марк. - Зачем ты так меня не любишь?
-Работа такая, - ответил голос. Гудки, опустошение. Марк прилег. Ему снилось белое море и остров с белыми крестами. Он ходил по этому острову и спрашивал: это что кладбище и все те, с кем он сталкивался говорили – «Нет, ты что. Это остров спасения. Это остров спасения».
Проснулся он от звонка в дверь. Он резко вскочил, направился к двери, посмотрел в глазок, одел ботинки, открыл дверь. Вошла Ольга и Роберт.
-Ты куда? – спросила она.
Марк не останавливаясь, проходя между женой и сыном, сказал:
- Прямо, вниз и вперед. Только вперед.
Среда 20:02
Марк шел по твердой насыпи, волоча ноги. Стемнело. Электронные часы в витрине магазина электроники показывали 8. Он прошел пять с половиной часов. И что он видел? Улицы, серые дороги, канализационные люки, ноги в колготках, джинсах, скамейку, пернатых, шелудивого пса, котенка, привязавшегося за ним. Да, еще был уличный торговец с иллюстрированными книгами и книжный магазин, но они промелькнули мимо оставив только два названия «Пуаро» и «Униженные».
-Как лучше провести три дня? - проговорил он, остановившись около туристического агентства. «С нами вы обеспечены впечатлениями на всю жизнь». Слово «впечатлениями» сразу же распалось на « в печку», «лень» и «ямы».
Ему хотелось есть. Но больше пить. Было холодно, и только сейчас он обратил внимание на окружавших его людей – застывших в бронзе, ехавших в тонированных авто и просто прохожих. Они зябли. Казалось, даже этот памятник человеку в пальто дрожит и тот хочет закутаться посильнее, но мешает его неподвижность. Марк был одет по-летнему. Он не одел плащ. Он словно выпал из другого материка и случайно попал в этот прохладный климат. Баба осени перестала печь теплые пирожки, накаливая печь – ей хотелось на заслуженный отдых.
-Как хочется есть и пить тоже. В баре можно сделать и то и другое, - подумал он и загадал, что войдет в третье заведение, которое он встретит по пути, потом передумал и решил поехать.
Он сел на автобус (номер ему был не столь важен, главное, что он шел по направлению его движения), прошел в дальний конец, сель около женщины с корзиной, из которой вылезала голова кутенка. Тот облокотился шеей о края корзины и посапывал. Они тронулись. Старик справа по вагону пил йогурт. Девочка с длинной косичкой смотрела в окно и называла все то, что она видела. «Дом, большой дом, зеленый автобус, грузовик, бегемот…». Вряд ли она видела бегемота или он был нарисован. Кондуктор ходил по автобусу и лениво смотрел на вошедших. Проехали одну остановку, две, вот и третья скоро…
-Почему он не подошел ко мне? – подумал Марк. – Не заметил?
Он поднял руку. Женщина с унылом видом (лицо бедного и несчастного человека) нехотя подошла к нему.
-Отчего вы не спросили у меня билет? – спросил он. Он редко ездил на автобусе, чаще – ходил пешком и готов был заплатить сколько нужно. И волновало его не то, что он проедет зайцем - что ж, это его даже радовало, но это происходило в давке, когда он сливался с толпой. Но не сейчас, когда три человека и он прошел как невидимка.
-Пенсионный? – сказала женщина.
-Что? – переспросил Марк. -Какой пенсионный?
-Я думала у вас льготы, - ответила кондуктор и облизала верхнюю губу (зачем она это сделала).
-Какие льготы? – выпалил пассажир. - Да вы что? При чем тут это?
-У вас нет документа, - буркнула несчастная женщина, - забыли дома. Так и скажите.
-Ничего я не забывал дома, - перекричал ее Марк. – Вы что совсем слепая? Не видите?
-А что я должна видеть? – спокойно произнесла женщина и в ее глазах сквозила такая пустошь и сплошные пробелы во всех областях знаний.
-А…- крикнул Марк, - ты сама себя видела в зеркало? – Лучше не смотри. Там такое увидишь, потом спать вряд ли будешь.
-Вы будете платить? – внезапно очнулся кондуктор и в ее глазах даже появился какой-то свет (тема, которая ее окрыляет).
Марк посмотрел на нее, достал из кармана кошелек, высыпал всю мелочь в ладонь и, не дожидаясь пока она протянет руку, всыпал ей в сумку.
-За троих, - торжественно сказал он
-Не надо, - сконфузилась женщина, тряхнула сумку и стала отсчитывать сдачу. - Вы же один.
-Как один? – удивился Марк. - Вы же только что видели старика, а он, что поделаешь – старость – не радость, проездной дома оставил. Второй билет – плачу за себя. А третий – за следующего призрака, которого вы вдруг увидите.
Кондуктор протянула три билета. Автобус остановился через минуту. Как он опустел, пассажир не заметил. Он открыл глаза, услышав механический голос:
-Все, приехали, парк.
Он вышел из автобуса и оказался в незнакомом месте. Здесь он если и был когда, то точно не последние два-три года. Много деревьев, кустов, телеграфных столбов, будок, бродячих собак и людей и суровая остановка (с выбитым стеклом, ободранной рекламой и спящим человеком в ушанке). Напротив остановки горела вывеска «К нам» Не горел восклицательный знак, что было очень важно в этой фразе.
-Приехал, - выдохнул пассажир, транзитом попавший в этот клочок города.
«К нам» приглашал. По-своему, конечно. Звучал Blueberry Hill и Марк растрогавшийся от музыки, которую он любил включать, когда никого не было дома (раньше), поднялся на лестницу и вошел в дверь, которая его поцарапал в области руки и локтя, когда он ее открывал.
Он попал в темный мейнстрим – определил для себя несколько точек – бар, туалет и человек (кто угодно), с кем можно договориться о еде и выпивке. Две первые точки наметились, а третья все не образовывалась, поэтому он произнес сразу, не сходя с места:
-Что можно съесть в вашем баре?
Появилась третья точка в виде девушки. Она была маленькой и ужасно нестандартной, он оценил ее узкие бедра и припомнил, как в юности проверял «качество» той или иной девушки – по позывам в причинном месте. Если дергается, то да, если молчит – то не то.
Девушка посмотрела в сторону, словно на стене была приколота шпаргалка, кивнула головой в знак того, что список упорядочился в ее голове и произнесла:
-Мясное ассорти, карпачо из говядины, лосося…
При этом она размахивала руками и Fats Domino, аккорды которого украшали атмосферу, состоящую из грубых столов, стульев с кривыми ножками (не комплект к столу) и желтыми простынями (на скатерти они мало походили). На стенах висели дешевые черно-белые открытки с изображением незнакомцев, которые курили за богемными столами (в отличие от этого места), пили вино, играли в гольф, читали большие газеты, напоминающие раскрытые карты местности, чинили автомобиль (черт знает какой марки), участвовали в выборах.
- Бутерброды с ветчиной, сыром, сэндвичи мы их называем, - продолжала девушка. То ли она плохо знала язык, то ли наравне с ее несуразной фигурой в голове были такие же мысли.
-Остановитесь, девушка, - сказал вошедший. - А у вас есть что-нибудь острое и в то же время не такое острое?
Вопрос получился несуразным. Марк хотел сказать, что ему трудно определиться с выбором, но он не может в настоящий момент есть обычную еду, нужна достойная приправа. Но девушка не знала о том, что он утром целился из окна в человека и даже целый самолет, поэтому растерялась.
-Мне нужно такое, чтобы не так как всегда, но в то же время то, от чего я могу наесться, - пытался он выразиться и если бы таким был ответ студента на экзамене, то тот вряд ли бы получил высокий бал.
Она снова посмотрела в сторону, Марк за это время успел заметить двух женщин, сидящих за столиком – там стояло две бутылки початой водки. Недалеко бродил официант, ожидающий, когда бутылки опустеют. Девушка вернулась:
-Я посоветуюсь, - решилась она, и пустилась бежать, но Марк резко сказал вдогонку:
-Не надо. Ассорти и беленькой.
Девушка кивнула, улыбаясь (кажется спас от увольнения) и побежала в сторону. Марк пересел за стойку. Ему было неудобно. Стол был большим и пустеющие места напротив и слева от него, да и эти цветы на окнах навевали тоску. Он встал и подошел к бару. Перед ним стояла женщина лет тридцати пяти – она была привлекательной (проверка прошла удачно), она была обнажена, пусть частично, но достаточно, чтобы взять верх над мужчиной – открытый лоб, вырез на шее, открывающий верхнюю интригующую часть груди. Она смотрела на его губы, он семенил от одной открытой части к другой. Она ждала от него заказа, он ничего не ждал. Сейчас он хотел пить, и у него не было перспективы дальнейших действий. Напиться до чертиков? Наесться от пуза? Напиться о пуза и наесться до…?
-Спиваетесь? – спросил кто-то за спиной.
-Что простите? – не понял Марк и повернулся. Перед ним был молодой человек. Лет двадцати пяти – двадцати семи. Редко заметишь в таких гнусных забегаловках молодых людей.
-Я говорю, что пьете один, за барной стойкой, что говорит об одиночестве, - произнес незнакомец.
-Еще не пью, - ответил Марк. - Жду неторопливую официантку с другой планеты.
-Почему с другой планеты? – усмехнулся парень.
-Она совершенно не умеет работать, - ответил испытывающий жажду. - Мне кажется, все у нее выходит не так. И даже сейчас, когда она должна появиться с бутылкой, она обязательно что-нибудь сделает не то.
-Я знаю множество баров с такими же карикатурными людьми, - сказал парень. – И что странно, девяносто баров, будь то элитные, для вип-персон, все равно там сплошь и рядом – другая планета и веселье. Летают тарелки, хлесткие слова вырываются от сноба-официанта или метрдотеля. Наш город – это и есть та самая другая планета. Далеко ходить не надо.
Музыка перестала (искали что-нибудь другое), зазвенели телефоны, кофейные аппараты, пивной насос выкачивал пиво из кег, две женщины выжимали последние капли из бутылок, прищуриваясь (вспоминали с прищуром, то есть недовольством мужчин). Зазвучало очередное ретро, пела женщина, скрипела пластинка – звучал саксофон и фоно.
Появилась девушка с бутылкой и тарелкой мясного ассорти, она подошла к столу, где до последнего сидел человек, задающий странные вопросы, но его не обнаружила. Марк поднял руку. Девушка его заметила.
-Вы здесь? – жестами показала она, и ассорти заплясали в дуэте с бутылкой рок-н-ролл.
-Да и не факт, что здесь останусь, - ответил Марк. - Но зато вы будете знать, что я перемещаюсь.
-Это странно, - сказало она, раскладывая принесенное на стойке.
-Странно то, что в баре из посетителей всего семь человек, - сказал клиент. - Из них пять женщин. Вот это тоже очень странно.
Девушка пожала плечами и направилась обратно, но по ее походке можно было судить то, что она не знает куда идет.
-Как она не путается в своих ногах? - сказал парень.
Марк посмотрел на собеседника. Странно, но я тоже об этом думал, - пронеслось в голове.
-У меня женщины никогда не работали в сфере услуг, - произнес парень. – Были разные – бухгалтерши, учителя, даже директор мукомольного камбината. Но никогда не обслуживали других людей. Я их чувствую.
-Так сразу, - пробежали строчки слов, - вот так, присел, сказал кичливое слово и значит можно потрошить свое сознание перед незнакомцем? Но почему он выбрал меня? Более молодой…но я ведь тоже еще не очень…Может быть он говорит с каждым, кто присел за стойку. Не всякий садится за стойку. Только открытый человек, расположенный будет сидеть вплотную к напиткам и женщине с бюстом четвертого размера.
-У каждого мужчины есть барометр, - продолжил парень. – По юности он работает как часы, потом ломается, его чинишь и наступает судный день, когда живешь без него. Тебя наверное интересует о чем я.
Марка не совсем увлекала эта тема. Она была очень юная, инфантильная и к ней примешивался драйв юности, без которого ее обсуждать не имело смысл. И про прибор он этот тоже понял, но дал собеседнику высказаться (почему-то он его слушал, может быть чувствовал вину перед доктором, детьми, людьми в летящем самолете и выслушав его, немного искупит вину, сделав доброе дело)
-Это наша энергия, - продолжил оратор. - Энергия. В юности она кипит, в среднем возрасте она пышет, но не с той производительностью и наконец…для примера я возьму один случай. Шел я как-то весенним вечером по проспекту…
Пока парень хвалился своими похождениями – как он познакомился с одной милашкой, развел ее на прогулку по мосту и так они гуляли, Марк в этот момент немного отстранился, выпил рюмку, - услышал «ночные огни играли в пьяные игры со смелыми жителями», налил еще, тут же опрокинул в себя – жидкость заструилась по телу». «Потом был раскат молнии и все закричали, что нас всех бог покарает за то, что мы ночью не спим» - Марк пил третью, взял пальцами ассорти (вилку не принесла, растяпа), разжевал, прикрыл глаза, увидел…
Бабушка наклонилась к ребенку, который в свою очередь держит самолетик. Тот маленький. Малыш плачет и трясет игрушку. Старушка спрашивает «в чем дело». Тот отвечает, что самолет потерпел крушение и только что упал прямо в песочницу. И надо эвакуировать тех, кто остался в живых. Бабушка говорит, что все это глупости. А он настаивает, потому что уверен, что кто-нибудь, хоть один остался…
-А потом мы пошли во двор Союза Писателей и там при свете фонарей, - журчал голос.
При свете фонарей шли люди в белых одеждах. Они несли на руках обломки самолета. Те, люди, что были в салоне несут свой самолет. Как он напоминает крест. Они несут…
- Мы так повеселились, - зажмурился от удовольствия парень.
-Я сегодня чуть не убил человека, - сказал Марк.
-Вот эта энергия, - сказал весельчак. – Что? Я не понял. Что ты сказал?
-Сегодня я почти убил человека, - повторил Марк, выпивая третью по счету порцию.
-А кто он был? – спросил парень. Он воспринимал сказанное скептически, понимая, что человек напротив поддерживает разговор, а каким образом он это делает (привирает или нет), было не важно.
-Мой врач, - ответил Марк.
Парень засмеялся. Это был не простой смех, а целый раскат. Он кашлял и, казалось, сейчас родит целого кашалота – столько натуги было в этой оценке сказанных Марком слов.
-Тогда не сожалейте об этом, - продекламировал парень. – Именно от них зависит наш барометр. Но те, что вра-а-чи только нас убивают. Пусть не одним выстрелом, а постепенно всаживают в нас такие миниатюрные пули. Вот мой врач меня не щадит – я к нему хожу, а он мне целый список, длиной в полметра. Иди, говорит, и принимай согласно инструкции. По секрету тебе скажу, я всего лишь один раз попытался соблюсти его рекомендации. Утром – три таблетки, ложки, капсулы, днем – пять и вечером – в совокупности. Я чуть коньки не откинул. Теперь лечусь исключительно здесь. Вон за стойкой стоит главный врач, а эти девчушки с подносами – медсестры.
Марк представил, что он находится в больнице. Эта больница на белой скале. Прямо на острие посажен дом (ласточкино гнездо) – белые стены, костюмы, и кормят исключительно белым. Манной кашей, молочным супом, макаронами.
-И я регулярно к ним хожу на процедуры, - задорно сказал весельчак, и Марк заметил, что вокруг глаз у него странные пунктиры (морщины, но какие-то странные).
-Да, не думал я, что такому юнцу, как ты нужна медицинская помощь, - сказал уставший человек.
-Да что вы! – воскликнул собеседник. – Я юнец? По твоему, сколько мне лет?
-Двадцать пять, - ответил Марк.
Парень снова заревел (этот смех нужно на пленку записывать и изучать целой коллегией психиатров).
-Надо же, - сказал он. – Давали тридцать два, двадцать девять было, но чтоб двадцать пять. Этого еще не было. Правда, Матильда?
Красивая девушка у стойки отозвалась. Она улыбнулась парню и Марку тоже.
-Матильда? – пронеслось в голове. – Какое знакомое имя.
-Я Валентин, - сказал парень (?). -Мне пятьдесят девять, или пятьдесят восемь. Не помню. Просто я выгляжу так хорошо. Пожизненная проблема. Мне не во всех барах наливают, думают, что я не достиг нужных лет. Поэтому я и хожу чаще всего только сюда. Здесь меня уже знают.
-Пятьдесят…во-девять? – удивился Марк. - Не может этого быть.
-Может, - сказал пожилой человек(!?). – Я уже старик. Как и ты.
-Но мне только тридцать один, - сказал в ответ человек, наливающий и пьющий безостановочно.
-Да ты что!? – воскликнул Валентин. - Мы с тобой как жители двух совершенно разных миров. Ты молодой, но выглядишь не так, чтобы очень. А я сохранился что надо, но цифра моих лет велика. Мы с тобой братья по несчастью или же нет.
Марк смотрел на молодого человека. У него была гладкая кожа, задорный взгляд, ничуть не усталый. А что если он разыгрывает меня? – подумал он. - Что ж это возможно. Но здесь совершенно другая часть города. Не могли же и здесь за мной…Надо поверить. Всего то.
Старый юнец щелкнул пальцами и через мгновение перед ним стола бутылка виски и три стакана (всегда на что-то надеялся). Он откупорил бутылку, налил янтарный напиток, подождал пока пройдет еще один круг у Марка и тот нальет себе еще, толкнул стакан в руке соседа по стойке и подмигнул (за все то, что было сказано раньше). Марк в отличие от него не моргнул и не стал пить, он поставил стакан на место, повернулся по сторонам и таинственно спросил:
-Ты знаешь Ольгу?
- Я знаю многих по имени Оля, - ответил Валентин. - Кого ты имеешь ввиду?
-Мою жену, - сказал Марк.
-Дружище, нет, - засмеялся он. - С женой я твоей не знаком. А что должен? Может быть она со мной знакома, а я нет? В этом мире перевертышей и перевертух все может быть.
-А Роберта знаешь? – тестировал юный старик.
- В моем списке в основном женские имена, - ответил моложавый.
Он налил еще одну порцию, налил и второй и третий стакан, предложил бармену
(та отказалась, хотя по глазам видно, что очень хочет присоединиться) и выпил один за другим три стакана.
Все пьют, будь ты трижды крещен или не верующий вовсе. Он читал лекцию о христианах и о том должны ли они пить, даже немного. Студенты отзывались слабо. Было предположение заменить напитки на пиво, коктейли (какая разница), ведь предполагать, что кровь бога заспиртована – это чушь.
-Блаженство, - сказал Валентин, проглотив обжигающее нутро жидкость.
- Ты веришь в бога? – спросил Марк.
-Нет, - ответил человек, пьющий виски. - Но верю в человека, который собрал все существа, которые к тому времени были и организовал строительство Земли. Молодец Человечище. Я его зову Фантазер и иногда о нем вспоминаю. К чему эти вопросы?
Марк не сразу ответил. Он словно получил время для ответа, как будто человек, задавший его, находится в другой параллели и для него нет существенной разницы, если ответ прозвучит позже на минуту, три, пять. Он смотрел на осоловевших женщин. Более полная крутила бутылку (вызывая в официанте еще большее неприятие), другая смеялась и очень часто показывала язык. Катались на карусели зимой и языком слизывали снег – он и прилип? Под картинами «Люди в лодках» появился человек с толстой старой книгой. Он уже пил чай (?) и слюнявил страницы ветхой книги. Да, был вопрос, - припомнил Марк, вернулся за стойку к стаканам, бутылкам и стандартной позе, где локти-подпорки и ноги- кузнечики и сказал:
-У меня был трудный день.
-Да, ты чуть не убил человека, - сказал весельчак с пониманием. - Может быть, ты за полдня так изменился. Такие случаи бывают.
Валентин – незнакомец, старик и парень в одном лице лучше понимал его жизнь, чем он сам. Он видел насквозь его омертвевшие клетки и части тела, что если убрать все больные и зараженные участки в теле, то что останется от Марка. Гнилые зубы, язва, больное сердце, частая боль в пояснице, руки и ноги сводит (довольно часто), больная печень, жидкий стул…
-Меня преследуют, - печально сказал он. - Я не понимаю. Мне просто хочется жить. Но я больше не могу жить как прежде. Я устал жить в той же семье, воспитывать того же ребенка. Мне хочется начать все сначала. Жену уже не исправишь, ребенок тоже становится не таким, каким мне хотелось бы. Преподавать я тоже больше не могу. Мне нужна другая жизнь, другая профессия.
-Как неожиданно для самого себя, - подумал Марк. – Я же давно хотел это сказать. Но разве у меня были достойные собеседники. Были те, которым я мог что-то сказать, но сказать самое главное – тут нужен не любой человек, а такой, который не засмеется (этот, конечно, умеет смеяться, но и не только смеяться). И как легко стало. Надо еще выпить. Что это со мной. Я…
-Вы плачете? – спросил Валентин.
-Простите, я не должен, - извинился Марк.
-Почему? Это нормально. В баре мужчина может себе позволить поплакать. Если все другие места держат мужчину в узде, то здесь самое благоприятное место для этого. Матильда, что-нибудь для моего друга.
Девушка ответила легким кивком и исчезла в подсобке, скрытой темно-зеленой бархатной тканью. Зазвучал Элвис. Он называл ее охотничьей собакой, которая никогда не ловила кролика. Такая песня.
-Ты…- всхлипывал Марк…
-Я старейший в мире человек, - сказал Валентин. - Я не помню, когда у меня день рождения, но знаю, что жить мне ровно столько, сколько я смогу жить. Сегодня я тебе говорил о барометре, энергии, моей лечебнице и еще могу много сказать – того, что ты хочешь слышать. Все очень просто – мы с тобой, почему говорим так просто и без трудностей – ты слышишь то, что хочешь слышать. Этих тем не так много, но я о них знаю. Я не разбираюсь в религии, да и ты тоже в этом не силен, хотя и имеешь к этому прямое отношение. Кто ты, священник или изготавливаешь свечи, не важно. Важно то, что сегодня ты здесь и выпил уже без одной рюмки бутылку, а лучше не стало. Почему? Водка – лекарство, когда ты пьешь на радостях. Я всегда праздную что-нибудь. Например, день учителя. Моей первой учительницы уже нет в живых, но ее указка до сих пор дрожит у меня перед глазами и слова «не беги вперед и постарайся пройти до конца жизни не обнажив груди и того, что у тебя в ней». Я иду по жизни. И еще пока ни разу не разделся. При свете, разве только. Так, я закругляюсь. Матильдочка, бутылочку припрячь назавтра. Сейчас я не должен…
-Отчего? – спросил Марк. За долгое время он впервые спокойно отнесся к болтливому. Он не надоедал, потому что действительно говорил на те темы, которые входили в число тем, на которые мог говорить Марк (странно, но в этом заблудшем районе).
-За мной пришли, - сказал Валентин.
-Кто? – не понял Марк и посмотрел почему-то наверх, думая, что его друг по стойке иронизирует в который раз. Но он показал подъемом головы, направив гладкий подбородок в сторону выхода. На выходе в черном прямоугольнике стояла девушка. Она была взволнована.
-Пап идем, - произнесла девушка, не подходя к стойке. Элвис заканчивал ругаться с дамой-собакой, а полная женщина раскрутила бутылку до такой степени, что та слетела на пол и разбилась.
-Это моя дочь, - представил Валентин. – Надежда. Моя надежда, птичка рая, по Лермонтову.
Девушка была в вязанном свитере, юбке и даже колготках (тоже вязанных) – такой вязанный человечек зашел в бар и смотрела на спину отца и проговаривала:
-Пошли а, надо идти.
- Какая юная, - подумал Марк. Сколько ей? Выглядит на пятнадцать, значит тридцать или больше (по семейным генам или наследственность ее не коснулась)?
-Ну, добр человек, - взволнованно произнес Валентин, пожал руку, и, кажется, только сейчас Марк почувствовал его возраст (рука была твердой, сухой и шершавой). –Да, оставлю свой телефон. Звони.
Валентин взял со стойки карандаш, послюнявил его, чтобы писал и вывел несколько цифр на подставке под пиво, спустился с высокого стула, подхватил трость с бесформенным набалдашником и пошел по траектории стул – дочь.
-Веселый молодой старик с палочкой выходит из бара в сопровождении вязанной дочери, - назвал Марк ту картину, которую он увидел.
Ему стало грустно.
-Вот мой номер, - должен был произнести он, но представил картину, как он говорит по телефону, а вокруг бегает Роберт, показывает свои глупые рисунки, и жена демонстрирует нижнее белье.
На подставке было только пять цифр.
-Цифру не дописал, - досадливо сказал Марк и налил оставшееся из бутылки прямо в рот, так как рюмки перемешались чистые с грязными и он не знал, где таился аромат виски, где водки, а где и чистой родниковой воды.
Четверг 03:23
-Какая холодная простыня, - подумал Марк. Не только холодная, но и мокрая. Голова как…почему темно. Это что…не поле. Вроде как стул, да и стол, да – ножки, столешница и… что так пахнет лимонами. Какой странный приторный запах. Я что в лимонарии уснул? Что это на столе. Что-то упало – то ли ложка или вилка, а может что другое. Какой грохот. На языке не только водка. Какой-то странный привкус. Косметики или мне кажется…
Вспыхнул свет. Это была кухня. И стол, и стул все совпадало. Перед ним стояла тарелка с нарезанными ломтиками лимона, а холодная и к тому же мокрая простыня – это была его одежда, отсыревшая или что…Свет был скудным, но он мог разглядеть в проеме двери девочку лет десяти. Она была в пижаме с нарисованными на ней котятами и уже явно выросла из нее.
-Что вы тут делаете? – спросила она.
-Я не знаю, - ответил Марк.
-Я сейчас вызову кого надо, - угрожающе прошипела она и сделала шаг вперед, показывая, что она пусть маленькая, но ничего не боится. – Не посмотрю, что вы больше и сильнее.
-Не надо, - устало сказал Марк. Он ничего не понимал: где он находится, что он делает в этом доме, почему спит за столом и отчего показавшаяся в двери женщина хитро улыбается и говорит:
-Доча иди.
-Какая славная женщина, - подумал Марк и почему-то предположил, – Наверное, любит молоко и белый хлеб.
Она стояла около двери, трепала по голове не желающую уходить девочку, та смотрела на мать, которая немного увлеклась, и было в этом что-то киношное, немного эротичное (неужели это он подумал).
-Да, правильно эти женщины пьют исключительно молочное, чтобы быть такими, - подытожил он свои размышления.
-Или спать, - подтолкнула она дочь. – Нельзя так разговаривать с гостем. Он нам лимоны принес (так это он принес?), цветы (и цветы тоже?), помог затопить печку (никогда этого не делал, здесь есть печка, где же он).
Девочка ушла, на ходу поправляя волосы, исчезая за штанами-занавеской, и Марку казалось, что она не ушла, а продолжает стоять и ждать своего выхода, как артистка своей сцены.
Женщина была в легком халатике, волосы были растрепаны (казалось она интенсивно бежала или…трудно предположить), под правым глазом растеклась тушь, но не так как бывает при плаче – грязно, а легкий след, как будто от чего-то очень сильнодействующего у нее выступила одна слеза. Следующий жест очень многое объяснил – женщина обнажила бедро и улыбнулась.
Марк схватил ее за руки, повел к столу, посадил, налил из бутылки водки по полному стакану, показал жестами, что следует выпить – она была не против. Они выпили, он съел полкружка лимона, сморщился, она – нет. Она все также игриво смотрела на него и молчала, словно она знает о нем что-то такое, от чего можно получить абсолютную власть над ним – над телом, душой, временем. Он не выдержал длительного молчания и спросил:
-У нас что-нибудь было?
Женщина налила повторно. Марк больше не мог. Предыдущий стакан он осушил в каком-то полузабытьи. Она же выпила, не закусывая, затем посмотрела на него, сладко выдохнув. В нос ударил спирт и что-то шоколадное.
-Было, - простонала (не иначе) она. - Еще спрашиваешь. Ты такой. И не сказать, что старик.
-Зачем она так? – подумал Марк. Еще издевается.
-А я не старик, - возразил он.
-Ну да, - продолжала играть с голосом женщина. Она провела ногой по его коленке, Марк вздрогнул, вскочил, посмотрел с другого ракурса на возбужденную женщину, немного отошел, но это определение не проходило и не меняло своего значения. – Ты молодой, очень молодой.
-Зачем ты это сделал? – кричал внутренний голос. - Пьян был? Этот Валентин… .раззадорил или что?
-Мне пора домой, - решительно сказал он и направился в проем штанов-занавесок. Через мгновение вернулся. – Я же не знаю, где нахожусь, не говоря о том, что я здесь делаю.
Последнее он сказал шепотом, чтобы не нервировать женщину. Он понимал, что обидно слышать, когда после «этого» не признаешь, да еще с трудом вспоминаешь пикантные подробности.
- Как студент какой-то, - подумал Марк. – Разве это могло со мной произойти?
Он сел налил в стакан водки, поднес ко рту, пригубил, съел одну луну лимона, затем другую, увидел на столе конфету, развернул ее – вместо конфеты была свернутая бумага.
-Шутка, - засмеялась женщина громко, выбежала девочка, встала между висящих брючин, хмыкнула и вернулась обратно. И вся эта ситуация напоминала розыгрыш. Шутили все от Валентина, который был стариком в свои два с половиной десятка, официантки с другой планеты, этот фальшивый аромат лимона. Правда водка была настоящая, и если женщина играла, то играла так естественно (черт побери). Но нет же. Просто играет здорово. Мало ли. Ему казалось, что все вокруг построенные макеты, станки и что декорации, стоит дернуть какую-нибудь веревочку (только найти бы эту веревочку), этого дома сейчас упадут и предстанут перед ним его соседка – баба Лена, его «дорогая» семья, все заржут и в том числе эта подставная утка, то есть баба, то есть женщина (ну не могло у него ничего с ней быть, не могло).
-Мне нужно идти, - повторил Марк. Он приподнялся, задел стол, тарелки подпрыгнули, цветы задрожали, застыл только он, все же остальное юморило, затем подошел к окну, открыл сатиновую штору и долго пытался разглядеть хоть что-нибудь, но ничего, кроме своего назойливого лица, погружающего в мрачное отражение… –Самый темный район, - подумал он. Вон кажется тропинка, по ней можно выйти…наверное.
Спина почувствовала горячее прикосновение, оно поползло вниз, повернулось направо и вскарабкалось наверх, достигнув вершины плечевого архипелага, замерев там неожиданно.
-Куда же ты? - проговорила она, и горячее дыхание обожгло шею. - Первый автобус только утром.
Он повернулся и увидел, что она все так же сидит за столом.
-Мы что за городом? – спросил он.
Пропел петух, пролаяла собака – верные приметы. Да и эти миниатюрные окошки (как в тюремной камере), темный район, ну конечно.
-Что тебя так пугает? – спросила она. – За городом тоже люди живут. И с одним из этих людей ты пару часов назад…
Что делать? Главное, не спать. Если что-нибудь произойдет с ним, а он будет в отключке, то он…это убьет его. Вполне может и убить. Но что же делать с этой женщиной?
Она потушила свет, включила ночник. Лучи желтого рассыпчатого свечения окрасили комнату в черное с дырой в середине, где сидели: он и она.
-А чем занимаетесь? – неожиданно спросил Марк и подумал, - Что я спрашиваю? Она наверняка домохозяйка, корова есть, куры, прочая живность, летом – сенокос.
Она посмотрела на него, и Марк увидел в ее глазах недоброе предзнаменование – словно она смотрит ему не прямо в глаза, а куда-то глубже, и как он не пытался уйти от этого взгляда – в сторону, стучал по столу ложкой, ногой проделывал дробушку (чтобы отвлечь), но она продолжала «протирать дыру» в нем.
-Я…как бы тебе сказать.
-Неужто, она…эта самая, ну попал, вот, попал, - затушевался он. - А вдруг она того…эх, сроду же не попадал. Стоило выпить и сразу, привет о, неприятность. И не скажешь, что она, ребенок все же…да как не скажешь, так и льнет. Опытная, сразу видно. Дай разобраться. Не ешь меня (прямо сюжет из старой сказки). Если она работает, то услуги наверняка не копейку стоят. Вон хоромы какие – и мебель нерусская, и гарнитур, на какие круглые куплено? Я заплатил или нет еще? Наверное, все же да, раз она остановиться не может. Хочет отработать свои часы.
Марк вспомнил доктора Карягина, тот тоже брал деньги (работник сферы услуг) и Валентина, которому везло, и он ни разу не нападал на женщину-прислугу (во всех смыслах), пытался сравнить их (хозяйку этой загородной «гостиницы» и врача и старика по отдельности), найти не отличие, а наоборот схожие стороны. Оба берут деньги, хотят отработать свое. В Валентине была душа (правда это отличительная сторона). Более похожих моментов он не видел.
Вместо того, чтобы назвать одну из двух сотен профессий, существующих (приврать) или десятка (если честно), чем она могла заниматься здесь, она сказала полушепотом:
-Я Света, или как ты меня называл мусульманская жена. Ты что помешан на религии?
-Я что ей все рассказал? – возник повод очередной досады на себя. И про то, что вяжу носки тоже (это была такая шутка в его доме, еще родительском – мама говорила, что если человек рассказал о себе что-нибудь сокровенное – что поет, рисует бабочек в туалете, вяжет, то он рассказал о себе все)?
-Так чем ты занимаешься, Света? - спросил Марк. Вопрос получился полным, и она словно ждала от него правильного обращения:
-Я гадалка.
-То есть гадаете на урожай, погоду, - предположил он, будучи уверенным в своей первой версии.
-И это тоже могу, но в основном предсказываю судьбу, - спокойно сказала она. Она успокоилась, налила из бутылки в рифленый стакан прозрачную жидкость, облокотилась об стол и, держа в руках емкость, стал отпивать понемногу, как горячий чай, позволяя ему остыть.
- Сейчас каждый второй предсказатель, - скептически произнес Марк. – Норовит выдать что-нибудь про катастрофу, извержение вулкана или про соседку. Говорят предсказатели выходят от сплетниц. Если ты была сплетницей, то из тебя может получиться журналист, писатель или гадалка.
-Что ты хочешь узнать? – спросила Света
-Я? – растерялся Марк.
-Конечно ты, - сказала она и сделала из стакана хороший глоток. При этом она закрыла глаза, словно провожала внутри себя проглоченный поток в нужном направлении (уж она то знала дорогу). - Спрашивай.
-Не знаю с чего начать, - мямлил он. – Разве что…нет, не то. Как-то странно. А что если…тоже глупо.
-У тебя дома жена и сын, - сказала Света. - Ждут тебя, волнуются. Сын нарисовал картинку – четверо за столом, - ты, жена, сын и бутылка. Зеленая и крупная, в человека. Сыну около десяти, но уже взрослый.
У Марка закололо в груди.
-Это просто, - сказал он. - Я мог тебе все это рассказать. По правде говоря, я ничего не помню, что здесь произошло.
-Правда.
-Чистая.
-Ты всегда забываешь о том, что происходит с тобой? – удивилась (как правдиво) женщина. Ну что вы за мужики…
-Да ты что? Я никогда.
-Какое удобное положение выбрал, - продолжала гневиться Света. - Сделал дело и забыл. Так живешь, навредил и забыл. Здорово, я тебе скажу. А что если и женщины так делать будут? Так по-стариковски.
Заныли суставы, запели акапельно бронхи и стало тяжело дышать (что делать?).
-Я же не специально, - сказал Марк. - Я в баре сидел. Не помню, как вышел и как оказался. Может, расскажешь.
Света кашлянула, на входе показалась головка девочки (или это был мальчик, сколько их здесь), зыркнула в темноту, занавеска расправилась и женщина начала рассказывать:
-Познакомились мы уже в поезде. Ты ко мне начал липнуть с разговорами. Странные темы стал выбирать для знакомства – мол, тебя никто не понимает, все видят во мне рухлядь, хочешь, говоришь, с моста спрыгнуть. Поделился с первой попавшейся женщиной, которая внушает доверие. Ну, я и не сдержалась…
-Я в метро ехал, - неторопливо сказал Марк. – Точно. Помнится, рекламу читал. Никому не мешал.
-Какое метро? – спросила Света.
-Я сел в вагон, - сказал он. – На станции. Не помню названия, но люди стояли, и я встал. Они пошли и я пошел.
-В вагон пригородной электрички?
-То то мне странным показалось, что скамейки в ряд и за окном не полная тьма, - схватился он за голову, вобрал в ладони волосы и покрыл ладонями лицо, - а огни – мерцают и двигаются полосками туда-сюда, туда-сю…да уж.
-Ты совсем не помнишь, как разговаривал со мной? – спросила женщина. – Странно, что даже меня не помнишь.
-Да, - согласился он. Передо мной одни картины – бар, стаканы в ряд, крутящаяся бутылка, наивный котенок, улица, барсучий холод и станция, провал, жесткая скамейка, провал, провал, огни – человек приближается ко мне, не помню, только силуэт и снова провал.
-Да, - вздохнула Света. – Мне с тобой очень повезло.
-Я к тебе приставал? – не доверяя (уже не в полную силу) спросил Марк.
-Что странно, - сказала она, - я о тебе знаю намного больше, чем ты сам. – Мне разные люди попадались – кто-то больше, кто-то меньше разбирался в себе, один хорошо понимал себя, но забросил, другой не знал, но лень мешала ему проникнуть в свой мир. Но ты уникум, конечно. Ты совсем не знаешь себя.
-Я знаю ровно столько… - начал он.
-Сколько тебе нужно быть несчастным, - закончила она. Ты темная лошадка. Ты как будто не на той планете обитаешь. Рожден был не для этой планеты. Места много, но тебе в любой точке становится неуютно. Ты не должен быть здесь.
- Что за очередная история? - подумал он. – И глушь меня принимает за идиота. Куда деться от людской невежественности
Света качала головой, встала, подошла к окну, посмотрела, прищурилась на мгновение, повернулась и проговорила с той томной страстью, с какой у них началось знакомство (с того момента, как помнил Марк):
-Ты когда меня обнимал, говорил «осторожно», раз пятнадцать сказал. Представляешь, женщина хочет расслабиться, а он ей «тихо, осторожно» и еще вдобавок дышит, как будто совершает последние в своей жизни вздохи. Я успокаиваю как ребенка, а ты «осторожно, осторожно» - будто боишься, что я что-нибудь тебе сломаю. Да разве я могу…?
-Да разве она…? - еще раз прошелся по ее стати мужчина. – Может, - и в этот момент он все вспомнил, точнее представил всю эту картину. Было это или нет, но женщина так тонко обрисовала произошедшее (используя минимум слов, главное – пережитые эмоции)
-И еще ты… продолжила Света.
-Не надо… - прервал ее Марк. Он испугался. Эта женщина была опасна. Она слишком хорошо его знала. Она могла поднять с самого дна такой ворох информации, про который он может быть давно хотел забыть. Хотя о чем он? Что она могла знать? Паранойя на почве водки и новых лиц.
-И правильно, - согласилась женщина. Не надо.
Вроде бы все, сказал. Он не хочет ничего знать. И это правильно. Сам только что убедился в этом. Но это порочащее явь знание, проталкивающееся сквозь завесу сна, масла жизни, нашло лазейку. Если бы он не знал, что она владеет этими способностями, тогда бы он вряд ли думал об этом.
-Скажи, - подошел он к ней, взял за руку, попытался вспомнить момент соприкосновения (не удалось), отошел, вернулся к столу, взял стул, перенес его в темную, неосвещенную часть комнаты и уже оттуда бестелесным призраком, духом говорил с живым человеком.
-Ты действительно хочешь? – спросила она.
- Да, - басило из темноты.
Она поставила стул на границе света и тьмы, и попросила «руку». Марк протянул ладонь. Должна была зазвучать музыка, мелодия вступила где-то отдаленно, как будто на окраине деревни, в окне блеснул черт (вылезший из колодца или пришедший с самого болота по поверьям в самую темную ночь), женщина погладила руку, шершавый звук вырос за мгновение в комнате и начала говорить:
-Я вижу церковь, которая горит. Ты поставил свечку, но так неаккуратно, что та опрокинулась и захватила остальные. Начался пожар. Горит все, и только ты остаешься неуязвим. Это первое что я вижу. Второе. Ты смотришь в зеркало, но зеркало врет или врешь ты. Непонятно. Третье. Вокруг тебя люди. Они в белых одеждах. Что-то делают. Непонятно. Ты просыпаешься. На тебе маска. Четвертое. Может быть хватит? Есть еще пятое и наверное шестое, но лучше здесь остановиться.
-Дай выпить! – воскликнул Марк. Он забрал руку, возможно, воспользовался ею вместо носового платка – громко брызнул, покряхтел «да уж», не торопился возвращать испачканную ладонь, вероятно вытер об колени (толстовку) и протянул, но тут же взмахнул. – Надо выпить.
-Не пьем,- сказала женщина.
-Ты же пила, - припомнил Марк.
-Это был березовый сок, - сказала она. - Если хочешь.
Он не поверил, отпил из стакана, убедился, что Света не шутит.
-Но я же тоже пил, - подумал он (не распробовал) и решительно сказал, - Я должен идти.
-Утром, - сказала Света, но Марк уже вышел из сумрака, наполовину стоял в свете, и только ноги оставались черным пятном, показывая только верхнюю часть тела по пояс.
-Утром может быть поздно, - объяснил он. - Нужно сейчас.
Света поняла. Он вышел. Обернулся, заметил в окне невыключенный ночник – Света не сразу пошла спать (может быть, она вообще спать не сможет).
-Нехорошо как-то, - подумал он. – Ушел и все. А у меня с ней было…черт, даже подумать об этом не могу спокойно. Про себя произнести, как это называется. А как это называется? Что у нас было? Да что я ей скажу. Она мне достаточно сказала. Не думал, что все так может легко всплыть. Интересно, сколько таких баб по деревням. Много, наверное. И все могут меня…вот оказия.
Он шел по твердой каменистой тропинке, освещенной овалом луны. Впереди шумело поле. Ветер волновал пряди то ли пшеницы, то ли ржи (разве разглядишь в темноте). Впереди огонек. Пойду по огонькам, - подумал Марк. Он знал, что в той стороне дорога, в противоположную сторону – станция. На станцию он решил не идти, надеялся на удачу – поймать попутку до города.
Он шел по густому покрою то ли желтого, то ли зеленого колоса.
-Как хорошо, - подумал он. У него еще немного болела голова, но ощущение одиночества вернулось к нему, и вся боль превратилась в бесконечную тоску, от которой хотелось выть. У него подкосились ноги (внезапно – от сырости, огонек, казавшийся так близко, как будто убегал от него), он сел на колени.
-Господи, - произнес он и испугался своих слов. Тут же поднялся и пошел. Он поднялся на косогор, уперся в забор, пытался нащупать вход, зацепился в бурьяне, перемахнул через ограду. Залаял пес, окно ожило – заходили тени, соединяясь в одно целое, и на крыльце показался человек в плаще, в руках держал…ружье.
-Кто здесь? – спросил он.
Марк притаился, спрятавшись за поленницу дров.
-А ну выходи! – голосил голос. Мужчина стоял на пороге и водил орудием в воздухе.
-Он не посмеет, - шептал добрый человечек внутри, но злой – торопил бежать и скрыться. Марк послушал последнего, вырвался из укрытия и засеменил через огород, обратно.
-Стой, - кричал хозяин этого маяка. - Стрелять буду.
Беглец споткнулся, упал на твердую землю, на зубах захрустел песок. Он стал плеваться.
-Сейчас снесу голову, и не будет больше таких глупых мыслей, - ерничал человек на крыльце. Все люди с орудием убийства одинаковы. Они испытывают вседозволенность, власть и произносят банальные слова (не они – сила), можно и просто гикнуть, главное – подать голос. – Я кажется вижу его, Ага, лежишь на моем огороде. Спасибо урожай собрали, а то бы спустил пса. Но я думаю, мы тут и без посторонних разберемся.
Мужчина спустился. На крыльце показался живой огонек. Он вышел из дома и попал в руки оруженосца (кто-то вынес фонарь). Фонарь осветил лежащего, и ружье было направлено аккурат в спину (и немного ниже). Марк пошевелился. Хозяин закричал:
-Лежать! Мне так удобнее будет тебя убивать.
-Что же это? – стучало сердце. -Утром он, а сейчас его. Вот и вера твоя где аукнулась.
По спине ходила холодная точка (ствол с давлением скользил по спине), выискивая место и остановилась на позвонке (насчитал третий, то ли четвертый) – знает куда стрелять.
Марк проговорил (неожиданно для себя в очередной раз):
-Господи…
-Чего шастаешь? - спросил мужчина. – Ты кто вор или бродяга?
Марк участвовал в аукционе. Нужно было выбрать, кем стать. Интересно кого предпочитает человек с ружьем – воров или бродяг.
-Я иду в город.- ответил Марк.
-В какой? – сомневающе спросил хозяин.
- Где дом, семья, работа, жена, дети, - ответил человек «на мушке».
-Где же такой? – продолжались вопросы.
-Не знаю, - ответил Марк. – Знал бы, не попал в такую переделку.
- Слышь, жена, дети, - пробасил мужик. – Знаешь, что мы с такими, как ты делаем? Пускаем в расход. Птицы и ночные звери довольны. И думаешь, мне, что за это будет? Нет. Залез вор, я его остановил. Доказательств много не нужно.
-Не каждый дом приветлив, - подумал Марк. - Где-то угостят, погадают, а где и ружьем попугают.
-В том году двоих пометил. Недавно приходит ко мне старик. Ты говорит меня калекой на две ноги сделал. Я удивился. При чем тут я? А это он оказывается ко мне залез и решил в туалет сходить. Я говорит из города. Не могу в лесу. Без стен. Только говорит сниму штаны, желание отпадает. Как стены, все наружу просится. Вот и попал он в мой туалет и лишился здоровья на две ноги. А того парня я не видел. Попал в него точно. Но велосипед он угнал. Ладно, мы его нашли. Что с ним. Наверное, тяжело было и транспорт и себя покалеченного везти. Ты третий.
Марк приподнял голову – было неудобно лежать, да и пыль норовила залезть в нос, уши и каким-то образом зачесалась спина, и ему показалось, что земля у него внизу живота, спереди и сзади, в ботинках (там особенно крупные камни).
