Паучьи курсы. Психоделический роман

Роман Шабанов
- А чтоб тебя.
-Тише-тише.
- Кровопийца.
- Гет ап! Тап Ге!
- Полундра!
- Поднять голову!
-Не спать!
-Правильно, не спать.
-Еще как правильно!
Спящий человек ничего не произносит, когда спит, если только он не будет разбужен каким-нибудь особенным образом – тормошением, неожиданной новостью или броском предмета от скатанного смоченного слюной шарика бумаги до книги.
Аркадий чтил ночь. Даже днем. Он опускал веки и никогда не засыпал сразу, он долго пребывал в этом промежуточном состоянии, наслаждаясь увиденными картинками. Картинки были самые разные. От табуна белых лошадей, берущих трудный барьер через колючие кустарники до рисованного лица, на котором появлялась сперва одна родинка, потом другая и наконец от родинок шла черная полоса волос. Он никогда не смешивал прекрасное ночное время с замороженными продуктами из холодильника, говорящим диктором, несущим очередную белиберду. Он любил закрывать глаза и представлять, что его комната не похожа на стандартный квадрат со стеклянным проемом, в котором помещена кровать, стол, шкаф и всякие мелкие вещи в виде книг, одежды и наушников, которые никогда не знали покоя. Он любил закрывать глаза на многие стандарты, которые лепились вокруг него, желая поговорить на общие психологические темы.
Аркадий был студентом. Высшая гуманитарная академия. Психологический факультет. Специальность – психология. Третий курс. Время, когда призывают определяться. То ли быть педагогом и не стареть, взращивая младое поколение, то ли копаться в людях, разыскивая доселе невиданный случай и от него плясать, напрягая мозг и блуждать по разным континентам, картинам, людям. Он имел добрые корни, из которых должно было «что-то» получиться. Так говорил отец, каждый раз, когда собирались гости,  и Аркадий становился объектом исследования. Отец был дипломатом и считал, что имеет право говорить с сыном и о сыне так, как ему вздумается.  Про него мальчик думал – «он не боится ничего, вплоть до  предотвращения международного конфликта (если очень надо конечно)». Мама работала в спортивном клубе, куда Аркадий еженедельно наведывался не только для того, чтобы подкачать свое запущенное после бурных каникул тело, но и познакомиться с милыми представительницами лучшей половины человечества.
Сейчас он сидел на пятом ряду в затхлом воздухе большой аудитории с закрытыми глазами и попросту терял время. Так он считал. Он пускал электрические заряды по всему телу – от носа в локтевому суставу правой руки, от большого пальца левой ноги к темечку. Это его немного развлекало. Пустив очередной залп от правого бедра в левое плечо, а затем сразу в язык, он не заметил, как высунул его, от чего вызвал небольшую порцию смеха от соседа. Рядом сидел Горкий. Гоша, или просто Горкий. Друг, с которым поступали в этот самый институт, выбирали факультет, тот, с которым ходили по девочкам. Тот подмигнул, показал язык и направил его в сторону каштанового водопада, обладательница которого  стала массировать шею, словно ощутила легкое жжение в той области, куда стремился склизкий  розовый боец. Проведя несколько раз по линии волн, округлив на самом конце, он остановился на одной точке и стал массировать ее языком с таким сладострастием, что закрыл глаза.
Перед ним лежала зеркалка, малоформатный Nicon, устройство, которое, как и любое живое существо хранит в себе много информации. Для Аркадия этот фотоаппарат был скорее одушевленным, чем нет. Ведь он и сам был не просто любителем пощелкать все, что ни попадя,  фотографируя пирушки, попойки и светские праздники, он фотографировал людей в неадекватном состоянии. То есть он нажимал на кнопку лишь в том случае, когда понимал, что этот кадр достоин для изучения.  Проведя тренерскую физкультминутку со своими импульсами, он подумал о том, что нужно сделать, чтобы подвести к фототоснимку человека около доски.   
Около доски вышагивал плюгавенький профессор в зеленом костюме, походивший на адмирала Нахимова или даже на корабль, который бороздил наши умы, оставляя заметный след в виде трафарета бубнящих слов.
-Вот сейчас, когда он подходит к окну, - подумал Аркадий. – Наверняка, мысли о суициде. Сейчас откроет окно, подойдет к самому краю. Щелк. Как странно дернулось плечо, будь на этом месте крыло, то оно бы смахнуло висящие экспонаты в виде учебных плакатов, таблиц и их количество могло накрыть всех сидящих в аудитории с головой. Щелк. Повернулся обратно. Скучно.   
До конца заунывной лекции оставалось пятнадцать минут. Казалось бы, целых девятьсот бесконечных секунд внимать голос университетской элиты, у которой наград разных – званий, медалей, грамот, льгот до самого потолка этой аудитории. Однако никто не грустил, напротив последовал вздох облегчения, а на самом последнем ряду выросла  рука с браслетами Дружбы из ниток мулине и кожи, которая, дойдя до определенной высоты, стала дрожать, а вместе с нею затряслись и все нитевидные образования, которые в совокупности образовывали рожицу старичка, смеющегося над чем-то. За этой симпатичной рожицей появилась еще одна, в смысле рука и за каждой поднятой тут же вырастала еще и еще, пока все ряды не заполнялись торчащими пальцами, кулаками, ладонями, как  на выборах президента, пусть не государства, но какой-то очень солидной фирмы, где главное мнение большинства.   
Дело в том, что в оставшиеся минуты Самуил Курцвайль, так звали педагога, отвечал на любые вопросы студентов, в том числе на самые заковыристые, на которые другие педагоги, либо просто взрослые люди мнутся или отвечают общими фразами. За свою многолетнюю практику он пришел к выводу, что молодые люди любопытны, у них всегда много вопросов, а лекция не всегда отвечает даже на половину из них, потому что учит сухими истинами и искусственно  смоделированными ситуациями. 
Традиция, которую педагог чтил, как некоторые темное время суток передавалось из поколения в поколения. Все Курцвайли были педагогами в разных учебных заведениях, но эту традицию, как семейную реликвию берегли. Еврейская фамилия Курцваль переводилась как «потеха» и порой Аркадий мог наблюдать, как их старомодный учитель залихватски говорит об редких случаях в своей практике, над которыми ему доводилось работать. При этом у него горели глаза и он становился более живым (лучше не скажешь). 
-Профессор, меня интересует одна важная информация, - поднялся Аркадий, не дожидаясь пока профессор укажет на него. Он даже и руки то не поднимал. Зачем ему руки показывать? Странно, для того, чтобы услышать ответ на вопрос, нужно показать ладони.  Старый обычай, взятый из дворцового этикета.   
Профессор, выбирая из такого каскада рук более требовательную, наткнулся на выскочку вроде молодого человека в предпоследнем ряду, который сейчас буравит своими глазами его потрепанный костюм и непышную шевелюру. Он остановился после бесконечного хождения вдоль доски к окну, вдоль большого окна мимо студенческих скамей и вытянул свою шею в сторону говорящего, который совершил фальстарт и должен понести наказание. Но старичка, больше половины жизни истерзанный муками психологических поисков не интересовал порядок выступлений. Его заинтересовал Аркадий, его смелость и его вопрос, который наверняка должен быть таким же острым, как и его язык.
- Вот что меня мучает, уважаемый профессор, - продолжал студент,  не обращая внимания на шипения и угрозы со стороны. – Я хотел узнать у вас, насколько эффективна методика экспериментов. Домысливать все, что вы нам говорите мы, конечно, можем, но не лучше учиться на чужих ошибках? Ведь эксперименты ограничены в том, что имеют частный характер, невозможность повторения и, наконец, трудоемкость.
Горкий сомкнул губы и потянул вперед нижнюю челюсть, слегка выставляя нижнюю губу напоказ. Этой мимикой он выразил свое недоумение – «нашел о чем спрашивать. Я и не знал, что тебя может волновать такая простыня».
- Можно я, можно я? - послышалось с первой парты. Настаивала девушка в очках с большой роговой оправой. Профессор спокойно воспринял ее нервозность, и вновь прогнул шею (медленный кивок с закрытыми глазами), чтобы ответить предпоследнему ряду.   
- Эксперименты нужны, - растягивая слова и, поменяв ударение во втором слове на первый слог, проговорил лектор. - Без них наука, которую мы с вами изучаем, будет стоять на месте. Но, - сделал паузу и показал свой большой мясистый указательный палец, - ко всему надо подходить с умом. Не переборщить, - он снова замер, ожидая увидеть отклик в наших глазах. Чего он ждал? Аплодисментов, криков браво или хотя бы кивка головой? Нет, народ был зол на Аркадия, и себя экспериментаторами не считал. -   Каждый из вас будет проводить эксперимент. Со своей жизнью. То есть вы, конечно, итак это делаете. Только пока нерешительно, боясь, что не все может получиться. Я вам так скажу, дерзайте. Ваше тело готово, осталось подключить мозг, который тоже будет готов, если у вас есть одна субстанция, важнее которой ничего быть не может… мысль.
Он застыл, снова бросил свой стремительный взгляд в студенческий бурлеск непонимания наравне со спящим индивидуализмом, резко повернулся к доске и стал стремительно вырисовывать мелом какие-то иероглифы. Народ тянул свои шеи, стараясь узреть за непрерывно мельтешащим пиджаком следы скрипучего мела. Но профессор слишком энергично выписывал круги на учительском подиуме и так размашисто водил рукой, что доступ к информации был закрыт…до поры, до времени.
Аркадий стоял и на его ряду народ стал нервно подтрунивать, произнося громко «тик-так, тик-так». Это могло означать только одно, что на их вопросы времени не останется. Конечно, в следующий раз они тоже так сделают - встанут и спросят громогласно о своей проблеме. И пусть все остальные только попробуют пискнуть.
Курцвайль повернулся, вытер пот со лба, положил мел, выдохнул скопившееся напряжение и вновь устремился в сторону огромного вопроса, который зиял на горизонте, как огромный якорь с чугунной цепью. Он взял бледно-желтую указку и отошел от доски. На ней было выведено:
Э = ПЛ, Э=ПИ, Э=ЗЕ, Э= ЛМ. 
-Э равно пл, - читали студенты выведенные формулы, напрягая лбы и ворочая головой в надежде, что пусть не они, но кто-нибудь из соседей раньше объяснений профессора смогут прочесть зашифрованную надпись. Гул продолжался не так долго – у профессора были свои  способы борьбы с шумом. Он вставал в стороне, около окна, двери, садился рядом со студентом и ждал. Сперва гул увеличивался – студенты чувствовали свое преимущество – по их мнению, тишину нужно всегда заполнять чем-нибудь звучащим, например громким говорением, но сознание того, что где-то рядом сидит преподаватель, который пусть не самый лучший, но с которым надо дружить, особенно в канун экзаменов, не покидало. Эти мысли приводили самую бойкую братию к тишине. 
- Эффект Плацебо, - ткнул он в первое сочетание букв, -Колоссально. Эффект Пигмалиона, - обрезанное острие указки прошло по знаку равенства и остановилось между краевыми плоскостями букв, Неожиданно. Эффект Зейгарник, - взмахнул он указкой, но студенты уже не обращали внимания на пластик, их интересовали буквы, - Скандально. Эффект леди Макбет, наконец, - устало сказал он в его глазах вновь появился тот бриллиантовый свет самоотдачи. - Вы думаете, что они были открыты тогда-то тогда-то и именно в это время и  зародились.  А вот здесь позвольте поспорить. Они  существовали, всегда. Просто появился человек,  который дал им название. То есть не один, конечно, человек. И мало ли таких эффектов, синдромов и приемов ходит на планете. Вы думаете, что они закончились. Ничуть, я вас уверяю. На каждого хватит. Они ждут, когда вы покорпите над ними не одну и не две, и не год, а намного больше ночей, половина из которых будет напоминать холостые выстрелы. Но самые терпеливые вытащат билет с нобелевским значком. Это факт.
Прогремела тишина. Студенческая аудитория, которая помнила немало юных отпрысков, изводящая руки до мазолей на указательном пальце, глаза до ухудшения зрения в сторону отрицания, притихла. За стеклом было голубое небо, и лишь небольшие кончики берез торчали в зоне видимости, напоминая отмеченные карандашом отрезки. Именно такое небо должно было быть в это мгновение. Однотонное, спокойное, глубокое. но таящее в этой глубине суровые возможности дождя, воинственного града и революционного снега. Очерченные грани прямоугольного мира за окном предвкушали лето, когда наступит эпоха Ренессанса – крупных мазков яркого цвета с доминирующим зеленым, являющимся королем цветов, которому предстоит прожить целую жизнь от светло-зеленого, юного до темно-бурого, пожилого.
Внезапно сквозь эту толстую слоенную образовавшуюся массу тишины проникла худенькая ручка, которая затрепетала как мотылек перед горящим светилом. Конечно же, это был частый случай сравнения студента с этой бабочкой-однодневкой, отдающей свою жизнь яркому электрическому накалу – они все считали себя мотыльками, которым ничего не стоит, как опалить свои крылья-знания о знания профессора, которыми так он к себе притягивал.
Профессор стоял в позе вратаря, ожидая пенальти. Он даже немного озлобился, не увидев и в половине сидящих мордочек интереса к его теореме. Среди этой поляны сгруппировавшихся цветков (так сколочены парты в студенческих аудиториях) должно быть сидит один редкий, который случайно попал в эту монотонную рапсодию – ветер принес, птица обронила семя. Были весьма  способные ребята и, не смотря на то, что они скользили по его курсу очень гладко, отвечали на поставленные вопросы в учебниках, но не желали погружать себя в этот сложно-интересный мир психологии, который не ограничивался обшарпанными стенами и изрезано-исписанными столами в аудиториях. Они, конечно, читали книги, общались с разными людьми, планировали заниматься наукой, но, в сущности, ничего не делали для этого. Они думали, что впереди еще достаточно времени, и еще успеют покорить весь мир своим психологизмом, но они не задумывались о том, что наравне с ними живут люди, которые так не считают.  Те, другие,   отдавали все свое свободно время изучению какого-нибудь процесса, который вроде бы внятно изложен в книге, но его лучше познать на своем опыте, чем они и занимались.
Курцвайль стоял, немного подогнув коленки, ожидая удара, на первом ряду уже не  дрожала худенькая ручка, разве что застыла в однородной позе. Через мгновение она опустилась. Все поняли, что для того, чтобы продолжать эту тему, не нужны мириады рук, нужно повторить подвиг еще стоящего, подгибающего то одно, то другое колено, юноши. Но никто не решался, все замерли, как на фотографии и даже не моргали.
Аркадий, проталкиваясь сквозь троих замерших парней, спустился по скрипучим ступенькам вниз к кафедре и к удивлению профессора, который, не меняя своей застывшей позы, взял кусочек мела и изобразил на доске:
Э=АР
-Не волнуйтесь, профессор, - спокойно сказал Аркадий, не обращая внимания на всю ту же неподвижность в массах. Студенты не двигались, они напоминали макеты людей для массовых съемок в фильме. Среди пластов этой неживой конструкции тикали часы и урчали желудки.   
-Так, так, - заинтересовался Курцвайль и задергал головой, как индюк.
-Позвольте, - попросил молодой человек указку, которая все это время томилась в потной руке профессора.
-Да, да, - ответил тот и протянул стержень знаний юному еще не окрепшему организму, но, по его мнению, очень подготовленному морально.
-Спасибо, - учтиво сказал студент и ткнул тупой конец указки в знак равенства, перемещая свое оружие незначительно между двумя белесыми разводами. 
 - Итак, итак, - продублировал преподаватель. Казалось, что он проговаривает одно слово для себя, которое могло означать – «ну надо же, дожил до седых волос и сегодня, в один из последних дней перед скучным летом, порадовали», второе для него – выстрел спортивного пистолета, после которого два выхода – мчаться, что есть сил или…хотя разве есть или.   
-Эффект Аркадия, - достойно выпалил выступающий, левой рукой указывая на формулу, а правой стучал себя по груди, как будто читал провокационные стихи, за которые сажают всерьез и надолго. 
В гуще растущих сорняков прозвучал смешок, потом еще один и он бы продолжился, перерос в громкий смех, если бы не Курцвайль.
-Тихо, тихо, - оборвал он и очень благосклонно промолвил. – Продолжайте.
 - Спасибо, профессор, - промолвил Аркадий и наконец бросил взгляд в ту сторону, где сидели его одногруппники. У него возникло удивительное чувство превосходства над ними. Они были по ту сторону баррикад – зажатые, втиснутые в одну массу, как слипшийся пластилин, он наоборот чувствовал себя свободным, раскрепощенным и уверенным в себе. -  Я вчера шел по старому переулку. Возвращался из...это не так важно откуда. Было поздно, фонари не везде горели, и сам проулок напоминал место без лиц, без имен – одни силуэты на асфальте, стенах, живые, сливающиеся, играющие в какую-то свою игру, не берущие в свою игру других, тех, кто с лицами. Иду я, кажется, думал о…это сейчас тоже не так важно,  и мне показалось, что за мной кто-то идет и этот самый кто-то бросает такую большую тень, что покрывает меня и еще впереди меня небольшое расстояние. Я в отличие от него, занимал намного меньше теневого пространства. Я прошел пять метров, он не отстает, я прошел десять – он ускорил шаги. Они были беззвучны, только длинная  тень плыла за мной неотступно, вызывая дрожь во всем теле, в особенности в области спины и щиколоток. Вперед маячил свет, до него оставалось около ста метров, я побежал, тень остановилась, отрываясь от моего одиночества. Я вышел на проспект, где шли по свои делам прохожие, и мне нужно было либо тоже стать таким как они – пойти либо вправо, либо влево, или же нырнуть назад, под свод таинственной тени. Я, конечно, выбрал первое – повернул вправо и пошел по новому переулку, где ярко горели огни, и не было места сомнительным людям, шедшим по пятам. Я шел по оголенной от света улице, на которой был так много людей, что даже не было места для моей короткой тени, и мне стало грустно. Грустно от осознания того, что не всегда хорошо там, где свет. А там где темно, бродит человек, который мечтает не о том, чтобы выйти на яркий проспект, уже запруженный источниками электроэнергии, а  скорее всего о том, чтобы зажечь огонь там, в том  самом темном месте, где еще никто не додумался об этом. И возможно у него не все получается, ему нужна помощь, он обращается к окружающим, но те принимают его за маньяка, серийного убийцу или в том роде… да, вы тоже об этом подумали, а ему остается искать помощи, то есть по-своему экспериментировать.       
Прогремел гром в виде тарахтящего звонка, пронизывая сольное выступление молодого человека бурным топотом, криком и опустошением.
-Спасибо, профессор. – Аркадий по примеру других, перескакивая через две ступеньки, оказался перед своими вещами и, застегивая на ходу магнитный замок своей плечевой сумки, выскочил из аудитории и слился с потоком проталкивающейся братии, которая хотела одного – идти от…, что не всегда означало вперед.
Курцвайль хотел было остановить эту интересную для науки персону, возможно поговорить, узнать его со стороны думающего человека, но почти сразу отказался от этой мысли. Пусть движется сам, бороздит одну, другую волну, тонет, выплывает, но только сам, без чьей-либо помощи. А он, профессор, будет наблюдать, со стороны и если что подстрахует.         
Выходя из аудитории, Аркадий замотал головой, словно стряхивал с себя ворох осевшей на волосы информации, поправил висящий на шнурке Nicon, выдохнул и только тогда произнес Горкому, который волочил свою сумку как уставшего зверька, капризного и не желающего идти домой пешком:
-В столярку?
-Ага, - пробубнил Горкий. Он смотрел на него как на экспонат в Эрмитаже – долго и неотрывно. – Ты зачем все это затеял?
-Чи-то все? – пробубнил Аркадий, пытаясь повторить его интонацию.
-Все это, - уже четко и довольно громко отчеканил друг. - Выступление, кафедра, твой переулочный рассказ. Ты его наверняка выдумал.
- Почему же, - с улыбкой ответил «экспонат». – это действительно произошло.
-Что и маньяк был? – скептически говорил «посетитель музея».
- Даже если бы все это произошло в моей голове, то какая разница – было это или нет? – оглядываясь, прошептал Аркадий, подойдя вплотную к Горкому. - Главное это прошло через мое сознание, миновав все коридоры и главные лестницы, пролеты и проходы, углы и маленькие помещения. 
-Ага, - обрадовался Горкий, отойдя от друга на метр. Затем снова приблизился и более серьезно спросил: - Зачем?
- Как сказал Вольтер «Главное – ладить с самим собой», - прошептал отличившийся, загораясь. - Я пытаюсь.
-Пытаешься что? – не понимал друг. – Попасть под раздачу? Моноспектакль студента третьего курса факультета психов, специальности псих, аудитория – эксперты по психам. Жрите меня, я вкусный. Так что ли?
- В отличие от вас молодой челобрек, мне на чужое мнение наделать с Эйфелевой башни, - тем же спокойным тоном, с улыбкой на лице промолвил Аркадий. – Я иду от себя.
- Надеюсь, когда ты отпускаешь себя погулять, то не отцепляешь поводок, - смеялся Горкий.
- Вот например захотел я пить, - рассуждал молодой человек, - Я пойду, найду воду и обязательно утолю жажду. Если я этого не сделаю, то буду чувствовать дискомфорт. Я,  конечно, могу потерпеть некоторое время, без проблем, но чем больше я тяну время, тем больше затрудняю себе жизнь. Или есть, заниматься сексом, это подходит под любое описание.
-Ах, вот оно что!? – закивал головой друг. – Тебе нужна женщина, из которой ты высосешь все соки, а потом съешь. Что же ты молчал, друг мой? Вперед, я знаю одно место.
- Шизоид! – отреагировал Аркадий.
- Конечно, конечно. Как сказал Горький, мой однофамилец, почти «Весь мир для людей, но для чего же люди, если они не сами для себя?» - жонглировал классик-почти. - Это я о том, что пора заполнить пустые баки. И те в том числе.
- А еще Горький сказал, что день – это маленькая жизнь и надо прожить ее так, будто ты должен умереть сейчас, а тебе неожиданно подарили еще сутки, - не растерялся молодой человек..
-О-о, - загоготал друг и взял свое капризное «животное» (сумку) на руки и понес его поглаживая по «спине».
-Чего ты надрываешься? – воскликнул Аркадий и схватил Горковского «грызуна» и помчался по тоннелю, который тянулся несколько сот метров, пока не обрывался на прямоугольном проеме с прекрасным видом на двор. Там, во дворе трава дарила пристанище нескольким десяткам студентов, которые, вдохнув порцию кислорода после затяжного голодания во время лекций, осоловевшими глазами смотрели на проходящих педагогов, деканов и других представителей административной части университета, не узнавая никого из них, да и те, великие умы вековых десятки раз ремонтированных стен шли в сторону остановки, торопясь домой на обед, в парк, где могли отдохнуть от молодых негармоничных физий или библиотеку, которая подпитывала их не только заполняя итак под завязку багаж, но и позволяла остаться наедине со своими мыслями, размышляя про себя на те темы, на которые не все согласятся поговорить.
Столовая, в простонародье столярная, накрыла гудящие головы своим посудным звоном и теплым приторным запахом печеного. На том месте, где обычно висело меню со списком приготовленных поварами блюд, торчал гвоздь, на котором колыхался пустой файл, из которого была извлечен сам листок. Меню бродило по рукам, и все изучали эту замасленную бумажку, как важный юридический документ. Аркадий не стал изучать этот «документ» по двум причинам – все равно не разберешься в почерке неграмотной поварихи, которая котлеты пишет через «а», а слово рис через «ы», да и ему не было важно, чем заморить червячка. Его волновали другие моменты – кто будет сидеть за столом и, какая тема будет обсуждаться.   
Горкий сидел напротив друга и жевал большой бутерброд с докторской колбасой, который приволок с собой. Он предпочитал домашнюю еду в целях здоровья и только потом экономии. Аркадий разделывался с гуляшом, замаскированным в гречку и запивал классическим компотом с яблоками. Было шумно и если посчитать количество звуков, которые доносились одновременно, то можно насчитать порядочное число. Разговоры, падающие подносы, стучащие ложки, снова разговоры, на этот раз вспыльчивые, звонящие телефоны, шаркающие шаги не поднимающих ног при ходьбе, несущих тарелки к столу, снова разговоры, теперь со смехом, громким, заливистым, заразительным и наконец мелодия, которая каким-то боком уместилась в этом хаосе и благодаря своей ритмичности уравновешивала все, не вызывая раздражения. Это был Род Стюарт. «Rhythm Of My Heart». Странно, что эта музыка звучала в студенческой столярке, но Род Стюарт, как известно, любит крупных женщин (повариха), а соответственно крупные женщины любят Рода Стюарта.
- Мне кажется, что как-нибудь придем мы сюда после лекций, а нас встретит малограмотная повариха, которая скажет «извините»…хотя вряд ли она так скажет, но она даст понять, что котлы холодные и компотом и не пахнет, - вообразил Горкий под звуки «Ритмов». Он кусал бутерброд  маленькими частицами, тщательно пережевывал и после того, как проглатывал, ждал несколько секунд, чтобы пища достигла цели, провалилась куда надо. – Вот тогда ты нажмешь на кнопку. Правда?
-Тогда нажму, - задумчиво сказал Аркадий, представляя эту картину в рыхлой субстанции  гречневой каши с мясным соусом. 
-Аркаша, - начал друг. Он называл его так только в редких случаях, когда ему нужны были деньги, либо в момент крайней откровенности.
-Да, Гоша, - тяжело вздохнул второй, думая о предстоящем разговоре, где ему суждена роль казначея. 
Аркадий и Гоша были очень похожи внешне. Оба были почти одинакового роста, правда, первый носил широкие мокасины на каблуках и поэтому он выглядел немногим выше, а так в строю, на уроках они уступали друг другу место, так и оставив неопределенным перевес в росте. Пепельные волосы у первого, вечная седина и каштановые у второго. Орлиные носы – это как главный признак, по которому возникало сомнение, а, правда, это два разных человека, уж очень они похожи. Только у Аркадия он был более искривлен снизу, чем у Горкого и напоминал крючок. Этим крючком он цеплялся по каменным стенам жизни, преградам и ложбинкам, выискивая места сложнее и запутаннее. Горкий цеплялся меньше и старался по возможности этого не делать, он отсиживался в более пологой местности, довольствуясь небольшими заборами. Второй признак, роднящий их – это глаза. Не цвет, не одинаковый разрез, не густота бровей и ресниц сближала их, а блеск, способность зажигаться, воспламеняться с одной спички. Но и здесь было одно отличие. Априорная характеристика мира в одних глазах тускнела раньше, чем гасла в других. Глаза Аркадия горели дольше, он мог больше времени провести над одним делом, он был более пытлив, настойчив. Гоша перегорал и сразу  искал новый приоритет, но так как мир большой, он всегда его находил, отчего глаза снова отображали знакомый свет, ради которого и стоит жить. Это он точно понимал.
Внутренне они были разными. Наверное, это хорошо, что их жизнь сделала такими. Если бы они были копией один другого, то вряд ли между ними возникли симпатии и, не смотря на общие интересы, они бы не смогли делить одну трибуну. Аркадий был лидер. Думающий. Гоша – лидер. Не думающий или думающий, но не том. Вот так два вождя, с мыслями и без оных, нашли в друг друге то, что им не хватало. Первый – раскрепощенное отношение к жизни, второй – осмысление пройденных шагов.    
-Я тебя никогда об этом не спрашивал, - серьезно спросил Горкий. - Вроде столько башмаков стоптали вместе, соли пудами, центнерами глотали, а откуда у тебя такая тяга к фотографии, не знаю. По праву лучшего друга я должен знать все.
- Ну, что все? - скромно спросил Аркадий. На его тарелке покоился один маленький кусочек мяса и россыпь гречневых ядрышек. – Если честно, я уже и сам не все до конца помню. Когда же все это началось? У меня такое ощущение, что я занимался этим с самого рождения. 
-Как вылез на свет, стал просить не пустышку, а фотографический аппарат, - не менее серьезно сказал Гоша. – И первое слово, которые ты произнес было, дай подумать, во…фото. Можно, конечно, снимок, но не думаю. Тогда ты был еще слишком глуп. Для съема, то есть для снимка.
-Я помню, что с детства любил фотографировать, - продолжил друг. -  У меня была старая «Смена -8м». С нее я начинал. Мне было двенадцать. Купил на свои заработанные деньги. Правда работа была самая простая. Мама попросила сходить к соседям и попросить у них соли. В то время они почему-то не разговаривали, что-то не поделили. Я пошел к нашим соседям – их дверь располагалась напротив нашей, и пригласил их в гости, сказав о том, что мама извиняется и приглашает их на чай. Они удивились, конечно, но пришли. Конечно, больше удивилась мама, но количество карманных денег заметно увеличилось. Так, я помирил маму со всеми, с кем она по той или иной причине была в ссоре. Меня уже тогда удивило то, что можно таким образом зарабатывать деньги. Но для меня было главное то, что мне хватило на аппарат. Я ходил по двору и щелкал испуганных птиц, убегающих кошек. Я заметил, что когда птица взлетает, то первые несколько секунд вхолостую бьет  по воздуху, не поднимаясь ни на миллиметр. Убегающая кошка похожа на пантеру, ей просто нужна точка опоры. Я щелкал, а приспособлений для проявки дома не было. Приходилось ходить за три квартала, к старому обувщику, у которого мы всей семьей чинили обувь, а тот по совместительству занимался фотографией. Идти по воле, которая предопределяет твое я.
-Что ты делал со своими шедеврами? – продолжал задавать вопросы Горкий, как  журналист, берущий интервью. Продолжала звучать какофония звуков, но наших друзей это не беспокоило. Они умели разговаривать в такой обстановке. На дискотеке или концерте панк-группы, в метро или лекции, когда голос нужно переводить в другой режим, не обязательно более громкий, главное неторопливый. 
- Продавал за границу, - иронизировал Аркадий. – Да что я делал? Вешал над кроватью. Когда фотографий стало очень много, а стена была уже вся покрыта, то использовал створки шифоньера, трюмо, серванта. В туалете тоже висело несколько моих снимков, правда мама была против. Разъяренная собака в туалете не самый положительный эффект для зашедшего.
- Да, сочувствую, - вымолвил друг. - У всех дети в лапту, в чехарду, а он пугает собак и щелкает у них перед носом. Прощай штаны.   
- Потом мне это наскучило, - продолжал Аркадий, не обращая внимания на острые слова друга. – Животные – это конечно интересно. Я изучил их повадки. Всех, маленьких и больших животных, насекомых и птиц. Знал, от чего мышь выходит из норки и что нужно делать для того, чтобы она вышла. Если интересно, то положи горбушку или что-нибудь напоминающее. Главное, чтобы форма была, Первоначально они видят, потом нюхают. Голуби, редко спокойны. Также как и воробьи. Но особенно беспокойны грачи. Казалось бы, крупные, неповоротливые, но не в этом дело. Иногда размер бывает обманчив. Вот наш Холя, крупный и по весу не уступает весу ноги слона. Но по мышлению не далеко сдвинулся с начальной отметки.
- Мм, м-м, - промычал Горкий, дабы друг понял, что его понесло.
- Понял я. Понял, - отреагировал рассказчик и переключился на себя – Почему я перестал интересоваться животным миром? Мог бы стать биологом, заниматься наукой, рассматривать новые особи в микроскопе и находить редкое совпадение с человеком. Вот именно. Ученые занимаются сравнением. Вся их наука сравнивать с тем классом, который выше его. Так вот. Я живу среди мира людей. Это не мир насекомых, который намного больше человеческого, насчитывающий только видов около одного миллиона. Это мир разумных людей. Хомо сапиенс. Которые изобрели огонь, колесо и отправили в космос человека. И меня интересовали больше они, чем недоразвитые твари, которых и сравнивать то не с чем.
-Давно? – устранив неполадку, в связи с потоком ненужной информации, продолжал интересоваться друг.
-Конец жизни печален, середина никуда не годится, а начало смешно, - продекламировал Аркадий. - Говорил Вольтер. Слава богу, мы прошли смешное появление, и сейчас стоим на той ступеньке, которая никуда не годится. Но все в наших потных мозолистых руках. Пока не наступит конец.
-Успеем, Аркаша. Поздно не будет, - невнятно сказал Горкий, дожевывая свой непомерный бутер и запивая не своим компотом. 
-Да ты что? – воскликнул бравый студент. - Сейчас тебе двадцать. То есть пошел третий десяток. Он успеет. Позади половина жизни, лучшая ее часть, а он говорит, что успеет. Ты разбираешься в Евклидовой геометрии?
-Чего? - отпрянул друг. А что должен? Нет, по этим наукам я не очень. Ты же знаешь, я гуманитарий.
- А Эйнштейн в двенадцать лет разбирался в ней, хотя до трех лет молчал, - продолжал контратаку Аркадий.
-Наверное, думал много, - произнес Горкий и почесал голову, видимо не мог до конца понять, как можно молчать на протяжении трех лет. 
-Наверное, и ведь действительно надумал, - распинался друг, время от времени сглатывая от обильного слюноотделения. -  Но ты думаешь, он остановился? Нет. Он продолжал. Учась в цюрихском политехникуме, работая в Швейцарском патентном бюро в Берне. А что ты сделал для науки, гуманитарий? Ноль.
- Наука никуда не убежит, - ставил блоки друг. У меня свой эксперимент. Сократить возможное число свиданий до этого и увеличить время, проведенное в постели. Вот это я понимаю арифметика.   
Он уже определился со своим призванием. Я уже видел в нем стареющего маразматика, который закрывает квадратики красными крестиками.
- А что если вся твоя энергия, предназначенная для твоих экспериментов,  закончится? – пугающим голосом произнес Аркадий. - Топливо кончилось. Что будешь делать? Его же ни у кого нельзя одолжить.
- А у меня топлива так много, что я не только его не исчерпаю, но и буду сбывать перекупщикам, - смешливо сказал он.
-Всегда так думают, - серьезно сказал Аркадий.
-А ты не мешай себе, - парировал Горкий. – Думай также и не парься. Лето, блин, а ты в таком запале. Все пора, пора, пора…по самым труднодоступным местам, где нас ждут всегда. А почему?
-Почему? – повторил фотограф.
-А по-то-му, - напоминал «маразматик».
- А потому, что, - припомнил Аркадий - …да подожди ты. Ты меня сбил.
-И правильно, - махнул он рукой и продолжил. - А потому что мы ослепительные мустанги, от которых не уйдет не одна домашняя лошадка.  Все. Я ищу жертву. Все мои детекторы работают. Горит красная лампочка. Не то, не то. Ага, включилась зеленая. Вот и она, новая жертва. Рисуем красный крестик. Не дергайся, это не больно. Цель обозначена. Вперед.
В грязном окне был виден задний двор, где студенты могли отдыхать между лекциями. По кругу стояли скамейки, между которыми проходили тропинки к небольшому памятнику, который был прозван памятником психологической мысли. У памятника было основание, на которое было водружена масса частей тела, которые вперемешку создавали общее представление о науке психология. Так говорили. Студенты-старшекурсники, преподаватели. Торчащие руки, показывающие самые разные знаки пальцами – большой кверху, вниз, кольцо из указательного и большого, кулак и вся пятерня, большая голова с вытаращенными глазами, голова без глаз, но с открытым ртом и наоборот, ноги с падающими наземь кроссовками, ноги, показывающие угрожающий перст. Рядом со скульптурой сидела девушка. Сперва,  Аркадий ее не заметил. Она удачно вписывалась во всю эту конструкцию и казалось неотъемлемой частью этого изваяния. Девушка была одета в белые льняные брюки (по цвету основы) и блузке из маркизета  грязно-серого цвета (точно такого, какой была композиция). Не было видно, какие у нее глаза, но то, что волосы были определено русые, с легким отливом миндаля, точно.  Она читала книгу и, кажется, застыла в своем процессе. Возможно, она отвлеклась, и сейчас, прочтя не более одной строчки, продолжает размышлять о своем, о котором никто не сможет написать так, как она думает. А возможно, она заснула. Глаз ее не было видно, лишь слегка наклоненная голова, и эта фотография на фоне волн, которые проходили по траве каждое мгновение. 
Горкий злобно засмеялся, высунул язык и стал водить своим удивительно длинным мышечным выростом по силуэту девушки, которая сидела во дворе. Он рисовал на ней восьмерки, проводил штрихи, водил по кругу, закатив глаза и зажав руки в кулачки. То ли это был ритуал перед охотой, то ли он уже охотился.
Аркадий смотрел на своего друга, который так изворачивался перед ним, чтобы выглядеть достойным обольстителем – открыл широко рот так, что были видны гланды, крутил языком, совершал всевозможные манипуляции в союзе с губами и зубами, издавал тяжелые громкие вздохи похоти, что ему вдруг стало противно. Впервые. Он никогда не испытывал ранее отвращения к выходкам Горкого. Тот всегда свысока относился к противоположному полу. Да и Аркадий был с ним солидарен. Он, правда, этого никогда не показывал и всегда оставался честным человеком, даже если у него возникала пикантная ситуация с девушкой. Но сделал дело, не уходи сразу, а выпей кофе, поговори и если у вас много общего продолжи общение. Если же нет, то девушка сама отлипнет. У него никогда не было проблем с этим. В отличие от Горкого, который несся к рекорду. Аркадий жил и получал от жизни все, Гоша получал от жизни все, но вряд ли его вечные марафоны можно сопоставить с жизнью, как таковой. «Сперва, необходимо размять глину», - говорил он, - «затем обработать и только после первых двух процессов при удачном завершении, можно приступать к третьему, заключительному». Третьим этапом был примитивный секс – у нее, у него, на природе, в туалете, в примерочной. Не важно было само место и удовольствие, которое получали и получали ли вообще. Главное – еще один раз, отмеченный в его записной книжке, которую он называл кратко «Членография».      
-Она моя, – ответил Аркадий, хлопнув друга по плечу так, что тот от неожиданности прикусил язык и даже вскрикнул от боли.
-Черт возьми, - выругался Горкий и подбежал к висящему зеркалу перед раковиной, у которой редко кто останавливался. – Ты что, с ума сошел? Я же ее первый заметил. Разве не так?
Он стоял посреди столярки напротив своего жалкого отражения, согнувшись в три погибели с вытянутым языком, из-за которого говорил с небольшим дефектом «прикушенного языка».
-Увидимся, - крикнул Аркадий, вышел из-за стола, и пошел по направлению к выходу. В его руке был зажат Nicon.
-Куда? – встрепенулся Горкий, и ринулся за ним.
-У нас самообслуживание, - раздался голос поварихи, и ее нельзя было не услышать. Он остановился.
-Я знаю, - грубо сказал Гоша, плюхаясь за стол на место своего друга, резко взяв вилку и насаживая на нее последний кусок мяса в гречке. Он не ожидал такого поведения от своего лучшего друга. Странный он сегодня какой-то, - подумал Горкий, - Этот выпендреж на лекции, формула на доске и, наконец, такая вольность в выборе какой-то бабы. Воспоминания на него так сильно подействовали? Черт подери.
Аркадий вышел на задний двор. Он прошел по тропинке, которая была обходной дорогой к красному крестику и не спеша подошел к памятнику. Сперва он увидел выступающую из головы пятку скульптуры, за ней, облокотившись о средний палец, вытянутый ненормально больше чем надо, девушку. Она теребила листок, ее губы двигались и книга, которая лежала у нее на коленях явно помогала ей в этом.
-Не было соблазна ее пощекотать? – сказал Аркадий, представ перед девушкой.
-Что? - резко сказала она, вскочила, книга упала на гранитную дорожку. У нее были маленькие глазки, но удивительно живые и она крутила ими, как бильярдные шары, оставшиеся на поле.  – Что вам нужно?
Аркадий нагнулся за книгой, посмотрел на заглавие. «Вольтер. Кандид или оптимизм». Он улыбнулся, на секунду задумался, не отрывая глаз от объекта, и через небольшую паузу промолвил:
- Я говорю, что прекрасно только то, что естественно.
-Да, конечно, - прошептала незнакомка.
-Вот, например, эта скульптура, - погладил он голову из гипса, прихватив рукой могучую пятку.
- При чем тут скульптура? – робко спросила девушка.
- При вас, - ответил Аркадий и улыбнулся так широко, как улыбаются за мгновение до смеха. Он ожидал, что они вместе посмеются над этим, и был готов к этому.
  Но девушка стиснула свои и без этого небольшие губы, и на месте рта образовалось круглое пятнышко, которым нельзя было целовать, кричать, есть, разве что пить из соломки.
- Непонятные скульптуры и картины вызывают самый живой интерес, - продолжал Аркадий. - Если на картине изображена тарелка щей и пучок лука, то, кроме того, что так питается крестьянин или средний  класс и ниже больше ничего не можем сказать. Реализм точно отображает детали. Природа, птички, красиво, но пусто. Но если много линий, пятен, пусть непонятно, но как интересно.
-Да, - задумчиво произнесла девушка, и подняла глаза наверх, немного выше, чем  находился молодой человек. Она волновалась и это волнение делало ее щеки то впалыми, то округлыми, деформируя носовые впадины, увеличивая их и уменьшая, тем самым давая разглядеть в ней два совершенно разных человека – испуганную трусливую девчушку и грубую воительницу.   
- Художник не может делать копию того, что есть и без него, - говорил Аркадий. - У него в голове большое количество отражающих стеклышек, у кого-то больше, у кого-то меньше. Увиденная им картинка отражается в одном стеклышке в несколько искаженном виде, затем эта уже искаженная картинка – в следующем и так далее. В зависимости от того, сколько в тебе этих стеклышек, процесс продолжается.   
-Я не художник, - скромно сказала девушка и опустила голову. Она теребила старую перечитанную от корки до корки не один раз книгу, от обложки до основания, гладила листы четырьмя сложенными вместе пальцами.
-А ты пробовала когда-нибудь? – спросил Аркадий. Он находился на расстоянии вытянутой руки перед ней и запросто мог присесть, взять ее за руку, наговорить гору комплиментов и увести ее со двора.
- Что? – не поднимая головы, спросила она, и отлив на волосах блеснул накатившей зеленью.
-Взять в руки кисть и написать, - просто сказал молодой человек и показал жестами, как можно взять в руки кисть и написать. Он  сделал такое количество жестов, что будь у него в руках настоящее орудие художника и холст, то у него наверняка получился многогранная конструкция – замок с башенками, дракон, или канализационная система того самого замка и устройство выпускания огня у того самого дракона.   
-Я не смогу, - не поднимая головы, сказала девушка. Она напряженно дышала и не могла смотреть в его глаза. Она приподнималась и опускалась при дыхании, как большой насос, который качает воду или надувает воздушный шар для кругосветки.
- Ну и ладно, - благосклонно сказал молодой человек и протянул руку, разбив девственную пленку, которая обычно разделяет двух незнакомых людей. – Аркадий.
Девушка никак не среагировала на этот жест. Не было выражения испуга или радости, кокетства или негатива. Лицо оставалось таким же закрытым, с невидимой, но достаточно плотной маской неприступности.
-Меня зовут Аркадий, - повторил парень и присел на основание скульптуры рядом с выступающим кукишем.
- Катя, - сказала она, подняла голову и улыбнулась.
- Ката-риос, - проговорил Аркадий, заставив девушку встать и как-то неестественно напрячься. –Катарсис.
- Мне нечего ответить, - грустно сказала Катя. – Я не знаю что значит Аркадий. Может быть как-нибудь с арочным сводом связано или аркадами, только я не знаю что это.
Она была так искренна в своих предположениях, в ней не было этого привычного в наше время лукавства, обмана и фальши, в котором плаваешь постоянно и уже привыкаешь даже. Как вдруг появляется добрый ангел, который не знаком с наукой обмана, и он не понимает, для чего она нужна. Ее глаза светились неземным огнем и смотрели в одну точку. Это был угол здания спортивного корпуса, из–за которого уже неделю никто не выходил, так как физкультура сдавалась раньше, сейчас отводилось время для профильных предметов. Она словно кого-то ждала или хотела скрыться за эти углом.
- Если увлекаться мифами, то я житель области Древней Греции, Аркадии, - улыбнулся молодой человек. – Если брать современные понятия, то я примитивная детская игра с примитивными персонажами и таким же сюжетом.
-Теперь понятно, - задумчиво сказала она.
Она сидела рядом с Аркадием, и аромат апельсинового масла витал возле нее, проникая и в его любопытное сознание. Она не говорила. Он не понимал, хотела ли Катерина продолжить знакомство или нет. Обычно, это сразу видно. Нет – равнодушный взгляд, грубая реакция. Да, - напротив внимательный взгляд и реакция положительная. Может, быть, она еще не готова. Горкий сразу бы убежал, не тратя времени, разыскивая новый объект.
-Вы на каком? – спросил он.
-Я не учусь здесь, если вы об этом, - словно ожидала этого вопроса девушка. – Мне просто нравится бывать здесь. Когда-то я хотела учиться здесь, но все сложилось несколько иначе.
- Родители были против? – предположил Аркадий.
-Нет, - покачала головой Катя. – Я сама.
-Человек сам джин своего счастья, - сморозил он. - Он всю жизнь ищет свою лампу, чтобы потереть.
-Звучит несколько двусмысленно, - сказала она и засмеялась. Он подхватил ее смех. легкий, звонкий, обезоруживающий. Из-за угла вылетела птица – большой белый голубь в черную крапинку. Катя снова не среагировала. Она словно знала, что в эту секунду вылетит голубь, да и он посмотрит на ее реакцию.   
-Ну что Катя, приглашаю вас в парк, - торжественно произнес Аркадий. -  Окунуться в мир птиц и свежего воздуха. Что вы больше любите птиц или воздух.
-Птиц…и воздух, - неожиданно грустно сказала она и затеребила книгу Вольтера, покрывая обложку тыльной стороной ладони, оставив на ней читаемое «воль» и «кан».
-Пойдем, - протянул он руку, уже не ощущая пелены, которая растворилась в звоне  смеха. -  В парке есть белки. Знаешь у белок самый сложный язык в животном мире. Он состоит из свиста, щебета и щелчков различной частоты, громкости и продолжительности.
Аркадий демонстративно втянул шею, сделал руки домиком перед самым лицом и стал изображать грызущее насекомое, поглощающее что-то с большим аппетитом. Полакомившись, он резко повернул голову по направлению к Кате и все в той беличьей манере, с выжиданием во взгляде, стал ждать ее решения.   
-Я не могу, - ответила она. Пальцы барабанили Вольтера, открывая загадочный мир словообразования. «Вольер»,  «втер», «р», «дид», «мизм», «оптим».
-Почему, - спросил он, не чувствуя поражения.
-Не могу, - проговорила она и впервые посмотрела на него. Только сделала она несколько необычно. Она смотрела не на него, а куда-то в сторону, выше, как ориентируясь на  голос, как это делают слепые.  Она встала, вынула из сумки сложенную трость,  разложила ее, определилась с местонахождением, постучав по прилегающей к ней площадке, и направилась в сторону выхода. Она была слепа.
Она шла по выложенной плитами дорожке, осторожно, не спеша, отмеряя каждый пройденный шаг, словно запоминая или, наоборот, вспоминая, сколько нужно проделать шагов до следующего поворота. Она была похожа на уже пожилую женщину, которая прожила хорошую активную жизнь, но старость взяла свое, и теперь этот недуг всегда с ней, как и другие части тела.  Катя исчезла за поворотом темно-зеленой ограды, благодаря которой ее волосы отливали зеленым блеском, но звук постукивания трости отдавался в сознании, как стучание в закрытую дверь. Он не смог эту дверь растворить. Она была приоткрыта, но открыть ее так, принять все это, не содрогаясь от мыслей о существенных недостатках, он не мог.
Около оголенной гипсовой пятки осталась лежать ее книга. Она была открыта примерно на середине. Как он сразу не обратил внимание на то, что книга велика по размерам. В ней в отличие от стандартного текста, были выпуклые буквы, изобретенные Брайлем еще два века назад. Если прищуриться, то на первый взгляд покажется, что книга совершенно пустая, в ней нет текста и только белые листы. Книга, которая может принадлежать всем. Книга, которую можно заполнить собой или попросить кого-нибудь это сделать. Но, закрыв глаза, видишь существенную разницу.   
  Аркадий напоминал мыслителя, пытающегося расшифровать значение скульптуры. Он совершал круговые движения головой, губами, языком и все по часовой стрелке, что по мнению ученых, приводит в нормальное состояние. В его руках была книга, а на шее покоился неиспользованный фотоаппарат Nicon.
-Ну что получил путевку в знаешь куда? – с издевкой вопрошал Горкий, когда друг  вернулся в столовую. На его столе лежала гора посуды – тарелки, стаканы. Он снова помогал поварихи, а та его накормила. Выместил отрицательную энергию в мирных целях. – Я так и знал, что так получится.  А почему? Спросил бы меня. А то «она моя». Нехорошо, друг. Дело то в чем? Она не с твоего хутора девочка. У нее запрос попроще. Без философских трельканий и обсуждений картин. Ей нужно простое предложение. Хочешь, не хочешь. 
- Заткнись, - гневно рявкнул Аркадий и схватил Горкого за воротник. – Тебе бы только свою сраную похоть приютить. Так приюти  ее с теми, кто может смотреть, видеть и прочее, что делают с глазами.
-А она что не может? – не до конца понимая вспыльчивого друга ответил Гоша.
-Наверное, может, - произнес Аркадий. – Только по-своему. Как это делают незрячие. Вот этим местом.
Аркадий ткнул указательным пальцем в район груди, а Горкий смотрел на него, и было в его взгляде что-то покорное, от пса, который набедокурил, и теперь извиняется – молча, по-своему. 