-Слушай, я хочу спать, - произнес человек на крыльце. - Поиграли в ночную жизнь и достаточно. Спать. Счастливого пути. До самой дороги я не спускаю палец с курка.
Послышалось «папа сказал скурка» и детский смех, прозвучал звон оплеухи вопросительно «за что», чему ответ был «за скурку».
Марк вышел на дорогу. Дорога была нетрезвой. Она была кривонога и казалось не пускает к себе.
-Не могу же я идти по обочине, - подумал Марк и, не смотря на запрет скупой вдовы, постоянно теряющей то людей, то покой, все же вышел на нее.
Остановился. Посмотрел вперед, назад (правда, где тот самый перед и куда нужно идти он не знал – он был словно потерпевший кораблекрушение, Робинзон, не знающий откуда ожидать помощи). Решил погадать по звездам (та, что подмигнет) – все светила были скупы в знаках – ночная лень диктовала свое. Он наступал на дорогу, а думал, что идет по тем самым звездам, что не хотят помогать ему – стучал им в оконце, пробуждая их всего на одну сигаретку в ночи.
-Как я устал, - подумал он. – Недавно эта тишина мне казалась раем, сейчас она невыносима. Эти кузнечики или кто там стрекочет (очень маленькие люди говорят о бренном?) вызывают тошноту. Простой звук может вызвать аллергическую реакцию. Эта тропа ведет в какую-то бездну. И если мне суждено, то скорей бы уже эта самая бездна. Устал ждать.
Раздался скрежет колес – один из самых раздражающих звуков не только для Марка, но и для всего человечества. Это был автомобиль (черт бы его подрал, эту «какую-то» марку), много света (звезды не услышали, но хоть кто-то), удивленные (преимущественно молодые) физиономии, один из которых тут же выскочил (с монтировкой или с чем, с баллоном) и дал сигнал водителю:
-Свет ближний. Верни.
Луч сперва укоротился, потом снова вытянул свой любопытный нос света и задел Марка (даже обжог).
-Чего ты под колеса лезешь? – крикнул вышедший.
Марк стоял растерянный. Ну конечно, чуть не погиб (в который раз?). Он не двигался, появилась дрожь в зубах и пальцах (он играет специально для ребят этот марш), но все же смог произнести три слова, после которых все вышли из машины и внимательно посмотрели на Марка.
Эти слова были «мне нужна помощь». Ночью услышать слова от незнакомого человека, с двухдневной щетиной, появившимся на сельской дороге в…сколько сейчас – два, три (где телефон? потерял!?) было странным. Сказав это, он пошел в другую сторону (откуда выехала машина).
-Вы куда? - спросил мальчишеский, совсем юный голос.
-А вы куда? - спросил он сиюминутно. Это прозвучало по-детски, как будто он его передразнивает.
-На дискотеку, - разъяснил молодой. - Девок снимать.
На вид лет пятнадцать, шестнадцать. У штурмана наверняка не было прав (одолжил машину у отца, брата, деда), Марк не мог разглядеть лица – только прически (редкие и разные) плюс голоса, пусть юные, но отнюдь не похожие.
-По пути? – спросил Марк у того, который девушек называл особо.
-Ты че дед? – спросил он, «волнистый попугайчик» тенор, –Попутал? Хочешь с нами?
-А что? – крикнул «ежик» с хрипотцой. – Возьмем деда. Скажем, наш батя по соображениям. Прикольно же.
-Он нам так всю охоту испортит, -сказал юный голос, с хвостиком. – Кусты обдерет, малину помнет…
Впервые он ночевал в лесу. Да, ребята, конечно же уехали. Он тут же свернул в лес, лег на приличную траву (хотя в темноте это понятие стиралось), две минуты смотрел на звезды, увидел (кажется) большую медведицу, правда вместо ковша – вареное яйцо на столовой ложке и уснул, не понимая, что будет дальше – конец света, война или глобальное потепление.
Утром Марк проснулся от жуткого холода. Трава, в содружестве с листвой была сырой. Он сделал пару упражнений для согрева – прыжки на месте, растирания и артикуляционную гимнастику (придется же разговаривать, например, с водителем), присел, попробовал росу (впервые), снова попытался найти телефон, представил лицо Ольги, когда узнает (если конечно узнает), где он был и Роберта, когда он спросит маму «а где же наш папа», мама ответит…что она ответит?
Марк вышел на дорогу, покрывающуюся ночью звездами и стал ждать. Его знобило.
-У меня уже есть ответ на вопрос, где я ночевал? – спросил он самого себя. – Пока нет.
Гора пыли подсказала, что машина большая. Камаз (в них он понимал кое-что) остановился. Марк открыл дверь.
-Я-майка, блин, - гаркнул водитель, - Думал маньяк. Из лесу. А кто в лесу водится? Ясно-понятно.
Водитель был молодым человеком лет тридцати.
-Мне бы в город, - сказал Марк.
-Садись, - крикнул парень. Но сперва - в одно место, - как-то очень задорно сказал он.
«Одно место» располагалось через километра два по шоссе. Это была кафе, убранством напоминающее бревенчатую избу. Они присели на летней террасе.
-Один из последних теплых дней, - сказал Миша (имя водителя Камаза).
Солнце было безумным. Видимо узнав о своей скорой перемене, оно старалась выдать на гора. Мужчины накручивали лапшу на пластиковые ложки.
-Я уже пятый год здесь гравий вожу, и все думаю, когда же она сядет, - сказал Михаил. - Мне, понимаешь, одна местная предсказала, что встречу.
-Предсказала, - повторил «маньяк из леса». Он вспомнил лицо Светы, ночную темноту и вонь.
-Да, - согласился Миша. – Сказала, что буду я ехать одним днем. Утром вроде как. И встречу ту самую, ты меня понимаешь. А я-то этой дорогой не езжу, точнее раньше не ездил (до предсказания). По ней вообще редко, кто ездит. Там же болото. Зато вечером звезды в нем отражаются. Красота стоит.
-Топко там, - сказал Марк. Одежда была сырой, и он немного дрожал. Лапша его не согревала.
-Это болото, - сказал водитель. - Нечего сказать. Столько там утопло, а тебе повезло. Спал он там. Расскажешь кому не поверят. Ты что лягушек не слышал?
- Слышал, но я думал так и должно быть, - сказал Марк. - В лесу то.
-В лесу лягушки? – усмехнулся парень. - Да, сразу видно городской человек. Наверное, очень давно живете в городе.
Сколько, по его мнению, длится это «давно» (хочется пить).
--Если хочешь, можешь взять пиво, - предложил Миша. Я бы составил вам компанию, но я за рулем.
-Как много приятных людей, - подумал «искатель приключений». – Понимает с полуслова. Но почему их надо искать так далеко? Почему я должен сперва выпить, нет сперва целиться…
И тут его пронзила боль. Он упал. Упал, не успев съесть и половины. Голова рухнула на стол, увлекая за собой тело, которое сползло по этой неудобной траектории (необтекаемый стол – такой же стул).
-Врача, - крикнул водитель. - Человеку плохо. Нал ним сгрудились несколько человек (хозяйка «одного места», пара посетителей, даже ребенок). Они говорили одновременно, не принимая никаких мер, разве что Миша ополоснул лицо Марка холодной водой, дал понюхать какой-то пузырек с мускусным запахом (точно не нашатырку). Марк очнулся и увидел сгрудившиеся головы. Зеваки меняли положение и место, ходили по кругу (сами того не замечали) и говорили о «погоде, которая сейчас сметает не только листья с деревьев, но и человеческую жизнь», о том, что «старики должны умирать дома, рядом со своими близкими, не на дороге».
-Что за, - подумал он и боль, сильнее прежней в десятки, а то и сотни раз пронзила макушку (самый верх).
-Вообще пожилые люди напоминают кошек, - произнес отнюдь не молодой голос. – Они тоже, когда чувствуют приближение конца уходят в лес. Они не хотят быть обузой. Какого лешего? В пятнадцати километрах от города старый человек – куда тебе, сиди дома, не дергайся. Но старый – он, что малый (по ослушанию).
-Зачем я очнулся? - витало в переносице и ночь такая мрачная, грязная, пустая и холодная казалась лучше, чем день, теплое солнце, люди, их внимание.
Через пятнадцать минут его осматривал врач, женщина с рыхлым рябым лицом.
-Паспорт с собой? – спросила она, надавливая ему на грудную клетку.
-Не знаю, - ответил пациент (сутки назад…во, блин).
-Так посмотрите. В карманах, не знаю…не буду же я вас.
-Давай, давай, - проваривал Мища. –Посмотри. А вы жен…девушка повежливее. Перед вами серьезный случай.
-Ишь, учить меня вздумал. –Учитель.
-Нет, - сквозь пелену недосягаемости сказал Марк. – Учитель – это я.
Водитель нашел документы во внутреннем кармане. «Девушка» взяла их (зачем-то понюхала), открыла на нужной странице.
-Это точно вы? – спросила она. - Вы на себя здесь совсем не похожи.
-Да я это, - крикнул Марк. – Я. Летом сами понимаете солнце. Загорел и…теперь другой.
Эти слова он говорил с трудом, внутренний голос подсказывал, что нужно все объяснить (госработники все же, сам из них или…из бывших). Женщина поняла, сунула под нос больному нашатырку (теперь это точно) и приблизилась к его лицу:
-Легче? - спросила она.
-Да, - ответил лежащий.
-Ну садись Марк Семенович, - сказала она весело, - подвезем. Нам в город. Постараемся довезти до самого подъезда.
-Спасибо.
Хлопнула дверца и открылась другая. В нее вошел дух смятения и осторожности. Взревели колеса, сам автомобиль потерял равновесие, весь задрожал.
-Осторожнее, не молодого везем, - сказала женщина. – Еще окочурится по дороге. Отвечать будем вместе.
-Конечно, она имела ввиду, что я старик, - подумал Марк. – Сколько же человек упомянуло это? Не помню. Никого не помню. Знаю одно, что меня выдернули из молодости и засунули в серость, то есть в старость, я хотел…да какая разница. Одно и то же. Я слышу приближение духов с того (всегда так говорят же, когда не знаешь) света. Зачем они пожаловали? Что им от меня надо. Их нужно прогнать. Но как? Я же не знаю…как это – дух да еще и…Прогнать человека – это одно, но дух, он же дух (из чего он может быть – дым, кисель, марли). Но если мне все же удастся…я испуган. Дрожит все, от нее я стал уязвим: забываю места, людей, факты, принимают за маньяка (звучит как комплимент, не старик же) и мне сейчас хочется произнести…нет. Все считают меня старым? Я навсегда запомнил тот разговор. Он часто всплывает.
- Это ваш сын?
-Да, теперь мой.
-Как он хорошо выглядит.
- Когда он родился, он выглядел еще лучше.
Разговор вел его дед и безнадежно больная женщина с нашей улицы. Дед помогал ей (жить полной жизнью), не смотря на то, что той оставалось жить примерно шесть месяцев (по словам врачей). Марк шел рядом, с той безнадежной и думал…Я иду рядом с жизнью и одновременно смертью. Она уже в ней. Гостит – тогда мне запомнилось это приятное слово, но с того времени оно все меньше мне нравится. Я шел рядом, немного задевая…
Женщина умерла через три с половиной месяца. Ему об этом рассказал дед. Он позвонил ему в тот самый момент, когда я приготовился прыгать с обрыва, доказывая всем в округе, что может это сделать. И не сделал. Наверняка бы разбился. Он сейчас так думает. Если бы прыгнул, он бы знал конечно. Но Марк не знал и думал так, а не иначе. Это плохо. Да мне по сути на это дело… - думал он, - и тогда, и сейчас. Сейчас меньше, чем тогда. С чем это связано? С моей старостью…
А сейчас, значит, я – старик? – свербила мысль. - Морщинистый, испещренный венами (от чего?). Моя кожа вздулась. Надо ее проколоть. И что произойдет? Неужели я просто сдуюсь? Но эти вздутия – они твердые, противные и такие чужие.
Марк прикоснулся к лицу, нащупал то место, где соединяются все главные части головы (глаза, уши, нос) – он не знал, есть ли такое место по определению, но ему казалось, что он не ошибается. Оно напоминало кнопку, которую если нажать, можно выключить работу всех «главных» составляющих, а если еще раз приложить усилие, то человек снова сможет включиться, а если кнопку нажать медленно, то человек начнет меняться – кожа портится, ту же самую участь ждут кости, мышцы и мозг, он становится…да что я боюсь произнести это слово).
Эта точка, тумблер жизни болел, норовил прорваться, и если он выйдет из-под контроля…
-Не надо. Прошу! Если вы так хотите, то ладно…
Марк лежал в машине «скорой», и видел приближающийся знакомый подъезд, тетю Валю и…кто же это (какие грязные стекла).
Четверг 9:30
Дверь отворилась. Ольга стояла в дверях. Она держала в руках телефонную трубку, в глазах сквозил сон (наверняка уснула, ожидая звонка). Марк был не один. Его придерживала женщина с ряхло-рябым лицом.
-Принимайте пациента, - сказала она с улыбкой и продолжила более строго. - Жаренного не давать. Бульон. Суп-лапша – это хорошо.
-Перед тем как упасть я ел суп-лапшу, - произнес Марк.
-Ну, старик…- развела руками женщина-врач. –Тебе не угодишь. То обморок, то галлюцинации, то бред…что ты там говорил про кнопку включения- выключения. Что она забарахлила и нужно поменять…напомни.
-Так я это говорил? – подумал он.
-Да, - сказала врач, - молчишь, только я таких, как ты молчаливых не одного с постели подняла. Я и с коматозными месяцами общалась. Я им рассказываю что-нибудь, а они слушают и преимущественно сказки – где ковры-самолеты летают, сапоги скороходы бегают, об эликсире, дарующем вечную молодость. От них они здоровели. Глядишь, другие сидят перед спящими (как мы их называли) и жалуются то на своего мужа, то на соседа и прочее, и не понимают, отчего те даже пальцами не шевелят, хотя как мои уже ведут себя как годовалые дети (пытаются ходить и говорят несколько связных слов). Так что, старик, от меня не скроешь.
-Да, правильно, старик, - проговорил он.
-Ты ты где, почему… мы тут все извелись, - начала Ольга, но врач не дала ей устроить сцену, подозвала к себе, они вышли за дверь и только когда дверь закрывалась, она услышала, - Почему, почему, покочену…
Они оказались на лестничной площадке, соседка снизу выбрасывала мусор, Ольга приложила палец к губам, показывая, что следует немного подождать. Соседка долго не могла справиться с недельным запасом яиц, бутылок и упаковок от пиццы (любители заказывать на дом) и, когда последняя упаковка из-под сметаны была проглочена жестяной анакондой и, скатившись, пробежала по длинному пищеводу до самого низа, она хлопнула в ладоши и исчезла с горизонта. Ольга кивнула головой и женщина врач начала говорить:
-Я его, конечно, осматривала, но не смогла сделать полного обследования. Это только по силам центральной больнице. Будь то Склифосовский или частная клиника аюрведы, главное чтобы понять. Но на первый взгляд – переутомление. Он, наверное, очень много работает?
-Не так чтобы очень, - сказала Ольга. – Вы мне скажите, где вы его нашли?
-Его нашел водитель Камаза, - ответила доктор. – Он стоял на дороге и ловил попутку до города.
-Так, - точно, как…а далеко ли отсюда?
-Километров пятнадцать – двадцать от города.
-Это становится даже интересно.
-Что вы сказали? - спросила врач.
- Спасибо, доктор, - сказала Ольга. – Мы вам очень обязаны. Свою задачу вы выполнили. Дальше я справляясь сама.
-Но я не могу понять, - начала доктор. – То ли он сходит с ума, этот бред по поводу старости, то ли он действительно внутренне износился. Я настаиваю сделать полное обследованием и выяснить причину.
-Хорошо, - сказала Ольга. – Обязательно сделаю.
-В самое ближайшее время, - твердо сказала женщина-врач.
-Да, да, конечно, - ответила Ольга. – До свидания, - и не дождавшись пока доктор развернется, она закрыла дверь перед самым носом. Ей не терпелось остаться с мужем один на один. Врач спустилась по лестнице (сжигала жиры), а Ольга смотрела на персонажа, вернувшегося с ночной прогулки.
-Здравствуй, муж, - сказала она.
-Здравствуй, му…жена, - повторил он, но вовремя исправился.
-Поговорим как всегда, - надменно сказала она, - или же сделаем это как-нибудь необычно?
-Как-нибудь необычно? - спросил он, не совсем понимая, что она от него хочет. Он был рассеян. Болела голова, неотступно преследовала мысль про то самое слово, которое ему так трудно говорить. Он не мог понять разъяренной женщины, ему хотелось уйти от нее – но не обратно в лес, а скорее отправить ее туда – раз она интересуется происходящим, так пусть, по свежим следам…
-Да, ты же любишь эпатаж, - ответила женщина. - Если уйти то надолго, если выпить, то корыто, если ненавидеть, то весь мир. Кажется так?
-Я хотел домой, - тихо сказал Марк. – Очень хотел, но сел не на то и уехал не туда.
-Ты уже давно сел не на то и давно едешь или даже плывешь в нетуда, - скорбно произнесла Ольга.
- Я очнулся… - и он остановился. Нет, он не сможет рассказать жене о Свете, о том, что у него с ней было, о предсказании, о…
-Я ночевал в лесу, - сказал он. – Правда утром это оказалось болотом Представляешь, я спал на болоте. Как Дуремар.
-Дуремар только работает на болоте, - сказала Ольга. – А спит он как и все другие, дома с женой. Дуремарихой.
-Они старые, наверное, - печально произнес Марк.
- Что случилось? - настаивала Ольга.
-Что, что…я поймал Камаз, точнее он меня принял за маньяка. Представляешь, я – маньяк?! Да, у меня походка такая, я постоянно горблюсь, наверное, это во мне выдает. Да и пальцы – ногти забываю стричь, царапаюсь и эти царапины на шее, лице (никто не знает, что я просто чешу). Весь такой страшный.
Марк дрожал. Ольга убежала на кухню, налила стакан воды, принесла. Его бил озноб. Он сидел в прихожей (как его принесли, он сполз по стенке на стоявшую пару сапог) и бил себя по рукам. Вода оказалась холодной. Он поперхнулся, словно кислота попала в рот, начался приступ кашля, который хотела остановить Ольга, но Марк не подпускал ее к себе, размахивая руками.
- Я вышел из леса, - продолжил он с примесью кашля, меняя диапазоны вне какой-то либо логики. – Там же спал. Меня кусали гусеницы, муравьеды и сами муравьи. Я не сопротивлялся. Они кусали меня, пили кровь или просто так играли, а я терпел. Мне было больно, а я терпел. Я думал, что проснусь утром, а у меня не будет ноги или руки. Я действительно так думал. И перед тем как открыть глаза, я себя пощупал, да, я не открывал глаза до тех пор, пока не встал. Но и тогда мне казалось, что я не весь. Понимаешь? Я не весь. Часть меня была съедена. Теми самыми насекомыми. Они отгрызли палец или ухо. И когда все пальцы оказались на месте, я начал сомневаться – а точно у меня было по пять пальцев на руках (не шесть? Наверное точно шесть, а то семь). А уши точно были побольше – он были обгрызены, неровности я обнаружил в нескольких местах. И даже зубы. Они раскрошили мне пломбу. Я проснулся трупом. Почти.
Марк дрожал, он теребил правое ухо, мял его, складывал их него конверт, заворачивал в трубочку.
-Успокойся, - сказала Ольга.
-Я спал и видел сон, - шепотом сказал он. - Он был такой настоящий. Я все поджог. Понимаешь о чем я?
- Не надо, - произнесла женщина. – Тебе нужно поспать и потом мы поговорим.
-Нет, - таинственно произнес он. – Нужно сейчас. Потом может быть поздно. Я поджег все церкви. Ты послушай. Все. Я шел по миру, не шел даже, а перепрыгивал от одного дворика в другой и подносил факел, кричал «сено, сено, подкладывайте» и меня слушались. Они все меня слушались. Я жег, они все ахали, но меня не трогали. Понимаешь, да? Они меня приняли за…него.
Марк засмеялся несвойственным ему голоском – тоненьким, язвительным, но этот раскат дал начало другому порыву смеха, правда, и этот не долго был постоянным и прервался прежним хохотком.
-Тихо, достаточно, мы разберемся, - произносила она, но эти слова проворачивались в жернове смеха. Наконец она не выдержала, топнула ногой и крикнула что есть мочи (шок должен помочь):
-А ну, хватит!
Марк остановился. Он замер, как испуганный ребенок, получивший пощечину или шлепок по ягодицам и заревел, так же громко, с надрывом, словно пел арию плачущего мужчины.
-Да, да, я… - говорил он.
-Что ты говоришь? – спросила Ольга.
Марк долго не мог унять первый порыв плача, который препятствует работе всех главных аппаратов – речи, дыхания и как только лавина пронеслась, он тихо прошептал, упав на плечо Ольги.
-Ты скажи мне…только честно, прошу, - начал он, - я старый?
-Что? – переспросила она.
-Я что выгляжу как помои, да? – сквозь сырую ткань голос звучал специфически, но он звучал.
-Нет, - ответила Ольга.
-А другие иначе думают, - сказал Марк. - И эти другие – это сто процентов. Да, без тебя, но почему-то я никому сейчас не верю.
-Ты устал, - сказала Ольга. – Отдохни. Может быть, ты сможешь это сделать по-настоящему? Как обычно. Дом, одиночество, никого нет. Ты же так это любишь.
- Нет, - сухо ответил он.
-Но почему? – спросила Ольга. – Ты так ждешь своего отпуска. Эти литературные приключения – что может быть лучше. Я даже тебе иногда завидую. Погружаешься в очередной мир, целый месяц – кто ты, граф, шут или орел, проходит месяц, и ты возвращаешься другим. Послушай…
-Кто у нас старый? – спросил Марк. Я или ты? Я же сказал, что нет, и мне бы не хотелось…
- При чем тут старость? – спросила она.
- Сына нет? – спросил он, приподнимаясь, характерно вздыхая и хватаясь за поясницу.
-В школе, - сказала она, помогая ему, и он принял эту помощь. - Его отвезли.
-Кто? – спросил он, осторожно снял ботинки, и прошел в зал, прихрамывая то на одну ногу, то на другую (еще не мог определиться).
-Сосед наш, - сказала Ольга. - Я попросила его, вдруг ты позвонишь. Я не могла уйти.
Он знал, что его одежда выглядит не самым лучшим образом, поэтому прямиком направился в ванную комнату, оставив за собой шлейф непонимания для Ольги.
-Не усни там, - крикнула она вдогонку, и Марк тут же подумал о простом и верном способе уйти из этой жизни – теплая ванна, безопасный (но может стать и опасным) станок, «прощай жизнь» в белом цвете кафеля и цветных флакончиков.
Он включил душ, снял с себя одежду. Ее хотелось сжечь, она таила грустную тайну. А все тайны или раскрываются или же несут в себе вину за то, что не кто-то там не дал возможность другим тоже распоряжаться этим. В любом случае, веселого мало.
В зеркале было другое лицо. Не то, что ежедневно появлялось в одно и то же время. Брилось, ругалось с женой (прямо из ванны, чего уж там), воспитывало сына и торопилось – нужно было пройти парк, выпить пиво и ответить на все вопросы попавшихся на пути недоумков. Оно изменилось. Потемнело, как-то сдвинулось, сжалось, появились неровности. Редкая борода смотрелась неплохо (единственное, что ему показалось созвучным).
-Если я старик, то я буду вести себя как старик, - сказал он самому себе.
-Как ты там? - спросила Ольга. Она находилась рядом, казалось, диагностировала каждый сделанный им шаг.
-Уже на том свете, - ответил он. Он ухмыльнулся, включил воду. Потом горячей воду должен был привести его в чувство.
-Не шути так, - сказала она.
-Хорошо, не буду, - ответил Марк, утопая в потоке душевого водопада. - В двух метрах от пропасти. Но сегодня падать не обираюсь. Не время.
Женщина что-то говорила о том, что он ее не жалеет и то, что, выбрав его из множества кандидатов…дальше он не слышал – под струей горячей воды, в составе 20 процентов холодной, 80 горячей спазм, донимавший его с самого не помнится какого числа, постепенно растворялся и, наконец, совсем исчез, открыв в недрах мозга новую дорогу.
Он вышел из ванны. Кряхтя, согнувшись в три погибели, преодолевая расстояние с трудом.
-Ты чего это? – спросила Ольга.
- Мне нужна трость, - сказал он, найдя место для приземления в виде кресла.
Ольга посмотрела на Марка, дернула петли фартука (готовит – да, аромат чарующий, что это?), отчего он плавно стянулся, вскинула его на плечо, как охотник закидывает себе тушу зверя и присела рядом.
-Да трость, - повторил Марк. – Я хочу так ходить. Я с…серьезный человек и мне нужна трость.
Ольга смотрела на Марка и хотела было взять за руку, но тот одернул, принимая во внимание тот факт, что все эти нежности только для молодых.
-Это глупо, - сказала она
-Трость – это глупо? – воскликнул Марк. - Ты хочешь сказать, что люди, которые ходили с тростью – дураки? А это почти девяносто процентов англичан, да и у нас некоторые пользуются этим.
-Просто хотят выделиться, - сказала женщина.
-Ты же знаешь, что мне это не нужно, - ответил Марк. - Я и так пользуюсь успехом. Дрянным, но успехом. Мне кажется, что все вокруг жаждут, когда я сяду в инвалидную коляску и стану разъезжать по двору. Но подождите, господа. Сперва трость. А потом, мы, конечно, посмотрим, но все же…коляска.
-Ты ворчишь? - удивилась Ольга.
-Правильно, - улыбнулся Марк. – Иначе мне нельзя. Я же…
-Что ты же? – сквозь зубы проговорила женщина. – Ты только устал, с тобой все в порядке, тебе нужно отдохнуть.
-Кончай этот тренинг, - произнес он. – На меня он не подействует. Годы, знаешь ли. Годы.
В комнате было душно. Помимо аромата с кухни, тянуло востоком, стояли искусственные цветы в вазе, и на ковре валялась обертка от глазированного сырка. Марк промолчал.
-Ты ушел вчера вечером, всю ночь тебя не было и вернулся под руку с женщиной, - сказала с обидой в голосе Ольга. - Хорошо, что она врач.
-Да, мне сейчас все чаще нужно буде встречаться с врачами, - сказал Марк. - но вот, что я тебе скажу. Клинику буду выбирать я. Как раз я знаю одну. Мне один мой хороший знакомый посоветовал.
-И что это за клиника? – заинтересовалась женщина. - Я ее знаю.
-Вряд ли, - ответил он. - Но там отличные лекарства и офиц…врачи очень даже хорошие. А теперь мне нужно одеться и я пойду
Марк встал, сгорбившись не менее прежнего, оглянулся на Ольгу, которая следила за каждым проделанным шагом и когда правая нога то ли от того, что так пристально смотрел наблюдатель (часто бывает, когда смотрят, начинаешь думать как выглядишь), то ли от ночных приключений, подогнулась и он присел на одно колено с тяжелым вздохом, опустив голову, соединившись в позе «поплавка».
-Нет, хватит этих прогулок, - решительно сказала женщина. Она непрерывно кивала головой, словно доказывала себе, что все делает правильно, прошла в прихожую, вынула ключи из замка и положила в карман. - Я за тебя возьмусь. Мне давно нужно было этим заняться.
Она помогла мужу подняться, посадила на диван, предварительно подложив подушку, сунула ему в руку пульт от телевизора, поправила покрывало, немного отсела, чтобы полюбоваться со стороны, завертела головой, сбегала в прихожую вернулась, задев дверь (ей было больно), принесла расческу, уложила ему волосы. Марк сидел неподвижно. Ольга сделала очередную пробежку, на этот раз в спальню, принесла…зеркало.
-Посмотри на себя, - сказала она, - и ты до сих пор хочешь меня уверить в том, что старый?
-Да, - уверенно сказал он.
-Ты посмотри, посмотри, внимательнее, - уговаривала его жена. Марк спокойно взял из ее рук зеркало, подошел к окну, открыл форточку, посмотрел на улицу и бросил прибор за окно.
-Поздно, матушка, - сопроводил он последнее действие словами.
- Ты пил? – догадалась Ольга. - Опять?
-Нет, не пять, а все шесть стаканов, - сказал он. – Да, если честно, я уже и забыл сколько их было.
-Тебе же… - попыталась она.
-Что мне же? – засмеялся Марк. - Нельзя? А кто запрещает? Религия? Ты что ли для меня та самая религия. Хорошо, если так дай мне ключи от рая, то есть для двери, что для меня в сущности одно и то же.
Марк встал, тело скрючилось, прошел до комода, открыл один ящик, другой.
-Помоги, мне уже не по силам выдвигать такую тяжесть. Вот не думали о том, каково оно в старости. Игрушечная мебель, большие кнопки на телефоне.
Ольга сидела неподвижно.
-Что делать, будем делать все самостоятельно, - грустно сказал он. - Как написано в пособии для начинающих пенсионеров, ничего страшного, что от вас все отказались. Сделайте вдох-выдох, вдох-выдох.
-Тебе нужно одно, - протяжно сказала женщина – ее фраза состояла из слов, похожих на жилы, они растягивались и предела этому растяжению не было. - Сон. Ты должен поспасть всего час и тогда все встанет на свои места.
-Ты говоришь так, как будто в ухо вставлен микрофон, - сказал он. - Кстати напомнила. Мне нужен слуховой аппарат.
-Зачем? – застонала она.
-Я чувствую, что со слухом у меня явный непорядок, - отметил мужчина.
-Это все что тебе надо? – резко спросила женщина.
-Не знаю, - ответил Марк. - Я могу вспомнить. Но ты непременно узнаешь. Впредь я тебе буду все докладывать. Это важно для того, если я вдруг начну забывать то, что сказал прежде. Есть под рукой ты. Ну а ты, конечно, меня выручишь.
Марк вышел из зала, по стеночке, скользя по шероховатости моющихся обоев, прошел в спальню (хотелось сплюнуть), подошел к шкафу, дернул ручку, еще…и еще.
-Почему он заперт? – спросил он. Подошла Ольга. Она в свойственной себе манере не предаваться панике (лишь в крайних случаях), прошла к кровати, прилегла, закрыла глаза, положила руки вдоль тела, и левой рукой стала неторопливо хлопать по покрывалу, приглашая мужа.
-Ты никуда не пойдешь, - спокойно и очень тихо сказала она. - Ты сейчас ляжешь и будешь спать.
Марк ее разбудил.
-Хватит своих мистических заклятий, - грубо сказал он. - У меня от них тик начинается. Да еще и кашель. Мне кажется мои бронхи ни к черту. И не только бронхи. Селезенка плачет, печень горюет, а сердце просит «отвезите меня на свалку». Я пока ему не ответил.
Марк дернул еще раз. Дверка скрипнула – она могла слететь с петель, слабый замок не выдержал бы повторного взлома.
-Ты не дашь мне одежды, - продолжил он. - Ты хочешь, чтобы я вышел на улицу, обернутый одним махровым полотенцем. Наверное, мечтаешь, что я еще одну ночь проведу вне дома. У тебя, что молодой любовник?
Ольга продолжала лежать, губами проговаривать прежнюю фразу и учащенно хлопать по кровати.
-Да, меня нужно как следует наказать, - сказал он. - Но я не думаю. Послушай. Краткая информация для посвящения. Не прикидывайся, я знаю, что ты все слышишь. Итак, что я могу сказать о себе? Я старик, зовут Марк. Сколько лет ну не знаю, примерно шестьдесят пять. Больной человек, преподавал, ушел в отставку по выслуге лет, каждый день гуляю в парке. Сколько времени, наверное, тебя интересует, примерно два часа. Если больше, не звоним в милицию и прочие госслужбы, я их не очень. Питаюсь овощами, фруктами, то есть самым полезным и вкусным (по поводу вкуса всех полезных сомнение, но что делать – старость). Иногда бываю в баре, там выпиваю немного, сколько – по-разному. Натощак больше, но хуже, на полный – меньше, но лучше. В консерватории не бываю, к музеям равнодушен. Могу пойти в кино, но редко. Меня можно найти в библиотеке, в парке на скамейке, за городом (этот пока момент не до конца изучен). Надеюсь, все стало ясно и вопросов нет.
Ольга вытянула руку, на безымянном пальце висела связка ключей. Марк подошел, взял ключи, Ольга успела схватить его за руку.
-А зачем все это? – спросила она.
-Ты не понимаешь? – удивленно спросил он.
-Нет, - сказала женщина.
-Ты и вправду не понимаешь? – спросил мужчина.
-Да, скажи уже, - нервно крикнула Ольга.
- Я старик и это очевидно, - ответил Марк. На этот раз он был очень спокоен.
-Но ты же не… - пыталась переубедить женщина, но мужчина закрыл ее рот ладонью и сказал шепотом:
-Скажи об этом моему сердцу, которое любит шуметь в последнее время. Душе, которая увязла в чем-то…вязком. Скажи, но у тебя нет слов. Отчего? Да от того, что все слова сказаны другими. А ты…
-Я устала, - дополнила она.
Марк обнял Ольгу – та как-то сжалась, стала маленькой и уязвимой, тусклой и он, подобно большой горе укрывал в пещере от чего-то внешнего, порой непонятного, но из-за этого еще более страшного, хрупкого человечка, уставшего и забывшего про категории, одна из которых счастье.
-Добро пожаловать в старики, - сказал он.
-Ты думаешь это так просто? – спросила она.
-Не просто, но это только поначалу, - добродушно сказал он. - Потом значительно проще.
-Я пока не готова, - извиняющимся тоном произнесла она. Марк встал, скинул полотенце, обнажив свое тело, надел чистое белье – семейные трусы и белые носки и пропел:
-Тогда-да-да я выйду-ду-ду на возду-дух. Говорят сегодня-дня редкий для-для природы-ды день. Жаркий очень для осени.-ни-ни.
-Кто-то из классиков сказал, что в такой день хорошо бы повеситься, - произнесла Ольга.
-Чехов, - сказал он. Марк одел костюм. При этом с трудом разгибаясь и возвращаясь в исходное положение, в процессе чего женщина смотрела на него и работала мускулами лица, меняя выражение страха на маску сожаления, маску скорби на выражение сострадания.
-Ты же его не любишь, - сказала она.
-Понимаешь, какая штука, - произнес он, шнуруя ботинки. - Если по молодости можно носить все что угодно, мордашка спасает, то в старости – нужно поддерживать марку.
-Да что ты все заладил, - грустно произнесла Ольга. - Старик, старик.
Марк ничего не сказал, почистил ботинки, еще раз взглянул в зеркало, специально отошел подальше, чтобы не видеть изъяны, открыл дверь и сказал на прощание:
-А трость я сам куплю. Не надо.
Четверг 10:20
Дверь мелодично скрипнула, внеся в романс утра новаторские нотки, управляемые вышедшим человеком. Он вышел, окрасился в сочные цвета и зажмурился, одновременно вдыхая аромат двора, заглатывая в две маленькие дырочки носа солнце, облака, детскую площадку, немногочисленный народ, висящие майки на балконе и птиц на проводах.
-Вот я и на воздухе, - подумал он. А солнце то какое. Оно становится более управляемым. Неугомонное, неуловимое, неответственное, глупое солнце. А сейчас ведет себя правильно, как на веревочке, умное. Нужна мне сегодня гроза – пожалуйста. Нужен град с вишню – ради бога.
Дверь в очередной раз совершила попытку пропеть своим непоставленным голосом, отварилась. Марк спрятался за углом. Вышла Ольга, в руках у нее был зонт ( в небе была всего одна тучка), и не найдя мужа, с досадой резко заколотив невидимый гвоздь воображаемым молотком, зашла обратно.
Он пошел по переулку, невольно задевая за стену с годовалыми объявлениями (казалось, что они были там вечно) и отталкиваясь от каждого выступа, будь то кирпич, ручка двери, перила на крыльце. Переулок был наполовину заштрихован серой тиной и проходя по нему, он почувствовал, что вошел в черно-белый мир и все по чему он ступал, не имело цвета, как картофель в мундире.
Лай его вывел их мечтательного состояния солнце-небо-карусели. Он отпрянул. На него смотрели две горящие точки, они увеличивались по мере наступления и отупляющее состояние, которое всегда возникает в момент нападения неизвестного, у которого вдобавок ко всему зубы, лапы и слюна (не менее противная и ужасная).
-Здравствуйте, - почему-то вырвалось у него.
-Моя куля, - растерянно произнесла баба Лена, подоспевшая в тот момент. – Она сегодня очень плохо спала. Я выяснила, что ей снились сны. Я точно знаю, когда она спит крепко, а когда тревожно. Лапки беспокойны в момент тревоги, и ушки тоже. А сон наверняка о ее родителях. Я точно знаю, когда о родителях (свой собачий мир), а когда и обо мне. Ее родители на северном полюсе, Вместе с лайками.
-Какая история, - вымолвил Марк.
-И моя девочка всю ночь бегала по дома, - не унималась хозяйка ризеншнауцера. Она хотела разжалобить соседа. - Я ей дала сгрызть свои выходные туфли. Да мне-то они зачем.
- Да, ваша девочка чудо, - ответил он. -И то, что она делает, это просто восхитительно.
- Что вы что вы, - чутко среагировала соседка и пес, до этого круживший в радиус пяти метров, подбежал к ней и присел рядом, словно понял, что разговор идет о нем. Он даже голову наклонил, чтобы понять (характерный жест), зевнул дважды и лег прямо на линию, по обе стороны которой стояли собеседники.
-Я испугался, - воскликнул Марк, всплеснув руками, закрыл глаза и покрутил головой, - немного разозлился, но лишь совсем немного, так как понимаю, что этот песик это сделал талантливо. Он открыл ротик, так выразительно и эстетично, а как он рявкнул, боже мой, такой талант, и нет сомнения его правде жизни. Я был в недоумении, что в нашем дворе и такой феномен. Его ждет выставка, минута славы и конечно телевидение. Позвольте мне поаплодировать. Не отказывайте мне в этой мелочи. Ну, прошу вас.
Хозяйка стола и нервно крутила поводок. Она никогда не думала, что о песике, который грызет мебель, туфли и беспокойно спит, можно говорить так поэтично. Она даже не знала некоторых слов, произнесенных Марком.
-Что вы такое говорите?- начала она. Моя куля – она…
-Да, - продолжил Марк. На этот раз он развел руки и показывал величину (огромных размеров – вытянул по мере длины рук) возможного реагирования. – Вашей собачке нужно водрузить памятник, а лучше бюст перед подъездом. А как изменится отношение покусанных и еще не познавших крепких челюстей вашей «кули», сколько новых доселе невиданных ощущений испытают они. Сказка. Я буду аплодировать, я настаиваю.
И Марк не дожидаясь пока тетя Лена что-нибудь скажет, он захлопал в ладоши. Громко, ярко, феерично. И хозяйка, сдерживая слезу, произнесла (в этот момент песик сидел и наверняка тоже не верил тому, что происходит):
-Я давно добиваюсь, чтобы мне старой женщине выделили место под участок за городом. Моей душечке не хватает места, она, конечно, не такая молодая, чтобы резвиться, но очень бы хотелось. Мне бы такого чиновника как вы. Мы бы договорились. Точно.
Она улыбнулась, и в ее улыбке было такое откровение, какое Марк в ней раньше не видел.
-Понимаете, мы старые люди должны заботиться друг о друге, - сказал он.
-Старые? – переспросила она.
-Извините, понял свою ошибку, исправляюсь. – Возраст – это состояние души. А душа – это внутренний голос, который формирует внешний лик. Итак, девушка, все ли у вас в порядке. Вы отлично выглядите. Чем питаетесь?
-Да я все как-то супы варю, каши, - сказала растерянно она.
-Пожалейте себя. Давайте ходить друг к другу в гости. Сегодня готовит, например, третий этаж, можно сделать заказ и помочь с продуктами, завтра четвертый. Участвуют только те, кто может себя причислить к с «юношам и «девушкам». Но мы-то знаем о ком говорим.
Марк улыбнулся, крякнул взросло и взял тетю Лену под руку (так делают все старики, когда встретят знакомого – поддержка, прикосновения для них очень важны). Она замерла, не понимая происходящего, но, переложив поводок в другую руку, позволила Марку, тому самому, который еще позавчера кричал на нее и мечтал об истреблении пожилого племени, теперь был галантен и стал как-то ближе. Она не могла не довериться ему:
-Здесь у меня цветы, да и песика не с кем оставить. Я бы уехала в Крым. Мне так нравится.
Она рассказала о том, что с детства снится берег, и ее мечта так не может реализоваться. Одно-другое мешает. В детстве не было возможностей у родителей, сейчас у нее. Мужа не было, всю жизнь работала на фабрике, шила третьесортные платья. Получала копейки. В общем, грустная история. И пока она говорила, а Марк вставлял комментарии в виде эпитетов «вот жизнь дает» или «какая странная судьба», позволял грохнуть «эх-мой», он подумал, что стоило ему заговорить с ней по-другому (по простому, как более взрослый человек или равный), он узнал столько информации. «Старикам больше доверяют». Они остановились.
-Можете оставить со мной, - предложил он. - У меня отличная атмосфера. Я постоянно дома. Кстати пенсию, когда приносили?
Марк согнулся-разогнулся, схватился за спину, потер в определенной точке и с интересом взглянул на тетю Лену.
-А вы разве… - спросила она.
-Да, я тоже, - ответил он. - И не спрашивайте меня об этом больше, прошу вас. Как много прошу в это утро, - подумал Марк.
Пес залаял. Ему видимо не терпелось продолжить прогулку и он в свойственной избалованным собакам манере, заголосил.
-Очаровательно, - воскликнул Марк. - Запишите его лай, я буду прослушивать время от времени.
Он поклонился и пошел по тропинке к детскому саду. Тетя Лена смотрела на него умиляющим взглядом, как только смотрят на животных и детей (правда еще и добрых старичков, которые со всеми разговаривают, угощают конфетами детей и всегда в курсе всех самых важных во дворе).
Солнце грело, и Марк улавливал в этом что-то трагическое. Оно жарило, раскалив до красна небо и даруя дождь когда-нибудь потом, после все, в перспективе, в будущем. Мальчик бежал за взлохмаченной девочкой, она не смогла убежать и упала. Расплакалась и грязными ручками стала вытирать лицо – вконец вся вымазавшись она бежит к подругам, но те ее не признают – она была другой, красивой, с бантиком, а это, не знаем, тогда она бежит за мальчиком (наоборот), у нее в руке камень с обидой и она его бросит? Он хлещет своих питомцев так, что мама не горюй. Они дрожат, боятся его, он их хозяин, владелец и поэтому бегут что есть мочи от черты к черте. У них дрожат поджилки – черт, как он их напугал хворостиной, покрикиванием, чем-то еще. Неподалеку стоит группа. Они ходят от одной точки к другой и разговаривают. Чиновники или бродяги, шастающие в народ, чтобы узнать положение в целях помочь(?). Дети играют, и взрослые, смотря на них. сравнивают со своим детством, где игры были другими – лучше, интереснее, добрее. С грустью…только с грустью.
-Здравствуйте, молодое поколение,- сказал Марк. Сказать, что ему стало грустно, нет, он был напротив очень бодр. Дети всегда в нем вызывали задор – будь он был прежним или нынешним. – Детишки, обратив внимание на кричащего дядю за забором, попеременно повернулись и самый смелый, рыжий с веснушками на пол лица произнес:
-Доброе утро.
Марку стало хорошо. От этого признания. Мальчик-солнце говорит слова с такой огненный день. Сердце забегало, затрепетало, черт, как…особенно, - он стоял за чугунной оградой, словно был недосягаем и ему тоже был наложен запрет на детский городок, где каждый день снова зарождалась и ближе к вечеру затухала жизнь маленьких персонажей, которые не допускали больших героев к себе (отсюда и решетки и таинственный язык на котором они говорят, чтобы не понимали) и сами сжигали построенный за день город, чтобы утром возродить его заново.
-А как меня следует называть? – крикнул он. – Он не мог так просто уйти. На него смотрели дети. И хотя они знали о том, что нельзя подходить к незнакомцам за оградой, один из них (на этот раз мальчик-брюнет) сделал три шага к ограде и попробовал дать правильный ответ.
-Дядя? – спросил он, ковыряясь в носу (способ помочь своему мышлению по-детски, для примера взрослый человек по такому случаю чешет голову). Другие стали присоединяться и последовал выстрелы из ответов, один другого звонче, один другого неправильнее. – Старший? Большой человек? Милиционер? Директор пап? Братан? Директор мам? Тетя?!
Желтый корпус космического корабля – металлический каркас коего придавал играм новую форму блестел и казался большим сталактитом, растущим из земли (по примеру обычных сталактитов, растущих внутрь и прорастающих в пещерах).
-Какой же я вам дядя? – переспросил Марк по театральному, показав, что он не такой, каким может быть кажется, - сделал два шага в сторону, покряхтел, потряс головой и проговорил в завершение своей пантомимы правильное слово: - Дедушка.
-Доброе утро, дедушка, - кричала половина, другая же смеялась и хотела продолжение игры. Откуда-то вынырнула женщина с челкой. Что она могла видеть в этот пробор? Ничего положительного. Ребенка, перелезающего через забор, драку между разнополыми детьми и, наконец, человека за оградой – патологического преступника.
-Что вам нужно, мужчина? – грозно сказала она и иди по-хорошему. В ее руке была объемная книга с закладкой в виде кленовой веточки. – Проходите, проходите! Так Слава, не получишь сладкого. Вова, за тобой мама не придет. Коля, вместо тихого часа поставлю в угол. Дети, если вы сейчас не отойдете от ограды, то мне будем писать письмо деду Морозу и подарки отменяются.
-Как же? - воскликнул мальчик в кепке. На других тоже подействовала эта информация. Они сгрудились в одну кучу и повернулись к воспитательнице. –Зоя Андлеевна, а Зоя Андлеевна…
Зоя Андреевна (скорее всего) сделала жест Марку, чтобы тот уходил. Он стоял и смотрел на нее, как теперь она показывает пантомиму. Дети это заметили и были в восторге. Тогда она подошла к ограде, споткнулась о лежащую куклу, едва не упала (дети резвились) и когда ее руки соприкоснулись с оградой, казалось, что женщина сейчас вырвет ее с корнем и закопает Марка в песочнице.
-Пошел вон, - крикнула она, и пыталась дотянуться до него, чтобы ухватить его за нос (и что сделать?).
Марк немного отошел, не смотрел в лицо разъяренной женщины, заметив некое сходство с Ольгой во время ссоры, смотрел в толпу маленьких отпрысков и подмигивал то одному, то другому – дети не могли понять, кому он делает знаки и каждому хотелось, чтобы именно он попал в зону внимания.
-Ах так?! - -рявкнула воспитательница и решительно направилась в сторону здания с нарисованными бабочками на одной из стен (главное здание детского сада).
-Не надо, - обступили ее дети, не давая пройти. – Это же дедушка, он хороший. Честно.
Женщина, напоминала напуганного зверька, за которым гоняются охотники. Из книги выпала закладка. Она нагнулась за ней и о, ужас (для руководителя группы малышей это серьезно) – у нее оголилась спина и послышался треск в брюках. Когда она разогнулась – детей невозможно было остановить. Они смеялись, как подорванные – хватались за животы – одной рукой на животике, другой – направление смеха, кто-то сдерживался (самые скромные), но не смеяться было невозможно. Казалось, что дети снимаются для детской программы и нужно смеяться много и долго. Был выпущен веселящий газ и…Да, Марк тоже смеялся. Наверное, так он не смеялся уже лет пять. Да, это было очень давно.
-Тоже мне дед, – воскликнула воспитательница, - ведет себя как младенец. – Тихо, тихо.
Дети затихли, а Марк, получив какое-то новое, незнакомое или полузабытое чувство (смесь радости, счастья в одном) пошел дальше.
-До свидания дедушка! – кричала дети, и Марк помахал им рукой. Он очень хорошо провел эти минуты и подумал, что если бы студенты так могли (они наверное могут, просто он им не давал повода, да и если и был, то реагировал как на черта из табакерки), то все было бы иначе.
Листва затевала дружный хоровод на всех убранных площадках. Солнце смущало, пьянило, делало людей неуправляемыми, не торопило, останавливала там, где ему вздумается.
На рынке размахивали газетой. Продавцы старшего поколения делали все возможнее, чтобы их товар заметили раньше конкурентов. Конкурентов хватало. У всех был схожий ассортимент (с ударением на «и» - так им нравилось, что специфично для людей торговых профессий менять ударение, окончание в словах – в этом тоже отличие грубой торговой профессии от сфер искусства) – соления, варения, травы (из съедобного), книги, посуда, одежда, обувь.
-Сенсация! Сенсация! – кричал мужчина в красном спортивном костюме и кепке-аэродроме. Это он махал газетой и говорил слова с присущим лавочникам интонацией, - Огурцы помогают преодолеть рак. Ученые выявили, что выпил капустный сок – и тут же смог. Мужчины, не проходите мимо. Выпил сок – и тут же смог.
К нему подходили, но клиентов могло быть больше, если бы не другой, который брал не одеждой и голосом. У него стояла клетка с попугаем по левую руку. По правую руку сидел ребенок. Когда подходил потенциальных покупатель малыш ел что-нибудь из образцов и показывал ту оценку, которая заранее была отработана дома – восхищения. Попугай кричал «дай мне» и это тоже показывало то, что продаваемые экспонаты эксклюзивные и даже птица норовит съесть.
Другой включал музыку и пел. Всех этих нюансов Марк ранее не замечал. Что он помнил, так то споры. Да и они тоже увидев знакомое лицо, проходящее мимо уже не первый раз, переглянулись и лишь один посмел крикнуть «Лучшие в мире папиросы. От них мысли лучше», но заметив назидательный взгляд прохожего, замолчал и стал ждать, когда этот «помеченный» пройдет. Но он остановился, добродушно пожал руку всем, спрашивая:
-Как поживаете, старики?
Народ замер. К такому обращению они привыкли, но человек, который до этого ворочал нос, сегодня пожал руку и стал интересоваться их делами. Что произошло?
-Живем как-то, - ответил один, тот который в последнюю встречу был поражен его суровым взглядом.
-Морковь все та же, - сказала моложавая женщина (за пятьдесят, но выглядящая на сорок).
-И только морковь? – улыбаясь сказал Марк. – А как же капуста и добрый друг огурец? Что же я совсем не слышу о подружке тыкве. С ней такая каша. Вкус здоровья. Говорят его не купишь. Врут. Купишь. Так, дорогой.
Он похлопал по плечу человека в красном, то смущенно улыбнулся, воодушевился и стал расхваливать свой товар.
-Почему стало так тихо? - продолжил пришедший на рынок. Покупателей не было. Он был один. Как правило, так и происходило один покупатель в полчаса, но не уходил с пустыми руками. – Что? Мы ждем президента? А я так люблю шум рыночной толпы, когда со всех сторон продают одно-другое, идет обмен, совершаются сделки. Именно тут может произойти сделка века.
Он смотрел на игривые лица продавцов (вторые после актеров), ожидающих подвоха, не верящих в то, что за два дня с человеком может произойти разительная перемена. И даже запихнули некоторый товар (преимущественно книги из старого фонда, столовое серебро) и ждали, когда это сладкая медовая волна пройдет и вернется прежний бриз, к которому они так привыкли – несговорчивый покупатель – убедительный продавец.
-Предлагаю сделку, - сказал Марк. Рынок затих. Если где-то хлюпал соленый огурчик в воде, то и он стал вести себя бесшумно. Попугай затих. - Я у вас куплю все. Сколько у меня есть денег, все оставлю вам. Но и вы будьте добры, будьте добры. То есть ведите себя так как всегда. Я хочу видеть людей, которые любят свои огурчики, лечо, а рассол они предпочитают именно свой, а не магазинный. Ну что согласны?
Они загалдели. Сперва осторожно, как на дебатах, один крикнул «цирк захотел», второй «не дождется», третий – «каков фрукт».
-Не спешите, - крикнул Марк. Он пытался заглушить начавшийся бунт, который был не всем тем, что ему хотелось услышать. Классическая музыка рынка другая. Он знал, да и они знали это. Просто увидели первого человека, который захотел услышать то, что всем хотелось приглушить. - Мне хочется поговорить с вами по душам.
-Так купи и пожалуйста, - крикнул совершенно лысый и беззубый старичок (образец старого человека), - будет тебе концерт и кресло в первом ряду.
-Сперва концерт, - настаивал Марк. – А купить я всегда успею. Раз обещал, значит куплю.
Народ засуетился.
- Мы не понимаем, - говорили они. - Шум рынка он не может быть сыгран специально.
Марк не знал, что на него нашло. Это было состояние, как продолжение предыдущего. Он еще плохо ориентировался в новой шкуре, поэтому шел от ближайшего состояния. Ближайшим были дети и их детское игривое «дедушка». Сейчас скорее был дед, точнее прибежники сколоченных прилавков заставили его приклеить на себя этот ярлык и он шел у них на поводу (их было больше).
-Хорошо, - согласился он. – Тогда…тогда… давайте поговорим.
-О чем же ты хочешь поговорить, - спросила образец старого поколения. – О фильмах с пухлыми девочками? О падении доллара, и подъеме цен на ритуальный бизнес. О чем?
-Да я и не знаю, - ответил Марк. Он растерялся, схватил банку с лечо и стал смотреть сквозь нее на солнце. Она ему напоминала детский калейдоскоп - О чем вы привыкли говорить. Какие темы, например, нынче популярны на рынке? Смелее. Я такой же, как и вы, поэтому не стоит меня выделять.
Седобородый выхватил у него банку и поставил на место. Он тоже посмотрел сквозь нее на небо, поставил ее на место и сказал:
-Боюсь тебе не интересно будет то, что вчера моя старуха проглотила зуб. Да такое случается в старости. Кости уже не те, зубы тоже. Чувствительность падает и понимаешь угрозу, когда она уже произошла. Полночи провели в больнице. Зуб вытащили, но повысилось давление. Теперь я здесь, чтобы заработать на лекарство.
Послышался смех. Они так напоминали детей.
-А моя не пускает на рынок, - сказал человек с газетой и положил руку на плешивую часть головы. - Заметила, что я выручку делю на три части – часть ей, часть себе и еще часть тоже себе (на непредвиденные расходы). Ты зарабатываешь себе на камень могильный, говорит. А я говорю, бери выше – памятник. Представьте – я весь из бронзы..
-С баночками, - дополнила дама, выглядящая моложе своих лет.
-Да ну вас, - сказал человек в красном костюме. – Дома – она, тут – вы изгаляетесь. Куда идти?
- Ко мне, - сказала женщина, - живу я одна. Мой на севере откапывал какой-то драгоценный камень в мерзлом грунте, так и погиб с киркой. Не понял человек при жизни, что главная находка – я. Место вакантно. Первому занявшего кресло – приз.
-Почему кресло – а не кровать, - спросил еще один объявившийся старичок. Он держал в руках баночки с капустой, разносолом. В его руках уместились около десятка баночек (талант), он подошел не только для того, чтобы поучаствовать в диспуте, но и успеть предложить свои «товары». Он крутился и поворачивался, словно сам был продуктом и продавался не хуже редьки или сельдерея.
-Кровать уже занята, а кресло еще нет, - ответила женщина и чмокнула пришедшего в нос. Тот отпрянул, едва не упал и не отпустил свой груз, но смог удержать, лишь отвернулся.
Раздался продолжительный смех.
-Младенцы, - писались в раскаленном воздухе определения. – Ищут смешное, рисуют шаржи, смеются над ними. Подтрунивают, произносят сотни фраз, одну-другую, обволакивая их, как мукой, липкое тесто, ироничным (безобидным) смехом.
-Вы слышали о том, что долгожитель не с Кавказа, городской, что редко, которому сто пятнадцать лет, скоро сто шестнадцать будет, написал музыку, не просто там халтуру какую, а шедевр, от которого сходит с ума молодежь, - сказал пришедший. Он закрутил головой, весь затрясся, словно слышал эту самую мелодию и готов сейчас ее как-то воспроизвести (на баночках?).
-Что это – молитва? – спросила женщина.
- Если хотите, танцевальная молитва, - ответил он. – От нее любой священник готов крест свой положить на полку.
-Не богохульствуй, - произнес «образец».
-Да что вы такое говорите? - сказал старичок с баночками. - Бог тоже не молод, и он не станет на нас зуб точить (наверняка вставленный). Он же из нашего сословия, пенсионеров. Еще неизвестно кто кого принял. Правда, мальчики?
«Мальчики» были потрепанного вида. У одного не хватало волос, другой смотрел на мир сквозь очки в диоптриями на минус восемь, третий говорил с постоянный луковым запахом изо рта, даже если он и не ел тот самый лук (что тоже говорит о проблемах), четвертый был испещрен морщинами на столько, что ложбины на его коже напоминали дорожки в лабиринте, где можно заблудиться.
- Тысячу лет старик нам служит верой-правдой, - продолжил богохульник. – Он же для нас все. Помогал. В чем выражается – поднимал, кого так, растил. Если было совсем плохо, подкидывал кусок хлеба или человека в нужное место вставлял. Кусок не кусок, а мне, например, целый пакет… с продуктами. Это произошло… зимой. В снегу. Тогда еще морозы суровые были. Закопанный. В тот самый момент, когда моя жена (храни ее душу там) выгнала меня из дома (и такое было), сказав, что я мало зарабатываю «иди, хоть на панель». Вот такая сложная ситуация. Да, год был неурожайный, приходилось продавать старую мебель, что удавалось стибрить со свалки и волоком на себе, будь то тумбочка, кресло или даже шкаф. Они плохо продавались – за копейки, едва хватало на обед. Утром стибришь, к обеду продашь, проешь, а вечером идешь домой и подсчитываешь, хватит ли тебе денег на автобус. И вот иду я в один из морозных вечерков, метель еще поднялась несусветная, иду и думаю «в кармане пусто, дома ждет жена и голос-вой». Еще помнится в трубах выл ветер, и я заметил тогда, как помню, это жена пытается докричаться до меня, явно предчувствуя мое незавидное торговое положение. Ой, как домой не хочется. У меня жена суровая. Один раз даже в унитаз окунула. Приятного мало. И вот подхожу я к подъезду, аккурат возле него, припорошенный снегом, стоит он. Я оглянулся, поискал глазами хозяина, никого не было рядом, ну и взял…что добру пропадать. А там этого добра – копченная колбаса, тушенка, бутылочка столичной, соленья в мешочке, сыры, виноград даже. Спасибо…кто же, как не он. Видно кто-то шел в гости и не застал тех, а скорее шел к девушке и та его не пустила (мало ли), он и растерянный ушел. В тот вечер я несколько раз выглядывал в окно, думал, соберется народ, будут искать (с продуктами тогда дефицит был). Но у него там наверху про дефицит не знают и шлют по мере надобности. Как тогда я был благодарен. Правда, это единственный случай.
-А я так жену нашел, - сказал человек в красном. – В снегу. Она ногу сломала. Лежит и ждет кого-то. Я вижу, лежит девушка (уже лежит), подхожу и спрашиваю вам помочь, а она нет, у меня все в порядке сейчас полежу, дальше пойду. Я понимаю, что холодно как-то очень, да еще место она выбрала людное. Сперва я подумал, что она пьяная, а потом только выяснилось, что с ногой не порядок. Ну, я ее уволок в медпункт, ногу ее починили, через неделю я ее провожал, через месяц знакомил с родителями, а через три играли свадьбу. Помнится, она мне сказала – мне это платье напоминает бинты. Невеста как будто вся в переломах. Тогда мы смеялись.
- Не дети уже, - подумал Марк. - То есть дети, которые вроде выросли, но сохранили свои привычки
- Ты хочешь сказать, что воля божья… - подошел еще один старичок с задворок рынка.
-Он, стервец, - сказала женщина. - Кому же еще. Я с ним разговариваю. Частенько. Обычная связь. Сажусь на диван, отключаю все приборы и внутренним голосом спрашиваю «как вы там, может надо чего»,
-А он да, скучно здесь, заходите на огонек, - произнес старичок с баночками.
-Он спрашивает меня обо всем, и что хорошо я знаю, что его нет, там.
Марку стало жарко. Он не участвовал в дискуссии, но получал колоссальное удовольствие от того, что здесь происходило. Последняя тема ему показалось близкой, и он попытался поддержать разговор:
- Бог – веселый старик. Я его представляю этаким старичком, сидящем на завалинке, все к нему подходят, он им семечки отсыплет, сидят, щелкают и говорят, при этом смотрят в даль, мечтают - здесь будет дорога из асфальта, там – больница, тут школа. Архитектор. Наверное мне бы хотелось с ним столкнуться. Не важно, где это произойдет, на нем же не будет таблички, что он есть бог, скорее он затеряется в толпе…
-Нет, вы меня не поняли, - перебила его любительница моркови. - То, что его там нет, знают все. Они же не знают, что он там есть. Нет никаких доказательств, подтверждающих существование его – фото, видео, одежда, отпечатки его руки, ноги. Я общаюсь со своим богом. Богом, которого я выдумала. Каждый для себя выдумывает своего, рисует в голове того человека, который ему симпатичен и разговаривает с симпатичным человеком, а не иконой.
Эта тема подвела черту в разговоре. Он говорили боге как о соседе, который живет всю жизнь с ними в одном подъезде, работает на благо всего народа (для этого дома стоит специальный аппарат и он никого не пускает в ту рабочую комнату), они пьют водку на кухне, говорят о сегодняшних правителях, вспоминают вчерашних лидеров, стучат по столу, поют и конечно же курят на балконе, вспоминая свою молодость. Марку понравилась та твердая схема разговора, которая может быть только у пожилых людей:
-Меня волнует
-И меня тоже.
Все! Эта схема постоянна. Она сближает стариков по всему миру. Так они находят друг друга.
-А покупочки? – услышал он знакомый голосок человека в красном. – Не забыли, дорогой?
Его окружили. Он улыбался и ощущал себя звездой, случайно заглянувшим на рынок (там зелень лучше). Со всех сторон тянули руки – с баночками, вилочками, желающими, чтобы он мог попробовать и оценить качество по вкусу, предлагали скидки, если он возьмет оптом.
Марк взял банку солений, банку лечо, три кило соленой капусты в жбане, водрузил все это на отдельный столик, подумал, добавил еще капустки, пару банок варения и несколько банок меда.
Со всех сторон подходили люди, смотрели на таинственного покупателя, которого вроде бы знали, но не помнили, чтобы он был таким. Парень фотографировал момент, когда Марк считал баночки и торговался. Он выложил на прилавок нужную сумму, поставил сверху баночку меда (чтобы не улетели).
-Мне нужно доставить все это по одному адресу, - добавил он.
Продавцы переглянулись.
-Это конечно можно, но за доставку отдельная плата, - сказал образец пожилого человека.
-Без проблем, - сказал Марк и положил к лежащим купюрам еще одну, подумал, прибавил еще. - Гуманитарный институт, что за парком, поднимаетесь в кабинет директора и лично в руки Малевичу.
-Знаю, художник, - обрадовался старичок. - Но его нет в живых. Это я точно знаю. Меня брат не обманешь.
-Это его предок, - сказал таинственный покупатель. - Не в семью пошел. Значит так. Вручаете и говорите, что Марк Семенович не скучает и передает огромный привет.
-Вкусный привет получится, - сказала женщина.
-Вы его так любите? – спросил старичок с баночками (его руки уже опустели).
-Да, очень, - согласился Марк, улыбнулся, сделал паузу и прошептал, - Он мне дорогу перешел, дорогуперешедший значит.
-Что? – удивились все, кто стоял и слышал это. - Зачем же вы ему…?
-Этот человек помог мне понять многое, - сказал покупатель. - Я не могу не отдать должное.
Он впервые назвал о своего директора таким неприятным прозвищем, но всегда думал об этом. Тот всегда улыбался, здоровался, мог сказать комплимент, но за спиной лил такое, что нос сворачивался при прослушивании его дифирамб о Марке Семеновиче, преподавателе.
Марк подошел к магазину. У него еще оставалась небольшая сумма, чтобы купить бутылочку пива. Он увидел знакомый магазин и вошел в него. На входе сидел кот. Марк поднял животное, погладил, тот зашипел и с осторожностью взглянул на прыткого человека, косясь, взгляд которого словно выражал «положь на место».
- Что вам? – спросила продавщица, еще помнившая этого скандального посетителя. Она специально громко сделал телевизор, где на всю Ивановскую критиковали последний спектакль. Критик в фиолетовом пиджаке и розовом шарфе говорил о том, что спектакли про жизнь не актуальны, но новые авангардные постановки о жизни после жизни, о человечестве на грани – это здорово.
-У вас пиво свежее? – спросил вошедший. Кот мяукнул видимо задав аналогичный этому вопрос – вы любите животных, не хотите сделать на одного кота в мире счастливее и т.д.
-Самое, что ни на есть, - ответила продавщица.
Мужчина-метросексуал стал говорить о новом драматурге, который написал пьесу про бабушку, которая решила построить новый город. На пустом месте, где она всю жизнь сажала картошку и гнула спину. И как из этого сделали шоу.
-Вы очень хорошо выглядите, - произнес Марк. - Знаете, работа продавца – самая лучшая.
-Вот льстец, - сказала женщина и переключила канал. По экрану побежал охотник, за ним гнался заяц. Хотелось сказать: «И это мультфильмы, которые смотрят наши дети», но Марк продолжил другое:
-Это чистая правда. Кода я смотрю на людей таких тяжелых и в то же время очень нужных профессий, я испытываю гордость за нашу нацию. Моя бабушка в годы войны продавала доски от забора и возила их в город и там продавала. Топить было нечем. И вот она садилась в поезд с вязанкой дров и вперед в столицу. Она тогда в под Киевом жила. Я смотрю на вас и думаю, что мы живы то благодаря вашей профессии. Не надо говорить об этих лощенных балаболах, танцующих лебедя полуголых девчонок, художниках, что пишут в основном для себя, писателях, что марают бумагу вторичными истинами, которые людям скучны и лишь один из ста думает, что мысль написанная вечна. Любая мысль, прошедшая типографию становится вечной, по их мнению. Чудаки. А я верю в то, что вы вытащили Россию из бедности, поставили ее на ноги. Вы даете им самое необходимое, а не травите искусственным хлебом и соевым мясом.
Продавщица молчала и только щелкала пультом, переходя с канала с дикими животными на музыкальный канал с ревущими певцами, с кулинарного на спортивный, с новостного на детский. На экране охотник догонял зайца. Все было правильно.
-Минуточку - сказала она.
Она сходила в подсобку, приволокла ящик, разрезала канцелярским ножом и вытащила бутылочку.
-Свежее, - довольно произнесла она, и только Марк сунулся в карман за кошельком, как продавщица подняла правую руку на уровне глаз и резко выпалила:
-Не надо платить. Этот ящик все равно списали. Я его для мужа взяла. Ничего, не думаю, что из одной бутылочки станет волосы на голове рвать.
-Я не говорил о том, что мне очень нравится, - в завершение приятной беседы сказал Марк, - как вы выражаетесь. Такой кладезь всего. Я восхищен. Он отпустил кота, который странным образом успокоился и видимо не привык к такому вниманию, расслабился и где-то внутри себя допустил мысль, что это человек возьмет к себе и будет о нем заботится. Но Марк не предпринимал никаких решительных действий и к разочарованию для хвостатого, пустил его по прежнему маршруту. Зато была довольна женщина – она приветливо помахала ему рукой, и он вышел из магазина с эйфорией, которая стала расти в его сердце и приумножаться.
Вот и парк. Он не знал, сколько прошло времени от детского садика к рынку, сколько он говорил с торговцами всякой всячиной и продавщицей, он никуда не спешил. Перед ним был парк во всей красе. Он не использовал его как раньше, лишь для того, чтобы пробежать через него. Сейчас он был в гостях – очень вежливый гость, который хочет вкусить красоту этого удивительного (сейчас он кажется еще более) и неожиданного для него (хоть и посещение этого места может приблизиться к круглой дате).
Воздух дирижировал. Он диктовал присутствующим в этом желто-красном месте (по цветам листьев, которые как будто накалились и подпрыгивали на асфальте, как на сковороде) способы поведения, куда идти, как вести себя, когда смеяться, собирать с земли лоскутки деревьев (осторожно, не обжечься бы).
В парке он присел. На скамейке никого не было, кроме приятных летающих гостей – синицы, особливо самцы устраивают ритуальные танцы с странным звуки «фили-фили», грачи поднимали одну ветку за другой, ремонтируя гнезда, умудряясь зараз унести несколько довольно тяжелых веток, постоянные голуби и воробьи, говорящие на своем непрерывно и много.
Он взял бутылочку темного. Открывашки у него не было, но недалеко, напротив продавца хотдогов, сидели старички, у которых наверняка было все. Старики играли в домино очень увлеченно, размахивали руками, трепали друг друга по седине и лысине и были очень возбуждены настольной, скорее скамеечной игрой.
- Когда игроки собираются вместе в парке, дома и улицы пустеют, - произнес Марк фразу, которая родилась в процессе наблюдения за жизнью.
Старики оглянулись. Их было трое. Один словно сошел с экрана телевизора – напоминал того самого критика – метросексуала, с пиджачком, шарфиком. Он расположился справа, слева от него сидел классический дед – хорошо укутанный не по погоде (кофта, пуховик и вязаные носки). Над ними восседал дедушка с длинными волнистыми волосами и не менее длинной бородой. Если первый клал пластинки плавно, словно они были хрупкими, второй немного нервничая, несколько раз передумывал, третий советовал, вызывая в связи с этим у первого агрессию, в отличие от второго, который был более сдержан.
-Ставь справа, - кричал он. – Не прогадаешь. Ты же видишь, он тебя обложил. У тебя крайняя ситуация. Есть только два выхода, один их которых сдаться к такой-то матери. Второй – знаю я, слушай. Ты просто иди за моей рукой…
-А ну убери, - сказал старичок-денди. Стоящий убрал и его нос задвигался, а затем и плечи, он не мог спокойно стоять, когда происходила величайшая по его мнению глупость и он напрягал мозг, надеясь на…на чудо, которое подскажет им правильность хода. Что и говорить одержимые.
-Это правильно ты подметил, - сказал старик справа. – Игроки они плодятся. Нас больше, чем мест, где можно играть. Больше, чем парков, казино, шахматных клубов. Игроки начинают играть в жизни, используя вместо пешек человеческие жизни. Это ужасно.
-Такое дело, - скромно сказал Марк. – Я купил…
-Прошу, - сказал длинноволосый старик, вынул из внутреннего кармана складной нож, вежливо произнес, - позвольте, - взял бутылку и одним ударом снес пробку в ближайшие кусты. Затем протянул бутылку, из которой показалась белая кудрявая головка пены. Марк взял в руки бутылку и отпил немного. А старики продолжили. Для них было в порядке вещей оказать маломальскую помощь прохожему, и он вспомнил, как думал о боге, что тот сидит на завалинке (а может быть и на скамейке) и помогает всякому, не только горсткой семечек.
-Примите меня к себе, - сказал Марк. Он сам не ожидал, что скажет это, но зная, что этот наряд сегодняшний, как театральный костюм, одетый впервые еще немного жмет и диктует свое.
-Так никто и не против, - воскликнул денди, теплолюбивый молчал, а седовласый хитро прищурился и спросил, - А не мухлюешь?
Марк подумал, что такой же экзамен приходилось сдавать всегда, когда входишь в новое общество. Особенно неприятное знакомство состоялось в институте. Он пришел после хорошего завтрака, и постоянные позывы в туалет мешали ему. Он только за первую половину пары бегал три раза. Представил он тогда, как над ним потешается все студенческое братство. Он не любил, когда над ним смеялись. Раньше. Сейчас он понимал, что если человек смеется то открытый, если молчит, то пятьдесят на пятьдесят. Лучше веселье, чем громкие слова.
- Так я же такой же, как и вы, - произнес Марк и повторил сказанное утром бабе Лене, рыночным торговцам, жене. Игроки смотрели и хмыкали.
- Ну, здравствуйте, - добродушно сказал старик-метросексуал. – Как поживаете?
-Отлично, - ответил подошедший и промолвил. – Честно, играл в эту игру лет двести назад.
-Так ты старше нас вдвое, - произнес третий посередине, отчего все засмеялись, и Марк в очередной раз вспомнил детский сад.
- История! - воскликнул седовласый старик, потер руки, правую руку поднял – сдирижировал внимание, левую – на пояс. - Поймал старик золотую рыбку.
-Гже ж он ловил то? – переспросил старичок-денди. - На севере где-то? Ври ври да не завирайся.
-Так вот рыбка ему и говорит, - продолжил стоящий.
-Так она еще и говорит? – не унимался сидящий.
-Отпусти меня старче, я исполню любое твое желание…
Вопрос, который последовал после был странным:
-А у него нормальная старуха?
-То есть?
Продолжение вопроса было не менее чудаковатым:
-Ну, хороша ли у него старуха, как хозяйка?
-Это-то здесь причем?
В результате сама трактовка была очевидной:
-Очень важно. Если хорошая, то он сытый был. Если же голодный, то берегись рыбка, не быть тебе плавающей.
Но это замечание седовласый хотел прокомментировать, но не нашел нужных слов и продолжил:
-Слушай дальше. Он и говорит - хочу, чтобы у меня все было.
-Вот молодец! – отреагировал денди. Браво! Губа не дура. Не дура. Совсем не из дурных.
Старик с длинными волосами грустно завершил:
-А рыбка и отвечает, у тебя уже все было.
Денди-дед подытожил:
-Нет, друзья дома нельзя долго сидеть. Так вот посидишь и грустно станет. С рыбками начнешь общаться, с людьми, кто придумывает дурацкие анекдоты или за другими записывает. Представьте одни придумывают, а в эфире – писарь, во время подметил, записал и выпустил.
Рассказывая этот анекдот, историю, разговариваю на определенную тему, ругая, расхваливая (реже конечно), они играли с старую добрую игру, изобретенную то ли индийцами, то ли китайцами – домино. И сейчас под шумок спокойный выиграл и вышел, стоящий стал вторым, а денди, хоть и был ближе, нежели возвышающийся над ним друг, остался с парой неприспособленных ни к чему костяшек.
-И перед тем как начать еще одну партию последний записанный кем-то анекдот про маленькую девочку… - произнес Марк, который понял, что для того, чтобы стать частью этого общества нужно не только играть по их правилам, но и просто играть в сами игры.
-Что это… тебя… потянуло? - разом спросили присутствующие, поделив между собой эту незамысловатую фразу.
-Так я же дважды дедушка, - ответил Марк.
-Ну и что, - гордо сказал денди. - Я трижды, а скромно молчу об этом. Ну вот, сказал.
-У тебя внук спокойный, - сказал седовласый. - Поэтому и молчишь. А мой такой педагог, меня учит – так споет, что, наслушавшись, самому хочется спеть. Бывает, вы же знаете. А куда еще как не здесь на скамейке, напротив этого парня с телегой невкусной еды. Не куплю я у тебя, как ни танцуй. У меня старушка такой суп готовит, что только из-за него хочется идти домой и ночевать там же.
-Итак, анекдот, - продолжил Марк. - Можно?
-Смешной? – снова почти хором спросила троица.
-Не очень, - ответил рассказчик.
-Тогда можно, - отвечали игроки, Не люблю…нет, не люблю...тьфу на них….смешные анекдоты.
Старичок подошел ближе, из за скамейки вышел другой, присел с остальными, Марк сделал знак, чтобы наступила тишина и не спеша, таинственным голосом стал рассказывать:
-Итак девочка (сколько ей лет, маленькая пять –шесть) пишет пьесу. Решила написать, может мама у нее драматург или папа – режиссер. Действующие лица: принц (как же без него), принцесса (а как же), пожилой человек 18 лет. Возраст может варьироваться от 18 до 25. Это все.
Четверг 12:30
Молодые люди окружили Марка, когда тот поставил пластмассовую пластинку, достоинством два и один, между торчащими щупальцами и соединил воедино, образуя рыбу. Он посмотрел на молодых людей, которые с интересом наблюдали за тем, как их преподаватель радуется, словно маленький ребенок полученной комбинации и улыбнулся. Потом неожиданно, не только для знакомой ему троицы, среди которых был Иннокентий, Кузьма и Бравый (если конечно их имена имеют вес, как у всех тинейджеров перемена места, имени и родного человека – в порядке вещей), он стал выбивать чечетку (надо ли говорить о том, что он когда-то давным-давно, еще в детстве ходил на степ и даже получил приз зрительских симпатий) и так бравадно, что старики присоединились и почему-то на грузинский манер стали отбивать ритм. Марк мог услышать то, что молодые люди говорили и, вероятно, специально повышали свой голос, чтобы «игрок» (теперь уже танцор) мог услышать:
- Смотри, как прыгает. Старичье-дурачье.
Можно было подумать, что Марк таким образом выводил из состояния анабиоза других игроков, которые никак не ожидали, что новичку так будет везти, а им, профессионалам, у которых стаж заваливается за два десятка, сегодня не подфартит и они останутся с носом. Марк шептал на ухо каждому по одному слову, отчего у тех на лице расплывалась улыбка. Он знал нужные слова, потому что был стариком. Но не дура-ком…Он повернулся, обнял за плечи представителей юного поколения:
-И правильно, друг мой. Это хорошо. Вы же мои студенты. Что-то не припомню. Ах, да. Позвольте представить, этих молодых людей, Просто молодые удалые. Ну а мы, повторите, ну что же вы стесняетесь…мы…старичье, подсказываю и дальше совсем просто…дура-чье. Смешно.
Старики дружно засмеялись и углубились в возникшую фигуру на картонной доске, вставленной в прогалы между брусьями скамейки, и от этой водоплавающей (сейчас она была сухопутно-настольная) у всех возникли позывы в области желудка, и рыба всплыла на большом блюде, обложенная картофелем и маринованными огурчиками.
-В чем собственно дело? - спросил новенький, раздражительно. – Мы шли в деканат. Знаете, по какому вопросу? Или запамятовали?
-Понимаете, стар человек помнит только две вещи свое имя и адрес, - ответил Марк. – С именем в порядке, но с адресом такая история. Нужно помнить не только сам адрес, но и где он находится. Двойная задача.
-По этому случаю свежий анекдот, - подбежал высокий старичок с седыми волосами и бородой. – Встречаются два пенсионера – одному за сто, другому ровно стольник. Ты мне должен стольник, - говорит сто с копейками, другой – я же тебе отдал…
Анекдот не был дослушан. Студенты, не любившие истории про пенсионеров, так как еще долго не будут себя к ним причислять, отошли на значительное расстояние и хотели было идти, как Марк воскликнул:
-Эти бравые ребята хотели взять надо мной шефство. Молодцы. Я им отказал не совсем в хорошей форме. Теперь думаю, а что…почему нет? Кеша, Кузьма. Бравый – начинайте. Сейчас или потом берите. Только смотрите я человек немолодой и хрупкий. Поосторожнее. Только где же вы собираетесь меня опекать…Под кронами дерев в парке, в кинотеатре на просмотре попкорновских комедий?
-А вы у нас больше не будете преподавать? – растерянно спросил Кузьма.
-Какой прыткий, - улыбнулся Марк. - Ты же видишь, сейчас я играю в домино. А это на сегодняшний момент для меня намного важнее, нежели религиоведение Да и вам поспокойнее. Правда же?
Студенты стояли и мялись перед ответом.
-Нам прислали нового преподавателя из духовной семинарии, - скромно сказали они…- Он такой…такой…и еще он жует свою бороду, но это полбеды, это еще можно терпеть. Он называет нас всех «сын мой» и заставляет учить по пять страниц скучного текста. А как он говорит – мухи засыпают и падают…монотонный картавый противный голос.
-Счастливчики, - заключил Марк.
-Вернетесь? – умоляюще спросили ребята.
-Не думаю, раскладывай, - сказал он. –Сделаем еще одну рыбку и пойдем в одно старое местечко.
Студенты не уходили, не знали, что предложить.
-Если мы будем вам помогать, вы…
-А разве похоже, что мне нужна помощь? – спросил Марк. Я старик, а старикам не нужна помощь. Они слишком горды, чтобы принимать ее. У них есть не так много времени, что сделать попытку самостоятельно.
Парни молчали. Кеша толкнул Кузьму в плечо, а тот соответственно Бравого и они пошли в сторону института, предварительно попрощавшись.
Марк шел по переулку. Давно его гуляние не было таким беззаботным. Он шел мимо старинного дома (вероятно в нем лет двести назад жил какой-то богач, у него была прислуга и он, умирая, завещал служанке все, что имелось). Он вдыхал аромат ветхости. Этот переулок, куда он сворачивал неоднократно, по разным поводам – срезал путь, убегал от компании, целовался. С девушкой, которая его старше. Сколько ей сейчас. Боже мой, она совсем старенькая…
Это переулок вился и соединял несколько домов дорогой, по которой шли люди с котомками, пакетами, уже довольные или растерянные, еще не знающие от чего предстоит вздыхать и расстраиваться о потраченных деньгах. Это «булочная» с самым горячим хлебом, с интересным булочником, который носил брильянт на зубе (Марк всегда тщательно осматривал купленную булку – не уронил ли он туда). Это и парикмахерская с седеющим брадобреем Лапой. Так его называли все. «У него приятная лапа», говорили все. Действительно, стричь он умел. Это и магазин с добрым названием «Старый дом».
Это место было таким знакомым…родным (какое еще слово здесь можно подобрать). Зеленая вывеска и красные обшарпанные стены (для антуража). Коврик с английским «welcome" и колокольчик на двери. Будто его дед заходил сюда (возможно здесь был жилой дом – усадьба) и ему нравилась хозяйка. Он носил цветы, конфеты в кулечке, они пили чай, горела свеча…да, точно подсвечник, свеча… Или же она горела в ту самую ночь, когда умерла бабушка, и дед стоял на коленях, держа в руке бронзовую фигуру канделябра на пять свечей, воск стекал по многоголовой фигуре – по всему его торсу до основания и с него попадал на руку жирными каплями, но дед то ли не замечал этого, то ли делал вид, что ему не больно, в любом случае лицо его было искажено гримасой и подавлено.
…Или это кресло…вот оно качнулось – подумал Марк. - Ну, здравствуй, дед, я помню, я все конечно помню…как ты каждое утро будил меня своим командирским «па-а-дъе-ом!» и тут же все сонные персонажи становились по стойке смирно (колобок в французскую булку, мальчик–с-пальчик в длинную жердь) и приготовленные тобой блюда и собственноручно накрытый стол были образцом. А прогулки по парку (спасибо тебе дед, благодаря тебе, парк стал частью моей души) и это правильно, что ты меня не водил по аттракционам (безумие парка) и говорил, и главное позволял выговориться мне. Я же так любил поговорить.
…Или это перо. Твои письма. Час после обеда, твой час. Как ты ругался, когда я лез со своими вопросами. Я не понимал, что именно этот час так для тебя важен. У меня было много таких часов, но оказалось, для того, чтобы оценить их, нужно стать старым, как дед. Тогда мне это казалось смешным и неправильным.
Шторка одернулась, и из помещения в помещении вышел интересный по своей фактуре человек – большой с маленькой головой. Музейная комната обернулась таверной удивительных вещей, которые можно приобрести. Несуразный человек включил приемник. Заиграл магический клавесин. Откуда эта птица…столько звуков и кажется свет заиграл в бокалах.
-Им есть сто лет? – спросил Марк, указывая на стоящие в ряд бокалы из металла (какого он мог только предположить – сталь, алюминий, сплав)
-Им более пяти веков, - ответил продавец и нахлобучил на голову пиратскую испаньолку. – Из нее пил как сэр Генри, так и леди Оуэн.
-А сейчас из них никто не пьет? – продолжал интересоваться посетитель. Он говорил неторопливо, как все старые люди, для которых смыслом жизни становится детская привычка задавать вопросы.
-Никто не решается, - ответил мужчина. – Все опасаются. Прошлые хозяева умерли от чумы.
-Но бокалы вымыли и не только, - спросил Марк. – Правда же?
Человек с маленькой головой имел торчащие уши и маленький рот, поэтому его голос был тихий и созвучный этой атмосфере.
-Все равно боятся, - произнес он и спросил, немного наклонившись вперед, - Вы ищете бокалы?
-Нет, мне нужна трость, - сказал Марк.
- Хорошо, - сказал продавец. - У нас есть разные виды. Трости-стилеты, трости-шпаги. «Цапля» Италия, «Консул», «Хищница» нашего производства.
-Это должна быть трость и опора и солидный возраст, - сказал дотошный покупатель.
Большой человек с маленькой головой схватился за мочку уха, словно надеялся, что пожевав ее пальцами, он сможет найти нужный товар.
-Вы ищете для своего деда, - спросил он. - Или отца?
-Для себя,- ответил Марк.
Продавец снова схватился за спасительную мочку, посмотрел в каталоге, листая его методом слюнявого пальца и найдя что-то похожее, радостно воскликнул:
-Есть такой молодежный формат – зонт-трость.
-Нет, вы не понимаете, - парировал Марк. – Я не хочу молодежный формат. Я хочу трость для пожилого человека. Чтобы идти по центральной улице и не смущаться своей подпорки.
Большой человек скрылся за шторкой, его долго не было, за это время Марк успел съесть глазами причудливые маски с агрессивными взорами вождей какого-то дикого племени, мысленно нацепить и предстать перед своими студентами, а еще лучше дома, перед своими домочадцами.
-У нас есть трость, с которой предполагают ходил сам Дюма, - вышел продавец, точнее сначала появился товар на вытянутой руке и только потом маленькая голова большого человека. Он назвал цену и при этом произнес ее так тихо, словно понимал, что посетителю товар явно не по карману. Марк взял в руки трость, погладил глянцевый набалдашник, примерил предмет по росту, попробовал пройтись…
-Хорошо, - сказал он, - Я возьму.
Он шел по улице и постукивал тростью о мостовую. Так Дюма шел по улице, по Парижу и задумывал новый роман.
-Что планирую я? – подумал Марк. – Что же еще? А что если мне начать писать. Много стариков начинали писать в старости. Напишу что-нибудь из жизни. Про детей, например. Нет, тема должна быть глобальная. На тему…
-Молодой человек, вы не поможете? - услышал он. Перед ним стояла девушка, лет двадцати пяти. Она держала коляску, в которой шевелился маленький комочек и его золотые кудри Марку были видны.
-Красавец, - сказал он. – Очень похож на меня в детстве, - но тут же подумал, -Как странно, она назвала меня молодым.
Дорога была непроходной для коляски, но почему…(его больше волновало то, как она к нему обратилась). Или она не ко мне, - подумал он. - Если так, то это знакомый синдром.
-Так вы поможете? – переспросила она.
-Вы это мне? – для убедительности спросил Марк.
-А кому же еще? – ответила девушка. – Улица пуста. Помогите. Если конечно вы в состоянии.
-Да, да конечно, - кивал он. - Я молодой, - неслось в голове. – Да что происходит? Наверное, это ошибка. Здесь шикарная тень. Она покрывает меня и не видно, кто я – мальчишка или дед ветхий. Хотя, наверное, тут другое. Она близорука. Точно. Она так прищуривалась. Все ясно. А какая милая. Ну почему всегда, когда девушка красива, она должна быть или с плохим зрением, характером или семейным положением.
-И? – прервала девушка Марка.
-Извините, - он вздохнул с облегчением, и сам вспомнил, что бабушка часто называла дедушку молодым (еще один вариант, который ему показался более очевидным). Им это конечно льстит.
Марк взял коляску с одной стороны, девушка с другой и аккуратно стали двигаться по направлению к выглаженной стороне улицы. Они переходили выемку, довольно глубокую и неровную, которая не должна быть здесь, но имела место быть и вероятно сделанная нетрезвостью и еще множеством похожих слов (халатностью, безалаберностью).
-Какая странная улица, - сказал Марк, остановившись. - Живу здесь всю жизнь и впервые вижу эти изгибы. Черт, как красиво! А эти сочетание, черт возьми какое сочетание.
-Вы снова замерли, - сказала она. – Мы застыли в очень неудобном месте. Мне кажется вас что-то тревожит.
-Меня тревожит тот дом, - объяснил он. - Точнее балкон.
-Да? – спросила девушка. Похоже, ей было тяжело, и она опустила коляску на одно колесо. - А что с ним?
-И еще те колонны, - запальчиво произнес Марк. - Эти фасады, на которых удобно расположились могучие атлеты
-А с ними что? – спросила девушка, меняя колеса.
-Этот миниатюрный магазинчик в подвале, - не унимался он. - Там мастерская. Обувная.
-И что? – спрашивала она. –Что все это значит?
-Красиво, - ответил он. Просто красиво. Понимаете, я раньше всего этого не замечал.
-Ничего? – спросила девушка.
-Нет, - ответил он.
-Могу поделиться, - сказала она, - на втором этаже этого дома живет скрипач и после двенадцати дня, по средам и пятницам, играет на балконе. Даже зимой умудряется выходить. Родители ругаются, конечно. А мне понятно. Когда рвется из души музыка, то ее нельзя останавливать. Особенно это касается ребенка.
-Роберт, - подумал Марк. – Ты любишь рисовать.
-А еще продавец пуговиц на третьем повороте, - прошептала девушка. - Он любит есть мороженое. Он может делать свою работу исключительно за эскимо. Я уже про это знаю и пользуюсь.
Коляска была в безопасности, ее перенесли, и дальнейший путь они намеревались проделать без сопровождающего, тем более Марк стоял и думал о том, что будет после этого доброго поступка:
-Куда? Домой? Конечно, конечно, но перед этим одно важное дело.
Четверг 14:04
Марк вошел, аккуратно открыл дверь, внес объемную поклажу, несколько раз примеряясь войдет ли.
-Велика, - подумал он, и перевернув на попа предмет мебели, увидел, что способен пронести без труда два идентичных…кресла.
Это было кресло-качалка на деревянном каркасе. Оно было внесено в прихожую, в междуречье обуви и их следов, и Марк устало присел, сделав небольшой привал перед тем, как торжественно внести кресло в зал или на балкон (там же достаточно места, если разгрести, но впереди суровый климат).
- Я устал, - подумал он, - Но это самая лучшая усталость, которая когда-либо случалась со мной в жизни. Еще неделю назад я был молодым, совсем неопытным, неприкаянным, ко мне все относились, как к подростку…могли по шее, а то и по почкам (словесно, да, есть слова, бьющие конкретно по определенным органам). Сейчас другое дело, я стал старым, более уверенным и о, боже, что стало с людьми – они переменились, они заулыбались, они принимают меня в свое общество, я с ними разговариваю и они меня слушают, как мой дедушка… Это что дым? Откуда он? Почему с кухни тянет или с зала. Кто оставался дома Роберт? Ольга?
Марк только сейчас заметил небольшую дымовую завесу, прозрачной тюлью распространяющуюся на уровне глаз. У него застучало сердце, кольнуло в спине – раз, другой, восемнадцатый и сотни иголок вонзились, возбуждая нервные окончания, он бросился на кухню, откуда шел этот тепловой поток. На кухне стояла Ольга и жарила что-то на сковороде.
-Котлеты будешь? – спросила она. –Поешь.
-Нет, спасибо, - сказал Марк, улыбнувшись (котлеты создают имитацию пожара), – Мне бы лучше овсянки. Да, воды поставь на огонь.
- Зачем?
-Тазик с водой нужен, - ответил он. - Я простыл немного. Очень большой процент старых людей умирают от ревматизма. Не хотелось бы. По мне лучше умереть в кресле качалке под музыку Пресли или Примы, держа в руках томик Булгакова, конечно же «Мастера», одновременно покуривая и выпивая домашнее сливовое вино. А все эти дурацкие болезни, от которых люди донимают своих близких не по мне. Ты это, мать, запомни.
Ольга тяжело вздохнула, поняла, что свежий воздух не пошел на пользу ее мужу, и он по-прежнему говорит о своей старости и ни о чем больше. Она повернула вентиль на плите, огонек исчез, но котлеты продолжали безостановочно брюзжать на сковороде, жалуясь на свое предназначение. Сковорода перенеслась на стол, предварительно была поставлена дощечка, а на место конфорки была водружена большая эмалированная кастрюля.
-Значит ты сыт? – спросила она. Она говорил очень сухо, словно была обижена на него и не хотела смотреть ему в глаза.