***

На мощеной улице старого города не было ни души. Где-то вдалеке разрывался клаксон спешащего автомобиля, водитель которого, не отключая двигатель, остановился на проезжей части, чтобы пропустить заблудшую кошку, которая никак не ожидала встретить  в столь поздний час большого металлического великана на колесах. Ветер гонял по бликующим булыжникам улики вечернего праздника. На желтом полотне отражения неоновой вывески «яизнетроГ» цветочного магазина совершал небольшие перебежки обрывок бумаги с выведенными на нем цифрами, телефон, по которому не позвонит тот, ради которого был испорчен блокнот. Вдоль витрины с неживыми манекенами в итальянских костюмах разделили несколько метров крепко держащихся друг за друга булыжников лиловые лепестки вечерницы, осыпавшиеся с балкона третьего этажа, на котором было целое раздолье этих романтически привлекательных соцветий.  Белоснежные перья с черными крапинками, принадлежащие то ли голубям, то ли тунике из искусно сделанного материала проложили дорогу до самого поворота, где начиналась кромешная мгла настоящей ночи.      
Ночь – раздолье для хвостатых, ненысытных и для тех, кто не любит день. Кошки, чувствуют себя полноценными хозяйками именно в это темное время суток, когда все  открытые места - улицы, переулки, площади, парки, скверы, дороги, крыши принадлежат  только им. Ненасытные обрекают ночь на продолжение того, что не успевают сделать днем. У них всегда есть резерв, поэтому они не спешат завершить это до полуночи. Те, кто не любит, превращает день в ничто, замазывая его сном, пустыми делами или томным ожиданием заката. Они не выносят дневное время за его настойчивость, назойливое проникновение с яркой вспышкой, множеством огней, порой ненужных, хотя чаще именно ненужных и суету, которую ничем не остановишь, разве что подождать пока она сама не пройдет. Потерпеть и получить в подарок целых восемь часов темноты, где знающие люди найдут себе достойное развлечение.
Чем можно заняться ночью? Именно тем, что запрещает делать день. Расслабиться и насладиться теми чарующими звуками, которые начинаешь улавливать среди какофонии ночной тишины. Звук невыключенного радио на задворках усталой кофейни, шипящий и тоскливо звучащий в темноте спящей кухни. Задорный диджей проговаривает дежурный текст и его голос сливается с той мелодией, которая звучит через сетку ночного пространства, отчего не ощущаешь разницы между голосом и музыкальным сопровождением. Звенящие колокола в нескольких кварталах, напоминающие о ночном времени суток для тех, кто начинает забывать об этом. Для мужей, забывшие, что у них есть жены, для студентов, которые не помнят, что у них есть задолженности, для детей, которые украдкой читают под одеялом. Услышать признания, признания, еще раз признания. Подслушать или сделать это самому. В любви, в преступлении, в измене.
-Во сколько это произошло?- прохрипел передатчик. – Мне нужна самая точная информация.
-Около восьми, - ответил усатый мужчина в полицейской машине. Он остановился в этом переулке, чтобы узреть что-то неправомерное, но этот скромняга, освещенный, однако как на центральной улице не дал возможность органу правопорядка выйти из коматозного состояния суточного дежурства. 
-Где? – не унималось работающее устройство. Наравне со скрипом, доносящимся из недр рации,  отдаленно было слышно пение рок музыканта. Это был Боб Дилан. « The man in me».
- Там же, где и вчера, - ответил полицейский и не удержался.  – Все, Дэнни-малыш, хватит.  Пора спать.
-Ага, - послышался хитрый голосок с потрескиванием, посмеиваясь над отцовской слабостью.
Что делать, отец был хорошим инспектором (совмещая с профессией следователя последний год) – он прекрасно патрулировал район и за девятнадцать лет его бдения в районе был полный порядок, но вот с сыном он не любил соперничать.
- Я же сказал тебе не выходить на эту волну, - строго сказал отец. – И как у тебя это получилось? Она же засекречена.
- Любой старшеклассник вроде меня сможет поздороваться с патрульной машиной на выбор  в городе за считанные минуты, - уверено сказал голос. – У вас никуда негодная система безопасности.
-Все, отбой, Денни, - прервал его инспектор.
-Ты в бой, а я от бой? – продолжал бодрый голосок. - Непорядок. Я же твой сын.
Боб Дилан продолжал надрывать связки, а Дэни вторым голосом, чтобы не перебивать любимого певца подпевал.
-Спокойной ночи, - бойко сказал отец.
-Я знаю, папа, - прошептал нежный голосок. – И еще один вопрос.
-Дэнни, - сопротивлялся взрослый.
-Самый последний, - настаивал ребенок.
-Хорошо, - сдался отец.
- Ты ловишь негодяев? – прохрипел приемник.
-Да нет, дорогой, - прошептал таинственно инспектор. – Они уже все за решеткой.   
Белый «Reno», окантованный синими полосками, простоял еще секунд десять, пока полицейский вытаскивал сигарету, зажигалку, затягивался, вырисовывал в воздухе два кольца дыма и, наконец, поехал по направлению движения. Он уносил с собой хрипящую рацию, семейные кривотолки и вообще все то, что может быть между людьми, если их больше одного. То, что казалось частью этого застывшего куска города, ожило и поспешило в подворотню, виляя черным хвостом с едва заметным белым кончиком.
Луна с откусанным боком висела на небе, роняла слабый свет, чувствуя свою ненужность в таком мириаде световых огней. Она расположилась над тесно стоящими   домами и, несмотря на свое неполноценное состояние, достойно освещала крыши, пожарные лестницы, куда могли забрести влюбленные или воры-домушники.   
Из- за угла, куда только что забежала кошка, вышел человек. Он был одет в плащ грязно-зеленого цвета стиля 60-х годов с А-образным силуэтом, из-под которого проглядывались темные джинсовые брюки, из-под брюк – черные спортивные кроссовки. В таком параде огней его силуэт казался оторванным от ночной стены, являясь кусочком  ночного неба, частью ночной черноты.  Он ворвался в эту сверкающую безмятежность не сразу, а постепенно, отмеряя каждый шаг, определяя свое местонахождение медленными поворотами головы. Ночью он казался вполне нормальным и легко вписывался в этот ночной микромир городской жизни. Он подошел к стене высотного дома, прислонился головой  к грязной вывеске «Кофе рядом» и стал оседать. Взяв себя в руки, он успел повернуться, и тело плавно заскользило по кирпичной неровности стен, ноги подогнулись, голова наклонилась вправо и шляпа, прикрывающая глаза, нос и многое другое из жизни этого человека, не дождавшись пока тело займет свое место,  свалились на мостовую. По плечам рассыпались белые волосы, растворяя лицо в свете неоновой вывески «Гортензия».
Ладони мягко упали на гладкий камень, указательный палец правой руки  двинулся, свернулся в дугу, и вся рука застыла в этой монументальной позе. Волнообразные волны пронеслись по ногам туда и обратно, вызывая судорогу по всему телу, затем они прекратились, прошло время, и лежащий человек стал выглядеть, как манекен – холодно и безмятежно. Так он пролежал ровно час, пока не показался первый луч солнца, а со вторым лучом из-за угла выехал велосипед и направился к той кофейне, которая «рядом». Это был работник кофейни, наверное, официант или повар. Ему нужно было открыть дверь, подготовить залы к открытию и дождаться первого посетителя, которому полагалось бесплатное кофе. Сперва, он не обратил внимания на лежащего в стороне человека – мало ли кто там мог лежать, бродяга или наркоман. Он остановил велосипед, слез с него и подошел к стеклянной двери, на ходу доставая ключи из глубоко кармана галифе. Но вероятно еще не до конца проснувшийся мозг плохо подавал команды конечностям тела и связка ключей, а вместе с ними и то, что лежало у парня помимо этого в кармане – зажигалка, один презерватив наполовину открытый, жвачка и газовый баллончик, посыпалось на освещенный тротуар.
-Блин, - в сердцах сказал он и, нехотя опустился на колени в своих кавалеристских штанах и тут же подскочил, создавая турбулентность в воздухе своими руками, в частности ладонями.
Он увидел девушку. К этому времени ее волосы покрыли лицо благодаря ветру и единственное, что можно было увидеть из самого лица – это глаз, который был открыт и уголок губ приоткрытого рта, словно тот что-то хотел сказать, но не успел.
-С вами все в порядке? – спросил парень и приблизился к ней как можно ближе. – Вам нужна помощь?
Утренний ветерок, появившийся вслед за парнем на велосипеде, пронесся по старому городу, не забыв заглянуть в этот закоулок, принеся с собой несколько капель непогоды. Молодой человек дрожащей пятерней убрал волосы с лица сидящей девушки и то, что он увидел, заставило его вскочить и отбежать на расстояние двух метров.
Девушка была мертва. Ее расслабленное тело, подпиравшее кирпичную кладку выглядело анахронизмом в этом беззаботном утреннем воздухе, а парень рядом с ним – неуместно в неуместном, как скрипка у Орфея, изображенная  Чезаре Дженнари.
-Черт возьми, черт, черт, черт,- негодовал парень, словно пытаясь с помощью слова «черт» избавиться от того, что он уже успел увидеть.
 Он осторожно подобрал ключи, брезгливо поглядывая на человека, который не подавал никаких признаков жизни, открыл кофейню. Сработала сигнализация, раскрасив несколько черных рам в радужный желтоватый цвет, включив раздирающий крик младенцев и возмущенных жен. Он забежал внутрь, спотыкаясь и чертыхаясь непрерывно, выключил сигнализацию, задевая за что-то гремящее и оценивая то резким словом, пока не дошел до телефона за стойкой и не позвонил инспектору, который патрулирует этот район. 
Девушка лежала на тротуаре. У нее были открыты глаза, но она уже ничего не могла видеть. В них уже погасла толика жизни, которая отвечает за эмоции, которые можно получить, когда на сетчатку глаза попадает свет, и отдается обязательно через проводящие пути в мозгу. Она не видела, как  вокруг зарождался новый день, который для нее был первым днем отсутствия. Она не могла заметить, как прошло мгновение, и эта улица заполнилась людьми. Она не видела какие мужчины окружили ее, хотя при жизни наверняка бы прибрала волосы, покрасила губы и прикусила губу, верхнюю или нижнюю, не важно, кокетничая таким образом с каждым. Она не слышала никаких звуков, попрощавшись с этим миром в полнейшей тишине. Она не могла уловить звуков первого трамвая, начинающий свою работу с громкого сигнала звонка, как у велосипеда. Она не поворачивалась в сторону церкви, где проходила утренняя литургия. Она ничего не чувствовала. Во всяком случае, она не могла проявить это самое чувство с помощью земных жестов – движения и крика. И только застывшее выражение лица кусало воздух своим проявлением, проявлением неживой материи. Шляпа лежащая от нее в пяти сантиметрах была похожа на отрезанную часть ее тела.
Местные жители, вышедшие в легких утренних костюмах, только для того, чтобы купить свежую газету и почитать ее в открывающихся кофейнях, стояли около образовавшейся толпы и с интересом расспрашивали ранее пришедших о том, что произошло. Народ говорил вполголоса, неуверенным тоном, что объясняло их неосведомленность в этом происшествии.   
На балконе стали появляться проснувшиеся лица – солнце дошло и до них, а возможно их разбудил звук сигнализации или уличное оживленное говорение. Через пять минут подъехал белый «Reno», из него вышел полицейский и стал опрашивать всех, в частности парня, который обнаружил тело. Затем приехали эксперты. Парень в галифе стоял в стороне курил сигарету и пил кофе. 
-Что они говорят? – спросил у него высокий старичок в шляпе.
Парень просто пожал плечами и нервно пунктирно задвигал головой. Его знобило, и комментировать, а значит снова пережить утренний инцидент, он не хотел. Он стоял  и уже представлял, как придет управляющий, и он оглушительно выпалит, что увольняется, бросит фартук и колпак ему в лицо и пошлет это место к такой-то бабушке.   
-Да что там? – прогремел голос откуда-то сверху. С пятого этажа высунулся кучерявый мужчина с голым торсом, сжимая в руке бутерброд с семгой. – Девушка хотела приключений? Она их получила.
-Хватит, - прервала его цинизм женщина с собачкой, которая рвалась к месту скопления, но мешал поводок, который покусывал домашний любимец.
К людской спирали подходило все больше зевак, говорящие о погоде, подорожании молочных сосисок, ближайшем похолодании, местных и не только локальных  знаменитостях, забредших в их края, и только редкие интересовались девушкой в плаще 60-х годов.
Каждый занимался своим утренним делом. Полицейские – вели расследование, люди – беседу. Первые тщательно осматривали место преступления, нагибаясь и просматривая каждый найденный волосок. Вторые – не менее основательно обсуждали ту или иную тему. Как будто это происшествие объединило людей и сплотило тех, кто уже давно не выходил во двор, чтобы пообщаться со своими соседями.
 К инспектору подошел мужчина в черном костюме. Его глаза выражали недоумение и немного испуг.
-Я не думаю, что вам понравится то, что я скажу, - снимая резиновые перчатки проговорил он.
-Мне не должно нравится то, что ты скажешь, Паша, - с ожиданием в голосе процедил инспектор.
- Все же я скажу, Николай, - теперь между ними было расстояние на уровне согнутой руки.
-Я на это очень надеюсь, - прищурился усатый мужчина, защищаясь таким образом о тревожных новостей.
Это был своего рода ритуал, психологический момент, тренинг, который необходимо было провести, чтобы разговор пошел без взбрыкиваний и эмоций. 
-У нее нет языка, - отвечал Николай. У него было зачесаны назад волосы, открывающие лоб, говорящие об открытости и честности обладателя.
- Нет языка? – удивился инспектор
-Да, у самого корня, - продолжал он не слишком громко, стараясь не вызвать суматоху среди толпы. -  Она умерла от того, что захлебнулась своей собственной кровью. 
-Кто бы это мог быть? - резко спросил Паша.
- Не знаю, но это уже второй случай, - ответил Николай.
-  Правда? – еще больше заходили глаза и брови.
-Могу напомнить, - сглотнул слюну эксперт-криминалист.   
-Пришельцы, твою…- вырвалось у Паши, и он сильно всадил ногу в стену, словно она была всему виной.
-Ага, только этот пришелец среди нас, - удержал его друг.
- Не ты? – пытался разрядить обстановку инспектор.
-Нет, - серьезно ответил Николай. - И не ты, как я понимаю.
- А вот этих стоит допросить, - сказал Павел, дернув головой в сторону беззаботных зевак, и не поворачиваясь, пошел к своему автомобилю, который служил ему уже вторые сутки без сна и отдыха.
Через мгновение улица опустела, а на месте преступления образовался белый контурный след.


***

Аркадий не спал. Когда наступала бессонница, он выходил на балкон, проводил туда лампу, брал книгу, что из прочитанных и плюхаясь в плетенное кресло, наслаждался знакомыми впечатлениями от сочетания слов, которые уже запали когда-то в душу, сердце, другие органы и всегда приятно щекотали сознание своей новизной восприятия. Обычно, он не спал в холодные сезоны, когда нет такой томительной духоты, которая закрывает каналы тяжелым дыханием, густым насыщенным протопленным воздухом. Точнее он спал, но значительно меньше, зарядив не полную, а лишь половины обоймы своей энергии, остальную часть которой получал от природы, щедрой и не требующей ничего взамен. 
Начало лета. Первые дни, самые долгие, премьерные. Когда привыкаешь к этой новой для себя оболочке – человек и лето. До этого было – человек и весна. Долгое привыкание после зимнего разнопогодья, усвоение новых условий, и потом раз и  привыкай по новому к следующему сезону. Аркадий привыкал долго. Если его друг, Горкий, через пять минут в новой компании, мог рассказать пошлый анекдот, в полный голос  и нисколько не смутиться при этом, то с ним бы это произошло через пять-десять совместных тусовок. Ему важно было изучить всех входивших в эту компанию – сильные и слабые стороны, интересы, качества, готовы ли они пойти на крайность. Те параметры, по которым он судил о человеке. Так и к погоде. Он сперва присматривался. К небу, которое в первые дни в новом климате преподносило сюрпризы, а после становилось заурядным, ветру, стремительно пришедшему, но, выдав весь свой запал поначалу, не стремился увеличиваться до размеров смерча и урагана.      
Впереди еще два экзамена, к которым он и не собирается готовиться. За время прошедшей учебы он не писал лекций, не запоминал в чем основы метода семантического радикала, его не интересовала выученная беспомощность и ценностно-ориентационное единство. Он не понимал, зачем нужно изучать то, что в принципе не пригодится, если заниматься наукой. По его мнению, нужно сделать упор на том, что ему будет интересно, а в данной ситуации и полезно. Пока студенты корпели над раскрытыми положенными под углом тетрадями, он наблюдал за педагогом. Именно это было важно при сдаче экзамена, зачета. Чтобы заслужить внимание и интерес, не обязательно знать о бельгийском психологе Нюттоне Жозефе, который работал над мотивацией, хотя про это он и так знал. Здесь главное узнать сильные и слабые стороны ученой стороны, его интересы и предпочтения. Пока его однокашники выводили в тетрадях кривую Гаусса, он тоже не грыз ногти, а записывал наблюдения в свою записную книжку, которая была его путеводителем по университету.
Аркадий взял в руки книгу, которую забыла Катя. Старая и пошарпанная книга, привыкшая, как человек к тактильным ощущениям. Она раскрывалась с интересным скрипом, и каждая страница звучала особенно. Она говорила или плакала, только разделяющие слои в ней не были спокойны, вызывая к себе чувство жалости и сострадания. В нее был вложен билет на концерт полугодовой давности – закладка.
-Читает книги, гуляет по улицам, ходит на концерты, - подумал он, - Ведет полноценный образ жизни.
Аркадий смотрел на улицу, которая уже восемьдесят процентов натянула на себя одеяло, и лишь редкие огоньки засидевшихся на кухне полуночников и ночных игроманов отдавалось легкими, мигающими и беззвучными огоньками. Улицу окутал теплый неокрепший воздух, который как сквозь сито проносил отголоски холодного дуновения и заставлял ежиться.
-Интересно, она закрывает глаза, когда спит, - внезапно выстрелило в мозгу. – Достаточно темной комнаты и все в порядке.
  Он закрыл глаза и увидел дорогу, по которой идет белая лошадь, ее ведет слепая девушка, но лошадь не знает, что девушка незрячая и это хорошо – животное уверено в том, что его ведут, а девушка в том, что благодаря животному она идет не сворачивая. Аркадий взял книгу, и не открывая глаз, прошелся подушечками указательного и безымянного пальцев обоих рук по бугристой поверхности «Кандида». Веки безостановочно подергивались, пытаясь открыться и помочь обладателю нормально функционирующих глаз прочитать привычным способом.
«На  другой день после обеда, когда все выходили  из-за стола, Кунигунда  и Кандид  очутились  за ширмами. Кунигунда  уронила  платок,  Кандид  его  поднял,  она  невинно  пожала руку Кандида.  Юноша  невинно  поцеловал  руку  молодой баронессы, но при  этом с живостью, с чувством, с особенной нежностью; их губы встретились, и глаза их горели,  и  колени  подгибались, и  руки  блуждали».
В последующие три дня он ее не видел. Двор то заполнялся на время, то освобождался в непрерывном ритме говорящих наушников. В его голову проникали приятные звуки рокобили от Элвиса, Битлов до  Bee Gees. И только ночью он выключал этот дневной фон и оставался наедине с темной служительницей всех, кто не любит белое молоко, белые одежды и белый свет, который заставляет говорить, говорить, не останавливаясь, даже если не хочется.
Очередные ночи в содружестве с бессонницей и чашками растворимого кофе, подмигивающими огоньками и случайными прохожими, чаще в подпитом состоянии. Он садился в кресло, брал свои университетские записи и вспоминал о том, что любит профессор Курцвайль, а что предпочитает доцент Марьин и почему младший преподователь Ангоркина любит Фрейда и его загадочную теорию о трех частях личности. 
Череда остаточных лекций, которые вправляли умы прогульщикам и студентам, решившим подзаработать в ущерб знаниям, подходила к стадии завершения. Аркадий находился среди прогибающих спину, лицемерных взглядов и безразличия внутри. Сам он больше не старался выходить на лекции у профессора к доске и не пытался задавать вопросы. - Мои пятнадцать минут вышли, - думал он. Пусть другой выскажется. Формула, которую он написал, была выведена им давно. С самого детства.
До пяти лет семья жила в  Астрахани. Отец еще не вырос до теплого места, сидел в мелкой госконторе и выслушивал жалобы горожан. Мама торговала на рынке. Сын ей в этом помогал. Здесь собирали по два урожая в год. Яблоки, груши, сливы. Возили в мешках, что было неудобно. Аркадий придумал тележку с тройным дном, где в одном могли помещаться сливы, в другом хурма и так далее. Можно было снять все слои и возить более крупные – арбузы, дыни. Его зауважали. Дядя Мансур, старик, который сдавал им мезонин с прекрасным балконом, почтительно называл его Аркадий Валерьевич и снимал шляпу.
Потом семья переехала в более северную часть, город Норильск. Холодный и маленький городишко. Отец тогда уже начал работать при правительстве, и добрая страна посылала его отца куда заблагорассудиться. Жили они в очень неспокойном районе, где на неделе было по два убийства, три нападения, а жестоких драк между местными (стенка на стенку) было значительно больше. В этой обстановке они провели больше двух лет, поэтому столкновения с местными авторитетами было не избежать. Аркадию перед тем как столкнуться, удалось разузнать много подробностей о вожаке первого и второго клана, между которыми шла постоянная вражда. И оказалась одна интересная закономерность. Все были страстными футболистами и болели за одну команду. Через неделю, ребята уже  делились на команды, через две рубились на поле. И было все честно, по правилам, не уходя в крайности. А Аркадий получил свое уважение как от самих борцующих, а также среди местного населения, которые устали от разбитых стекол, сирен и вызовов в органы, так как  большей части были дети, которые входили в ту или другую группировку.   
Когда Аркадию было пятнадцать, они переехали в столицу нашей Родины и долго не могли свыкнуться с тем, что никуда не надо ехать и лишь через год успокоились, не пытаясь бороться за право быть своим. Но через некоторое время поняли, что это было необязательно (большой процент был неместного населения). Он проучился один год в школе. И после нее пошел поступать в институт, сразив наповал всех преподавателей, которые входят в приемную комиссию, своим аттестатом. В аттестате были одни тройки и только на месте литературы и истории значились отличные отметки. Наконец, приемная комиссия небольшого коммерческого вуза, в числе которых был и Курцвайль, заинтресовались историей мальчика и дали ему шанс. Между ними произошел такой диалог:
- Почему вы хотите стать психологом?
-Во-первых, я хочу стать личностью, для этого мне понадобиться год, во-вторых я получу необходимые знания, которые у вас есть, я изучал ваш курс, это еще один, на третьем я хочу совмещать практическое с теоретическим, то есть работать и возможно нести пользу, четвертый год – изобрести нечто новое и развивать это до пятого, с чем и выйти из этого вуза. С открытием.
-Самое яркое событие из детства.
- Яркое. Их несколько, но вот одно из самых. Был у меня дружок, иначе и не назовешь. Вместе в садике службу несли, тоже иначе не скажешь. Каша манная-гречневая-овсянка, игрушки деревянные-пластмасса-плюш, палочки-кружочки в тетрадях и большая воспиталка с голосом-сиреной. Косторкин, так звали моего односадника, не любил спать днем. Как только все укроются одеялом, сделают попытку уснуть - если не сделаешь хотя бы попытку, то Зоя Федоровна (та самая воспиталка) ставила в угол и ты в одних трусиках, босичком, под смешок всех сонь, должен был нести повинность. Так вот, как только большинство сделает вид, что спит, Касторкин начинал что-нибудь вытворять. Что-нибудь по-касторинскому - это не рассказывать страшилки про черную руку и гробик на колесиках, а симулировать болезнь астмы, при которой задыхаются и без ингалятора не лечатся. Я понимал, что ему не хватает внимания, но мне хотелось его проучить. Я всегда так сладко засыпал в тот момент, когда его клевал петух и заводил его неудержимые атомы. Вендетта должна была произойти на спортивной площадке. Лил дождь – обычный июльский ливень после большого количества жарких дней. Земля с трещинами не сразу поглощала воду. Корка земной поверхности, дойдя до каменистого состояния должна была пройти все процессы в обратном порядке от стали к более мягким сплавам. Тихий час и, разумеется, он не спал, но и не бился в конвульсиях в коридоре, что тоже было весьма странным. Он сидел под грибком и чиркал что-то в зеленой тетрадке, время от времени хихикая, как словно он злодей из комиксов, планирующий очередное нападение, тем самым, показывая какой он могущественный и неуязвимый. Я подошел к нему незаметно. Что я предприму в следующий момент я не знал, надеялся поговорить с ним. Когда я был совсем рядом, я услышал строки, которые меня привели в недоумение.
Верните мне черту
На вертеле чертога
И разукрасьте ту,
В предверии итога.
Я буду жезл носить
И прятать сердцевину
Не буду я судить
Варенье из малины...
В следующий момент он обернулся и увидел меня. Желание разговора осталось, но теперь я не знал с чего буду начинать, он был не так прост, не просто хулиган, один из черного списка детей, разрушающих мир. Он умел создавать. И одно из самых прекрасных вещей, стихи.
- А, это ты...И давно ты здесь?  - как-то нервно спросил он, закрыл тетрадь и засунул ее под рубашку.
- Только что подошел. А что это? - спросил я, показывая на спрятанный предмет.
-Пустяки. Погода нашептала. Когда идет дождь, у меня всегда мысли окрашиваются в цвета, только зарисовывай.
-Ты имел ввиду записывай.
-Ну да, точно.
Это нас обоих рассмешило, и мы долго не могли успокоиться, хватаясь за животы, как обычно бывает при переедании и желудочных коликах. Мы просидели весь тихий час в песочнице и ковыряясь палкой в песке, говорили о пустяках - вроде плавающих крейсеров, подводных лодках и джеме из апельсинов, который ни я ни он никогда не пробовали. А мой разговор я вроде как отложил на неопределенный срок - так в тот момент  я для себя решил. Оказалось, что навсегда. Через неделю, Косторский попал под машину. Он скончался, не приходя в сознание. Я подумал, что он снова ставил эксперимент с элементами розыгрыша,  но в этот раз поплатился самым дорогим. Получается, сыграл в ящик.
Комиссия, пока слушала его, молчала. Это был явно хороший знак и Аркадий не ошибся.
-Приходи первого числа, - таков был вердикт.
Итак, Курцвайль ждал от него очередного выхода в свет, даже называл его по имени, но Аркадий отмалчивался, давая понять, что у него нет вопросов.
Горкий подошел к нему в перерыв. Аркадий стоял в стороне, смотрел на настенные часы, провожая скучным взглядом первокурсников – их дреды, вплетенные косички и вязаные шапочек, которые можно носить летом. Он  слушал  Gene Vincent - Be Bop A Lula. Горкий говорил по телефону, и, когда до Аркадия оставалось три шага, то опустил аппарат и   передал ему записку.
-Прочитаешь. Ответишь таким же образом.
Он собирался уходить. Он часто так делал – брал телефоны у незнакомок, давал их более компетентному другу, тот прочищал почву, договаривался на свидание, вечер и только тогда объявлялся сам Горкий, на котором всегда висела культурная программа и выпивка.
-Постой, - Аркадий развернул бумагу. На ней было три телефона – один написан  косметическим карандашом, второй ручкой, а третий – фломастером. Он разорвал этот листок и выпалил. – Что-то не хочется. 
-Да что с тобой такое? - брызгая слюной, негодовал Горкий. Он опустился на колени и принялся собирать кусочки информации, которые могут привести к очередной галочке в его заветной книжице. 
-Со мной все в порядке, -  промолвил Аркадий.
-Вижу я, как с тобой все в порядке, - с досадой в голосе говорил друг, соединяя кусочки телефонов, как в паззле.  -Это она?
-Кто? – спрашивал Аркадий, а в голове у него звучал Jerry Lee Lewis - Great Balls of Fire. Хотелось подпрыгивать. Огромный шар накатывался.
- Та слепая, - напомнил Горкий.
-Послушай, - сдернул наушники Аркадий. – Иди ты.
-Ладно, ладно, - отпрянул Горкий на значительное расстояние, видя неадекватность в глазах друга.
-  И правильно, - предупредил Аркадий. -  Дальше иди. Как можно дальше.
Около расписания стояла она. Аркадий бросился в сторону неведомого столпотворения, проталкиваясь сквозь разрозненные  незнакомые лица – те отскакивали с детским «ой» и никто из них не разозлился по-настоящему.
-И кто из нас шизоид? – насмешливо говорил Горкий, наблюдая, как его друг словно шар для боулинга сметает все на своем пути, чтобы заработать страйк. 
Аркадий уже оттолкнул целующуюся в засос пару, успевая на ходу обратить внимание, что та как-то очень тяжело дышит – то ли ей было неудобно, потому что ее кавалер опрокинул на подоконник и она была вынуждена терпеть его тяжесть и слюни или она страдает одышкой, как и более пятидесяти процентов молодых людей из-за никотина и неправильного образа жизни.  Он мчался, не до конца осознавая, зачем он это делает.
В наушниках голосил Roy Orbison о том, что одинокий только поймет одинокого. Сентиментальная чушь.  Only The Lonely. – Катрин, - воскликнул он, взял за плечо и развернул. Не она. Конечно, не она, разве может слепая девушка стоять около расписания и изучать его.
-Извините, - вежливо произнес Аркадий. – Обознался.
-Ничего, - сказала девушка и улыбнулась. Она продолжала улыбаться, думая о том, что симпатичный молодой человек таким образом хотел с ней познакомиться и ждала дальнейших действий. К ее разочарованию, кавалер тяжело вздохнул, повернулся и навсегда исчез из ее жизни.
  Аркадий шел по направлению движения большинства. Впереди была еще одна тоскливая лекция. В наушниках звучал повторно «огневой шар», который он теперь слушал один без вмешательства ни Горкого, ни призраков Кати. Он вяло посмотрел на спешащих по лестнице, к вершине знаний юношей и девушек и с должным видом, пошел вниз по лестнице, столкнувшись на оной с Курцвайлем. Аркадий хотел пройти мимо, оставив без внимания свою скромную персону, исчезнуть из мира, чтобы все забыли, что он существует.
-С вами все в порядке? - остановил его профессор. - Выглядите вы неважно. Третий или четвертый день не спите?
Профессору  был седьмой десяток и его свежий вид практически в любое время суток  мог говорить о том, что он высыпается всегда и даже любит подрыхнуть в выходные. А может быть, он тренажерами балуется или еще чем-нибудь атлетическим.   
-Да, все в порядке, - ответил Аркадий, обескураженный, как точно профессор подметил про бессонницу. Но синяки под глазами, измученный вид, растрепанный ворох волос выдавали.
Что профессор собирается делать? Зачем он его задержал. Он редко кого из студентов останавливал на лестнице, если вообще кого останавливал.
- Аркадий, вы не успели завершить свою историю, - напомнил Курцвайль. - Вас как будто подменили. Словно на кафедре стояли не вы, а ваш брат-близнец.
- Разве я ее не закончил? – удивился Аркадий. - Я рассказал все подробно от самого начала до конца, упомянув все детали и даже, как вы помните, сделал вывод.
-Да, но, по-вашему, нужно идти в темный переулок, и становится пособником у темной личности? – парировал профессор. – Это не очень разумно.
- Но, уважаемый профессор, - проговорил молодой человек, произнеся «ФЭ» в силу своего юношеского максимализма, – может, хватит прятаться за спинами у великих и подносить лопатку, ведерко, там подбить, там подколотить. Неразумно быть как все и равняясь на одного из членов этого общества, никогда не совершишь переворота. Ты будешь идти с ним в ногу, заглядывать ему в рот. Да тебе просто катастрофически не будет хватать времени, чтобы заняться своим творческим нутром, которое за то время пока ты прислуживал, затянулось и тебе уже ничего не надо, как просто вилять хвостом и жрать, жрать, и снова вилять, вилять.   
Аркадий стоял, и его тошнило. От пяти больших чашек крепкого кофе без сахара и сливок натощак. От девушки, которая решила устроить гонки. Странно, что он здоровый мужчина, с ростом сто восемьдесят, весом семьдесят шесть кг не может догнать хрупкую слепую девушку. От профессора, который вынудил его сказать все то, что он держал при себе и говорить об этом не собирался разве что под дулом пистолета или на пьяную голову, но очень пьяную.
-Вам работа на лето не нужна? – неожиданно спросил профессор. Он словно и не слышал той мрачной исповеди, которая прозвучала, но вероятно, что именно она подстегнула  сказать эти слова.
-Да, наверное, - растеряно ответил Аркадий. - Буду подрабатывать.
Аркадий стал копаться в карманах, искать носовой платок. Его мутило и на мгновение показалось, что из носа брызжет кровь, сейчас она зальет лестницу, и кровь бурными  потоками польется по улице, заполняя водостоки. 
-Есть место лаборанта, - продолжал профессор, не обращая внимания на суету молодого человека. Он признавал, что этот студент с головой, вот только что-то неладное с ним происходило. Да он и не собирался разбираться в этом.  - Летом  у меня будет много работы.
-Я не думал, что вы летом работаете, - ответил Аркадий, пытаясь увидеть свое отражение в грязном зеркале. Но солнце слишком сильно заливало стеклянную плоскость, что увидеть ничего не удавалось, кроме маленькой полоски дороги, по которой бродили маленькие люди с маленькими сумками и портфелями.
-Летом у меня все только начинается, - ответил профессор и посмотрел на часы, словно отмерил, сколько времени осталось до того дня, когда у него все «начинается».
-Что начинается? – не совсем понял Аркадий. Действительно, - подумал он. - Курцвайлю было сто лет в обед, а он еще не унимается. Проводит какие-то опыты. Занятно. Все мы думали, что у профессора кроме этих заплесневелых лекций ничего нет. Нам казалось, что он и детям на ночь глядя, читает лекцию о развитии мышления в онтогенезе, чтобы они во сне могли переварить специальную информацию и делать за утренней кашкой выводы. 
-Вы заходите ко мне в лабораторию, - предложил профессор. 
-А что можно? – спросил Аркадий и прищурился от того, что сделал шаг в сторону и попал в самое крупное скопление солнечных лучей. Полоска дороги увеличилась и стала загибаться одновременно в одну и другую сторону, походя на вешалку.
-Можно, - спокойно сказал профессор и в очередной раз взглянул на часы – на этот раз было понятно, что он спешил. На лекцию, к студентам. Не к его одногруппникам. Тем, что на год моложе. 
-Когда? – спросил молодой человек. А почему бы и нет? Не грузить же ящики. Аркадий был не так чтобы очень выносливый. Скорее нет, чем да. 
-На следующей неделе, - доставая записную книжку, сказал профессор. - После экзаменов. Определим фронт работы.
Аркадий немного успокоился и даже забыл на мгновение свое взбудораженное состояние. У него появился ангел-хранитель, это хорошо. Человек, который даст работу и наверное поможет как-то раскрыться. Во всяком случае, даст совет или то, что он когда-то сам получил. Это, может называться как угодно. Наставление, вразумление, инструктаж, постановка задачи, инструкция – все то, что поможет доковылять до своей лучезарной  цели.
-Лучше, если ты спустишься еще раз и объяснишь свою формулу не только мне, - говорил профессор. У него не было времени, но его авторитет позволял ему задерживаться, без последствий.
Серая полоска дороги стала желтой и меняла цвет на белый каждое мгновение, как Аркадий переставлял ноги.   Сперва желтая – по ней идут ватага ребят, преимущественно мальчишки, потом белая – пошла интеллигентная женщина с тортом, снова желтая – опять ватага ребят – они вернулись или другие, но очень похожие на первых,  и снова белая – она…  И тут он увидел в окне знакомый силуэт с тростью.
-Извините, профессор, но я должен идти, - вскрикнул молодой человек и вернулся к былому расторопному состоянию, которое на время испарилось.
-Идите, Аркадий, - спокойно сказал профессор. - А спать все же нужно. Хотя бы раз в три дня. Я этот режим соблюдаю.
Профессор стал подниматься по лестнице, бормоча на ходу какие-то фразы, напоминающие молитву или английский речитатив.
Аркадий набрал полные легкие воздуха, установил наушники, и метнулся вниз, миновал три этажа, пронесся по бесконечному коридору, сбив по пути то ли девушку, то ли парня с длинными волосами. Наушники дарили драйв от Ricky Nelson - Be Bop Baby.
Она стояла вдоль зеленой ограды, за которой произошло их знакомство, и смотрела в сторону стоящих скамеек и памятника.  То есть не смотрела, конечно, а повернула голову в сторону говорящей пары – парня и девушки, которые декламировали стихи напару, перекрикивая друг друга. При этом девушка понимая, что ее голосовой порог не допускает более высокого звучания, начала визжать. Хотя это, наверное, было нужно – ведь они вели диалог учителя и ребенка из «Школы» Лорки. Катрин слушала и была удивительно красива в этот момент. Природного цвета волосы, легкие движения, как танцевальные и застывшая поза, словно скульптурное изваяние, которое так и должно находиться здесь и заглядываться на влюбленных, читающих дурацкие стихи друг другу, предварительно не спавшие ночь, зубря и подкладывая книгу под подушку. Она стояла прямо напротив Аркадия и если бы могла видеть, то, наверное бы улыбнулась ему или сделала какой-то сигнал головой или дрожащими пальчиками.
Что-то едва заметное пронеслось в глазницах – маленькое живое существо – муравей, пронесся, зацепив за собой створки глаз, и проделал это дважды. И моргнула она не спокойно, в ней что-то напряглось – лицо застыло, слегка побледнело, словно было отдельно от глаз как на коллажах, куда нужно просто вставить голову, глаза, высунуть язык.  Внезапно она провела тростью, прямо перед Аркадием и остановила ее на цветочных изгибах с длинным стеблем.
-Та-та-там, - пропела она, используя свою трость на другой плоскости, нежели асфальт. Это были плетенные ветки, с нереально крупными листьями, которые имея в своем начале неровность позволяли использовать это в музыкальных целях и дарить своеобразные звуки, которые в сочетании с американским певцом доносили интересный консонанс. Она прошла мимо, оставив его позади себя.
-Привет, - произнес Аркадий. Он снял наушники и на мгновение оглох, переходя их одного искусственного состояния в другое.
-Привет, житель Древней Греции, - не оборачиваясь, проговорила Катя. На ней было легкое летнее платье в горошек. Она ничуть не удивилась, словно ожидала его увидеть – как будто знала, что он будет стоять на лестнице и разговаривать с профессором, пока солнце не сыграет с ним в желто-белую игру, которая улучшает зрение.
-Я тебя искал, - выдал Аркадий. – Он шел за ней и перебегал вперед, чтобы сказать это, но видя ее прохладное отношение, отбежал назад и снова поплелся в хвосте, надеясь на дальнейшее расположение.
-Зачем? – удивленно спросила Катя, продолжая извлекать из неравномерного узора редкий  аккорд. Если в сочетании с его музыкой, это еще можно было назвать звуком, но сейчас то, что получалось от частого соприкосновения деревянной трости с чугунной решеткой,  походило на звук дятла, трещотки, чего-то монотонного и однообразного, что нервирует и выскабливает мозг при длительном прослушивании.   
 -Не знаю, - понуро сказал он. -  Хотел извиниться. Я был не прав. То есть я не знал. Если бы я знал, тогда…
Аркадий весь день бегал. Проснулся, соскочил с кровати, побежал в ванну, из дома он не вышел как обычно, а выскочил. Даже когда сидел на каком-то семинаре, где обсуждали типы людей в стрессовых ситуациях и определяли с помощью тестов свой тип, он бежал. Гнался за своими здравыми мыслями, поймав хотя бы конец одной, можно было обеспечить себе нормальное состояние.
-Я спешу, - прервала она его мысли вслух и про себя.
-Ты забыла тогда свою книгу? – нашелся он, но вспомнил, что оставил ее дома, так как не ожидал сегодня такого поворота событий.
-И где же она? – спросила она требовательным тоном.
-Я ее оставил дома, она у меня на балконе, на столике, - ответил Аркадий. – Знаешь, я конечно, читал это произведение не раз, но перечитывать его одно удовольствие. Там есть два моих любимых момента…
-Я спешу, - прервала она.
-Куда? – спросил он. Он имеет право знать. Три дня не спал. Она конечно об этом не ведает, но разве от этого легче.
Она улыбнулась, давая понять, что таким образом она ответила. В этой зажатой  улыбке, которая была похожа больше на упражнение для артикуляции, нежели на реакцию на позитив, можно было прочитать одно «прости, но сегодня ты в мои планы не входишь. Тебя нет в моем ежедневнике». 
Они подошли к остановке 17 троллейбуса. Она села на скамейку, положила сумку  на колени, на нее правую руку, а левую охраняла на весу, придерживая трость. Под скамейкой расположился бродячий пес, который скрутился, вцепился зубами в хвост и спал в такой замкнутой позе. Перед ним лежал кусок хлеба, сухая горбушка и время от времени его ноздри подергивались, вдыхая ржаной аромат. Он был неизвестной породы, только лишай в двух местах и пораненный бок могли рассказать его подноготную больше, чем дешевый ошейник, купленный в зоомагазине.   
-Я тебя провожу? – спросил Аркадий, садясь рядом, стараясь не тревожить спящую собаку.
-Я не нуждаюсь в поводыре, - резко сказала она. Пес лениво поднял голову, посмотрел на источник шума, подождал несколько секунд на весу и не дождавшись ничего в сущности для него полезного, опустил, зевнул, лязгнул партией нечищеных и гнилых зубов, потыкал носом горбушку, и продолжил свое времяпровождение, соединив начало и конец – рот и хвост.
-Я и не думал тебя этим уязвить, - извинялся молодой человек. – Я уверен, ты очень самостоятельная…
-Я не нуждаюсь в комплиментах, - еще резче сказала Катя. Подъехал белый троллейбус с рекламой холодильников на фронтальной плоскости. Реклама звала выкидывать старые и запастись новыми. А новые не выкидывать, а дарить. Глупая реклама, в которой нет ничего живого. Катя встала, собираясь, пойти, но Аркадий ее остановил, машинально схватил за трость – ему было не важно, просто так получилось. Она стала защищаться – для нее трость была и орудием защиты тоже, не отпуская ее ни на мгновение. Он же смотрел в ее глаза, пытаясь разбудить своим поступком, а ее глаза точили  его переносицу, изучая небольшую плоскость в своем закрытом для обзора мире.
- Хорошо, - согласился он. – А куда ты идешь?
Пес снова разомкнул свою замкнутую цепь и теперь приподнялся, недовольно взирая на двух представителей мира людей, которые не могут поделить какую-то палку. 
-На паучьи курсы, - сказала она.
Троллейбус, сотрясаясь своими пышными формами, подрагивая рожками, унес себя в длинную проводную магистраль, увозя десяток пассажиров и холодную рекламу.
-Ты шутишь? – спросил Аркадий.
-Нет, - строго сказала Катя, оборвав его образовавшуюся цепочку размышлений, и вырвав трость. Да, мизансцену надо было менять, и она сымпровизировала.   
-Чему учат на этих курсах, - удивился Аркадий. - Делать паутину, ловить жертву и высасывать из нее кровь?
- Нет, просто наблюдать, - ответила Катя. Аркадию показалось странным, что она так спокойно и хладнокровно относится к этим мелким созданиям, которых так бояться девчонки. Вероятно ей легче от того, что она не может их видеть.
-Прости, но ты…- пытался извиниться он.
-Ты хочешь узнать для чего мне это надо, - она смотрела перед собой. – Да, я не вижу, но разве это может меня остановить? Вы что думаете, молодой человек, - она  посмотрела на него, и он мог поклясться, что из глаза в какой-то момент, длящийся меньше секунды, мгновение, встретились, и произошла реакция, которую можно обозвать искоркой, огнем, проводящим током, - вы один достойны всей этой красоты, которая нас окружает. Парки, памятники, которым тысячи лет, музеи, в которых картины говорят на своем языке, доступный только таким как вы, самоуверенным и каменным глыбам.
Аркадий замер и по-настоящему себя почувствовал камнем, еще неотесанным, не подвергнувшимся обработке.   
-Извини, но… - начал он. Он редко мямлил перед девушкой. Всегда был уверен в себе, и редко что смущало его. Разве он, самовлюбленный и эгоистичный парень, мог позволить такую слабость? Значит, мог. Именно здесь, с ней он ощутил всей тяжестью тела мощь и величину, которая давила его и прижимала к земле, к асфальту, на уровень вернувшейся к сну собаке.
- Неделю назад я была на крыше сорокоэтажного здания, - продолжила Катя, понизив голос, но, продолжая быть в напряжении. – Тебе когда-нибудь приходилось испытывать невесомость. А я испытала. Я вошла в это здание, там офисы и прочие конторы от туризма до страхования жизни. Не знаю, как меня пустили. Видно то, что была с тростью. Они даже турникет разблокировали для меня.  Я стояла на самом краю. Внизу шумел город, а наверху было спокойно, совсем другой мир. Я в него попала, пройдя турникет, поднявшись на сорок этажей вверх и пройдя по лестнице, которая ведет сперва на вертолетную площадку, потом к еще одной области с антеннами и большими трубами. Там я почувствовала себя лучше. Внизу череда извинений, докучливых «проходите без очереди», а наверху этого нет. Тоже самое я почувствовала, когда оказалась в этом клубе. То же самое, что и наверху. 
Он был заинтригован ее откровением. Она попятилась назад и случайно зацепила ногой пса, который резко вскочил, схватил зубами горбушку хлеба и добавив прыти помчался в сторону магазина, где, наверное, и добывал себе пропитание в виде сухого хлеба. Катя стояла в стеклянной проеме, и держала вытянутые руки, испугавшись сперва пса и только потом своих собственных  слов.
- Прости, - сделал попытку Аркадий. – Твой голос – это такой семафор.
Наверное, он хотел сделать комплимент, но сравнение ее голоса с устройством для регулирования железнодорожного движения или способом визуальной связи между кораблями с помощью жестов, было перегибом.    
-Мой голос прямо пропорционален моим способностям, - ничуть не обидевшись ответила она. - Я не вижу, но я могу так закричать, так…что все вокруг всполошатся. Хочешь услышать?
-Не думаю, что это хорошая мысль, - произнес он и оглянулся, чтобы при случае непослушания не выглядеть подонком, пристающим к девушке. 
-Отнюдь, - - нежно прошептала она и он понял, что это произойдет. Через мгновение голос, проник в его мозг, затопил слуховые каналы длинным «а» и разбудил все то, что когда-то спало, и впоследствии не будет помышлять об этом. Он  услышал в ней Ширли Мэнсона,  Роберта Планта, Яна Гиллана, Дэвида Ковердейла. Он слышал в ней звучание электропилы, бормашины и непрерывных клаксонов в пробке. Она звучала ровно три секунды. Бесконечно мало и долго.
- Вперед, - неожиданно сказал Аркадий. – Мне кажется я уже готов. Спасибо, доблестный учитель.
-Готов, да не совсем, - сказала Катя. - Для этого тебе нужен паук. Тогда тебе пропустят. У них есть определенные условия. Приходишь, приносишь своих пауков, и что-нибудь к чаю. Я взяла рулет. Собственного приготовления.
-А паук? Паук у тебя есть? – спросил Аркадий, осторожно заглядывая в разрез сумки, где возможно была баночка с насекомым.
-Есть. А то как же, - ответила Катя. Пошатываясь, как усталый дворник, подъехал очередной троллейбус. Этот был без рекламы, но кроваво красного цвета
-Сейчас поймаю, - резво сказал Аркадий и махнул рукой водителю этого большого городского рогача. – Проезжай, проезжай ну.
Водитель махнул рукой, неслышно выругался и отправился  сливаться с другим транспортом на повороте.
-Нужен крупнее, - громко сказала Катя, и Аркадий подумал, что ей может снова взбрести в голову кричать свое голосистое «а».
-Не волнуйся, - успокаивающим тоном прошептал он. - Поймаю самого крупного. Подожди меня здесь.
Она остановилось около входа в парк, а Аркадий забежал внутрь и через минуту выскочил оттуда очень довольный, держа в руках баночку из-под йогурта.
-Как ты думаешь, пауки любят йогурт? – спросил он, постукивая по баночке. Катя пожала плечами, а он держал на весу пищевую емкость, как особую ценность, что в сущности и являлось пропуском в ту странную обитель, куда направлялась его спутница.