-Хочу есть и не хочу, - ответил Марк и опустился на стул. – Бывает так, что два состояния стоят в дверях и не пропускают друг друга. Они застревают в проеме, и картинка застывает. Так и со мной. Эти два состояния такие невежи
Ольга присела напротив, в ее правой руке был нож, в другой яблоко. Она снимала кожуру одним срезом ровно осторожно, по спирали. Она молчала и только звук ножа, едва уловимый, оголяющий плод, звучал наравне с потрескивающими котлетами.
-И где же ты был? – неожиданно грубо спросила женщина. – В ресторане?
-С чего же ты взяла, что в ресторане? – спросил Марк. –Я не очень люблю рестораны. Там нет домашнего уюта. А без него весь аппетит пропадает. Вкусная рыба становится безвкусной, а деликатес становится просто красивым названием. В ресторане надо любоваться всем тем, что тебя там окружает. Интерьер, бегающие официанты, музыка. А я предпочитаю бары…
-Исчезла вся наличность, - выпалила Ольга. – В супнице, в блокноте с иллюстрациями картин Ван Гога теперь остался один Ван Гог.
-Каждая его картина – это целое состояние, - прокомментировал он.
-Супница осталась без супа, - сухо сказала Ольга и ударила по столу. Стол отозвался глухим звуком, потревожив стоящую на столе тарелку с печеньем, сахарницу и бутылочки с успокоительным.
-Ах это? – спросил Марк. – Да так, небольшое вложение средств.
Ольга приподнялась, сжалась вся, как пантера перед прыжком на дичь, приблизилась к мужчине, снова приподнялась, выдохнула накопившийся воздух и прошептала спокойно, не дыша:
-Что? Небольшое?
-Не мелочись, - произнес Марк. – Но когда ты увидишь его, да и ее, плюс ты узнаешь, что я сегодня сделал, ты будешь мной гордиться.
Первое было креслом, второе – тростью, ну а последнее вложение – посылка Малевичу.
-Мелочиться? – гортанным голосом спросила Ольга. - Это все, что у нас было. Эти деньги на мою поездку за новым товаром, не говоря уже про зимние сапоги Роберту. Да, если бы ты интересовался сыном, ты бы знал, что ему нужно каждый год амбулаторное лечение. Ты, наверное, даже это слово впервые слышишь.
-Слышал, но что оно означает…не знаю.
- Конечно, откуда тебе знать, что когда твой сын родился он пролежал в барокамере, так как еле дышал, а ты, позволь спросить, где был? Ау, папа. Агу, сынок, папы нет, он сейчас кандидатскую защищает. Не кричи, не мешай ему.
Марк видел, что Ольга не в порядке. Срез яблока шел по второму кругу. В воздухе витал аромат антоновки.
-Успокойся, - прошептал он. – Смотри.
Он взял Ольгу за руку, потом передумал, побежал в прихожую и долго там возился, наконец ввез кресло, подложив под них два шарфа ( для скольжения).
-Это что? – спросила она. - То самое кресло, в котором ты собрался умирать?
-Может быть, - сказал он.
-Это в него ушли сапоги и моя поездка? –спросила Ольга. –Это значит, что ему я должна поклоняться сейчас, как богу.
Она в каком-то неистовстве стала ударять по креслу полотенцем, которое у нее было в руках.
-Спасибо, - кричала она. – Огромное спасибо. Я буду теперь смотреть на него как на главного виновника. Мне что с него спрашивать деньги? А позволь спросить оно, что особенное какое? Наверное, там встроенная печатная машинка для денег. Наверняка. Если нет, то аппарат для стрижки газонов, швейная машинка. Да, он качает воду или электричество. Ты будешь качаться, и всегда будет свет. Экономично конечно. Что ты на меня так странно смотришь? Ты хочешь сказать, что это обычная качалка? Простые качели? Ты разбил мне сердце. Мне надоело его склеивать.
Ольга остановилась, бросила полотенце на кресло, повернулась к ровно стоящей посуде и бесслышно заплакала.
-Где же я буду сидеть, когда стану греть ноги? - тихо сказал Марк. - Конечно, в качалке.
Качалка была живой. Камерой для тех, кто успел пройти долгий этап жизни. Не каждый мог в нее сесть, потому что если ты в нее сядешь, то наверняка останешься надолго. Таков негласный закон кресел-качалок. Дети просто качались, взрослые не могли долго усидеть, успевая дочитать две полосы в газете, а старики превращали качалку в свое местообитание, из которого так трудно встать, даже для того чтобы справить нужду или ответить на телефонный звонок.
-Старческое слабоумие, - недавно прочитал он, психическая болезнь, главное, в чем нуждаются такие больные, — спокойная семейная обстановка и душевная теплота близких людей, которая порой ценнее любых медицинских препаратов.
-Пап, можно я покачаюсь, - неожиданно спросил Роберт. Ольга резко вышла, Марк заметил, что у нее покраснела кожа вокруг глаз.
Сын стоял около качалки и пытался вскарабкаться на нее. Казалось, что сын, не смотря на свой юный возраст, клеит броду и перенимает все старческие привычки, о которых не то что думать…
-Нет, сынок, это только для меня, - остановил его отец.
-Но мне хочется, - настаивал сын.
-Всем хочется качаться, - подумал Марк. Дети на качелях, взрослые – в кресле-качалке. Земля тоже качается. Мы постоянно находимся в качке. Хотя мы на суше, качает нас на все сто.
-Ну, пожалуйста! – не останавливался Роберт. – Я знаю слово «пожалуйста» и после него всегда должны разрешать, иначе это слово станет не нужным и его перестанут использовать.
Марк посмотрел на сына, который был ребенком, который, в сущности, хотел малого – испробовать качалку, как аттракцион, который Марк не любил в парке, но дома этот аттракцион был ручным, не самостоятельным – его можно было раскачать до бешеной качки, а можно совершать амплитуды редкие, как волны в штиль.
-Хорошо, попробуй, - решился он.
Роберт сел на цинковую обивку и стал раскачиваться.
-Я лечу, - кричал он. – Я улетаю на тот свет. К самому богу.
-Тихо, - прошептал Марк, так как это упоминание о всевышнем и тот свет резануло слух. Но Роберт не слышал, он был слишком увлечен качкой, которая совершалась и все слова продавливались дугообразным основанием со скрипом свежего материала. Он продолжал размахивать руками и кричал, что есть силы:
-Мой корабль попал в турбулентный поток. Его засасывает. Нот ничего, есть всевышний. Он меня спасет. Он точно меня спасет.
То ли мальчик сильно раскачался, то ли подействовало то, что Марк пытался остановить качалку, но кресло упало навзничь, а вместе с ним и Роберт, который не ожидал такого поворота, поэтому застыл на полу с ошалелыми глазами.
-Больно, - наконец, произнес он, потирая ушибленное место на затылке.
-Я же говорю, что кресло не признает других, - сказал Марк и развел руками, показывая, что это от него не зависит. - Оно как лошадь.
-Кресло – лошадь? – удивленно спросил сын, поднимаясь с пола.
-Да, почти, - сказал Марк и потрепал не сына, как следовало было сделать, а кресло его спинку, где приблизительно должна находиться мордочка лошади. Роберт побежал по зову матери, а он остался один на один с купленным предметом, который был еще не оседлан, и ему предстояло показать кто здесь хозяин. Он подошел со спины, почувствовал холод со стороны новенького.
-Что еще нужно для пожилого человека? - подумал он, кряхтя, врастая в кресло.- К нему надо привыкнуть. Ничего, я смогу. У меня это получится. Какое оно удобное. Не такое мягкое, чтобы уснуть. Я готов признаться ему в любви с первого взгляда. Да, старый человек все чаще признается в любви неодушевленным предметам. К живым людям он относится спокойно, по отношению к ним не любовь, просто тепло, и очень важна взаимность. Предметы отвечают своим удобством – вернемся к телефону с большими кнопками, большому телевизору и креслу. Технические смоделированные предметы, оживающие с помощью нас, стариков.
Идиллию одушевленного с неодушевленным нарушил звонок в дверь.
-Откройте, - кричал Марк. К тому времени он рьяно качался, растопырив руки и ноги, как при смелой езде на велосипеде. - Я слишком сильно раскачал кресло. Боюсь прыгать.
Он слышал, как открылась дверь, кресло качалось, и казалось он вошел во вкус.
-Интересно, Дюма ходил с тростью, а качалка у него была? - подумал он. –Я точно знаю, что у него не было такого беспокойного дома.
И он подумал о камине, около которого обычно и стоит то самое кресло (классический расклад), а также о том, что хорошо было бы это кресло порой выносить на крышу и, разве это не здорово, кормить голубей не на скамейке в парке, а на крыше в кресле-качалке. По-моему, - думал он, - прекрасная мысль. – Голуби целыми стаями будут слетаться только к нему и они будет единственный. Старики в парке будут думать-гадать, а где же птицы. Да, хорошо будет время от времени выносить кресло в парк. Они – на скамейке, я в качалке – делаю рыбу. Хорошо. Дети, конечно, окружат, как иностранный автомобиль.
В комнату вошел доктор Карягин. Он был не один. Рядом с ним стояли незнакомые мужчины, одетые, как и доктор в деловые костюмы серого цвета.
-Ба, у нас гости, - воскликнул Марк. – Как неожиданно, - он поднялся с кресла, подошел к каждому и пожал руку, не смотря на их обескураженный вид. – Я вас слушаю.
- Добрый день, - произнес доктор.
-Да, да, давно не виделись, - сказал Марк. – Но я не успел соскучиться. Вы видимо решили порекомендовать меня вашим друзьям. Или одна голова хорошо, а три лучше.
Ольги в комнате не было. И Роберт убежал. Как странно. Только он и эта врачебная троица. Один против троих, - подумал он. - Но почему против?
-Молодой человек, - начал говорить одна из голов, стоящая справа.
-А вот это оставьте, - перебил его «старик». – Не надо меня называть тем, кем я уже давно не являюсь.
Доктор прошел вперед, и другие составные части этой команды рассредоточились по комнате, заняв позиции – у окна, у выхода. Карягин находился в метре от Марка.
-Что же вы, Марк Семенович, плохо себя ведете? – спросил он. Он был похож на воспитателя, или же отца интеллигентного семейства, в котором все обращаются друг к другу по имени отчеству.
-Нажаловалась женка? – спросил Марк. –Да ладно, все в порядке. Можете идти домой и воспитывать детишек. Идите, идите.
Он подошел к тому мужчине, что стоял около окна, хлопнул по плечу, тот нервно дернулся, прошел к тому, что у выхода, хотел повторить дружелюбный жест, но взгляд стоящего выражал «если коснешься, загнешься», поэтому отошел и стал около Карягина.
- Вам нужно проехать со мной, - сказал доктор. Он как будто не решался это сказать – мял руки, покусывал губы, напрягал и расслаблял тело, вытягиваясь в струнку и становясь желеподобным. – Тут недалеко.
Марк усмехнулся, сел в кресло, оно звучно отозвалось лихим скрипом (все равно, что ржание лошади) и медленно качнулся.
-Нет, - сказал он, - я с вами никуда не поеду. Мне вы не нравитесь. Есть такая проверка – чтобы узнать какой человек, нужно выпить с ним чай. А мы даже с вами и глотка не сделали. Поэтому, не пойду. Если вы, конечно, не решитесь на чашку чая.
-Я не думаю, что это столь обязательно, - сказал доктор. Он периодически смотрел на свою свиту, перемигивался с ней (наверняка у них была своя азбука знаков). – Тем более я не пью чай. В нем содержится кофеин. А от него излишняя возбудимость. Я бы не советовал.
-За меня не беспокойтесь, - сказал Марк. – Я пью чай ровно столько, сколько пью другие напитки. Соблюдаю гармонию. Да, и это неправильно, что вы стоите, а я сижу. Опять же дисгармония. Хотя для идеальной картины, нужно, чтобы у всех была кресло-качалка, но чего нет, того нет.
Присутствующие не сдвинулись с места. Марк высматривал сквозь крупные шкафообразные тела промежуток, в котором он желал бы узреть жену, способная объяснить происходящее. Он увидел Роберта.
-Роберт, - воскликнул он, - подойди сюда.
-Нет, - послышался знакомый женский голос, - но он не успел повести мальчика, так как тот уже стоял подле отца.
-Познакомься, - сказал Марк. – Это доктора. Они лечат людей.
-Здравствуйте, -сказал Роберт. – А вы почему не улыбаетесь? Мне один врач сказал, что самое лучше лекарство – это улыбка, а вы как будто что-то горькое съели. Может быть и вправду съели?
Карягин оскалился и двое, стоящие на определенных точках, тоже криво улыбнулись с таким ощущением, что это для них намного труднее, чем поднимать в гору камень.
Марк видел, что они пришли забрать его и пытались это сделать цивилизованно, но понимал, что так у них ничего не выйдет. Нужно было сперва очень ласково поговорить с пациентом и постараться его до самой больницы доставить без сопротивления. Это было бы в идеальном мире. Разница в том, что такого мира нет и, если бы он даже был, то в одночасье распустился. Но идеальный мир в то же время существует. Для каждого. И сейчас Марк пребывал в этом идеальном мире. В нем были и доктора, и даже Ольга предвкушала попасть в него. Роберт в нем был всегда, так как все что происходило, было для него игрой (в детском мире идеал – это вечная игра)
-У нас мало времени, - сказал доктор, переглянулся с конвоирами для проверки готовности, вытер лоб тыльной стороной ладони, стряхнул капли пота, достал платок из правого нагрудного кармана и приложил его к испарине на лице. – Мы должны съездить в гости и, наверное, там выпьем чаю, а может быть минеральной воды.
Он пожал плечами.
-Ольга, - крикнул Марк. В проеме появилась Ольга, он услышал ее громкое дыхание, но не мог увидеть, так как она была скрыта за крупным юношей, величиной с шифоньер. Это не помешало Марку разговаривать с ней.
-Ты вызвала дурку? – спросил он.
-Это не то, что ты думаешь, - ответила растерянно она.
-Марк Семенович, - начал говорить Карягин, - нам нужно провести пару тестов, но к сожалению так устроено, что все необходимое для этих самых тестов находится в моем кабинете. Мы проведем тесты и при положительных результатах, вы вернетесь домой, как ни в чем не бывало.
-Да, дорогой, - продолжила жена, - доктор прав. Всего лишь пара тестов по несколько вопросов.
Марк резко остановил качалку, словно он не замер, а наоборот создал новую форму движения, в отличие от других, которые своей нервной дрожью создавали статичность.
-Я старый? – спросил он.
Послышалось то, что он не хотел слышать, точнее те ответы, которые хранили в себе заведомо ложную информацию:
-Нет, да вы что. Вы излучаете здоровье. Вы ого-го.
-Хватит мне врать, - крикнул он. –В этом доме мне постоянно врут. Только я сегодня понял, как сделать так, чтобы за пределами этих стен мне говорили правду, но я до сих пор не знаю, что мне сделать для рождения правды у себя дома. Что? Может быть, вы знаете ответ? Никто не знает. Так я спрашиваю еще раз, подумайте, прошу, я старый?
-Если чувствуешь себя так, то да, - ответила Ольга. Карягин благодарно посмотрел на нее. Марк взглянул на свою жену иначе. Это был взгляд обиженного ребенка, которого обманули и оставили еще на одну ночь в детском садике. В детстве он еще не мог дать точного определения этому поступку. Сейчас он знал, что это предательство. Чистой воды. Дом один дом, крепкий в основании и в стенах, с хорошей крышей и ремонтом, дом, в котором зародилась новая жизнь треснул по швам и не подлежит восстановлению. Только замажешь одном месте, в другом появится разрыв, спрячешь разрыв, в том месте, где только что замазал – исходное состояние. Ольга. Кто ты? Сука…или хорошая жена?
-Я многое не успел, - сказал Марк.
-Например, - сказала жена.
-Я думал, что впереди у меня целая жизнь, а я старик…
- Ты сделал главное, - сказала Ольга, - Есть я, сын, пока еще есть работа, дом, в котором ты…
-Дом, в котором я чужой, - сказал он, и ему хотелось смеяться над тем, что говорит жена (какими пустыми были ее слова), над собой (зачем он отвечает на пустоту), над ситуацией, но мешала скользящая повсюду толика правды, которая своей горечью мешала освободиться с помощью смеха.
-Не говори так, - произнесла женщина.
-А это так, - сказал он, продолжая порождать это мученическое состояние между юмором и болью. - Ты думаешь за меня, вызываешь этого врача и хочешь отправить меня в сумасшедший дом, хотя я этого не заслуживаю. Я в порядке. Да, малость перенервничал. Но это все случилось при переходе на пенсию. Такое бывает с людьми пожилого возраста. Они чувствуют себя беспомощными, я же, в отличие от них прекрасно обхожусь без помощи. Улыбайтесь мне, браво Роберт, и все.
-Папа, - произнес мальчик, - я умею улыбаться до самых ушей.
-Молодец, сын, - произнес Марк. За окном послышался крик. Дети играли в футбол. Они делились на команды.
-А они снова не улыбаются, - сказал Роберт и показал на стоящих мужчин.
-У них были другие родители, - прокомментировал Марк. Свита дернулась, но пустые глаза ничего не выражали, они были стекляннообразными, почти кукольные – две пуговицы и блеск от попадающего солнца. Поэтому понять их состояние можно было только по наитию.
-Другие – это не люди? – спросил мальчик и был прав. Они не были людьми. В них было что-то животное. Бегемоты, или кто-нибудь из отряда хищных. Гризли или крупная рыба…неповоротливая, которая не ест мальков а большую часть давит своим весом. Другие – не те, что разговаривают и устраивают свою жизнь прокладывая мосты общения в разные стороны. Им не нужно слов. При рождении они крикнули, потом кричали, когда их обрезали и возможно, когда первый раз били, теперь они бьют сами, но ни звука, ни капли лишней эмоции.
Марку стало легче. Вряд ли он узнал бы о них больше при прямом вопросе (помощники, сотрудники, кто?). Он смотрел на родных, Ольга вцепилась в сына, казалось, что его хотят забрать эти «другие», он смотрел на отца, шептал «я уже большой, не надо меня тискать», но мать не отпускала, обволакивая его своим теплом навязчиво, настырно, отчего тот морщился, но стеснялся произнести громко свое неприятие. Марк выдохнул (у него очень громко это получилось) и произнес:
-Роберт, сходи на кухню и проследи, чтобы мусор снова не был похищен. Да, Ольга, будь рядом с ним. А то, кто знает, на какие уловки пойдут похитители. Может быть, у них есть чудо-рука, которой они загребают прямо из переулка.
Мальчик засмеялся, вероятно, представив эту картину.
-Но…- пыталась сказать женщина. – Я не могу, мне нужно быть здесь. Разве нет. Позволь…
-Иди, - твердо сказал Марк.
-Хорошо, - сказала жена, и через мгновение женщина и ее сын отправились на кухню наблюдать из окна за воришками мусора.
В комнате остался Марк и незваные гости. Он, пожилой человек, качающийся в кресле и они, представители старейшей профессии. Молчание угнетало. Скрип качки тоже. За окном гоняли мяч и крик «мне, мне» говорил о том, что в команде есть самоуверенный игрок, который хочет взять все на себя. Карягин мял руки, переминался с ноги на ноги – цепочка бесполезных дел, свита повторяла не по порядку конечно, его движения. Они словно танцевали под скрип качающегося кресла. Марк улыбался. Ему стало смешно от этого временного этюда. Он назывался «кто первый». Первым оказался Марк.
-Ну что располагайтесь, а мне пора, - сказал он и приподнялся. Кресло скрипнуло протяжной ноткой.
-Куда? – спросил доктор, и двое из команды синхронно сделали шаг вперед.
-Знаете, я должен соблюдать традиции, - ответил «пациент». - Как любой пожилой человек…
-Что? – не понял Карягин и еще один шаг, половина первого, был проделан его командой.
-Мне нужно обмыть качалку, - ответил он. - Не обмою, быть беде. Мой сын уже свалился с нее. Кто следующий?
Марк спокойно направился к выходу. За окном раздался свист. То ли закончился первый тайм, то ли кто-то нарушил правила.
-Боюсь, что вы не сможете выйти, - произнес доктор Карягин, кивнул головой (тот самый жест, который ждали двое шкафообразных) и свита бросилась к нему, схватила за руки и попыталась скрутить руки так, чтобы Марк не смог сопротивляться. Но пойманный в силки оказался прыток. Он вцепился зубами в одну руку, сумев освободиться и пнуть ногой другого по колену в самую чашечку. Раздался крик, тоже синхронно и Марк сумел вырваться и помчаться к выходу, но один из команды успел его ухватить за ногу. Тот упал,
-Он меня укусил, - крикнул один.
-А меня… - сказал другой, но не успел, так как получил в лицо удар ногой, которую он держал.
-Держи его, - кричал Карягин. - Что ты с ним церемонишься?
Он был похож на судью, который ничего кроме как свистеть не умеет делать. Он стоял в стороне и не подходил, для «грязной работы» у него были специальные люди.
Марк сумел проделать траекторию, схватил трость, ударил подбежавшего громилу по ноге,
-Сука, - он меня ранил.
Перед Марком стояла гора, которая его не пропускала, другая возвышенность сидела в стороне и зализывала раны. Гора молчала и стояла в позе вратаря на воротах, которому бьют пенальти. Она смотрела на опасную дичь, которую должна была завалить камнями и не решалась предпринимать каких-либо действий. Марк в свою очередь приподнялся, посмотрел назад, увидел побежденного и…кто-то же должен был начать. Поэтому не долго думая, он прополз у громилы между ног, успел ударить его в пах, тот согнулся и закричал что-то нечленораздельное.
Марк выскочил в прихожую, жена с сыном замерли в квадрате кухни.
-Ольга, Ольга… - прошептал он.
-Я должна была что-то сделать, - капризно сказала она. Высочил Карягин. Пациент успел выскочить за дверь, но доктор был рядом и навалился на нее. С одной стороны был Марк, с другой Карягин.
-Марк Семенович, - сквозь зубы говорил доктор, но Ольга продолжала повторять «я должна была что-то сделать», как полоумная.
-Нужно было делать то, что нужно, а не что-то, - ответил Марк, не подпуская ни на миллиметр доктора с невидимыми щипцами.
-Они врачи, они помогут, - сказала женщина.
-Хочешь меня упечь в дурку? – спросил мужчина. - Не получится.
На длинный диалог у них было слишком мало времени. Марк надавил, что есть мочи и дверь хлопнула с криком «вот падаль» (от Карягина этого он не ожидал).
-Почему в этом доме нельзя успокоиться, - подумал он. - Странно, но сердцебиение по мере удаления от дома становится более спокойным, ближе – более частым.
Когда он перепрыгивал через четыре ступени, он вспомнил про ружье, которое осталось лежать заряженным.
-Они бы у меня поплясали, - проговорил он. Неожиданно раздался звон разбитого стекла, он вздрогнул, ноги подогнулись, холодок пробежал по спине. Он присел закрыв голову руками.
-Что за чертовщина? - крикнул Марк, и заметил, как по ступенькам скачет мяч, который проделал такой трудный путь с футбольного поля, пробив стекло и теперь пытается обогнать его. Марк взял его и бросил в прогал окна, где через мгновение раздался крик благодарности «спасибо, боже», отчего он вздрогнул в очередной раз, услышал, как на лестницу выскочили «охотники», побежал дальше, не зная где найти то место, которое укроет его от множества звуков, происшествий, контактов.
Куда? – сверлило в мозгу, - куда? Так люди попадают на остров. Но разве можно найти необитаемый остров? Таких, наверное, нет. Эти врачи хотели меня отправить на один из островов. Только меня их сервис не больно устраивает. У них окна с видом на другой дом. А мне нужен воздух. Чистый. Не сжатый.
Он выбежал на улицу. Свет, звуки, палитра накрыла его, и он ослеп на мгновение и в этот миг, покрытый толстым слоем разнообразия, бежал слепым.
-Старики слепнут, - думал он. – глохнут. – но мне нельзя не бежать. Иначе я потеряю все.
Он пробежал мимо людей. Один, второй, третий. Он не видел, кто это были. Слепые мгновения продолжились и завершились на повороте, который он почувствовал, задев кирпичное основание дома, где и увидел объявления о гитарных курсах, стрижки собак и покупке волос очень дорого.
- Старики не могут продать волосы, - подумал Марк. – Какая дискриминация. Они и на гитаре то играть не могут, пальцы дрожат, разве что на балалайке. И их стригут как собак, машинкой.
Ему стало смешно. Если дома он не мог рассмеяться, то здесь на повороте, где его силуэт не проглядывался, он дал себя волю и рассмеялся. Ему казалось, что он провел кучку негодников и подобно героям в хороших фильмах, оставил злодеев с носом. Через минуту на пороге появились Карягин, свита (побитая), а в окне маячила Ольга, в детской – Роберт прикладывал к окну свои рисунки (если бы он мог видеть, что на них изображено). Воображение подсказывало, что на листочках – иллюстрации к сегодняшнему дню – мужчина убегает от «других».
Другие приближались. Марк выбежал на главную дорогу, сел в стоящую иномарку (что за марка машины – такая…обтекаемая), на переднее сидение, водитель дрогнул (он спал), схватился за руль, и за ключи зажигания.
-В парк,- сказал новоявленный пассажир.
-Я не еду, - вяло произнес мужчина и расслабил руки.
-Плачу, - сказал Марк, проверяя есть ли у него еще какая-нибудь наличность. Деньги остались. Он вынул из кармана, положил в бордочок две приличные купюры.
-Ну, хорошо, - благосклонно сказал тот. - Куда едем? В какой парк.
- Там где меня не смогут найти, - ответил Марк и увидел, как из переулка выходит Карягин и отдает приказ своим хлопцам рассредоточиться.
-Я знаю один, - сказал водитель.
-Хорошо, - согласился пассажир. - Вези шеф в тот парк, который знаешь.
Машина выехала на дорогу, выделилась тем, что пыталась бесцеремонно влиться в бесконечный поток машин, но через мгновение никто не помнил, так как все мчались не для того, чтобы просто сжечь бензин, а по важным поводам. У Марка был серьезный случай. Жена его хотела сдать…машина проехала знакомые улочки, миновала два проспекта, три памятника и простояла на шести светофорах и остановилась…
-Это что? – спросил Марк.
-Парк.
-Это же…
-Что? – не понял водитель.
-Это парк при церкви, - ответил Марк.
-Тебя что-то смущает? – спросил мужчина за рулем.
-Уже нет, - ответил пассажир и боязно посмотрел на сверкающие луковицы храма.
Четверг 17:07
Иномарка уехала. Марк прошел на территорию парка. Ровно поставлены скамейки, усталый бить за лето фонтан, поэтому сейчас отдыхал и был завален золотом листьев, фонарные столбы, спроектированные в прошлом веке. Деревьев намного меньше, чем в обычном парке, да и люди другие. Эти смешные рясы.
- Карнавал по случаю моего побега, - подумал он. Он сел на скамейку, через две сотни шагов была церковь. Ему не нравилось смотреть на церкви, на людей, которые так или иначе принадлежат к ней. Ведь их проектировали со знанием того, что они смогут гипнотизировать людей. Что же было гипнотического в этих стенах, колоколах, иконах? На иконах были потертые изображения сцен из Библии, старое здание, претерпевшее как разрушение так и реставрацию (что для ценителей старины одно и то же), казалось дрожало и плакало от звуков, которые звучали там. Грусть, тоска, уныние – звучало в этой музыке. Веселье было отсюда далеко. И смеяться уже хотелось меньше. В голове стали выстраиваться картинки происходящего за последние часы.
-Мы с ней гуляли по крышам, - вспоминал он, - и я прыгал на чужие балконы, где были целые цветники, чтобы набрать букет. Букет получался большим, мы бегали с ним по алюминиевым крыша и барабанили так, отчего наверняка просыпались все в округе, а потом кидали его вниз и он брошенный летел расставшись с прежней привязанностью, становясь все тоньше, меньше и спокойнее.
Марк посмотрел на цветник, вокруг которого была ровная ограда, цветов уже практически не было и, если бы не ограда, смотрелся бы очень скудно.
-А как я ее носил на руках, - кричало в груди. – У меня была сломанная рука (на спор пробивали стенку в раздевалке), а она просила пронести ее от филармонии до трамвайной остановки. Она не знала, что моя рука чертовски болит (решил скрыть), но нес ее вверх, налево и до общаги, а она все смеялась, цитируя просмотренную комедию, целуя меня в ухо.
Прошла очередная монашка, краем глаза посмотревшая на Марка. Она улыбнулась или это ему показалось.
- Сколько я ей сочинил, - думал он. – Писем, стихов. После спросил, а где они все. Она сказала где-то, и я понял, что ничего не сохранилось. Я же все оставлял. Правда потом сжег на масленице. Там нам вместе захотелось.
Из церковной лавки вышел священник. В его руках было две книги, он сел рядом с Марком, посмотрел на небо, глубоко вздохнул, посмотрел на соседа, улыбнулся и произнес:
-Хороший день.
-Что он от меня хочет? – подумал Марк. – Смотрит так пристально. Мне итак нехорошо, а он, да эта борода…сейчас будет жевать ее, не тот ли религиовед, который преподает у моих бывших студентов. Конкурент. Смешной такой, прямо с плакатов Маяковского.
-Я говорю, день сегодня удивительный, - продолжил священник и снова улыбнулся. Он продолжал смотреть на сидящего, словно ожидал от него что-то услышать.
-Я не верю в бога, - сказал Марк, думая, что это хоть как-то отвадит бородатого старца.
То, что он сделал, Марк никак не ожидал. Тот засмеялся. Затем хитро прищурился и сказал:
-Да в него никто верит. Ты думаешь один такой? Все кто приходит сюда, не верит…в него .
И он показал наверх, и Марк взглянул по указке. Что он ожидал там увидеть? Обиженное лицо мужчины с иконы. Или несколько лиц? А может быть тропинку, по которой к нему прокладывается путь?
-Я не такой как все, - сказал Марк. Он решил запутать священника, чтобы тот не лез со своими вопросами.
-Каждый человек не такой, - спокойно сказал бородач. Он действительно стал жевать бороду, и то ли все бородатые люди имеют привычку так делать, то ли действительно это был тот самый человек.
-Сложно мне разговаривать с тобой, святой отец, - ответил «не такой». Ты говоришь на трудном языке. Понимаю, что ученый и люди ходят к тебе, но одна из причин, почему я не верю – то, что вы устроили из этого шоу. Праздник по случаю жатвы, рождения, смерти. И все надо соблюсти, не забыть. А голос твой ненастоящий. Разве ты так разговариваешь с мамой?
-Да, - улыбнулся священник. – Как же еще.
Марку хотелось отдохнуть. Сколько раз он убегал? Он сбился со счета. Ему казалось, что он бегает по кругу. А священник начал говорить. Он словно выучит текст молитвы, и эта звучащая фонограмма стала лепиться в голове, как ненужный сорбент:
- Куда ты идешь, спрашивает человек другого. На север, - отвечает тот. – Но почему на север, там же труднее придется. И климат, и другие люди. Ты живешь на юге, у тебя здесь все, почему ты хочешь от всего отказаться. Потому что я начал умирать здесь, сказал он. Понимаете, я всего добился, у меня есть дом, отличный виноградник, дети выросли, разъехались, тепло и мне ничего не остается делать, как пить вино и смотреть на закат. Я перестал интересоваться жизнью соседей, мне стало скучно от происходящего в мире. Я стал деградировать. У меня два пути – либо погибнуть в тепле, либо жить в холоде. Я выбираю второе.
-Зачем ты мне все это рассказываешь? - спросил слушатель. Он нервничал, его колени подрагивали, а вместе с ними и все тело колотило. Было жарко и безветренно. У священника на лбу выступила испарина.
-Ты выбрал второе, - ответил рассказчик, - хотя еще первое тянется за тобой. Но ты уже здесь и тебе нужно…
-Да ничего мне не нужно, - не выдержал Марк. Он вскочил и тут же хотел уйти, но не знал в какую сторону направиться. Он здесь скрывался, а убегать из укрытия в поисках другого – неправильно.
-Знаешь, куда я пойду после церкви? – нервно сказал Марк.
-Куда, сын мой? – спросил священник
-В бар, - громогласно ответил стоящий.
-Это грех, - ответил церковный служащий.
-Небось самому хочется, - произнес Марк. – А как мне хочется, тебе не понять. Меня сегодня снова вывернули наизнанку. Только я почувствовал себя человеком, как общество меня стало выворачивать. Какое заботливое общество. Не успокоится, пока не сделает все по-своему.
Святой отец глотал слюну. Ему тоже было нехорошо, и его борода скрывала молодое лицо.
- Был еще один человек, - произнес священник. – Но он не знал, кем быть. Он мерил то одну маску на себе, ходил в ней какое-то время, потом другую, снова ходил и, наконец, понял, что жить без маски то лучше. Но понял слишком поздно. Жизнь раз и кончилась. На самом, как говорится, интересном месте.
Он поднялся, кивнул головой Марку (знак прощания и прощения тоже) и направился в ту сторону, откуда недавно вышел.
-Маски, - шумела кавалькада слов в голове, - север-юг, запад-восток. Из чего маски. Из кожи?
Луковицы подмигивали, толпа туристов щелкала безостановочно здание церкви, говоря на непонятных языках, голуби кружили рядом, ожидая от пришедших хлебной прихоти.
-Не уходите. – крикнул Марк. Священник остановился. – Я…я..я…больше не буду. Это знаете ли все сердце. Оно у меня давно не в порядке. Срывы, бессонница, параллепипеды.
Священник замер. Он смотрел на человека перед собой и наверное бы не стал его слушать, а пошел дальше, но должность обязывала быть терпимее и выслушивать каждого, тем более такой интересный случай.
-Что – спросил он.
-Параллелепипеды – это новая тема, - взволнованно произнес Марк. - Совершенно. В ней говорится о том, что человек – это параллелепипед.
-Я не понимаю, - сказал человек церкви, хотел развести руки о удивления, одна из книг выскользнула из рук, Марк хотел помочь, они едва не столкнулись лбами, троекратное «извините» все урегулировало.
-Я работаю на этой взаимосвязи уже…почти три года, - сказал Марк. –И наверное очень увлекся, но как же не увлечься. Это же моя профессия. Иначе я не умею. Но как-то я стал терять контроль не над собой, конечно, а за тем, что со мной происходит. Я стал уделять вниманию, а на самом деле внимание не такое, какое должно было быть.
- Помолись, - сказал священник, оборвав цепочку поточных рассуждений. Марк был ему благодарен. Он знал, что в такие моменты его несет и если собеседник его не останавливает (в случае с очень вежливыми людьми), то это приведет к к непредвиденным обстоятельствам (скандалу, нервной вспышке, галлюцинациям).
- Я погорячился, - сказал он. - Ну, разве не бывает? Оно же часто так.
Эти слова он уже произносил, только когда?
- Ничего, - ответил священник, приложил руку к его голове и проговорил, - Иди с миром.
- Вы простите, - продолжил Марк слезливым голосом – Я не хотел. Давайте с вами договоримся.
Священник одернул руку, сделал большие глаза, хотя казалось, что его ничто не может удивить и прошептал с долей недовольства (разве ему можно):
-Что? С кем ты пытаешься договориться?
-С вами, - ответил Марк. - С ним-то труднее будет.
Он не удержался и поцеловал руку. Он не знал, что в таких случаях делают, точнее не помнил – об этом он читал лекции, но почему пропускал ритуальные моменты – они ему казались глупыми. Ему не хотелось забивать голову помимо самих религий (бессмысленных), обрядами, костюмами, чтобы они поняли, что он просто читает предмет, а не фанатеет по нему.
-Что вы делаете? – нервно сказал священник. –Я пойду. Извини, Сын мой, но у меня служба.
-Так надо, - ответил Марк. – Я же знаю, что так надо. Почему вы уходите? Разве вы не должны меня уверить в том…
-Я пойду, - сказал священник и пошел в сторону церковной лавки. Туристы щелкали не только здание, они фотографировали деревья, голубей, Марка (будут показывать в Японии его фото и будут придумывать кто он). Священник пропал, а кругом все щелкали, щелкали и щелкали.
-Хватит, -сказал он, - но никто не обратил внимание на его выходки и только вспышка ослепила его в очередной раз.
Он вышел на незнакомую улицу и, когда переходил дорогу, его чуть не переехал трамвай.
-Берлиоз, твою мать, - мелькнуло в мозгу, он повернулся и стал рассматривать в обложенных булыжниками рельсах масло. Масла не оказалось.
- Нужно вернуться и спросить, - подумал он. – У меня же много вопросов. Правильно. Так с чего же начать. Первый вопрос самый трудный. Он никогда не лежит на поверхности. Он взлохмачен и прячется под ворохом ненужных вопросиков. Так, так. Вперед.
Марк рванул через рельсы и застыл на путях, где по его мнению разлила масло Аннушка (или другая, а может быть и другой).
- Господи, - сказал он. –Я же не верю.
-А придется.
Он отчетливо услышал. Это был не бред. Это были точно слова. Он оглянулся. Не было никого, кто бы мог это сказать.
-Уйди с пути, - звучало в голове, прозвенел звонок, крики, вой собаки, плач младенца, потом отчетливое «самоубийца» и скрип тормозов с дымом.
-Безобразие, - говорила женщина с фиолетовыми волосами, стоявшая рядом с Марком. Она взяла своего мопса на руки. Тот рвался на свободу, как маленький ребенок, не обращая внимания на суициды и безумных, останавливающие трамваи.
-Извините, - сказал Марк. –Я просто…задумался.
В окне напротив мальчик пускал голубя. Он отчетливо видел, как тот, растопырив лапки, боясь в неправильной позе оказаться в воздухе (лучше брать разгон самостоятельно), испуганным взором предвкушал столкновение с новым, забытым или никогда не виданным им сопротивлением воздуха, других птиц и картин колючих, разных, переменчивых.
-Он извиняется, - сказал старик с авоськой с гремящей в ней посудой. – А кто объяснит сосункам, что этот поступок неправильный. Он же видит – народ собрался (оказывается народ собрался) – человек остановил технику. Герой значит. Завтра кто-нибудь из них повторит это и один из десяти попадет под колеса, потому что водитель тоже может быть задумается. А что? Ему можно?
Марк хотел исчезнуть, искал возможный выход и увидел арку во двор, которая бросала тень на стоящих зевак. Он прошмыгнул через толпу, которые так и не поняли, что происходит и только старики и старушки восклицали «ушел от наказания, ирод» и «ничего, он еще заплатит за это» (неприятные, но ласкающие их слух речи) и оказался во дворике, который напоминал любой другой. Здесь мужчина подняв бампер, половину тела спрятал внутри, девушка выбивала ковер, как можно сильнее вытянув руку и после каждого хлопка отбегала на метра два и ждала пока пыль осядет. Дети качались на качелях и девочки заплетали куклам косы. Было просто и ничего не происходило, разве что сама жизнь в своем вкусовом качестве. Он заметил на балконе женщину, поливающую цветы. У каждого человека время от времени появляется идеал. Он возникает спонтанно, не зависимо от времени года и стрелок в часах. У нее были сложенные пышные волнистые волосы. Она была так увлечена поливкой, что казалось орошая цветы, одновременно что-то говорит им. И пусть стоит выйти за арку, начинается другая жизнь – жизнь, попавшего в беду человека, того самого человека, который стал стариком всего за пару дней, был предан женой и наверное и сыном, остался без университета, а сейчас был почти задавлен трамваем. Это все сгорало, когда он смотрел на нее. Ее грациозность плыла по балкону и несла в себе то, что бывает только в кино. Она исчезла через минуту, но застыла в памяти навсегда. И напрасно он ждал очередного выхода ее на просцениум, она не вышла. Пока не высохнет земля, пока не высохнет земля…
Во дворе была еще одна арка. Выйдя через нее, он оказался около кинотеатра «Ностальгия».
Он зашел в кинотеатр, взял билет, вошел в зал и сел на последний ряд.
-Темно, - здесь меня точно не найдут.
Эта была комедия – за ним гонялись все. Он попадал в комичные ситуации. Все смеялись, Марк плакал. Ему было жалко главного героя.
Внезапно экран погас.
-Что же это такое, - подумал он. – И здесь меня нашли.
Его окружили. Он не видел лица, но чувствовал, что их было много. Толпы народа. Аромат яблок и препротивный запах дешевого пива.
-Зачем вы меня толкаете. Что я вам сделал? Что вы от меня хотите. Не молчите. Говорите. Кто здесь?
-Вы заснули во время сеанса, - сказала женщина с пирамидальной прической, когда он открыл глаза - Прошу вас выйти из зала. Сейчас начнется следующий сеанс.
Марк вспомнил, что с ним подобнее уже происходило. Только когда и где, не говоря уже названии фильма, которое смылось в памяти, как и вся информация и только легкое дежа вю присутствовало, почти неуловимо, но все же было, как ночной страх, который и есть (когда просыпаешься) и исчезает (когда засыпаешь).
Четверг 22:34
Он не пошел домой. Дома было все чужим. Он вышел на мост. Увидел отплывающую баржу, ленивых моряков, запачканных сажей. Не мог улыбаться, но смотрел на них спокойно, как на льдины плывущие по реке. Он всегда опаздывал смотреть на них. Все думал, что успеет. Впереди еще много времени, - думал он. –Подкараулю.
Улица почернела. Солнце укатилось на другой континент, освободив город от своей желтизны и тепла, предоставив холодным распрям бултыхаться в просторах и мурыжить своими колкими гусиными ощущениями бродяг, вроде Марка. Листья потемнели, и золото превратилось в уголь, как в какой-то детской сказке. Тишина стала полноправной хозяйкой, так как мест для любителей погреться в тиши значительно больше ночью нежели днем. Их невозможно увидеть, они скрыты завесой черного отрезка после полуночи. Горят городские огни – папарацци случайных прохожих, влюбленных, ищущих пристанище, заблудших душ, потерявших свое я поэтов и художников.
Марк шел по пустынному мосту. Тот заканчивался, впереди было несколько дорог и нужно было выбирать. С открытого моста в скрытые высокими зданиями улочки. Их было много. Можно было пойти прямо, спуститься по лестнице и миновав сомневающиеся указатели, прошмыгнуть под одноглазым фонарем и оказаться в шоколаде ночи и натыкаясь на стены (хорошо, если только стены) идти вперед, куда глядят глаза, хотя там так темно, что на глаза можно было не надеяться. Или пойти направо, вдоль набережной, здесь светлее, чем в других местах. Параллельно на другом мосту «скорая» ехала по вызову с включенной мигалкой для того, чтобы ей давали дорогу. Но расступаться было почти некому – медленно ехавший патруль проверял, нет ли купающихся, нарушающих порядок.
-А что если я сейчас прыгну, - подумал Марк. – Сколько пройдет? Две секунды я буду лететь, потом войду в воду, она проникнет в легкие, заполнит мой пищевод, я не смогу дышать, буду издавать смешные звуки и обязательно барахтаться. Потом меня найдут, наутро, а может быть через три дня. Ольга сможет подать заявление только через сутки, завтра к вечеру. И где они меня будут искать? В парке среди трупов бродяг, которых все больше с наступлением холодов. В больницах? Это что самолет? Летит себе в другую страну, машет крыльями, убаюкивая пассажиров. Один из тех, в который я целился. Когда это было? Кажется очень давно.
-Дядь, закурить не найдется, - услышал он голос. Он повернулся и увидел мальчугана лет пятнадцати, с кудрявыми волосами, маленького по росту, но очень прозорливого в глазах. В метре от него стояли трое, повыше, но с менее уверенным взором.
-Не курю,- ответил Марк, хлопнув себя по карманам.
-А зажигалки там тоже нет? – продолжил мальчик. У него были синие джинсы с отвислым задом и блестящий ремень. На толстовке было выведено красным «никогда».
-Да, воды газированной, гамбургера, чипсов, - посыпалась от троицы, что стояла дальше. - Или денег. Рублей надцать.
-Вы что? – удивился Марк, -меня с ларьком перепутали. –Киоск в двух шагах. С надписью «табак». Прямо, направо, и так до светофора. Далее спросите.
-У кого? – спросили на задворках.
-У зеленого человечка, - ответил Марк.
-Он издевается, - послышалось в метре от них. – я не намерен, мы…мы не намерены, - один подначивал другого, тот третьего, чтобы они говорили в унисон, - терпеть этого щеголя.
-Спокойно – сказал кудрявый, - не кипятитесь, и сказал более спокойно, - А если ты нам покажешь свои карманы?
-А если не покажу? – парировал Марк. Он смотрел на молодых теперь с высоты не только преподавателя, взрослого человека, но и старика, который глядя на эти выходки может только вздыхать, но ни в коем случае не бояться.
- Тогда мы с тобой начнем разговаривать по-другому.
Кудрявый блеснул складным ножом. Марк вспомнил других, про которых так интересовался Роберт.
-Наверное, спит, и видит сны, - подумал он. - Жена точно не спит, балаболит с подругами «а мой снова».
-Вот этим перышком я прикоснулся к пятерым, - сказал мальчуган, - четверо лежали в реанимации, один как не прискорбно об этом говорить среди других мертвецов.
-Да что он заладил, - терзало Марка. - Других, другие, другими.
Он посмотрел на себя со стороны, немного потерялся, как бывает, что вылетаешь мысленно из потока, оставаясь там только телом, а голова погружается в непонятную оболочку, но моторка вернула его. Она пронеслась по глади, в этом безмолвии, уже нарушенном, но не потерявшем надежду на продолжение.
-Пару дней назад я был молодым, - сказал потерянный, - сейчас старый, меня преследует жена, доктор из дурки, водитель трамвая, собственные студенты. Меня преследуют все, кто меня любит и нет. Они идут за мной по пятам, потому что я сказал волшебное слово. Это слово «я знаю». Они не хотят, чтобы я все знал. Им нравится я – дурак, я – простофиля, я – правильный человек. И поэтому за мной мчаться, а я убегаю. Они мчаться, а я…
-Я могу разрезать кошку на двое, - сказал кудрявый. То же самое могу проделать с собакой, не говоря уже о крысе и лягушке.
Это было соревнование. Оно должно было состояться. Кудрявый понимал это. Интеллектуальный бой – самое правильное состязание. Если ты был побежден в нем, то ты не боец. Правда, бой не подразумевал знания художественных полотен и архитектурных построек старой части города, он включал в себе детскую направленность « у меня есть».
-У меня есть ружье на балконе, - сказал Марк. - Хорошее. Я его еще ни разу не использовал.
Они переглянулись, губы задвигались, и Марк вспомнил команду Карягин и сообщники.
-Ты что думаешь, что сможешь меня напугать? – спросил кудрявый.
-Нет, не смогу, - ответил человек, у которого есть ружье..
-Правильно, - сказал мальчуган, - правильно. Вот так и надо рассуждать.
-Я не рассуждаю, я просто делаю так, - сказал Марк и схватил паренька за шею, успев выбить нож из рук.
Задние ряды заволновались, стали подпрыгивать на месте, не зная, что предпринять, выпуская всю энергию в пустые нервозные прыжки.
-Отпусти его, - кричали они. – Ты что? Тебя за это посадят. Надолго. За детей больше дают. А может быть, и казнят.
Дети не знали, что в России нет смертной казни, но им бы хотелось, чувствуется, что хотелось…
-Я думаю, что мне нужно покончить с ним, - произнес Марк, сдавливая кудрявому горло. - Он груб, не уважает старших. Про таких говорят, оступился. А что делать с такими как он, оступившимися, я знаю.
-Ты чего? – произнес пойманный мальчуган. – Неприятности хочешь. Если со мной что-нибудь произойдет…
-Если с ним что-либо произойдет… - повторили трое, которые снова сцепились и стали одной стеной, готовая в любой момент пойти штурмом, но никогда не пойдет по причине трусости.
-Заткнитесь, твою мать, - крикнул мальчуган своим и продолжил, - твою дряблую кожу сдерут и повесят на доме советов развеваться вместо флага.
-Смешно, - ответил Марк. Он много раз моделировал ситуацию, когда студент говорил что-то против и он подбирал нужные слова. Это парень мог быть его студентом, но сейчас, когда он ушел из института, стал старым (совесть теперь не будет его есть, что он должен идти и вкалывать как подорванный), клятва-присяга верности и прочее, что он должен давать при работе с молодежью, снялась и теперь он может поступить не согласно педагогическому кодексу о не причинении вреда. Он сильно сжал шею главарю этой маленькой банды, и тот запричитал:
-Дядя, не надо. Мне жить хочется. Очень.
-Так что же ты так поздно ходишь? – спросил взрослый.
-Так вы же ходите… - заревел главарь.
-А мне можно, - сказал Марк. - Мне много лет. Знаешь, что дорогой мой. Станешь как я седым и старым, тогда все в твоих руках. И эти мосты, и церкви, и воды, до самой глубины. Все становится твоим. Но в твоем возрасте – двор, детская площадка и школьный двор. Не больше.
-Чего это? – крикнул высокий из троицы, отделившись и отойдя на защитное расстояние.
-А то, что вы не относитесь к мосту так, как я. Например, для меня он свят и говорить на нем гадкие вещи я не буду.
-А что мы такое сказали? – проснулся еще один. – Так, попросили вас о помощи. Мы же не знали, что вы такой.
-Другой, другой, - произносил в голове целый хор поющих мальчиков и девочек. –Сейчас он скажет, вот сейчас.
-Вы маньяк, а мы думали их всех сожгли в Питерской кунсткамере, - сказал один, не понимая до конца смысл сказанного, но веря, что эти слова произведут впечатление на напавшего на их друга.
-Я не повторяю, - громко сказал Марк и прошептал кудрявому прямо в ухо, - Сейчас я тебе отпущу, и вы пойдете прямо и направо. Наверное, искать таких как я. Я не думаю, что вы насытились одним уроком.
-Ты нам все уши…обосрал, - крикнул высокий. Марк оттолкнул кудрявого, тот удержался, не упал. Он оторопело смотрел на «маньяка», затем дернул за куртки свою троицу (свиту) и поспешил в указанном Марком направлении – прямо, направо, в поисках таких…
-Мы не должны так уходить, - воскликнул высокий, а другие поддержали, - Да, правильно, не должны.
-А что ты хочешь сделать? – спросил главарь. –Что?
-Проучить его, - ответили хором его прибежники.
-Он ненормальный, - сухо произнес мальчуган. – Иди, если хочешь и проучи его. Иди.
Он побежал и споткнулся, выругался (счастье, что не на мосту), потянул за собой компанию, те сопротивлялись, но двигались растерянно и немного отчужденно. Наверняка впервые видели своего смелого друга в таком трусливом, поджатом состоянии. Педагогическая поэма закончилась. Марк остался один. Прошел час. Он смотрел на реку, точнее за волной, которая держала на себе взлохмаченную пену недвижимо – за час она переместилась на сантиметр. И нельзя было точно сказать, были ли эти мальчики, просившие спички-деньги или нет. Может быть, он их выдумал - так, для того, чтобы скоротать время. Все может быть.
Он спустился по лестнице, подошел к воде. Вода таила в себе печаль. Скоро она покроется льдом, потом заплачет, и льдины будут толкаться как пассажиры в метро в час пик.
-Я один, - подумал он. – Грустно. Утром у меня появились друзья, вечером они стали от меня отворачиваться. Если собрать воедино человека, который ко мне подойдет и будет разговаривать, то его отношение будет каким – равнодушным, заинтересованным, но только поначалу, потом агрессивным и подосланным. Он будет подослан другими, о которых я узнаю, что они такие после, сперва доверяя им, а потом они меня погубят. Как близко ходят такие люди.
Он заметил проплывающих уток, которые тройкой неслись по водной глади прямо, никуда не сворачивая, зная, что им нужно, без сомнения.
Марк вышел на проезжую часть. Машин не было. Он пошел вдоль домов, освещенных фонарями, и внутри него зазвучала музыка Эллингтона. Оказалось, что впереди был бар, и музыка доносилась оттуда. Он заглянул в окно, как какой-то бродяга и увидел сквозь стекло сидящие пары, жующие, пьющие, разговаривающие, смеющиеся, на сцене играл джаз рыжеволосый мужчина (во времена в джазе – рыжие) и бармен красиво подкидывал бутылки.
-А ну отойди, - сказал охранник, и сигаретный дым смешался с сыростью набережной.
- Зачем? – спросил Марк, не поворачиваясь. Он отчетливо видел, разрез на груди и снова вспомнив идеалы, которые вспыхивали в самых неожиданных местах, как то – девушка поливающая цветы, и сейчас – смеющаяся дама с бокалом, в котором пузырится, словно закипает, шампанское. И не отошел, так как, по его мнению, не доставлял никому хлопот. Из бара вряд ли было можно разглядеть его любопытное лицо.
- Просто отойди от греха подальше, - сказал охранник басовитым голосом.
- Я может быть ищу этот самый грех, - ответил смотрящий, но не сдвинулся с места, - А ты меня не останавливай.
Охранник подошел ближе. Он стоял почти вплотную.
-Знаешь, - сказал Марк, продолжая говорить в недвижимой позе, стоя спиной к собеседнику, - я раньше никогда не гулял ночью. Мне казалась она сомнительная, принимает в свои ряды только избранных, у кого крепкие кулаки и зубы. Но я с гнилыми зубами тоже могу кое что? Например.
Марк вскочил и взял охранника (он казался ему больше) за грудки прижал к стене, потревожив висящую корзину с искусственными цветами, тот оказался крепким и попытался сопротивляться, но нападающий держал его крепко.
-Откуда ты такой взялся? – спросил охранник на удивление очень мягко, если не сказать, что спокойно и почти шепотом.
-Я живу здесь, - ответил Марк с надрывом. - Но мне не дают жить. Меня почти выгнали из дома, и сейчас хотят выгнать из города. Поэтому я решил остаться в ночи, скрыться от посторонних глаз и подумать. Но такие, как ты мешают мне.
Мужчина вскрикнул, так как Марк сам того не ожидая сделал болевой прием. Второй за последние часы, - думал он. – Они что в этом квартале обитают. Здесь воздух такой ядовитый?
Охранник вскрикнул в очередной раз, странно, но он совсем не сопротивлялся и этот крик походил больше на игру, чем на болевой крик.
-Тише, сейчас взбаламутишь веселящихся людей, -сказал Марк. - Им это не нужно. Да и мне тоже. Я тебя сейчас просто отпущу.
-Ты прямо бог, - съерничал охранник.
-Не называй меня так, - крикнул Марк и отпустил заложника. - Я не верю в него.
Освобожденный стоял в стороне и не предпринимал никаких действий, разве что поправлял одежду. В глазах было спокойствие? Он подошел вплотную к Марку, тот зажмурился – состояние аффекта стало проходить и силы соответственно.
-Я тоже не верил, пока не попал в Чечню, - спокойно сказал тот. - Я верил в маму, отца, брата, который мне всегда во всем помогал и президента на десять процентов. Мне казалось, что с этим можно жить. Но, попав в горячую точку, любые ориентиры стираются. Мама далеко, она хочет видеть сына здоровым, но в шаге от тебя гибнет друг, с кем делился хлебом всего полчаса назад. Он истекает кровью и говорит не слова мама, брат и прочие родственники, а «боже, дай мне силы вернуться» и через минуту «боже, спасибо». Потому что там другое. Но, живя здесь, насмотревшись на многое, я начал понимать, что я не сменил место, я остался там, все вот здесь.
Он стал стучать по голове, показывая, что там где-то все скрыто…
Марку стало тошно. Он присел на крыльцо, посмотрел на собаку, которая брела вдоль берега, еде передвигая лапы – отощала от голода. Вокруг плыли ароматы чего-то жареного.
-Прости, но у тебя не будет кусочка колбасы, - спросил он.
-Да, был где-то, - ответил охранник и зашел в кафе. Вскоре он вынес тарелку, на которой была нарезка сыра колбасы, ветчины.
Марк взял тарелку, сгреб содержимое в одну ладонь и свистнув, кинул собаке, которая почуяла съедобное, стоило только повернуть голову в сторону свистящего.
-Так ты ей? – спросил охранник.
-Да, она одна, - аргументировал Марк. - Недавно я был один, и мне хотелось колбасы, но сейчас нас двое и я в ней не очень нуждаюсь.
Охранник присел на ступеньки. Он вынул сигарету, щелкнув по пачке снизу указательным пальцем, закурил, предложил Марку, тот отказался. Собака была тощей и могла съесть больше, но чувствовалось, что даже будучи наверняка голодной, она не торопиться съесть все разом и смакует каждый кусочек. Куривший пускал дым и, наравне с ним, Марк выдыхал ночную изморозь смешивая два разных, похожих друг на друга, дыма.
-Ночью там бывает такой час, когда очень спокойно, - сказал курящий мужчина. - И в это час никто не спит. Ни одна душа. Казалось бы, тихо, для сна настоящее раздолье, ан нет – все как один открывают глаза и выходят из палаток, ложатся на песок и смотрят в небо, слушая тишину. Это прекрасно. А спят они под выстрелы. Так привыкли.
Пес дожевал последний кусок, резво посмотрел на Марка, ожидая продолжение пиршества, но не видя энтузиазма в глазах доброго человека, пошла дальше, лениво перебирая ногами, веря в то, что пройдя еще метров сто – будет кафе и два человека угостят не больше не меньше, как шашлыком.
- Ты меня извини, - сказал Марк. – Я сорвался. Кажется, что я уже за себя не отвечаю.
-Да ничего, - ответил охранник. - Я же вижу, что ты не в порядке. Однажды нашего связиста ранило в ухо. Пуля прошла навылет, раздробив все, что было, Есть второе, но в голове был такой шум, что он не мог принимать информацию. В итоге на телефон сел я и ты думаешь я умел пользоваться рацией, нет, не умел, но что делать, научился. Нужно входить в положение. А я крепкий. Если тебе помогло это, то я рад.
Прошел корабль. На нем играла музыка, цыганские напевы наряду со скрипками и гитарами будоражили еще недавнюю безмятежность. В воду что-то плюхнулось. Отдыхающие бросили бутылку, точно. Человек бы плюхнулся громче. Или был маленький человек. Очень маленький. Размером с бутылку.
-Я думал, что после войны все приходят озлобленные, - сказал Марк.
-Да, бывает, кто и слетает с катушек, - ответил охранник и затушил бычок о ботинок. - Но в основном все приходят с жаждой жить. Стараются все успеть. Кто не успел, заводят семью, устраиваются на работу. Я, например, учусь на юридическом.
-Юрист? – переспросил Марк.
-Да. Недавно провел первое свое дело, - сказал студент. - Церковное.
-Да ты что? – удивился Марк, думая о том, что здесь ночью в таком месте про церковь…нонсенс.
-Да, - ответил охранник, - горела церковь, а батюшка знать не знает, что произошло. Оказалось, что он решил отказаться от веры, поджег свою обитель, подстроил, что все это было случайно. Наш начальник верующий. Два курса осталось. Ему личный юрист нужен. Но, видя, что здесь происходит, у меня отпало желание быть здесь. Цирк.
С неба посыпался…снег? Что это? Первый снег. Или как это можно назвать? Он какой-то сладкий. Правда. Марк попробовал на вкус падающие пушистые капли, успевая распробовать и расчувствовать рецепторами языка маленькие крохи неба, улавливая сладковатый, немного ванильный вкус. Неужели первый снег всегда такой? – подумал он, а охранник вынул еще одну сигарету и закурил, создавая новый вкус дыма – сладко-пряный.
-Тихо как, - сказал Марк. – Как на кладбище.
Грянул залп. На корабле пускали фейерверки, распугивая спящих рыб и сонные патрули.
-Было, - подумал Марк, но не сказал, так как охранник громко затягивался и выдыхал дым, что решил промолчать.
- Странное сравнение, - произнес охранник. – Обычно мы не упоминали о смерти, не сравнивали место со склепом и думали только о том, что нам ничего не грозит, что мы неуязвимы. По-другому было нельзя. Ты – другое дело. Здесь – мир и ничего не стоит, как сравнить кровать с гробом, а человека с привидением. Люди разболтались.
Последнее он сказал с таким сожалением, словно был немного виноват в этом, что не смог проследить за распущенностью, которая творилась в массах. Напротив бара остановилось такси. Из него вышла девушка – она спотыкалась, немного хромала на правую ногу (повредила), один туфель слетел, она взяла его в руку и пошла в одной, стараясь идти по ковровому настилу, созданный природой с помощью листьев. Она прошла мимо сидящих мужчин, произнесла «извините», одела туфлю, облокотившись об охранника (обходясь без извинений, словно тот сидел именно для этих нужд) и пробежала внутрь бара. Через мгновение она вышла, выдохнула «сволочь», попыталась спуститься, едва не упала, вместо «извините», сказала «ну какая сука» и прошла к ожидающему такси.
-Пожалуй, я тоже поеду, - сказал Марк. – Подъехало такси. Дамочка проделала такой путь от дверца автомобиля до дверей, салют. Я думаю знаков предостаточно. Это может значить только одно – пора.
Девушка пыталась сесть, но наступила на длинное платье и частично оставила его на тротуаре. Естественно выругалась, застыла, думая подбирать оторванный кусок или нет, наконец, взяла его, засунула в миниатюрную сумку, из которой стали вываливаться естественные атрибуты женщины – помада, тушь, зеркальце.
- Понравилась? – спросил охранник.
-Нет, - сказал Марк. – Она мне напомнила о том, что я уж не молод и не могу нянчиться с такими, как она. Ей нужен большой нянь. Я на эту роль точно не подхожу. Надеюсь, она потеснится.
Он направился к машине (вроде как иномарка или нашего производства, но новой модели). Девушка продолжала копаться около автомобиля, собирая в сумочку потерянные вещи. Вдоль моста подкрадывалось черное пятно. Оно плыло вдоль берега, как тень от пролетающего вертолета.
-А вот и он, - услышал Марк голоса на разные лады. – Ждет нас. Куда же он без нас уйдет? Ему без нашего сопровождения никак нельзя. Дорогой человек, позвольте вас проводить. Тварь, он еще даму какую-то подцепил. Куда намылился? Не поедешь. Он решил, что герой.
Их стало больше. В руках у них были разные предметы – биты, балки, монтировки. Большинство скрывало за спиной и в карманах. Они шли медленно, но при каждом шаге рассредоточивались по периметру. Впереди шел главный «Наполеон» - кудрявый мальчуган, который был настроен решительно.
-Извините, друзья, но мне нужно ехать, - сказал Марк. К тому моменту девушка завершила сдобрять свою сумку своими же вещами. Она села на заднее сидение, откинула голову назад и, казалось, сразу уснула. Он готовился тоже сесть и уже произнес фразу, котрая должна была служить сигналом к отправлению «шеф, отвези меня в один бар», как услышал из темноты слово, которое подействовало на него внушительно
-Струсил, - сказал кудрявый. Остальные стали повторять и вот это слово стало большим, оно проткнуло колеса, завязала глаза водителю, и Марк был по пояс облит цементом и не мог двинуться с места.
-Подожди, - сказал он и вышел из салона. Он стоял один, напротив дети (которые себя таковыми не считали), слева стоял охранник, со стороны которого было очень тихо (милицию вызывает?)
-Вы так и не поняли, - сказал Марк, - что у меня есть ружье.
Он поднял руки так, как будто его руки держали настоящее оружие, направил его в сторону «детей».
-Оно заряжено отменным порохом, - сказал он. - Знаете раньше с ним ходили на медведя. С одного удара он его калечит, со второго дух вон.
Ружье выровнялось – приклад лежал на плече, правая рука сконцентрировалась на спусковом крючке, левая держала цевье. Марк прицелился, перенес опору с правой ноги на левую и…
-Да что вы его боитесь? – шумели задние планы толпы
-Он какой-то ненормальный, - произнес кудрявый. Былой страх вернулся и этот водящий ружьем (пусть даже воображаемым) по воздуху был не так прост, а у него был нюх на таких людей.
-Он просто нас запугивает, - голосила толпа. - У него своя тактика, у нас своя. У него блин, пантомима, у нас – верняк.. Да и разве не видите он новичок, но мы то уже не…
Ружье прошло через всех ребят, Двое корчились от ран в животе, один пытался остановить кровь из плечевой артерии, еще двое пытались помочь вставить глаз на прежнее место. Марк видел эту картину, и она ему показалась шедевриальной. Он мечтательно произнес:
-Новичкам везет.
-Да блин, шкура, - воскликнул «Наполеон», у которого сквозило сомнение, но сильная сторона вязла свое. - Он меня выводит.
Из кафе вышел охранник (оказывается, он заходил). Он сделал выстрел. Девушка в такси крикнула. Водитель повернул ключ.
-Это был предупредительный, - сказал мужчина с пистолетом. –Следующий будет целенаправленный.
-Ну что мы едем? – тревожно спросил водитель.
-Да, в бар, - сказал Марк. - Там менее опасно.
Водитель в серой шашечной кепке нажал на педаль газа и произнес:
-Да, ночь такая. Вот был у меня случай.
-Подождите, - сказал Марк, высунулся из окна и прокричал, - благодарю.
Охранник кивнул головой, держа на мушке разбегающихся ребят.
-Теперь продолжай, - сказал Марк и водитель начал набирать обороты.
-Так вот еду я значит примерно в такое же время под новый год. 30 числа.
-Уже двенадцать, - сказал Марк, услышав часы.
-Да, - согласилась девушка и отвернулась, произнеся еле слышно «какая сука, нет ну какая сука».
-С пятницей, - сказал Марк.
-Да, вот и пятница наступила, - задумчиво произнес водитель.
Марк прикрыл глаза и слышал, как водитель говорит о том, как в новогоднюю ночь подвозил проститутку, а та оказалась не промах и умыкнула у него бумажник, как он ее искал и нашел, и что она отрабатывала свой поступок, а как он не услышал, но было итак понятно.
Пятница. 00:06
-Такие ночи не могут быть ежедневно, - говорил водитель. – Такие ночи – одна на сотню. Мне везет.
В чем именно повезло водителю пассажир так и не узнал, хотя тот раскрывал подряд то одну то другую тему и, казалось, даже коснулся темы людоедства (все ужасы ночи), но этого пассажиры ни тот, ни другой не слышали, так как спали – он смотрел сон с закрытым объективом, она – с открытым, так как сон сопровождался комментариями в духе «я ему носки стирала, а он…» У Марка объектив не открывался, и при попытке снять крышку, появлялся еще один и так далее, как в сложной логической игре.
Машина нервно дернулась и встала. Водитель продолжал говорить о колдовской ночи, о ночных разговорах и вчерашних пассажирах, которые напротив не хотели спать и все просили остановиться, чтобы отметить совершеннолетие. Водитель открывал рот, но Марк не слышал, так как способность слышать видеть и осязать на время прекратилась благодаря мыслям, которые, как цунами хлынули потоком на расслабленное тело. Он думал:
-Если подсчитать количество сказанных слов за день (мною и мне), то их число перевалит за тысячу, несколько тысяч, десятки, и почему мне не хочется, чтобы день завершался. Хочу услышать самое главное. Столько слов и все пустое. Куда меня тянет? Я здесь уже был. Когда это было? Пятьдесят тысяч, сто тысяч слов назад. Не помню. В горле сухо, значит давно.
Марк зашел в бар. Девушка вышла раньше. Он даже не приметил, просто закрыл глаза, а когда открыл, ее уже не было.
-Наверное, поехала домой собирать вещи, - подумал он. – Застала своего мужа с ней, поэтому и напилась, поехала, высказала ему все и ей тоже, а после с чистой совестью или упаковывать свои вещи или его, чтобы поставить около двери. – Хорошая мысль уйти, - подумал он, когда входил и красноречивый полумрак редких, но ярких огней оповестил его, что здесь не спят и не собираются ложиться. Это его порадовало, и в то же время немного огорчило, как бывает, когда идешь в кино и надеешься, что сеанс отменят (причина – деньги целы, происходит незапланированное).
«К нам» звал, но не так, как в первый раз. Скромнее что ли. «Медсестры» стояли на своих местах. Одна из них изменила цвет волос или цветные фильтры светомузыки творили метаморфозы. Привычной красавицы у бара не было, стояла тощая девушка с диким взглядом. Она протирала стакан и ее руки дрожали, хотя, вероятно, что все вокруг дрожало перед взором Марка.
-В такси укачало, - подумал он, присел за стойку, посмотрел на неуверенную девушку. Стакан был чист, и стоящие вряд перевернутые бокалы жаждали повернуться и наполниться. Больше чем они хотели этого владельцы этого заведения, да и сама девушка с дрожью в руках.
-Привет, - прозвучал знакомый голос. - Я тебя жду второй день,
Валентин сидел за стойкой и уничтожал бутылку водки. У него был подкошенный вид – уже немало выпил, торс ходил на стуле с высокими ножками и норовил слететь с него. Сегодня он был другим. Одетый в странный костюм коричневого цвета (главное, что костюм) и синий галстук поверх белой водолазки. С сигаретой, уже сгоревшей, почти до самого фильтра. Он о чем-то думал, и только когда Марк объявил о своем присутствии настороженным поведением, намеренно, затянулся, сгоревший кончик слетел, оставив во рту склоненного над стеклянной атрибутикой бара огрызок, напоминающий карандаш, а он, словно поэт, не упускал этот самый огрызок, чтобы поднося питье, не забывать, что пьет не из-за жажды, горя, сомнения, а всего лишь для нахождения той самой строки, которая перевернет весь мир и сделает его поэтом на века.
Марк улыбнулся. Казалось, что в этот час утренняя феерия продолжилась. Была баба Лена, старики на рынке, и все оборвалось дома во время качки на кресле. Качалка буравила своими деревянными гусеницами его спокойствие. Кресло, которое несет в своем начале тишину и озеро с рыбацким домом, пение птиц по утрам и в любое время суток, любовь, да что там – было уничтожительным. Оно забирало семью – жену, детей, работу, друзей, дом и ее изогнутые основания для качки напоминали улыбку – этакий оскал, насмешка над человеком, который стал смешным, но естественно не был таким. Качка – все хорошо, не замечаешь, остановка – силуэты более отчетливы, качество изображения лучше, но то, что видишь не из приятных. Сейчас качка продолжилась – он видел приятных людей, с которыми можно было говорить, не задумываясь о последствиях.
-Ты каждый день здесь? – спросил Марк, присаживаясь рядом с Валентином. Он по возможности раскачивал стоящий длинноногий стул, и тот не имея полукруглое основания, ходил в радиусе пяти сантиметров, напоминая борца сумо, из стороны в сторону.
-Да, здесь мой второй дом, - сказал «поэт», остановив свой аттракцион, - хотя, что я говорю - мой первый дом уже давно перестал меня радовать. Живу здесь, завтракаю, обедаю, поужинал. Сейчас поздний ужин или ранний завтрак. Назовем его ужрак, или нет заврин.
Он прыснул, закрывая рот, словно находился в более культурном месте чем бар (библиотеке, музее, парке). Звучал джаз. Count basie (в отличие от марок автомобилей с музыкой ему было проще). Классика жанра. Без слов, чистый джаз. Полиритмия и свинг. Слова не нужны. Здесь словно все забывалось. Эта темная ночь, нападения, инциденты, крики, прыгающее по телу сердце, вызывающее почти смерть и люди, пытающие его выдать за… Марку стало на мгновение страшно.
Его осенило. Меня хотели принять за…, - подумал он и в груди осело напряжение. Они думали, что таким образом я двинусь и оставлю место. Но зачем. Кому я так опостылел. Они убедили меня в том, что я…Но я же видел собственными глазами. Не могут же мои глаза подвести меня. Я видел.
Он пощупал свои глаза, осознал, что Валентин смотрит на него, кашлянул, для того, чтобы выйти из подозрительного состояния.
-Мой дом уже ровно как второй день переехал сюда, - сказал завсегдатай и посмотрел на бармена. – Этот стол, - он указал на столик в углу, - никто не занимает, он мой. Этот кусочек бара в уголке с картиной Мане и искусственной лилией – мой. Там я живу, пью, ем, жду смерть. Но разве дождешься. Мне кажется за ней надо идти. Встретить. Этот бар не так просто найти. Она может по ошибке в другой зайти.
Пока Валентин пересказывал свое пребывание. Марк не мог отказаться от страха за то, что начал забывать некоторые моменты. Например, он не помнил, как первый раз ходил в это бар, о чем они говорили с этим человеком. Он помнил его имя, знал, что тот страдает редкой формой болезни. Он старик, но выглядит молодым. Да, точно. Что еще? Да, он что-то говорил о баре, что вокруг…не помню. Что за черт? Так надо попробовать вспомнить таксиста. Он был…ладно, его я не видел, девушка, с которой ехал. От не пахло вином и жвачкой, но как она выглядела? Охранник. В черном? Что же…
-Неужели такое бывает? - подумал он, внимательно смотря на соседа, который рассказывал о том, как спал прошлую ночь – обняв графин и пышную хозяйку, которая поэтому сегодня и не вышла, поставив вместо себя дочь. – Так обычно случается со старыми людьми, когда у них наступает момент. Они все забывают, не узнают близких и даже счастливы по своему.
И тут он понял, что лицо его жены стало нечетким. Он не помнил лица Ольги. Какое оно? Он помнил, что называл ее красивой, но кто не называет свою жену красивой. Так положено. Но какое же оно лицо. Он стал копаться в карманах, искать фотографию. У него не было снимка. Он всегда считал, что это глупо носить с собой снимок родного человека. Однако сейчас ему было необходимо их видеть. Наверное, ради такого одного мгновения стоит день и ночь носить фотографию.
Валентин закончил говорить, точнее он плавно перешел к блюдам, которые он успел принять за эти два дня (почему-то стал говорить об этом очень грустно, вероятно сожалея о том, что это в прошлом) и параллельно с этим разглядывал в бутылке разводы и следил как капля с самого горлышка спускается вниз, плавно неотрывно. Он смотрел на это так заворожено, что Марк вспомнил картину Пикассо «Любительница абсента» о таком же человеке (только женщине), который сидел в баре, перед ним был бутылка, стакан и печальный взгляд, да еще были руки с длинными пальцами буквально покрывавшие пьющую женщину. У Валентина были нормальные пальцы, ими он водил по стойке и толкал лежащую там оливку.
-А как же выглядит Роберт? - продолжал нервничать Марк и подобно актеру у Горького, забывшего любимое стихотворение, он продолжать обыскивать самого себя, хлопая по внешним и внутренним карманам, проверяя, нет ли где потаенных. – У него большие глаза. Он в точности как я.
Он решил, что если посмотрит на себя, то вспомнит всех. Да, мне нужно внимательно себя рассмотреть, - подумал он. – Как только я на себя взгляну, все вернется, - успокоил он себя.
Валентин посмотрел на него, улыбнулся печально, просто для того, чтобы тот знал, что посетители этого бара в такой час ночи вовсе не счастливые люди. У них есть горе, и они не могут его забыть.
-Где у вас зеркало? – прошептал Марк.
-Только в туалете, - ответила тощая девушка.
-Я сейчас, - сказал Марк, и побежал в прем двери, потом направо и наконец попал в маленькую комнатку с буквой «м» на уровне глаз. Он включил воду (привычка выработанная годами) и посмотрел на заляпанное зеркало. Отражение было в пятнах помады и грязи, лицо же было сонным, усталым и нуждалось в отдыхе.
Он посмотрел на себя.
-Это не я. Это не я. И моя Ольга… Я не понимаю. Это безумие. Глаза, нос, уши, что еще есть у них. Да, у них есть все. И глаза, и уши. Нет, нужны приметы. Родинки. На груди. Так а нос какой? Она была толстой или тощей. Не помню. Никто не помнит. Ты почему не помнишь? Ты должен был держать всю информацию в голове. Ты должен, должен. Но кому я должен? Они стираются. Да. Я слышал, что в какой-то религии сжигают, чтобы память не терзала, не мучила. Они сожгли меня, заведомо, до смерти уже подожгли солому, предварительно обложив ее вокруг меня. И я горю, я сам того не понимая горю. Они…это они превратили меня в старика, они наклеили мне бороду и заставили корчиться от поясничной боли. Они – те, чьи лица я уже не помню. Но я пытаюсь. Я не должен гореть.
Марк включил воду, надавил на струю, она стала фонтанировать и покрывать его мелкими частыми каплями.
-Все, я больше не горю, - смеялся он, - не горю. Я вспомню. Сейчас, сейчас. Я должен.
Он закрыл кран, вода продолжала хлюпать в раковине, спускаясь по трубам, на ступнях, образовав вокруг него озерцо и текла по щекам вискам, проникая под рубашку, спускаясь вниз, не охлаждая, а только раздражая кожу. Он резко приблизился к зеркалу, посмотрел на отражение, пристально смотря в глаза, в самое нутро глаз.
-Ну, - крикнул он сквозь зубы, -ну!
Отражение было таким же агрессивным, как и он сам. Он качнул головой и ударил ею о зеркало. Раздался треск, в зеркале образовалась комета с лучами. По щеке потекла струйка крови.
-Не молчи, дорогой, - шептал он. – Начнем все сначала? Хорошо. У тебя есть жена? Есть. Ее зовут…Ле…Ольга. Конечно, Ольга. Еще есть дочь. Да и зовут ее…стоп. Какая дочь? У меня сын. Мальчик. Ну конечно, и зовут его. Черт возьми, как он выглядит и как его зовут?
У него дрожали руки. Раздался стук.
-Я занят, - крикнул Марк.
-Вы долго, - сказал голос и спросил у подошедшей девушки про запасные ключи. Та что-то ответила, а что он не услышал.
-У меня живот, - сказал Марк и стал смывать с лица кровь, но та текла и не могла остановиться. Он нащупал рану, снял зеркало и зашел в туалетную кабинку. Он положил его в сливной бочок, думая, что это самое верное место. Кровь текла. Марк приложил несколько вместе сложенных салфеток и постарался остановить кровотечение. Струйка перенеслась на руку и манжеты рубашки запачкались – он напоминал убийцу, который только что убил человека и скрывается от всех в туалетной кабинке. Салфетки кончились, а кровь продолжала свое движение. Вероятно, был поврежден важный сосуд и теперь кровь хлестала, как при серьезной ране. Хотя больно не было и только вытекающая жидкость – была доказательством нанесенной раны.
-Выходи, - услышал он стук. Кабинок было три, но струя крови выдавала его. Марк отворил дверь.
-Ты зачем здесь? – спросил он.
-С таким выражением, которое было у тебя, обычно идут на что-то страшное, - сказал Валентин. - Зная твою историю, не трудно догадаться, что ты решил чирк. Пошли выпьем.
-Уйди, - сопротивлялся Марк. Он не думал о суициде, но зеркало, кровь – все симптомы на лицо. И, может быть, это был наиболее верный путь вспомнить всех. В другой религии, для того, чтобы вспомнить тех, кого начинаешь забывать, умираешь. Непростительно жить и не помнить. Жить нужно сознательной жизнью, - говорят они. Если не помнишь – умри.
-Я не оставлю тебя, - сказал Валентин.
-Если я решил убить себя, то это мое личное дело, - крикнул Марк.
-Не только, - улыбнулся молодой старик, осматривая источник красных следов вокруг.
-Да кто ты такой? -спросил Марк. Ему было плохо. Внутри боролись органы. Они спутались и лезли на рожон.
-Если хочешь, то твой ангел-хранитель, - сказал он, вытащил из кармана платок, намочил его под краном и приложил его крепко к ране. - А по совместительству живу здесь. Понимаешь, никто не допустит, чтобы в его доме мусорили.
- То есть, убив себя, я сделаю плохо не только себе, но и тебе? – спросил раненный, удерживая приложенный материал. Кровотечение остановилось.
-Да, так, - согласился ангел. – Ты все правильно понял. Ты человек умный, я сразу тебя приметил и не станешь делать как многие – что случилось чирк и все проблем нет. У тебя нет, но у других масса. Если ты все же решил уйти, то оставь в этом мире как можно меньше проблем. Так честнее.
-А что же мне делать, если я не помню своих родных? – спросил Марк, и слезы покатились по щекам и платок, которым он останавливал кровь, был использован в других целях.
- Понятно, -сказал Валентин. - Выходи и мы с тобой этот тост…то есть вопрос вып…решим.
Через пять минут они сидели за его угловым столиком. Марк приложил к ране салфетку, сложенную вчетверо, Валентин распоряжался по поводу стола.
-Две бутылки, - сказал он. –Ну и чего-нибудь там закусить.
- Как скажите, - пропела официантка зевающим тоном (только что прикорнула за стойкой и была разбужена замечанием администратора) Посетителей было мало. Компания ребят двадцати –двадцати пяти лет сидели и разговаривали, уговаривая одну бутылку, парень кормил из ложечки несовершеннолетнюю девушку (так показалось Марку).
-Ты много выпил. – произнес он. – Не слишком? Две?
-Я не пью, я думаю, - сказал Валентин. - Понимаешь, водка – это не алкоголь, это катализатор мыслей. Мы с тобой сейчас выпьем по одной, и ты почувствуешь, как мысль идет, она пробивается наружу.
Джаз затих. Вместо него прозвенели колокольчики, застучали бубенцы, другая форма музыки ворвалась в устоявшуюся жизнь бара, и все задергались – ребята оглянулись, продолжая беседовать, но уже без той первоначальной гармонии, девушка стала есть мороженое самостоятельно.
- Что дочка? – спросил Марк, поглядывая на официантку, которая приглядывалась к нему, вспоминая, когда и где она его могла видеть.
-А что, - сказал Валентин, - она приходит только тогда, когда оставляет со мной ребенка. Понимаешь, я дважды дедушка, у меня два внука. И мне приходится оставаться с ними. А они маленькие, не умеют говорить и только ползают бездумно. Мне становится скучно. С ними не выпьешь, не поговоришь. Вот я и иду в бар, оставив их одних. Приходит дочь и уводит меня обратно. У нее нет ключей. Представляешь, она приходит, звонит в дверь, безумно кричат дети, никто не открывает, сосед говорит, что я ушел и показывает в какую сторону. Она бежит и уводит меня. Странно, что она продолжает оставлять со мной детей. А я продолжаю ходить в бар.
Заказ был выполнен – две бутылки стояли на столе, и одна откупорена. Официантка хотела налить, но Валентин сурово посмотрел на нее, она поставила посуду и побежала в сумрак, откуда хорошо наблюдать, но никак не быть на виду.
-Когда-нибудь они вырастут, - сказал Валентин и проследил, как ножки исчезают в темноте.
-Да, и с ними можно будет выпить и поговорить, - поддержал Марк. Ему было не по себе. Он возродился в очередной раз. И не понимая, где он сейчас. В окне, заплывшем от потных пятен, как стекла очков очень большой женщины, внутри глаз моргали рядком стоящие зрачки.
-Четыре, шесть, восемь, - проговорил Марк.
-Бродяги, - сказал Валентин и разлил напиток по емкостям. Рюмки брыкнулись, выплеснув за грань содержимое.
-Пару часов назад я тоже также смотрел в окно, - проговорил Марк.
-Разве? – спросил Валентин, дегустируя 40-градусный напиток, как коньяк или мартини. Глазки за окном задвигались, как биллиардные шары на зеленом бархате.
-Не могу, прости, - сказал Марк. – Они смотрят. Они мне заглядывают в самое…Поменяемся? - нервно спросил он. Валентин согласился. Они пересели, но возрожденный не мог усидеть. Он дергался и норовил выпрыгнуть из своей одежды, как будто его кусали насекомые.
-В чем дело? – спросил Валентин и схватил его за руки и посадил на место.
-Я не могу, - жалобно сказал Марк, - вернемся, а? Мне кажется, что они рассматривают меня, у меня уже мозг болит от этих мыслей.
-Да, никогда не знаешь с какой стороны ты окажешься, - философски изрек завсегдатай «К нам». - Сейчас ты с этой стороны. Здесь хорошо. Но через час то все может поменяться.
-Что? – спросил Марк, вытирая пот ладонью, смотря на нее и понимая, что та суха, стал тереть пальцы, которые, по его мнению, должны были выжать пот из пальцев – он может быть сухим, как соль, как песок, жидким, как кисель, но что-то же должно быть, хоть что-то.
-Скучно ты живешь, - сказал Валентин, наблюдая за его действиями.
- Мне никак не скучно, - нервно сказал Марк, оглядываясь, пересаживаясь на прежнее место, поворачивая голову набок, таким образом уговаривая соседа пересесть. Тот вздохнул и вернулся на свое место.
-Смотреть скучно, -сказал он. - Если бы ты был фильмом, то я вряд ли бы на тебя пошел. Ты странный триллер с элементами психологического детектива. Не ходить лицам не достигших полового созревания.
-Не надо, - капризно произнес Марк.
Он чувствовал себя очень уязвимым. Он смог уйти (как сказочный колобок) от всех, кто ему хотел досадить и теперь нуждался в опеке, тепле, сочувствии. Любая критика была ножом под лопатку, бродяги – иголками под ногти.
- Я честен, - сказал Валентин. – Врать не умею. Учителя были хорошие. Все не дожили до пенсии. А я вот дожил. И не знаю что делать? Все же учителя умерли. Мне неизвестно чем бы они занимались. Монеты собирали, марки, ходили бы в лес за рыжиками?
Валентин тоже был грустен. Марк только сейчас обратил на него внимание, то есть смотрел на него не как на человека, который пьет в баре и разговаривает с ним просто так со скуки, а делает по какой-то веской причине и, если отбросить эгоизм, можно будет узнать это.
-Ты лучше про себя расскажи, - сказал Марк. - Про свою жизнь. Ну, что была когда-то…
Шарики в окне исчезли, оставив запотевшие стекла и застывшие огни других пристанищ.
- Не думаю, - произнес Валентин. - Я не могу назвать свой ритм. Он больше напоминает оторванную льдину. Вот была целая, огромная такая… льдина, но пригрело солнце, лед треснул, и большая глыба поплыла, а я на ней. Куда же я денусь? Что дальше? А дальше… ждать, пока прибьет к берегу или льдина растает.
-Мы закрываемся, - проговорила тощая девушка. В ее руках по-прежнему был стакан. То ли он был таким грязным, то ли образ бармена для нее был не иначе как со стаканом. Без стакана она будет простой девушкой. Еще была версия насчет ее нервозности – это дело (протирка стакана) успокаивает ее.
-Сколько у нас есть времени? - крикнул Валентин.
-Почти нет, - ответила девушка с емкостью. Около нее сгрудился весь персонал. Троица и несовершеннолетние (точнее только девушка) вышли.
-У нас полчаса, - прошептал Валентин и подмигнул Марку.
-Мне нужно поговорить.
Они присели за столик, который располагался в противоположном углу. Музыка уже не звучала и только звон посуды, позвякивание ключами, кассовый аппарат открывался-закрывался, перебирал мелочь, легкие смешки и «хочу домой» звучали как повторяющаяся фраза в ремиксе популярной песни.
-Сделайте потише, - сказал Валентин.
-Но… - сказал официантка, пытаясь сказать, что вся техника уснула и только фонарь над столиком продолжает гореть и только.
-Ну и что, - проговорил Валентин, имея ввиду конечно разговоры, повторения слов. - Тише.
-Хорошо, - вяло сказали то официантка, то администратор в черном (она была незаметна – наверное идеальный ресторан, когда приходишь и никого не видишь, и только руки мелькают ставят, уносят), понимая что вывеска «до последнего клиента» была повешена зря.
Марк серьезно посмотрел на Валентина, который за последний час спас его от…безумия, да что это было…вопрос. Тот наполнил стаканы, поднял и припустил на пять сантиметров (проще тоста и не придумаешь) и выпил. Марк повторил действие. То же самое произошло и со второй порцией. На третьей порции, Валентин наливал аккуратно, немного проливая на стол.
-У тебя есть мечта? – спросил он (для этого вопроса ему нужно было подготовиться).
Марк обхватил подбородок, точно так как на картине Пикассо и задумался.
-У меня была мечта – пописать с самой высокой колокольни и спеть под это дело, - сказал он.
И это правда. Мечты всегда раскрываешь близкому, и Марк всегда говорил о том, что хочет стать известным, хочет покорить Америку и попробовать все блюда нас свете. Но на самом деле мечта была проще.
-У меня была мечта – ограбить банк, потом я решил сорвать банк, теперь я закатываю банки, помогаю дочке, - сказал Валентин.
Возникла пауза. Два старика встретились в баре после двенадцати, чтобы поделиться новостями, кто о чем мечтал, но согласно возрасту все желания переходят по наследству. Тощая девушка разговаривала по телефону. Она что-то говорила о том, что он здесь и с ним…то есть то, что происходило. Наверняка она и ранее звонила, но звучала музыка и все посторонние звуки заглушались. Теперь было слышно все, без исключения и Валентину приходилось шептать, а Марку прилагать усилия, чтобы услышать.
- Теперь я все реже вспоминаю об этом, - продолжил Валентин после того, как осушил третьи пятьдесят. – А мы все меньше мечтаем…ты, я, они. Живем, не ведаем для чего. Но парадокс – для этого и живем. Правда. Живем, чтобы мечтать и чик (не тот мертвый чик, другой) сбылось. Еще мечтаем. Чик – сбылось. Вот- жизнь. Жи-ызнь. Глупость? Пальцами на таких показывают, за ненормальных принимают, но может быть такая вот мелочь и подтолкнула бы меня на более масштабные поступки.
Четвертые пятьдесят пились залпом (Марк пропустил, он дегустировал третьи), Валентин надул щеки, несколько секунд комично смотрел на персонал и проглотил белый кипяток (что как не кипяток может обжечь) и вкусно произнес:
- Моя жизнь не удалась. Это правда. Я умру на барной стойке, как неудачник-поэт. Что мы делаем? Потихонечку себя губим, - эти слова он сказал почти шепотом, -а нас окружают, по секрету скажу – стражники. Они оберегают нас от того, что мы пойдем и осуществим эти желания. Вот такая, брат, чертовщина.
Пятые пятьдесят были налиты, Валентин приблизился Марку и прошептал таинственно, пойти совсем неслышно:
-Знаешь, для чего нужны бары? Не знаешь? А я знаю? Чтобы мы говорили, говорили и ни черта не делали. Это так. Здесь же одни неудачники и глупцы собираются, говорят о том, что не случилось, не свершилось, кем они не стали. А эти персоналии тоже в той же посудине разбитой. Вчера я провел замечательную ночь с красавицей. Правильно, не чета этой тощей. Всю ночь разговоры, разговоры о том, что не сбылось, не свершилось. В общем она – художник, основатель нового стиля – револьвенства (революция и совершенство), но никто не хочет подписываться (не хотят, революция – это плохо, совершенство – это ни к чему). Еще она поет. Я видел ее картины, мне они понравились, не на пьяную голову, мне они действительно понравились. Она, я…все мы умрем на стойке…мы – пьяные художники и поэты и ты…тоже хочешь умереть на стойке.
-Нет, - медленно сказал Марк. Валентин повернулся и стал смотреть на свой уголок – картину, вглядываясь в детали Мане. Бар в Фоли-Бержер. Девушка с печальным лицом, большими бутылками и множеством людей на заднем плане, от которых она далека, у нее свой мир а тот ей неведан, недосягаем. Лилия со стороны казалось покорной, склонившееся перед девушкой с цветком на груди.
Дернулась шторка. Оттуда вышла спящая девушка. Официантка у выхода улыбнулась – видимо они хотели ее оставить, не сказав о том, что уходит (злая шутка над сослуживцем).
- Мне в детстве запретили мечтать, - сказал Марк. - Помнится, я хотел стать качком. Культуристом значит. По телевизору тогда показывали тяжелоатлетов из Греции. У них тела были сумасшедшей формы. Да что нужно мальчугану – конечно, стать как один, пусть даже самый менее накаченный (тот тоже был не шутка сказать внушительных форм). Они такие грузы ворочали. Да, были и такие, что просто свое тело показывали (они может быть и не могли ничего путного поднять, бывает), но бицепсы, трицепсы и другие -цсы были впечатляющими. Мне так завидно стало. Подошел к деду. Он – меня в художку. Раз – меня поколотили. Заинтересовался автомобилями. Хотел узнать больше по примеру одноклассников (все мальчишки увлекались). К деду, а он – в Брейнг-ринг. Говорят, интеллектуально нужно совершенствоваться. До сих пор с машинами полная неразбериха. Два – поколотили. Родителям все было пох.., да и дед тоже не знал, как нужно воспитывать (сыт и ладно)…они считали, что все проблемы можно решить цивилизованно и проводили целые лекции со по телефону. Ну и что? Три – меня поколотили. И знаешь, потом не трогали. То ли я вымахал за одно лето, что ко мне перестали приставать с глупыми вопросами «закурить». И так продолжалось до недавнего времени. Надо мной стали издеваться. И студенты, и взрослые, и даже дети. Я знаю что произошло. В детстве нужно было настоять на своем. Меня бы не поколотили и мечты бы сбылись. Сучья лирика.