***

Павел Скрябин спешил домой. Он гнал свой служебный автомобиль по загородному хайвэю,  и знал, что через несколько часов непременно зашуршит рация и раздастся голос его вечнободрствующего начальника, от чего его лицо исказится гримасой,  и он помчится вновь через весь город морщить луб перед очередной оказией в виде трупа, аварии или разбитой витриной ювелирного магазина. Оставалось несколько часов. Он торопился, чтобы увеличь время пребывания со своими близкими. Пусть очень поздно, но они его ждут. Он посматривал на фотографии жены и сына с доброй улыбкой, изредка поглядывая на рацию, как неприятного соседа, который надоел своими повторными байками.
Он въехал во двор, задев кусты барбариса, специально посаженные его отцом. Отец ездил на мотоцикле и об этих неудобствах не думал. Да и вырывать их не хотелось, иначе  тот обидится, а портить отношения со стариком не самый лучший подарок в его преклонные годы. Навстречу выбежал пес, и отвернув голову от яркого света, стал мотать ею, надеясь что это ему поможет немного приглушить источник или как-то повлиять на водителя. Фары погасли, параллельно перестал работать двигатель. Пес, узнав своего хозяина, стал  кружиться около колес,
Жена одернула занавеску и поприветствовала мужа своим силуэтом в свете – она шла с керамической миской, помешивая салат. Сын, припал к стеклу, в ожидании, когда появится знакомый блеск отражения фар на асфальте, который подарит ему эйфорию от  некой театральности – эффектное появление отца со световыми приемами и его автомобиль, как космический корабль в дыму и иллюзорности. Когда автомобиль появился, весь двор ожил, и множество звуков родных домашних проникли сквозь автостекло и заурчала в желудке приятным мелодичным рокотом.
-Как хорошо вернуться в дом, - подумал он. – Каждый раз как в первый. Это все оттого,  что у меня профессия такая. Работал бы я менеджером, тогда бы точно приходил вялый и скудный в эмоциях. А здесь весь в напряжении, и только прогремит сигнал о возможном посещении дома, подчас как редкого дома молитв и всепрощения, бросаешься в переднее кресло и крутишь колеса по шоссе к горячим блюдам и сердцам.
Он хлопнул дверью служебного авто, который как верный пес возил его от одного аврала к другому, заглатывая литры бензина, преобразуя его в угарный газ, как модель его работы – он вбирал в себя массу негативной информации, которая трансформировалась в отголоски и внезапные вспышки. Те в свою очередь приводили к головным болям, неподдающимся лечению мигреням, но что было не самым худшим, благо не помутнение рассудка. Но последнее было всего лишь предположением врача, который знал много, и, в конце концов,  надо же было ему зарекомендовать себя как знающего.
-Мне же не нужно стрелять в плохого человека, чтобы доказать, что я ас в своей профессии, - тогда подумал и принял тогда скептически слова доктора, как нечто чужеродное и назидательное. 
Скрябин был работоголик с хроническим недосыпанием и желтыми зубами от большого количества кофе. Девятнадцатый год на службе, через год ему угрожали отправить на пенсию. Но он был слишком молод для этого. Так он считал. Да и не просто бросить то, чем занимался всю свою жизнь. Отнимут у него работу, а дальше. Семья? Он не решался думать, что будет дальше. Ведь совсем же недавно пришел, как-то сразу освоился, нашел понимание, друзей, и главное у него объявился нюх, редкий в той среде. Познакомился с милой девушкой, через месяц сделал предложение и зазвучал Мендельсон в унисон их молодым любящим сердцам. Через два года родился ребенок. Назвали Денисом. Сейчас ему стукнуло шестнадцать. Жена работала в реставрационной мастерской, занималась восстановлением предметов искусства. Дом в Подмосковье, в городе Озеры был выбран неслучайно. Они с Машей приняли решение жить подальше о городской суеты, разводить огород и прочие прелести, что не доступно городскому жителю. Да и растить ребенка будет лучше. Вроде все было хорошо. Жена, сын и он сам среди них, внимательный и любящий отец, имеющий всего один недостаток. Работу с ненормированным  графиком.
Освещенный во дворе сарай, со всем строительным инвентарем – торчащими в разные стороны вилами, лопатами, пилами выдавал его за великана, застывшего в угрожающей позе, а световые приборы, вкрученные во флюгер и пару шестов в разных оконечностях двора рисовали во дворе фигуры – шестипалые, лохматые, о двух, а то и трех головах, неподдающиеся описанию, но все довольно страшные и смешные.
Ночной график сказывался на нем двояко. Да разве это было его предпочтение, не с него как говорится, род на земле пошел. Мешки под глазами – лишь часть беды, но хроническое недосыпание сказалось на его отношении к жизни. На работе он был живчиком, только все больше ранимым живчиком, проносил происходившее через себя, захлебываясь порой в своей сентиментальности. После работы он  торопился домой, к теплу, уюту, к печке, где мог высушить ноги, посидеть в окружении домочадцев говорящих и говорящих о чем-то. Он не интересовался искусством во всех его проявлениях – зевал когда звучала классическая мелодия, засыпал при просмотре шедевров Бертолуччи, искал выход в музеях, натыкаясь на смотрящие на него назидательные лица и скульптуры, которые ужасно нервировали его. Его мало волновало даже тем, чем занималась его жена. Статуэтки из дерева, фарфора, бронзы, художественные рамы, ткани, фарфор, стекло, мебель от фанерной до цельной дубовой, смешанных живописных техник…Все это звучало, перемещалось, обрабатывалось, становилось лучше. Как пятна проходили мимо него полотна известных и малоизвестных авторов и эпох. Он смотрел на эти воплощения мастерского дела, думая про себя:
  -Разве это работа, вот у меня действительно работа, а то, что они делают, эти художники-импрессионисты-шуты, баловство на пустом месте. А жена еще потакает этому баловству и молится перед ними, как перед иконами.
  Маша пыталась один раз рассказать о кресле эпохи Мин – начала говорить характерных в то время жестких креслах, он зевнул и сказал, что на прошлой неделе в кресле заброшенного дома обнаружили труп с газетой в руках. Смерть от сердечного приступа. В газете была надпись «Место на кладбище заказано. Можешь занимать».
 Скрябин не ходил в кино, не смотрел телевизор, даже не слушал музыку – музыкой для него были круглосуточные разговоры по рации. Он не читал книг – единственной литературой для него являлся устав и правила дорожного движения, которые он периодически пролистывал.
Подходя к дому, он знал, что сейчас за столом каждый будет говорить по очереди – сперва несдержанный Дени, потом Мария. А он будет молчать, прожевывая нереально вкусный ужин, не совсем погружаясь в их повседневные мысли, дела, заботы. Он физически находился дома, но его подсознание продолжало думать над происшествиями, которые в порядке очереди столпились в голове. Эта ситуация с девушкой его выбила из колеи. Невозможно было забыть. Шлейф убийств тянулся в нем с самых первых дней. Первое время он даже спать не мог. Просыпался в поту, часто видел свои руки в красном соусе крови, встречался с хладнокровными глазами убийцы. На почве невроза сперва развилась чесотка, потом стали возникать галлюцинации. Но он хорошо справлялся с ними, думая о море. Достаточно было одной минуты, чтобы он восстановился. И сейчас, когда он вышел из машины, он уже слышал, как, сперва, небольшая волна пускает волны-барашки по водной глади, затем набегает следующее стадо более живое и резвое и, наконец, третья, вобравшая в себя энергию всего животного потомства, накрывала его с головой. А шум этой мощной, необъятной и харизматичной стихии просто нейтрализовал все неприятные мысли и расслаблял скованные мышцы.
Павел важно шел домой. Руки горели в предвкушении долгожданных объятий и поцелуев. Пес Гил бегал вокруг него, совершая традиционный ритуал в его честь. Гилом он был прозван Павлом в честь гильотины, которую увидел как-то на уроках в школе милиции. По его мнению, пес так заглатывал пищу, как гильотина отрубает голову, одним резким движением. Его хвост стол торчком и его рысья походка была больше чем дворняжья, в ней было что-то более благородное.         
В окне промелькнул черный силуэт, превышающий размеры сына в два раза. Павел приостановился. Он посмотрел на окно сына более пристально и увидел его глаза. В них была безудержная радость. Радость от встречи с родным человеком. Мальчик махал рукой и звал отца к себе. Павел приблизился. Мальчик перешел к другой створке окна, на которой висела желтая тюль, и стал невидим. Вместо него стоял силуэт темного человека, который застыл, ожидая, что мальчик вернется. Дени последовал назад, так как понял, что так он невидим для отца. Серая личина остановилась за его спиной, скрывая лицо ребенка.
-Что за черт, - крутилось в голове. – Кто это?
Несколько секунд ничего не происходило. Все замерло в окнах снаружи и внутри. Люди, фонари, бесноватый сарай, железный конь переводил дух также не слышно, жена застыла в окне в позе заботливой хозяйки, и только хвост Гила стучал по штанине Павла, прорываясь в его добродетель.
И тут Дени закричал. Он кричал что-то. Стекло было плотным и то, что он произносил, терялось в большом пространстве дома. Сначала быстро, потом медленно, открывая рот и по губам…
-Я не понимаю, - произнес Павел. – Что ты говоришь?
Дени стал кричать более громче. Среди слов он услышал «долго» и «поздно», затем «больно» и «темно». Некоторые слова смогли найти лазейку выпорхнуть и долететь до Павла.
Павел сразу же нарисовал в голове картину.
- Взломщик ворвался неожиданно, когда были все дома, - делал он первый штрих. -  Скрутил жену, та не подозревала. Все ждут меня, поэтому какой может быть взломщик. Смешно. Их папа инспектор. Он этого не может допустить. Маша ходит под его прицелом, показывая, что все хорошо. Только делает вид. Сын тоже на мушке, но видимо не сдержался. Тогда их двое. Черт побери, их двое. Нужно быть предельно осторожным. Нельзя их спугнуть.
Дени стал барабанить по стеклу. В нижнем окне в очередной раз прошла Мария. Она мимоходом взглянула на него, размалывая кофе, подмигнула ему и прошла дальше, оставив окно с перспективой убранства кухни, откуда доносился дурманящий аромат. 
-Как в дешевом фильме, - подумал он. Сейчас он не был отцом, мужем, он видел опасность, в которой находился человек. – Не на этот ли аромат пришел эти подонки. Я их сейчас накормлю. Черт.
У него ослабли ноги. Он сделал шаг, другой, переходя по травяной тропинке как по капканам, которые больно впивались в его плоть, пронзая кожу и кости.
Мария забарабанила в окно и тоже что-то сказала. Он посмотрел наверх, где в тот момент звучало послание его сына, погруженное в черный силуэт и вниз, где стояла жена с тем же.
 -Она его вырубила, - вертелось у него. – Женщина в гневе бывает намного опаснее мужчины. Тогда нужно спасать сына. Сейчас, сейчас. Эта жесткая трава. По ней давно газонокосилка не проходила.
Скрябин бросился к дому, резко открыл дверь, сбил жену, пробежал на второй этаж, в комнату сына, застал его  в саже мрака черного человека.
-Отойди от него, - крикнул он, набрасываясь на живую возвышенность предполагаемой угрозы. Он прижал его к полу, схватил гладкую, на удивление,  шею и пытаясь увидеть в темных просветах его мерзкое, изрытое оспой лицо, стал сильнее давить в сильном головокружении от замкнутости коробки стен, неизвестности черни и страха за близкого, очень близко человека. 
-Что с тобой? - услышал он за спиной и безудержный крик пронзил этот воздух, в котором происходило необъяснимое.
Это была жена. Она услышала, как Павел ворвался дом не так как обычно спокойно, валяжно, чувствуя поднакопившуюся усталость, прося Дени принести тапочки. Сейчас он впустил в дом каракатицу, которая своими щупальцами задевала все внутренние  выпуклости дома, создавая необыкновенный шум.
-Отпусти сына, - крикнула Мария.
-Все нормально, дорогая, - прошептал Павел, усиленно продолжая начатое. Он не хотел задушить взломщика, просто он должен был защитить семью, и когда сжимал тому шею, держа его в суровых тисках справедливости, чувствовал себя более или мене спокойно.
-Я тебе сказала отпусти его, подонок, - кричал женский голос. Мария крепко вцепилась в  мужа и стала его оттаскивать от того, что тот сжимал в своих мазолистых руках.
Павел, наконец, увидел. Это было удивительно  хрупкое тело, и его пальцы вцепились в пижаму такого знакомого фасона и цвета и не разжимались. Он сжимал шею своего сына и руки скованные от такого прояснения, не могли расцепиться.
-Па-па, мне бо-больно, - испугано проговорил мальчик, начиная заикаться. Дени делал попытки сопротивляться, пинаясь, отталкивая отца, но у него мало что выходило.
У инспектора полиции было искаженное гримасой лицо. Он испуганно посмотрел на объект, который он сжимал, затем на свою жену и застыл в каменной позе, не зная в какую сторону сдвинуться.
На него повторно набросилась жена, резко отшвырнула, в состоянии аффекта,  с животной силой, успев схватить ребенка, прижать к своей груди и убедиться, что с ним все в порядке. Она резко посмотрела на мужа, хотела что-то сказать, но Дени закашлялся и она все внимание обратив  в него, прижала его крепче и убежала в комнату, закрывшись в ней, успокаивая перепуганного подростка, для которого вся эта ситуация казалось вымышленной, игровой. Но он не понимал одного, почему эта игра была такой реалистичной. Почему отец не мог остановиться. Он был страшен, и что неприятно осознавать опасен.
Павел спустился вниз и пал как подкошенный. Он  лежал на простреле лестницы с коридором второго этажа, и его знобило. Несколько минут назад он четко видел, как в комнате своего единственного сына был человек, который хотел причинить ему зло. Он дрожал, его лоб покрылся испариной.
-Как же я мог душить собственного сына, - стучало в мозгу. – Эти видения. Они внезапные как весельчаки дьявольское отродье, нахлынут, фамилию не спросят. И море не помогло. Значит, они  теперь и морские волны обходят. Для них что штиль, что буря, все одно. Не спасает. Но как я мог?
В их комнате царило заметное оживление. Падали какие-то объемные вещи, коробки, постукивания.  Был слышен плач и то ли женский голос успокаивал мужской, то ли наоборот. Через пройденный промежуток, пока Павел находился в коматозном состоянии от случившегося, вышла Мария. Она подошла к нему, схватила за ворот и приподняв его, стала допрашивать с пристрастием.
-Ты что, мразь? – била наотмашь она. - Моей смерти хочешь? Смерти все нашей семьи? Давай, задуши сына, меня кухонным ножом, как на твоей е…работе. Давай, подожги дом, А что? Чиркнул спичкой и не надо никому ничего доказывать. Все хорошо. Одно пламя спасет тебя.
Она сползла на пол по стенке, где висела семейная фотография. – втроем на природе, в горах, где они забравшись на высокий холм с прекрасным видом, отобразили, щелкнув от вытянутой руки на зеркалку. Рамка слегка качнулась от легкой вибрации, а пол молча терпел двух человек, внутренности которых на тот момент представляли вулканической лавой, готовые извергнуться в самый неожиданный момент. Мария сидела соверщенно беззвучно. Казалось, что она уснула. В комнате тоже была тишина. Все спали. Один Павел чувствовал, что в нем началась забастовка, как на заводе, где порядка тысячи человек требуют и требуют, ничего не отдавая взамен. Все спали, а его голова расслаивалась на мелкие слои, как луковица, делясь по принципу – один слой очень горячий, другой слой – очень холодный.   
- Если еще раз такое повторится, - произнесла Маша.
Она не спала. Все это время с нее катились слезы. Она не прилагала никаких усилий, фырканий, тяжелого через нос дробного дыхания – как будто иголкой пронзили ту толщу, где скопилась огромная количество влаги и та по желобам скатилась, образуя на полу миниатюрную лужицу.   
-Не повторится,- произнес Павел.
-Откуда ты знаешь? – хладнокровно сказала женщина.
-Знаю, - уверенно произнес он.
-Я тоже так думаю, - сказала еще более холодно она. – Ты поправишься. Когда-нибудь это непременно случится. Но сейчас мы не можем здесь оставаться. Пойми меня, пойми сына.
Он стал понимать, в каком направлении она двигается, куда она и его склоняет. Но его упругий характер не стал прогибаться в эту сторону, а просто взбрыкнул и вернулся в прежнюю стойку, попытаясь захватить с собой все свое окружение.   
-Не уезжайте, - умоляющим голосом произнес Павел. – Не оставляйте меня одного. Да, у меня неприятности, но неправда ли то, что мы вместе, а вместе то оно легче преодолевать трудности. Разве я не прав?
-Ты меня не понимаешь, - сказала Мария. - На мо-их гла-зах ду-ши-ли  мо-е-го сы-на. Разве непонятно?
-Не преувеличивай, - отрезал Павел.
-А я и не преувеличиваю, - резко сказала она, но не тут же осеклась, не желая видимо, чтобы сын волновался еще и поэтому поводу. А вдруг он тоже самое и с мамой может сделать. Но из комнаты никто не выходил. Сын видимо ждал прихода мамы или того, что будет дальше в этой очень реалистичной игре. - Тебе нужна помощь.
-Так помогите, - крикнул он в сердцах. –Помогите мне. И ты, и Дени. Я же отчетливо видел черное…Я хотел чтобы нас они не беспокоили. Ты то своего вырубила, а у сына он был и ждал нужной минуты. Не спроста же вы стали барабанить в окно. Что это было, как не призыв о помощи.
Павел не сдержался. Еще бы немного и жена, возможно, приняла его таким, какой есть, вызвала врача, прописали бы ему нужный курс, он бы его пропил и все встало бы на свои места. Но Павел не унимался. Он держался, как заправский лидер, которому было неясно, почему народ видит все в другом цвете.
-Я же вас хотел спасти, - продолжал он приводить аргументы. – Неизвестно с какими помыслами они могли прийти. Может убить, а может быть с более серьезным преступлением. Но у вас есть я, я смогу в любое время дня и ночи, даже если на президента будет покушение. К черту страну, к дьяволу всех мэров, пэров и вельмож, вы для  меня смысл жизненный.
Он закончил говорить. Мария не заставила себя долго ждать.
- Я решила, дорогой, - более мягко произнесла она -  Мы уедем. На время – неделя, месяц, год, два. Не знаю, пока все не уляжется. Хотя я не думаю, что все уляжется. Пока ты работаешь там, где ежедневно видишь убийства, кровь и расчлененные тела, это не просто. Тебе нужно уволиться или взять себе объект поспокойнее. Я же тебе неоднократно об этом говорила. Уйти на крайний случай в охрану. Тебе придется сделать выбор. Прости, я ничего не могу поделать. Ты меня вынудил.
Маша ушла, оставив Павла одного…он долго смотрел на разводы в окне, слушал тишину, от которой ужасно болела голова и не мог двинуться с места. Показалась Маша – она демонстративно поставила спортивную сумку, и на глазах у мужа стала кидать туда свои вещи, принесенные из комнаты.
-Ма… - сказал он, произнеся почти мама…- может быть… - но не договорил. Она замахала рукой в знак того, что не хочет слушать и прищурила глаза в ненавистном взгляде, застегнув молнию на сумке. Павел отвернулся и теперь слышал только стук ее каблуков, тяжелое дыхание, звонок, на который никто не ответил.
Через полчаса из комнаты вышел понурый сын, он опустил голову,  все время смотрел вниз.
-Мама, мы выходим? - едва слышно произнес он.
-Сынок, - окликнул его Павел.
Дени не оглянулся. Он посмотрел на мать, а та сурово посмотрела в в сторону отца, хорошего семьянина, доброго человека, который  не сдержался в очередной раз. 
-Прощай, - сказала Мария, поднялась с пола и обратилась к сыну. - Ты иди, вот ключи, разогревай двигатель.
-Хорошо, - произнес  Дени и всхлипнул, но уже когда закрывал дверь.
-Дени, - сделал еще одну попытку отец, хотел было вскочить и броситься к нему, встать на колени и извиняться долго до тех пор, пока тот не поймет, не простит, но Мария его остановила, схватив за руку с животной силой, вернув его на исходное место.
-Сидеть! – грубо сказала она. – Я тебе не позволю делать из сына дегенерата, как ты. Она крепко держала его руку и казалось готова оторвать ее вместе с головой. Львица защищала своего львенка. – Все!
Мария открыла дверь, захлопывая ее с такой силой, что сердце испытало на себе сильную встряску.   
Дом замер в тишине. Он, не привыкший к размеренной форме жизни, постоянно пребывающий в детском гвалте, включенном телевизоре и разговорах Марии по телефону и с приходящими подругами, которые тоже увлекались искусством, а из некоторые коллекционировали их, затих.
Он приподнялся. Сильно болели руки, особенно ладони, которыми он давил шею своему сыну.
- Он ведь мой сын, - вслух произнес он. –А теперь его у меня отнимают.
Он вышел на кухню, в тот момент услышал, как во дворе заработал двигатель автомобиля его жены.
-Я верну ее, - мелькнуло в голове. – Я верну их. Он бросился к окну, потом к другому, затем выбежал во двор, чтобы увидеть, как красный Ford завернул за угол, оставив после себя облачко переработанного бензина.
Около него крутился Гил, который, как и прежде был безмерно счастлив и бегал безостановочно около ног хозяина.
Павел вернулся в дом, запустив туда и Гила. Тот стал бегать по периметру зала и только когда обежал все возможные комнаты, поднявшись по лестнице, не обнаружив больше никого, успокоился, подбежав к хозяину. Для него был праздник – его редко запускали в дом, боясь, что тот испортит мебель. Для Павла было приятно сознавать, что кому-то хорошо и то, что он послужил причиной этого состояния.   
Но чувствовал себя он конечно отвратно. Еще час назад все было хорошо. И вот один глупый поступок  и ты остался без семьи. Как легко все потерять… А все эта работа… - понимал он. Павел вспомнил тот горячий период, когда недомогание стало проявляться сильнее и, казалось, что каждый последующий труп ведет к помутнению рассудка.   
Те две недели выдались наиболее проблематичными. Они были из разряда критических в его работе. Такое случается обычно в период праздников, городских торжеств и просто очень хорошей погоды, когда все радуются, но по-разному, иногда превышая градус дозволенности, переводя их в разряд преступления.
Все началось…да,  тогда был особенно трудный день…
Парня повесили в городском парке. Он висел на ветке черемухи, которая согнулась под его тяжестью, и выглядел счастливым. Парадокс в том, что он был уже как несколько часов мертв, но на лице застыла улыбка, словно ему перед смертью рассказывала забавный анекдот. Своеобразная анестезия.   
   У Павла с утра болела голова. Он наделся на спокойный день. Он еще обещал приехать к сыну на футбольный матч, но боялся, что опоздает. У сына уже было тридцать три обиды за пропуски его игр отцом. К нему подошел Николай.
-Что скажешь? – традиционно спросил он у Павла. – Есть версии относительно увиденного перформанса?
-Нужно допросить потерпевшего, - серьезно сказал Павел.
-Мы его допрашивали, - ответил эксперт.
-И что? – с интересом взглянул на него инспектор.
-Он улыбается, - сказал Николай.
-Что это значит? – продолжал Павел.
-Что у преступника есть чувство юмора, - предположил мужчина в традиционно черном костюме.
После такого ритуала, они посмотрели друг на друга, улыбнулись и были готовы распутывать самое страшное дело, не зависимо от количества жертв и степени жестокости. Но сегодня не было все так гладко, как обычно.
-Давай по кофе, - произнес Павел.
- Спал? – спросил Николай.
-Нет, - ответил инспектор. Сны меня донимают.
-Что убитые, искалеченные стучатся в стены, напоминая о себе, - иронизировал Николай. – Спасите, говорят. Обиделись, что вы раньше не успеваете. А то бы стучались в дверь с сувенирами.
-Не надо, - оборвал цепь его рассуждений Павел. – Не хватало, чтобы народ заговорил об этом. В нашем деле у таких слухов надо языки и уши отрывать.
-У тебя даже мысли с элементами насилия, - брезгливо сказал Николай.  –Ну что, давай по Кофеовскому.
-Я схожу, - сказал Павел.
Павел шел по улице вдоль забора и заметил, как девушка пытается воспроизвести  тростью какую-то мелодию на заборе. Рядом с ней стоял парень, который пытался заговорить с ней, но та была так увлечена этим звучащими нотками, что игнорировала половину его слов.
-Влюбленные, - пронеслось в голове у Павла. – Беззаботные. Только в парк не ходите. Особенно ночью.
Он зашел в кофейню, взял два двойных кофе, постоял, пока кофе разливалось по стаканчикам – в этот момент он вдыхал аромат кофе и пирога с брусникой, который он тоже любил. Но сегодня хотелось только кофе. Без примесей.
Он подошел к машине, в которой сидел Николай, протянул его стаканчик.
-Благодарю, - произнес он. – Пока ты бродил по улицам, где пока еще ничего не происходит, но возможно, как говорится все, мы ни от чего не застрахованы, я узнал многое из того, что здесь произошло.
Павел обратил внимание, что ветка черемухи, где еще недавно висело тело, была пустой, она была прогнута, но фантом до сих пор маячил на прежнем месте – то же лицо и  беззаботное положение тела. Словно он развлекался.
-Я у вас тут повешу, - кричал фантом. – Мне просто негде, а тут гляжу знакомая ветка, да и веревка у меня всегда с собой. Правда, когда висишь, она так щекочет шею, что всегда хочется смеяться. Так что не удивляйтесь, если я буду постоянно улыбаться. Это не я, это все веревка.
- Ему всего шестнадцать, - произнес Николай. - Но то,  что с ним проделали это невозможно.
-Моему сыну тоже шестнадцать, - сказал Павел и стал потихонечку вливать в себя горячий тонизирующий напиток, принимая информацию от главного эксперта -  неторопливо, дозировано.
- Ты знаешь, что такое улыбка? – произнес Николай.
- Как написано в энциклопедии нет, - ответил Павел. А так, если наобум, то движения губ в разные стороны, выражающие отношение человека к какому-то вешнему фактору. Вроде так.
-Почти так, - согласился эксперт. – А ты знаешь, что если в мозге, в определенном отделе что-то удалить, например мозжечок или прижать гипоталамус, а также вставить в рот, аппарат на электродах и с помощью него управлять телом, то будет не человек, а герой из компьютерной игры. Им управляют, а он подчиняется, потому что своего отдела в мозгу нет.
-Ты хочешь сказать, что этого парня нашпиговали как гуся на праздник и отправили к праотцам, - спокойно произнес Павел, приходя в норму,
-Нет, -ответил Николай. – Боюсь, что к праотцам он отправил себя сам.
-Не может этого быть, - воскликнул инспектор. – Он сам себя убил? Что и повесил тоже? Не верю.
-Я тоже, - произнес он. – Если бы не эта запись, сделанная им самим.
Николай показал телефон, на котором был загружен видео файл, осталось нажать кнопку.
-Чего медлишь? – спросил Павел. – Дави.
Николай включил, и счетчик времени стал прокручивать запись.
На экране в темных тонах ночного парка при одиноко освещенном фонаре стоял парень. Он закидывал на ветку веревку. Сперва, у него это не получилось, веревка падала вниз, словно сопротивлялась быть соучастницей в этом темном деле. Но на третий раз она приняла нужную форму, парень затянул узел, и виселица была готова. Он стоял около нее ровно час, двигал руками, но не сходил с места. Было видно, что он, возможно, прощался с миром, но не было слышно – только шум проезжающих машин и видео, которое снималась издалека через толщу окна, воздушного пространства до главной дороги, широкого шоссе, забора и веток. Потом он набросил на себя петлю, подпрыгнул с какого бугорка и точно попал в узкое отверстие. Веревка автоматически затянулась, он задергал ногами, скорее рефлексивно, так как вероятно был готов, и через несколько секунд застыл в той позе, в какой его обнаружили.
- Странно то, что он висел полдня до самого обеда, без внимания, - произнес Николай. -  В парке крутились люди, бегали собаки, отдыхали студенты, вот возле этого самого дерева. Но под кронами, да  и в таком уголке парка не больно то и заметишь. Если бы не профессор соседствующего с парком университета. Как его там? Курцывль, или Куро…вобщем что-то курино-еврейское есть в его фамилии. Увидел это. Он во время обеда там прогуливался и наткнулся. Он как-то спокойно отреагировал на это. Потом я понял почему. Психолог твою мать. Умеет себя настроить.
-Да, но то, что он повесился, не говорит о том, что он сам себе кукловод, - сказал уверенно Павел.
-Да, но если не пульт, - отрешенно сказал эксперт.
-Какой пульт? – удивленно произнес Павел.
-Тот самый, - промолвил Николай. – С помощью которого крутились ролики в голове. Он клик, и они раз на лице показывают. Черт побери, что парню, не елось. Что парню не спалось.
В кармане у Павла завибрировал телефон. Он посмотрел на карман, потом на Николая, тот молчал и одобрительно кивнул головой.  На проводе был Дени. 
-Пап я тебя по телику видел, - воскликнул он.
-Да, - удивился Павел и не удержался. – Вот черти, а. Уже разнюхали и пустили негатив по каналам. Ну, зачем все это.
Он разглядел около группы экспертов одного человека с камерой и девушку с микрофоном, которая тыкала своим устройством говорения, пытаясь выведать что-нибудь поострее.
-Сейчас я ему, - подумал Павел, - Устрою по первое число. –Ладно, Дени. Мне нужно идти. Увидимся… 
-Там парень повесился? – спросил Дени. А почему он улыбается? А ты такой важный. Прямо павлин.
-Вот галки, - не выдержал Павел и про себя думал: - Наверное, крупным планом пустили, и пять минут мусолили. В подробностях и на превышенной громкости, как в рекламе. Вот, шакалы.
-Пап, ты чего, - спросил Дени. – Там все так плохо?
Сын чувствовал, что у отца неприятности. В основном он это ощущал, когда разговаривал с ним по телефону, когда он был в этом, погруженный по самые плечи, еще не успевая разгрузиться. Пока ехал домой, отец успевал прийти в норму, слушая приятный релакс в виде музыки или просто шум моря. 
-Ладно, Дени, - резко сказал Павел. -  Ждите меня к ужину.
-Ждем папа, - произнес сын и положил трубку, зная, что отец на работе непреклонен. Он даже не напомнил ему о своем матче, хотя в принципе по этой причине и звонил. Но он слишком любил отца, чтобы капризничать как девчонка и докучать ему пусть даже по важному для него делу.
Павел поднялся, смял стаканчик с недопитым кофе, пролил часть на асфальт и выкинул его в глотающего пингвина.   
-Ты куда? – спросил Николай.
-Я сейчас, - сказал инспектор и побежал в с сторону репортеров.
Он подбежал, когда девушка пыталась узнать причину, побудившую парня совершить это, а человек камерой пытался снять закрытый футляр в разных ракурсах, закусывая нижнюю губу, как художник-пейзажист. 
-Я вам скажу вот что, можно? - крикнул он и повернул девушку в свою сторону.
Девушка сразу заинтересовалась вновь прибывшим. Она подмигнула оператору, тот бросил свою нудную съемку процесса экспертизы и односложных ответов, в основном отдаляющие их от этого дела.
-Я хочу поблагодарить наше славное телевидение, что они следят за тем, чем мы занимаемся. Благодаря этим молодым людям, - он обратился к оператору, - покажите крупным планом этих молодых людей, у которых еще все впереди. Особенно понимание того, что они занимаются такой грязной работой. Никчемной, ненужной. У вас пока нет детей. Мне сейчас позвонил сын, знаете, что он сказал. Парень повесился, со смехом в голосе и спросил, почему тот улыбается. Вы преподносите эту информацию с долей юмора, чтобы народ, смотря происшествия, думал, как это классно быть повешенным в городском парке. Не на помойке же нашли. А в парке, который каждый день посещают более тысячи человек.
Девушка хотела закончить интервью, она уже дала сигнал оператору об окончании съемочного процесса, как Павел вцепился руками в микрофон и окончил свое выступление словами:
-Шли бы вы домой рожать детей.
Девушка испугано посмотрела в сторону своего коллеги, который тоже стал каким-то зажатым в тот момент, затем ее взгляд скользнул на небо, застыл там на некоторое мгновение, словно она брала негласное интервью с богом или теми высшими силами, которые не ходят по земле и наконец кивнула головой, призывая сворачиваться. Инспектор еще долго будет торчать перед глазами. Наверняка он оставил хороший след в их карьере. Последний или последующий.
Павел начал заниматься рапортом. Он несколько раз его составлял, и все выходило не так, как должно быть. В рапорте все должно быть написано так как есть, без приукрашиваний. Они занимаются точной наукой, без творческих импровизаций. Это бы мешало.
Голова отказывалась работать. Очередной сон спускал ему штаны и сек меж ягодиц. У него трещала коробка, и даже кофе не помогло ему прийти в себя. Он посмотрел в сторону парка, около забора. Влюбленных не было.
-Ушли за новыми ощущениями, - подумал он. – Он за ней или она за ним. Он конечно. Сразу было видно. 
-Составишь за меня? – попросил он эксперта, протягивая ему новый экземпляр со своей росписью в нужном месте
-Без проблем, - ответил Николай, увидев как человек, с которым они работали порядка пятнадцати лет, неадекватен.  –И куда ты сейчас. В пивную? Только не говори, что в пивную.
-Я домой, - сказал Павел. – Туда, где смогут снять боль.
-Дай бог, - ответил Николай. – Что сказать главному?
-Как всегда, - ответил Павел.
-Тогда ты у нас в творческом поиске понимания этого дела, - завернул Николай. –А говорят, наше дело – сухое.
-Ой, мокрое, - произнес Павел. – До нитки.
Он пошел в сторону выхода и его поглотил шум города, который через минуту утонет в океане, и только бесшумные рыбы на колесах будут пролетать мимо, держа в своем зобу главного пассажира, управляющего акулой.
 

***

Клуб назывался «Спайк клаб». Паучий клуб. Вывеска перед входом гласила «все для ваших питомцев, дворняг и специальное предложение для Джека Рассела терьера», а  под ним висел тот самый маленький указатель желтого цвета со стрелочкой с вышеназванным заведением.  Дело в том, что сам клуб находился в подвале зоомагазина, и для того, чтобы в него войти, необходимо было пройти ряды пахнущих кормов, попугаев, рыбок и спустится по спиралевидной лестнице на уровень нулевого этажа.
Пока Аркадий с Кэтрин ехали, произошел маленький казус. Парочка пауков сбежали, они каким-то необъяснимым образом слиняли из маленького розового болотца. Они разговаривали о темной стороне личности человека и прозевали.
-Если посмотреть на людей, что нас окружают, большинство из них темные личности, - завертел он новую тему, заметив в окне троллейбуса небо, окрасившееся  буквально за последний час в темные полоски.
- Как выглядит тот человек, от которого несет дешевым пивом и шаурмой? – включилась она. – Хотя постой, не надо, не говори.  Я сама. У него мятый костюм, с двумя-тремя стрелочками на брюках, правильно?
-Да, ты очень близка к истине, - проговорил Аркадий, сопоставляя ее данные с тем, что он видел.
-У него клетчатая рубашка, - продолжала Кати, проговаривая каждую деталь, - нет, у него футболка, обязательно грязно желтого цвета с идиотским рисунком – это могут быть мультяшьи рожицы или просто слова в духе «я люблю секс», хотя понимаешь, что он никогда этим не занимался.  Ну что? Я права?
-Еще как! – воскликнул он, радуясь, как ребенок. Перед ними на следующем ряду сидела пышная женщина в джинсовом костюме. Она жевала действительно что-то завернутое в лаваш и чавкала, но дребезжание этого рогатого монстра проглатывало все звуки, звучащие у него в металлическом желудке.
- Вот он с виду неопрятный, - рассуждала она. – Но к темным личностям относится никак не может.
-Это почему? – спросил Аркадий, который наблюдая на эту чудовищную картину, все больше видел в той женщине жуткое. Рогатый монстр везет монстров, - думал он.
-Темные личности – никогда не будут ездить в общественном транспорте, - говорила Катрин, и она не смущалась, слышат ее или нет. Ей было все равно, - у них черные кабриолеты или они ошиваются в переулках, дожидаясь свою жертву. У них мрачное лицо от долгого пребывания в темноте, потому что они ненавидят свет во всех его проявлениях – от физики до блеска в глазах, радостного настроения и праздника. Они предпочитают одиночество и темными вечерами бродят по переулкам, пугая людей, иногда и просто так, чтобы так самовыразиться, а иногда обдумывая коварный план, обязательно с убийством и непременно кровавым – расчленением ножом, тесаком,  топором, пилой…
-Хватит – не выдержал Аркадий, - Перестань.
Но Катя не перестала. Она только начала входить во вкус. Вообще у нее было другое состояние, нежели в тот солнечный день, когда она была одуванчиком, а он скорее колючкой. Сегодня она была очень колкой. Аркадий был мягок, как гора пуха. 
- Но мы, допустим, - продолжила она, не смотря на недовольство Аркадия, - что они могут ездить в троллейбусе каждое утро, ходить на нормальную работу, иметь жену, детей и друзей, у них есть любимые футбольные команды, жанры фильмов и музыки. Они любят ходить на ипподромы, ставить на «Красавчика» и орать, что есть мочи, чтобы тот пришел хотя бы вторым. Они участвуют в политических дебатах, дарят женщинам цветы, а мужчинам трубки, мечтают отправиться в Буэнос-Айрес и не знают, сколько звезд на небе.
-Тише, - пытался остановить ее Аркадий. Он сам говорил так, чтобы слышала только она – шепотом, приближаясь к ее уху, вдыхая ароматы яблока.  – Ну вот, разве он  темный?  Обычный которых мильоны. 
-Нет, дорогой, - сказала она, впервые назвав его «дорогим», подчеркивая свое превосходство, что ей это дозволено, а вот ему нет. – Это темные личности.
-Да почему же? – взревел он.
-Все потому, что они пытаются клонироваться, - серьезно сказала она, будто выдала шедевр, который ждал народ.
-Что? – единственное, что выпало из него.
-Клонироваться, клонироваться, клонироваться - завизжала Катя, и первый раз народ в троллейбусе, преимущественно темные личности, по ее мнению, обернулся, окинув их удивленным взглядом. 
-Все же она истеричка, - подумал Аркадий. – Интересно, кто у нее родители.
- Они видят в окне противоположного дома семью, - более спокойно продолжала она, - наблюдают, как те каждый вечер собираются за столом, едят плов и пьют вкусный чай, вместе смотрят сериалы и проверяют домашнее задание у детей. Им тоже хочется. И они клонируют увиденную картинку в свои стены, чтобы потом другой смог увидеть их в своем окне и также захотеть. Ты думаешь для чего окна стеклянные? Чтобы за птичками на ветках или солнцу радоваться. Ничуть! Чтобы другие могли захотеть твою жизнь.
-Тебе не хочется семьи?- спросил Аркадий.
- Хочется или не хочется - произнесла она. Я не знаю. Во мне говорит противоположное окно, в котором каждое утро двое малышей стучат по столу и зовут родителей. Те через пять минут выходят и ахают, что дети встали первыми. Мне не хочется становиться темной личностью, как все.    
Катя сидела в лучах палящего светила и глубоко дышала. Она словно подпитывалась энергией солнца, как уставший спикер, понимающий что помимо воды в графине необходимо что-нибудь еще. Аркадий смотрел на нее и совершенно забыл о маленькой банке из-под йогурта, в котором сидели безбилетные пассажиры. Он спохватился только тогда, когда оставшиеся трое ползли по куртке обсуждаемой дамы. Остальные пропали. Он осторожно, чтобы никто ничего не заметил, осторожно снял восьминогих  и положил обратно банку.
-Половина пауков сбежали, - шепнул он Кате и вскоре пожалел об этом.
  Она вскрикнула своим палящим «а» выражая общее негодование. Так как голос Катрин был не самым тихим в округе он, не смотря на дребезжание транспорта, был услышан. Она вскрикнула «пауки на свободе» и словно проглотила язык, когда услышала череду слов от безобразия к безумию, от невозможного к неприятному, от бесчинства к безнаказанности. Их высадили, но благо до места назначения оставалось не больше километра, и они прошли эти несколько кварталов, болтая о преимуществах пауков перед людьми, есть ли среди пауков темные личности, неся осторожно баночку с удивительно ретивыми существами, проверяя каждые пятьдесят метров наличие оных в маленьких капельках кисломолочного продукта.   
Открыв большую металлическую дверь с массой стикеров, они попали в огромную комнату, которая напоминала ринг для боев без правил. В центре стояла большая прямоугольная колона с четырехугольным основанием, которая подпирала потолок и, казалось, одна выдерживала все двенадцать этажей с начинкой из квартир и быстро сменяющихся магазинов. На этой колоне были изображены множество линий, которые в совокупности образовывали видимость итальянской пасты, скрученной проволоки или графической головоломки. Стены у этого помещения отсутствовали. То есть была главная стена, в которой была врезана дверь, но за ней было пространство, которое если посмотреть невооруженным глазом обрывалась в черном цвете перспективы. На потолке были продеты шнуры и разные проволоки, в которые искусно были вставлены лампочки – они искрились и мигали. Цветовая гамма этого помещения была темно-серой, почти черной, что придавало интерьеру графичность и особый стиль. Атмосфера была устрашающей. Вокруг колоны стояли столики, за одним из которых стояли трое человек. Они что-то бурно обсуждали и так громко гоготали, что у Аркадия возникло ощущение дискомфорта, в связи с тем, что он не знает причину смеха. С ним всегда подобное случалось. Он не мог пребывать в одной комнате с теми, которые говорят о своем, не считаясь с тобой, словно им принадлежит все и они могут перемещать что угодно, даже время. Ему удалось услышать обрывки слов и некоторых фраз, которые  разрозненно долетали до него, складываясь в кучу.
«Съехала с катушек… Понятно…кавалер...прямо здесь…на три рассчитывай…новый…пряники… самолет…два ящика.
Зашифрованное созвучие слов выдавало в голове картину, где женщина съехала с катушек от того, что ее муж периодически говорил слово «понятно» на ее просьбы сделать подарки, поохать с ней в поездку, сходить к родителям. Она находит кавалера в парке, который соглашается купить ей брошку в ювелирном магазине и прямо здесь отдается, предупредив, чтобы он рассчитывал только на три свидания, так как брошка большего не стоит. Супруг, заметив перемену в жене, купил ей новый костюм и на самолете отправился в тур. И вот они летят над Ла-Маншем, жуют пряники, а в грузовом отсеке, два ящика пауков.   
Они прошли по деревянному настилу – она кивнула головой, не сказав ни слова, он тоже отвесил такой низкий поклон, что даже стало неудобно. Трое человек, которые разговаривали около стола с приступами хохота, повернулись. Один был одет в черный костюм, классический, с рубашкой – что он делает в подвале? Два других человека были одеты попроще, но их одежда была тоже преимущественно черных оттенков. 
-Как сыро здесь и куда бы нам приткнуться? - мучился вопросами Аркадий.
-Здесь должны быть столики, - прошептала Катя. И что-то вроде пледа. 
Действительно, у единственно существующей стены стояли складные столики. На одном из них висели малиновые тряпки – пледы, про которые говорила Катя.  Аркадий взял один, разложил и поставил его на свободное место, поближе к выходу. Он взял один плед, затем вернулся, взял второй, чувствуя холод.    
Действительно, было сыро, и плохое освещение тоже влияло на общую атмосферу. Они сидели за столиком. Катя сидела спокойно, Аркадий  немножко нервничал.
-Что здесь будет? - нетерпеливо произнес он, крепко сжимая баночку. Ему хотелось вручить этих восьминогих человеку в классике и пойти на лекции, где он сможет выйти перед аудиторией, и рассказать про то, что его волнует тем, которые были так хорошо известны, перед которыми не было никаких секретов. Горкий, сколько он уже его не видел. Три часа. Наверное, сейчас названивает домой, или проверяет электронные письма.
-Потерпи, - произнесла она и снова скользнула взглядом по окрестности его лица, найдя в нем для своих сумеречных глаз что-то своеобразное.
Вокруг них собирались люди – также входили, ставили столы и брали пледы, даже также что-то обсуждали. В основном, это были молодые, лет от двадцати до тридцати пяти, у каждого была пара, и Аркадию показалось странным такое совпадение (что он случайно подвернулся). Правда, был один пожилой мужчина лет шестидесяти, с неприятным рябым лицом, что очень бросалось в глаза. Он странно смотрелся на фоне этой незрелой популяции, занимающий отдельный стол, так как даже если бы у него и была пара, то вряд ли она поместилась за его стол, за который он славно умещал во вторых рядах свой живот.   
-День добрый, уважаемые сестры и братья, - пронеслось в сырости подвала, повторяя последнее «я». Говорил человек в классическом костюме, тот самый, которого Аркадий заметил при входе. Он только сейчас вспомнил, что такие костюмы носят или официанты или охрана. Интересно, в каком ресторане он работает, - подумал он. – Наверное, и пауков мы принесли как первое блюдо. У меня целых три.
- В нашем мире всегда светло, - журчал монотонным голосом предводитель, - даже когда мы ничего не видим, мы видим все.
-Так, попал, - подумал Аркадий. Секта. Надо же. Никогда не попадался. А тут сразу в два капкана. В женский и сатанинский. Не зря слово  «секта» женского рода.
Катя положила руки на стол и на пять градусов повернула голову в его сторону, призывая Аркадия сделать тоже самое. Он послушался.      
-Спасибо всем вам, что вы нашли время, чтобы встретиться и поделиться своей радостью, горем, а может быть совершить то, к чему мы все стремимся, - говорил сладковатый, но излишне приторный голос. Такие голоса обычно звучат по телефону либо на улице, когда вам хотят что-то продать ненужное, но делают они настолько настойчиво и так умело, что, наслушавшись этой трели, покупаешь дорогую безделушку, которую, успокаиваешь себя,  можно будет подарить своим близким. 
-Блин, - неслось в голове. – Дурак, дурак. Поплелся в эту глушь, а зачем? Эксперименты, твою еть. Сейчас законсервируют, заэкспериментируют, блин. И эта, Катька, тоже, как дура ведется.
-Зачем ты здесь? - спросил он ее, замершей как-то очень неестественно
-Здесь мило, - ответила она и приложила палец к губам.
-А все же, - не останавливался Аркадий, не отнимая взгляда от Катрин. Бесспорно, ему было интересно, и он не знал, с чего начать осматривать эту экспозицию. Поэтому решил побольше разузнать у обывательницы этого клуба по интересам, а дальше уже действовать по обстоятельствам.
-Я понимаю, о чем ты спрашиваешь, - одобрительно сказала она. Я так отвечу. У меня обостренное чувство восприятия и мне кажется, что насекомые меня чувствуют.
-Вот как, - воскликнул Аркадий. Все просто. Но почему именно пауки?  Не кошка, не собака, белка….
- Не знаю, - ответила Катрин. - Я так чувствую
Она сидела и слушала. Аркадий дергал головой то вправо, то влево, наконец, его взгляд упал на мужика с отвисшей кожей, который строго посмотрел на него, что у того пробежали мурашки, и он повернулся в сторону говорящего.
Выступающий говорил о погоде, которая дарует терра, о неспокойном бурлении в ее недрах и о том, как все могут повлиять на ее состав. Затем он совершил ритуальный танец вокруг живописной колоны. Это он сделал без музыки, без хлопков и довольно кустарно, без стиля и хореографии
-Комик, - подумал Аркадий. – Вот так ходишь по земле, ничему не удивляясь, пока не спустишься в подвал. А ведь по городу этих подвалов в каждом доме. Да что в городе, по всей России. По всему миру.      
-У нас есть свежие лица, - вытекало сливочной патокой из мясистых губ ведущего это смешного шоу. Он улыбался и его неприятно белые зубы искрились в слабом свете подмигивающих глаз лампочек. –Свежие, - снова пропел он.
-Да, свежая кровь, - шумело в голове у Аркадия. – Как бы свалить? У двери стоит один из них. Одно утешает, если Катя была здесь, то бояться нечего
-Когда у нас появляется гость, то мы ему рады, - пел соловьем подвальный пастор. Подвальный соловей. – Но у нас есть правила и прошу выйти в центр и рассказать немного о себе.
-Началось, - бурлило во мне. – Ну ладно, вы сами напросились.   
Аркадий посмотрел на Катю, она кивнула головой, хлопнула глазками – знак того, что все в порядке. Он вышел, запинаясь практически за каждый стол, задевая за ножки, которые стояли впритык к другим ножкам соседних столов.   
-Представьтесь, - говорил мужчина, которому Аркадий дал имя Поль – короткое, лаконичное, похожее на пустой звук.
- Франсуа, - соврал он. – Франсуа Мари Аруз. Философ и путешественник в одном лице. Несколько веков ищу философский камень. Пока попадаются одни булыжники.
Он назвал имя Вольтера, чтобы таким образом иметь связующую нить между ним и Катрин, которая сидела все в той же неудобной позе слушательницы классической  музыки.
-Добро пожаловать, в новый мир, Франсуа, - ничуть не смутился его именем Поль. Искатель философского камня. Сейчас я вам расскажу о нашем мире, правилах и традициях.
Действительно, - подумал Аркадий. – Я же совершенно не знаю, куда шел. Вдруг, у них на заклание надо отдать руку или почку. А может глаза.
Неприятное ощущение возникло у него, сразу напомнили о себе все органы, словно умоляли своего обладателя не делать с ними ничего необдуманного. Особенно заныло в желудке, и он подумал, что стал забывать вкус мяса и гречки, которую любил до беспамятства. 
-Когда-то давным-давно на земле появился маленькое насекомое о восьми конечностях, - понеслась зубодробительная трель. - Оно стало развиваться и нести пользу. Именно благодаря паукам появились первые яйца, и соответственно именно им приписывают появление первого человека.
-Что за ересь, - фыркнул Аркадий. – И эти люди смотрят ему в рот и уважают. Черт, какие же идиоты.
Подвальный соловей что-то говорил о том, что пауки – граничат с верхними слоями общества, залезая к ним через вентиляцию и отопление. Они граничат с ними и вероятно, что выполняют цепь поручений.
-Блин, вот учись три года в институте, понимаешь, что народ не исправишь, - размышлял Аркадий. – Им мало что втолкуешь.
- Оно универсально, - говорил Поль, переходя от одной темы в другую. - Та белковая масса, толщиной с карандаш которую выделяет железы паука, способны остановить Боинг. Они могут остановить и то зло, что творится на планете.
-Какой болван, вы, Поль, - едва не вслух произнес Аркадий. – У вас три класса образования, недовольные преподаватели, которые вас выгнали за непосещение ряда предметов. Как я прямо. Нет, чтобы мне скатиться до мыслей о людях, имеющих в корне происхождение от этих тварей, которых в детстве снимал, нужно, как минимум выпасть из окна. Вот и пришло время за все платить.
Тем временем Поль говорил о политике спасать мир – то есть общие слова, которые не отражают суть, а лишь больше затуманивают голову. Потом подошел к столу, на котором стояло что-то покрытое серой тканью. Народ заметно оживился и начал приподниматься со своих мест. Поль сделал жест рукой, и все притихли. Потом он повернулся к Аркадию и спросил:
- Вы принесли его?
Под ним он подразумевал паука и молодой человек вместо ответа, просто кивнул головой, Ему вообще ничего не хотелось говорить. Он грустно посмотрел на Катю, она тоже смотрела на него, то есть в его сторону и он сам поймал ее взгляд, очередной раз, перемещаясь с места на место. 
     Поль повернулся к «сомнительной горке», взялся за край накрытой ткани и потянул за нее, открывая взору невероятную картину. Сидящий народ зашумел и даже Катрин резвилась и топала ногами, как полоумная.
На столе стоял стеклянный аквариум примерно на сто-сто пятьдесят литров, в котором ползали сотни, тысячи таких пауков. Маленькие, большие, средние. Желтые, серые, оранжевые. Часть из них находилась внизу, другая уже успела сделать паутину под куполом и не теснясь жить в своих чертогах.
- Франсуа, вы должны поместить нового жителя в общую среду, - проговорил предводитель и зачем-то поднял две руки вверх.
-Артист, - подумал Аркадий. – ему бы в шапито клоуном или антрепризу создать. «Пауки-дураки» или «пауки-смельчаки».
Он обратил внимание, что народ ждет. Люди замерли и кажется даже перестали дышать.
-Ради бога, - сказал Аркадий и стал открывать баночку, чтобы совершить то, о чем они просят.
- Нужно обязательно поместив свою руку на дно этот аквариума в дань уважения к остальным собратьям, - пропел Поль и вытянулся перед ним, как чиновник, который стелется перед своим начальником.
- Что? – повертел головой Аркадий. – Я не ослышался. Я должен поместить паука вовнутрь, засунув в этот террариум свою руку.
-Правильно, - спокойно отреагировал Поль и так широко улыбнулся, что Аркадию показалось, что у того сейчас разорвется рот от большой натуги. 
-Черта с два, - выпалил молодой человек. С каким удовольствием он это сделал. У него приятно задвигались скулы, и он бы с не меньшим наслаждением плюнул и не один раз в  этот закапанный пол и свалил отсюда.
-Тогда всего хорошего, - ни капли, не раздражаясь, отреагировал подвальный соловей все таким же сливочным голосом.
Он просто его отпускал. Не содрав кожу, не оставив калекой на всю жизнь, не отвечая на его повышенный тон грубостью.
-Постой, - внезапно встала Катрин. – Я это сделаю.
Она вышла из-за стола, также как и Аркадий, натыкаясь на стоящие ножки.
-Куда она лезет? – мелькнуло в голове. – Ей что не сидится?
-Хорошо, пусть это сделает наша совсем юная дочь по имени Кунигунда, - пропел Поль, не переставая улыбаться. Катя подошла к Аркадию.
Ах, как я был прав, - подумал он. – Она взяла имя красавицы, какая штучка. Тоже решила законспирироваться.  Я шутил, а ей какой прок. Он вспомнил, сколько испытаний хлебнул из-за нее Кандид и, смотря на шуршащих насекомых, у него снова засосало под ложечкой, напоминая о забытом обеде, ужине и вроде завтраке.
  Народ с ненавистью смотрел на Аркадия, который позволяет юной даме совершить такой поступок. Они все давно уже были под кайфом от этой дрянной философии и считали ее единственно правильной. Их сознание было воспалено и, казалось, дай им возможность, разорвут без сожаления.
-Не надо, Ка…Кунигунда, - едва он не выдал ее. Он держал в руке шевелящихся бестий, из-за которых подвал набрал в себе два десятка человек, чтобы только понаблюдать, как они ползают по его руке, успевая пустить нити в волосы, глаза, уши, куда еще.
-Давай, - произнесла Катрин, и он видел сейчас не напуганную девочку, которая мямлила и не хотела разговаривать с незнакомцем. Он видел в ней сильное существо, почти космическое, которое знало, что делало.
- Так, не надо ей этого позволять, - крутилось в голове у Аркадия. - Надо схватить ее за руку и бежать. Как-нибудь. 
Он открыл крышку этой кунсткамеры, под которой был небольшой вырез (округлый, по форме руки) и увидел, как множество маленьких лапок пытаются вырваться из заточения. Они теребили стекло, друг друга, некоторые совсем перестали двигаться, отчаявшись стучать и карабкаться по скользкому основанию.
-Давай, - пел Поль, а остальные соплеменники стучали по своим столам, как по ритуальным барабанам и Катя повернулась к своему другу, и в ее взгляде было такое восхищение и даже гордость.
Аркадий стоял перед емкостью, напоминающей, в сущности, стеклянную банку, только эта была побольше, чем та, в которую он в детстве ловил насекомых. Для чего он тогда это делал? Чтобы изучить поближе, выяснить, как они реагируют на огонь, на свет, на телевизионные программы. Он вспомнил тот день, когда его попросили собрать колорадских жуков. Он вышел в поле и набрал целый бидон. Потом присел на травку, бидон поставил рядом, а сам прилег. Проснулся он от того, что во рту ощутил какой-то неприятное шевеление. Он выплюнул. Это был жук. Он поднял голову, на груди у него ползала десятка три этих полосатых вредителей. Он резко вскочил, стряхнув их с себя,  и ощутил, что в волосах какой-то нездоровое движение. Оказалось, что пока он спал, бидон перевернулся, и все жуки поползли на ближайшее растение, предварительно перемахнув через его голову, остановившись, чтобы исследовать. Помнится, он всю дорогу пока бежал до дома, стряхивал с себя жуков, и потом во время ужина ему казалось, что они преследуют, часто хватался за голову. А ночью ему приснилось, как он сам стал жуком, и его пометили в этот баллон, а он кричал «тесно, подвиньтесь. Не на Курском вокзале». И ему отвечали «знаем. На Колорадском».       
-Блин, не могу, - резанул Аркадий и вывалил трех оставшихся паучков в открытый проем, откуда уже пытались выползти некоторые, самые шустрые.
-Нет, - пропел Поль и в его голосе появился металлический звук, который резонирует, создает помехи и вообще не очень благоприятен для восприятия.
-Нет, - пропели другие. Они встали и загудели, как на футбольном матче, когда их любимая команда пропускает уже не первый мяч. 
-Зачем жить человеку, который хочет уничтожить этот мир, - говорили тот самый плотный мужчина с отвисшим животом. - Не надо его выпускать.
-Какая прелесть, - неслось в голове. – Меня хотят…Меня хотят уничтожить. Блин, это нехорошо.
Аркадий что есть мочи пнул аквариум, и тот сперва заскрипел от застывшего состояния, не предполагая, что его ждет такая участь, и полетел со стола, потеряв равновесие. Он с громким хлопком упал на ту часть пола, где не было положенных досок и поэтому разделился на множество маленьких льдинок, на каждой из которой дрейфовало не менее десятка особой.
-Нет, - второй раз закричал Поль и бросился в гущу, становясь на колени, преграждая путь своим «сородичам».      
Полчища пауков, почувствовав свободу, ринулись врассыпную. Часть из них поползла на более яркий свет, который был в проеме двери, другая – к людям и еще одна в ту чернь, которая манила и пугала.
Аркадий схватил за руку Катю, со всей силы въехал головой в живот стоящему у входа мужику и засеменил по лестнице.
Катя молчала. Она просто позволила себя держать, и в ее теле была такая легкость, как будто Аркадий бежал не с девушкой, а с воздушным шариком на веревочке.
-На мне паук, - кричал молодой человек. - Еще один. Блин какие цепкие. Они мне точно мстят. Ну, простите. Их, блин целая прорва. Они мне в карман залезли. Вот олухи. Прочь, прочь.
Аркадий прыгал на одном месте, стряхивая с себя эту мелкоту, и визжал, как девчонка.
-Не понимаю, как это могло произойти, - произнесла Катя, которая стояла на месте, и не могла понять, что происходит. Конечно, она могла только слышать, как Аркадий ругает на чем свет, всех, кто причастен в этой ситуации, то есть, конечно, ее и пребывающих в том мрачном подвале.   
-Ты в порядке? – осторожно спросила она, внезапно забеспокоилась и стала теребить его малиновую футболку с надписью «Гринпис – вчера, сегодня и завтра, ночью и днем ». Но Аркадий, обеспокоенный своим внешним видом, утешился тем, что они свернули три проулка, пробежали главную улицу, снова свернули в арку и остановились под козырьком у овощного магазина.      
 -Почти, - ворчливым, почти детским уязвимым голосом, произнес Аркадий. - Меня чуть не обглодали полчища пауков, а так все в порядке.
- Нужно бежать, - произнесла Катя едва слышно.
-Что? – спросил он, продолжая искать подвальных захватчиков, которые могут отложить яйца прямо в голове всего за пару десятков секунд.
-Нужно бежать, - прокричала она своим гортанном гласом и тогда он увидел. Из подворотни показались те трое во главе с Полем, которые так не понравились Аркадию за их беспричинных смех и слова, которые очень трудно соединить в логический рассказ
-Что же ты раньше об этом не сказала, - крикнул он на ходу, хватая ее за руку, и они неслись по переулкам, наступая на лужи, пробегая мосточки, перекинутые на стройке и детские площадки с беззаботным детьми, смеющиеся над взрослыми. По их мнению,  взрослые не имеют право вести себя как дети, а именно бегать, кататься на горках и чистить зубы сладкой пастой. Дети смеялись, а взрослые бежали, обгоняя друг друга, меняясь в первенстве за право быть первым.
Дальше они бежали – классическая погоня, которая может закончится плохо или хорошо. Если плохо, то возможно не будет существовать в мире такой студент психологического факультета Аркадий Теркин и не откроет ничего нового в науке, и девушка по имени Кэт, про которую мы ничего не знаем, кроме ее дефекта и способности  попадать во всякие заварушки. Если хорошо, то почувствуя свою неуязвимость, сделают что-то подобное снова.
Через десять минут они сидели в баре «Литератор», которая располагалась примерно в пяти километрах от угрозы, в которую они попали (точнее он) и пили пиво, снимая озноб. Они удачно запрыгнули в такси, которое поймал совершено другой мужчина и сказали гнать, обещая платить по двойному тарифу. Всю дорогу водитель пытался разузнать, от кого они так стремительно несутся, но молодые люди молчали, зная, что клиент всегда прав, ведь он платит. Но тот тоже не вчера родился и знал способы развязать язык.
- Вы явно кого-то убили, - предполагал водитель желтого «нисана». Он был одет во все желтое – свитер, брюки и даже кепка, которая лежала рядом. Смешная униформа. - Или зверски замучили.
- С чего вы взяли? – строго сказал Аркадий.
-Вы запрыгнули в такси, - повернул он на светофоре направо, выбирая свой маршрут, так как понимал, что нам не важно, -  тяжело дыша, постоянно оглядывались, и еще я заметил, как из подворотни выскочила толпа, кричащая как на стадионе.  
- Ну и что, мистер? – проговорила Кэт, выходя из долговременного транса. – Это вас не касается. Мало ли что могло произойти. Грабанули банк, магазин, библиотеку, поругались с толпой народа за то, что они не понимают хорошей музыки и доброго слова, навестили своих неприятелей, отвесив им пару тысяч тумаков. Мало ли.
-Они могли мой номер записать, - злился водитель в желтом свитере. – А я не хочу неприятностей.
-У вас не будет неприятностей, - ответил Аркадий, доставая из бумажника обещанную сумму. 
Первые пять минут пребывания в теплом баре, они пили пенный напиток и смотрели по сторонам, совершено не разговаривая. Вокруг шастали разные люди. Среди них были писатели, художники и режиссеры. Они все пришли сюда, чтобы найти нужную форму. Так решил Аркадий. Он видел людей и мог сразу определить кто из них кто, судя по их походке, в основном и только потом по фигуре.
-Что чувствуют пауки, когда на них смотрят? - неожиданно спросила она. Она пила очень мало. Аркадий уже взял второй бокал и отпил от него изрядную долю, как Катя прошла серединную отметку своего первого.
- Они начинают теребить лапками, крутить крохотной головкой и выпускать слюнявые нити, - ответил он, немногим зная про них.
-А что если бы на их месте были мы, - произнесла Катя и по ее щеке скользнула крохотная капля.
-Точно, - воскликнул Аркадий. – Я тоже об этом подумал. Подумал о мире, которым правят восьминогие уродцы. Но уродцами они бы считали нас, помещенных в аквариум и жалко смотрящих на проходящих созданий. 
-Они бы ходили по городу и здоровались, - предположила Катя, - Здравствуйте, миссис Паучья Голова.
-Доброе утро, мистер Паучий зад, - изменил он голос, собрав губы в трубочку.
-Как вам спалось? – проговорила она, обеспокоено обхватив подбородок двумя ладошками.
-Плохо, - театрально вскинул правую руку Аркадий, приложив ладонь ко лбу, опустив ее сверху, предварительно проделав широкий жест, похожий на приветствие.
-Отчего же? – приблизилась к нему Катя.
-Всю ночь снились кошмары о людях, - горестно говорил молодой человек, застыв в позе мыслителя тысячи дум. –Они завладели нашими домами, выгнали нас на улицу и стали есть нашу колбасу, сыр и пить наше молоко с изображением смешной коровы с умным видом. Они стали трогать наши книги и ходить в наши туалеты, смотреться в зеркало и бриться нашими бритвами. А самое страшное, что они стали ходить на наши работы.   
-Где начальников тоже прогнали на улицу и вместо ежедневного разговаривающего по нескольким телефонам паука, мы видим человека, - брезгливо сказала Катя и состроила такую гримасу, что без смеха на нее нельзя было взглянуть.
-И пауки объединились, - гордо сказал Аркадий, - и стали строить новый мир, подземный, предварительно внедряясь в корневую систему мегаполиса. Они выбрали вожака – самого лучшего, крепкого, неустрашимого.
-Убили его, - выпалила Катя, - затем вырезали его сердце и съели.
-Правильно, - подхватил Аркадий, - Ведь по заветам предков, вся сила была именно в стучащем органе.
Аркадий смотрел на Катю, и у него возникло смешанное чувство. У него была жажда ее поцеловать, но он не отел отпугивать, так как у него еще был долг перед своим другом, которого он постоянно носил с собой.  Nicon послушно сидел в сумке и ждал, когда хозяин перестанет готовить место и человека к фотосессии и начнет щелкать, щелкать, щелкать.
 



***

Павел подошел к своему белому Reno, держа наготове ключ, и долго не мог решиться зайти в салон. Была чудная погода – вместе с разогревающим солнцем и приятным в меру ветерком, работающих на износ, да и состояние раздвоенности тяготило его и не подталкивало, а скорее предостерегало от управления автомобилем. Но автомобиль он оставить не мог.
- Возникнут вопросы, – крутилось в голове, - нельзя этого допускать, да и привычка автомобилиста, выработанная годами, тоже как бы не хотелось, действовала. Уже трудно было просто пройтись, думаешь, когда есть автомобиль, зачем. Так быстрее, не так утомительно, да и музыка всегда со мной.
-Открою окно, включу волны, волны, волны и по дороге, куда глаза глядят, - думал он, и эти мысли приятно пробежали от затылка к шее, потревожив мышцы лица, которые отвечают за улыбку.
Он не хотел ехать сразу домой, но и не знал, что будет делать в ближайшее время. Он сел в мягкое тряпичное сидение и вдохнул воздух в салоне. Пахло кондиционером с ароматом зеленого чая. Павел повернул ключ, но не сразу добрый колесообразный  согласился заработать. Он два раза фыркнул, сделал два холостых оборота,  но, наконец, соизволил себя уговорить и заурчал с неустрашимой силой, трезвоня по всем своим суставам о готовности номер один. Павел  нажал кнопку «плей» на  магнитоле, и легкие волны стали проникать в его металлические ежи, охлаждая их и отодвигая в сторону. 
Он захлопнул дверцу автомобиля и почувствовал себя защищенным в этой замкнутой коробке. И то, что он будет идти по улице не прикрытый, под взглядами любознательных лиц, готовых часами копаться в твоем грязном белье, тоже останавливало от пешей прогулки. Волны охладили кожу головы и самостоятельно проводили процедуру излечения без вмешательства самого человека. Они служили верным болеутоляющим – сделал, и тебе остается только ждать, когда лекарство подействует.   
  Он давно не ехал по улице просто так. Давно не наблюдал за прохожими – без сводящих скулы подозрений, с таким легким чувством, например симпатии, удивления или того же легкого непонимания. Он все чаще видел в окружении негативные нотки, понимая, что среди них обязательно должен быть убийца, вор, насильник или грабитель, которого они, сбившись с ног, ищут. Он смотрел на людей как на возможных потенциальных преступников. Даже когда видел детей, независимо  какого возраста, у него, как у оракула, появлялись мысли об их недалеком будущем. Он смотрел на мальца семи лет, убегающего от отца с матерью, которые на этой почве выясняли кто из них лучший родитель и думал: - вот из этого мальчугана может вырасти маньяк, который из-за того, что его родители не ладят между собой обозлится и станет накапливать литры съедаемой его желчи, преобразуя ее в горы детских трупов. Разглядывая девочку в розовом, удивительно коротком  платьице, скатывающуюся с горки, ветром приподнимая подол, он видел образ пожирательницы ночных эфиров или просто бабочки. Люди у него не вызывали положительных эмоций, скорее когда он патрулировал район и ему нужно было проверить переулок, он молил бога, чтобы тот был пустым. Если же в ней сидел пьянчуга и потрошил очередные поллитра, он вызывал другую машину и просил о подмоге, так как самому не хотелось возиться с человеческими пороками. 
- Была бы моя воля, - думал он. – Я бы всех отправил домой, запер на замок, прицепил бы к поясу связку ключей и непременно устроил комендантский час и пусть кто-нибудь попробует высунуть нос на улицу, пожалеет об этом.
Волны снабжали его мозг необходимыми ингредиентами – казалось, что он накатывает и привносит вместе с соленой влагой полчища пиявок, которые отсасывают ненужную кровь, заставляя работать мозг с удвоенным режимом. 
Автомобиль плелся по правой полосе, как ученик – ему не хотелось попадать в струю сумасшедшего темпа, который его сейчас не устраивал. Машина ехала вплотную к пешеходам, и он мог обратить внимание на те заведения, которые проезжал
- Белое солнце, Айсберг, Долина гейзеров… - кричали вывески.
- Как он давно не заходил в разные заведения, - думал он.  Да, он бывал в ресторанах, фитнесс-клубах, университетах, театрах, гостиницах, но исключительно из-за того, что там происходило убийство или воровство. Павел проезжал мимо детского магазина игрушек, и его кольнуло в области сердца.
-Дьявол! Когда я в последний раз делал подарок своему сыну, - начал переживать он. – Танк, волчок или настольный хоккей? Книга с иллюстрациями, только как называется. Футбольный мяч с автографами профессионалов, жене – не помню. Какую-то краску для одного дорогостоящего заказа. Зайти в детский магазин?
На витрине стоял животные из африканской саванны. На большом камне стоял плюшевый лев, гордо вскинув голову, видимо отобедавший. Чуть ниже тигры и бегемоты. Снизу в густых болотных зарослях лежали крокодилы, ожидая очередного неосторожного путника, который провалится в трясину. В другой витрине стояли другие млекопитающие, продолжающие пищевую цепочку.
-Как в жизни, - подумал он. - Люди разбились на два клана. Тот кто ест и сама еда. В последнее время я чувствую себя едой. Меня едят. Нужно зайти в магазин.
Он представил, как его вполне взрослый сын встал на четверинки и пытается примерить для себя ту или иную оболочку. В какой лучше? Шкуре льва? Или тигра. А может быть безобидной антилопы или едва заметного тушканчика?
- Так он у меня уже большой, - вымолвил он, нарушив обет молчания во время накатывающих волн. - В этом магазине ему подарок точно не найдешь. Надо обязательно спросить, что он хотел бы. Не важно, что день рождения уже позади. А жене? Блин, не помню. Она и не просит ничего. Как будто, так и должно быть. Но я же не должен догадываться. Наверное, должен.
У него с двойной силой заболела голова и даже морская стихия сегодня не могла провернуть в нем процесс восстановления и сделать так, чтобы Павел Скрябин снял стресс, груз весом под самосвал и, придя домой, мог поразить своих домочадцев, новым воплощением себя.    
Заработала рация. Она и до того скрипела, искрилась и подавала слабые признаки жизни, но пришлось увеличить громкость, так как когда-то дал присягу и теперь сложно сказать нет, да и, наверное, невозможно.
«На перекрестке Каховка и Севастопольского проспекта произошло транспортное происшествие. Иномарка врезалась в «Жигули». Из-за происшествия движение на данном участке дороги затруднено. Водитель «Иномарки» жив, отделался незначительными переломами, а с «Жигулями» все значительно хуже. Водитель его жена погибли. В живых остался сын. Он сидел на заднем сидении с собакой. Игрушечной, как оказалось. Бригада скорой помощи едет на место».
Павел вздрогнул, по телу прошел холодок. Это был не тот холодок приятного бриза, от которого смягчались напряженные мышцы, это был пронизывающий северный ветер, не щадящий встречного, не жадный в порциях, готовый утолить его и свой голод в полную силу.
- На Перекатной 15, мокруха, - прихрипел голос одного из инспекторов. - Муж убил свою жену, держал в страхе пятерых детей. Одному всего год. Прошу выслать машину, так как у меня на руках две девочки, которых надо успокаивать. Я что психолог, твою мать.
Знобящий ветородуй стал обнимать слушателя этой волны и словно удав скручиваться на нем в кольца, сдавливая его и все меньше оставляя воздуха для восприятия водяных накатов, которые в борьбе с другой стихией – информационной, ночной, негативной, значительно проигрывали.
«На Новинском бульваре трое бомжей решили умереть вместе. Они привязали себя к электропроводам ближайшего электрощита и крикнув «зае…эта е…жизнь» задымились. Есть видеозапись».
Сосульки величиной в клык стали тыкать в бок, назойливо, неприятно, они торопились погрузиться в толщу его тела, стать частью, чтобы потом расстая, не стекать по водостоку, уплывая в канализацию. Они проникали своим щекочаще-удручающим способом воздействия, пробивая ворота города, который не хотел пускать в свои жаркие владения частицу холодного воздуха, тем более в таком плотном состоянии. 
-Нужно было зайти в кофейню, бар, то место, где можно укрыться за столиком и быть интересным только официантке, скучающим лицам и писателям, пытающихся найти интересный образ, - подумал он.
«Литератор» манил своей искрящееся на солнце вывеской и чистыми стеклами. После всей то мерзости, что он видел, ему хотелось погрузиться в чистую уютную атмосферу. Рестораны, кофейни, бары – все то, что отвлекало от криков, металлических  запахов крови и уже сгноенных трупов с летающими мошками.
В кофейне было мало народу. В основном это были завсегдатаи этого заведения, корифеи литературы и не совсем удачные авторы. Которые когда-то затмили небосвод своими первыми творениями, а потом ушли в подполье, так как не смогли рассчитать свои силы для других произведений.
Павел сел за свободный столик, отметил для себя официантку, которая вероятно подойдет к нему – пока она обслуживала столик с компанией очень тучных людей. Он взял лежащую на столе «Косомолку», и его взгляд упал на статью, которая пестрила яркими слайдами далеко немирных происшествий.
- Понедельник, утро, час пик, две центральные станции метро, - бросилось в глаза.
-Черт побери, - бросил он газету и в нервной дрожи отвернулся к окну. На улице всеми цветами радуги пестрило лето. Оно разносила по адресатам массу красок и их оттенков, а люди с воображаемыми сачками бегали по долгой небритости земляного овала и радовались каждому пойманному сочетанию цвета, света и климатических условий. 
 -Здравствуйте, - услышал он. –Вы будете делать заказ?
Перед ним стояла девушка. Невысокого роста, с дежурной улыбкой на лице, услужливый взгляд, немного напуганный, но больше заинтересованный его резким выпадом. Она положила на стол большую папку меню и накрыла ею злосчастную газету.
-Да, - растеряно произнес он. - Сок, нет кофе, я его уже пил, или чай. Лучше, наверное,  пиво, или сто грам.
-У нас из алкогольных напитков только пиво, - вежливо произнесла девушка, повернулась полубоком, чтобы узреть, нет ли еще каких заказов. – Все, что больше десяти градусов на инвентаризации. Клиенты любят приносить с собой и в связи с этим частая неразбериха.
-Тогда, наверное, кофе, - произнес Павел с трудом, словно решал сложнейшую математическую задачу. - Двойной. Без сахара.
Девушка убежала, грациозно продефилировала между столиками, искусно не задев ни один из них, нырнула в подсобку и через минуту вышла, держа в руках чашку с поднимающимся вверх паром перемолотых кофейных зерен. За эту минуту она успела поменять прическу и подкрасить губы. Наверное, другой бы этого не заметил, но не Павел. Он никогда не упускал детали. И каждая деталь грубым шурупом вонзалась в его мозг, доставляя если не сразу, то потом неприятные ощущения психосоматического характера.
На блюдце рядом с чашкой лежал маленький шоколад в виде пистолета. Шоколадный браунинг. Стреляющий шоколадными патронами в шоколадных людей.
-Не из этого ли пистолета пришили того смеющегося юношу? – прозвучало в извилинах мозга.
-От нашего бара маленький сюрприз, - произнесла девушка, и ее щеки порозовели также внезапно, как после растирания снегом. Сегодня мы вспоминаем Эдгара По, который был классиком детективно-фантастического жанра в литературе. Вы спросите, почему сегодня. Сегодня не день его рождения и вроде летом негоже отмечать праздник такого мрачного писателя, но дело в том, что владелец кофейни поклонник творчества Эдгара По, а у него как раз сегодня день рождения. Он надеется, что писатель не будет сильно ворочаться и не вылезет из могилы и не нашлепает ему по ягодицам. Так он у нас шутит.
Девушка засмеялась и из скромной хрупкой девушки, показавшейся Павлу первоначально, принимая ее как хорошую защиту в этот час, она стала перевоплощаться в монстра, один из персонажей мистического писателя 19 века, про которого Павел ничего не знал, лишь слышал, когда называли убийство в духе Эдгара По, страшно, как у Эдгара в по… 
-Я ненавижу, - еле слышно произнес он.
-Что вы сказали? – удивленно спросила она, наклоняясь ближе к столику.
-Я сказал, что я ненавижу оружие, - произнес уже более слышно Павел. Он поднял голову на официантку, которая, увидев его взгляд, вскрикнула и поспешила забрать шоколад.
-Хорошо, хорошо, - проговорила она. – Кофе оставить?
-Да, - спокойно произнес Павел, понимая, что снова провоцирует острые шипы беспокойства вонзаться в его неуспевшую расслабиться плоть.
Девушка пробежала мимо столиков, задев один, а потом и другой, закидывая в себя браунинг, разжевывая вместе с соленной влагой, выступившей на лице.
Павел посмотрел по сторонам – никто не обратил внимание на этот инцидент. Каждый занимался своим делом в пределах своего личного пространства. Толстяки ели, пили и очень громко смеялись, попеременно поднимая руки и окрикивая своими заполненными ртами девушку, которая через некоторое время появилась в очередной прическе и искрящимся взглядом. Одиночные посетители спокойно пили из больших и маленьких кружок, читали газеты с негативными статьями и спокойно уравновешенно воспринимали работу типографии, которая тратила массу денег, чтобы этот материал увидел свет. А люди, которые зашли в это кафе – отдохнуть, забыть о том, что есть проблемы – на работе, дома, в мире, сталкивались лоб в лоб с происшествиями в час пик и  с браунингами на тарелке.
-Безобразие, - вертелся винт дрели, пронзая уже не толщу кожи, а проступая глубже, в свободное пространство между отделами, которые хоть и смыкались между собой, но находили возможность раздвинуться.
Он сделал глоток, когда   в дверь влетела знакомая парочка. Он тянул ее за собой, как воздушный шарик, а она, не сопротивляясь, позволяла ему вести.
-Влюбленные, - мелькнуло в голове. – И они здесь. Беззаботные, но и безработные наверное. Хотя какая разница. Для чего нужны деньги. Дом, выпить кофе с пистолетами? Глупости.
Парочка заставила стол бокалами пива, и они тали нервно пить, как будто прошли две пустыни, не встретив ни одного источника.
-Они нервничают, - заметил он про себя. -  Как будто убили кого-то. Особенно нервничает парень. Да и она как-то странно смотрит. Так, подожди-ка. Так она же… Слепая? Сквозь него. Но вот он повернулся, и она посмотрела на его нос, оценила. Нет, она не слепая. Она просто делает вид. Они играют.
Он допил свою чашку, не стал прибегать к помощи официантки, а решил сам дойти до стойки, одновременно пройти мимо молодых людей, проверить правильность своих рассуждений.
-А что если бы на их месте были мы, - произнесла девушка, когда Павел был в метре от их столика. Она снова смотрела сквозь него, в плечо, в одну точку.
-Точно, - воскликнул молодой человек. – Я тоже об этом подумал. Подумал о мире, которым правят восьминогие уродцы. Но уродцами они бы считали нас, помещенных в аквариум и жалко смотрящих на проходящих созданий.
Павел замедлил шаг. Он словно искал официантку и, хоть он ее уже давно увидел, и она как некстати уже бежала к нему со своей дежурной улыбкой. Его интересовал этот бред, зашифрованный разговор об уродцах в аквариуме и почему то представил, как эти по истине еще дети держат в стеклянных емкостях, помещенных в формалине мутантов с химического завода.
-Они что сегодня все сговорились, - подумал Павел. – Парень в парке, Эдгар По, эти двое с восьминогими. Жуть.    
-Они бы ходили по городу и здоровались, - продолжала девушка, - Здравствуте, миссис Паучья Голова.
-Доброе утро, мистер Паучий зад, - подыграл ей парень.
-Как вам спалось? – отвечала девушка и захлопала от удовольствия,
-Плохо, - произнес парень.
-Отчего же? – спросила она.
-Всю ночь снились кошмары о людях, - произнес он.
Он не успел дослушать, к нему подскочила официантка. Он смерил ее взглядом, и она в своей кукольной позе посмотрела на него.
-Повторить? – спросила она.
-Будьте добры, - недовольно произнес он.
Она машинально кивнула головой и, казалось, спросив  о том происшествии, пожмет плечами, как ни в чем не бывало, извинится, и скажет, что не помнит ничего подобного за сегодняшний день. 
Павел плюхнулся за свой стол, и только рокот голоса, продолжал раздаваться в воздухе, смешиваясь с работающей кофеваркой, легкой инструментальной музыкой и тем напряжением, которое, уменьшаясь в одном месте, разрасталось в другом.
  Часы в кофейне показывали четыре. Шумная компания  вошла в «Литератор».
-Я еще успею к сыну на игру, - подумал он.
Ему хотелось щелкнуть пальцами и в миг оказаться на переднем ряду для зрителей  и подбадривать своего мальчика за то, как тот хорошо играет.
-Ах, чрт, - воскликнул он шипящими согласными не соединяя их гласными звуками. - Не успею. В четыре начало игры. Пока доеду, А что? Все равно поеду и пусть я приеду в конце матча, зато смогу обнять Дени.
Официантка выскочила с чашкой и обнаружила на месте странного клиента порванную газету, и купюру, которая включала в себя довольно щедрые чаевые.
Павел ехал по центральной части города, пропуская всех ретивых. Ему не хотелось вступать в перепалку с наглыми дорожниками, которые любят эти споры, приводящие в некоторых случаях к дуэли.
Он остановился около школьной ограды и услышал, как один голос перекрикивает другой, а так же частые свистки, возмущенные крики подростков –  все то, что обычно можно услышать на футболе, не смотря на то, что он был школьным. Павел осторожно прошел в металлические ворота, обойдя толпу стоящих девушек, наверняка фанаток, живо обсуждающих кого-то на поле. Он и сына то не сразу узнал. Дени бегал среди таких рослых парней, и казалось, что он самый маленький среди них, самое разительное отличие в половину с самым долговязым.  Но, не смотря на это, ему чаще всего доставался мяч, так как он очень точно бил по воротам, пасовал тем, кто был по возможности ближе к защите и делал все правильно, чтобы не рекламировать свое тело и костюмы, а порвать  как грелку противников по возможности с огромным перевесом.
Павел сел рядом с одной мамашей, которая держала на руках совсем юное создание со светлыми курчавыми волосами и ковыряющимся в носу, разглядывая содержимое с большим интересом, чем игру на поле.
-Как здорово он бегает, - подумал он. – Я ведь ни разу с ним не играл в мяч. А у нас есть кольцо во дворе. Раза два покидали и все. Когда это было? Уже не помню.
В этот момент Дени получил мяч. Ему хватило мгновения, чтобы оценить сложившуюся обстановку, увидеть как противников, так и ближайшую подмогу. Но для того, чтобы сделать хороший пас, нужно было обойти всего одного соперника. Всего одного.
-Молодец Дени, - произнес Павел. –Давай.   
И тут сын увидел отца. Для него это была большая неожиданность. Он застыл посреди поля. Улыбнулся. Отец ответил улыбкой. Прошла та искра, которая потеряла свою энергетику уже несколько лет назад.
-Дени, сынок, - крикнул отец. – Я здесь, я пришел. Я сказал всем, чтобы они все…
И тут его сбил рыжий парень, который на две головы был выше его. Он прошел сквозь него, как вездеход, наступая, не обернувшись ни на миг, чтобы извиниться.
-А-а, - закричал Дени.    
-Какая сволочь, - произнес Аркадий, повернулся, чтобы поделиться этим со своими соседями. Женщина удивлено взглянула на него, прижала крепко к себе ребенка. – Вы что не видите, что происходит с детьми?
-Это же дети, - захихикала мамаша. – Они сами разберутся.
-Сами? – крикнул Павел. – Вы что не видите, как они сами разбираются. Те, кто сильнее уничтожает более слабых. Разве вы не видите?
Женщина пожала плечами и только сейчас Павел понял, на кого так похож этот мерзкий парень. Мать тоже имела рыжие волосы, и только белокурое создание смотрелось несколько отстраненно в этом огненном семействе.
-Понятно, - крикнул Павел, спустился вниз и, спустя минуту уже был на поле, преграждая путь рыжеволосому юнцу, который был одного роста с Павлом.
-Ты что делаешь? – вышел он на поле и схватил того за грудки. 
-Папаша, - грубо сказал он. – Вам здесь не место, - и видя, что мужчина не собирается уходить, тут же закричал: - Мама!
Зазвучал свисток, через мгновение на поле вышла мамаша, волочащая за собой ребенка.
-Это что значит, если мы больше и проворнее, так пусть другие землю грызут? - сказал он, с силой сжимая его майку.
-Отец, не надо, - проговорил Дени. Он находился рядом и пытался проникнуть в это напряженное поле, но оно излучало такую энергию, что все желание пропадало при виде этой скульптуры «Самсона и льва». Лев немного поник. А Самсон относительно поверженного смотрелся величаво.
-Вы за это ответите, - сказал рыжий. – У моего отца в министерстве такие связи. Он уже не первый год служит.
Павел засмеялся. Этот сосунок пытается пригрозить ему. И он увидел его уже лет через пять, в черной маске врывающегося в банк и также наступающим на головы находящихся там клиентов, кричащих, что у него всегда есть тот, кто за него ответит. Образ будущего подростка предстал перед ним, намекая на то, что с одним справиться легко, а вот с двумя попробуй.  Этот образ был облачен в черный костюм, и он стоял подле рыжего нападающего и его мамашей, которая уже звонила куда-то и так кричала, что казалось телефон раскрошится в считанные секунды.
-Папа, - крикнул в очередной раз Дени. Для него это было хорошим сюрпризом. Появление отца и этот ненужный сумбур на поле. Он смотрел на отца, задавая один и тот же вопрос:
-Зачем ты пришел? Зачем ты пришел? Зачем?
-Дени, иди в машину,  - крикнул Павел и указал в ту сторону, где стоял автомобиль. Словно там, куда он попадет, будет мир во всем мире и табель с отличными отметками. А также он сможет забыть все эти мелочи.
Павел понимал, что делает что-то не то, но внутренний инстинкт сжался, как загнанный зверек и, защищаясь, выдал не ахти какую, но реакцию на сложившееся обстоятельство. Дени, обескураженный, смотрел на отца с остервенением, сейчас он его ненавидел, его лицо – огромный нос, лоснящий и имеющий другую кожу, нежели другая  часть тела – темную с красными волокнами, как в прозрачном калейдоскопе, его противный лоб с выпуклыми бороздами, глаза с обжигающим свечением.   
-Игра еще не закончилась, - едва не плача произнес он. Для него эта игра не была мелочью. Он играл с душой, видел себя первым,  возможно, наделся получить возможный шанс играть за страну. Но отец этого не видел. Для него было главным то, что он повержен.
-Какая игра? – вспылил Павел. - Достаточно на сегодня игр. И мне, и тебе. Я думаю, шум волн тебе не повредит.
Ушибленный зверек прыгал на своих культяпках, и ликовал в свое удовольствие, выжимая каплю за каплей из детского достоинства, которое завалилось на бок, как жучок и не могла вернуться в исходное положение. 
-Я не пойду, - крикнул Дени. - Ты…ты.
Дени заплакал. Он со всей мочи стал колотить по траве, на которой сидел, словно во всем была виновата она. Это она заставила его бегать по ней и благодаря этому зеленому наросту на земле, он упал и именно из-за существования этого отец оказался здесь. О последнем он сожалел больше. 
-Я же хотел помочь, - произнес Павел. Как лучше.
Мальчик побежал через поле. Арбитр свистнул, на поле вышел еще один игрок, заменяющий Дени и через минуту игра возобновилась.
Дени бежал. Он размахивал руками, оголтело, задыхаясь, не думая, насколько хватит сил. Ему хотелось оторваться от этой связующей нити, которую отец пустил, вообразив себя кукловодом. Нить натянулась и дрожала всей своей протяженностью. За полем находилась автобусная остановка. Павел побежал за ним, обегая играющих, попадая под перекрестный огонь, как…
-Как в час пик, в метро, - кольнуло в очередной раз, но он не останавливаясь, бежал за своим сыном, обходя препятствия.
-Не иди за мной, - кричал Дени. – Не смей.
Павел остановился. Остановился в тот самый момент, когда команде из которой ушел Дени забили гол. К нему подошел юнец такого же роста, как Дени, посмотрел с ненавистью на Скрябина и пошел дальше. Да, в этот момент, Павел сам себя ненавидел.
Дени сидел на остановке совершенно один. Подошел автобус, Он сел в него и тот поглотил паренька, защитив его от школы, от папы и от внешнего мира, в котором он не видел просвета на сегодняшний день.
Когда Павел приехал домой, то застал Марию на кухне. Она стояла около окна, полубоком и сперва он не заметил, что она курила. Он увидел как его силуэт в приглушенном свете бра был окантовал кудрявым дымом и казалось, что она дух, фея, в лесной дымке тумана.   
-Что-то случилось, - подумал он. Мария не злоупотребляла. Конечно, у нее были срывы подобного рода, но они случались так редко, и в основном это происходило в чрезвычайных  ситуациях, что Павел напрягся.  Он подошел к ней, наклонился, поцеловал в щечку, и никотиновый хардкор ударил в нос, оттолкнув его от женщины.
-Закрылся у себя в комнате и не выходит, - произнесла она, выдыхая серый дым в стекло, и тот рикошетом под тупым углом направился раздувать прозрачную тюль, проникая во все ее входы и выходы.  - Может быть, ты знаешь, что произошло.
-Не…знаю, - промямлил Павел. Он знал, что жена плохо среагирует на этот поступок, поэтому пустил своего загнанного зверька, который на автопилоте огибал возникающие препятствия в виде допросов и вынужденных оправданий.   - Ты пробовала поговорить с ним?
-Нет, - язвительно сказала Мария. Окно было покрыто тонким никотиновым пятном, величиной в кошку. – Конечно. Но я думаю тебе это лучше сделать. Все-таки, отец и сын лучше найдут общий язык.
-Да? – рассеяно спросил Павел и схватился за рацию, которая вечно бормотала, но сейчас оно стало как будто слышнее.   – Ты так думаешь?
-А что? – спросила Мария. – Тебя практически нет дома. Видимся за ужином в счастливые дни, в другие ты приходишь, когда все спят. Воспитанием сына  занимаюсь я. Я уже во  все мужские игры научилась играть. Футбол, хоккей, баскетбол. Что еще. На лыжах в лес опять я. А ты? Привет, сынок, потреплешь за ушком и все. А он и рад. Как котенок мырлыкает. Сходи к своему котенку приласкай. Заодно и узнаешь, что с ним стряслось. Если, конечно, ты не знаешь?
Мария отвернулась от окна, потушила сигарету в блюдце, где утром было нарезано масло и смотрела на Павла, который прослушав эти слова должен был хоть что-то сказать. Хоть что-то.   
Загудела рация, заставила вздрогнуть не только Павла, но и Марию. Он увеличил громкость. Из черного устройства посыпались слова.
-На улице Солянка прорвало горячую воду, несколько десятков людей в страшных ожогах, - вещала техника.
-Выключи, - строго произнесла Мария и вырвала  из рук Павла рацию.
-Отдай,- спокойно сказал он.
Они стояли напротив друг друга как два борца – у одного было оружие с шипящими звуками, другой шел врукопашную.
-Не отдам, - ответила она.
-Не могу, - убеждающим тоном говорил Павел. - Я должен ехать.
-Но ведь тебя никто еще никуда не вызывал, - сказала она, пытаясь подавить в нем твердые глухие нотки. Он стоял холодный, погруженный в себя. – Да на, продавись, - крикнула она, понимая, что Павел не слышит ее, и бросила ему рацию, как мяч в волейболе.
-Дай время, - уверенно произнес он, ловко поймав черное устройство, связывающее его с другим миром.
И действительно через мгновение раздался шорох.
-Росомаха, ты меня слышишь, - прозвучал знакомый голос. Это был Николай.
-Да, Дон Кихот, я на связи, - ответил Павел.
-Нужно вытащить людей из водички, - продолжил голос.
-Ладно, - согласился инспектор.
-Руковички прихвати, - посоветовал эксперт
-Непременно, - ответил Павел
Он встал, посмотрел на накрытый стол, на котором стояло накрытое блюдо с назойливым ароматом.
-Положи с собой, - сказал Павел.
-Ты что уезжаешь? – спросила Мария. Она неравно ходила по кухне, запутывая следы.
-Да, я должен, - печально сказал он, наблюдая за ее траекторией, ведущей в никуда. -Давай, если должен, - крикнула жена, наблюдая как Павел одевает ботинки, и застегивает кобуру. - Знаешь, что я твоему начальнику на новый год подарю.
-Нет, - сказал он.
- Шоколадную рацию, - сказала Мария и развела руками примерно на сантиметров пятьдесят. - Вот таких размеров. Чтобы он съел ее и подавился.
Павла передернуло. Он вспомнил шоколадный подарок из бара и посмотрел на жену, как продолжение той самой официантки.
- Мне пора, - сказал он и вышел за дверь.
Мария что-то говорила, но он уже не слышал, давая волнам преступного эфира капать по каменным ступеням сознания. 