Официантки переглянулись. Они стали покашливать и громко говорить, показывая, что пора завершать беседы, но Марк продолжил, несмотря на их увещевания:
- Это родители во мне заложили несбыточность мечт. На обычное «хочу» - ставит крест отец, на обыкновенное «прошу» - закрывает глаза мать, да и дед был слеп к моим увещеваниям.
Марк выпил свои третьи пятьдесят, перевернул рюмку и произнес:
- Горькая.
- Жизнь? – спросил Валентин.
- Водка, - ответил Марк. - Как ты ее пьешь?
- А я ее не пью, я ее кушаю. Только тогда она становится впрок.
-Мои родители редко пили. Да и в гости редко ходили. Все как-то бочком, в стороне от всех. Мне кажется, они и не знали вкус водки. Да я уже и не помню, что они знали, а что нет. Говорят, по ребенку можно многое понять о родителях. Не мой случай.
Валентин еще долго вдыхал аромат из бутылки, закупорил ее и крепко сжал руки своего собеседника.
-А что если нам пописать и ограбить, - произнес он. Марк оглянулся, ему показалось, что все смотрят на них. Персонал отвернулся, и обсуждал перекресток, на котором за последние три дня произошли три аварии. Тощая говорила «ужас» (мягкое ж), а остальные попеременно «наш бар становится знаменитым, когда происходит бум-бокс», «лежат цветы – это отпугивает», «столкновения – это хорошо, какой бы исход не был». Им было не до личных разговоров двух выпивох, которые обсуждают неинтересную тему, которая навязалась под горячительный напиток.
-Только с чего начнем? – спросил Марк.
-Сперва пописать, чтобы легче бегалось, - сказал Валентин.
Молодые уже как полчаса стояли у бара и ловили такси. Друзья (их можно было назвать так – по несчастью, по интересам, по состоянию, как угодно) вышли и увидели как на другой стороне улицы молодежь выясняет отношения. Все происходило очень жестко. По-собачьи. Без церемоний Они сцепились и одновременно палили в друг друга нецензурные слова, кричали без смысла, лишь для того, чтобы напугать, показать свою силу и звуки сопряжений разных частей тела друг с другом – ноги с руками, руки с лицом, голова с головой, а также инородных предметов с вышеназванными частями, вызывали то ли злость, то ли отвращение.
-Сосунки, - прокомментировал Валентин.
-У меня таких сотня, - сказал Марк.
-У тебя? – удивился молодой старик.
-То есть была конечно, - ответил старик. - Была.
Подъехало такси. Они вчетвером загрузились в машину неизвестной марки и попросили шефа ехать прямо. Избивали молодого человека. Он лежал на асфальте. Один глаз у него заплыл, другой был закрыт.
-Родители, - нервно произнес Марк, - чтоб их.
-Сверни тут, - попросил Валентин водителя и уверенно произнес Марку , - Заедем, тут недалеко.
Пятница 03:33
Машина остановилась около черного (тогда так показалось) входа, водитель и парочка уехали, удивляясь, что понадобилось двум подвыпившим старичкам на кладбище в 3-4 (сколько точно никто не знал) часа ночи.
Марк выдохнул морозный пар в градуса два холода и вспомнил утро прошло дня, когда светило солнце, стояло тепло и….какими же искусственными они были, как будто фальшивые декорации пышности для приезда президента. Сейчас деревья стояли одиноко, прощаясь в последними элементами своего карнавального одеяния и казались такими жалкими.
-Зачем мы здесь? – спросил Марк. Было холодно и даже намеченное в баре покрывалась тонкой пленкой льда с барабанами стучащих зубов и дрожащих коленок.
-Не беспокойся, - сказал Валентин, и постучал по старинному замку поднятым с земли камнем.
Из будки вышел старичок маленький, с худыми ногами и страшным лицом. Он перекрестился и только тогда приметил два силуэта.
-Кто? – спросил он.
-Отрапортуюсь сразу, - сказал стучавший. – Валентин, твой одноклассник.
Старичок смотрелся на его фоне очень дрябло. Было ощущение, что один из них пересидел в некоторых классах по несколько лет.
Тот открыл ворота, запустил гостей, посмотрел внимательно на Марка, будто вспоминал, где его мог видеть, не вспомнил и бросил взгляд на Валентина, который, по его мнению, должен был все объяснить.
Обстановка была мрачная. Светила тусклая лампочка под абажуром, подсвечивающая сапоги, какие-то инструменты, стол, стулья, перекошенные, как будто будка, в которую они вошли, была поставлена на склон, и все предметы как-то уже потеряли равновесие и теперь застыли в неподвижной позе,
-Марк, свой человек, - пояснил ночной гость. - Ищет выхода.
-Да, выход, как раз таки с той стороны, - сказал хозяин, вероятно, охранник этого заведения.
-Божка, - сказал Валентин и обнял его. – Ты меня один понимаешь, но ты не хочешь понимать моих друзей.
-Твои друзья – сбившиеся с пути люди, - сказал Божка (?), и им еще не поздно вернутся, а у тебя нужная колея давно занята другими людьми, и ты, обидевшись на них, придумал свою, расчертил по своему и бредешь по ней, одинокий странник.
-Божка, Божка, - проговорил Валентин и вытащил из внутренних карманов по бутылке – одну початую, другую – нет.. -Мзда за сегодняшний визит, - сказал он.
-Разделишь? – спросил обрадовавшийся гость и стал рассматривать бутылки, нюхать, как будто сомневался, что гость принес водку. – Чистая. Ну как? Разделишь, - еще раз спросил охранник, выдвинул ящик стола и стал доставать гремящую посуду, от звука которой сводило скулы.
-Не-не, нам сегодня достаточно, - сказал Валентин. - Ведь я ж к тебе не только пить прихожу. Выпить с хорошим человеком, конечно, не грех, и мы с тобой, врать не буду, но бочки две точно вместе выпили. Только сегодня, знаешь, не хочется пить. Не уговаривай. Я пью только тогда, когда испытываю жажду. Сейчас у меня нет жажды. Пока. Есть другое. Где у тебя толчок?
Он засмеялся, закрыл рот, словно был в общественном заведении, приложил палец к губам и тут же опустил его ниже пояса.
-Выйдешь, спустишься по ступенькам, осторожнее, не упади, направо, - сказал Божка, - могила собаки моей. Рядом.
Валентин вышел.
-Постоянно забывает, - сказал житель этого мрачного жилища. - Конечно, ходит, когда уже не помнит себя.
Его маленькие поросячьи глаза светились потусторонним огнем, в нем потрескивали дрова и мигал красно-желтый огонек, он часто зажмуривался (от нервного тика) и когда вновь открывал огонь раздувался, огоньки появлялись как звезды ночью много – сперва один расширялся, увеличивался, затем другой и вот глаз – это уже не орган зрения на лице человека, а целая галактика.
-А зачем они вас так зовут? - спросил Марк.
-Божка? – улыбнулся он. – А я не жалуюсь. Хотят звать Божкой, пожалуйста. Наверное от того, что я их всех учил тогда, что нужно жить праведно. Мой отец меня, ну а я…других. Вот и назвали меня так. Вроде не бог, но в то ж время очень близко к нему. Два самых близких места – это церковь и кладбище.
-Я преподавал это, - сказал Марк.
-Что это? – спросил Божка.
-Ну, религию, - ответил Марк. - Я доцент, преподаю, точнее преподавал на кафедре в институте.
-Понимаю, - кивнул маленький человек. - Изучаете, ходите. Был у меня один философ. Я, говорит, пришел к тебе поспорить. Есть бог или нет. Ну, мы с ним не стали спорить. Я ж не верующий тоже. А он думал, что я верю. И про то, что я соседствую с богом и хожу у него в батраках – это, конечно, ерунда. Юмор.
-Так его нет? – спросил гость. Если до этого он находился в полусонном состоянии, не очень четко представляя, где он находится, то сейчас он открыл глаза и картина грязной комнаты и ее прибежника, место, куда его привел человек, с которым пили в баре, оголилось. Оно стало вылупляться и люди, которые здесь были и могли быть, с маской скорби на лице, стали тесниться в этом узком пространстве, они пытались занять место, едва не садились к нему на колени, испытывали непонимание, какое бывает у больных к здоровым и наоборот, они смотрели ему в глаза и проникали внутрь.
Марк встряхнул голову, встал, прошелся (в таком помещении особо не разгуляешься), посмотрел в маленькое завешенное полотенцем окошко, ничего не увидел и вернулся на прежнее место, подрагивая ногой, спросил:
-Ну, его, значит, нет?
Божка засмеялся, почему-то ткнул пальцем в грудь гостя, схватился за живот, едва не уронил бутылку, схватил ее, дунул и вытер рукавом. Потом резко выдохнул (как будто собирался выпить залпом целую бутылку) и сказал:
-Так меня спросил писатель, который пришел за идеей своего романа. Я говорю, вот тебя занесло, молодой же еще. Обычно о кладбище пишут старики, а тебе еще тридцати нет. Странный он. Да разве придет сюда нормальный. Нет. Ты меня извини, я выпью. Иначе не усну.
Он откупорил бутылку, налил в стакан булькающий напиток и залпом выпил, вытер губы и продолжил:
- Говорят, что здесь ходят призраки. Все это чушь. Это тот же музей, только тел, надгробных плит, оград и даже памятников.
Он не стал ждать, пока вернутся его друг, наполнил стакан и только собирался выпить, как залаяла собака.
-Тсс, кто там еще, - с досадой в голосе сказал он, – кого принесла нелегкая?
Он нехотя поставил наполненный стакан, зачем-то сверху положил краюху хлеба и вышел.
Марк остался один. Маленькая будка на кладбище, - вспомнил он. - Детская загадка. Ответ очевиден – ему стало страшно. На стене висел график. Что это? График захоронений. На столе дела, в углу две лопаты – орудия погребения, а на полу свежие доски. Для чего? И тут его взгляд упал на сочетание стакан водки и хлеб, как обычно ставят для покойника. Почему он так сделал? Что он хотел этим сказать? Нет, он просто так положил, -успокоил он себя. - Чтобы водка не испарилась, а все забрал хлеб.
С самого детства он боялся покойников. После смерти дяди, который был для него героем, путешественником (дядя работал в газете корреспондентом) и его путь был проторен в основном в восточном направлении. Он так и сказал, что будет работать с самыми горячими новостями и если факты не будут жаренными, то он плохой журналист. Его статьи, репортажи были действительно яркими и несли восточную экзотику – не просто голые факты, но и интересную мысль. Например, статья о том, чем питаются археологи в экспедициях обернулась в завершении добрым напутствием о том, что делать, если встретишь археолога, дикого, отказавшегося от реального мира, то накормите его и выслушайте, он несет благую весть. И по примеру дикости людей, отказавшихся от реальной жизни, он уехал в пустыню Сахара и встретил смерть там. Его тело доставили в Россию и то, что от него осталось было воистину страшно. Марк видел. После этого ему снился дядя, который звал его туда, говорил, что «ему просто не повезло, попалась ядовитая ящерица, новый подвид, а он не успел узнать об этом, так как пресса в песочную пустошь не приходила».
-Надо уйти отсюда,- решил он, - пока не поздно. Но потом куда? Да куда угодно. В подъезд, в общежитие какого-нибудь техникума, поговорю с консьержкой и порядок. Да, надо водку взять. Нехорошо, Валентин принес, я забираю. Да, он может по могилам походить, насобирать еще на бутыль. А мне пора.
И только Марк собирался ретироваться в сторону двери, зажав в одной руке остатки алкоголя (аналогичная мзда для другого ночного работника), скрипнула ветхая дверь и вошел хозяин этого безмолвного мира.
-Шальная девка, - произнес Божка, - ночлега просила. Вот собрал ей целую бутылку. Они оставляют, а я что. Не пропадать же добру. Отдал ей. У меня почти магазин. Кстати меня Робертом зовут.
-Робертом? – спросил Марк, и поставил незаметно бутылку на место. - Как странно. Моего сына тоже.
Зазвонил телефон. Когда думаешь о каком-то человеке, особенно близком тебе и звонит телефон, то сразу возникает чувство, что звонит именно он.
-Да, все в порядке, - взял трубку Роберт. – Тишина, как и всегда. Нет, никого. Спят только те, кому уже не проснуться. Это не шутка. Знаете, когда мой отец здесь работал он шутил чаще и ваш отец его не ругал. Постараюсь. Дом, загородный дом и ваша прачечная. Да, буду бить в колокола. Да, что насчет колокола? Не утвердили? Но ведь это же идеальная мысль. Набат по усопшим. Спокойной ночи.
Он положил трубку и посмотрел на трубку снисходительно, подразумевая, что «тот ничего не понимает, кто здесь, а кто там, кому приходится работать с бумагами, а кому и с неживыми людьми». Потом подошел к столу, поднял хлебно-водочный стакан, откусил хлеб, прожевал и только потом выпил (странный способ, обратный). Марк, который только что присел снова, затем вскочил, хотел сказать, что ему пора и направился к выходу, но Роберт хлопнул его по плечу, посадил на прежнее место, словно делал это неоднократно (люди хотели уйти, но он их не отпускал) и сказал:
- Звонит управляющий. Жлоб, а не управляющий. С моим отцом работал его отец. Тоже был из тех…Ладно, надо выпить…ах уже все, надо налить, - он налил стакан и половина (почти) оказалась на полу - …черт, это все эта девка, А он всегда звонит ночью. На прошлой неделе две могилы раскопали. Волнуется.
Его глаза потускнели, словно новость, которую он только что услышал, была для него роковой. Марк поймал его взгляд и в груди кольнуло с той самой силой, что способна снести с ног двухметрового детину. Он что-то говорил о колоколе, - мелькнула мысль. – на кладбище. Роберт словно поймал задумчивость гостя на мушку, зорко всматривался в течение минуты, потом сказал:
-Нет, не будет здесь колокола.
Дверь отварилась. В груди пробежал противный зверь. Валентин, вошедший в сторожку Роберта, сказал:
-Как здесь ярко.
Марк удивился – мрачнее этого помещения была баня в деревне, где намеренно вкручивали смазанную коричневой краской лампочку для того, чтобы не было видно в окошко. Хотя некоторые красили окно.
-Мы пройдемся, - сказал Валентин, посмотрел на Роберта, потом на друга по вынужденным обстоятельствам и дернул головой в сторону выхода. Марку хотелось уйти, но выходить в ночь с человеком, который регулярно бывает здесь и приходит сюда, как на свидание, ему не очень хотелось. Но Валентин подошел к «другу», взял его за руку (как беспомощного, не способного самостоятельно принимать решение) и повел на улицу, кивнув на прощание хозяину темной комнаты.
- Там темно, - успел сказать Марк, но Валентин продолжал повторять фразу, состоящую из букв, прыгающих по комнате, словно кузнечики. – Мы пройдемся. Мы только пройдемся.
-Хорошо, хорошо, - в ответ повторял Роберт, потирая руки и хватаясь за бутылку, - а я пока приговорю.
«Друзья» вышли на улицу. Было темно и огни, которые освещали небольшое пространство, в которой ютился Божка, были не менее тусклыми, в точности, как и внутри помещения. Казалось, что эти фонари так скудно светят, чтобы не мешать спать погребенным и если же вкручивались лампы с хорошей освещаемой способностью, то они в скором времени (очень, почти сразу) теряли светодиоды – место диктовало свои законы. Не хватало лая собак, но тишина была исключительной и только где-то вдалеке еле доносившийся смех, разговоры, поцелуй и возможно пощечина – жизнь, продолжавшая рожать новые всплески, погружающие человечество в пучину сердцебиения, головной боли, роста конечностей и мышц, бесконечного поглощения, будь то хлеб с сыром или лесной морозный воздух во время лыжной прогулки.
-Меня тянет сюда, - сказал Валентин. Они прошли экватор, разделяющий свет и тьму – перешли на менее освещенный участок и стали проходить ряды начинающих могил. Светил обрубленный диск луны и благодаря его свечению Марк увидел что первая могила была детская.
«Валеников Дмитрий», - удалось прочитать ему. 1979 – 1986.
-Димка, - бодро сказал молодой старик. – У него тут вся семья захоронена. Сгорели. Отец пьяный поджог. Если посмотришь направо…
И Марк увидел, что действительно – ограда была одна, а внутри три могилки – две взрослые и одна детская. Прокричала черная птица, пролетела совсем рядом, собирала хлеб с погоста. Повторились смеющее-болтливо-целующиеся звуки и музыка, что-то очень знакомое из самого детства, прослушиваемое на старом магнитофоне «электроника» зажурчала в этом неудобном пространстве.
- Здесь как-то боязно, - ответил Марк.
Валентин засмеялся, он состроил на лице гримасу (в темноте она не была выразительной), но поднял руки подобно зверю их леса, под грубые звуки своего гортанного пения, стал надвигаться на Марка. Тот хотел сбежать. Сейчас, - думал он. Все время он чувствовал себя не в своей тарелке. Возникало ощущение, что он катился вниз. Весь день. Катился так, что у него всегда была возможность зацепиться, не опускаться совсем в преисподнюю, И сейчас выбирая дорогу, он выбрал не остановку на удобном уровне (дом, хотя бы скамейка в парке), а мрачнейшее место в мире, на котором лишний раз бывать не хочется.
-Перестань, - крикнул Марк на попытки «друга» напугать его. – Это совсем не смешно.
-А мне нравится, - воскликнул Валентин и сделал глубокий вздох (Марк бы ни за что не пошел на это – черт знает, что может быть в этом воздухе). Здесь хорошо. Как…как на собрании. Вокруг люди, много людей, ты говоришь, а они слушают. Внимательно, не перебивают тебя.
-Как на лекции, - добавил Марк.
-Да, черт возьми, - воскликнул молодой старик. - Ходишь себе между рядами, учишь их как правильно себя вести в аду или в чистилище. А они ворочаются. Ты им «спокойнее», вот когда будет экзамен, на повторную сдачу не приходите. Весело. Что ни говори, это место имеет свою энергетику.
Они шли по извилистой тропинке. Под ногами шелестели листья и цветы на могилках топорщились, как живые и эти знаки – то цветы ветерком приподнимаемые и падающие по одному у ног, взлетающая с надгробья птица, уносящая что-то искривленное в клюве, освещаемые имена и фотографии, памятники вызывали судорожное состояние растерянности, как у ребенка в первый день в школе.
Валентин свернул на тропинку, на которой стоял деревянный стол (столб –три доски и скамейка – доска о двух пеньках). Они присели. Это место казалось ветер обходит, как частную территорию и два человека на кладбище сидели за самодельными столиками, за которыми ежедневно поминают своих близких пришедшие родственники.
- Вот здесь умер добрый человек, - сказал Валентин. – Что ни говори, но с такими общение – на радость.
- Как ты определяешь, добрый человек или нет? – спросил Марк, постепенно привыкая к темноте, уже различая тропинку, сложенные кучей листья и узоры на оградах.
- Очень просто, - ответил старик. – Неподалеку, через могилу, если идти прямо, налево, прямо…лежит крупный промышленник (эта информация не интуитивная, то есть достоверная). Так…посмотрим, у него неубрано, запущено, гадко. Так всегда…и уже не один год. Что это значит? А? Забыли про него люди. А почему спрашивается такого человека, крупного промышленника…и забыли? Значит, зла много принес. Про хорошего человека не забудут.
Марк отчетливо увидел ограду с цветочным орнаментом из чугуна, и узрел на галстучной плите свое имя. Он вскочил, подбежал к ней, зацепился за торчащий из-под земли сук, упал на листья, испачкал лицо, захватив ртом немного земли так, что захрустело на зубах, подполз к ограде и сквозь чугунные искривления увидел другое имя и фотографию.
-Бред, - проговорил он. – Так недолго и того…
-Нет, - успокоил его Валентин. Тут на свежем воздухе этого не может случиться. Гарантия.
На фоне темно-серого неба с каплей прояснения поднимался дым – то ли он был на территории кладбища (если так, то вопрос – кто), то ли за пределами, но это дым, пар, воздушный, летучий заставлял морщить нос.
- Здесь запах странный, - сказал Марк.
-Привыкай, - произнес Валентин и затянулся так, как будто погружался на глубину. - Все мы рано или поздно будем вдыхать именно этот воздух.
-Лучше поздно, - сказал Марк.
-Лучше то оно лучше, но разве от нас зависит, - прошептал его «друг» зловещим, неприятным тоном, какой наиболее точно подходит этому месту, но наименее подходит Марку.
Он снова надумал сбежать. У него были разные вспышки – сознание того, что он делает, понимание несуразности ситуации, понимание того, что надо уходить, потом приятная нега, включающая в себя тишину, индивидуальность и сакральность, которые как ингредиенты в алкогольном коктейле приятно щекотали нос и горло.
-Ты часто бываешь здесь? – спросил Марк, просматривая тропинку, по которой он сможет выбраться
-Три раза в неделю, - ответил Валентин.
-Три ра…за? – воскликнул наметивший побег. - Так часто?
Тропинка была одна – плохо освещенная, она была испещрена узорчатой сеткой оград и не факт, что вела к выходу. Где выход, он уже не помнил, так как ориентиры стерлись и только звуки города – проехавший патруль и говор непонятно откуда (наверное все же живой), а также брыкающаяся мысль «что дальше, если ты сбежишь» тужились на этой мрачной тропке.
Валентин смотрел на острые кончики чугунных стенок ограды и едва заметно улыбался. Он словно сидел на берегу озера – горящий костер, палатка, только что съеденная копченная рыбка, пойманная собственноручно, выпитая бутылка, друзья, звезды на небе, мерцающие гармонично и тишина. Из перечисленного была бутылка, друг и…тишина (но не такая как на берегу).
-Я здесь бываю три раза за семь дней и считаю, что это не часто, продолжил Валентин. - Вот, Божка работает здесь сорок лет, как школу окончил. Мы все по институтам, а он папке помогал. Зато место у него припасено, он говорил. Лучшее. С видом на реку, где земля помягче и там, где меньше всего ходят. Среди заброшенных могил, за которыми он убирает. Про них забывают, а он убирает.
-Мне душно, - сказал Марк. Ночь была прохладной. Дул ветер и гранитные памятники казалось качались. Ему было дурно. Про выход он стал забывать – он сросся, его не было видно, то место, которое он присматривал заросло травой, стеной из еще одной ограды и в какой-то момент он увидел вокруг себя решетчатые стены. Он не понимал, пощупал их, но они выскальзывали из рук. Валентин смотрел в сторону и казалось не обращал внимания на то, что находятся в могиле, пусть над землей, но это его никак не успокаивало.
-Все! – сказал Валентин, и Марк почувствовал легкое недомогание в печени – острая пронзительная боль, удар. –Что все?
-Пойдем, - завершил свою мысль молодой старик. Они вернулись на тропинку и прошли обратный путь в молчании, слушая, как ворочаются в вечном сне люди. Марк до конца не верил, что они уходят с этого места, ему уже показалось, что он уже никогда отсюда не выйдет, это место затягивало не своей красотой, а мрачной загадкой, которая не хотела открывать сразу. Роберт лежал на столе с перевернутой бутылкой (его лицо смотрело ей в горлышко) и спал. Храп его был ровным. «Друзья» не стали будить Божку и крепко прикрыли дверь и вышли из мертвого терема.
За границей кладбища был другой воздух. Дул пронзительный ветер, он нес сладковатый вкус хлебозавода. Марк вспомнил бабушкин каравай, размером со стол, и ему страстно захотелось горячего хлеба, хоть самую маленькую краюху.
-Увидимся, - сказал Марк и направился в сторону дороги, откуда ехало такси. Нужно было выйти на главную дорогу, чтобы уехать.
-Ты куда сейчас? – спросил Валентин.
-Хочу переодеться, -ответил Марк.
-Хорошо, тогда встречаемся в шесть вечера, - сказал друг и направился в противоположную сторону. – У самого высокого здания.
-Нам нужен план, - настала очередь Марка останавливать своего напарника и друга по совместительству (или наоборот). Тот остановился, не стал поворачиваться, просто несколько раз кивнул головой и проговорил:
-Он у меня уже есть. Ты забыл, это же была моя мечта. А ты помнишь о том, что мы делаем с самого начала?
-А то, - ответил Марк. – Мечта - то моя.
Такси было поймать труднее всего, но остановился какой-то синий джип и повез Марка в сторону его дома под шансон и вопросы о кладбище. Валентин продолжал идти, было видно – он что-то напевал, демонстративно подняв голову. Ближайший километр ему было суждено пройти самостоятельно. Но через тысячу метров остановится красный «Форд» и доставит клиента по назначенному адресу.
Пятница 07:01
Джип проехал три квартала. За рулем сидел крепкий мужчина, во рту поблескивал золотой зуб. У водителя был задорный вид (для ночного, хотя уже предутреннее время) вероятно от того, что его машина не останавливалась на светофоры, пробки, переходивших детей, собак, пожилых людей, вся дорога принадлежала только ему. Звучала музыка (шансон), только в Росси превратившаяся в нечто похабное, но водителю нравилось – он барабанил по рулю и иногда срабатывал клаксон, отчего он еще больше восторгался.
-Обычно я не останавливаюсь около сам понимаешь чего, - сказал он. - Мрачно. Плохая примета, а я как и вся моя семья подвержен приметам. Не останавливайся у кладбища, колодца, болота, ритуальной конторы и прочих темных мест.
Он курил коричневые сигареты (Марку показались они испачканными). Он странно выдыхал наверх, словно хотел, чтобы в дым была погружена его голова и вся его внешность походила на нечетко сделанный снимок (сделанный в непогоду, ночью, например).
В окнах бежали дома с черными окнами и сияющие витрины с манекенами. Из одушевленных была собака около аптеки, босяк напротив винного и попугай в зоомагазине.
- Мы куда едем? – спросил Марк.
- Я еду домой, а вам наверное по пути, - ответил мужчина. - Я думал, вы скажите, где остановиться.
- Куда же ехать? - его бросила в жар. – Прямо, направо? В этом районе или в другом. Это что особняки? Да, припоминаю, эту церковь построили три века назад, а эту два. Или наоборот? Здесь не было школы. Или же была? Я не помню. Как же? Этого не может быть. Я всегда помнил. Пусть я многое не помнил, но мой дом, комнату, где родные. Их двое. Точно помню. Жена и до…сын. Теперь нужно их найти. В большом городе. Черт, я забыл, где живу.
Улицы были похожи одна на другую. Те же высотки, переулки, магазины, рекламные афиши. Хотелось завернуть в каждый проулок, под все арки, выехать на ту дорогу, которая все же приведет к намеченной цели, поехать за какой-нибудь машиной (шанс один из десятка тысяч, что она поедет в нужную сторону), но они были одни на дороге. Марк посмотрел на водителя и не знал, что ему ответить. Он скривил лицо, словно маленький ребенок, который сейчас зарыдает.
-Куда же? – переспросил мужчина с золотым зубом. Периодически он чесал губу, но Марку казалось, что тот чесал именно зуб.
- Отвезите меня домой, прошу, - жалостливо попросил пассажир. Водитель удивленно посмотрел на него, пытаясь понять причину его неожиданной плаксивости.
-Но я не знаю где вы живете, - ответил он.
-Прошу вас, умоляю, - настаивал Марк. Он схватился за ногу водителя, тот дернулся, опустил руль, машину закрутило на 90 градусов, и она протаранила металлическую урну. Марк опустил голову, обнял колени, испугавшись. Водитель тоже застыл, оторопело, с расширенными зрачками оценивая ситуацию, произнося «боже, боже мой». Динамики кричали о том, как хорошо жить и не воровать.
-Выходите, - крикнул водитель. – черт бы тебя подрал.
-Я… - начал Марк, но дальше продолжить не мог, так как испуганный водитель открыл дверь, вытолкнул пассажира и произнес: - Вот тебе бог, вот тебе порог, - так говорят.
-Но куда же я пойду? - еле слышно спросил Марк. Он боялся поднять голову, так как знал, что выражение у водителя не приятное.
-Просто иди, - рявкнул водитель. – Прямо, прямо. Куда-нибудь да выйдешь.
Марк вышел. С ним был бог? Он не знал. Он никогда не представлял, какой он из себя. С бородой. Старый совсем. Ходит с палочкой и трясется. Нет, он не такой дряхлый. Сколько ему было, когда он…тридцать, да, точно тридцать три. Ну и где ты? По мнению водителя, ты должен быть где-то здесь. Точно не знаю. Может быть сесть на скамейку и ждать тебя, пока ты сядешь. Или же в телефонной будке, делая вид что я тебе звоню. Стоять под фонарем? Какая мокрая мостовая. А когда успел пройти дождь. Да, что-то капало с неба, но лужи такие круглые, словно лил долго.
Пока он вспоминал про дождь, по перпендикулярной этой дороге проехала автомобиль, еще один (надо выйти на ту дорогу). Марк торопливо пошел, наступая на лужи, и неожиданно…
Из подворотни вышла собака. Это была лайка, хвост загнулся, она была смелой и была очень похожа на…
-Бог в образе собаки? – подумал он. – Неужто в ней есть что-то от бога? Зеленые глаза, какой-то стыдливый взгляд съевшего котенка или бежала за стариком, несшего с рынка баранину.
За ней вышла другая. И еще одна. И еще. Через несколько мгновений тот участок дороги, на котором кроме луж разных геометрических форм (в том числе и грушевидные – можно ли причислить), был заполнен собаками. Они встали на пути, словно сторожевые на таможне, сперва пристально смотрели, оценивая категорию человека (смелый, слабый, будет хамить или интеллигентно себя вести) и только потом сделать шаг для…для чего? Что им нужно? – подумал он. - Они смотрят на меня и не решаются подойти. Без рычания. Стоят, как чучела и не двигаются. Как манекены, мертвые взгляды, не связанные друг с другом, каждый сам за себя.
Марк не двигался. Он боялся этого делать. Ему казалось, что как только он сдвинется с места, сработает механизм (инстинкт) в собачьем рефлексе, и он будет растерзан. Их было семь. Пять более крупных, среди них лайка, две овчарки (восточно-европейских), колли (не чистокровная, с более приплюснутым носом) и просто большая лохматая собака, про которую можно сказать чистая дворняга. Две были поменьше – дворняги, но что знакомое проглядывалось в одной из них, но вероятно именно улица стерла все родовые черты, оставив лишь интуитивный налет (что-то знакомое, или нет, мне показалось).
Собаки стояли ровно, выдыхая холодный воздух. Было ощущение, что на дороге стоят мужики, устроившие перекур – поднимался пар. Одна овчарка сделала полукруг, и прилегла на канализационный люк, не отрывая глаз от объекта. За ней последовала другая и через минуту вся команда лежала на сыром асфальте, сделав круг, замкнув его, пусть и с большими отрезками.
-Да что они хотят от меня? – кипело в голове. Неопределенность мешала спокойно рассуждать и понять этот инцидент. – Они что хотя меня…нет, они бы сразу бросились. Тут другое. Окружили меня, словно хотят научить чему-то. Напомнить заповеди. Интересно, кто у них главный? Нет, не тот первый, обычно, главный выходит в конце. А что если они его ждут? Бред какой. Бог, в которого я не верю явился мне…
Марку хотелось рассмеяться – он сдерживался, но его раздирало, но понимал, что эта эмоция может стать последней в его жизни.
-В образе стаи? – смешило его. – Но почему так много собак? Не достаточно было одной лайки, которая потяфкала бы несколько страниц святого писания и все, я бы кивнул головой, делая вид, что на меня это очень подействовало, и пошел дальше. Дальше конечно встретяться проповедники из других миров – например, крыс, кошек, змей, черепах.
Марк не выдержал и рассмеялся. Он стоял в середине хоровода из лежащих собачьих тел, которые решили из него сделать человека. Дворняга завыла коротко, начиная свою проповедь.
-Какие они смешные, - щекотало внутри. - А та маленькая песья голова, уткнувшаяся в ляжку хромоногого кобеля – прячется за спиной. Они же, как люди ведут себя, а я в них увидел что-то божеское (слово непонятное, космическое). Да что там божеского? Нищий мир. О, боги. Я один. Что, они меня могут съесть? Давайте. Я, словно Холстомер буду загнан , мои кости будут лежать на тротуаре и покрываться водой, пылью, снегом. Псы! Я сам как пес, хожу здесь, никому не нужный. Выкинутый как шелудивого пса на улицу и не смотря на его попытки вернуться. Каково почувствовать себя собакой? Брошен себе подобными. И что теперь? Якшаться с этими отбросами, которые ничего не понимают в искусстве, не понимают музыки. Просто бродят, кусают, лают, преданы кому-то. Чушь какая.
Дворняга перестала выть, словно хотела передать эстафету. Марк ожидал продолжение непонятной ему проповеди (переводчика не было), возможно хором (почти церковный) для более сильного внушения, но произошло не совсем то, что он ожидал. «Колли» быстро поднялась, отряхнулась и медленно направилась к Марку.
-Что она задумала? – почти произнес он, двигая губами, и по звукам речь напоминала мычание. – Что за бродвейский мюзикл? Один спел, другой подошел, чтобы спеть дуэтом? Что надо этой полукровке?
Собака подошла к нему, присела на задние лапы и посмотрела ему прямо в глаза. В тот самый момент Марк их зажмурил, так как ожидал…да все что угодно – страх перемешал возможное, и чувство самосохранения направило единственный сигнал в глаза о закрытии. Открыв их, он увидел удивленного пса – тот смотрел на него, как заботливый родитель в рот своему сыну в первые месяцы жизни. Потом подошла еще ближе и…
-Ну что ты? – проговорил дрожащим голосом Марк. - Я не съедобный. Отвернулась? Не обижайся, просто мне очень страшно. Ну, хорошо, подожди, я тебя поглажу. Не хочешь? Хорошо.
Она смотрела на него очень сознательно и никто так раньше не мог смотреть. В этом взгляде была особенная сила. Мощь, которая, сметает былое и направляет человека с тем, что у него когда то было при рождении (без примесей) в новое, еще ничем не испорченное место. Пес отвернулся, посмотрел на остальных – те, в свою очередь, были безмятежны и казалось, что для них это обычная процедура с загулявшим ночным прохожим. Каждый, кто пройде по этой дороге, будет атакован (какая никакая, но тоже атака) смелой семеркой.
-Бред? – вернулась очередная порция трезвления. - Я что сплю? Надо себя ущипнуть. А, больно, очень больно. Спокойно, не надо меня кусать. Я сам себя…да. Я знаю, что зубами проверить вернее, но я обойдусь. Это точно.
И тут она заговорила. Марк ее не слышал, но она говорила. Дул сильный ветер, он проникал в водосток и свистел там, барабанил по крышам оцинкованными листами железа, листья шуршали по булыжной мостовой в квартале отсюда. В воздухе мелькнула птица и легкая рябь света стала расплываться на небе, превращая графическое изображение в масляное пространство городского пейзажа.
Собака открывал рот, она перебирала воздух ртом, и если бы ей не мешал длинный язык и особенность собачьего строения, то он бы многое услышал. Так Марк думал. Собака закончила жевать воздух и вернулась к лежащим.
- Спасибо, что не съела, - шепотом сказал человек. – Она или не хотела или же от меня пахнет кладбищем, а собаки очень хорошо чувствуют это. Это что значит, кладбище было не просто так.
Свора поднялась и отправилась обратно, исчезнув в подворотне, проходя которую (это случилось позже, значительно позже) Марк, как ни вглядывался в темноту, так и не увидел ни единой собаки. Они что растворились?
Ноги не двигались, они застыли на точке города, где пройдет минута-другая и проедет машина, за ней другая (странно, что еще не было ни одной), руки схватились за голову – голова была сырая, словно он попал под дождь. Марк не заметил, как с него капала соленая влага и…сколько луж (не он ли тому виной), одежда была сырой (костюм стал напоминать костюм рабочего на стройке), и откуда-то появившийся тик на правом глазу (его не было раньше).
Фонари гасли, превращаясь из горящего в факела в тлеющие головешки. У Марка наконец получилось сдвинуться с места и он побрел по дороге, заглянув в таинственную подворотню (тот самый момент) и с каждым шагом понимал, что-то произошло, вот только что?
- Куда же идти? – подумал он. – Где я живу? Я все еще не помню своего адреса.
Из-за угла (сколько же может быть таких углов) вынырнула девочка, так ему показалось поначалу, она пробежала около него, задев немного, не извинившись пробежала дальше и исчезла в другой подворотне, которые возникали отовсюду и для всех, кому хочется спрятаться или просто убежать. От нее пахло дешевым пойлом и ароматизированным мылом. Светало. Солнце встает на востоке, а ночная мгла уходит и правильно…она бежит от солнца, которое накрывает с каждой секундой. Так думал растерянный человек.
-Люди бегут от света, от главного светоча, - думал он. - Они хотят уйти в темноту, которая поможет им скрыть свои недостатки, возможно пороки. Там им будет лучше, можно кривляться, говорить одно, а лицо искажать. Никто тебе ничего про это не скажет. Ты не будешь, как на большом блюде маленьким рулетиком с философским надзором и обязательно укором. Девочка убегала от…
На балкон вышел сонный мужчина, потянулся, увидел Марка, сконфузился, обернулся, присел на стул (диван) так, что его не стало видно и только появляющийся кратковременный дым говорил, что он там и никуда не делся.
-Еще один, который прячется, - подумал Марк, проходя еще не один балкон и наблюдая дым, бродившие лейки с длинным носиком, висящие джинсы (еще ослепительно красного цвета) и обязательно нижнее белье (не менее примечательного цвета, например ядовито желтого).
- А что если? – мелькнула мысль…Дело в том, что он помнил один адрес. Странная вещь – не помнить своего адреса. Как в старом анекдоте про чукчу, который не знал своего телефона, потому что себе не звонил (а зачем?). В этой был определенный смысл. Но тут такая история, что адрес этого человека он знал, потому что в свое время часто приходил к нему. Они были…друзьями.
Он подошел к пятиэтажному дому. Около него была желто-зеленая скамейка, продуктовый магазин, в котором были лучшие самолепные пельмени в городе, детская площадка со скрипучими качелями и необхватный дуб. Забравшись на вторую ветку, можно было достучаться до…
-Малевич, не спишь? - крикнул Марк. Он одной рукой держался за ветку дерева, на которой сидел, другой качал другую создавая некий шум и вибрацию – полифонию для пробуждения. - Я тут рядом. Выйди. Знаю, что рано, но я не уйду, пока не поговорю с тобой.
Окно некоторое время оставалось серым и лишь проплывающие облака, меняющие свое одеяние с серого делового костюма на голубой спортивный создавали иллюзию движения, пока не пожелтело окно, затрещали ставни и на балкон вышел сам носитель легендарной фамилии. Он потянулся, но в отличие от недавнего сконфуженного мужика сделал это по всем правилам «домашним», без доли смущения – максимально растягиваясь и открывая рот как в зубном кабинете.
-Что тебе? – спросил мужчина на балконе. Его халат распахнулся, и утренняя свежесть заставила его говорить обрывисто (так говорят при сильном испуге). Он сложил руки в замок, втянул шею и казалось сейчас уснет, только стоя, но ветер, порывами налетая на его халат, заставлял открывать глаза и закрываться от прилетевшего недоброжелателя, который помимо холодного воздуха принес и этого человека на третьей ветке старого дуба.
-Получил мои дары? – спросил Марк. Ему было не очень удобно сидеть – ствол был мокрый и упасть было просто, но он уже был наверху и спускаться было одинаково сложно, как и влезть на эту высоту, поэтому разговор продолжался в таком неудобном положении
-Ты что издеваешься? – грубо спросил сонный человек. – Ты чего залез? Рехнулся? Спускайся, давай.
Марк покрутил головой. Он видел Малевича в таком нелицеприятном виде – немного помятого, в халате без пояса и семейках с изображением морских хищников. Он был смешон.
-Он издевается, - повторил ректор (не очень идет ему это определение), повернувшись к окну, за которым кто-то появился, судя по силуэтам (жена, как пить дать, она).
-Нет, это называется отходная, - сказал Марк. - Кто вино ставит, торт печет, а я соленья.
-Оригинал, - хмуро сказал Малевич. - Что тебе?
-Хотел сказать, точнее спросить…- загадочно произнес Марк.
-Ну, давай не медли, - нетерпимо спросил человек на балконе. Видно, что ему было зябко, и силуэт за окном барабанил по стеклу и стучал по голове и поэтому тоже.
-Скажи мне, где я живу, - сказал Марк. - Это первое. И второе, будь добр, вызови мне такси.
-Это все? – спросил Малевич, работая на два фронта, не пускал на балкон взъерошенную женщину и стараясь утрясти страсти, происходившие на участке ветка дуба – балкон.
-Да, - ответил человек на ветке.
-Ты что сбрендил? – спросил женский голос и форточка на кухне распахнутая до основания и рука с указательным пальцем с длинным подкрашенным ногтем говорила о том, что такого рода беседы чреваты неприятностями. Но что больше всего волновало женщину, так это то…нет, не то, что ее муж вышел на балкон в легкой одежде не под стать осенним ветрам, а беспокойство за то, что он так спокойно смотрит в чужое окно, бесцеремонно заглядывает в чужую жизнь. Она так и сказала, - Тебе что своей жизни мало? Решил в другую ручки запустить?
- Маша, не надо, - воскликнул человек на дереве. – Оставь нас ненадолго. Ну что тебе стоит.
Марк знал ее. Друзьями с ее мужем они были сравнительно долго и, частые визиты не нравились ей, наверное, потому, что тот каждый раз, приходя понемногу, тянул его вниз, ей же казалось, что друзья должны быть либо одинакового статуса, либо…да нет, другого не дано.
-Мне, конечно, ничего не стоит, - продолжала женщина. – И раньше я всегда потакала вашим «оставьте», и вы частенько засиживались на кухне с бутылочкой-другой…
-Перестань, - хватит, - почти одновременно были сказаны Марком и его «другом».
-А не перестану, - в прямоугольнике окна бродил палец, показывая кукольную драму с политическим подтекстом (палец выпрыгивал, становился в ряд с другими, превращаясь в кулак, как на дебатах). – Время семь часов, а он на дереве, как птица. Что пришел горланить о том, что у тебя ничего не вышло? Не помнишь своей последней выходки?
-Последней? – спросил Марк. Он не помнил. – Я уже давно у вас не был. Простите, но мне пришлось пойти на это. Я…
Форточка хлопнула, казалось, стекло вылетит наружу, и возмущенное «давно» осталось глухим и невнятным заваленным бытовой пылью гулом. Внутри что-то грохнуло, вероятно, очень тяжелое, очередной крик, тишина на мгновение и музыка (очень тяжелое и неутреннее) заполнила тишину, через мгновение она замолкла и все прекратилось – наверное, нескольких мгновений было достаточно для равновесия. Малевич, вытянувшись с балкона наполовину тела, опершись животом о перила металлических стоек ограждения и поймав ветку, на которой сидел друг, стал ее трясти.
-Ты что делаешь? – спросил он и стал раскачивать еще сильнее. Ветка шаталось и часть плохо сцепленных с ней листьев, потеряв клейкую массу, летели вниз, сталкиваясь с препятствиями в виде других веток, попадая на балкон, оставаясь там, возможно, очень надолго.
-Но я действительно забыл, где живу, - прошептал Марк, стараясь говорить как можно тише, чтобы не слышала женщина.
-Ты издеваешься? – спросил мужчина в халате. – Нет, ты мне честно скажи. Ты что морочишь мне голову?
-Нет, - ответил Марк.
-Тогда что? – продолжал задавать бессмысленные вопросы человек на балконе. – В чем подвох?
-Нет, никакого подвоха, - ответил Марк. – Мне нужно попасть домой, но я не могу попасть без адреса, а адрес я забыл.
-Но разве такое бывает, чтобы ты…забыл адрес? – заводился Малевич. Он перестал трясти ветку, но стал ходить по балкону – небольшой территории, где можно было сделать два шага в одну сторону, два шага в другую.
-Не знаю, - ответил человек на ветке, - но со мной это случилось. Я не помню.
-Да это ерунда какая-то, - воскликнул человек в халате без пояса (теперь он не обращал внимания на то, что виден его торс не в лучшей спортивной форме – живот, он смотрелся внушительно). – Человек долгое время живущий по определенному адресу однажды забывает его. Так что ли?
-Да, - ответил Марк.
-Но почему он забывает. – Что являлось причиной? Даже в невменяемом состоянии, будь ты пьяным, психом, наконец, ты бы помнил примерно.
-Но я не помню.
-Не верю, - что сеть мочи крикнул человек на балконе. – Это все из рода фантастики. А фантастику я никогда не любил. Уж тебе ли не знать. Придумают мир, в котором за людей отвечают машины, и все живут припеваючи. А такого никогда не будет. Пудрят людям мозги. И ты мне сейчас тоже…
-Но я на самом деле, - растеряно произнес Марк.
-Врешь, - крикнул Малевич.
-Да вызови ему, - отворилось окно, но в нем никого не было. Она стояла в глубине комнаты, возможно, не одета, и только стоящий горшок с алоэ с беспокойной от ветра занавеской смотрелся на подоконнике. Малевич, услышав это, сконфузился, хотел было возразить, но промолчал, стал жевать губу, заходил более учащенно, наконец, успокоился и произнес:
-Я вызову тебе такси…хорошо… и ты уедешь домой…отлично, но я это…обещаю… не забуду.
-Как знаешь, - сказал Марк. А по мне так легко, когда забываешь.
На Малевича было страшно смотреть – его нижняя губа дергалась и, казалось, что он сейчас прыгнет на Марка и снимет с него шкуру (а то и две). У него дрожали руки, все тело ходило ходуном и то, что он не мог возразить жене (он никогда этого не мог сделать – по причине слабости, в быту один, на работе – совершенно другой), его нервировало.
- Ты зачем надо мной измываешься? – вопрошал он в полголоса. - Ведь ты так и со студентами поступаешь.