***

Аркадий не знал, где она живет. Он не знал номера телефона, у нее его не было. Она не любила технические устройства и предпочитала случайно встречаться на улице, вверяя в какую-то случайность и совпадение больше, чем в удобство и то, что является нормальным любому жителю не только города, но и самого захолустного поселка без развитой инфраструктуры.
Пошел шестой день после того случая и Аркадий сидел в столярке и пил морковный сок, которого всегда было мало – редко находились люди, пьющие подобное мурло в обеденное время. Напротив него сидел Горкий, у которого хоть и была масса недостатков, но он всегда мог оценить ситуацию, как критик, трезво, со стороны.
Аркадий впал в тревожное состояние. У него что-то засело в области гортани и распространялось с бешеной скоростью – еще немножко и он превратится в жесткое, сотканное только из напряженных мышц чудовище. Он пил сок, но его свойства ограничивались вкусом, и они не были способны нейтрализовать препятствие в дыхательных путях. Тело горело от негодования, что он не может встретиться с ней, и продолжить свой эксперимент. Планы, которые он четко для себя ставил, ограничивались днями, но никак не неделями. Если это только не грандиозный проект.
-Да какой к дьяволу проект, - думал он. – Обычная девчонка решает поразить парня своей удивительной жизнью и ломается на первом же свидании. Пауки, Вольтер. Да что она понимает в этом? Разве она знает, что он высмеивал рыцарей в «Орлеанской деве» и вошел в масонскую ложу «Девять сестер». Откуда? Ходит с этой книгой и делает вид, что в нем разбирается. Выражается, правда, смело и толково, но все как-то пусто, бездоказательно. У нее есть зубки, кулачки и даже глаза, хотя какие к черту глаза. Притворство, но какое пряное, ядовитое, что жжет глаза до самых глубин. Но все же у нее есть глаза.
У него дрожали  руки, и он занимал их, комкая салфетки, сооружая из них снеговика, но тот постоянно рушился на уровне четвертого шарика. Горкий к тому моменту пытался бросить курить, поэтому жевал спичку. Пару минут назад ему посоветовали жевать полынь и четырехлистник, но он всегда знал, что нужно сосать конфеты, спички, соски – все то, что приятно держать во рту и мусолить. Конфеты портят зубы, соска лишает солидности, остается маленькая палочка, с серой на конце.
-У нее кто родители? – начал свой допрос друг. Он положил тринадцатую спичку рядом с другими использованными и гордо посмотрел на крепкое сооружение из маленьких бревен.
-Не знаю, - твердо ответил Аркадий.
-А брат или сестра есть? – продолжал, не прерываясь Горкий.
-Понятия не имею, - выдавил из себя друг. Он говорил как при ангине, с воспаленным горлом, которое прокричал вчера ночью, голося на балконе в зияющую пустоту. Правда, кричал не вслух, а про себя, но эффект был такой же. Когда кричишь в мыслях, связки тоже напрягаются и испытывают нагрузку, как при крике со звуком.
-Так о чем же вы с ней разговаривали? – говорил Горкий, отпив у друга сок и сморщившись при этом.
- О пауках и темных личностях, - ответил Аркадий и залпом выпил весь стакан. 
-При чем тут это? – не понимал он. – У тебя же время поджимает. Потом, другие ждут. А ты как ученый в кризисе, застыл на путях.
-Я думаю, в ней что-то есть, - проговорил Аркадий заговорщически, как на бандитской сходке в заброшенном доме на чердаке. 
-И кто первый затевает такие темы? – тоскливо спросил Горкий. – Не говори, что ты. Ты бы не стал говорить на такие мрачные темы, тем более с девушкой. У тебя же всегда была самая лучшая коллекция тем, на которые можно разговаривать с представительницами слабого пола.
-Она, - припомнил он. - Вроде.
- Ты же всегда сам вел мяч, - если он до этого сидел к Аркадию близко, почти вплотную, то сейчас откинулся назад, показывая свое невероятное удивление. - А тут она тебя обводит.
-Не перегибай палку, - прошептал Аркадий. Его голосовые возможности исчерпали себя,  и он знал, что пару часов он будет говорить шепотом, и все больше походить на члена бандитской группировки.
-Я нет, но она тебя прогнула, - спокойно произнес Горкий и достал пачку из заднего кармана. – Что смотришь? Слабак, знаю. Да ладно, все равно бы закурил. Не выдержал. С тобой друг не поймешь – то ли скуришься, то ли сопьешься, то ли за ум возьмешься.
Он вытащил сигарету, отправил ее  рот и, незаметно для всех, затянулся. У него был свой способ, как курить в общественных местах, не заметно для других глаз. И сейчас, он держал сигарету горящим концом вниз, закрывая своей ладонью и левой свободной рукой, а дым пускал в сторону кухни, из которой постоянно выходили большие клубы, как из горячей печки.
- Ничуть, - произнес Аркадий и разбудил зверя.
-Что это за слово, - разозлился Горкий. - Ты никогда так не выражался. Ничуть. Палку. Блин, мой друг превращается в монстра, а тебе говорят, ничего не делай. Пей, ешь, спи, жениться ходи, а он тут пропадает под завалами пауков, морковного сока и слова «ничуть».
-Что так заметно? - понимая, куда он клонит, проговорил человек с больным горлом. А ведь он прав. Попал под влияние, хватит. Надо выходить. Поигрались в веночки из цветочков, пора и на грубые поля, без высокой пашни.
- Это заметно, – прикусил нижнюю губу Горкий. - Ой, братишка. Еще неделю назад ты вышел на трибуну и всех разделал под орех. А сегодня ты сам разбитый вдребезги. Поди, ищи твои части. Ничего, не беспокойся, склеим то, что есть. Не так много времени прошло.
-То есть ты считаешь…- начал Аркадий, реально осознавая, что свернул с главной дороги в какой-то мрачный проулок.
-Она с придурью, - с интонацией знатока человеческих душ произнес он. – Забудь о ней. Вчера тебя чуть пауки не съели, завтра жди новых препятствий к ее капризному сердечку.
-Все же, какой он бывает противный, - подумал Аркадий. – Но сейчас чертовски прав.
Горкий докурил сигарету, бросив бычок в пустой стакан, тот зашипел и выпустил  над столом маленький дымок.
- Отчего так часто хочется надеть шкуру другого человека, - философски подметил Аркадий. – Нацепить на себя костюм за десять тысяч фунтов стерлингов, обязательно цилиндр и прослыть английским лордом, выходящим на часовую прогулку перед обедом. Или надеть медвежью шкуру, не обязательно дорогую, лишь для того, чтобы немного понять, как себя чувствует бурый мишка.
- Бедные люди – красивее, а богатые – сильнее, - извлек Горкий, видя в этом прямую взаимосвязь.
- Хотя, сейчас многие носят шкуры животных, - продолжал Аркадий. - Говорят, мода такая, и не раскрывают главных секретов – хотят стать тигром с его суровой статью, а то и норкой, кроликом и даже ондатрой. Было бы желание. Она же на себя шкуру паука нацепила, еще дополнительные ноги приделала.
-Лучше бы глаза прицепила,- загоготал Горкий, наблюдая за тем, как с его друга снимается заклятие. - Недогадливая.
-Да, - подтвердил Аркадий, соорудив нечто странное из салфеточного материала, напоминающее пирамиду. – Ничуть недогадливая.
  Друзья смеялись, хватаясь за животы и хрюкая, не обращая на окружение. Столярка была в своем репертуаре – кружились повара вместе с голодными студентами, пели кассовые аппараты и стучали феерично ложки, как при торжественном набате. 
-А что если нам выпить по сто грамм, - серьезно произнес Горкий. -  А то и двести не помешает. Ничуть не помешает, - сказал он коронное слово и рухнул на стол, разрушив бумажную пирамиду, вздрагивая от приступов смеха.
-Я не спал эти ночи, как ты заметил, - произнес Аркадий, продолжая шептать.
-Ой, да, - пропел Горкий и Аркадий  вспомнил Поля, который ему приснился на днях, подающий в ресторане салат из паучьих жопок. Он так и сказал «отведайте наше фирменное блюдо – паучьи жопки. Вкусно. Жопки прямо тают во рту. Не пожалеете».
-Так вот продолжу, -  прошипел Аркадий. – Когда не спишь, все становится совершено другим. Одно дело – один день. Тут голова еще варит, и даже чувствуешь эйфорию от нового незнакомого ощущения. На второй день есть усталость, но ты еще можешь контролировать себя, хотя нервничаешь и натыкаешься на углы, роняешь стеклянные предметы, резко отвечаешь на простые вопросы. На третий день твоя голова гудит, и ты находишься в такой некой оболочке, которая плетется в этом мире, не участвуя в нем, а так катится под влиянием ветра, столкновений. Голова спит, и только тело что-то пытается делать. Даже когда глаза перебегают со строчки на строчку, они не возбуждают мозг, так как тот спит – они просто делают это механически, как роботы.
-Да, это мне знакомо, - с досадой проговорил Горкий. - Что ни день, то как в мыльном пузыре ходишь. Пришел утром в эту горловину, засел и только к обеду пик и лопается тот самый пузырь.  А до этого все размыто – все ходят, о чем-то говорят, сами то хоть понимают ли, да вряд ли. Своих даже не вижу. Тех, кто тоже в пузыре ходит. Наверное, есть такие, которые всю жизнь в пузыре живут.
-Ага, - подумал Аркадий и вспомнил о Кате. Что у слепого в глазах? Темнота? Грязь? Пелена? Радуга? Не знаю. Вот когда закрываешь глаза, темно, но ведь она глаза то и не закрывает. 
-Если взять мою историю, - высокомерно произнес Горкий, - то это были ночи без смыкания глаз. Вино, вино и кульбиты в постели. Кульбиты, кульбиты и вино тоже кстати в постели. Но эта Хелен или Поли, не помню, точно была «л» в имени, она называла меня графом Дракулой. Понимаешь, тем, кто не спит, потому что ему не надо спать и только кровь, кровь. А пили мы только красное вино. Я предпочитаю. Да и она была не против. То есть ей было все равно, что пить. Но я не спал, пил вино и хотел одного припасть к ней. В общем Дракула.
Горкий смачно причмокнул и довольно поднял воображаемый бокал, чокнулся с пустым стаканом и выпил, занюхав рукавом.
-Вот так, братишка, - с чувством выполненного долга, выставив локти на стол, отчеканил он. 
-Профессор, - вскочил Аркадий совершенно неожиданно вспомнив про свое обещание, сделанное неделю назад.
-Что профессор? – не понимал Горкий. – Курцвайль или Банденштейн? Или ты меня называешь профессор. Приятно, ничего не скажешь.
- Курцвайль. Я обещал к нему зайти после экзаменов, - с досадой говорил Аркадий, смотря на часы, вспоминая, во сколько тот сказал прийти. Вроде бы не определились. Или все же сказал? Пять шесть. Сейчас три часа. Черт, не помню.
- Что есть способ наладить отношения с более верхними слоями? – промычал друг, скорее из чувства зависти, что это происходит не с ним, а вот с этим, на расстоянии вытянутой руки, человеком.
- Да нет, - прошептал Аркадий, пытаясь зазвучать, но у него ничего не вышло, – Просто помогает с практикой. Пару неделю пошатаюсь по лаборатории, убивая мух, он поставит мне галочку и все, привет лето и круглое солнце.
Аркадий решил не говорить Горкому о работе. Эта информация, по словам Курцвайля, не должна выходить за пределы. А Гоша такой шустряк. Может поделиться с девушкой, что его друг работает у профессора и что у него тоже есть привелегии. Лишь для того, чтобы произвести впечатление.   
-Заходи в библиотеку после твоих толков, - деловито сказал Горкий. – Посмотрим на картины Тициана и Джорджоне. Вспомни его Спящую Венеру, не оторваться. Спит уже пять веков, а заставляет народ млеть.
Аркадий махнул рукой, что тоже можно было принять за знак согласия, одел наушники, которые все это время висели на шее, как ошейник и нажал на кнопку «плей» своего плеера. Заиграл легкий проигрыш.  Eddie Cochran - Summertime Blues.  Под тирады Кохана, поющего об одном юнце, которого тиранят на работе и дома, чтобы он работал как вол, он сбегал по лестнице на нулевой этаж, где располагалась лаборатория профессора.
Он подошел к стеклянной замазанной краской двери и постучал. Никто не ответил. Тогда он осторожно отворил дверь, снял наушники, просунул голову и прошептал, так как говорить громко он еще не мог:
-Профессор. Профессор Курцвайль.
Никто не откликнулся. Он никогда здесь не был. Профессор никого не пускал сюда, и чаще висела вывеска «не беспокоить. Боремся. А что вы думали, чем мы тут занимаемся?» В правом углу стоял небольшой стол, на котором было несколько папок, и он  так незначительно смотрелся в этой большой комнате с ковром на полу и картинами, что даже казался ненужным. На картинах был изображены природные ландшафты – водопады, горные реки с летящими птицами, лошади, бегущие по зеленой траве, то есть все то, что обычно встречается к кабинете практикующего психотерапевта. По кругу стояли стулья с красной обивкой.   
-Профессор…рабочий кабинет, кресла…в этом есть какая-то взаимосвязь, - задумался Аркадий.
Он подошел к маленькому окошку и заметил, что в нем прекрасно просматривается все студенческие пятачки – памятник, главный вход со двором. А когда идет дождь, приятно наблюдать за бегущими босоножками, туфлями, за теми, кто не взял зонтик, и мокнет благодаря своей не вере в прогнозы. А когда солнце, приятно присесть за стол, налить себе чашку чая и наблюдать за неторопливым шагом прохожих, хотя таких все меньше осталось, неторопливых.
-Я вас жду с двенадцати, молодой человек, - услышал он за спиной голос и резко повернулся.
Профессор вышел из подсобного помещения с полотенцем, которым вытирал гипсовую модель мозга. Он был похож на бармена, тщательно протирающего стакан, досконально, с фанатизмом.   
  Извините, профессор, - прошептал молодой человек, - этим экзаменам только что сделал ручкой.
-Что с вами, - удивился Курцвайль. – Почему вы шепчите?
-Психологическая травма, - непрерывно кивая головой сказал Аркадий. – Такое бывает Разве нет?
-Молодой человек, - также шепотом произнес профессор, - если сейчас вы теряете голос от расстройства, то, что будет, когда, вложив в дело миллионы, вы поймете, что ошиблись где-то в середине.
-Что такое может быть? - недоумевал Аркадий.
-Увы, в нашем деле может быть все, - ответил Куроцвайль, плавно переходя в нормальное звучание. – Здесь я стал тем, кем я являюсь ныне. Профессором, который никогда не успокоится.
-Ну надо же, - усмехнулся про себя Аркадий. – Бойкий старикашка. 
- Тебе смешно, - заметив в глазах парня игривое настроение, сказал старик, - думаешь, старик из ума выжил. Ничего, ничего. Вот мозг, - показал он на протираемый предмет. – Здоровый и достаточно мощный. Можно использовать, не щадя, а можно не щадить, не используя. Что лучше? Решать тому, у кого он есть.
-Так, вроде у каждого, - произнес Аркадий.
-Вот именно, юноша, - отчеканил профессор. –Но не каждый знает о том, что у него там вот такой красивый ингридиент..
Профессор поднял экспонат и подражая Гамлету, сделал задумчивый вид. Аркадий смотрел, как седой старик играет с человеческим мозгом, как с реквизитом в театре и решил профорсировать события.
- Так, с чего начнем? - проговорил он.
-Не сейчас, не сейчас, - улыбнувшись, сказал профессор. - Передохни. Развлекись. Впереди много работы и у тебя вряд ли будет время на всякого рода мероприятия.
- И когда? – для него был важен срок. Уж очень хотелось взяться за что-то на самом деле стоящее и настоящее
- Начинаем послезавтра, - уже более серьезно озвучил Курцвайль, тебе хватит пару дней для восстановления?
-Более чем, - отрапортовал Аркадий.
-И еще, оденьтесь попроще, - сказал профессор, повторно протирая экспонат.
-Хорошо, - уже закрывая дверь, сказал молодой человек.
-До встречи, - неслось вдогонку вместе с жалобными стонами Кохана из наушников. - И выспитесь. Мне клюв не нужен.
Когда Аркадий вошел в библиотеку, Горкий рассматривал картину Рафаэля «Три грации». Он перебегал глазами от одной девушки  к другой. Он обрадовался приходу друга и тут же подхватил его под ручку и посадил за  стол, где он разложил парочку книг-альбомов, на которых были изображены пикантные сцены из жизни времен Ренессанса.
-Знаешь, с кем бы я хотел встретиться, - прошептал он, тыкая пальцем  то в одну, то в другую грацию.
-С тремя сразу? – пытался догадаться Аркадий.
-Нет, не угадал, - захихикал Горкий, закрываясь ладонью, - с той, которая повернулась. Ну ты посмотри повнимательнее. Ну?! Немного виден ее профиль. Но у нее есть главное. У нее есть такое, блин, важное преимущество, что я не могу.
-И какое? – скептически отнесся Аркадий к его словам. – Ты надеешься, что у нее грудь больше.
-Да нет, - едва не прокричал Горкий. - Она стоит спиной.
-Но  зато эти две такие штучки, - присматриваясь, произнес друг.
- Да, держат в руках какие-то шоколадные мячики и смотрят так сексуально, как будто это… - задумчиво проговорил Горкий, пытаясь придумать то, на что могут смотреть три обнаженные девушки в начале шестнадцатого века в Италии.
-Дурак, это не мячики, - прошептал Аркадий. Это проказа была здесь как нельзя кстати. За громкие разговоры из библиотеки выгоняли. Но Горкий иногда срывался на крик и все портил. Тогда библиотекарь, женщина предпенсионного возраста, громко цыкала и попросила выйти взмахом руки
-Мы по существу, - апеллировал он и высоко поднимал тяжелую книгу, показывая, что являлось причиной спора. – По существу можно. Если нельзя не сказать. Несказанное вслух умирает, если не произнести другому.
- Это скорее яблоки, - прошептал Аркадий и обрати внимание, как медленно открылась дверь и вошла девушка с пепельными волосами. - Символы плодородия, любви, радости, чего то еще и еще.
- Я понял, - не унимался Гоша, - они были голодны, сорвали яблоки, но почему-то перед этим разделись. То ли жара была адская, то ли одежду украли.
Катя остановилась при входе, прислушиваясь, затем осторожно пошла на звук, запинаясь о ножки стоящих столов и стульев.
-Это богини, - произнес Аркадий. - Богини всегда обнаженными писались.
-Зачем? – переходил Горкий на крик и тут же оседал едва не под стол.
-Так принято было, - ответил Аркадий, когда девушка прошла половину пути. – Задумано кем-то зачем-то. 
-Значит, для того чтобы стать богом, нужно всего-навсего раздеться? – обрадовался Гоша, и услышал цыканье со стороны.
-По существу, - произнес он, повернувшись и увидев объект. – По существу.
Катя присела за стол.
- Откуда ты здесь? - произнес Аркадий, отрываясь от вечного искусства к реалиям.
- И как ты меня нашла?
-Это не важно, - прошептала Катя, доставая из сумки платок. 
-Как не важно? – возмутился запасной игрок, выходя на поле. – Что у тебя там? – Лягушки, или ядовитые змеи? Еще паучьи укусы не прошли, так мы новых животных выдрессировали. Эти, наверное, побольше. На них почти неделя ушла. Кто у нас на этот раз? Кровососы или просто сворачиватели шеи?
-Ах, браво, Аркаша, - произнесла Катя. – Гоша, у тебя хороший друг. Все докладывает, что с ним происходит. И шагу не ступит, не произнеся, как бы сделал на его месте Горкий. Молодцы. 
- Среди друзей это нормальное явление, - сказал Аркадий. – Этого не понимает только тот, у кого их нет. Правда, Гоша?
-Ага, Аркаша, - произнес Горкий, поворачиваясь к пленительным картинам с таким вздохом, словно таких женщин нет, и не будет никогда.
  Библиотекарша нервничала, говорливое жужжание с каждым разом становится все громче и пронзительнее. Она в очередной раз цыкнула, сделала ручкой, и, как только Горкий произнес «по существу», снова повторила свои нехитрые действия.
-Заткнись, - крикнула Катя, - Ты, что не видишь, у меня неприятности. И что за цыканье, как в цирке, тетенька.
Тетенька сделала большие глаза, замерла на мгновение и через секунду бросилась  за этажерку книг то ли звонить, то ли поплакать. Друзья ахнули. В этот момент в библиотеке было еще трое студентов, которые обернулись, скорее рефлексивно на высокий тон и видя, что все нормально – ничего страшного не происходит, пожав плечами вернулись к своим томам и энциклопедиям.. Да, плачет девушка, но есть двое парней, которые ее успокоят, да обидели они библиотекаря, но опять же есть двое парней, которые смогут выкрутиться в этой ситуации. Один из них прогнулся, двигая левой рукой – штрихуя удачные моменты из читаемой книги, другой погрузился в большеформатный  альбом с надписью «Picasso» и для видимости, что они работают синхронно заговорили шепотом, теперь уже, оборачиваясь друг на друга.
-И появляется она на седьмой день и говорит «заткнись» женщине, которая ей в матери годится, - произнес Горкий. – Да ты что? Она же такие слова про женщину знает. Она говорит, что женщина – это…нет, не так…царство женщины – это царство нежности тонкости и еще одного, вечно забываю.
-Терпимости, - Катя наклонила голову и зарыдала. Крупные слезы покатились по щекам, заливая одну из трех граций.
-Что такое? – перебивая друг друга, говорили друзья. – Не надо! Да ты что?! Стоит ли из-за этого. Да мы сами можем извиниться. Вы нас извините, Матильда Викторовна. Она  не в себе.   
- Да, я не в себе, - произнесла Катя. – А какой я должна быть. Смеяться, ржать, читать дрянные журналы и любоваться ветхим барахлом?
Парень, погруженный в большой формат, дернулся, и по спине прошла недовольная волна, означающая неприятие и отчужденность.
-Успокойтесь, Катрин, -  произнес Аркадий. – Возьмите себя в руки. И расскажите подробнее, что с вами произошло.
Аркадий называл ее на вы, так как не мог с ней говорить, по-приятельски, в этот момент ему казалось, что не знаком с ней. То ли после разговора с Гошей, то ли ее вид внушал двойное чувство раздражения и сочувствия. Раздражение возникало в глубине, пробиваясь с самого низа сквозь толстые слои сочувствия. Он никогда не видел зареванную девушку. Главное не жалеть, - еще хуже будет, - вспомнил он слова отца, который не больно жаловал его, когда тот ревел. Поэтому Аркадию оставалось самостоятельно успокаиваться, прокричавшись, проревев битые часы, не дождавшись ответа. Девушка тоже успокоится, если ее оставить в покое, только будет ли это гуманно. Да, институт научил этому термину, а претворять его в жизнь приходится тоже в этих стенах.   
- Если нужна будет помощь в этом фокусе, то мы постараемся помочь, - с сарказмом в голосе сказал Горкий.
- А не мог бы ты за…- не договорил Аркадий, двигая губами, перебирая слово, которое наиболее точно подходит для третирующего собрата.
-Тихо, тихо, - поднял руки друг, - я сдаюсь, белый флаг и полная капитуляция.
- Да, что тихо, - продолжала Катя, поворачиваясь к Горкому, – Давай стреляй, разоружай обойму.
Она ткнула его указательным пальцем, попав в левое предплечье, затем опустила руку и тем же пальцем стала стучать по столу, вокруг живописных полотен начала шестнадцатого века. 
-Ты чего психованная? - не ожидал он.
- Гоша, не вынуждай меня, - начал Аркадий, приподнимаясь и сметая со стола альбом с тремя грациями.
-Они то в чем виноваты, - капризно воскликнул Горкий, поднимая упавшую книгу. – Эти девы здесь не причастны. Здесь причастна…   
- У меня родители погибли, - проговорила она, угасая на последнем слоге. По-гиб-ли. Ро-ди-те-ли.
Эти два слова прозвучали как два самых важных в этом пустом разговоре. Как часто бывает, читая тысячи страниц текста ради одной фразы, которая тебя находит и ты ее тоже. Найдя друг друга, вы замираете, смакуя, несколько секунд до минуты-двух, не больше, ощущая на языке привкус, всегда разный, но одинаково приятный благодаря своей новизне. Приятным не может быть только сладкое, оно предпочтительно с элементом горького, горькое же с элементом сладкого и  только горькое, но кратковременное.
Именно в этот момент из укрытия вышла  Матильда Викторовна. Она услышала то, что произнесла нарушительница спокойствия, схватилась за голову и упала в кресло, покрытое жестким дермантином, выдохнув:
-Господи, бедняжка.
- Родители? – продублировал Аркадий. Он замер, по горлу потекла живая влага - в никуда, внутрь, в оцепеневшее тело.
-Представь себе, да. – не останавливаясь от слезного потока, подрагивала девушка. - У меня были родители. Что в этом такого?
-Да нет, - опешил Аркадий, - ничего.
Матильда Викторовна встала и направилась за книжные полки, которые время от времени служили укрытием от житейских неурядиц и невзгод то ли переживать случившееся, то ли сделать звонок своим родителям, справиться об их здоровье.
-И что же с ними случилось? – недоверчиво спрашивал Горкий.
- Наш дом подожгли, - истерично промолвила девушка. -  Меня не было. Я в этот момент  была в парке. У меня было такое хорошее настроение. Знаете, я предвидела это. Когда я выходила, то трижды споткнулась.
-Не удивительно, - иронизировал Горкий.
-Перестань, - перебил его друг. 
 - А когда была в парке смотрела на карусель сквозь листву, то есть я не видела, но благодаря доносившимся звукам я рисовала картинку и у меня получались точные-неточные, но для меня вполне осязаемые образы. А там такое безудержное веселье, что я тоже рассмеялась, не зная сидел там кто рядом или нет. Да не все ли равно. 
-Да, сидит девушка и ржет, как пусть не лошадка, но как минимум пони, - веселился Горкий.
-Гоша, захлопни свой дымоход, - блокировал его удар Аркадий.
-Это у меня рог правды, - парировал он. - Он несет чистую правду, но как обычно правду не желают слушать.
- Я вам помешала, - вытирая слезы сказала девушка. - Я пойду. Вы меня простите, я вас оторвала от очень важного дела.
-Откуда ты знаешь, чем мы тут занимались? – вопросил Горкий. –Ты же не…
-Нет, пожалуйста, не уходи, - уговаривал ее Аркадий, -  он сейчас угомониться, он не со зла, просто он так самовыражается, - повернулся к весельчаку и строго проговорил, - Угомонись.
-Я? – взорвался в негодовании Горкий, - Да ты что? Снова карасем прикинулся. Перед тобой червячок затрепыхался, а ты…
Аркадий ринулся на друга, прижал его к столу, держа одной рукой, а другую приподнял и занес ее, держа около своего виска, точно отмерив расстояние, цель и соразмерив силу удара. Рука дрожала в приступе, но не торопилась опуститься.
-Давай, залепи, - гоготал друг, правда, немного испугавшись.
-С удовольствием, - ошалело глядел он на Горкого, рассматривая его внимательно, как никогда этого не делал, - Но не стану.
Аркадий отпустил его и присел. Горкий поднялся, стал проверять целостность своей рубахи в синюю полоску.
- Пуговицы нет, - печально сказал он. Он опустился на колени и стал искать ее. – Здесь нет и здесь нет. Подошел к стулу, где сидел Аркадий и шепотом произнес, чтобы только он слышал: -   Ты же пропадешь без меня. Она тебя… - он показал жест, обхватив шею руками и сворачивающий ее в жуткой гримасе боли, поглаживая в финальной части пантомимы свое тело, показывая сочащуюся кровь.
-Кто поджег? – спросил Аркадий, пытаясь сохранить негодование. Да что такое с его другом? Блин, как я его ненавижу. У нее горе и относится к этому как розыгрышу, глупо – думал он. – Да, что с Горкого возьмешь. Дуралей.
-Не знаю, - шмыгала Катя.
Ее глаза покрылись бесконечно выступающей влагой, и было странно, что ее глаза не видят, но способны к такому восприятию, то есть все функции, кроме обозрения работали.
- Почему ты здесь? – спросил Горкий резко садясь на прежнее место. – Все равно мне не уйти. Я должен книги сдать и извиниться. А вы библиотекаршу обидели. Ты, почему здесь, повторяю?
-Не знаю, - она хлопала своими зареванными глазами, а слезы все катились и катились. -  Мне просто некуда пойти.
- Горкий сбегай за кексом, - произнес Аркадий.
-Чего? – не понял друг. – Это что юмор такой. Какой кекс?
-За кексом сбегай, - проговорил внятно Аркадий. – Обычным, с изюмом и орехами. Встречаемся на крыльце.
-И что дальше, - интересовался Горкий. – Я куплю кекс, принесу на крыльцо и что? Голубей будем кормить?
-А что может быть дальше, - уверено сказал Аркадий. - Ты идешь домой, а мы едем ко мне.
Катя перестала плакать, приподняла голову и, продолжая обрывисто дышать, как обычно бывает после продолжительного плача, сказала:
- Я не пойду к тебе, - испугано произнесла Катя.
- Ты любишь чай с мелиссой? – Аркадий поднялся, взяв ее руку и приглашая к выходу.
-Да, - удивлено произнесла Катя. – А ты откуда знаешь?
-Догадался, - открывая дверь сказал молодой человек. Его лицо светилось.   
-Да ты что? – крикнул Горкий, пытаясь его остановить. - Вы куда? Это неправильно. Мы же с тобой обо всем договорились. Разве нет?
-А что? – показал свою довольную физиономию Аркадий. - Есть другие идеи? Нет? Тогда вперед за кексами.
***

Темная комната в старинном замке. Мигает неисправный ночник, и ветер елозит в трубах со страшным посвистыванием. В замке, центральной зале около камина собрались люди. Они разговаривают – не чинно, выслушивая друг друга, а перебивая, что говорит о том, что они отчаянно спорят. Причиной их спора является парень с улыбкой на лице, фотография которого у каждого из присутствующих. Они внимательно разглядывают это графический портрет и высказываются тогда, когда желают нужным. Слова, стоящие  в пробке, стараются обогнуть впереди стоящих, в результате чего происходит неразбериха. 
-Улыбка загадочная. Профиль отталкивающий. Гипнотизирующий. Подбородок как у Маккартни. А нос грузинский. Дурак, парень, не стоило этого делать. А зубы какие ровные.
-Как вы думаете, зачем? – спросил один с бородавкой на подбородке, и тут же словно в порядке очереди последовали варианты.   
-Особенность, - произнес голос.
-Исключительность, - пропищал другой.
-Эпатаж, - забасил третий.
-Одиночество, - неуверенно прозвучал четвертый.
Это сказала маленькая леди, державшая в руках большую ткань, на которой висело много значков. Эти значки звенели от соприкосновения друг с другом и от того, что леди не была спокойна.
Вошел дворецкий. Он чинно прошел мимо сидевших, окинул взглядом присутствующих, нашел фиолетовый халат хозяина, подошел к нему и на расстоянии вытянутой руки произнес.
-К нам гость.
И не успел хозяин кивнуть головой и расспросить, как следует, кто пришел и по какому делу, как в  залу вошел парень с улыбкой на лице. Он шел как солдат, чеканя каждый шаг и стараясь по возможности увеличить скорость передвижения взмахами рук. Это выглядело несколько карикатурно, но было видно, как тот старается и пытается выслужиться.
-  Я пришел к вам сам, - отрапортовал он. - Мне не хочется, чтобы вы жгли дрова понапрасну.
-Как щедро, - произнес голос.
-Как благородно, - пропищал другой.
-Это случилось, - забасил третий
-Примите этот значок,  - неуверенно прозвучал голос. - Он поможет вам стать ближе
-Не нужно, значник, - произнес грубый голос. – Не думаю, что у тебя это получится. В данной ситуации ты не сможешь продеть иглу.
-Но я хотя бы попытаюсь, - надрываясь, произнес человек, которого здесь называли значником.
И значник вытащил из-за спины значок размером с холодильник, и, к изумлению, окружающих,  отстегнув его, с выступающей иглой побежал за ним, который вместо того, чтобы кричать от ужаса, гоготал с силой грома и подпускал значника все ближе и ближе.
Павел проснулся, вскрикнув от неожиданной развязки. На его лице покоилась мирная улыбка. Он взглянул на себя в зеркало и едва не рассмеялся, такого наивного и глупого лица сроду не доводилось видеть. Дело в том, что он не знал причину своего бурного веселья. А смех плюс пустые глаза в результате дают дурное выражение с отклонением.
- Какая ересь, - подумал он и лег обратно. Маша проворчала во сне, вытащила из-под подушки кулак и отвернулась, сделав по ее мнению все возможное, чтобы спасти то, что она успела создать за половину ночи. Сон, теплую подушку, приятную ночную негу, которая как мед обволакивала тело плотно и очень сладко. 
Он снова попытался уснуть. Закрыл глаза. Представил длинный коридор, по которому он идет, впереди огонек, он проходит один пролет, другой, третий, еще немного и первая часть пути будет позади, нужно передохнуть, что он и сделал – два-три вздоха и снова по туннелю, ведущей к неисправной лампочке. В очередной раз пролет с выступающими из стены булыжниками, второй с влагой на стене,  третий с висящим на ней парнем с улыбкой.
- Черт! Черт! – вырвалось у него, и жена снова вытащила кулак и продержала его примерно пять секунд и затащила под одеяло, как орудие.   
На потолке бродило противоречивое пятно. Павел встал за шторы и увидел как его теневой образ похожий на паука, расположился на потолке, затаившись в хищническом ожидании. Он переместился вдоль окна, чтобы обмануть отражение, но оно проворно прошмыгнуло за ним, шевеля своими конечностями, которые дрожали на высоте двух с половиной метров. 
Тогда он взял с окна орхидею и пытался в содружестве с ней видоизменить потолочное пятно. Но то, что он увидел, еще больше его сконфузило, и он тут же вернул цветок на прежнее место. Не спроста, ведь на него с высоты, похожий на пятно из теста Рошера смотрело животное, которое было точь в точь напоминало его сына на футболе. Паучьи ноги срослись вместе образовали плотные голень и стопы, а тело с выступающим цветком, походили на его сегодняшнюю прическу. 
Он вышел из комнаты, понимая, что не уснет в ближайший час. Он спустился вниз, открыл холодильник, достал оттуда молоко, вышел на кухню, разогрел его на огне, налил в большую пиалу и размешал в ней мед. Потом, не спеша, наблюдая за тем, как часы тикают монотонно и радио замерло в ожидании своего утреннего часа, он пропустил через себя успокаивающий напиток, облизнулся, как котенок и с чувством выполненного долга, стал подниматься в спальню.
В комнате сына горел свет. Он поначалу не хотел заходить к нему – беспокоить,  мало ли почему он не спит, не хотелось влезать в…да все не то конечно. Естественно, дело было в том, что он боялся  его реакции после сегодняшнего происшествия – детской и непонятной взрослому. Просто они как-то расстались не по-людски.
-А может оно и самое время, - думал Павел. – Когда спит Маша. 
Павел поднялся к своему сыну, тихонечко приоткрыл дверь, и увидел Дени, сидящего около зеркала. Тот красил свое лицо кисточкой, закрасив уже половину. Зеленый фон с белыми полосками выдавал его за нестандартного человека, который прячет лицо за этой маской либо индейца на тропе войны. И то и другое показалось Павлу актуальным.
-Ты почему не спишь? - спросил Павел.
-Не спится, - ответил сын. Он никак не ожидал увидеть отца в такой час, поэтому был немого сконфужен. Но его обида в одно мгновение выстроила стену, из-за которой было намного легче разговаривать, и он кричал через нее, перекидывая некоторые слова через верх.
-Мне тоже, - довольно произнес Павел, радуясь, что они с сыном сошлись во мнении. Такая ночь беспокойная. Блин.
-Ага, - согласился Дени. Он был на удивленнее мягок, по сравнении с тем, каким был сегодня днем. Или этот окрас действительно скрывал те эмоции, которые он по-настоящему испытывал.
-Ты что делаешь? - произнес отец.
- Как что? – вздрогнул Дени. -  Самовыражаюсь.
Он был напряжен лишь потому, что почувствовал, как отец погружается в его мир. Не спрашивая, входит в него, не одев тапочки, и не рассмотрев все, сразу дела выводы. За день дважды. Сперва футбол, о котором не хочется вспоминать, теперь это. Он боялся, что все может получиться подобным образом. Да, он соорудил стену, но лишь для того, чтобы терпеливо выносить отцовские промахи, а не для того, чтобы отгородиться от него вообще без допуска до конца жизни.
-А иначе нельзя? – спросил Павел. - Что если самовыражаться на бумаге, на холсте, на стене, наконец. Я по юности один подъезд так облюбовал. Я тебе, конечно, не советую, потому что столько недовольных было…
Сын держал кисточку в руках и был похож на трансвестита. Первое, что подумал отец. Он впомнил ситуацию, как трое из таковых убили натурала, потому что тот им не показал дорогу к метро. Он сказал, что их там в рельсы закатают и не доехать им больше одной станции. А они не будь дуры, или дураки, грохнули его и с Лужковского. Не хочется, чтобы…
-Неа, - произнес Дени, не позволяя отцу дальнейшие размышления, -  папа ты же знаешь…. что я привык сам  решать.
- Но я же твой отец, - улыбаясь, проговорил он. – И мне не безразлично…
- Поздравляю, -громко сказал парень, заглушая отцовские слова, одновременно оценивая свою работу и приступая ко второй щеке, нанося добрый слой вазелина. В это слово он вложил массовый антагонизм по отношению к нерадивому верху, у которого прояснилось вдруг, как-то утром в предпенсионный период отцовское чувство.  Он мог наговорить столько слов, которые как дрожжи подняли бы все наверх и не оставили в покое мужчину, зашедшего ночью не потому что он беспокоится, а так, случайно. 
Павел понимал, что свое равнодушие ничем не загладишь. Разве что начать новую жизнь. Не препятствовать сыну. Так сильно этого хочется. Только что-то внутри мешает. Нужны волны, спокойные мелодичные. Они помогут. Всегда помогали.
Но как бывает в хорошей семье, когда не может один, другой делает шаг, а то и два.
-Папочка, дорогой мой, - неожиданно произнес Дени. - Давай договоримся – дома я тебя слушаюсь, это ладно, но когда я вне дома, то я никого не спрашиваю.
На него смотрел сын. Тот самый, которого он сажал на плечи и делался самым высоким среди прохожих. Тогда тот произносил: Папа, я небо не задену? На что Павел отвечал: Если и заденешь, то ничего, оно мягкое как вата.
 -Но сейчас ты дома, - растеряно произнес он, следуя его направлению. Дени был пилотом, а Павел сидел на соседнем кресле, закрывая глаза от резких поворотов.
-Ладно, папа, - произнес Дени. – Подойди ко мне. Не бойся. Я просто хочу тебя обнять. Разрешаешь?
Сын оказался намного мудрее отца, родителей, не беря в расчет все возможные  житейские перипетии. Он знал, что отец на взводе и ему не нужен сын, который бегает от него и дает понять, что не нуждается в нем. В хорошей семье в одном месте треснуло, в другом – нет. Отец дал слабину, сын – не уподобился отцу, а решил простить ему эти выходки. Все же он был рад. Что отец пришел на футбол, что он его защитил. Да, конечно, не следовало бы этого делать. Отец защищает сына. Слабость. Но это второе. Главное, что была сделана попытка. А это серьезный шаг. И к черту этого рыжего, его мамашу и директора, который наверняка будет вызывать отца, звонить к отцу на работу и пустит слух по всей школе, что он сам не может за себя постоять.
-С удовольствием, - радостно воскликнул Павел и раскрыл свои объятия.
-Надо говорить «разрешаю, сынок», - ответил Дени. - Папа, папа.
-Разрешаю, разрешаю, сыночек, - он уже обнимал Дени, подкидывал его в воздух.
-Не называй меня чек, я уже верзила, - предостерег его сын.
На часах было четыре часа ночи, и редкие люди в этот час так радовались и хотели кричать. Первым не выдержал Дени. Он завопил с такой жаждой, с таким вырвавшимся разноголосием, распространяя вой и ор на все свободное пространство дома. Павел продолжил бурное ликование, не думая, что может произойти.
В этот момент открылась дверь и вбежала Мария. Она держала в руке сковородку, в другой лак для волос. Увидев, как ее домочадцы беснуются, она всплеснула руками, хлопнула в ладоши и пыталась перекричать этот гвалт.
-Я слышала, что кто-то не спит, - произнесла она. Но чтоб так?!  У меня чуть душа в пятки не умчалась, а вы тут устроили хор. Ага, и еще они тут обнимаются, - более нежно произнесла Мария. - Почему меня не позвали?
-Решили устроить всемирное пробуждение, - бодро сказал сын. – Присоединишься?
-А то, - сказала Мария и подбежала к ним. Она подозрительно смотрела на Павла, который не был в таком стоянии очень давно. Она все боялась. Что эта оболочка спадет, как шелковый костюм с шелестом и проявится их взору стандартный Павел Скрябин, день и ночь на работе, в редкие секунды дома с зарытыми глазами.
-Мама, - кричал задорно Дени, и все трое повалились на пол в бурных овациях, предназначенных для самих себя. 
-Ой, - испугалась Мария и только сейчас обратила внимание на живопись на лице Дени. – Зачем это?
-Помнишь, мама, когда мы ездили на юг, то там был сильный шторм, - сказал сын, обнимая сперва маму, а потом отца.
В голове у Павла что-то сдвинулось. Закрутился зазубренный диск, который долгое время не двигался, покрывшись ржавчиной и пылью. 
-И еще несколько серфенгистов разбились, - продолжил Дени, - была погода не самая лучшая. А у нас на следующий день вылет. 
-И мы пошли купаться, - мечтательно сказала Мария.
Волны беспокойно стали терзать песочную плоть, пытаясь раскрутить тот зазубренное колесо, вызывая лишь боль и неприятные ощущения в правом ухе.
- Тогда отец сказал, - рассказывал сын. - Не будем делать как все. Все как сделают? Запрячутся в свои раковины, и будут смотреть, как ветер гоняет волны и срывает зонтики на пляжах, унося их к прибрежным домикам. Мы будем бороться со стихией. Бред, по сути. Родители, учителя, взрослые люди покрутили у виска, не поняв это чудачество. А я тогда понял. Этот урок он до сих пор во мне живет. Спасибо отец за то, что научил меня не бояться.  А ты мама верь, что вот это на моем лице это бесстрашие.
Волны бороздили голые пятки и вернулись в свое начало, не потревожив части тела выше коленок.
- Тогда пошлите завтракать, - предложила женщина.
-Сейчас? – удивился Павел. – Пол пятого ночи. - До сих пор ощущается вкус зубной пасты.
-А у меня нет, - бодро воскликнул Дени. – Я же еще не ложился. Но я не пойду, мне нужно будет докрасить другую щеку.
-Не поздно, - спросил Павел у жены. - В смысле не рано?
-А что?- побуждалась Мария. – Если ночью время для бурного всплеска, то почему бы не сделать плавный переход на кухне.
Они спустились по лестнице, Маша катилась по перилам, отчего вызывала  недовольную гримасу у Павла, но он ничего не сказал, не желая портить ночную импровизацию. Его несла вниз шершавая волна, хлюпающая у него в ступнях и подмышках. Они вышли на кухню на цыпочках, как маленькие дети, тайком крадущие продукты из холодильника.  На кухонном столе лежал большой гусь. 
- Его тоже убили, - пронеслось в голове Павла. - Его догоняли, а он не хотел, ему жить хотелось. Но его поймали, возможно ловили двое, окружали и потом под нож. Без сожаления.
-Какой большой гусак, - воскликнул Павел.
- Жирный, вкусный, сочный, - перечислила Маша.
У Павла стала увеличиваться голова (так ему показалось). Она напряглась и состояние эйфории, начавшееся полчаса назад, завершилось птичьим трупом, который красиво блестел своей поджаркой и приятно щекотал ноздри, но был мертв, загнан, задушен, выпотрошен, помещен в морозильник и только после в горячую среду.
-Извини, мне что-то нехорошо, - произнес Павел. – Я, наверное, лягу. У меня голова. Этот гусь.
И, не дожидаясь ответной реакции, прошел в комнату, не увидев того, как его родная переглянулась и загагакала.
Он лежал на кровати и наблюдал за пятном на потолке, которое меняла очертания под влиянием каких-то внешних факторов, происходящих на улице. В основном, это были проезжающие машины, в зависимости от состава стекла, кузова и чистоты дарящие такую инсталляцию. Но Павел о них не думал. Он думал о пятне как о самодостаточном организме, способном поглотить человека, затянуть всей своей недосягаемостью в свои покровы, накрыть свое толщею, нащупать тот слабый жест, который поможет ухватиться и вырвать из других возможных пятен, которые предназначены для рекрутирования таких как он.
Он услышал какие-то звуки. Они доносились из самого пятна. Они звали его. Металлический скрежет пронзил его перепонки, оставив там легкий след железа в виде бурой ржавчины. До самого мозга слова, не отчетливые, бурчание, нечленораздельное, но вызывающее интерес. Он резко вскочил и вышел за пределы комнаты. Голос шел оттуда.
-Значит пятно сместилось, - думал он. Он увидел свет в комнате сына. - Не спит,- думал отец. – Наверное, и вторая щека уже готова. Хочется посмотреть.
Он постучался, так как дверь была закрытой. Никто долго не открывал, тогда он пытался увидеть в щель, но ее закрывал висящий на двери костюм. Тогда он решил посмотреть происходящее с улицы. Он решил выйти через черный вход, который проходил через кладовку. Спустившись по лестнице, он ощутил, как поскрипывает каждая половица. В кладовке, он споткнулся о что-то мягкое и противное. Он опустился на колени и в свете луны смог заметить силуэт грызуна.
-Мышь, - выдохнул он. – Да еще мертвая.
Он вышел в двор. Было зябко. Он знал, что с сарая хорошо просматривается комната сына. Но если взять лестницу буде еще лучше. Он взял пятиметровую лестницу, лежащую бочком у сарая и прислонил ее, укрепив в сырой земле на несколько сантиметров. Он стал подниматься по ступенькам, желая увидеть бледнолицего с топором, ту маску, которую он наполовину узрел. Одна жердочка треснула под его тяжестью. Он сделал еще один шаг вверх, и перед ним возник силуэт окна, в котором сквозь мутное от дождевых подтеков окно просачивалась изображение. На кровати Дени лежал человек, над которым водрузился Дени. Он что-то рисовал, макая кисточкой в баночку гуаши. Медленно, прорисовывая малейшие детали. Взмах руки, - знакомый силуэт, еще один взмах. Это был он сам. Сын расписывал его. Как филимоновскую  свистульку.
-Черт! – проснулся Павел. Он держал в руках подушку и сжимал ее, превратив ее в маленький клочок.
-Что это было? - спросила жена, повернувшись к нему, еще не до конца понимая произошедшее. – Тебе что, приснился кошмар?
-Да, наверное, - произнес Павел сухим неестественным голосом. -  Второй за сегодняшнюю ночь.
- Пойдем выпьем кофе, - предложила Мария. - У нас есть паштет.
-А гусь? – спросил Павел
-Какой гусь? – удивилась жена.
-Гусь, - показывал он. – Большой, с крыльями, с корочкой. Его разве нет?
-Не было и не будет в ближайшее время, - сказала удивленно Мария.
-А вы же завтракали, - припомнил он.   
-Ага, размечтался, - воскликнула жена и вырвала у него из рук смятую подушку, поправив и положив ее на должное место.
Сон, который бесконечно путешествует во снах понравившихся ему людей. Он может погрузиться в сон странника, лилипута, начальника железной дороги или ведущего  актера оперного театра. Сон увидел еще одну жизнь. Инспектора, который жаждал вернуться в свою прежнюю оболочку. Но необходимо было стянуть кожу, что обволакивала тело сегодня и не дать мерзким жукам облепить его. Сон создал гуся, парня с накрашенным лицом и положительные отношения в семье. Смешно было надеяться, что сын простит отца за эту выходку и станет благодарить его за древний урок, жена станет обнимать и смеяться. Все это было во сне. Точнее сон во сне. А это намного глубже. Если сон – это всплывшее подсознание, то в данной ситуации у подсознания есть тоже отдел подсознательного, отвечающий за отголоски приснившегося прошлого.   
В душе это произошло. Павел стоял под струей горячей воды, закрыв глаза и стараясь не думать ни о чем, кроме стремительных волн Красного моря. На стеклянном столике стояла рация и напоминала своим шипением  о  возможных выездах.
- Перестрелка на улице Вяземской, - хрипела рация. - Бизнесмена тремя пулями убили в подъезде своего дома. Охрана в этот момент проверяла автомобиль. Преступник ждал его в подъезде.
Голова загудела. Мозг не воспринимал жидкость как таковую.   
-  Ребенок выпал из окна, - сообщала рация. – Мать прыгнула вслед за ним. Ребенок остался жив. Мать скончалась от полученных травм.
Затарахтели тракторы, бульдозеры стали равнять постройки с землей, с скрежетом и усилием. А волны утопали в этих моторах, превращая море, в которое он хотел окунуться, в загородную свалку, на которой человек смешивается с мусором и антисанитарией.
«На Юго-западной, отключились холодильники в мясном супермаркете. Все мясо протухло. За последние сутки там произошло три драки, одна с тяжелыми последствиями для молодого человека, а также переезд собаки и голубя. Водитель скрылся с места происшествия».
  Из носа пошла кровь и казалось что она выльется из Павла подчистую, не оставив ни капли. Он забрызгал всю раковину, кровь стекала волнистыми ручейками в водосток. Ему не было больно. 
Мария вошла в ванную и застала его за тем, что он пытался смыть кровь с зеркала.
-Что ту происходит? – беспокойно спросила она.
-У меня кровь, - по-детски сказал Павел, оправдываясь.
-Где? – спросила Мария.
-Да вот же! – показал Павел в лица на руки, перекрывая одной из низ нос, из которого текло.
-Ты что? – отрезала Мария. - Здесь нет никакой крови.
Она говорила убедительно и не была похожа на тот вымышленный образ из подсознания, который слепил гуся, и черт знает, что еще может слепить.
-Но я же отчетливо вижу, - утверждал Павел. - Вот твои полотенца…они все в крови.
Он протягивал полотенца, который, по его мнению, сочились от кровавых подтеков.
-Тебе нужно сходить к врачу,- произнесла Мария, взяв полотенца, и провела одним из них по лбу.
-Не нужно, - отрицал Скрябин, пытаясь ее остановить. Теперь лицо Марии покраснело частично – от лба к правой щеке, от левого уха к шее.
-С тобой не все в порядке, - убеждала его жена.
-Со мной в порядке все, - говорил он, морщась от того, что Мария продолжает держать полотенца, с которых капает кровь с каким-то резким звуком.
-А это что? – крикнула жена и показала ему на рацию, которая была сломана. У нее была свернута антенна и только легкий хрип…
-Только что передавали, - медленно сказал он, взяв в руки рацию, пытаясь вспомнить, что с ней произошло.
-Оттуда не могли ничего передавать, - парировала она.
-Тогда как же я пойду на работу, - капризно сказал Павел.
-Отлежись, - резко сказала Мария.
Павел лег, и пятно вновь появилось на потолке, призывая участников пройти на поле. Павел отвернулся, лег на живот, когда-то свою самую любимую позу и думал. Что таким образом избежит влияния потолочных пятен. Но очень ошибался, так как это пятно уже давно сидела в его подсознании. И даже в подсознании самого подсознания.

***

Аркадий стоял посреди кухни и наблюдал как Катя ест бородинский хлеб с малом, кусая по полбутерброда зараз. Она нервничала и вгоняла свою боль в коричневатый  масляный мякиш, который в мгновение ока исчезал во рту.
-Спасибо, - скромно произнесла она.
-Ты когда в последний раз ела? – спросил Аркадий, намазывая второй бутерброд, отрезав ломоть потолще первого, да и не скупясь на масло.
-Не помню, - крутила он головой, словно говорила о том, что ей задавали на уроке географии. - А где твои?
Она так просто произнесла «твои», как маленькая девочка, спрашивая об игрушках, коллекции кукол или рыбках в аквариуме.
-Они в городе, - сказал Аркадий, - только в элите, а мы, простите, на задворках. Привилегия родителей. Они так решили. Сказали, что я слишком молод, чтобы жить в центре. По их мнению, жизнь надо познать с разных сторон. Сперва хлебнуть люблинского воздуха, а там глядишь и на чистом воздухе, то есть пруде окажешься. Точнее прудах.
-Твои родители что олигархи? – спросила Катя. - Могут себе две квартиры позволить?
- Они у меня просто работяги, - гордо сказал он. – Рвали тельняшки и, наверное, не один КАМАЗ этих самых тельняшек наберется.
Квартира была за ним, но так как родители жили в центре, то частенько наведывались к нему без предупреждения.
 -А они не могут, - сделав большой глоток из голубой кружки с китайскими иероглифами, произнесла Катя. - Раз и приехать?
-Раз и приехать не могут, - успокаивал ее Аркадий. - Они у меня дрессированные. Во-первых звонят, - загнул мизинчик. Он стоял  около холодильника и подрагивал не от того, что было холодно, а от работающего двигателя. – Во – вторых спрашивают, не буду ли я против, чтобы они приехали.
-Вдруг у тебя батальон лежит, - сказала Катя.
-Да ладно, - отстаивал он свою сторону, -  Батальон. Главное, чтобы декорации были на прежнем месте. Мебель, кресла, кровати. А так они крупы досыпают, где закончилась, картошечки и все. Это в-третих, в-четвертых и в-пятых. Если хочешь.
-Хорошие, - выдавила из себя Катя и разрыдалась.
Раздался звонок. Прозвучала мелодия Imagine в механической обработке фирмы-производителя телефонов «Panasonic».
-Я сейчас, - он и поцеловал ее в щеку. Она резко дернулась, не останавливая соленые потоки.
-Зачем? - растерялась она и еще пуще заплакала, закапывая свои открытые колени, свое коричневое платье и стол, с еще одним заготовленным бутербродом.
-Я сейчас, - повторил Аркадий, отступив от нее на два шага.– Не волнуйся ты так, мне только нужно ответить.
Он прошел в прихожую и взял донимающую трубку, оборвав надрывающиеся струны воображения, натянутые в свое время Джоном Леноном.
-Да, мама, - произнес он. - Один, как перст. Сразу же. Хочешь сейчас? Значит, хочешь. Именно сейчас я не могу. Зачем, один. Просто решаю один дипломатичский вопрос. Быть или не быть. Да есть варианты. Пока счет 29:30. Счет ведет не быть, но мы нагоним. Обещаю. Холодильник под завязку. Закрома тоже. Пыль толщиной с палец, но ходить можно. Вот когда по пояс будет, тогда вооружусь метлой и буду…Не надо приезжать. Я к вам сам совершу визит. Когда? Сегодня у нас вторник. Завтра, послезавтра, в пятницу в шесть. Решил. Королевский ужин для любимого сына. Договорились, мамочка. Привет папочке.  Пока. Целу-ю.
Он выдохнул, нажал на рычаг, опуская параллельно трубку. Аркадий посмотрелся в зеркало, увидев в нем усталое, заросшее щетиной лицо. Он никогда не видел себя таким. Таким выжатым. Усталым он был неоднократно, но до высохшего обезвоженного состояния никогда не добирался. Бог миловал. Правда, он в него не верил. Аркадий не верил. А бог? Наверное, поверил бы. Он во всех верит, даже в тех, кто не ходит в церковь и плюет на Библию. У него задача такая – понимать. Телефон издал отрывистый звук, как будто мама не успела что-то сказать и пытается докричаться через положенную трубку.
Всю необходимую информацию, не зависимо от степени важности, можно уложить в одну минуту. Так он обычно разговаривал. Телефон – делает людей роботами, - думал он. Предварительно готовит поменять голос, смеяться, даже когда не смешно, и быть учтивым даже когда этого не хочется. Вгоняет в жуткую депрессию, от того, что услышал важную новость именно сквозь миллионы сантиметров, не видя довольных глаз и не чувствуя энергии. Большинство дружат по телефону – общаются, делятся информацией, советуются, но не проводят время вместе на рыбалке, на отдыхе, либо ныряя на возможно большую глубину. Так живут некоторые, так живет Катя. Правда, в отличие от других, Катя уникальна. Она так живет, не прибегая к телефонной связи. 
Когда он вернулся, то застал такую картину – Катя прислонилась к кожаной спинке углового дивана, упершись подбородком в правое предплечье, зажав руки между ног, словно веря, что именно руки заставляют ее плакать, вытирать лицо, размазывать слезы по щекам, вдыхать их солоноватость и морщиться от соприкосновения с языком. На столе не было бутерброда, чашка тоже была пуста. Аркадий улыбнулся. - Какая она милая, - зачем-то вслух произнес он, скорее всего от того, что его настигла история с пропажей  голоса, который был благополучно найден. Он  принес одеяло из спальни и накрыл ее. Она проснулась и резко вскочила.
- Что это? – испугано, произнесла она, ощупывая то, что ее легло на ее плечи, окутало все тело. 
-Одеяло, - нежно сказал он. – Всего лишь одеяло. Сто процентов натуральный хлопок. Как ты к хлопку относишься? Нет аллергии?
-Нет, - прошептала она. – А что я здесь делаю?
Катя обернула себя одеялом и стала похожа на младенца в кульке – зареванного, взлохмаченного и симпатичного.
- Спишь, - ответил Аркадий, умиляясь подобной картиной. – Только это не самое удобное место. Давай я тебе у себя постелю.
-У себя? – вскочила она, задев коленями стол. Стол дернулся, но выстоял. – Не надо у себя. Я лучше домой пойду. Не надо стелить. Она оставила одеяло и по правилу правой руки, ощупывая рукой стену, постаралась найти выход из этого лабиринта.
- Домой? – переспросил Аркадий, останавливая ее от попыток  провести рукой по опасной части холодильника.
-Домой, - повторила она. – Что? – она не знала, куда себя деть, ее выворачивало. Она крутилась, как японская танцовщица в апогее перехода из одного состояния в другое, например, из зимы в лето, перепрыгивая через сезон, отчего ее движения сопровождались еще большими конвульсиями. - Разве у меня нет дома? – дрожали ее губы. - А как же? Там же были мои деньги, моя шкатулка с секретом, мои дневники. Знаешь, у меня дневники все были в кассетах. Я наговаривала свой день на кассету. Скопилось очень много. А теперь они расплавились, и все мои слова за пять, нет, пять и три месяца плюс три-четыре дня исчезли в пламени. А книги? – крикнула она своим пронзительным голосом, пронзив его сердце, почки, захватив печень и проведя острием по мышцам. - Они тоже все пропали?
-Нет, одну я сохранил, - ответил Аркадий, не зная как действовать в такой ситуации.
- Вот и практический случай, - подумал он. – Пациент в состоянии аффекта. Может совершить, бог знает что. Ему нужна помощь. Только я же не господь Бог, не смогу вернуть дом, родителей, глаза, наконец.
-Сохранил? – с надеждой спросила она, словно хотела узнать, а не сберег ли он где под этими страницами и что-то другое – родителей, например, между шестой и седьмой главой, пусть не весь дом, но хотя бы ее комнату и чулан с разными варениями и солениями.
-Франсуа Мария Аруз, - произнес он. – Человек, который написал об одном очень   несчастном, но в то же время бесконечно счастливом человеке.
-Бесконечно счастливый, один очень несчастный человек, - повторила машинально Катя. - Еще что-то было, - пыталась припомнить она, тяжело дыша.
-Вспомни, - прошептал Аркадий, - зазвонил телефон. Я пошел ответить, а ты осталась здесь. Когда я пришел, ты уже спала. Так сладко, как младенец. Я попытался тебя накрыть лишь для того, чтобы ты отдохнула…
-Нет, - оборвала она, вдыхая с каждым вздохом все глубже и глубже. – Не то.
Она стояла напротив Аркадия и не могла двинуться с места, как будто ноги вросли в пол, не двигая ступни, и только руки вместе с верхней частью корпуса создавали хаотичные движения, как в античном театре – показывая маски, меняя их по мере смены образа. От образа сатира к образу оскорбленного, от маски радости к маске скорби, от обрывистых сдвигов злости до плавного перемещения безмерного счастья. Но ни одна маска не застывала на лице более одного мгновения, меняясь сразу же под беззвучным ритмом, отстукивающий у нее в груди.
- Здесь обычными «расскажите, как все это произошло» или «вам надо успокоиться и настроиться на нужную волну» не поможет, - подумал Аркадий. – Нужны кардинальные меры. У меня был один телефончик. Где-то, вот только где. А как все же она эффектна. Блин, снова крутит в животе. Спокойно, спокойно.
Аркадий прошел к раковине, взял стакан, налил холодной воды и быстрым залпом выпил. За ним последовал второй и уже налив третий, он сделал один маленький неторопливый глоток, количеством воды которого удалось смочить только губы и передние зубы.    
-А родители? – задыхаясь, говорила она и крутила непрерывно головой, слыша, как он ходит, открывает кран и глотает, повторяя за ней вздохи. Их дыхание было похоже – только у нее дрожали губы и то, что являлось их образованием – челюсти, щеки, лоб, шея и дальше до груди, но не ниже. У него – горело тело, и он попытался его остудить, вливая в него холод и влагу,  но это была капля для такой лавы.   – Родители? – открыла она рот так, что была видна вся ротовая полость – цвет, все зубы, на коренном остался маленький кусочек черного хлеба, язык лежал и нервно подергивался от подступающего волнения.  -Нет, это был сон. Скажи мне, что это был сон. Противный, но сон. Он прошел, и все нормально.
Она протянула руки, чтобы пощупать то, что она говорит не в пустоту, а конкретному человеку, который не только дышит, но и слышит ее слова. И ей так хотелось, чтобы он просто сказал «да, с удовольствием» или вполне достаточно «да». Не молчал, не мямлил, не запинался.   
- Знаешь, ты меня проводи домой, - не обрывалась она, а скорее даже учащалась с каждым мгновением, словно набирала обороты для того, чтобы уже не затихнуть  никогда. – тут не так далеко. Минут пятнадцать на метро, а потом близко. На автобусе. У меня есть любимый маршрут. Проезжает два парка и один зоопарк. Понимаешь? Сначала люди на свободе, потом снова на той самой свободе, а затем в клетке. Те, кто работает они ведь тоже в клетке. А звери в двойной клетке. Жуть. Так ты меня проводишь? – не унималась она, не успевая переводить дыхание. - Дома меня ждут. Мама, папа, кот Феликс. Она готовит рыбу сегодня. Мама работает до пяти, ей близко до дому. Сел на троллейбус и в пять пятнадцать уже дома. В пять тридцать на плите стоит сковорода с порезанной рыбой и овощами. А в шесть все готово. Хочешь, остаться на обед. У тебя я смотрю одни бутерброды. Так недолго и язву схлопотать. Идем. Только обязательно оставайся на обед. Ты мне обещаешь?   
Она говорила, боясь остановиться, словно понимала, как только остановится, сознание наполнится реальностью, и будет манипулировать своим преимуществом. У смерти всегда есть преимущество перед жизнью, что она загадочна.
- Пошли, - торопила она, схватив Аркадия за руку, и тянула его к двери, нащупывая по дороге выключатели. Она села на колени, стала искать его обувь. – Ну что же ты? Одевайся. Ах, это тапочки. Вот, туфли. Наверное, твои.
Катя подняла ногу Аркадия и стала надевать на левую ногу правую туфлю. У нее ничего не выходило, но она продолжала говорить:
  - Давай, помоги мне. У меня не получается. Уже восемь часов. Там рыба на плите. Надо выключить. Мама любит иногда полежать, пока рыба готовится. Но она так устает на работе. А я обычно бываю в это время дома. Я должна идти. Ну что ж ты не одеваешься. У меня одной это может не получиться. 
Она упала прямо в прихожей. Совершенно внезапно. От перегрузки, боясь остановиться. Аркадий один раз всего видел, как человек падал в обморок. Это произошло в городском парке. Он тогда пинал мяч по кривостриженому газону и думал о том, как бы он ровно катился, если бы не газонокосильщик, который плохо делает свою работу. Вдруг услышал музыку, которая напоминала треньканье глиняной свистульки.
Человек, который наблюдал за плывущими облаками, как ему  казалось, взял
черный аппарат из правого кармана брюк, нажал на кнопку, поднес к уху
и произнес «да». Через мгновение он рухнул. Послышался крик, сбежались люди. Из дальнего угла парка прибежала собака. Ротвейлер. Пес медленно подошел к упавшему человеку, понюхал и стал покусывать ему руки. Народ, который встал огненным кольцом вокруг загадочного упавшего объекта, оцепенел. Пес перешел от пальцев к носу. Все части тела были целы – пес не кусал, он покусывал, будто пробуждая к жизни. Мужчина очнулся. Он вскрикнул, когда увидел два десятка перешептывающихся лиц и собаку, которая кусает его нос. Кто бы ни вскрикнул. Только потом выяснилось, что упавший был хозяином этого ротвейлера. Это хорошо. Просто, у ротвейлера были такие зубы. Жуть.
Аркадий напугался, приподнимая ее. Ее платье вздернулось и он увидел розовые трусики, не слишком повседневные, чтобы их носить. Она была милой, ему было грустно от того, что к ее невозможности видеть примешивается и сгоревший дом, и смерть родителей. Но в то же время он смотрел на нее как на зрелую женщину, которая сексуальна до невероятности и ее тело с слегка смуглой кожей доводило его до напряжения. От стройных ног, равномерно округляющихся в бедрах, упругий слегка выступающий живот и небольшая, но форменная грудь – точь-в-точь как у женщин эпохи Возрождения. 
  Они торопливо внес ее в комнату и положил на свою кровать. Побежал на кухню, налил в стакан воды, набрал ее в рот, надул щеки и распылил ее на лицо девушке. Катя пришла в себя лишь на мгновение.
-Я посплю у тебя, - произнесла она. – Ты не возражаешь?
 -Нет, конечно, - произнес он.
Получив разрешение, она повернулась на правый бок, оголив свои  бедра. Аркадий укрыл ее одеялом, которое она первоначально приняла за нечто чужое и опасное, словно закрывал от себя все от поселившегося искушения, с которым он вел диспут уже на протяжении некоторого времени.
Аркадий не спал. Он вышел на балкон, выкурил сигарету, жадно вдыхая дым и воздух, который пропитал его ночной костюм, включающий в себя джинсы и водолазку. Ночь была ровной, как застывшая картина. Вся улица затихла на время, и лишь мигающий желтым светофор, передавал неизвестное сообщение не спящим романтикам. Горел ночник, и комната освещалась лишь отчасти, нащупав золотую середину, позволяя живым существам и спать и бодрствовать одновременно, не мешая ни тому, ни другому.  В его комнате, которая была одной и единственной в квартире, была  особенная обстановка. Кровать, на которой сейчас спала Катя, была собрана из нескольких деталей – часть от шифоньера, другая – от дверной вставки, выставленная за ненужностью. Об этом знал только Аркадий и матрас, купленный в магазине за вполне солидную сумму скрывал все эти трещины и изломы. Шкаф был встроенный в стену, поэтому все нужно-ненужные вещи умещались в нем. Куртки, костюмы, джинсы, галстуки, пылесос, носки, водолазки, кроссовки, лыжи, мягкие игрушки и пакет с проявленными фотографиями. На шкафу была вырезана ножом надпись «Психо» и рядом наклейка из фильма Хичкока в виде старого постера, который порезан на четыре части – в одной женщина в пеньюре на красном фоне, во второй – маньяк подступающий к ней,  на третьей – мужчина, который скрывает свою личность и на четвертой – сам Альфред, ковыряющий указательным пальцем в носу. В комнате было много фотографий. В основном загадочного содержания.    
   Катя повернулась к нему в тот момент, когда он узрел в ней сходство с забытой картиной Ван Гога «Обнаженная отдыхающая женщина». Он сидел в своем любимом кресле, которое приволок с балкона, и довольное выражение с фрагментом усмешки покоилось на лице Аркадия. Он смотрел сквозь одеяло и это позволяло ему с большей силой включить свою фантазию. За полчаса, которые он смотрел на нее, он смог разглядеть ее формы, которые в горизонте выглядели более интересно. Когда она повернулась, он продолжал свой осмотр, остановившись на лодыжках ног, которые выступали из-под одеяла.    
-Ты не спишь? – прошептал он, не нарушая условия ночного равновесия, звучащим слогом.
-Нет, я ждала, когда ты придешь, и все не могла дождаться, - прошептала она так, словно они были маленькими детьми, и у них от родителей был секрет. -  А ты оказывается здесь. Не дышишь, я тебя совсем не слышу.
-Я дышал через раз, - улыбнулся он. А ведь он не зависимо от того, смотрит она или нет, продолжал свое наблюдение.
- А я думала это воздух проникает сквозь щель в окне, - произнесла она, повышая голос. - У нас так было в том доме.
-Ты спи, - прошептал Аркадий, укрывая ее лодыжку.
-Ничего, я все понимаю, - она поджала ноги и снова зашептала.
- Все? – спрашивал наверняка Аркадий.
-Да, - подтвердила Катя. - Нужно принять все как должное. Ты только меня выслушай. Хорошо?
- Конечно, - согласился он и попытался найти сходство с ситуациями, которые они проходили в университете. Откровение, самый важный день, который с вами происходил. Наверное.
-Да, - произнесла она, настраиваясь. Она массировала виски, закрыв глаза и опустив голову. Потом резко подняла голову, встряхнула волосы и сказала. - Вроде нам никто не мешает. Я больше не слышу дыхания. Ты больше не дыши через раз, а то упадешь в обморок, а это не слишком приятно. Я то знаю.
-Хорошо. Катрин, - сказал Аркадий.
- Я начну с самого начала.- отметила Катя предупредительным тоном. -  Ты никуда не торопишься?
-Утром у меня традиционное приготовление кофе, - бодро сказал он, - а к обеду наверняка будет харчо.
Ему хотелось быть неунывающим живчиком для нее. Ей грустно, что было очевидно.  И ей нужна была помощь не слабого и безвольного человека, а уверенного в себе человека, без четверти психолога. 
- Мне было семь. Моя мама работала в колонии, - начала она. – Я не могу произносить кем, но ты сейчас все и сам поймешь, - выдохнула Катя, и Аркадий вздрогнул. - Не удивляйся. Ты скажешь, что этого не может быть. Как женщина, воспитывающая дочь может заниматься этим. Но представь себе, что это тоже работа, такая же, как и другие. Восьмичасовой график. Приготовление места. Проверка оружия. Расстрел…понял? Я даже гордилась мамой, что она очищает мир от нечисти. Так и говорила во дворе «моя мама лучшая, она в отличие от ваших, делает что-то против плохих отцов, нехороших людей, которые измываются над детьми в подвалах». А они смеялись, называли Палычем- Палачем. Моего отца Павликом зову…звали.
Она сделала маленькую передышку, чтобы закрыть глаза, потереть указательными пальцами обоих рук, сведенных в дугу и прислушавшись к беспокойному дыханию одного не спящего человека, продолжила.
- Но в последние десять лет мама  осталась без работы, - грустно произнесла она, - так как в силу вступил закон и спасибо любимому президенту, народ стал выходить так и не получив по заслугам. Отец работал в той же колонии. Он был охранником. Это произошло ночью, очень поздно. Родители были на работе. Мама тогда еще была при деле, но ее фамилия числилась в списке сокращенных. Может быть, тебе приходилось слышать о массовом побеге из Бутырки. Нет, так вот. Они взяли в заложники моего отца и пока вели его, отрезали нос и ухо. Он весь истекал кровью. Затем, угрожая расправой, вышли из здания и направились в наш дом. Когда я увидела…да, тогда я еще видела, то, что моего отца к дому тащит какой-то человек, угрожая ему ножом, то напугалась. Хотела побежать к телефону, но не успела спуститься в прихожую, где стоял аппарат. Тогда я решила вылезти через окно, спуститься по пожарной лестнице и добежать до ближайшего телефона-автомата или выбежать на главную  дорогу и поймать такси. В общем, план у меня был, но не было уверенности. Когда я попыталась открыть окно, оно не поддалось с первого раза. Я попробовала снова и поняла, что мама успела заклеить окна, а папа сделать маленькие крючки, чтобы не было соблазна зимой залезать на крышу для всяких шалостей. Крыша зимой подмерзает и можно классно скатиться. Выход на крышу был перекрыт. Оставалось выйти через главный вход. Я подошла к своей двери, то услышала громкий смех, разговоры. Звучало много голосов. Мне показалось, что наш дом весь переполнен неизвестными людьми, от которых не жди добра. Отец в опасности, мамы еще не было. Я услышала шум сирен и шипение мегафона. Я поняла, что милиция окружила дом и пытается договориться с беглецами. Я услышала цифру двенадцать. Значит их двенадцать. Я вышла из комнаты. Я притворилась мышкой, почти незаметно прошмыгнула через лестницу, спустилась вниз и когда проходила, то увидела, как отец сидит на диване с кляпом во рту, перед ним был включен телевизор и больше никого не было. Они наверное ушли, - подумала я. Она испугались милиции и драпанули через лес. Так я думала. Поэтому я подбежала к отцу, не обращая внимания на его повороты головой и продолжающие звучать сирены. Я должна была помочь. Я была за старшую. Мамы не было, она мне всегда говорила, что если ее нет, то на мне все заботы по дому. И в первую очередь отцовские заботы. Я подошла к нему, и услышала противный смех и хриплый голос произнес « а ты сказал, что больше никого нет». Я помчалась, смогла увернуться от двоих, я же маленькая, но меня схватил третий, приподнял над головой, вероятно не зная о своих дальнейших действиях. Я вцепилась ему в руку, он стал крутить и сбросил меня. Я упала на пол. Мне было больно, по лицу что-то струилось, но я не обращала внимания. Просто неслась куда подальше, размахивая руками и совершая большие шаги. Когда до двери оставалось всего два коротких шага, из кухни  выскочил тот самый юморист и схватил меня за волосы. Я уже стала открывать дверь, она поддалась, скрипнула и на пару сантиметров распахнулась. Но грузный мужчина всей своей тяжестью потянул меня за мои волосы, как на буксире. Я вырвалась, побежала в противоположную сторону. За моей спиной звучал зычный смех, стучал в спину, по моей голове, по каждой моей клеточке. Я не знала, куда бегу. В свою комнату, где я смогу спрятаться, залезть под кровать и ждать, когда нас спасут. Нормальный план, который могла придумать семилетняя девочка. И едва я пробежала пять ступенек, оставалось еще десять и я, перепрыгивая через одну, понеслась в мое убежище, как на самом краю появились ноги, одетые в черные бутсы с бесконечной шнуровкой. Я подняла глаза и увидела мужчину – бородатый, противный, с ухмылкой на лице. Он хотел было схватить меня, но я вновь увернулась и покатилась с лестницы, не успев правильно сгруппироваться. Мне было семь. Я еще не все умела делать. Когда я очнулась, то была в больнице и уже ничего не видела. Врачи сказали, что лопнули какие-то сосуды в глазах, в обоих сразу – из-за давления. Могло быть еще хуже. «Чудом выжила» их любимая фраза, говорящая о том, что врачи постарались и смогли сделать все возможное, чтобы обмануть смерть. Пришла мать, она принесла мне фрукты и очень долго плакала. К вечеру пришел отец. Оказалось, что он лежал в той же больнице, только в другом отделении.
Катя в очередной раз замолчала, и слушала  дыхание Аркадия, проносивший все услышанное сквозь свои мировоззрение и жизненный опыт, поэтому молчал, нанизывая все слои на острый шампур психологизма.
- Серьезно, - подумал он. – Столько лет прошло. Пройдет еще столько же, а она будет лежать в другой постели и рассказывать о том, как ее дом сгорел, забыв о том, как она ослепла, вычеркнув из головы эту информацию из списка важных для запоминания. Вероятно так.
- Когда я сидела в парке, - начала говорить Катя после небольшой паузы, - то услышала смех, который не могу забыть с того самого дня. Я не знаю, что произошло, я была в обмороке, но среди заключенных был один, который бесконечно много смеялся. Отныне я не выношу грубого гогота, злого оскала, который унижает, порабощает и делает человека посмешищем.
Катя собрала под себя одеяло, напряглась, чтобы не разрыдаться, но накатившаяся волна была настолько стремительной и тяжелой, что прорвала тонкую защиту хрупкого создания. Слезы покатились из глаз, и теперь одна неизменная маска покоилась на ее лице – холодная каменная скорбь. Ручейки влаги текли по округлым щекам, и Катерина была похожа на небольшой водопад, с которого ниспадает вода непрерывно, в замкнутой цепи.
- Я постарюсь, чтобы все это осталось ночью, - немного успокоившись, произнесла она, -   Мне нравится о плохом, что тревожит, говорить ночью. Ночь – она такая нереальная. Она похожа на смоделированный день. Хорошо проговорить в этой модели и разобравшись выбраться из нее вместе с восходом, уже совершено другим, совершено новым.
- Ты ночная? – спросил Аркадий.
-А как же? – резво ответила она. - Именно ночью, я становлюсь ближе к остальным. Они же тоже не могут видеть. Мне после того случая, лет до пятнадцати, снился один и тот же сон. Словно я иду по натянутому канату, внизу стоит огромная толпа людей и наблюдает. Я иду, не спеша, уравновешивая каждый шаг, не сотрясая воздух и веревку. Иду и думаю, пробежать разом охватить все расстояние или продолжать идти также медленно. В глаза слепит какой-то огонь. Я ничего не вижу, но в глазах свет, он залил мои глаза своей желтизной и инородным теплом. Вдруг понимаю, что все мое тело воспламенилось. Все, начиная с глаз, подпалив волосы и задымляя всю полость в теле от ротовой до брюшной. Каждый шаг мне дается с трудом, я ступаю, но мне все труднее нащупать равновесие. Вдруг внизу раздается голос «это не честно, она все видит, у нее нет повязки» и громкий смех, прямо надо мной, словно этот смеющийся человек находится в окне. Я бегу в противоположную сторону, едва не срываюсь, но у меня получается достичь противоположного конца веревки. Я наступаю на более широкое основание, и меня кто-то хватает. Этот кто-то произносит голосом моего отца «а теперь можно открыть глаза». Я говорю, что у меня ничего не получится, но он настаивает. Я открываю, и действительно вижу большую улицу, по которой идут люди. Но они идут очень странно, натыкаясь друг на друга, словно слепые. Да, точно. Я пригляделась и увидела, что все люди попросту ничего не видят. Они идут в разных направлениях и прекрасно ориентируются. Им не нужен свет, они чувствуют себя самодостаточно. Стоит регулировщик, ориентирующийся по звуку. Едут машины, но они едут очень медленно. Тоже сталкиваются, но не так чтобы очень сильно. И это все происходит днем.      
На мгновение, у Аркадия по спине пробежал холодок. Рассказывая свой сон, она повернула голову в сторону картины загадочного содержания и стала въедаться в нее глазами, ничего не видя, но чувствуя ее содержание. Ему показалось, что ее глаза бороздят его стены, на которых висят фотографии его загадочных  экспериментов, в которых был замешан его друг Nicon.         
Она же не видит, - успокоил себя Аркадий. – Но ее глаза так бегают, что мне кажется, пусть на первом круге они не разглядят мою живописную стену, но на втором то обязательно будут делать заминки, которые позволят попробовать массу запретных плодов. Да и лоб, черт возьми, так часто сокращается, словно разглядывает что-то очень пристально.
-Ты хочешь… - произнес Аркадий.
-Что у тебя, - одновременно с ним произнесла Катя.
- Ты первая скажи, - позволил он, думая о том, как бы сделать так чтобы она больше не протирала стену глазами, а смотрела на него (пусть не в самые глаза), чтобы он мог контролировать ее глаза, не способные видеть, но пока еще покрытые тайной для него.
-Нет ты, - отреагировала она, ложась на живот.
-Лучше ты, - разрешил он. – А что если выключить ночник, тогда он точно не будет создавать иллюзию того, что она может видеть. Он подошел к ночнику, нажал на кнопку, и комната погрузилась во мрак и только накалившаяся лампочка мигала своим розовым подогретым боком, постепенно остывая.
-Что у тебя висит над кроватью? - произнесла девушка, никак не среагировав на его поступок. Ну и правильно, - подумал он. – Ей все равно, а мне как-то поспокойнее будет.
- Могу поклясться, - прошептала она, что это портрет и наверное на нем изображен ты, когда тебе только пятнадцать-семнадцать. В яблочко?
Теперь Аркадий не мог видеть ее. Темнота накрыла двух неспящих людей, один из который что-то скрывал, повергая это в ночь, другой только что откровенничал.
-Черт побери, - прошипело в голове, - что за въедливые вопросики? Не очень похоже на простые незамысловатые тинейджерские вопросы? Или у нее возникло взрослое подозрение, уже более сознательное. Ей поди все интересно, она просто все про всех хочет знать. Что же. Пожалуйста. Ешь.    
На той фотке была Мила. Девушка, которая не любила холод. На три дня они выехали в горы – покататься на лыжах, попариться в горной баньке и для того, чтобы он смог сделать кадр. Кадр получился.
-Моя детская фотография, - сказал Аркадий. – В ней я сижу очень насупленный на покрышке и, подперев кулачком подбородок, думаю. Передо мной большая куча песка и тележка.
-Тебе пятнадцать? – спросила Катя, видимо представляя, каким он выглядит.
-Мне пять, - ответил он, - но я уже думаю, за сколько раз я смогу обернуться. Или мне взять большую тележку, но смогу ли?
- Что еще? - продолжала она водить глазками по поверхности своей воображаемой стены, совмещая ее с его стеной в комнате.
-Ближе к столу, - отметил Аркадий, - Это я с соседскими девчонками иду по асфальту. Босиком. Асфальт горячий и я подпрыгиваю. Они нет, так как в босоножках. Помнится, как дома холодным молоком охлаждался. 
Это была Роксана. Она не любила фильмы ужасов. Они сняли с ней домик в горах. И кадр получился что надо. Даже не один. Правда она на второй день уехала, навсегда ему  оставив свои застывшие лица на Niconе.
-У тебя только детские фотографии, - спросила Катя, - или есть что-то из сознательной жизни.
-Еще бы, - пронеслось по всей периферии мозга. – Целый арсенал. Но лучше тебе не знать об этом, иначе ничего не получится.
-Да, практически, - ответил Аркадий, - Правда, есть одна взрослая фотка. Я и горшок называется.
-Кто? – переспросил она, и даже засмеялась. 
-Я ходил на гончарные курсы и сделал горшок, - сказал он.
-А где он? – обвела она руками, словно пыталась его нащупать.
-У родителей, - ответил он. Мама в него монстеру посадила.
Возникла пауза, словно Аркадий вспоминал, как он лепил горшок, и чего ему это стоило, а Катя представляла его измазанным с ног до головы, а также монстеру, которую она никогда не видела.
-У тебя есть что-нибудь выпить? - произнесла она. 
-Вино, скотч, виски? – предложил он.
- Скотч – хорошо звучит, - продолжала она говорить неторопливым и тихим голосом, боясь вынырнуть из темной глубины своих воспоминаний, хотя Аркадий держал ее за руку и плыл к свету.
- Американ стайл или обойдемся русским? – спросил он.
-Хочется экзотики, - прошептала Катя.  Американ.
-Тогда пьем скотч, немного разбавленный, - произнес он, нащупывая в темноте шкаф, вынув бутылку початого скотча и стаканы, принюхиваясь и понимая, что они не первой свежести.
-В чем же отличие русского стайла от американа, - интересовалась Катя.
-Русский не разбавляют, - гордо сказал Аркадий, протерев стаканы, найденной на ощупь тряпкой, возможно майкой или носками.
-Грамота, - ответила она и вздохнула.
-А то, - произнес он и в темноте заструился звон наливаемой жидкости. -Ван момент. Прошу.
Аркадий протянул в темноту стакан, почувствовав, что он нашел своего обладателя, взял свой.
-Предлагаю тост, - произнес едва слышно он. – За тебя.
-Зачем? – не ожидала она. – Не слишком много чести?
- Не слишком, - строго сказал он. –Нормально. Сегодня пусть вся честь принадлежит только тебе.
-Это не потому, что у меня неприятности, крупные, да и я сама тоже одна очень серьезная неприятность - предположила Катя.
-Не потому, - сказал Аркадий. – Почему обязательно надо искать причину для того, чтобы похвалить человека, сделать комплимент. Ну, к черту, эти принципы. За тебя и за еще раз за тебя.   
Он опрокинул бокал и скотч гармонично обжог внутренние органы, не потревожив, а напротив разбудил и размягчил их. Послышался громкий кашель.
-Как вы это пьете? – произнесла Катя, не переставая кашлять.
-Просто пьем регулярно, - ответил Аркадий. – Не выбиваясь из графика. По этому случаю еще один тост.
Он протянул бутылку, раздался легкий звон соприкосновения стекла со стеклом. Он опрокинул бутылку в стакан. Ровные отмерянные порции алкогольных потоков ринулись в пустую емкость, заполнив ее без остатка.
-Хватит, - завизжала она. – Ты что? Через край переливается.
-Прости, - произнес он. – Одно но у этой бутылки – она не принимает назад взятую порцию. Или в себя или никак просто.   
- Кто это такой добрый, чтобы покупая бутылочку виски, становились порабощенными этим напитком, - недовольно произнесла Катя.
-Шотландцы, - сказал Аркадий. –Highland Park.  Двенадцать лет выдержки. Достался от моего друга.
-Гоши? – произнесла она, и это имя так странно произнесло из ее уст. Как имя человека, который тоже участвовал в этом марафоне, но давно отстал и  сейчас, наверное, дома, зализывает раны.
-Да, у него отец вице-президент дистрибьюторской компании по доставке самых лучших напитков в дома России, - достойно преподнес он своего друга.
- Значит, это он делает людей безвольными, слабохарактерными и откровенными, - предположила Катя.
-Я же говорю, шотландцы, - защищал Горкого Аркадий.
-У меня проснулся аппетит, - растеряно произнесла Катя.
-Да? – еще больше чем она растерялся Аркадий. – Это все шотландцы.  Не надо тебе было пить на пустой желудок.
– Наверное, не надо, - повторила Катя. - Я не виновата, он взял и проснулся, - аргументировала она. 
Ее голос напоминал героиню из детской радиопередачи, которая приняла Аппетит за живого героя и с ним разговаривала.
-Сказкотерапия, блин, - подумал Аркадий.
-Блин, у меня пустой холодильник, - с досадой в голосе произнес он.
-Тогда я пытаюсь мисье Аппетит уговорить, - произнесла Катя. - Мисье Аппетит, вы не сможете потерпеть до утра, сейчас ночь и не думаю, что мы сможем вам помочь. Не хочет слушать.   
-А мы закажем его из «Бациллы», - предложил Аркадий.
-Что? – спросила Катя, переворачиваясь и, кажется, стала немного ближе к нему. - Какой бациллы?
-Точно, детский голос, - вырисовывалась в мозгу. – Даже как-то не реально. Будто мы в  шоу.
-Так называется ресторан, - прошептал он, стараясь смеяться бесшумно. - В нем есть все. Жди.
Он вышел в прихожую, натыкаясь на углы, хоть и знал эту квартиру уже почти четыре года.
-Але, нам нужно два харчо, - кричал он в трубку сонному диспетчеру. – Не три, а два.  Записывайте адрес.
Вернувшись в ночные стены, которые стали уже проступать в виде отголосков подсознания, так как глаза стали привыкать к черной саже ночи и стали различать оттенки черного, он попал в беззвучие. Катя молчала. Ему показалось, что она уснула, и он осторожно сел в кресло, не беспокоя ее.
- Я завтра уйду, - услышал он.
-Да ладно, - согласился он. - Это будет завтра.
- Хорошо, - вдруг она стала безмерно веселой. Словно должна была сказать эту фразу, и заклятие с нее сойдет. И вправду, после того как Катя поделилась своей историей, ее было не узнать. Беззаботность и вялость от ночных разговоров чувствовались в тишине ночной прохлады.  Слетевший груз больше не беспокоил ее, хоть она и знала, что, уходя, заберет его с собой.
- Расскажи о себе, - начала она. – Я ведь о тебе ничего не знаю.
- Достаточно моего имени, то что я учусь на психолога и хочу превратится в бабочку.
-Мне сложно тебя представить Аркаша простым человеком, таким как все, - произнесла она, назвав его впервые так, как только делал Горкий и родители.- Ну а  бабочкой - это вообще сюрреализм какой-то.      
-Просто есть такая легенда, она отражает мое я, - сказал Аркадий. – Жила была гусеница, она никогда не видела солнца, так как родилась в метро, ну в подземке то есть. Она видела яркий свет проезжающих вагонов и думала, что это то солнце и запах промасленных шпал был для нее единственной отрадой. Как-то раз в метро залетела бабочка оттуда сверху. Они разговорились, и бабочка из реального мира поведала гусенице, что есть мир, в котором есть настоящее солнце, ароматные цветы и маленькие люди, которые любят играть с ними. С этого мгновения гусеница не могла найти покоя. Она не спала, она не ела, не могла больше наслаждаться первым утренним поездом и провожать последний. Она думала о том мире.
-Все? – спросила Катя.
-Все, - ответил Аркадий. – Я чувствую, что пока не выбрался наружу, мне нужно время все тщательно подготовить, окрепнуть, наконец.
-А может сразу, не ждать, - предложила Катя.
Раздался звонок в дверь.
-Это «Бацилла», - воскликнул Аркадий и побежал открывать дверь. Да здравствует, бацилла.   
  Через десять минут они сидели на кровати и доедали суп, который приятно щекотал ноздри. Бутылка скотча была пустой.
-Сядь рядом, - произнесла она, -пожалуйста.
Он присел рядом с ней, она взяла его за правую руку, крепко сжала и засопела, не заботясь о его удобстве. Он прилег рядом и сквозь тяжелые веки увидел на потолке китайские иероглифы, похожие на вязанку дров. Он пробурчала что-то во сне, затем ослабила хватку и повернувшись на другой бок уснула, погружая с собой Аркадия, его комнату, квартиру, дом и весь мир, который сосредоточился на этой маленькой подушке из пуха.
Он проснулся оттого, что звонил телефон. Не открывая глаз, он подошел к аппарату, взял трубку, которая ему показалась пудовой.
-Да, Гоша, - недовольно произнес он. – Не знаю, но я был дома и весь вечер никуда не выходил. Не мог. Да, она со мной. Ой, перестань. Гоша, может быть тебя харчо накормить. Не смешно? Ну и ладно. Слушай, сейчас только…сколько. Мамочка моя. Хотя что я волнуюсь. Ванна и свежесваренное кофе. Какой праздник? По случаю лета? Весь институт будет. Я думаю, что мне надо отлежаться. Без меня. Что? Остановись! Хорошо, хорошо, я подумаю.      
  - Пятьдесят девять секунд, - довольно произнес Аркадий, положив трубку, на красном экранчике мелькало время. Он прошел на кухню, поставил турку на плиту, налил воду, оставив нагреваться, и пошел в комнату, которая сняла ночную завесу и растворила все произошедшее целиком, без остатка. И правда растворила. Кати не было. Кровать была чуть примята. А на подушке лежал конверт, без адреса и марки. Но и без этих формальностей, было понятно, кому оно адресовано. 
Аркадий распечатал, резко сорвал край конверта, зацепив слегка листок сложенный вдвое. Он его развернул. Письмо было написано карандашом.
«Спасибо. Ты варишь бесподобный суп харчо. И говоришь так, словно проглотил целого омара»