-Что, жаловались? – спросил Марк.
-Сейчас проще, - ответил человек на балконе. – Не надо спрашивать. Когда-то у меня в каждой группе был свой шпион. А сейчас никого не над делать подлецом, потому что все – подлецы, так как вывешивают на форуме такие формы, что…прочти.
-Не буду, - ответил человек на ветке, пытающийся с нее слезть. Ствол был гладкий и ноги скользили.
-Ты всегда плохо относился к критике, - произнес Малевич, открыл дверцу балкона, зашел внутрь, вернулся. – Всегда. И в детстве, и в школе, и в студенческие годы и, когда мы отправились в свободное плавание после всех образовательных школ…да что с тобой говорить…
Затем Малевич ушел. Марк спрыгнул с нижней ветки на асфальт и, постояв мгновение (пока вызывалось такси) присел на двуцветную скамейку, стал ждать. Ворона важно ходила по лужам, как маленький ребенок, пробующий все через прямой контакт. Кто-то спал на детской площадке в деревянном домике (из него торчали руки и одна нога). На горизонте показалась желтая пенка света. Вернулся Малевич. На этот раз он был одет лучше (точнее теплее) – спортивные коричневые штаны, шерстяная кофта и даже шарф (наверняка завязала жена). Он снова облокотился о перила и стал смотреть не на Марка, а куда-то вдаль.
-Мы могли бы стать друзьями, - сказал он. – Были когда-то, но это было так давно, что…
-Могли да не стали, не стали, потому что могли? – сказал Марк, играя со словами. Ему хотелось немного спать, и ночной драйв стал проходить, вменяя бессонной распущенности спокойствие и тишину.
-Вместе играли в одной команде, но я передавая мяч по полю, выдвинулся вперед… - сказал «друг».
- Я не хотел высовываться, - ответил сонным голосом ночной человек. – Если бы я высунулся также далеко, как ты, то я бы стал тобой, а мне этого не хотелось. Стать тобой – это ужасно.
-А что плохого в том, что я стал элитой. Живу в хорошей квартире, у меня все есть, а ты живешь на правах бедной тетушки, приехавшей издалека.
-Успокойся, - прошептал Марк и почувствовал, как тело расслабляется и еще немного, он не услышит ничего, и все слова станут частью первого сна.
-Рыбалка, - продолжил Малевич. - И здесь я тоже был силен. Неоднократно повторяю.
У него было время до приезда такси, поэтому он решил использовать это время с пользой.
-Я тоже ловил, - сонным голосом говорил Марк, - но ловилось у тебя, ноль у меня, четыре у тебя, средне – по два на брата.
-В ночь ходили, - произнес человек на балконе. - Все рыбаки еще спали, а мы уже насторожились и ждем первую ленивую.
-А жена твоя ничего…сохранилась, - произнес человек на скамейке, думая не о рыбалке, не о том, кто какую рыбку себе отхватил, а о Маше, жене своего бывшего лучшего друга, которого сейчас жутко ненавидел.
В арку въехал желтый автомобиль (неизвестной марки), Марк очнулся, резко вскочил.
-Вот и такси, - произнес Малевич. – Счастливой дороги.
Он вошел в квартиру, послышалось «скатертью» и какое-то матерное слово, после которого заплакал ребенок (у него двое – один совсем маленький) и снова матерное слово с крепким шлепком.
-Это вам что ли на угол…? – прозвучал сонный голос, называя его точный адрес.
-Да, точно, - сказал Марк и подумал, – И почему я забыл?
Волга (точно волга) проехала по старым кварталам, и через пять минут остановились.
-Все? – спросил он, до конца не веря, что они приехали.
-Для тебя да, - ответил таксист, - а у меня только день начинается.
Он вышел из машины (заплатив остаточной купюрой), подошел к подъезду, сорвал объявление об отключении горячей воды, под толщей других видневшееся с самого лета, открыл дверь, поднялся по лестнице, присел на третьем, четвертом, послушал, что делается на пятом (там спали) и подошел к двери, аккуратно постучал. Открыла жена. Она ничего не спросила. Он снял обувь, прошел в комнату и упал. Через минуту он спал. Он слышал, как вокруг него кто-то вьется, но он спал, смешивая реальное с вымыслом, а последнее со сном.
Пятница 13:08
Марк очнулся, открыл глаза и увидел кусок отклеенных обоев. Потолок был как-будто слишком близко над ним, словно упирался в него. Он прикоснулся к голове – что с ней, она была чужой, инородной, поверх есть еще оболочка и еще, что мешало воспринимать происходящее естественно. Да, а что происходит? Вторая рука не слушалась. Он попытался двинуть еще раз…это как понимать.
-Наручники, что за ересь? Какая глупость? Я что заложник? Не понимаю. Надо прислушаться. Едут машины, кричат птицы, да, да, я слышу…проезжает машина, и не одна, их много – одна останавливается, другая проезжает не останавливаясь, кто-то выходит из нее, цокает каблуками, разговаривает о какой-то ерунде «как дела, здоровье, купил ли он себе мотик» - не та, другая, другая…то, что поближе – чихнул сосед, нет все не то….на кухне жарится – трещат на масле то ли картошка, то ли яичница, а запах…о, как болит голова, не мозги ли мои жарятся на той сковородке. Надо крикнуть. Точно. Эй, - воскликнул он.
В дверях появился Роберт, его сын. Он был в пижаме, в той самой в какой всегда ходит (такой домашний и прежний), в руках держал несколько листков и карандашей. Он застенчиво улыбался, словно все подстроено было именно им, и он не знал, как воспримет отец – похвалит или поругает.
-Может быть, ты мне сможешь все объяснить? – спросил Марк, максимально натянув затворническую руку. Кровать была тяжелая и будь другая – поехала бы по всей комнате вместе с прирученным человеком. Чтобы не выглядеть очень жалко, заключенный сел на кровать и прикрыл несвободную руку свободной.
-Это ты, - сказал Роберт, показывая на расстояние свой первый рисунок. Это был большой зеленый человек. – Ты в зеленой стране. А это ты с другими зелеными людьми.
-Я тебя спрашиваю, - настаивал Марк. – Почему я в наручниках? Откуда у нас они? Помнится, у нас в арсенале только молоток и стамеска. Они какие-то очень настоящие. Если это игра, то я сдаюсь…
-Папа так надо, - прошептал Роберт, - ты не волнуйся, не думай об этой, лучше посмотри на еще один рисунок. Это мы у тебя в гостях, в твоем зеленом мире.
Марк не удержался и дернулся к сыну и ему удалось ударить по пачке нарисованной абстракции – листы взвились в воздух и стали плавно оседать в комнате, занимая место на полу, кровати, по ней, стуле.
-Зачем? – крикнул сын. – Я хотел тебе рассказать о том, где ты бываешь.
-Что? – переспросил Марк. – Ты-то откуда знаешь? Я не намерен сидеть как вор, убийца, психопат какой-то. Зачем вы меня так не любите.
-Дорогой, тебе станет лучше, - вошла Ольга.
-Ага, - воскликнул Марк и бросился к ней, металлическое основание больно врезалось в руку, задев кость, которая нервным эхом пустилась по случайной траектории, нарисовав на лице гримасу боли и недовольства. Роберт быстро пробежал через комнату, Ольга вцепилась в руку, свой большой палец, мусоля солоноватую кожу (волнуясь за сына, который в отличие от матери ничего не боялся – действительно веря, что это игра). Мальчик подобрал лежащие картины, отряхнул их от несуществующей пыли, посмотрел внимательно на каждую в отдельности, рассматривая линии, падение света и сопоставляя в голове желаемое с тем, что получилось, затем хитро посмотрел на отца и побежал к матери, через нее, из комнаты, приговаривая «а я знаю, я знаю».
Жена повернулась, проводила глазами сына, убедилась, что он идет туда, куда она думает и вернулась глазами в комнату с недовольным мужчиной. Она молчала. Марк вспомнил ситуацию, когда она молча легла рядом и ничего не говорила. Как его это настораживало? И сейчас она молчит, ждет чего-то или напротив ничего не ждет, только смотрит на него, но так пусто, как на голую стену, на пустую улицу, где ничего не происходит и не может произойти, равнодушно, немного устало, отвлекаясь каждый раз из-за звуков за окном, за стеной у соседей и сына.
Сосед снова чихнул, Роберт напевал что-то неуловимое, на улице шел дождь (надо же, как кстати). Можно было провести в этом безмолвии очень долго. В их жизни были разные практики – от часа до месяца, но они были более мягкими, без наручников и вызова скорой с неприятным диагнозом. Ольга смотрела сквозь него, на стену, где висел семейный оберег – двенадцать маленьких ведерок на одной системе координат, большое многоступенчатое коромысло, символ гармонии и благополучия. В ее глаза была грусть или все же пустота?
Сосед издал очередной залп носом, и Марк не выдержал:
-Я хочу быть свободен.
Ольга лениво посмотрела на него и ничего не сказала. Она просто поменяла ногу, отвернулась от стены и стала смотреть в окно, находясь на защитном расстоянии (чтобы он не мог дотянуться) от Марка.
-Ах так!? – воскликнул заключенный к кровати. - Теперь ты меня не слышишь? Великолепно. Да, конечно, так проще. Быть глухонемой ко мне - вернейший способ. Зачем же ты здесь? Ко мне и входить не надо. Нужно быть и слепой ко мне, тогда будет полный порядок.
Женщина не стала отвечать на его капризы, она просто подошла к нему, поцеловала в лоб (?) и вышла из комнаты, крепко прикрыв дверь. Марк замер и сидел неподвижно некоторое время, пока не услышал, как Ольга говорит с сыном о понедельнике, о собрании, о форме, которую он носит, о девочке, которая ему нравится. Все слова сливались в бесконечный гул и большинство из этого шума, Марк сам додумывал, превращая невнятные частицы в полнее сдобренные смыслом слова. О космических пришельцах, о хорошей музыке…
-Я тоже хочу, чтобы со мною поговорили о понедельнике, - нервно всхлипывал Марк, - о музыке.
Гул продолжался, и теперь соседи стали говорить о нем. Они живо обсуждали его, и казалось, что весь двор собрался там. Выступали все без исключения. Говорили и неприятное, были и лестные фразы, но слова, что он пугает детей встревали к положительным и создавали неразбериху. В голове строились целые небоскребы словосочетаний и кажется, что рухнет все в одночасье, например…сейчас? И внезапно гул прекратился, словно добрый человек (спасибо, кто бы ты ни был) дернул большую ручку рубильника и заглушил невнятные фразы простой тишиной, в которой не надо ничего словообразовывать.
Но и в этой тишине, продолжали вылупляться фразы, гонимые сейчас не из потустороннего мира – соседей, улицы, детской, а из внутренней комнатки (на цокольном этаже человеческого я), понурые, но более верные, нежели недавние:
- Как же выпутаться из этой западни? Мозг, думай. Ты же умеешь. Как выпутаться из этого клубка? Молиться богу? Рвать и метать? Есть несколько видов людей. Будь я психом (к коим меня некоторые и причисляют), я наверно отгрыз бы себе руку, как волк отгрызает себе лапу, пытаясь вырваться из капкана (сколько плача при этом). Нет, я этого не смогу сделать – с детства не переношу боль. В детстве Полкан, наш дворовый пес в деревне отморозил лапу, и мне пришло собственноручно отрезать безжизненный кусок волос, хрящей и мяса. Он по-настоящему плакал. Это был не обычный вой, это был настоящий плач ребенка, женщины…Спокойный будет ждать, потихонечку увядать и постепенно замирать в неподвижности (это я о смерти), вкушать ароматы чужих, а не своих радостей и подчиняться не своим внутренним позывам, а…все для них, тех, кто организовал всю эту постановку. А если же быть как все? Нонсенс. Просто не быть таким, каким я могу быть. Бред, но смысл в этом очевиден. Он на грани внутреннего чувства, он неощутим, не объемен, но есть точно. Но что делать при этом? Не буду же я молиться. Я никогда этого не делал и вряд ли что меня заставит. Был тут один, который хотел заставить это сделать, превращенный в собаку. Но был у меня и другой, похожий на охранника на кладбище. Были и третий, и четвертый и пятый – все в последние дни в огромном количестве…в голове такая муть…перед мной ряды этих псевдобогов, стоят, как на кастинг на съемки фильма. Я их принимаю, выслушиваю, зачем? Они показываю мне свои способности, как они умеют творить добро…и жена с сыном тоже из какого-то актерского агентства облачились в эти ангельские шкуры, изображают из себя дуэт – преподобные спасают потерявшего себя. Браво, вы отлично подготовились, только почему меня тошнит от всего этого…да потому что здесь пахнет враньем, оно просачивается из ваших ушей, из стен, из книг, если сильнее надавить. Кажется, что вся кровать составлена и слов, буквы которого составляют слова со смысловой нагрузкой «ложь, фальшь».
Марк смотрел на окно и понимал, что ценность свободы осознается в момент отсутствия оной. Внезапно он увидел летящий по небу крест, тот направлялся налево, на градусов сорок пять вверх. Крест, который кружит перед глазами, это уже слишком. Но если он очень настаивает, то я конечно могу. Что для этого нужно, я же ничего не знаю. Поднять руки к лицу, скрестить, так сперва поднять, а уже потом, неудобно то как.
Марк пытался соединить ладони, для этого ему пришлось вернуться в лежачее состояние, посмотрел на окно, словно там был видимый подстрочник. Вместо креста он увидел самолет.
-Нужно сделать попытку и ты на свободе,- уверенно сказал он. – У меня не такая широкая кость, я думаю, у меня получится. Стоит попытаться, еще и еще.
Рука елозила в стальном кольце и пыталась пролезть наружу. В небе креста (точнее самолета) уже не было, осталась только белая кефирного цвета пенка на траектории его полета.
-Я не намерен лежать здесь и терпеть эти издевательства, - шептал он, - люди летают, оставляют кефирные пенки в воздухе, а я здесь, страшно хочу в туалет и да черт с ним, потерплю, но терпеть такое унижение – это выше моих сил.
Стена рисовала на стене солнечные блики – они были свободны. Наверное, именно от них убегала та самая девочка с запахом пойла и мыла. Он думал, если от них убегают люди ночные, то они сами убегают от кого-нибудь или они не знают что такое бегать. Ночь – для убежавших, день – для бегущих за…Рука застыла в самом трудном промежутке, кожа стала стягиваться, казалось сейчас она сойдет целиком.
Ага, - крикнул он и это значило, что попытка увенчалась успехом. – проходит! Неужто я так похудел. Да, в посдедние дни кроме крепких напитков ничего, даже традиционныхй хот-дог не употреблялся.
Он был свободен. Он попытался снять второй наручник, но как он не пытался, у него не вышло (видимо все силы ушли на первый). Он взял со стола скотч, обмотал второй по руке (чтобы тот не болтался), переодел одежду (его даже не переодели), она была еще немного сырая, одел старые джинсы (одеваемые им в юношеские годы), рубашку красного цвета (любимая в юности, называемая им цыганской), французскую куртку черного цвета с петушком (эмблема).
На кухне пропело радио. Часовая отбивка. Сколько сейчас. На улице хмуро и вряд ли можно понять по небу. Хотя летевший крест был виден (а среди туч он вряд ли показался) – наверное нашел лазейку или обладая распыляющим эффектом прошел вперед.
-Полдень? – подумал он и стал судорожно искать хоть какой-то источник времени. Комната была не оборудована временными приборами. Время остановилось. Оно замерло в этой комнате. Казалось, что здесь постоянно все стоит на месте, за окном льет дождь и непрерывно доносятся звуки. - А что если уже вечер. Хочется ужасно есть. Да, мне нужно отсюда выбраться.
Он подошел к двери. На столе лежал сморщенный кусочек яблока. Марк его не съел, а проглотил в один присест, нашел одинокую половинку арахиса, разжевал и нестерпимо захотел выбежать на кухню, крикнуть « я жрать хочу», смести все из своего холодильника и с чувством удовлетворения лететь с этой гауптвахты…лететь…это мысль. Он подошел к окну, открыл дверь на балконе вышел, посмотрел вниз, оценил высоту и понял, что для полета (так называемого конечно, а если правда, то просто побега) нужно будет длинную простынь, и потихонечку, неторопливо никого не беспокоя, но разве получиться не беспокоить. Соседи обязательно поднимут крик, - подумал Марк, - и пока моя толща будет пикировать вниз, у подъезда встретит целая бригада знакомых лиц во главе с Карягой (как еще). – Поэтому лучше традиционно по лестнице. Очень тихо. Ольга с Робертом, они думают, что я пригвожден к кровати, поэтому не волнуются.
Марк осторожно открыл самую скрипучую дверь на свете и осторожно вышел. Было тихо. Он прислушался и ничего не услышал.
-Они тоже прислушались? – подумал он. Такая тишина бывает в двух случаях – при отсутствии шума натурально и искусственно (затаились, словно что-то услышали). Поэтому он застыл около двери, напрягая все до единого мускула, особенно ноги и продолжал внимать каждому шороху. На кухне говорили. С паузами, как обычно происходит на кухне во время чаепития – не безостановочный говор, а медленный обрывочный, вприкуску к чаю.
Марк сделал шаг, его тело хрустнуло так ему показалось, отчего закружилась голова и возникло ощущение, что он сейчас рухнет, потом второй – уже проще, третий…остался шаг до важного перекрестка.
-Мама, мне хочется нарисовать папу в большой машине, - говорил Роберт. – Я не знаю, как она называется, но она особенная. На нее учатся не в обычной автошколе, а в другой, не похожей на все.
-Не нужно слишком много фантазировать, - сказала Ольга. – Это ни к чему хорошему не приводит.
Аромат чая с бергамотом и хрустящие вафли. Звуки подсказали беглецу названия. Он был голоден и только начинал думать о еде, как подкашивались ноги и немного мутило.
-Ты хочешь сказать, что папа…- возмущенно сказал Роберт. – он ребенок? Как я? И это ему может помешать. Я не согласен.
-Сейчас, - подумал Марк. Он рванул через важный перекресток, оказался у двери, перевел дух, как услышал:
-Мне нужно кое-что сделать.
-Не сейчас, - подумал Марк, но было уже поздно ребенок шел на встречу с отцом, на незапланированную встречу. Он так удачно миновал важный отрезок, но выбежал сын и был действительно обескуражен.
Он застыл в прихожей. Роберт сделал большие глаза, он завертел головой, открыл рот (для чего), Марк прижимал указательный палец к губам, но как бы он не старался, сын не выдержал.
-Ма, - крикнул он. Это у него вырвалось, он не знал как среагировать – что будет правильнее, трудно сохранить нейтралитет, когда ты – ребенок.
-Тихо, Роберт, не выдавай меня, - говорил Марк губами, но в большей степени глазами и съеженным телом.
-Что такое, мальчик мой? – спросила Ольга.
-Я сейчас, - замямлил сын. – Мне нужно. Он пробежал в комнату.
-Что же он там делает? – донимало Марка. Ольга сейчас встанет и пройдет через прихожую и заметит меня. Здесь и спрятаться негде. Разве что под плащом. Я видел подобное в старых фильмах. В основном, в комедиях. Надо попробовать. На всякий случай.
Только Марк попытался спрятаться под плащ и даже поджал одну ногу (он бы поджал и вторую, но…), как послышалась музыка…это был Синатра. «Странники в ночи». Он знал или случайно выбрал эту мелодию.
-Проверь мое домашнее задание, - сказал сын в тот самый момент, когда Марк открывал дверь.
-А что вам сегодня задавали? – спросила Ольга.
-Построить макет дома, в котором ты живешь. – ответил мальчик. - Да, мама, что такое макет?
-Это копия настоящего, - ответила женщина. – А зачем ты включил музыку?
-Музыка мне помогает настроиться, - сказал Роберт.
- Весь в отца, - грустно сказала женщина. – Ладно, в конце концов и он будет рад.
Марк закрыл дверь (Ольга не могла слышать, спасибо музыке и сыну), выскочил на улицу. Попасться в который раз и снова сбежать. Но что делать? Ради того, чтобы побыть дома, пусть самую малость – это того стоило. На улице стоял незнакомец. Он курил и кого-то поджидал. На вопрос который час, мужчина ответил, что вечер, около шести, и Марк направился на нужное место, ускоряя шаг, потому что до этой точки нужно было ехать.
Пятница 18.00
Это здание было одно из самых высоких. Стиль – хай-тек, купол упирается в небо, напоминающий трамплин. Сплошь состоящее из одинаковых по форме и цвету пластинок – окон, казавшийся пчелиным ульем и, когда открывалось одно окно, то здание становилось беззубым, если же несколько – веснушчатым, много – раненным. Для того, чтобы осуществить мечту, Марк когда-то штудировал не одну энциклопедию, четко отслеживал планы строительств (очень надо было), но так как строительство не стоит на месте и, кроме одних высоток появлялись другие, он, конечно, мог и пропустить.. По последним данным это было здание банка, в центре города.
В детстве он рисовал все высокие здания, которые были в округе. Сперва дом в девять этажей ему казался самым большим какой может быть. Он подходил к нему, поднимал голову и смотрел наверх – ух, до головокружения, потом поднимался на крышу и смотрел вниз, но что странно – сверху голова не кружилась. Появлялось здание в двенадцать этажей, шел к нему, совершал те же манипуляции (вверх-вниз), ставил на крыше покоренного здания флажок или что-нибудь приметное – привязывал ленточку, что-то писал памятное краской, чтобы осталось надолго, имея возможность после прийти и как бы в знак доказательства своей девушке, друзьям, что он был здесь и преодолел. А если этот самый знак будет виден издалека (чтобы показать человеку, который не осмелится подняться наверх или в тот момент выход на крышу будет закрыт), тогда число узнавших об этом увеличиться. Появлялся пятнадцатиэтажный дом, двадцати, тридцати…но это все прекратилось – попытки найти самое высокое здание и, главное, показать его кому-то (это очень важно). Началась другая жизнь – жизнь первого этажа.
-Я уж думал, нащ бравый герой передумал, - произнес Валентин. У него был бодрый вид, более отдохнувший чем у Марка, который не успел привести себя в порядок, разве что выспаться (кофе с бутербродами и душ не помешали бы). Ожидаемый был одет неподражаемо – казалось, что он идет на свидание (хотя это можно итак назвать – на свидание со своей мечтой) и одел по этому случаю свой самый лучший костюм. Костюм был 60-х годов – брюки без штрипок, опущенный низко на ботинки, рубашка с разрезом на пуговицах, со стоячим воротником и пиджак. В руке у него была спортивная сумка, из которой торчали свертки. Для того, чтобы осуществить детскую мечту, нужно взять спортивную сумку набить ее полиэтиленовыми свертками – с этих слов начинался рецепт желаний от Валентина.
-С чего бы? – спросил Марк. - У меня, конечно, были некоторые препятствия, но я их преодолел.
Валентин стал вынимать таинственные свертки (их оказалось два), распаковал один, сняв полиэтилен и дал Марку какие-то штаны и куртку синего цвета. Он сделал это молча, распотрошил второй сверток и стал демонстративно снимать с себя костюм и одевать робу с неприятным крахмальным запахом. Все это происходило за деревом, которое своей редкой, очень откровенной красно-желтой листвой прикрывало их негу и стендом, на котором гласила надпись «новости юго-западного района». Марк застыл с одеждой в руках в недоумении.
-Одевай, - сказал Валентин, посвистывая, потом воскликнул «ой» (свистящий предрассудок) и продолжил перевоплощаться.
-Для чего это? - спросил обескураженный.
-А как ты собираешься войти в это заведение? – спросил компаньон. - Через стену? Или думаешь, что лучший способ найти подход – это чистокровное признание? Давай, интересно посмотреть на это шоу.
-Не знаю, - ответил Марк. Он еще не отошел от ночных происшествий и, казалось, что за ним следит какой-то человек, который не дает возможности ему передохнуть и только Марк собирается присесть, как появляется очередной гвоздь, кнопка или напильник и начинают играть в четыре руки назойливые ритмы.
-Я знаю, - твердо сказал Валентин. – Разве этого не достаточно? Когда хотя бы один из войска уверен в победе, то шансы есть. Тем более, когда войско состоит из дуэта, половина солдат оптимисты. Как минимум.
-А я нет, - произнес растеряно Марк. Он тяжело вздохнул, оценил пространство, где они находятся, сделал привычное вверх (без низа), закачал головой все сильнее и сильнее, – Мне кажется, что у нас ничего не получится. Ты посмотри на это здание, на охрану с собаками и оружием. Вокруг машины выше нашего роста, да и охрана – бегемотообразная. Это пустая затея.
Охранники действительно были напряжены. Он всматривались в новоявленных рабочих, о чем-то говорили в рацию, не дыша, медленно передвигались по объекту, как человек потерявший монету и если курили, то становились против ветра (чтобы дым оставался позади). Собаки, которые были недалеко на привязи, зорко смотрели за людьми и ждали знакомых слов команды.
-Ты что передумал? – спросил неунывающий друг по мечтам. Он спросил это с таким сожалением и даже обидой, что, казалось, сейчас сделает что-то резкое – ударит, топнет, сломает дерево, завалит охранника и будет похож на Самсона, раздирающий пасть льву (в данном случае собаке).
-Может быть, - кротко ответил Марк. – Ты посмотри. Мне кажется, что этот квадрат нас уже изучил и понимает, что мы не…
-Не смей этого делать! – воскликнул Валентин. – Сегодня хороший день. Немного лил дождь, сейчас небо становится чистым и не менее чистыми становятся наши мысли. То, что мы с тобой затеяли – не подвиг, не страшный грех, мы с тобой берем то, что нам принадлежит. Потому что мечта – это то, что тебе принадлежит.
-Блин, - воскликнул Марк и как оказалось про себя, - проповедник блин. Но хороший проповедник. Вот кому надо быть на моем месте. Он бы живо всех на место поставил, правда дочку слушается. Но то дочка. У меня нет дочки. Дочь – это совершенно другое дело.
Они смело направились внутрь, уверенные и непоколебимые, поэтому на вопрос, куда они направляются, не задумываясь, ответили:
-Мыть стекла. На пятый этаж.
-Проходите, - сказал один из охранников. Их было трое. Как обычно смешанный контингент – ответственный, комик и пофигист. Первый дотошный, второй не пропускает, потому что ему скучно и проходящие – они помогут - развеять скуку, третьему – все равно, он думает о чем-то постороннем.
-Почему не днем? – спросил дотошный. Он пристально смотрел то на одного, то на другого, скептически сравнивал костюм дневной смены, находил несоответствие, морщил лоб.
-Мы вечерняя смена, - ответил Марк, и Валентин уверенно добавил, - днем были на другом объекте.
-Проходите, - твердо сказал охранник. - Только распишитесь.
Первым подошел Валентин, расписался левой рукой, за ним последовал Марк и поставил отметку о посещении (не долго думая). Охранники (все трое) смотрели на них, как на музейные экспонаты, самостоятельно пришедшие в музей на свои места.
-Погодите, а вы не знаете на шестом этаже пышногрудую девчонку? – спросил комик. - Она клерк в турфирме. Вы же окна моете? Так. Наверное, можете в любое окно подсмотреть?
-Нет, не знаем, - пожал плечами Марк.
-Как же? А девчонок из рекламного агентства? – не унимался парень с широченными плечами и улыбкой. - Я знаю, что у них есть комнатка с окошком. Их точно видели. Расскажите как они из себя?
-Нет, - ответил Валентин. – Мы не видели.
Возникла пауза. Комик разочаровался, надул губы, не верил или подыскивал еще вопрос, но пока он не шел, «рабочие» стояли, и турникет не открывался (чего они хотят, троглодиты).
-Хотя, видели, - неожиданно воскликнул Марк, всплеснул руками, одной шлепнул себя по лбу. – Только не девушек, а мужчин. Да, мужиков видели обнаженных. Хочешь, расскажу?
-А, точно, - поддержал его компаньон. – Они собрались в комнате отдыха, пили пиво и ходили все при параде – гарцевали голыми ягодицами и болтали…своими причиндалами.
-Проходите, - нервно крикнул комик и нажал на нужную кнопку. Вертушка разблокировалась и «мойщики» прошли. - Что делается, - доносилось до них, - все меньше мужиков, которые хотят поговорить о бабах.
Это здание и изнутри имело серый металлический цвет и только неоновые рекламы и искусственные цветы по коридору напоминали о том, что в жизни есть и другие цвета, помимо холодных.
- Я расписался Горбачев, - сказал Марк вполголоса.
-А я Солженицын, - ответил Валентин, и оба злорадно улыбнулись. Видели бы их трио на проходной, которые уже к тому времени обрабатывали следующий экземпляр – мужчину, говорившего о том, что ему надо на пятнадцатый этаж, к начальнику, фирму не знает, телефона тоже.
- Да, друзья, - сказал молодой старик, и услышал, как один их охраны (самый меланхоличный) сказал, что надо проверить этих мойщиков окон.
Они прошли к лифту, дождались пока он приедет, набились в него совместно с другими и поехали вверх, попеременно выпуская то женщину, с цветком, то мужчину с ужасным одеколоном (наверное очень дорогим), то девушку с кипой свежеотксеренных копий и наконец остались одни. Выход на крышу был открыт. Казалось, что это нормально в таком месте, когда на крыше прогуливается сотрудник (не в парке – признак дурного тона, да и места не так много) и пьет пепси, читает электронную книгу, заключает сделку по телефону.
Они поднялись по вертикальной лестнице, выглянули, и не найдя никого из людей, (только птицы, кошка высматривала одинокого пернатого), вышли на крышу. Ветер, ни единого листочка (какое дерево сможет дорасти до такой высоты) и невозможная тишина (не каждый звук долетал до сюда). Хлопнул люк.
-Ты нас закрыл здесь? – испуганно спросил Марк и подбежал к нему, попытался открыть, но у него ничего не выходило. – Зачем ты это сделал? Как ты собираешься вернуться обратно?
-Не волнуйся, - ответил Валентин. – Положись на меня.
Марк доверился ему. Странно, но его «друг» был их тех, кто не бросает слов на ветер и понятие дружба для него значимое, еще то старомодное понятие, когда «если с другом вышел в путь и дорога лучше, и что мне снег, зной, проливной дождь».
-А как здесь хорошо, - сказал Марк, но Валентин его перебил (реакция была непредсказуемой):
-Черт! Это самое высокое место, которое когда я либо видел… да отсюда же все высотки видать. Раз, два, три…четыре…вижу, вижу.
Он прыгал как маленький ребенок, резвился и пусть эта была мечта Марка и он прыгал по декорациям этой задумки, как по своей, смеялся, брызгал слюной, вторил «черт», несколько раз хотел плюнуть, но останавливался в нерешительности.
-Не кричи так, нам еще отсюда ручейки пускать, - произнес Марк. Валентин подпрыгнул – его волосы взметнулись вверх, он стал походить на влюбленного юношу (внешность была подходящей). Он продолжал восхищаться местом, где находился:
-Восторг. Во сто раз лучше чем на земле.
И в доказательство своих слов, он вновь подпрыгнул, волосы взвились пущенной кометой, и эмоциональная волна была подхвачена Марком, который тоже не мог оставаться спокойным долгое время.
- Как тебе пришла в голову мысль с этими карнавальными костюмами? – спросил он.
-Моя деятельность так или иначе связана с людьми, - ответил Валентин. - Я могу достать любой костюм. Будь то уборщик, костюм аборигена. Легко. Иначе самодельные костюмы с красным носом не лучший вариант.
В небе парили голуби. Делали кренделя, пике – наслаждались полетом в полную. Внизу ехали машины, шли торопыжки люди, а они в небе совершали обычный полет, что для человека находящегося внизу настоящее безумство.
-Ура! Мы как голуби…в хорошем понимании этого слова, - крикнул Валентин и Марк дополнил. – Мы больше чем голуби, мы умудренные жизнью, мы ракеты, пущенные с одной целью. Вертикально вверх.
Два человека стояли на крыше на одном из самых высоких зданий города и испытывали восторг по эмоциям приближенный к сексу
-Начнем, - предложил молодой старик.
-Не хочется, - ответил Марк.
-А мне как раз наоборот, - ответил Валентин. - Но я могу тебя подождать. Все же твое желание и тебе вести первым. Это будет правильно.
-Надо же я здесь, а мне…и такая красота – все равно, что делать это в музее, - неожиданно сказал Марк
-Знаешь, нужно найти такое место – объект, на который не будет жалко совершить этот грех, - ответил Валентин (ну конечно, у него всегда есть ответ на нужный вопрос).
Они прошли шаг за шагом, минуя улицу, стоянку, парк с читающими и перекусывающими людьми и наконец остановились на очень нелицеприятной точке – переулок, откуда выходил мусорщик, оттуда вытекала пенистая жидкость и какой-то пар (наверняка с неприятным запахом)
-Ну, - торопил его Валентин.
-Еще не так сильно хочется, - грустно произнес Марк.
-Подожди, сейчас замерзнешь, тогда… - предупредил его «друг».
Скрипнул люк и…оттуда показались трио из охранников. Они неуклюже вылезли из люка, который был им узок в плечах, да и всем теле. Они увидели эту картину – два человека в расстегнутыми ширинками на краю поднебесного здания, почти с неба готовы оросить землю.
-Стоять, - крикнул дотошный, тяжело дыша.
-Мойщики, чтоб вас, - крикнул спокойный (он видно копил свою энергию именно для таких случаев).
-Я же их сразу отпускать не хотел, - говорил взахлеб комик. - Не знают они…да разве можно пропустить. Смысл в работе исчезает.
-Давай, давай же, - крикнул Валентин. Марк расстегнул молнию (точнее сделал это повторно и этот металлический звук сподвиг его на дальнейшие действия) , «друг» тоже не медлил и две синхронные струйки радугой нарисовались в сумраке.
-Что они делают? – спросил комик.
-Моют окна, - ответил спокойный.
-Странный способ, - промолвил смешливый охранник.
-Крути их, разговорились, - громко сказал дотошный.
Охрана бросилась на писающий дуэт.
-Я к ним не подойду, пока они…не закончат, - сказал первый охранник (комик наверное представил как они схватят одного с фонтаном, другого, с той ж проблемой и поведут вниз, а они не закончат и возможно прекратят только внизу)
-Пусть закончат, - согласился дотошный, предварительно подумав. –Заканчивайте и на выход. Только не смейте делать глупостей, - потом снова подумал и добавил, - больше, чем эта.
Компаньоны по мечтам стояли на крыше высоченного здания и пускали ручьи вниз. Был ветер, и большее количество «осадков» попадало на окна, уносилось с ветром в неизвестные края, например проходящему прохожему который неожиданно почувствует, как что-то капнуло, он поднимет голову, пожмет плечами и пойдет дальше. Пожмут плечами десятки людей, но все пойдут дальше.
-Я почти закончил, - сказал Марк.
-Я еще нет, - произнес Валентин. – Не слишком торопись, - следующие слова он сказал тише прежних, - Видишь веревка точит из кармана?
-Да,– ответил друг по счастью (или нет).
-Хватай ее, - сказал Валентин. - Да не сейчас. Как только закончишь.
-И что? – не понял Марк.
- На конце веревки крюк, цепляй его за основание и…
-Как? – переспросил компаньон.
-Я все продумал, - сказал Валентин, застегивая штаны.
-Ты боишься высоты? – спросил он
-Немного, - дрожащим голосом сказал Марк и почувствовал, как в его руках оказался конец веревки, а его ноги не желая того, сами идут (он его подталкивал).
-Ничего, я тоже, - ответил «друг», когда веревка была сдобрена безопасным узлом и Теперь на раз-два…
-Я не буду прыгать, - сказал Марк. Он посмотрел вниз и увидел множество точек, зная, что это люди, сверху они напоминали микробов, беспорядочно снующих из стороны в сторону, черточки – это машины, зеркала на асфальте – лужицы и эта попытка спуститься ему казалась безумной – все равно, что взлететь на ту же высоту. С ним было в порядке, голова не кружилась (как и раньше), только внутренне беспокойство и неуверенность.
Охрана стояла в настороженной позе и была готова ринуться в любое мгновение. Они рассредоточились – дотошный стоял у люка, точнее встал на него и другого выхода здесь не наблюдалось, двое других стояли по сторонам, в случае побега направо или налево.
-Надо, - процедил Валентин. Он делал вид, что долго возится с молнией на робе (собственно со стороны они оба этим занимались) - Вот эти люди, они сейчас побегут и будут выхватывать на бегу пушки, нехорошие. Они из тех, кто не мечтает.
И Марк прыгнул. На полтора метра, потом еще на два, веревка удлинялась, оставив свой металлический якорек на крыше, на которой стояли рядком удивленные физиономии с речами «как же они? во, дают, дураки».
-А, боже, - кричал Марк. Земля приближалась, а небо отдалялось.
-Про бога вспомнил, - вторил Валентин. - Он всегда приходит в голову в самые неожиданные моменты.
Они оказались на земле. Перед ними стояла «волга» (эту марку нельзя было забыть).
-Ты и машину подготовил? – спросил Марк.
-Да, черт подери, я готовился, - ответил компаньон. - А ты чем занимался у себя дома?
-Честно? – спросил «друг».
-Попробуй только соврать, - пригрозил кулаком друг.
-Я…я был прикован к кровати, - сказал Марк. - Мне пришлось вырваться, при этом подговорить сына.
-То-то и видно, - вздохнул Валентин и почти не слышно, - что делается, что делается.
Он подбежал к кустам, взял спортивную сумку, убедился, что содержимое в ней не изменилось и вернулся к такси.
Волга ехала к зданию очередного банка.
-А почему мы не могли остановиться на этом банке, где мы были? – спросил Марк.
-Крупный, - ответил компаньон. – Да и это не тот, о котором я мечтал.
Он вытащил из сумки черные маски и оружие.
-Это то, о чем я думаю, - спросил Марк.
-Не знаю, о чем ты сейчас думаешь, - улыбнулся Валентин, - но эти маски помогут нам сделать вес идеально. А оружие оно все равно ненастоящее. Просто отличная бутафория.
-Идеально – это когда невидимки грабят невидимый банк с не менее невидимыми деньгами, - сказал Марк.
-Значит у нас полуидеальное ограбление, - задорно сказал компаньон, - здесь только мы думаем, а до всех остальных нам…уже сделали. В два ручья.
Маски были одеты.
-Ждите, маэстро, - сказал Валентин и открыл дверцу авто. – За мной, напарник.
Марк вздохнул, посмотрел на место, где он сидел и все казалось таким нереальным (пока они ехали), хотел выйти, взглянул на водителя (у него были очки и он нервно жевал жвачку), вышел и шепотом спросил у Валентина:
-Он с нами заодно?
-Да, это мой брат, - спокойно сказал тот.
- Шурик, - сказал водитель.
-Марик, - почему то назвал он свое имя в уменьшительно-ласкательном, как может звать только мама и любимая женщина.
Они подбежали к стеклянной двери банка, прокручивая в голове сценарий простого ограбления – первым врывается Валентин, Марк за ним, и повторяет за ним все в точности и слушается его (тот будет направлять его).
Капли пота катились градом одна за другой (кран отвечающий за это обильное выделение был явно сорван). Он смотрел на прямоугольные двери и видел ту грань, черту, за которую сейчас переступит. Грань, после которой он не сможет жить спокойно, его будет мучить бессонница, совесть будет поднимать посреди ночи и направлять то в бар, то на балкон, то в отделение, чтобы чистосердечно признаться. И это, конечно, только в том случае, если их не поймают.
-Нет, - подумал Марк, - я не могу. Хватит. Достаточно. Хватит с меня выходок. Я вернусь домой, пусть меня сажают куда угодно. Я устал больше всего сопротивляться. Если так угодно судьбе, то рано или поздно все равно случиться, как бы я не поворачивался спиной. А Валентин может и сам сделать. Обидится, а что делать. Лучше пусть надуется, чем в тюрьму. Конечно, лучше.
Только он собирался сказать (ему стало так легко на сердце от этой мысли) и уже взял того за плечо, как Валентин, раскрутив моховик с гулом, взял Марка за плечо и подтолкнул (второй толчок) - то никак не ожидал, что окажется около входа, и какой-то слабо брезжащий свет ослепил его и за спиной звуки давили его, как пресс металл. Он зажмурил глаза, отвернулся, чувствовал, что его тянет, даже засасывает (в черную дыру) и он подобно марионетке сейчас сам себе не хозяин, он вверен другому.
-Банк закрыт, - внезапно услышал он. – Черт. Что будем делать? Ждать до понедельника?
-Да, - радостно воскликнул Марк и теперь он тянул Валентина за собой (кукла тянула кукловода).
Они вернулись в машину, нехотя садясь (конечно Марк только демонстрировал свое недовольство) и замерев – Валентину нужно было подумать.
-А что произошло? – начал Марк. Ему хотелось сказать что-нибудь бодрящее, доброе. – Мы не сделали этого, ну и что. Ведь, главное попытка. А то, что у нас не вышло, значит не судьба.
-Ты же не веришь, - рявкнул компаньон.
- Не верю, - монотонно повторил Марк. – Даже и не знаю. Мне кажется так, что все люди рождаются неверующими. С ними происходит нечто такое, испытание, что заставляет их изменить мнение.
-То есть в наш проступок вмешался всевышний, - нервно сказал Валентин. – Это он поставил мне подножку?
- Все что ни делается… - начал Марк.
-…все к богу, чтоб его… - сказал друг в сердцах. Он уткнулся в черный вязанный комочек и казалось заплакал, но когда поднял голову, стало ясно, что он смеется. – Тебе бог разрешил, а мне запретил. Где ж тут справедливость? Тебе дал пописать с банка, а мне – не позволил совершить задуманное.
Марк был спокоен. За последние часы, его карусельное состояние вернулось в исходное состояние покоя, и он теперь дышал не вздрагивая, как человек, за которым непрерывно преследуют. Перспектива оказаться дома или в больнице его не волновала. Он хотел уйти отсюда, от этой черты, которую он смог обойти и поверить в ту невнятную оболочку в небе, про которую написана самое толстое издание с тонкими как калька страницами, смог поверить в то, что мечты не могут существовать сами по себе. Их надо вынашивать, чтобы они подобно родившемуся младенцу, издали такой крик (конечно восторга и радости), что голова закружилась. А то, что он проделал – была ли мечтой? Нет. Так детской забавой. Нужно уметь разделять забавы от мечтаний. Он начал понимать, как это делается.
- Я так надеялся на эти деньги, - сказал Валентин. – На эти деньги я хотел купить старый «Форд» 87-го года выпуска, заправить по полной и поехать в Париж. Я давно мечтал погулять по Елисейским полям, забраться на Эйфелеву башню и крикнуть «знай наших», мне так хочется снять домик в Каннах, бунгало у леса и писать о моих похождениях.
-Так ты хочешь просто…писать? – спросил Марк.
-Ну да, точно, - ответил компаньон.
-Не путай, - полыхало в черепном пространстве, - правильно отделяй, - клокотало, как сердечная мышца во время бега.- то, что кажется правильным, может быть очередной ошибкой, которую надо просто сыгнорировать, всего то, не принимать за чистую монету, за которую при случае несоблюдения правил неискушения придется платить (дорого).
-Так зачем же тебе банк? – воскликнул Марк. – Ты же хочешь литературой заниматься. Для этого и в бар ходишь, чтобы искать материал для письма, Ты живешь и спрашиваешь, что мне делать, что мне делать, но сейчас ты мне ответил на этот вопрос. Все предельно просто – иди и пиши.
-Что так просто? – удивился компаньон. – Идти, взять ручку и буква за буквой. Неужто все так просто? Без дома, машины и Канн?
-Определись, чего ты хочешь больше, машину, бунгало в лесу или карьеру писателя? – друг спрашивал его настойчиво, уверенный в своих словах, которые были не просто теория.
- Быть как Хемингуэй, творить, гулять и произносить «прощай оружие» и «здравствуй, фиеста».
Таксист все это время сидел и не мешал живому общению на втором плане машины. У него было отведенное время, он как будто засек его и ждал когда эти двое ворвутся в банк, наведут стволы на людей, подождут пока им положат деньги в мешки для мусора и выбегут…вот тогда он повернет ключ и о, дорога, погоня и безумная встряска (правильно, сейчас немного о том, о чем мечтает водитель, что тоже лишь одна из промежуточных ненужных целей).
-Есть альтернатива, - произнес Марк. - Всегда есть.
-Что, например? – плаксиво спросил «друг». Он перестал смеяться и согласно детской присказке, готовился поплакать.
-Не знаю, - ответил Марк, - это может быть все, что угодно, - от купания в реке до запуска воздушного змея, от поедания пицц в немереном количестве до звонка в посольство Франции, чтобы выделили дом в Каннах для будущего известного писателя или…да мало ли.
-Да, я еще мечтал, правда, в детстве – уснуть на детской площадке. Чтобы проснуться и сразу качаться на каруселях.
-Заметано, - крикнул Марк. Темнело. Детская площадка, которую они нашли в соседнем дворе, была оккупирована двумя взрослыми. Они были очень голодны (особенно Марк), поэтому набрали сыры, колбасы, московские плюшки и розовый кефир и с удовольствием это поглощали под гаснущие огни в домах напротив. После этого они вытянулись на мягком песочке, устраиваясь по возможности удобнее.
-Волшебно, только неудобно, - эти слова были произнесены перед тем, как они укладывались и после того, как наступил новый день, не жаркий и капли с неба попадали на них, хоть и ночлег проходил под грибком.
Суббота 8:18
Шквальный ветер, - говорила баба Лена. Марк стоял и ее слушал. – Вчера, сегодня ночью тоже был, но говорят, некоторые районы обошел стороной. Обещают и сегодняшнюю ночь потрясти. Моя куля так чувствительна к таким погодам. Она у меня два раза прыгала на подоконник, пострадала календула в горшке, но это ничего, и лаяла таким жалобным голосом, словно звала кого-то. Она чувствительна к природе, я – к ней. Такой замкнутый круг получается. - Как ты, выглядишь устало. Может быть, зайдешь ко мне. Чаю выпьешь? У меня лучший во дворе чай.
Когда Марк проснулся на детской площадке, Валентина уже не было (не стал скрипеть на качелях, а может быть и стал, если те не скрипучие, хотя беззвучные качели во дворе – нонсенс). Он понимал, что больше не увидит старика и парня в одном лице. Они встретились, чтобы узнать много нового о себе. Валентин - о своей истинной цели, Марк - о том, что он не верил, потому что боялся признать это.