***

 Павел постучал в крепкую массивную дверь, на которой висели две таблички «вход» и «выход» с одной разницей, что вторая была немногим выше. Никто не откликнулся на робкие звуки. Тогда Павел заметил, что дверь свободно ходит, да и вертикальная полоска света говорила о том, что его ждали. Он тихонечко приоткрыл дверь, сделал неторопливый шаг, другой и оказался в светлой комнате. В кресле сидел старичок, шуршащий большеформатным газетным листом, погрузившийся в информационный мир.
- Позволите, профессор, - вежливо спросил Павел человека в белом халате. Павел двигался неуклюже, стараясь не обозревать пространство. Сознание того, что и в этой  комнате может быть жертва, не покидало его.
- Да-да, - ответил тот, отрываясь от толстого вороха газет, которые лежали у него в кармане, свернутые в трубочку. Он свернул и ту, что читал в рулет и засунул ее в самый центр имеющейся стопки. – Проходите, не стесняйтесь. Чай? Зеленый, с жасмином? Каркаде?
Павел кивнул на предложение угоститься каркаде, его любимым чаем, который без труда определил профессор. Профессор в свою очередь сделал жест Павлу присесть, затем взмахнул руками и подошел к шкафу, откуда через мгновение появился чайник, заварка и аромат суданской розы ударил в нос. Человек, называющий себя профессором был похож на дирижера или волшебника – и тот и другой машут сподручной палочкой. У профессора ее не было, но эти жесты были настолько нестандартными, что тот мог сойти за мага-волшебника, музыканта, управляющий массой скрипок, виолончелей, флейт и прочими  инструментами из оркестра.   
-Да, - начал говорить профессор, - я не принимаю пациентов, Но бывают же исключения из правил. Как раз тот самый миг нас с вами настиг.
Профессор улыбнулся и возник тот момент между двумя людьми, когда маленькая пауза только может сблизить, а ничуть наоборот. Достаточно было второму собеседнику повторить действия первого.  Но Павел был слишком напряжен, поэтому сотворить такое простенькое чудо маг и волшебник в одном лице не смог.
-  Что-то мне в вас приглянулось, - продолжил он. - Наверное, себя в молодости увидел. Чем же вы похожи на меня? Чем-то точно похожи. Этот серьезный замкнутый взгляд. Ах, ну да… Это точно я. Лет тридцать назад. Да, если вспомнить, то тогда проблем у меня было предостаточно.
Профессор улыбнулся и на этот раз встретил застывшую маску на лице, не поддающейся с первого взгляда никакой обработки, будь то точильный камень или сверло.
-Доктор, - вступил Павел. – Я не знаю. Не знаю как нужно себя вести. Я ведь ни разу не ходил к врачам, таким врачам конечно,  и всегда думал, что человек может и должен помогать себе только сам. Но в последнее время со мной творится такая чертовщина, простите, что…
У Павла в руках оказалась чашка с красной жидкостью. Он посмотрел в чашку, на свое отражение и увидел вытянутое лицо с увеличенным носом и стянутым черепом.
- Так в чем дело? – спросил профессор, поставил чашку, собрав руки в замок, приготовившись слушать Павла.
-Я не знаю с чего начать, – сказал Павел, чувствуя себя незащищенным. По спине у него пробежал холодок, и он понял, что впервые за долгое время ему нужно было говорить о себе. Всю жизнь говорил о разного рода людях, в основном, с сомнительным прошлым или вышедших их жизненного круга под влиянием разного вида оружия, в том числе и телесного.
-Начните с самого начала, - попросил его профессор.
-Какого начала? – переспросил он. – Хорошо, я начну с детства. Мне кажется, у меня есть пробелы. Можно я начну оттуда? А?
-Конечно, - произнес профессор. - Начнем с самого начала, - повторил он.   
Павел не привык раскрываться незнакомому человеку. Но назвать человека, который сидел перед ним, устроившим такую пышную церемонию и решившим ему помочь, не смотря на свою занятость, незнакомцем, холодным и отталкивающим прозвищем не хотелось. Не на улице, в скверике они познакомились, а через десяток знакомых, которые тоже обращались к  нему, правда, по неизвестным причинам. Здесь Павел  как-то сразу увидел в нем товарища.
-Из него бы получился отличный напарник, - подумал он.
-Прошу, - произнес профессор, приглашая Павла сделать первый шаг на пути к выздоровлению. Павел не сопротивляясь, передвинул правую ступню, напрягая к тому времени и левую.
- У меня было обычное детство, - начал он. - Родители – мама, папа, бабушка и масса внимания ко мне. Я рос среди них, как единственная роза в пустыне. Они бегали вокруг меня, ублажая все мои прихоти. Большинство из них я, конечно, не помню, но знаю точно, что я был противным малым. Я лежал в кроватке и кричал, пока меня не успокоят игрушкой, а через год это была заводная машинка, еще через год железная дорога с паровозом. Так мне исполнилось десять. Тогда я уже учился и бегал по двору с деревянным пистолетом, распугивая всех пернатых и хвостатых в округе. Как обычно мне мило улыбалась из окна мама, а бабушка сидела невдалеке на скамейке, поглядывая за мной, как бы я не упал. Тогда я впервые понял, что не хочу…
Павел остановился, он ждал, что профессор кивнет головой – сделает знак, что дальше и говорить не стоит и так все понятно, но тот напротив ждал, увеличив зрачки, надеясь на дальнейшее повествование. 
- Вы не хотели, - напомнил профессор и протянул Павлу ту ниточку, которая висела на губах, пытаясь сорваться.
-Да, мне было десять, и я понял, - продолжил он. - Понял, что не хочу так жить. Я не чувствовал себя нормальным счастливым ребенком, я не чувствовал, что у меня нормальное счастливое детство. Этот надзор, мамины уменьшительно-ласкательные прозвища, бабушкины пироги, которые стояли на столе, как Останкинская телебашня, блины, как Эйфелева и ее ватрушки тоже башней высились на кухне. Меня пугали эти башни. Они как большие стражники смотрели на меня пирожковыми, блинными и ватрушечьими глазами. Эти ватрушки. Как она любила пичкать меня ими…вы не представляете.
Павел тяжело вздохнул, перевел дух, налил из чайничка чаю, отпил ровно половину, сделал прерывистый вздох и продолжил.
-А еще они любили просто сидеть за столом и есть, - возмущенно сказал он. - Вы понимаете, каково это видеть каждый день и не один раз. Перед тобой большая лоханка, которую надо осилить с картошкой, мясом, капустой, горохом и этими разговорами. Ни о чем. О докторах, почему они делают уколы, о дожде, косом и ровном, о преимуществах лета перед зимой и наоборот. Я не понимал, зачем они так много говорили о политических переменах – чтобы один сошел, другой пришел, вот если бы еще одна революция. Меня ужасно нервировали эти разговоры, и я изловчился к столу выходить в ушных затычках, стащив их у бабушки. Этого никто не замечал, так как каждый говорил сам, не спрашивая ничего у другого. Так мне стало легче. И я понял, что этот метод можно применять и на улице, так как люди говорят ни о чем в разных местах. В автобусах сплетничают о подругах, соседях, в магазинах о своих непомерно растущих детях, в саунах о своих мужьях, женах, разогреваясь  на тренажерах о начальниках, которые ничего так, симпатичные. Я стал ходить по улице, и ощутил такую благодать. Вы не представляете. Идешь, они о чем-то говорят, двигают губами, размахивают руками, а ты не слышишь. Работает кран, прораб кричит на рабочих нелитературным словом, а у тебя ничего, только картинка, без звукового сопровождения. Но самое большое удовольствие я получил в школе. Я не слышал одноклассников, которые ничем не отличались от взрослых на улице и в магазинах. И я не слышал учителей. Все предметы, которые тяжелым грузом входили в голову, теперь были недоступны мне. Я как ракеткой отбивал ворох ненужной информации. Удар и не нужна мне география, еще удар и прощай математика, еще и нет русского и биологии. 
-Как же вы учились? – удивленно спросил профессор.
-Ах, вы тоже думаете, что учителя дают нам массу знаний, - сказал Павел. – Так вот открою вам глаза. Они как актеры, пересказывают давно известные истины, добавляя свои ненужные взгляды. Доска – это их трибуна, где они, как актеры, играющие одну и ту же роль всю жизнь, начинают штамповать, сереть и выглядеть не достойно, а убого. Одеваются так, чтобы не испачкаться мелом. Главное, чтобы мел не был на пиджаке. Все, а остальное не важно. А это представление, которое они показывают каждый урок только для тех, кому лень читать учебник или тех, кто верит, что знания – это сила, что все предметы пригодятся по жизни и сделают человеком. Эту чушь я раскусил уже в десять. Нас не учат, из нас делают рабов. Верхи нас штампуют, как зомби для своих опытов. Я решил восстать. Не хотелось быть зомби.   
- И вас никогда не вызывали? – спросил профессор. – Не пытались заговорить? В разных ситуациях. Мало ли по какому поводу.
- Интересный факт, но нет чаще всего, - произнес Павел. - Моя фамилия по списку в середине, поэтому даже если начинали спрашивать с конца алфавита, то не доходили, либо пропускали, так как я сидел так тихо, что несколько раз думали, что меня просто нет. Если и вызывали, то я бросал взгляд на раскрытый учебник у соседа или тему урока, которая, как правило, была написана на доске, и что-то говорил, бубнил, по теме так гнусаво, что тут же спрашивали другого, лишь бы не слышать меня.         
-Каково быть человеком-невидимкой? – спросил старик, отметив перед этим что-то в свой блокнот.
- Приятно, - довольно ответил Павел. – Меня стали меньше донимать родители. Я стал больше времени гулять. Было одно место, где я мог снять беруши. Это парк, недалеко от моего дома, его самая глубина около озера, которое загрязнилось и стало болотом. Там я слышал практически то же самое, что и когда не слышал ничего постороннего. Поэтому я приходил туда, слушал тишину, редких птиц и лай, ветер, записывал эту звуковую информацию и когда одевал беруши, прогонял ее снова и снова.
-Но долго это продолжаться не могло, - сказал профессор утвердительно, продолжая мысль Павла.
-Да, - ответил Скрябин, - вы совершенно правы. Школа закончилась, настал момент выбирать направление дальнейшего пути. Почему в органы. Даже и не знаю. Во мне развилось какое-то чувство. Я не слышал, но я стал больше видеть. Я стал обращать внимание на людей, о чем они думают, что делали до и что собираются делать после. Нет ли в них дерзких желаний, опасных, противоречивых, грубых, противозаконных. Восемь из десяти взглядов приводили к такому выводу. Из десяти человек восемь потенциальных убийц, воров и насильников. Да, я понимаю, что семь из них никогда не решатся, но мысль – это неокрепшее действие, но все же действие, которое может и измениться. Да даже и не станет другим, один из десяти вовсе не нуждается в этом. Он уже готов, просто сидит в кафе пьет кофе, утоляет жажду и через минуту пойдет и сделает хладнокровно, без сожалений. Вот почему…
-А как же беруши? - спросил старик.
-Да нет, - засмеялся Павел. – Их я уже больше не использовал. Школа нам даю комплекс знаний, а в школе милиции, где я учился, нам не давали ненужных предметов. Все по существу.  Да и потом мне бы это мешало. Понимаете, я научился не слышать того, что мне неинтересно, научился блокировать нужные каналы. Говорит, например человек, понимаешь, что его слова ересь, выкл и все тишина – ветер, редкий лай и птицы, вкл – он еще говорит, снова выкл – тишина с шелестом листьев, вкл – человек говорит то, что нужно, послушаем.
-А ваша жена, дети, - сказал профессор. – У вас же есть и жена и сын, если не ошибаюсь?
-Да, есть, - нехотя произнес Павел. – Жена реставрирует мебель, а сын учится в школе.
-Как вы познакомились? – спросил профессор. – Расскажите о том, как вы ухаживали за ней, ваше настроение в тот момент.
Павел замолчал. Но он не говорил об этом не потому, что ему было это так неприятно, просто он так давно не возвращался к этому, что стал забывать некоторые факты. Но здесь, под влиянием чая, атмосферы, человека, понимающего толк в людях, он стал вспоминать.
- Она была странной девушкой, - произнес Павел. – Как и я впрочем. Но об этом не сразу. Позже немного. Сперва, о том, как мыс ней…ну, познакомились. В парке. Я как-то очень полюбил гулять в парках. Тишина, редкий лай, птицы, вы помните. Я говорил. Она сидел на берегу и кормила уток. В руке у нее был батон, наполовину отщипанный, то ли она сама это сделала, то ли наглая утка. Подле нее лежал полиэтиленовый мешок с двумя батонами. Я подошел к ней, присел, сказал, что эти утки не едят так много и что воды в этой заводи не хватит, чтобы запить эту сухомятку. Она улыбнулась и сказала, что другие батоны она понесет в другой парк, и будет кормить других уток, а потом еще в один и так пока они не кончатся. Оказалось, что она училась на искусствоведческом, и один день в неделю была свободной, так называемый библиотечный самообразовательный день, она и посвящала его паркам, уткам, кормежке.
-Все было хорошо? – спросил профессор.
-Да, - сказал Павел. Были определенные нюансы, но я бы не хотел сейчас об этом вспоминать.
-Понимаете, Павел, - произнес профессор. – Здесь очень важно ваше откровение. Лишь оно способно подтолкнуть к той пусть неожиданной, но, главное, правде, которая вам и нужна. Вы согласны?
-Да, - твердо ответил Павел. – Она была у меня первой и я у нее. Но когда настал момент самого первого раза, я испугался. И исчез.
-Как долго вас не было? - спросил спокойно старик
-Долго, очень долго, - сказал Павел.
-Так сколько? – не уставал профессор.
-Пять месяцев, - сказал Павел. – Она меня простила. Потом это произошло, и я снова испугался. И снова исчез.
-Сколько времени на этот раз вас не было? - спросил профессор.
-Немногим меньше, - сказал Павел. - Три месяца. Но когда я пришел к ней, и она плакала у меня на плече весь вечер, то к двенадцати ночи я узнал, что она ждала ребенка. Помнится, я застыл и не знал, что делать дальше.
-Вы больше не исчезали? – спросил старик.
-Нет, - сказал Павел. -  Я больше не исчезал. Потом была свадьба, рождение сына, хлопоты, ночное недосыпание. Да, был один момент, когда я чуть не сорвался.
-Расскажите, - подтолкнул его профессор.
-Да, - согласился Павел. - Конечно. Эти хлопоты из-за маленького вполне нормальны, и я достойно все выдерживал. Каши, пеленки, колыбельные. Но однажды ночью меня кольнуло. Во мне поселилась мысль «зачем мне все это надо». Хотелось потихоньку собрать вещи, сложить все самое необходимое, и, не оглядываясь, куда-нибудь на Камчатку. В тот момент мне казалось, что там будет лучше. Я ведь уже достал чемодан, открыл шифоньер, вытащил свой свадебный костюм прямо с вешалкой и застыл, не зная как уместить содержимое  в чемодан, в который все, что у меня было в руках, явно бы не уместилось. Неожиданно заплакал Дени, я его стал успокаивать и как назло он не успокаивался. Вышла Мария и увидела меня, держащего в одной руке костюм, в другой ребенка.
-Все обошлось? – спросил профессор.
-Да, - ответил Павел. – Я ей сказал, что хотел почистить костюм, она кинула, но кажется, все поняла, просто не хотела выдавать себя. Так мы в этой фальши и остались. Это нас устроило.   
             Павел замолчал. Он посмотрел на профессора, словно записывающее устройство, проверяя, как идет запись. 
-У вас с сыном хорошие отношения? – спросил профессор
-Да так, - сказал Павел, одновременно пожимая плечи. Он не хотел говорить об этом.
-Искренность, - сказал твердо профессор. - Полнейшая искренность с вашей стороны и конфиденциальность с моей.
-Да, что говорить переходный возраст, - сказал Павел. – Парень растет, самовыражается. Красит лицо и голову, слушает музыку, не то, что мы когда-то. Ведет себя так, как и все подростки.
- Вы с ним разговариваете? – произнес профессор.
-Да, - растерянно произнес Павел. – Иногда. 
-Вы знаете, где он сидит в школе, - стал перечислять старик, - его друзей, девушку, которая ему нравится?
-Девушка? – ухмыльнулся Павел. – Что у моего сына есть девушка?
-Вероятно, - сказал профессор. - Его увлечения, книги, любимые темы, способ повлиять на него. Наконец то, за что он вас уважает.
Павел замолчал. Ему было неприятно это слышать. Из всего того, что перечислил профессор, он знал, что тот любит выходить на полицейскую волну и разговаривать с ним. Он скривил лицо, как будто только что с трудом проглотил лекарство.
- Профессор, именно поэтому я и здесь, - вымолвил он. – Я не могу разговаривать со своей женой, сыном, меня мучают галлюцинации и у меня…
-Продолжайте, Павел, - деликатно сказал профессор. 
-Еще я рос…- начал Павел и запнулся на половине слова. – Нет, ничего. 
Профессор до этого находящийся в статичном состоянии, ожил и наклонился немного вперед.
-Ну, продолжайте, - мягко сказал профессор.
-Не стоит, - нервно среагировал Павел.
-А я буду настаивать, - более громко сказал старик.
- Я не должен, - испугано повторил Скрябин. – Я не должен.
-У вас есть еще один образ, - резко спросил профессор, - о котором вы бы хотели рассказать?
-Да, - ответил Павел, понимая, что это граничит с помутнением рассудка и что тут помощь профессора ограничится советом опытного квалифицированного врача.
-Хорошо, - согласился профессор. - Расскажите.
- Меня зовут…не важно…там у меня нет имени…имя там не имеет смысла, - тихо сказал Павел. - Живу я во Франции или нет… На берегу моря. Там волны набегают на берег и мне там хорошо.
Павел закончил говорить. На столе покоился остаток каркаде. В тот момент, когда Павел устремил свой взгляд в сторону слушателя, пикнули часы где-то стеной. Профессор жевал ус и уставился на пейзаж с двумя совершенно белыми и идентичными лошадками, бегущих к водопою. 
-В вас живет еще один человек, -  произнес профессор. – Тот, который хочет занять ваше место. Но для того, чтобы найти его, нужно найти подход к нему, а чтобы узнать это, нужно понять себя. Все просто.
-Я не совеем понимаю, - произнес Павел. –Как живет? Мое место? Разве это возможно?
- Представьте, что наша жизнь, - причмокнул профессор, - когда она только начинается, предоставила два пути и срок на обдумывание, допустим лет до двадцати. Кому-то этого срока вполне хватило и он, выбрав свой терновый путь, пошел по нему, охая и подпрыгивая. Кто-то, завертевшись в суматохе жизни, вспомнил об этом, когда нужно делать выбор. И он его делает. Но так необдуманно, что кажется для того момента удобным. А потом сожалеет. А та реальная дорога, которая должна была быть и тот человек, который должен был пойти по ней, стучится, не дает покоя, напоминает о себе.
Пикнули часы в виде лошадиной рожицы, напоминая о чем-то.
-Мне пора, - сказал профессор, поднялся, приглашая Павла к выходу. Тот не сразу проделал эту цепочку действий – долго приподнимался, оглядывался, словно выходил из гипноза. -  Жду вас через неделю. Если конечно, я вам понадоблюсь.
-Да, - сказал Павел, отступая к выходу. – Спасибо.
-Пока не за что, - нежно сказал профессор.   
Эта ночь проходила в красках. Пятно игриво располагалось в том же месте, где обычно. Оно лениво перемещалось, как в рапиде, преодолевая время с застывшими стрелками и ночной размеренностью. Павел поднял руку, чтобы поймать его, но пятно сдвинулось в сторону, скрывшись в более крупном блике, затерявшись в нем целостно. Тогда он отвернулся, уткнулся головой в подушку так, что было невозможно дышать и замер. В голове пробежали волны, вся рыба в воде унеслась куда-то в сторону и осталась только пена, которая шипела и дразнила, словно шампанское.
-Здравствуй, - услышал он.
-А, - повернулся он, и  приблизился к жене. – Что ты сказала?
Жена тяжело засопела, медленно оторвала голову от подушки и резко опустила ее.
-Так это ты, - произнес Павел.
-Ну, зачем ты меня разбудил, - проворчала жена, повернувшись, но не открывая глаза, – Только уснула, а ты.
-Ты что-то сказала? - сказал Павел с вниманием наблюдая как Мария открывает глаза и жмурится от ночника с рыбками.
-Ой, Павел, Павел, - с досадой в голосе сказала жена. – Ты у доктора был?
-Да, - ответил Павел.
-Ничего, главное терпение, - произнесла она и накрылась с головой одеялом. – Терпеть было сказано жене, а жена тоже….- замолчала она
-Что? – спросил Павел.
Мария засопела, и Павел понял, что ее повторное пробуждение будет нести более жесткий характер. 
-Черт знает что, - пробурчал Павел, встал с кровати, прошел на кухню, сделал себе горячее молоко, смешал его с медом. Он сел на стул, взял в руки чашку и стал пить,   наблюдая, как ветки яблонь стучат своими незрелыми размером с вишню плодами, в окно, словно хотели поговорить с появившимся человеком на кухне 
- Здравствуйте, - вновь услышал он.
Павел дернулся, неловко пролил на себя горячее молоко, вскрикнул, схватил пульт от телевизора, затем большой тесак.
-К-к-то, - заикаясь произнес он.
-Э-э-то я, - бодро сказал голос. Павел начал оглядываться. Он не понимал, откуда он  звучит. Он заглянул под стол, стал резко поворачиваться вокруг себя, думая, что объект может стоять за спиной. У него немного закружилась голова.
-Ты кто? – спросил он. – И где ты?
Он посмотрел в окно, открыл его и пьянящий аромат ночной влаги в сочетании  ирисов, бегоний, аквилегий и пионов ударил в нос. Вдалеке лаял неустанно пес, пытаясь рассказать всему спящему люду, что ему снится. Павел захлопнул окно, окинул взором кухню и повторил более громко, едва не срываясь на крик:
- Будь ты сам черт, только не молчи!
-Тихо, тихо, тихо, - услужливо произнес голос. – Ну, как это кто? Точно не черт, но тот, которого ты больше любишь, чем себя самого. А где я, как не в тебе.
Голос, который он слышал, напоминал ему один голос, который он слышал, когда смотрел запись со свадьбы, слушал в новостных лентах, где-то еще…
-Это же мой голос, - подумал он. – Только этот немного решительнее, более задорнее. -Это что шутка?
-Ага, - прозвучал голос. – Я бы тебя хотел спросить об этом. Я это ты, поэтому не надо проливать на кожу горячее молоко, больно же. 
-Но зачем ты появился? – спросил Павел.
-Вот невежа, - пробурчал голос. - Сам меня вызвал.
-И зачем  ты здесь? – спросил Павел. - Что ты собираешься делать.
-Не знаю, - сказал голос. - Все зависит от тебя. Например, я могу поговорить с твоим сыном. Я знаю, у тебя с ним проблемы.
-Да не нужно, - резко сказал Павел. – Я и сам смогу разобраться. Вот если бы сны подкорректировать, тогда другое дело. Это не ты случаем…
-Сны? – усмехалось в груди. - Да, это я постарался. Построил небольшую схемку. Все просчитал, прострочил. Неправда ли, мило получилось? Согласись, хороший из меня архитектор.
-Ага, - сказал Павел, и ему хотелось придушить этого строителя, только не знал, как это сделать. Он сидел где-то внутри, и казалось, бегает по его внутреннему пространству, щекотя все возможные выступы.
-С женой у вас тоже бардак, - продолжал голос. – Я же все это вижу. Наблюдаю, очень внимательно.
-Не надо ничего делать, - крикнул Павел. – Я и сам в состоянии. Я повторяю, что мне не нужна помощь.
-Не надо – шептал он. – Не напрягайся. Мы все равно постараемся.
-Правда? – спросил Павел, скорее издеваясь и пытаясь найти опровержение услышанным словам.
-А то, - прозвенел в ушах голос.
Павел отпил молоко.
-Вкусно, - произнес голос.
Павел хитро улыбнулся и пролил на себя небольшую порцию.
-А, больно, - позвучал голос.
-Ага, - радостно сказал Павел. – Теперь будем напару болеть. Напару радоваться, но главное терпеть.
Вышла жена. Она механически подошла к холодильнику, взяла бутылку воды, отпила, посмотрела на мужа. Ее муж сидел в семейках на стуле и пил молоко из большой чашки. Его волосы были взлохмачены, как будто он только что продела опыт, связанный с электричеством .
-С кем ты разговариваешь?- спросила она.
-Да так, - ответил Павел. – Вспомнил один стишок. Ты не волнуйся, дорогая. Вечер или ночь, хорошо на кухне, что-то там еще и голова не пухнет
-Дорогая? – удивилась жена. – Стишок?  Ты не болен.
- Все хорошо, - сказал Павел. – Я просто не могу заснуть. Дай мне десять минут.
Мария взглянула на Павла как на тяжелобольного – с сочувствием, безысходностью и хотела что-то сказать, вместо этого сделала несколько глотков воды и поспешила в спальню. Она скрылась во мраке лестничных пролетов, и Павел тут же  вскочил, как полоумный, стал беспокойно ходить и греметь посудой, стоявшей в шкафу. 
 -Я сроду не называл ее дорогой, - прояснил ситуацию Павел, присев на стол. - В редких случаях.
-Это моя заслуга, - скромно сказал голос. - Ты пойми, если я вижу, что ты сомневаешься, то я отправляю тебя на скамейку запасных, а сам выхожу вместо тебя. И никто не замечает, так внешне эти двое одно лицо, а внутри большая разница.
-Да, но когда? – спросил Павел. – Когда ты появился?
-Да буквально сегодня, - хихикнул голос.
- Почему раньше не показывался? – спросил Павел.
 -Я долго отсиживался в тихом подсобном помещении, - звучало внутри, - пока ты не сделал того, чего никогда не делал. Свернул. Ушел с работы раньше срока, вместо дома отправился в кафе, нагрубил незнакомой девушке, пришел к сыну на футбол и как эгоистичный ребенок, повел себя. И вот ты пошел к доктору.
-Ага, - догадался Павел. – Значит, профессор сумел надавить на те самые точки. Каков  сукин сын.
-Да, и профессор тоже, - согласился голос. – И ты сам.
-А ты мог бы показаться, - сказал Павел.
-Ну, если ты хочешь, - ответил голос. – Только закрой глаза на секунд пять. Мне надо настроиться. Я же твое подсознание и мне нужн дернуть тебя за одни ниточки, не повредив другие.
-Да уж, пожалуйста, - ответил Павел и зажмурил глаза.
-Пожалуйста, - произнес голос через некоторое время и Павел открыл глаза.
Перед ним стоял мужчина, зеркальное отображение Павла. Если Скрябин сгорбившись сидел на столе в семейках, то его внутренний образ отображал то обратное, что могло быть и с ним – пряма спина, уверенный взгляд. Он был в спортивных красных боксерках, и мышцы непрерывно показывали свои возможности, напрягаясь и расслабляясь. У него было подкаченное тело, ни капли лишнего жира, кубики на животе, пышная шевелюра и улыбка в тридцать два зуба. Казалось, он был моложе его лет на десять. Хотя нет, таким Павел никогда не был.
-Черт возьми, - не выдержал Павел. – Ты такой, ты такой.
-Да, - согласился новоявленный образ Павла. – Я красивый, накачанный мужчина. У меня здоровые зубы, кожа и волосы. Я весел, остроумен и меня любят женщины. У меня хороший сын, который очень походит на меня. Мы с ним разговариваем о его девушках, футболе и конечно о том, как это бывает в первый раз.
-Хватит, - резко сказал Павел.
-Почему? - ухмыльнулся его двойник. Он сделал шаг в сторону и стал выглядеть несколько блекло. – Это же правда. Да, еще Мария, которая жаждет меня еженощно, а я бываю таким изощренным, что она кусает меня и царапает, оставляя на мне красные зазубренные полосы. 
-Продолжим, - прервал Павел заносчивую голограмму в своей голове. - А эти пятна? Сны о…
-В замке, - напомнил он. – Камин и фоторобот убитого парня.  Не правда ли отличный сценарий?
-Откуда ты все это? – спросил Павел.
-Как откуда? - произнес образ. – Все отсюда выходит. Из головы. Ради смеха заглянул бы. Такую бы картинку увидел. Райскую.
-Что будем делать? - резко спросил он, как будто закругляясь и позволяя оппоненту ответить еще на один вопрос.
-Как что? – воскликнул образ. - Ты не волнуйся. Живи обычной жизнью. Делай свои дела, а я сам появлюсь в нужный момент. А теперь зажмурь глаза, мне нужно дернуть тебя за ниточки.
Этой ночью он спал крепко. Не было снов, видений и голос молчал, не пытаясь мешать, живя своею прежней жизнью затворника. Пятно тоже вело себя отстраненно, не беспокоя и не вмешиваясь в его равновесие.
Он вышел на кухню, когда Мария обволакивала котлеты в муке. На сковороде уже подпрыгивала первая партия, а Мария искоса поглядывала на шницели на раскаленной сковородке. Все выглядело настолько домашним и ласкающим душу, что он встал в проеме и стал наблюдать за своей женой, которая с ловкостью фокусника бросала в шипящее масло белесый фарш, переворачивая, и через минуту снимала их видоизменившимися, с поджаристой корочкой.
-Обними ее, - внезапно произнес голос.
-А, - произнес Павел и от неожиданности сел за стол, взял в руки нож и направил его на себя.
-Что, - спросила Мария и повернулась к Павлу. – Что ты делаешь?! – крикнула она, тут же выхватила у него нож, положила поближе к себе, посмотрела на него и вздохнула. 
 – Лучше бы пил. А.. Что пришел?
-Так ничего, - произнес он. – Аромат такой пьянящий. Вот и привели ноги.
-А то бы не пришел, понятно, - сказала Мария и повернулась к своим полуфабрикатам.
-Давай, подойди и приблизь ее к себе, - настаивал голос.
-Как вы меня все… - произнес Павел и Мария вновь отмерила его небрежным взглядом с объемным вздохом.
-А ну вперед! – подначил голос, и тут Павел увидел, как какой-то мужик обнимает его жену, лапает ее, обхватывает в разных местах, мнет ее тело, а она стоит, как ни в чем не бывало, только напевает что-то себе под нос.
-Какого дьявола? - произнес  Павел и сделал шаг. Он обхватил свою жену, слившись со стоявшим образом, который начал голосить в пространстве черепной коробки.
-Больно, - прозвучал он.
Павел прошелся ладонями по поясу, нежно погладил ее бедра и поднимаясь прикоснулся к рукам.
-Осторожно, - произнесла жена. – У меня сковорода. Не обожгись.
-Не обожгусь, - неестественно произнес он.
-Крепче, - произнес голос и только было Павел хотел ругнуться, как понял, что это голос его жены.
-Я итак крепко, - произнес он.
- Ты крепкий, - прошептала Мария и повернулась к нему.
-Стисни ее, чтобы кровь заиграла, - кричало в голове.
Павел еще крепче обнял ее, и она прикоснулась к нему и вжалась в него с такой силой, таким желанием, что кровь стала пульсировать по всем сосудам, перекачивая в сердечные мышцы и мышцы ног, в особенности луковично-губчатую и седально-пещеристую мышцы, приток артериальной крови и уменьшения венозной. 
-Павел, - томным голосом произнесла Мария, и потянула его на пол. Павел сделал странное лицо и увидел, как его бравый образ сидит на подоконнике и смеется, хватаясь за живот, качая головой как маятник. 
-У вас что-то горит, - кричал Дени из своей комнаты.
Через некоторое время Павел стоял на веранде и думал:
-Блин, действует. У кого-то собака на поводке, у меня внутренний голос на привязи. Захотел, выпустил, захотел, нет. Только не надо об этом. А то еще подумают и скрутят в белые одежды. Не объяснишь, что просто со своим вторым я общался. Совета спрашивал. Обязательно припишут манию или горячку, либо расстройство, в общем, ни слова ни дома, ни на работе.
У него в голове возникла мысль. Мысль, которая в корне должна была изменить его жизнь. Нужно начать с себя, потом семья, работа естественно и мир, которому тоже нужно помочь. Если я хотел жить во Франции, около моря, то я должен ехать к этому самому морю…
-А эта чья мысль? – мелькнуло у  Павла. - Вроде моя. Но кто их разберет. Да какая разница.
В голове зашуршала зажеванная магнитофонная лента. Среди писклявого голоса, ставшего басовитым, и баса, превратившегося в фальцет, прозвучал отрывистое:
-Эге-гей! – прозвучало у него в груди и пронеслось по всем каналам как электронный импульс.
-Что ты там делаешь? – недовольно произнес Павел, чувствуя, как его органы потревожились и что вдвойне неприятно, все разом.
-Я ненадолго выходил, но это неспроста, - произнес голос.
-Куда? – возмутился Павел. – Ты способен выйти из меня. Но как?
-Очень просто, - произнес образ. – Через ухо, нос – два замечательных выхода, в редких случаях рот,  но чаще глаза, реже – зад. Но я больше предпочитаю через поры. Так сложнее, всего-то нужно расплыться по всей поверхности, стать тончайшим и тогда легко пройдешь. Без проблем.
-Так куда ты просачивался? - повторил Павел.   
-А это? – сказал спокойно голос. – Был у твоего сына, он сейчас пишет письмо в форуме о том, что его не понимает отец. И знаешь, что ему насоветовали.
-Что? – заинтересовано спросил Павел.
-Мы пропускаем «уйти из дома», «наказать, проучить», вот то самое, - пронеслось в голове, как приговор. - Не говорить с ним до конца жизни. Раз гильотина. Никогда не называть его отцом, а обращаться как к прохожему. Гильотина номер два. - Надо идти к нему.
-Правильно, -  решительно сказал Павел. Что я ему скажу? Я ему так много сказал, что кажется, что он не будет меня воспринимать. Я же с ним не разговаривал по-настоящему очень давно. Сколько лет прошло, когда он меня о чем-то спрашивал. А я ему отвечал. Он меня спрашивал, а я…   
-Тринадцать лет, - подсказал голос.
- Я сорвался, - сказал Павел. – А он на меня. Я же отец, он должен меня слушать. А он сын. Какая разница сколько я молчал. Я же был рядом. Да, я работал, не жил его жизнью, но я же был занят. Он знает о моей работе, хоть что-нибудь. Он понимает, с каким ужасом мне приходится сталкиваться.
-Своди его на хоккей, - прервал его голос, который, казалось, расслабился и где-нибудь  в районе правого бока сидит и пьет кофе из маленькой кофейной чашки, причмокивая от удовольствия. 
-Да ладно, - махнул рукой Павел и только тогда заметил, как через стекло на него смотрит жена, страстным и сочащим взглядом.
-Вот, ты не знаешь, - продолжал звучать внутренний динамик, - а он наслушавшись в классе о сегодняшней игре за драфт юниоров, пускает слюнки, кляня жизнь, «почему ему так повезло с отцом».
- И откуда ты только, - удивленно спросил Павел. Мария к тому времени сменила местоположение и теперь стояла рядом с ним буквально в двух шагах, прикасаясь к нему ноготками, проводя их по открытому пространству тела.
-Мы уже это обсудили, - прозвучал голос и тут же другой зашептал, затеребил его ухо, кожу лица, губы, стягивая с него одежды и толкая на прилюдное помешательство, в котором он поклялся участвовать до конца жизни.
Павел поднялся по лестнице. Он встал около двери и прислушался. За дверью звучал Боб Дилан, и его приятно парализующие нотки проникали свозь щели, помогая настроиться на нужную волну.
-Можно? - сказал он, едва слышно и постучал.
-Нет, - грубо раздалось в пространстве комнаты, и в дверь ударился тупой глухой  предмет, напоминающий книгу
Павел дернул дверь. Она была закрыта.
-Дени,  пойми я…- начал Павел.
-Все не то, - кричал голос. – Хватит якать, сейчас его мало интересует, что ты там чувствовал и чувствуешь. Его заботит другое, как он будет существовать, а также  сосуществовать с другими завтра.
-И тогда что? – сквозь зубы процедил Павел. -  Что я могу сделать?
Дени молчал. Немного не понимал за болтовню около его двери. У него уже зрел план – отдельный, от других.
- Ты должен выслушать, - повторил попытку отец.
-Не хочу я тебя слушать, - воскликнул Дени. - У тебя на все один ответ. Зачем  ты нужен. Чтобы ходить и мешать другим? Да, я понимаю, что не по твоей вине происходят убийства, но получается по твоей вине, погибаем мы с мамой, твои родители, окружение.
-Зачем ты так? – виновато сказал Павел.
-Ну что ты мусолишь, - кричал на него мужчина за правым ухом. –Ты можешь просто сказать. Дени, а что если нам махнуть на хоккей. Есть два билета.
-Да? – спросил он.
-Да,  - ответил Дени. – Ты правильно меня понял.
И стало тихо. Со стороны паренька шестнадцати лет, который, сказав это, решил для себя все и другой пытающейся прорваться на другую сторону, но мешала одна дверь. Он молчал, сидя на кровати, а отец сполз на пол и сжимая свой указательный палец, словно в нем затерялась та маленькая кнопка, приводящая в действие весь механизм.
-А что если нам махнуть на хоккей, - прошептал Павел.
Ответа не последовало, точнее не последовало сразу. Пять раз успело сердце всколыхнуться в груди, пять раз замирало сердце и ни одного раза он не моргнул – взгляд его застыл на причудливом узоре на стене, по которому он ходил глазами, словно пытаясь  найти выход из лабиринта.
-Что? – последовал вопрос.
-На хоккей, - моментально ответил Павел, радуясь, что ответил на череду простых вопросов, зная, что последуют и более сложные.
-На какой к дьяволу хоккей, - сердито спросил Дени.
-На драфт, - произнес Павел.
  Возникла пауза. Через мгновение открылась дверь и показалась хитрая мордочка сына. Он подозрительно осмотрелся, потом повторил:
-Ты не шутил? Потому что если это шутка, тогда это будет перебор. А в моем понимании перебор – это когда человек дошел до крайности. Я еще понимаю недобрать, тут другое дело, он пытался, он хотел как лучше, он думал добрать.
-Нет, - оборвал его Павел. - Я не шутил.
-Тогда я буду готов через пять минут, - произнес Дени.
-Да, но матч только через три часа, - крикнул Павел, хотя радовался, что у него появится возможность больше побыть с сыном, который об этом наверняка тоже мечтал.