Тело болело от неудобного сна. Он не помнил, как добрался до дома (в этот раз он помнил адрес) и был остановлен бабой Леной, которая еще находясь под впечатлением от последней встречи с Марком, говорила с ним просто и непринужденно, с кем она наверное никогда так не делала.
-Почему все старые люди говорят, что у них самый лучший во дворе чай, самый лучший суп? – спросил он. - Все самое лучшее.
Вернулось прежнее состояние – та правда, не заискивающая перед трудностями, как рак пятившийся назад (все равно куда, только не в пасть горько-кислой свободе). Сейчас, то есть очень скоро он снова встретиться с непониманием, режущем то теплое, состояние, ту чистоту, которая стала роднить его с людьми, делать его другим человеком. Внутри появилась горечь (что они такое ели) – нет, это было больше чем горечь, она душила, вязкая, противная масса – прототип бытия, в котором он жил все это время. И что странно, чем дальше от этой массы, тем лучше, никто его не душит, дышится, смотрится, ощущается легко. Нет той тяжести. –Зачем я здесь, - подумал Марк
-Потому что они надеются, что другие тоже так скажут, - ответила баба Лена. – У нас, у ста-арых, соревнование вечное. Лучше, лучше, чуть хуже – уже неприятность.
-А другие говорят, потому что обидеть старого человека, - Марк заплакал. – им ничего не стоит.
Все вернулось. Марк еще немного сомневался, отпихивал от себя эту назойливую собачонку памяти, но она не отставала – кусала уже не только ногу, выискивая определенно кость, но и бедро, спину и скоро доберется до головы (так казалось, но процент уверенности было равен 90 процентам).
-Что с тобой? – взволнованно спросила соседка и уже собралась слушать, подбирая для этого более удобную позу (Марк был ее выше раза в два). - Расскажи.
-Не могу, - произнес он, тяжело вздохнул, плюнул в сторону, но неудачно (только разбрызгал), - прости.
Он посмотрел вдаль туда, где доминошники играли в очередную партию, туда, где на рынке ждали хороших покупателей, где Малевич ждал очередных подарков и определенно дождется, а студенты - хорошего преподавателя (вот это вопрос). Все ждали того, идеального человека. Он пожилой, умеет слушать и слышать, говорить и вторить. Он неподкупен, прост и добродушен.
Марк поднялся по лестнице, поднимаясь на второй этаж, слышал, как на первый поднимается молодая пара, громогласно вспоминая увиденный фильм. На четвертом он услышал, как на пятом открывается дверь лифта и едва он взошел на пятый этаж, дверь квартиры захлопнулась и на лестничной площадке он остался один. Он смотрел на дверь, которая служила защитой долгое время, укрывала в холод, прятала от ненужных сплетен, помогала сиротливым душам, коими иногда чувствовали себя сами живущие. Теперь она смотрела предателем на него и казалось проводит идентификацию, совершенно забыв о том, кто неоднократно врезал в нее ключ и обивал то кожей – сперва заменителем, потом – настоящей.
Дверь открыла Ольга. Казалось, она живет в прихожей в постоянной тревоге и ожидании, что придет участковый и сообщит о том, что ее муж попал под машину, утонул, свернул себе шею, прыгая с дерева (по последним данным, Малевич успел сообщить о его утреннем визите), но после этого он был дома живой и теперь никаких сведений, почти сутки, точнее вечер, ночь, утро.
-Вот… и… вы, - сказала Ольга, разделяя слова на целое предложение, позволяя слову дышать, прыгать до потолка и кружиться, кружиться в большом пространстве комнаты, а то и улицы.
Он смотрел на нее, повторяя очертания в памяти глаз – ему казалось что там сохранился другой образ (естественно более идеализированный), а тут – женщина, проведшая без сна не одну ночь, на витаминах и валериане почти двое суток, изменившийся облик – в порядке вещей.
-А я вас забыл, - прошептал Марк и нервно захихикал. –Ни лица, ни фигуры, ничего. Одно пустое ничто. А вы меня?
Ольга потрогала его сырую одежду, почувствовала аромат гнилости от пожухлых вчерашних листьев, которым была уготована участь быть сгоревшими или укрытыми на зиму в снег. Она не знала, что Марк ночевал на детской площадке и всю ночь укрывался то одним листом, то брал целый ворох и сыпал, обманывая себя тем, что они могут согреть.
-Ты где был? – спросила Ольга. В прихожую вышел Роберт. Марк снял ботинки, прошел на кухню, взял из кофетницы вафлю и хрустя прошел в ванную. – Ты мне не ответил, - настаивала женщина. Марк не ответил. Ему не хотелось отвечать. Ему казалось, что с помощью этих вопросов жена запутывая его, подлавливает на чем- то и старается завлечь в западню. Нет, буду молча, - решил он. – пока все не образуется. Молчание – верный друг, который никогда не изменит. Так говорил Конфуций. И был прав.
В зеркале стоял старый человек. Он не был похож на старика или стариком, хорошо сохранившимся. Он был седым, со складками на теле. У него дрожали руки и эта молодежная одежда нелепо смотрелась на его сморщенном теле.
Он включил воду, холодную, совсем немного горячей и встал под душ, не снимая одежды. Вода стала смачивать его и пока добралась до кожи проникла в джинсовую ткань, смочила все до последней складки – одежда набухла и стала тяжелой.
-Вот почему рыбы не носят одежды, - вспомнилась строчка и одно из достоинство рыб перешло к нему (конечно, безмолвие).
Он стянул с себя ворох одежды – она тяжело сходило, пузырились брюки, фонтанировал то из одной, то из другой складки, он ругал себя за эту непоследовательность (сперва снимаешь одежду, а потом под распылитель воды), и заплакал, только этот плач сухим и если бы не льющаяся вода, сложно было бы понять плачет он или просто хнычет. Его никто не видел – он не хотел показывать себя никому. Дверь закрыта на щеколду, и он может спокойно все обдумать. Журчала вода, за дверью что-то слышалось, кажется, барабанили в дверь, или соседи в стену – много звуков, слишком много.
Жена вошла в ванную (как ей это удалось), она была тоже одета в какой-то костюм (летний привычный – она в нем всегда ходила на пляж), шагнула в толщу воды, которая стала переливаться через край, окунулась с головой, вынырнула стала расчесывать волосы, словно его не было и только чье-то тело в ванной мешает ей свободно расположиться. Она приблизилась к нему, как можно ближе, и выставив вперед указательный палец с удлиненным ногтем, прошептала:
-И все же, где?
-В баре, - ответил Марк, отхаркивая воду (когда успел нахлебаться).
-Что делал? – она вела острым концом ногтя по окружности шеи, как палач отмеривающий место сечи.
-Нарушал заповеди, - ответил Марк. - Всю жизнь я читал лекции о том, как этого не делать и какая религия поможет этого не совершить…теперь сам творю, ты бы знала…Олечка.
-Всего одну жизнь, - сказала Ольга.
-Всего? – ударил он по воде со звуком бьющегося стекла. - Ты когда-нибудь читала лекции о том, как народ молиться?
-Я знаю все, что не знаешь ты, - ответила она. – Секрет идеальных отношений.
Она убрала ручное орудие и погрузила голову наполовину в массу мутной воды (от одежды), выглядывая из нее как крокодил.
-Дорогой, - сказала она (вышло очень смешно, так как рот был в воде), но что интересно, вышло членораздельно.
-Ты меня называешь, дорогой? – его это взбесило (не меньше). Сперва – в дурку, потом – наручники, и как будто ничего не случилось – дорогой. Тьфу. - Если ты вызовешь своих друзей, то я…я…я полечу вниз. Да, да, как тот пес…
-Какой пес? – не поняла она.
-А, ты ничего не помнишь, - ответил он. Он сам смутно понял откуда взялся пес, который каким-то образом оказался за окном. Был ли он живым или вымышленным, действующим лицом байки, рассказа, введенным персонажем, Марк не мог припомнить. Персонажей, прошедших за эти было так много, что они сливались в одно большое горланистое существо, противное на вид, постоянно рыгающее, пускающее газы и назойливое, как тысячи насекомых.
-Папа, - услышал он знакомый голос. Роберт вошел, подошел к отцу, взял его за руку и произнес:
-Ты совсем холодный.
-Уходите! – встал Марк. - Вы что думаете, я уже мертв? Да, мертвецы холодны. Они не двигаются и с ними легче разговаривать.
Роберт заплакал. Ольга опустилась в воду на уровень ниже и теперь только макушка голова с хвостом на самом верху (как у Чиполино) показывалась из мутной воды.
-Я не хочу, чтобы вы меня видели, - сказал Марк и надавил на выступающий хвост, пошли пузырьки, фыркающие звуки, сперва более крупные и отрывистые, потом один длинный, но пузырьки такие маленькие, как в чае с испорченным молоком.
Роберт перешагнул через ванную, забрался на подоконник и вылез в проем. В окне (откуда в ванной окно, когда его успели врезать) был вход.
-Роберт, - кричал Марк. – Ты где?
Никто не отвечал, но отдаленный звук мокрых ступней, шлепающих по кафелю доносился с игривым эхом. Марк оказался в темном коридоре. Он почувствовал запах дыма и мятных конфет, аромат сменился на апельсиновый и запах гуаши, речной воды и холодного воздуха в период поздней осени.
-Что горит?
Роберт читал газету и делал это по слогам (хотя прекрасно мог читать).
- Го-рят ле-са, - прочитал он. –Му-жик сжег дом, по-то-му-что за-был кто он есть.
--Что ты делаешь? – спросил Марк. Но мальчик его не слышал. Он продолжал читать по слогам о девочке, которая пошла искать этого мужика, но только попала в болото. – Я тебя спрашиваю…
Марк очнулся от громко грохота – в дверь барабанили и голоса, перебивая друг друга повторяли «ты слышишь, ты меня слышишь?». Он понял, что ему привиделось, и он на всякий случай провел рукой по воде и успокоившись, что на дне нет никого, вылез из ванной.
Марк вышел, с полотенцем на бедрах, прошел в спальню, крепко закрыл дверь, подперев ее столом и упал на постеленную кровать (или еще не застеленную). Первые мгновения он лежал и позволял проносившимся хроникам затмевать мозг – кадры перемещались со скоростью света, он не останавливался ни на одном из них и только один кадр был примечателен – да, девочка в ночи, убегающая от солнца. Он приблизил этот кадр, увеличил зернистость (такое возможно сделать) и смог рассмотреть его вблизи – глаза цвета неба и немой испуг (молчание). Кровать вобрала его целиком и он, обернутый полотенцем, уснул, борясь со светом, как с неприятным соперником, занявшим твое место в театре или за столом.
Воскресение 9:07
Телефон трезвонил. В голове откликнулся механический человек. Он подошел к трубке, поднял ее и ответил:
-Он не может участвовать. Он выбыл до начала, не прошел отбор. Что он делает? Наверное будет пить. Как все старики, пьют и ждут смерти. Она уже близко. Я и дверь открою за него.
Марк очнулся. Подушка была сырой, и с губы капала солоноватая жидкость. Очень хотелось пить. Стол и стулья, а также горелый запах уже непонятно какого продукта (очень много горело) дали ему понять, что он находится на кухне. На столе было что-то накрыто. Наверное, приготовленный сюрприз или вчерашние остатки (что они готовили пока его не было, не все же у них подгорало).
-Что я делаю здесь? – подумал он. – Заснул в спальне, очнулся на кухне. И как ничего не почувствовал? Хотя голова болела точечно. – Все же уронили, родные. Э-эх, не могли удержать. Но что же там на тарелках? Надо бы попробовать. Пока все спят. Наверняка они спят. А то начнется вопросня, а мне ой, как не хочется играть в наших и ненаших. Надоело уже.
У соседей крикнули «горько».
-Или кто женится, - решил Марк, - или что-то несладкое попало на зуб. –Когда я женился, горько почти не кричали, - он снял полотенце с накрытой горки и увидел черное, увитое болезненным настом зеленоватого цвета мясо. Это был хряк, из которого вылезали мохнатые черви пышной наружности, они заполнили все пространство имеющегося жира и смотрелись как помещики на своих наделах. Марк отвернулся и…очнулся. Очнулся в детской.
Он вытер лоб, лоб был в краске. Да, именно краска была на лице. Там, где обычно выступает пот, была краска. Зеленого цвета. Не такое большое количество, но достаточно, чтобы заволноваться и задергаться. Марк посмотрел на кровать, где он лежал и увидел картину Роберта о зеленом мире его отца. Он внимательно разглядел картинку и увидел помимо самого Марка и шара, в котором помещены Ольга, Роберт, находятся другие существа, их почти не видно – кажется, что они нарисованы белой краской на белом листе и только зеленоватые оттенки каждого из них подсознательно увиденный тем глазом, который видит не то, что видит обычный глаз при дневном свете (скорее лучшее в темноте, зажмурившись).
Звонок в дверь. Когда думаешь о ком-то и звенит звонок, то…да, эта мысль уже когда бродила и нашла воплощение. Вспомнить бы когда.
Он подошел к двери и не задумываясь открыл. На пороге стояла та самая девочка (та, что убегала от всех возможных светил). Она смотрела на него такими проникновенными глазами, что Марк сразу и не понял, что она принесла записку, которую все это время держала в руке (просто опустила руку и своим фосфоресцирующим взглядом переманила внимание).
Он развернул записку. Записка была грязная (роняли ее и не один раз, либо писавший был на редкость «чистоплотен»).
«Ждем на склоне. Смерть» - слова были выведены печатными буквами. Так делают мальчишки надменно или по причине неумения писать иначе. Буква толкались на бумаге, прислоняясь к друг другу, как на рынке в период распродаж, пытаясь поглотить одна другую и наверное получилось бы если бы информация дошла до ушей десятого, а то и двадцатго. Но этого не случилось, так как Марк скомкал бумагу (форма самозащиты от такой угрозы – а что это было, как не угроза) и превратил это послание в твердый маленький шарик, напоминающий искусственный глаз.
-Кто… - попытался Марк, но девочки уже не было. Вместо нее…сидел тот самый пес, который встретился в подворотне. Он держал в зубах… что это – да, это была лапа, та самая отрубленная лапа (из случая в детстве). Марк дернулся, сердце мучительно заныло, подгибая колени и подавляя человеческую способность двигаться, пес гаркнул (как-то очень по человечески), он очнулся, резко закрыл дверь перед самым его носом (кажется тот хотел прошмыгнуть, но не успел).
Он весь взмок. Нужно было умыться или хотя бы…да, лучший способ, выйти на свежий воздух, на балкон – а, нет, не выйдет, кто знает, что меня там поджидает. Не будем рисковать и останемся в помещении, - решил он. - Да, немного повременим с этим. Весь дом в книгах, дисках с фильмами, наконец, просто полежать тоже хорошо. А не сделать ли мне что-нибудь на обед, все проснуться (почувствуют аромат – только чего, что я умею) и простят меня (точнее я прощу, нет, все же они, ладно мы…мы больше не будем) и сядем за стол, съедим все (все попросят добавку – это обязательно!), выпьем чай с…молоком и пойдем гулять (вместе оно и не страшно).
Марк прошел по коридору и заметил, что тот вытянут и если бы не темнота, он бы точно смог определить примерную длину, явно было слишком темно, он шел не спеша и только маячивший вдалеке маячок был его путеводной звездой. Он шел и слышал как кто-то говорит (он отчетливо слышал слова, пересуды) – один перекрикивал другого, возможно обидел, женско-мужские, не было определенного пола в отдельно взятом голосе – они были какими-то механическими, они шептали, но это шепот становился все громче и громче, сильнее и сильнее.
-Кто здесь? - он нырял руками и в темноту, но натыкался только на пустые стены. Но стены были странные, даже очень. Руки скользили и слои какого-то мокрого покрытия сходили со стен, как кожа змеи во время линьки. Марк падал, не мог подняться по причине жутко скользкого пола, но он не останавливался (он не мог) и полз, двигался на тот огонек – он его звал, там была кухня, там был ужин, там было все.
Наконец, ему удалось добраться. Тот свет стал более насыщенным, и уже фрагмент кухни стал ему доступен, а именно – плита (сейчас его нужно нагреть), подвесной шкаф с крупами (сейчас, сейчас), вот уже тапочки знакомые такие (купленные в универмаге на пасху) – они уже за столом, как хорошо (сейчас и я к вас присоединюсь). Он оказался на территории кухни, прополз к столу, приподнялся и…увидел вместо родных ему тел, бутафорию – куклы – Ольга была сделана из набитой тряпками гуттаперчи, глаза были нарисованы, как и нос и рот и даже костюм (пуговицы, воротничок). Роберт выглядел как деревянная кукла Буратино – его конечности (каждый из них) были разделены на две составные части, а голова на четыре (непросто сделать шар из дерева).
-Маму я сам сделал, а сына сделал ты, - услышал он. Марк резко обернулся….и…увидел себя.
Он вскочил с кровати, словно именно она таила весь тот ужас, который его преследовал – холодная ткань фиолетовых цветов на поляне, пятисантиметровой толщины одеяло, кровать на жутко искривленных ножках – неуклюжий великан, растущий не вверх, а вширь.
-Какой жуткий сон, - прошептал он. Он вытер лоб. Пот был обычного цвета
Марк подошел к окну. О, что это? – воскликнул он. Улица, недавно подкрашенная красным, желтым, коричневым покрылась белым.
-Первый снег, - воскликнул он. – Как это здорово.
Когда он был очень юн, для него первый снег было чем-то особенным. Он выбегал во двор, в наспех одетом пальто, под ним только трусики и голые ноги без носков были погружены в большие папины сапоги, а то и валенки (не всегда правильно одев, перепутав правый с левым) и брал пушистые хлопья в ладони (первое соприкосновение – самое страшное, но приятное) и подкидывал, потом еще и еще до тех пор, пока не выбегала мама или папа и не забирали перевозбужденного Марка от этого чуда природы. Такое приветствие для него было закономерным. Но он уже давно не повторял этого. Стал взрослее что ли. Но приветствие осталось. Оно просто стало другим. Он открыл створки (они с трудом открылись – такое бывает обычно с зимы на весну, а не наоборот) и ветер принес холодный ветер с мякотью тающего льда.
-Хорошо, - произнес Марк. – Жизнь состоит из такого рода пустяков. Пустяк такой, как снег с неба – за это спасибо облакам и тот, кто всем этим распоряжается. Ради этого и стоит жить. За тех, кто рисует…
Он не успел закончить мысль. В окно влетел голубь. Он был белый в немногочисленную крапинку. Он присел на кровать и стал ходить по ней свободно, время от времени опуская голову и поклевывая что-то в спальном наборе. Марку стало смешно.
-Ну что я с тобой буду делать, - проговорил он, и только он это сказал как в комнату один за другим стали влетать чернокрылые создания (вороны), они набросились на беззащитную птицу и…
-Нет, - закричал Марк, летели перья, черные, белые, крик был оглушительным и множество елозящих звуков (раздирание беззащитной плоти, соприкосновение хаотично размахиваемых крыльев). –Нет, - воскликнул Марк и открыл глаза.
-Так это был сон. Черт возьми. Вот сейчас я проснулся или нет.
Он лежал на кровати. На столе стояла бутылка. Разве я пил, - подумал он. – Опять Морфей веселится. Не пил я здесь, - крикнул он. – Не пил.
-Я пила, - сказала женщина. Она стола около окна. Спиной к нему.
-Зачем, - спросил он. – Ты же не пьешь, и мне запрещаешь. Зачем? -он взял бутылку, посмотрел на этикетку, - Какое дешевое…ты же не любишь дешевое?
-Теперь люблю, - сказала она и повернулась. Ее закрывала белая пелена тюли – не было видно ее глаз, какой-то стандартный набор органов и эмоций – грусть (губы превращаются в коромысло), весело (в качалку).
Марк поднялся с кровати, тряхнул головой, смахнул с себя ночную стружку, подошел к зеркалу – отметил, что он выглядит намного лучше (морщин было значительно меньше) и подошел к жене.
-Знаешь, -сказал он, - а я на тебя и не обижаюсь. Честно. Понимаю, что сам не должен был вести себя, как последний эгоист. Мы же одно целое и поступать, как я поступал – это как плыть на резиновой лодке в огромном океане, обязательно утонешь.
Понял, - покачала головой Ольга.
-Конечно, - радостно согласился Марк. – Тут и понимать то нужно было немного. Просто посмотреть на вас. Как следует взглянуть. Не так, что вы хотите от меня. Мол, чего нужно и не лезьте, а по-другому. Я смотрю иначе. Как научился, ты наверное спросишь. Да как-то тат вот сам. Да, я прошел город (большую его часть), видел много людей, общался с большинством и они говорили о своем, о том, что их волнует, попадались разные и неудачники тоже, они говорили больше о себе, но преимущество было на стороне тех, кто говорит о своих близких. Они так это делали. Со слезами на глазах.
-Где же еще? – медленно спросила она.
-Что? – переспросил Марк.
-Где же еще могут быть слезы? – сказала женщина.
Да, - согласился он. – Верно. Вот. А то, что старики они или младенцы – это не важно. Я не знаю, зовешь ты меня старым или юным, да, господи, да, господи, зови меня, как хочешь. Можешь звать меня богом, а я тебя буду звать богиней. Не всегда, но иногда можно. Правда же?
-Ты не знаешь всей правды, - сказала Ольга.
-Не знаю, - растерянно сказал Марк. – Ну и что. Может быть не обязательно знать всю правду. Главное, чтобы ты меня понимала и не отправляла куда-нибудь в лечебницу. Я здоров, только тогда я такой, когда ты на меня смотришь такими горячими глазками, от который все кишки в восточный орнамент скручиваются. Если ты это гарантируешь, тогда все, большего я от тебя не прошу.
-А может сразу? – неожиданно спросила она. - Чик и нет. А то ждать. И бутылка пустеет.
Она просунула руку через пелену, взяла бутылку и отпила уже за кулисами, встав в стойку горниста.
-Что ты сказала, дорогая? – переспросил Марк.
-То, что не хочу. Всего этого ждать.
Она допила до конца – струйки красного цвета текли прямо на него (белое полотно, силуэт и речка, получившая свое начало). Он не обратил на это внимания (неаккуратно пьет, с кем не бывает), но она повернулась, показалась рука из занавеса, которая резко дернулась и отпустила бутылку. Та полетела, столкнулась с краем столика, ничуть не повредившись и упала на пол, но что странно, достигнув плоскости пола, еще сохраняя свою форму (в полете на всех ее этапах), она распалась на мелкие части, как рассыпавшиеся бусы.
-Что ты делаешь? – вскочил Марк. Он держался на расстоянии.
Ольга ничего не успела сделать, он проснулся. Он снова сидел на кровати. Рядом не было никого. Все также была прикрыта дверь и все составляющие реальности находились здесь. Кровать была такой же уродливой, как в день покупки – кривые ножки и величавые спинки, стены в манускриптах Ог Мандино (великого торговца), столик, на котором хранилось все самое необходимое женщине – пудры, помады, духи, флакончики разных форм и размеров и их семейная фотография (на природе, в парке) – он держал Роберта, двухлетнего на руках, изображая самолет, а она стояла рядом, готовая ловить его, если что.
-Да сколько можно? – беспомощно вскрикнул он. - Проваливаясь из одного сна в другой, он терял равновесие. Для уверенности, что он проснулся, он себя ущипнул. Не было больно (он с трудом переносил боль). Пусть сейчас он себя пожалел, но вера захлестнула его, и он бодро встал с кровати.
-Я у себя дома, - громко сказал он. – И я хочу продолжать жить здесь. Только здесь.
От этой мысли ему стало хорошо. Он запрыгал, как наверное очень давно не делал. Он доставал руками потолок (не всегда, но часто) и ему было хорошо от того, что он здесь и может до потолка допрыгнуть (не каждый же может). Он открыл дверь, понял, что не одет (прыгающий голый человек), вернулся в комнату и стал искать одежду. В его шкафу, встроенном в стену, он нашел спортивные брюки (когда-то он бегал по утрам, собаки лаяли, а какой после этого вкусный чай) и футболку (немного вытянутую со временем).
-Хорош, - сказал он и направился к выходу, но вернулся, чтобы открыть окно и проветрить. Улица была удивительной. Было солнечно и листья пусть уже нем кружились и отчаянно развевались ветки и люди, вышедшие из дома, качали головой то ли от сильного ветра, то ли от недовольства тем, что происходит. Наконец он вышел из двери и…провалился. Да, натурально. Оказавшись на полу в коридоре, он увидел лежащую обертку от глазированного сырка, на которую собственно и ступил, в результате чего и оказался пластомлежащим. Он вышел на кухню, достал из холодтильника суп, поставил его на плиту, налил воды в чайник и дожидаясь, пока холод перейдет в теплое, почти горячее состояние, присел на стул. Было тихо и только жужжащий от нагревания чайник шептал что-то на своем наречии. Кастрюля молчала. В такой тишине хочется думать о прекрасном – сочинять стихи, петь, думать о возвышенном. Но он не успел. Прозвенел звонок. Это его насторожило. Он не стал открывать, думая в тот момент, что это не так обязательно – только он вернул себе былое. Но звонок повторился.
- Кто? – спросил он, не открывая дверь.
-Вы меня ждете, - ответил голос. Он был грубым, но в то же время приятными, как диктор на радио.
-Я никого не жду, - ответил Марк.
-Ждете, - настойчиво сказал голос.
- Да что за… - начал было говорить человек, находящийся в квартире.
- Откройте, - сказал человек за дверью, - и мы все выясним.
-Ну ладно, - подумал Марк. Он прошел в зал, вышел на балкон, взял в руки ружье, потом засмеялся. – Нет, - и вернулся к двери. Открыв дверь, он увидел старика. У него была густая борода и одежда, - балахон (театральный какой-то).
-Вы что бомж? – спросил Марк. Человек в дверях нервно теребил свой «костюм» - то скрючивал в одном месте, то разворачивал в другом – нервно ожидая.
-Нет, - возразил гость. - Я просто бог.
-Кто? – последовал вопрос.
-Ты меня звал, - ответил пришедший. - Совсем недавно. Вот я и пришел.
-Но я тебя не звал, - последовало недоумение с попыткой анализа происходящего. - Вы что издеваетесь?
-Так, если вы отказываетесь, то платите неустойку, - сказал он и забормотал. – Третий за день - ложный вызов.
Он еще больше занервничал, стал переступать с одной ноги на другую, повернулся зачем-то спиной и что-то начал бормотать (молитву?) – бог, который бормочет молитву перед квартирой человека с ложным вызовом. Может быть, - подумал Марк, - он таким образом связывается с потусторонним миром и…чего доброго он неприятность какую нашлет. Нет, не хочется!
-Хорошо, я вам заплачу как за вызов, - быстро сказал он, и видя, что старец повернулся, перестал разговаривать по своей особенной связи, спросил, - только ответьте – неужто люди такие беспомощные, что обязаны обращаться к тебе?
- Люди, люди, люди…слабые существа, - ответил «бог». Если бы они не хотели власти, то все было бы по-другому. Я понимаю, почему они зовут меня, а потом отказываются. Веры у них нет. Они используют меня, как один из способов, но не главный способ. Если бы хоть один человек положился на меня всецело.
-Нет никого? – удивленно спросил Марк.
-Ни единого человека, - ответил старик. -А если он появится, тогда хорошо. Но этого мало. Нужно будет продолжать, вот что, и только при таких условиях до народа дойдет, для чего я это сделал. Сегодня никто этого не понимает.
- Ты говоришь не по-русски, - сказал Марк, - разъясни, но сделай это, будь добр, понятно.
- Хорошо, хорошо, - сказал старец. - Ты преподавал слово, но вспомни, как ты это делал?...Молчишь, а я скажу. Без веры. Да разве только ты один? Так же и другие люди. Пекут хлеб, но не верят, что он будет достаточно вкусным. С обязательным сомнением. В торговле продают, внутренне насмехаясь над покупателями, лечат больного, играют на сцене, не веря. Еще хотят, чтобы зритель поверил. Знаешь, что я сделаю…я тебя задушу…сделаю доброе дело…одного человека меньше.
Эти слова прозвучали внезапно. Насторожились оба. Один протянул руки, другой пытался защититься – для начала закрыть дверь, у него ничего из этого не вышло (старик вошел в раздел квартиры)
-Но ты же не можешь, - отступал человек.
-Почему это? – спросил старик, приставляя Марка к стене.
-Ты же бог, - для него это фраза была значимой. Разве это все не объясняло? Но старик знал, что сказать:
-Вот именно. Я бог.
Холодные руки обволокли шею Марка и стали давить – дикие неадекватные глаза старика и растерянные беспомощные зрачки человека, сто тысяч раз пожалевшего о том…но сон продолжается до тех пор, пока не закончится. А заканчивается, как обычно, на самом интересном.
Итак, он вскрикнул и проснулся…потрогал шею, она была в порядке, как и все остальное.
-Чтоб я еще раз произнес «господи», - нервно сказал Марк. Звонили в дверь. Звонили настойчиво, как будто продолжалось это долгое время.
-Сейчас, - крикнул он, - иду. Да сейчас, что же вы такой…неугомогонный?
Воскресение ?:?
Он подошел к двери, задумался. Теперь он точно понимал, что это не сон. Для этого не нужно было сжимать свое тело, осматривать комнаты на наличие той самой мебели. Сомнения не было. Он открыл. На пороге стояли студенты. Да, те самые, что недавно слушали его лекции, подперев ладонью подбородок, а еще раньше – были обруганы им и после…, а еще - встретил их в парке и они просили его вернуться.
-Здравствуйте…мы к вам, как здоровье… узнать, пришли…да, и сказать но это не так просто… и у дверей. – они перебивали друг друга, не давая возможность сказать. Они были очень возбуждены. Марк, потерявший представление о времени, о том, кто он и что он делает, забывший какой сегодня день и год – все временные и пространственные показатели исчезли (когда-то он следил за ними, но сейчас он не помнил ничего из этого). Ему было странно, что пришли студенты, они разве что звонили (после чего была неприятная беседа), но приходить к нему – это было сверх…но если честно, положа руку на сердце, ему было все равно. Раз, он ничего не помнил (почти ничего), не было основания переживать.
- Вы на пороге стоите, - сказал он. – Проходите.
Он не знал каким будет, пока… Бывает иногда так, что не знаешь, какое настроение тебя будет сопровождать, пока не начнешь говорить. Голос у Марка был мягкий и расположен к общению.
Молодые люди зашли в квартиру. Где только что был бог, Ольга разбивала бутылку, на кухне сидели бутафорские куклы…но это был сон и все – он закончился.
-Вы извините, - сказал Марк, - я только что проснулся и выгляжу, знаю, не ахти.
-Ничего, - ответил…Иннокентий (точно так), - вспомнил он. - Кузьма – тот, что ниже, - а это Борис – Бррр…Бравый. – нам нужно поговорить. Да, очень…вы не понимаете, как это важно… - они снова стали перебивать друг друга.
-А, ну раз так, - растерялся Марк. -Вы проходите в зал, - сказал он и последовал в центральную комнату, и махнул рукой, чтобы молодежь шла за ним. -Чай, кофе не предлагаю, - сказал он, разводя руками, когда молодые люди прошли и присели, делая это неуверенно, плавно, как будто впервые садились на диван. – Слишком долго я вожусь. Кипятить, ну вы понимаете, а вы наверное торопитесь. Конечно, субботний день, он всегда самый лучший и провести его хочется особенно.
-Сегодня воскресение, - сказал Кузьма.
-Ну да, ну да, - растерянно сказал Марк, вспоминая, когда же он успел потерять день. - Да, точно. Я сейчас не работаю, и время оно стало неуправляемым. Как песик, маленькая моська, тяп меня за руку и бежать. И разве догонишь. Нет, слишком резва собачка.
Он засмеялся, но молодые люди как-то робко поддержали взрослого (странно). Они были чем-то озабочены.
- Значит так, - начал Иннокентий. –Значит так.
Он остановился, перевел дух, Борис не выдержал:
-Давай я.
-Нет, не стоит, - ответил первый оратор. – Я справлюсь.
-Ты уверен? – спросил Кузьма.
-Да, вполне, - кивнул Иннокентий. Он вспотел и по первому впечатлению пришедшего человека, можно было подумать, что идет дождь – он выглядел промокшим до нитки, точнее волосы были сальными, да и лицо покрыто тонкой пленкой выделившейся соли.
-А что здесь происходит? - улыбнувшись спросил Марк.
-Я сразу хочу предупредить – то, о чем я, то есть мы вам расскажем, не несет в себе в сущности ничего серьезного. Никакой подоплеки и ничего личного. То есть все, что я, я буду говорить, все что я скажу – просто игра. Точнее некая форма шутки, облаченная в игру, можно и по- другому…фантазия по причине поиска себя.
-Да что ты несешь? – возмутился Бравый.
-Я не совсем понимаю, что вы хотите мне сказать, - сказал Марк. – Наверное, я все же пойду и сделаю кофе.
-Нет, - возразил Иннокентий. – Не надо кофе. Так мы, точнее я, не смогу.
Он снова застыл, словно собираясь с мыслями – с чего начать, отбрасывая надуманное, потом снова думал и снова отбрасывал как не прошедшее ликбез и наконец Марк не выдержал и медленно, очень четко произнес:
-Очень не просто быть на месте преподавателя, я понимаю. Но мы не в стенах вуза, здесь другое. Скамейки не такие мягкие, да и не пахнет оладьями или… сам не знаю чем там может пахнуть. Просто говори, а я просто буду слушать. Хорошо?
-Да, - кивнул Иннокентий. – Я начну с того, что есть такая теория - теория молодых людей. На самом деле таких теорий миллион – одна лучше, другая хуже, некоторые живут годами, переходя от выпускников к абитуриентам, а есть такие, которые сгорают, не успев зародиться. Но наша теория не такая, как все. Она скорее походит на правило, на закономерность, которая прослеживается среди всех студентов. Наша теория универсальна для них.
- Когда я был молодым, - сказал Марк, - я решил для себя, что мир принадлежит мне и так захотелось оседлать его, но не было подходящего седла и уздечки. Попалась бы мне тогда…да, простите, а что это за теория, о которой вы так красиво складываете? В чем ее смысл?
-Смысл в том, - сказал студент, - что мы верим в то, что никогда не станем старыми.
Марк не выдержал и рассмеялся, с трудом произнося:
-Хорошая теория. Главное ее легко опровергнуть. Всего-то. Подождать десяток лет, для кого и два. Потом и посмотрим, как она работает.
-Вот именно, что она работает только когда ты молодой, - сказал с обидой Кузьма (его как будто серьезно обругали).
-Да, - сказал Бравый. – Дело в том, что пока ты молодой тебе кажется, что жизнь бесконечна. Что впереди столько времени и ты обязательно успеешь выучить французский и слетать в страну восходящего солнца, объехать автостопом Россию и Европу, завести друзей из самых разных стран, заработать денег и успеть купить машину (пока ты молодой, это нужнее), написать роман и получить за него гран-при. Все можно, но условие такое, что это касается только для тех, кто учится, кто молодой, кто еще не женат и не работает на постоянном месте.
-Вот мы и подошли к тому месту, - сказал Иннокентий.
-К какому месту? – спросил Марк. – Вы меня простите, может быть не выспался или со сна, но я ничего не понимаю.
-Сейчас вам будет понятно, - продолжил парень. – Мы сразу обратили внимание на вас. Вы – наш преподаватель, если так, то уже суровый опыт за плечами, много проторенных дорог.
-Вы так вели себя, - сказал Бравый. – Как ребенок бежали по лестнице и когда забегали в аудиторию, то как-то по-ребячьи себя вели. Смеялись, подшучивали.
- Ну и что? – спросил Марк. – Что в этом зазорного? Я что как-то некрасиво смеюсь или своими шутками обидел кого?
-Нет, - ответил Кузьма, но Иннокентий его перебил, - Дело не в том, какие шутки, дело в том, что вы своими действиями ломали нашу теорию. По-нашему, вы должны ходить спокойно, серьезно, вести себя, как взрослый человек и не стараться выглядеть моложе. Этим поведением вы отрывались от всех, вплоть до системы мироздания.
-Никогда не думал, что подобное поведение вызовет такой интерес, - сказал Марк. –Оказывается, за мной следили. Ну надо же. Боюсь спросить, как далеко все это зашло.
- Наверное, не близко, - начал Кузьма, но Иннокентий снова его перебил:
-Подожди, я скажу. Я всю эту кашу заварил. Как вы понимаете, нас это очень сильно смутило. То, что вы стараетесь быть как мы. Мы понимали, что нас разделяет всего одно десятилетие, но именно оно самое длинное в жизни. После тридцати не так, не говоря уже о других годах. И мы решили действовать. То что мы сделали нельзя отнести к преступлению, мы просто решили вас предупредить – может быть вы забыли, просто хотели напомнить.
-Что вы хотите этим сказать? – у Марка возникло сомнение и вопросы, которые мяукали как голодный котенок, стали затихать в предвкушении узнать истинную причину (всю правду?).
- В медицине есть синдром преждевременной старости, - сказал Бравый. - Но это не прогерия, когда тебе пять, а выглядишь на сорок. Здесь другое. Тебе тридцать и выглядишь ты на тридцать, но чувствуешь на все восемьдесят.
-Отчего это зависит? – спросил Марк.
-Помните, профессор стул, - сказал Кузьма.
-То есть вы меня… - догадался Марк.
-Вы нас простите, - растерянно сказал Иннокентий. - Но мы же должны как-то защищаться. Мы нашли вашу болевую точку. Вы всегда скрывали, что вам тридцать один…теперь два, вы хотели, чтобы мы считали, что вам двадцать пять. Вы сами обмолвились, как тяжело переживали четвертак…
-Простите, -сказал Бравый,
-Двадцатипятилетний рубеж, - сказал Иннокентий. - Мы нашли ваше болевое место и стали на него давить.
Марк сидел и не мог двигаться. Все то, что происходило с ним в последние несколько дней напоминало триллер. У него дергались губы и зубы не находя друг друга, просто сталкивались с пустотой. Молодые люди сидели – так просто – у Бориса нога на ногу, Кузьма развалившись, а Иннокентий наклонившись к нему как врач к пациенту.
-Да все началось со звуков, - продолжил новенький, - помните тех самых, после которых вам стало нехорошо, и вы всех отпустили…вам, наверное, говорили о приборе, который изобрели студенты старших курсов. Он читает мысли.
-Да, я что- то слышал, - пробубнил Марк.
-Так вот, - продолжил Кеша, - если его настроить на определенную волну, то он будет воспроизводить мысли. Для этого всего-то и нужно было, чтобы под вашим столом был прикреплен передатчик, а сама база была среди нас. Да, еще подумать как-нибудь…например, о старом ветхом доме.
Марк не верил в это. – Подопытный, - думал он. –Под прибором, под невидимыми лучами. Какой стыд.
- Потом был кинотеатр, парень в парке, да тот самый, что просил хлеб, гадалка…
- Мы хотели извиниться, - сказал он, а другие поддержали его, - да, нам очень жаль. Мы вас использовали в своих целях и наверное заслуживаем наказания. Если надо, то мы выслушаем вас…
Марк не хотел говорить, он опустил голову, несколько мгновений смотрел на ковер, который помогла ему от этого шестиглазого –шестирукого-шестиногого монстра. Он тяжело дышал и казалось сейчас упадет – каждый вздох проделывался с неимоверным усилием, как старый заводской станок, списанный по сроку годности.
-Уходите, - произнес он.
-Пошли ребята, - шепнул Кузьма и молодые люди последовали в прихожую и только голова Иннокентия появилась, чтобы сказать «до свидания» и «извините еще раз», хлопнула дверь и студенты исчезли, все трое и их теория молодых людей тоже. В квартире еще долго витал голос то одного, то другого студента, его расхожие мысли (звучали даже слова, которые они и не произносили – оставленные рождали новые) и хлопок двери сдавливал голову – она словно была зажата как нож гильотины, перед тем упасть и порезать шею.
Марк с холодным лицом прошел на балкон (он забыл о кофе, об утренних процедурах, о том, где его домочадцы), взял ружье, вытер с него пыль, прицелился сперва в сторону зала, где только что была молодежь, а теперь стал высматривать их внизу. Молодые люди показались, оглядываясь и посматривая в сторону дома(нет ли погони).
-Как хорошо идут, - говорил Марк. – Красиво. И главное моложаво. Согласно своей теории. Не нарушая ни единого правила. Молодцы. А что если я одного…второго, а затем и третьего.
Молодые люди шли, а дуло ходило и уперлось дулом в небо (ему так показалось, почти впритык).
-Где же ты прячешься? – с трудом произносил он. – Не бойся, я с тобой просто хочу поговорить.
Дуло вертелось на перилах, поднималось и опускалось, где-то внизу кто-то крикнул «боже мой», затем лай, еще один лай, крик девочки или мальчика (в детстве все одинаковы) и прозвучал выстрел, одинокий, пустой.
-Попал, - удовлетворенно сказал Марк. – Наверняка.
Понедельник 8:20
Он жадно ел кусок дорогой колбасы с белым хлебом, запивая молоком. Было вкусно. Он смотрел на узоры в оконном стекле, полученный солнечным сплетением нескольких слоев стекла, ткани, примешивая коричневый колор, много желтого и совсем чуть-чуть зеленого. Они напоминали карусель, на которой он катался в детстве, на лошадку, прыгающей в поле, на колбасу, с хлебом и маслом, как он больше всего любил, собачку с поднятым хвостом.
Марк слышал, как через стенку сквозь музыкальные аккорды Синатры доносится два голоса – мужской и женский и, если бы он прислушался, но наверняка понял, что говорят о нем.
-Вы говорите, что моя помощь больше не понадобиться? – говорил мужской голос.
-Как знать, - отвечал женский. - Сегодня воскресение. Он проспал два дня. Вчера был дождь, а машина в разводах.
-Оля, я давно хочу тебе сказать… -сказал он.
-Не надо, - отрезала она. – Не время, не место, да и зачем. Мы все это проходили. Я снова скажу нет.
- Но ты пойми, - убеждал мужчина, - это не человек. – Ты живешь не с простым человеком. Он же…да я уже не могу говорить, мне кажется, что все болезни они и у меня тоже.
-Вот видишь, - мягко, с некоторым укором сказала женщина. - -Ты снова нервничаешь и это только начало. Потом ты сорвешься…
- Но разве моя реакция не нормальна, - говорил мужской голос. – Я доктор и притом люблю тебя, и я все делаю, что ты попросишь. Сказала, привязать его, сделано, пригрозить ему психушкой – легко. Я стал каким-то роботом по спасению твоего мужа. Но ты же прекрасно понимаешь -все, что мы делаем, пустое.
- Не надо говорить о нем, как о безнадежном, - резко вставила она. – У него проблемы, но они только для нас – проблемы. Для него все выглядит несколько иначе. Ему хорошо там. Да и не всегда же он пребывает там.
-Да, когда спит и завтракает по утрам в понедельник, - сказал мужчина.
- Он это часто делает, - говорила женщина. - Такие у нас правила в семье. Да какие правила, это скорее нормально, я не знаю, как выразить словами, но…понимаешь, к тому что он исчезает на пару дней, мы…мы к этому привыкли.
-Не понимаю, - возразил мужчина.
Возникла пауза. Кто кого хотел поцеловать не было понятно, но за ним последовало сопротивление и женское «пусти».
-Я не хочу, - сказала женщина. – Разве ты еще не понял? Да он рождается снова и умирает к выходным. Такой диагноз поставили еще много лет назад. Ну и что?
-Диагноз-неделя? –нервно спросил мужчина.
-Да, доктор так и назвал, - ответила женщина более чем спокойно.
-Настоящий доктор, - прошептал он (громко, сценическим шепотом). - Не стоматолог. – Но ты мне скажи, дорогая моя, ты же устала… очень трудно.
-Да, - согласилась она, -рушить и потом воссоздавать. Потом снова разрушение и снова создание.Это точно. В этом ты прав.
-Я до сих пор не могу понять, как же вы, как же ты справляешься? – твердо спросил он, едва не переходя на крик.
-Я даже и не знаю, - сказала она, - привыкла. К тому, что он груб с семьей, особенно с сыном, цепляется за разные мелочи, лишь бы уязвить меня, но все это безобидно. По сути, он то ребенок, а я его мать. Капризы детей они же безобидны. Нет, я конечно стараюсь с ним говорить, но это лишь для того, чтобы подыграть ему. Он играет. Для него вокруг, что ни люди, то игроки. И если ты с ним не хочешь играть, или же играешь не по его правилам, то он ставит на тебе крест.
-Умник, - комментировал он.
-Да, я всюду договариваюсь и стараюсь последние три дня не выпускать его. В это раз вышло по-другому. Он мог…
- Он мог убить, что-то стянуть, ты имеешь ввиду это, - сказал мужчина, - и все что угодно сделать, в потом забыть об этом…
-Да, все что угодно, - сказала женщина. - Убить и забыть. Если раньше он жил, уходил с работы, его терпели, так как пусть он не верит в бога, он преподаватель от него же. Сейчас все больше он делает во сне. Я говорю, что он когда спит, у него порой так лицо перекашивается, что понимаешь – вот сейчас, он наверняка убил человека, а теперь сказал ему какую-то гадость.
-Знаешь, а я сейчас пойду и скажу ему всю правду, - решительно сказал он. – Прямо сейчас.
-Не смей этого делать, - возразила она. Потом последовал грохот, что-то упало (с вешалки – пальто, зонт, зашуршали подошвы, наконец ему удалось вырваться. Но не прошло и минуты, она ожидала услышать «ты должен знать все, первое, что я хочу сказать…второе…и так далее», он вернулся.
-Его нет, - прошептал он.
-А где же он? – переспросила она и мужчина и женщина ринулись на кухню, обнаружив нож в кроваво-красных подтеках. Рядом стояла вазочка с малиновым варением. Скрипнула двер в ванной, Оттуда вышел Марк и произнес.
-Я подумал, что сперва надо почистить зубы, а потом поесть. Разве я не прав?
Ольга ничего не сказала, она только кивнула головой и заплакала. Марк улыбнулся. Он знал, что она пойдет в комнату, упрется в подушку и через полчаса встанет, чтобы поговорить с ним о том, что будет в понедельник.