***

Аркадий стоял на балконе, перечитывая в очередной раз адресованное ему послание, отрывая голову от двух, набегающих друг на друга строчек, фокусируя свой взгляд на прищепках, чтобы самому стать похожим на них – цепкими, удерживающими большие форматы одежды и простыми до чертиков.
-Неужто, я говорю так неразборчиво, - произнес он вслух. – Проглотить омара – это не из приятных. Он попробовал представить, как заглатывает этого морского гада, но его едва не вывернуло. 
За окном накрапывал теплый дождь, лениво оседавший на сочно-зеленого цвета листьях, заставляя природу вздрагивать от легкого озноба. Оживал этот провал между рядами домов в виде выходивших из подъездов людей, пестрящей детской площадкой и выезжающими автомобилями с включенными на всю громкость радиостанциями, чтобы не спать за рулем.
- А что может значить «ты варишь бесподобный суп»? – переключился он на клочок бумаги, который как выяснилось, может стать причиной бессонницы, нервного напряжения и даже  серьезного диагноза. 
Он натянул на себя мокрую водолазку, которая висела на натянутой, как струна, веревке, и чувствуя небольшой мандраж, вышел на улицу. Он шел по протоптанной асфальтовой дороге, на которой застыли вечные следы ботинок и туфелек, прошедшие по свежему горячему асфальту, охая и чертыхаясь.
-Если бы она ушла по дороге из горячего асфальта, - размышлял Аркадий, - то я бы наверное нашел ее. Только зачем? Задаю себя я этот вопрос в пятитысячный раз. Тропинка к ней слишком многоступенчата. Ну, разве это не понятно? Я и половину ступеней не смогу преодолеть без головокружения. У меня, блин, честно, от нее клаустрофобия развивается. Вот и диагноз.   
Прошел день, как она вырвалась из ночного диалога, оставив крошки в виде слов-насмешек-пересмешников на вырванном листке из тетради в клеточку. Эти пересмешники кружили в его несмолкаемом потоке эрудиции и интеллекта и покалывали своими острыми пиками клювов.  Они были похожими на птиц, которые внезапно ворвались в комнату, где царит спокойствие и умиротворение - там все разложено по своим местам так, что комар носа не подточит. Они стали беспокойно перелетать с одного места на другое, обязательно задевая сложенные по номерам кипы, перемешивая все в одну кучу.  У этих птиц было одного лицо, и перья у них были пепельного цвета с болотным оттенком.
Аркадий вошел в кабинет, когда профессор перебирал какие-то бумаги, выдирая из огромной пачки отдельные листы.
- Главный противник этих пересмешников, - подумал молодой человек, наблюдая, как старик с ловкостью юноши проделывал эти незамысловатые трюки. 
- Доброе утро, профессор Курцвайль, - бодро произнес Аркадий.
-А вот и мой незаменимый помощник, - обрадовался профессор и крепко пожал руку молодому человеку. - Без вашего участия вся работа стоит.
-Да? – бодро сказал Аркадий, потирая руки в предвкушении. - В чем же будет заключаться моя работа?
-Сегодня будем знакомиться с кабинетом, - начал загибать пальцы профессор. – Это первое, что нужно знать, молодой человек. Если оно пройдет удачно, то есть все части этого кабинета примут вас, как своего, то милости просим, на следующую палубу. Более интересную. Но это мы еще успеем с вами обсудить.  Завтра же я вас введу в курс дела, Это, во-вторых.
Профессор загнул палец и кажется, потерял нить этого второго пункта, вложив в него несколько микропунктов, завуалировав их значение.
- На счет денег не обольщайся, - сжал он кулак и тут же разжал, оставив сжатыми три пальца. - Будешь получать как лаборант. А у них, как ты понимаешь ставка небольшая. Но для тебя главное опыт. Не правда ли?
Последние слова он сказал бравадно, вкладывая в них чуть ли не все достоинство кафедры, института и всего студенчества, за которое он стоял горой. 
-Да, профессор, - произнес послушно молодой человек. – Не сплю и надеюсь.
-Снова не спишь? –  разочаровано спросил профессор.
-Нет, я хотел сказать, что это не совсем так, - начал парень, но, видя, что профессор смотрит на него, как гранитный памятник Ленина, осекся.
- Не надо, - пресек оправдание профессор. – Вижу, я все прекрасно вижу по твоим мешочкам занятным, - он показал на свои глаза. - Думаешь о девушке, той самой и мусолишь ее скучную жизнь, не понимая, что транжиришь себя по пустякам.
-Но профессор, - возразил Аркадий, удивляясь тому, что пожилой человек, к тому же преподаватель, его преподаватель, что еще больше выражало недоумение, может так легко рассуждать о том, чего не знал.  – У нее не скучная жизнь. Я бы даже сказал очень занятная.
-Занятные мешочки появляются благодаря занятным девушкам, - произнес профессор не во всеуслышанье.
- У нее было трудное детство, постоянные проблемы и она не видит, - рассказал Аркадий, пытаясь получить хоть малую долю соучастия со стороны Курцвайля.
-То есть ты мне хочешь сказать, что она – твой эксперимент, о котором ты так хорошо выразил в формуле? – предположил Куроцвайль.
-Я так думаю, - сказал молодой человек и задумался. – Ничего, если я не могу преодолеть все ступени, профессор поможет. Он же мне предлагал помочь. Глупо отказываться. Конечно, тяжело на первых порах, но когда я набью руку, что вообще набивают психологи – мозг, язык, тогда будет проще. А то, если верить только Гоше, то руки в ноги и прощай этот сложный мир человеков и здравствуй, грудь размер четыре, пять, шесть, семь.
- Ты присядь, - предложил профессор. - Что будешь пить?
Аркадий вздрогнул. Два дня назад он произносил то же самое в своей комнате, когда Катя лежала на его кровати.
-Чай, какой марки предпочитаешь? – спокойно сказал Куроцвайль. - Китайский, индийский, цейлонский.
- Неужели у вас такая большая коллекция, - успокоился молодой человек и присел в одно из  уютных кресел.
-Держу на всякий случай, - усмехнулся старик. - Клиенты бывают разные. Они могут и грог и пунш попросить, а отказывать им нельзя.
- А я вроде ей ни в чем не отказывал, - подумал Аркадий. – Сперва чай, потом скотч и суп  харчо. Хотя скотч – это, конечно, моя личная инициатива. Может, не надо было? После него ей как-то не очень стало.
- А бывает, что захотят чай с каким-нибудь придурковатым названием, - продолжал Курцвайль. - «Цветочный апельсин» и не поймешь, то ли цитрусовый человек предпочитает, то ли цветочный.
-Клиенты? – переспросил Аркадий, до конца не понимая ход его мыслей. 
-Да, клиенты, - произнес профессор, тут же переводя Аркадия на другой объект внимания. - Чай?
-Нет, спасибо, - вежливо произнес молодой человек, соблюдая этичность в первом диалоге рабочего дня. Не хочет старик говорить о загадочных клиентах, не надо. Значит, еще не пришло время.
-А я выпью, - сказал профессор, наливая себе чай в кофейную чашку.
Аркадий сидел напротив своего профессора, который преподавал специальность его курсу уже на протяжении года, и думал:
- Интересно, как он будет смотреть на меня в начале сентября, когда все вернутся отдохнувшие, но слегка опустошенные от летнего ничегонеделания. Только я буду здорово подкован, и мой мозг будет вырабатывать мысли как ксерокс скопированные листы.   
Курцвайль пил чай и был таким же человеком, как впрочем, и все остальные. Он также любил причмокивать, когда делал первый глоток и вообще чем-то походил на его отца, когда они встречались. Его отец обязательно приглашал сына в хорошее кафе, чтобы территория была выгодна для обоих. Отец всегда говорил то, что должен был сказать, а Аркадий с ним больше отмалчивался и бросал короткие фразы – «хорошо», «мама все знает», «хватает», чувствуя не достаточно комфортно с ним. Здесь он не чувствовал скованности, а скорее видел в этом седом человеке опыт и широкое плечо помощи.
-  Твой кумир? – спросил Куроцвайль.
-Вольтер, - ответил Аркадий, предвидя это. Он знал, что обязательно будет блиц-опрос, но совершенно не готовился, так как понимал, что вся суть этих опросов заключается в том, чтобы человек быстро, не задумываясь, отвечает, попадая в такие ситуации, в которой и проявляется его характер.
- Не читай его больше, - громко сказал профессор, допивая первую чашку, и звучно поставил ее на блюдечко.
-Но почему? – не понимал парень. – Ведь у него такие мысли, такие труды. Они мне в чем- то даже помогают. Читаешь его сочинения и хорошо так. Например, он сказал, что для великих дел нужно… 
-Он вольнодумец, - перебил его Курцвайль. – Он за демократию. А я считаю, что человек должен быть всегда порабащен. Своими мыслями, идеями, работой, наконец.
-Ничего себе - вспыхнуло у Аркадия, - вот те бабушка и Юрьев день. Целый год слушал человека, который хотел нас поработить. Блин, ну здорово. Только это было массовое порабощение, а сейчас единоличное.
Он представил сентябрь, пожухлую листву, студенческая аудитория, сидит молодежь, около доски ходит профессор, а рядом – грязный, с жерновом на шее раб его, Аркадий, подносящий мел, бегающий как Савраска по верхам аудитории, шикающий на говорливых и отнимающий жвачку у жующих.   
-А кто, по-вашему, не вольный думец? – спросил он
- Августин, например, - отметил профессор, - прекрасные теории.
Профессор любил употреблять слово «прекрасно» и делал это по мере возможности. Сейчас он причмокнул губами, показывая, сколько удовольствия можно почерпнуть, читая психолога, фамилия которого начинается  на первую букву алфавита.
-Я хотел прочитать его исповедь, но не было хороших рецензентов, - произнес Аркадий, а сам подумал:
- Что ж, Франсуа, не суждено нам идти в ногу по жизни. Впереди дорога раздваивается, вам налево, а мне получается направо.   
- Далее, Карл Бюллер, - отметил профессор.
-Не слышал о нем, - сморщился молодой человек, напрягая лоб, пытаясь копнуть в своих закромах эту чудаковатую фамилию. 
-Очень жаль, - сказал Курцвайль тем же тоном, что он употреблял на лекции в случаях с опаздавшим – «садись, только быстро» и на экзамене, когда отвечал валенок – «ну что, два». - Бюлером была предложена…а хотя, что было им предложено вы узнаете из моих нравоучений. Вот тебе и домашнее задание.  Ну что? Пока хватит.
-А Фрейд, Юнг? – спросил Аркадий.
-Нам они пока не нужны, - лениво сказал профессор, словно парень напомнил ему о шаблонных преподавателях, которыми кишело половина университета, если не больше.
-Как он смело так их, - удивился молодой человек с легкой поземкой восхищения, -  отбросил от себя этих великих умов, словно это маленькие моськи, вцепившиеся в ногу. Ну, блин, Августин.
Профессор Курцвайль приподнялся, надел шляпу, в которой он уже тридцать лет, по слухам, ходил в университет.
-Во-первых, тебе придется перебрать ворох бумаг, - сказал он, и стал открывать шкаф, который скромно стоял в углу. Он вытаскивал оттуда толстые, перевязанные тесьмой папки, сбрасывал их на пол, одну за другой, создавая неразбериху. Когда шкаф опорожнился, он взял со стола аккуратно сложенную папку и направил удар по белой бумажной куче. Поднялся небольшой клубок пыли, который ограничился своим верхним  краем на уровне колен. Он посмотрел на это облачко и довольно произнес: 
- Я тебя оставлю. Вернусь к обеду. Очень хочется, чтобы все было на своих местах. По мере возможности.
 -Но как, - удивился Аркадий. – Я же не знаю, что у вас было в папках.
-Я верю, - хлопнул он парня по плечу и насвистывая, вышел из кабинета. – Ты справишься.
Аркадий стоял в самом эпицентре возникшего циклона и не мог сказать ни слова. Он обалдел просто.
-Нормально, Курцвайль, - произнес он вслух. –  Все будет сделано. Гарантирую. К 2012 году.
Он присел на многослойный ворох корреспонденции, и тут же распростерся на полу в смешной позе.
-Это хорошо, что меня никто не видит, - подумал Аркадий. – А то бы весь Интернет грохотал об этом. Точнее гоготал.
Он взял первый попавшийся лист, на котором был выведен какой-то график в виде первого пункта в схеме завязывания галстука.
- Зависимость перенесенного стресса от возраста, - прочитал он, - Реферат что ли?
Он подобрал еще один и еще и названия докладов, выступлений, трудов, которые смешались в одну кучу, выстреливали перед глазами.
-  Чувства и чувственность. – Риск как фактор взросления. – Садизм, как нравственная форма воспитания. – Безнаказанность в школе, как дома. – Вероятность происхождения конфликта.
В голове крутились конспекты, прочитанные книги и люди, которые были так или иначе с этим связаны. Они нанизывались на пойманный образ и представлялись Аркадию актерами, помогающими ему понять суть того или иного термина.   
Профессор вернулся в половине шестого. Аркадий только завершал третью пачку. У него страшно болела поясница, и руки были запачканы типографской краской. Он все также сидел на полу, в одной руке у него была средней толщины пачка, а другой он водил по названию, пытаясь припомнить.
-Какие-то «варианты 1», так где-то я уже это видел, ага, нашел - в одну сторону, а «2» в другую, - бормотал молодой человек.
Курцвайль налил чай в чашку и присел на кресло, наблюдая за Аркадием. Он довольно причмокивал, закидывая ногу после каждого глотка то на одно, то на другое колено и шуршал газетой, которая скрывала его верхнюю часть тела, и только беспокойные пальцы профессора переминали типографский шрифт, замирая на чем-то интересном.
- Завтра ожидается переменная облачность, возможны кратковременные осадки, температура воздуха плюс 22. Комнатная температура.
Аркадий был погружен в архивы писем, документов, рецензий и чувствовал, как затылочная часть пульсирует от напряжения, нехватки воздуха и эмоций.
 Когда пикнули часы шесть раз, профессор отчеканил:
-Завтра в это же время. 
Аркадий вымыл руки в туалете, подставил голову под открытый кран и несколько минут не двигался, ощущая, как холодная влага стекает по голове, за спину, проникая в водолазку, которая принимала утреннее исходное состояние свежести. Вода охлаждала кожу головы, проникнув острейшими иголками чувствительности в подкожную кору головного мозга, заставляя работать гипоталамус. Практика на нулевом этаже его немного утомила. 
Аркадий вышел на крыльцо, зажмурившись. Одел наушники, нажал на кнопку. Джон Ленон пел второй куплет Give peace a chance. Он вытащил сигарету, закурил и обволакивая себя в никотине, взглянул на ситуацию со стороны. 
-Вот тебе и эксперимент профессора Курцвайля, - думал он. – Копаться в бумагах, складывать все по картотеке, по ассортименту, все как в холеной аптеке. Прививать в себе склонность к порядку, атрофируя свое предназначение. Черт возьми, попал рыжий, увидев  краску для волос. Пока он сидит на скамейке в парке или спит у себя дома, я у него фондыбачу. Вери гуд айдиа. Пока он пьет чай и говорит о погоде, я откладываю психов в одну сторону, а здравых в другую. Может быть, да ну ее, эту психологию-фармакологию на лето. А завтра извиниться и сказать, что, мол, меня отправляют в деревню помогать деду с бабкой. Они у меня старые и нуждаются. Или друзья зовут на скутере кататься. Последнее, он точно не поймет. Хотя тоже когда-то молодым был и летом не желал работать. Наверное. 
Откуда-то вынырнул Горкий. Он предстал перед ним, как всегда потрясенный и нервный.
-И что ты завис, Вилли Фог? – прогорланил он. - Паспарту одолела? Я за тобой сегодня два раза бежал. Бегу, значит, кричу, а это вовсе не ты. А ты здесь уши свои засоряешь и легкие.
Он был не опрятен и после такого загрузочного дня, Аркадий сам себя чувствовал не в своей тарелке. Горкий взял у него сигарету, стянул наушники и, нацепив на себя гибкое коромысло с двумя подушечками, задвигался в такт мелодии.
-Чего тебе? – раздражено произнес Аркадий.
-Как у нас дела? – спросил Горкий нежным заботливым голоском, заполняя легкие дымом под завязку.
- А что? – резко ответил молодой человек и начал понимать, куда клонит друг с вечно сующим не в свои дела носом.
-Все получилось? – протараторил он. - Ну и как оно со слепенькой.
-Иди, куда шел, Гоша, - процедил сквозь зубы Аркадий и, оттолкнув его, спустился по лестнице.
-Я за тобой шел, ты чего? - обидчиво воскликнул парень, словно шествовал за ним с самой Аляски.
-Денег надо? – вырвалась у Аркадия, и он достал из кармана горсть монет и  высыпал ему на дергающуюся в такт Ленона голову. Монеты звонко брякнулись об асфальт и покатились в разные стороны. – На, держи, можешь не возвращать. Купи себе диск с девочками и смотри его до дыр, пока техника не задымится.
- Что все так плохо? – спросил Горкий на удивление спокойно, не раздражаясь от выходок друга. В последние дни несдержанное поведение друга стало привычным, и у него выработался иммунитет к агрессии в виде громких слов и угроз расправы. 
-Нет, прости, но как только все становится на свои места, то обязательно, что-нибудь происходит, - произнес Аркадий, садясь на ступеньки.
-Не понял, - последовал за ним друг, зная о том, что верный путь понять человека, как минимум, продублировать его действия.
-Я тоже ни черта не понимаю, - произнес Аркадий, потянулся и выразил в этом жесте все свое недовольство положением дел. Что-то хрустнуло в области лопаток и локтевых суставов.
Горкий повторил его действия, без звукового сопровождения и взлохматив сперва себе волосы, а после и сопротивляющемуся другу, сказал.
-Ну давай, пали.
Следующие полчаса Аркадий пытался изложить все произошедшее за пару дней, не упуская ни одной детали. Он смотрел на свои ботинки и по мере своего изложения постукивал подошвами один о другой, не останавливаясь, словно помогал себе этим. Горкий практически не двигался и только незаметно покусывал губы. 
-Хоккей, - воскликнул он.
-Что? – поднял голову Аркадий и задвигал головой от подступившей легкости, словно не веря, что это его часть тела.
-Сегодня очередная игра на выходцев в драфт, - пояснил Горкий, сжимая пальцы рук в пучок, образуя два клюва, - Драфт юниоров КХЛ.
-Ну и… - вяло произнес Аркадий, грустно смотря, как эти птицы вертят своими шнобелями и нервно трепыхаются.
- Аркаша, ты же еще тот фанат, - апеллировал друг, - Мы уже пропустили шесть игр. Из-за чего? Точнее из-за кого. Все, не вспоминаем. Но, вспомним другое. 772 человека. Континентальной хоккейной лиги. Среди них будут такие молокососы, младше нас на года три. А мы ведь обязательно, когда-нибудь, за них будем болеть, плевать в экран и ругаться с женщинами. Именно она нас заставят ночью в трусах выйти на балкон и орать благим матом их имя, приплюсовав туда веское слово, которое будет зависеть от качества игры. Плохо сыграет – получай с балкона, хорошо – получай с того же балкона. А как будут радоваться соседи и как все мужчины выйдут на балконы, и будут чувствовать солидарность. Ведь спорт он объединяет мужиков. В хорошем смысле это слова.
Что, говорить, Горкий правда умел поднимать настроение. Наверное, своим алогичным состоянием. Если бы его темперамент был сангвинистической направленности, то вряд ли бы Аркадий смог выбраться из своей мыслительной коробки. А здесь была полная бесбашенность и отсутствие логических рассуждений. 
-Ладно, только я тебе все деньги отдал, - согласился Аркадий, хитро улыбаясь.
-  Хорошо, билеты с меня, - заключил его в объятия неунывающий друг. - Сегодня я щедрый.
На ледовой арене была атмосфера праздника, который никогда не заканчивался. Впрочем, как всегда. Они регулярно ходили на игры, были верными членами клуба первой сотни фанатов, но из числа мирных, не допуская насилие. Также, правда, никогда не делали  ставок
-Они что сегодня обкурились, - кричал Аркадий, наблюдая, как молодняк сталкивается друг с другом, проявляя свой максимализм, урезоненный да видно не до конца тренером.
-Точно так, братела, - ответил Горкий, радуясь как быстро друг снял свою коматозную рубашку и нацепил крылья беззаботной флегматичной раскрепощенности
Горкий обнял в очередной раз Аркадия, и к его изумлению поцеловал в торчащий вихор.
-Ты чего? – отпрянул друг.
-Дружище, ты вернулся! – прокричал Горкий, и если бы они сидели в парке, то, наверняка,  полчище птиц сорвались с веток от такой неудержимой энергии. Но для этого места такое проявление чувств было нормой. Это место было расколото на две половинки – суперэнергия и сверхэнергия. Эти две составляющие складывались в форму огромного великана, который свистел, кричал, мычал, смеялся, плакал, то есть представлял собой все пороки и способности человеческого организма в легкой прохладе искусственно охлаждаемого льда.
-Да, вроде, - растеряно сказал Аркадий и посмотрел на свои руки, сжимающие пиво и гамбургер, как будто впервые их увидел.
-Не уходи, - произнес Горкий и поднял вой пластиковый стаканчик и нанес им  сокрушительный удар, замедлив на самой финальной ступени, по стакану Аркадия. 
-Я постараюсь, - ответил друг, и они выпили под гики и всплески фанатов, рукоплескания, плескания соком и другими плесканиями, которые таились в этом бодрящем воздухе. 
-Ты уж постарайся, - спокойно произнес Горкий и тут же взлетел, выплескивая часть напитка другу на колени. -   Гол!!!
Первые двадцать минут пролетели незаметно. Они шатались по ледовому дворцу и жмурились от света как маленькие дети.
- Здорово долговязый засандалил вихрастому, - делился впечатлениями Горкий.
-Слушай, а этот вихратый под финал тактику сменил, - поддерживал Аркадий. – Вот их тренер нафордыбачил.
-Наверняка, - смеялся Горкий.
Когда они подошли к своим местам, то обнаружили там лобызающую пару. Парень лет двадцати пяти, целовал девушку, параллельно массируя коленку и проникая глубоко ей под блузку. Она утонула в его длинных рыжих волосах и тоненькие ручки обхватывали его крупное тело, соскальзывая по гладкой кожаной куртке.
-Это наши места, - сказал Горкий, сохраняя спокойствие.
-Да ладно, - прозвучало из сомкнувшихся створок раковины.
- Я еще раз повторяю, - тверже прежнего произнес Горкий, и его стакан с пивом стал вибрировать, как при землятресении.
-Спокойно, - произнес Аркадий. – Молодые люди, займите свои места. Если бы не было такого аншлага…
-Даже если бы и не было, - подытожил Горкий. - здесь хорошо проглядываются ворота и нападающий.
Раковина разомкнулась, и стало ясно, что восседающий и не парень вовсе, а девушка, а под ней лежал щуплый мальчик, почти ребенок, в два раза ее меньше, но видимо устраивавший ее по всем параметрам. Девушка оттопырила свои губы, посмотрела на друзей с таким непонимающим видом и вскинула голову, давая понять, что им от них надо.
-Слушай, ты же видишь я не один, - возразил парень лежащий в неудобной позе. – Ну,  разве не понятно. Ну, нам негде. Вот, билеты еле достал. Входные. Без места. Так не в  проходе же.
-А ну вали, - вскипел Гоша.
-Ладно, ладно. – поднимаясь сказал парень, взяв свою подружку за руку. - Все такие нервные.
Они скрылись за транспарантами и развевающимися флагами, когда Гоша сказал:
-Козлы.
На втором перерыве они решили не выходить, чтобы не было больше соблазна у других. Комментатор кричал и направлял молодых, манипулируя ими перед ударом, а не после как обычно.
-Тоже из начинающих, - отметил Горкий. – Таких на кол сажают.
-На клюшку, - с улыбкой сказал Аркадий, и оба загоготали, представив такое положение дел. 
-И язык подравнивают, - хохотал друг.
- До самого корня, - и новый взрыв смеха, сливающийся с ударами о борты молодых, но достаточно крепких тел.
Начался третий период. Горкий пил третий стакан, закусывая очередной сосиской. Рядом с ним никого не было. Точнее было. Их было более пяти тысяч человек. Разных. Пришедших целыми семьями, дворами и классами. У них было божественное выражение лиц. Ведь именно божественный лик включает в себя то состояние гармонии во всем теле, которое редко можно где заполучить почти задаром. Но его не было. Друга, с которым они так долго знакомы. Друга, с которым они не пропускали почти ни одной игры и главное лучших моментов. А их уже было два. Друг ушел. Но вернулся.  Ровно через пять минут   
-Ты где шатался, Синдбад-мореход? - возмутился Горкий. – Долговязый в очередной раз сменил тактику, а вихрастый как свалится неожиданно, я было подумал тоже тактика, а оказалось, конек слетел. Они, наверное, без коньков ходить не умеют. Как новорожденные, ей богу.
-  Пиво, брат, имеет такое свойство, - произнес дипломатично Аркадий, - сжимать тело, как мокрую тряпку. Оно сушит его, не обращал внимания. Выжимает, начиная от горла, потом…
-Это что? - спросил Горкий, меняясь во взгляде.
-Это называется пшеничное... – начал пояснять Аркадий, соорудив из пальцев рук два клюва и по примеру своего друга начал демонстрировать маленький спектакль с элементами пантомимы.
-Нет, это твой, - перебил его друг.
-Этой мой, - показал Аркадий на одного персонажа, - а это, - изменив голос на более сердитый, - твой.
-Это у тебя телефон звонит? – разозлился Горкий.
-И что? – не понял Аркадий.
-Отключи? – потребовал френд, - Ты же на хоккее. Разве можно на хоккее о чем-то еще думать?
-Да, - ответил Аркадий, уже не слыша Горкого. -  Я понял. Я говорю, по-нял. А ты где? Где? А как туда доехать? Ничего, найду. Ага. До встречи.
Аркадий положил телефон в карман, хлопнул приятеля по плечу и стал проталкиваться к выходу.
-Ты куда? - успел схватить его за  водолазку Горкий. 
- Мне нужно, - вырывался Аркадий. Он пытался смахнуть руку друга, но та плотно сжимала материал.
-Ты сбрендил, - кричал Горкий.
-Ничуть, - произнес уходящий.
-Осталось всего-то..  – медленно сказал Горкий. - Ничуть?
-Я не могу, я должен, - настойчиво говорил ему друг.
-Кому ты должен? - догадался Горкий. - Это все она.
-Да какая разница, - смахнув руку друга, вырвался Аркадий.
- Ты мне только ответь, - крикнул он ему вдогонку. - Она?
-Не важно, - опуская веки, говорил уходящий.
-Она? - он перепрыгнул ровно сидящие коленки спокойно чиной пары и оказался перед его носом. - Я тебя спрашиваю в последний раз. Ответь!
-Да, - ответил Аркадий и замер. 
-Вот сука, - крикнул Горкий, и если бы они были в парке…-  Вали к ней. Да валите вы все вокруг. Валите вы все к тем, кто вас хочет раздавить. Валите под гидравлический пресс, под каток. Вы же все мазохисты. Вам же боль подавай. Хотите боль, тогда вперед вот за ним. Он знает, что это такое. Не правда ли, Аркаша. Ты же, блин, как монах Шаолиня. Подайте мне очередную порцию. Я хочу достичь нового уровня. Дурак. Да пошел ты. Разбирайся сам со своими бабами. 
Горкий повернулся и совершил повторный прыжок на свое место, а Аркадий прошел к выходу  и исчез в дверном проеме.

***

В ледовом дворце звучал торжественный гимн юниоров. Дени начал его подпевать, пусть не зная слов и немного опаздывая, но, успевая произнести слово до следующего. Павел, видя, какая царит суматоха, но в то же время и то, как его сын радуется, внутренне был счастлив. Новое ощущение, забытое подчистую, возвращалось.
- У нас лучшие места, - говорил он сыну. – Обозрение, как на панораме военных событий 12-го года. И нам видно всех и нас тоже. Можно прямо отсюда крикнуть «шайбу, шайбу», главное не получить ею по лбу. Ха. Тебе удобно? Почему сидушки всегда твердые? Чтобы не расслаблялись, наверное. Тебе не холодно? Обычно здесь бывает холодно. Откуда я знаю? Так те еще воспоминания давности такой, что ей богу.
Он крутился вокруг Дени и всячески хотел его ублажить. За их спинами народ шипел, шуршал и готовился к приятным часам времени.
-Пап, сядь, - попросил сын. – А то народ волнуется, да и мне неудобно. Я же у тебя не бриллиантовый.
-И то, правда, - засмеялся Павел. – Не бриллиантовый, но дорогой все же. Во всех отношениях.
Прозвучал свисток судьи, и ледяная коробка ожила. Молодые хоккеисты, выплывшие на поле, и выстроившиеся в ряд как солдаты перед генералом рассредоточились и теперь стояли по разным траекториям, будучи готовыми к разным комбинациям. Дени вел себя просто, рьяно реагировал на промахи, на хорошую подачу, комментировал вероятный гол, который, в сущности, был штангой или молоком. Павел был немного скован, но ему нравилась эта атмосфера – свежести, гама и позитивно-настроенных эмоций.   
  Через двадцать минут судья повторил свою работу, и клюшечная баталия на время приостановилась. 
- Я прогуляюсь, пап, - произнес Дени.
-Давай я с тобой, - предложил Павел.
-Да что ты, в самом деле, я же не маленький, - воспротивился Дени. - До клозета и назад. Только и всего.
- Уговорил, сынок, - сдался Павел. – Только будь осторожен. В туалетах оголтелые фанаты, лучше не реагировать на их шутки и что главное они понимают только свои шутки, а шутки других им не понятны.
-Хо-ро-шо, - произнес Павел одобрительно. – Не буду. Мне бы по другому делу туда, а не почесать языком-кулаком.
Дени вышел, а Павел остался на своем месте. Он переводил дух после такого наблюдения за шайбой, не забывая обращать внимания на сына и зрителей, среди которых могли быть…Да нет, он об этом не думал. Скорее, как и любой человек, предусмотрительный не больше и не меньше.
-Две пиццы пожалуйста и две колы, - сказал Павел, обратившись к продавцу фастфуда, и обомлел. Эта шевелюра с поседевшими волосами, родинка на локтевом изгибе все выдавало в нем…
-Ты, - крикнул он и резко схватил мужчину в красной майке и развернул его к себе так, что содержимое его корзины чуть не оказалось на головах у впередисидящих - Ты что здесь…
На него смотрел опешивший незнакомый мужчина, который знал, что на игре можно все ожидать, но не в перерывах и не в такой форме.
-Извините, - сказал Павел, - Обознался.
-Бывает, - простодушно сказал незнакомец и, махнув рукой, пошел дальше сбывать свой товар.
-Что за черт, - подумал он. – Паранойя. Неужели начинается. И доктор ничего не прописал. Кода мы с ним должны встретиться? На следующей неделе? Может быть, раньше? Определенно, нужно раньше. А что если я ему позвоню и договорюсь на утро. Эх, нет, у меня дежурство. Тогда на послезавтра.
Павел взял телефон и набрал номер. В нагрудном кармане торчала рация, и он был похож на охранника, который отвечает за порядок на этой территории.   
- Але, профессор, здравствуйте, - произнес Павел. - Я вас не отвлек? Да, нужно. Завтра нет. Я на работе. Послезавтра. Если это…
И вдруг он увидел в толпе, внизу, в самом центре, в передних рядах себя. Он стоял в зеленых брюках с восемью карманами, такого же цвета футболке,  улыбался и махал ему рукой, как брат-близнец, увидевший своего брата после долгой разлуки. Рядом с ним был его сын. В красной кепке с эмблемой «Россия», полосатым шарфом и детским миниатюрным флажком. Они держали в руках хотдоги и пиво.
-Ты не должен пить пиво, - машинально сказал Павел, не отрывая трубку от уха. – Нет, профессор, это я не себе говорю,  тут у меня сын. Да, пиво и он связаны. Дети, знаете ли. Проблемы.
На его глазах Дени отпил изрядный глоток, шепнул что-то отцу, и они еще бодрее замахали ему.
-Черт, - крикнул он, - Нет, это я не вам, профессор. – Извините, я не могу больше говорить. Где я нахожусь, шумно. До встречи.  Павел прокричал в толпу: - Дени, ты что там делаешь. Дени, ты же мне обещал.
-Что я тебе обещал? - услышал он голос сына.
Рядом стоял Дени. Он держал в руках хотдоги и колу. На его шее висел желтая сочная лента, которая пересекала пунктирами пространство арены, как на карнавале.
- Я вот тебе купил, - сказал он. – Держи. А то все вокруг уже стадо коров съели, а мы все жвачку жуем. 
Дени протянул отцу хотдог и напиток, тот взял оба прибора и поставил их на землю.
-Дени, мальчик, - произнес он. – А как же ты. Я же видел…
Он тут же осекся.
-Лучше молчать, - думал он. – Что, мне трудно? Если ты хочешь сохранить свой авторитет, не высовывайся.
-Что ты видел? – спросил сын, поднимая купленное с пола, не понимая его выходки.
Он посмотрел в сторону толпы, и увидел только бесчисленное количество голов, с интересом наблюдающие за машиной, которая чистит лед.
-Да нет, ничего, - растеряно произнес Павел и сел на место. -  Шум такой, как в кофемолке. 
Отец с сыном сели на свои места и продолжили смотреть игру, вкушая сухую пищу с колой.
Павлу было интересно, где находится его внутреннее я, слишком тихо тот себя вел. Не вышел ли снова? Не задумал ли еще? Может не стоит думать? Итак, все хорошо. Он так привык ко всякого рода недоразумениям, что без них обходиться было уже невозможно. Они были в его крови, голове. 
И это состояние вернулось. Оно не куда и не уходило, просто находилось рядом в ожидании того, что нахлынувшая волна уйдет.
-Хорошо, что мы с тобой пришли, - машинально сказал он. Без эмоций, для того, чтобы только вернуть былую эйфорию.
-Да, - недоверчиво сказал сын. Он сидел понурый, словно съел отравленную сосиску или вместо колы выпил морковный сок.
-Что такое? – спросил Павел. – Кто посмел тебя обидеть? Или это не обида, а улыбка наоборот?
-Ты зачем нагрубил той женщине? – неожиданно спросил Дени
-Какой женщине? – опешил Павел, и перед ним стали возникать лица тех женщин, за последнее время с которыми он успел пересечься. Мария, его жена, ассистенка Ольга, помощница Надежда, диспетчер Таня, старушка, переводящая дорогу свору псов, которые упрямо хотели, чтобы та взяла их на руки. Но чтобы он нагрубил кому-то?
-Около выхода, - сказал Дени, - и морожено без денег взял. Сослался на плохое обслуживание, вырвал у нее ключи от холодильника, открыл и забрал. Два пломбира. Что за выходки?
Павлу передернуло. Неужто его внутренний образ гуляет и совершает глупости в его лице. Это слишком с его стороны. А может он сейчас витрины бьет или в ресторане заказывает дорогостоящие блюда. Наверняка всем грубит и ведет себя так, как будто ему все должны. 
- Где он? – нервно спросил он.
-Кто? – переспросил Дени, разжевывая не слишком мягкий хотдог. –У тебя в руках такой же, если ты о сосиске в тесте. Не сказал бы, что она очень удалась. Вот если бы мама этим промышляла, отбоя не было.    
-Да нет, - возразил Павел. - Этот самый? Который мороженое выхватил.
-Где? – изумился сын. – Ты еще спрашиваешь где. Папа, папа, папа. А я то думал, что ты догадаешься.
-О чем я должен догадаться, - горело в нем.
-Да пошутил я, - засмеялся Дени.
Павел отреагировал легким смешком. Он был похож на больного, которому вкололи силельнодействующее карство в очередной раз и он уже не кричит от боли, а перешел в следующую стадию – неврастению, сказывающийся в хихикании и многочисленных тиках.   
Начался второй период. Команды собрались на поле в выстроенные мизансцены и по свистку начали. Они гоняли круглый диск по  гладкому зеркальному полю и кричали на своем хоккейном сленге как ругательства так и шутливые слова. Слова, которые передавались от игрока к игроку одной команды, в основном были зашифрованы, чтобы гол был сокрушительным. 
-Он пиво пьет третью кружку, - шепнул Дени, показывая на нижние ряды, где восседал один очень солидный джентльмен. – А мы только первую. Колу.
-Зато он уснет к концу второго периода, - ответил Павел.
Он был немного напряжен. Его волновал, что у него внутри было тихо, образ мерещился ему на каждом шагу, он не мог всматриваться в окружение, казалось, что каждый второй среди них улыбается ему и машет рукой.
-Крикни грубое слово, - сказал Дени неожиданно.
-Зачем? – спросил Павел.
-Так легче станет, - аргументировал сын. – Ты напряжен. Расслабься. Древний метод, взятый у наших предков, но по эффективности не уступает швейцарскому санаторию.
-Да? – удивился Павел. – Но здесь же люди. Разве можно ругаться? Мне кажется это не совсем подходящее место.
- Идиоты! – крикнул Дени, оборвав цепь его логических рассуждений. – Давай, я же тебе помогаю.
-Бараны! – крикнул Павел, оглядываясь по сторонам.
-Мало и тихо, - оценил Дени.
-Козлы! – чуть громче воскликнул он.
-Хорошо, - оценил сын. – Продолжай.
- Дураки! –эхом отозвалось в противоположной части амфитеатра.
-Что это? – удивился Павел.
-У нас есть поддержка, - аргументировал Дени.
Через секунду по радиусу пронеслись толки и в унисон «Чемпионам» Меркури, звучали грубые, сочные слова.
- Бананы! Дубаки! Балбесы! Болваны! Истуканы! Ослы! Чурбаны! Придурки! Лопухи! Фофаны! 
На втором периоде Павел с Дени решили не выходить. Внутри было тихо. Он стал надеяться на то, что шизоидных моментов больше не повторится. Он обнял своего сына, сумевший все же его провести. Но тот не был на него в обиде.
-Заслужил, - звучало у него. – Пусть давит. Для моего прощения, нужно еще порядка ста мозолей раздавить. Ничего до совершеннолетия успеем. Папа проснулся. Да здравствует папа, во-первых, и только потом, инспектор полиции Павел Скрябин. Сутки прошли, как не был на работе, а такое ощущение, что год не был.
Зазвучала рация. Она зашипела, как заспанный зверек, пробуждая владельца и вызывая подергивания на лице, особенно в области глаз. 
-Как вспомнишь, - подумал он. - Папа на проводе, - произнес он. Тьфу, Это Павел. Павел на проводе.
-Папочка, разве ты не должен быть на работе, - произнес Николай. - Свежая кровь льется бурыми потоками, а желающих разливать ее по банкам все меньше. Прямо и не знаю что делать. Не обратится ли, думаю, к силам ночным, вурдалакам и вампирам. Хочу с вами посоветоваться?
- Я буду позже, - сухо произнес Павел. – Скорее завтра. По смене же я завтра должен выйти.
-Да, но ты же знаешь, что у нас аврал, - ответил Николай. – Людей не хватает. А скучающих преступников все больше. Ты сидишь, а в бассейне загородного дома массовое отравление водой.
-Не водкой? – старался не громко говорить Павел. Дени в этот момент стоял и нервно теребил руками опустевший стаканчик.
-Я тебе говорю, - шипела рация. – Нырнули восемь, всплыло только трое. В воде обнаружили трупный яд.
- Я буду завтра, - твердо сказал Павел.
-Когда? – хрипнула рация. - Шеф рвет и мечет. Говорит, что у тебя может быть только одно объяснение. Если только ты сам не жертва.
-Что будем делать,  - произнес Павел.
-Что папа? – неожиданно сел Дени.
-А, - вздрогнул Павел, так как вопрос был адресован не ему.
-Сиди спокойно, - произнес голос. - Я знаю, что нужно делать.
-А я? – спросил Павел.
-Не волнуйся, - прозвучал голос, рация заскрипела, и голос Николая утонул в шорохе промежуточных станций.
Тут Павла дернуло. В его глазах проступила теплая влага. Казалось, что его глаза вытекли, а на их место вкрутили искусственные имплантанты. Вместо рук стали дрожащие конечности. Он не мо управлять собой. Он мог только наблюдать,
Павел схватил рацию, бросил ее на землю и что есть силы, наступил на нее. Рация растеклась в широкий пласт, и из подошвы крепких ботинок стали выползать микроэлементы, схемы, лампочки, проводки и только прорезиненная антенна, осталась таким же хвостиком, лишившись своего былого туловища.
-Вот это да, - произнес Дени. - Это игрушка?
-Нет, сынок, - сказал Павел. - Настоящая.
-Да, но…зачем? - спросил Дени. – Это же так для тебя важно. Я просто глазам своим не верю.
-Ничего, - сказал Павел. –Так оно правильнее. Правильнее. Блин, моя рация. Черт.
Павел опустился на колени, собрал кусочки рации и видя, что те не поддаются восстановлению, бросил обратно. 
- Как же так, - причитал он. -  Я же…мы же…вот же…ах…какой.
- Вот он и объявился, - мелькнуло в голове. - Ушел, уехал. Так он и уйдет. Каков шустряк. Да разве я бы так смог сделать? Сволочь. Вот когда у меня реакция на ругательные слова открылась. Щас бы как завернул трехэтажным. Ну что, в печенках у меня сидишь, или около сердца отогреваешься?
-Мне нужно выйти, Дени, - сказал Павел. - Я сейчас.
-Да, папа, - согласился сын. - Я еще немного покричу.
-Да, да, - ответил он.
Павел вышел. Он прошел в туалет, встал перед зеркалом, включил воду, намочил лицо и подождав пока вода станет холодной, повторил процедуру. Он с бешенством взирал на самого себя, вызывая невербально того на дуэль, на разговор неприятного характера.  Чтобы он смог говорить ему захотелось взглянуть на себя, ему казалось, что он сможет увидеть его внутри, сможет заглянуть через глаза, сквозь кожу, проникнуть и увидеть то, что не знал в себе.
-Выходи, - резко сказал он и напрягся как в боксе.
-Да я уже давно здесь, - прозвучало в голове.
-Покажись, - еще более строго сказал Павел.
-Так я уже здесь, - произнес образ. – В третьем отражении меня отчетливо видно.
Павел действительно увидел, как в зеркальном отображении рядами просачивающиеся образы, стоящие друг за другом впустили еще один не похожий на их родственный поток – фантом человека в той же одежде, но значительно импозантнее и привлекательнее.
-Боишься? - произнес Павел.
-Нет, - ответил образ.
-Что это было? – поцедил инспектор. История с рацией. Ее сейчас не восстановишь. Одни обломки остались.
-Жаль, что ты завтра возьмешь другую, - досадливо прозвучал голос. –Жаль, что ты это сделал не сам.
-Что это было, - повторил Павел, раздражаясь от каждого звука, вздоха этого наглого субъкта, находящегося в третьем зазеркалье.
-Я сделал за тебя твою работу, - произнес голос изнутри. - Я знал, что тебе будет тяжело это сделать.
Кран был открыт. На полу образовалась изрядная лужа. В зеркале на первом плане смотрел в пустоту усталый поникший субъект, заляпанный каплями воды, как оспой, а на третьем царило веселье, словно это забавляло образ.
-Ломать рацию – это, по-твоему, поступок? – кричал ему Павел.
-Ты бы никогда не решился на это, - ответил голос.
-Но я бы хотел впредь сам решать, что мне делать, - не унимался инспектор.
-Хорошо, - согласился образ и исчез из зазеркалья, вернувшись в более тесную оболочку. –Делай.
Павел смотрел на зеркало и стал замечать, как его взор мрачнеет с каждым мгновением. Его глаза стали тухнуть, щеки впадать и даже тело, которое сегодня на удивление радовало его, как никогда, стало меняться.
-Что это со мной? - думал он. – Мне как-то не по себе.
Нос, до этого выступающий гордым профилем тонул в выступающих обвисших щеках. Волосы, пышно подрагивающие от ходьбы, поредели и стали приглаживать череп тонким слоем прядей.
-Кто это? – испугался он. – Я не хочу быть таким.
-Папа! – крикнул Дени.
-А! – отреагировал Павел, резко повернулся и ударился о сушилку для рук. – Что? Зачем? Почему?
- Я тебя ищу, - ответил сын, вытягивая вперед руки.
Рядом стоял Дени. Он осторожно взял отца за руку и как старенького деда, неспособного самостоятельно передвигаться, вывел из туалета.
-А что игра? – спросил Павел, держась за сына.
-Игра закончилась, - ответил Дени. - Наши взяли свое, но как-то грязно. Подсечки, штрафные. Нечестно все это. Не этим надо брать.
- Не этим, - согласился Павел и до самого дома держался за сына, пока не оказался в постели.
Он лежал в кровати, и ему хотелось знать, где его прообраз. Также как и он не может уснуть, смотря на потолок. Но, судя по тому, как они мыслит он либо должен в этот момент заниматься сексом либо видеть сон.
-Он на меня мог обидеться, - подумал он. – Черт, какой смелый, взял и мою… А может оно так и  лучше. Ага, она же казенная. Я за нее расписывался. Я представляю, если он мое табельное оружие с моста или форму чебуреками измажет или того хуже пивом.
Пятно на потолке сокращалось. Оно дрожало, словно было на последнем вздохе, резко увеличиваясь и медленно уменьшаясь по краям, словно таяло под влиянием высокой температуры. 
Сын спал и наверное все у них было в порядке. Рядом спала жена, и казалось, что у них все налаживается. Она обняла его руку, и он отвыкший от такого обращения, почувствовал себя неловко, привязанным, загнанным, пойманным, заключенным, у которого есть стены и еда, но…
В стенку раздался стук.
-Кто, - спросила Мария.
-Это Дени, - догадался Павел.
-Тогда ответь, - не открывая глаз скомандовала жена.
Павел ответил легким постукиванием.
-Спокойно ночи, - закричал Дени, ломая морскую азбуку.
-Спокойной, - крикнул Павел, а Мария забарабанила в стенку.   
Ночью ему приснился сон, как он пошел в баню и большим дубовым веником пытается выгнать из себя другого, который возомнил из себя генерала.
 
  ***

Этот район пользовался дурной славой. В хрониках – газетных и телевизионных часто можно было услышать про безобразия, которые творились именно в этой части города. - Почему именно в этой? – задавались вопросом телевизионщики, соседствующие с ними, ну и сами жители. То ли воздух с рядом располагающимся мясокомбинатом, то ли отдаленность от города. А возможно то, что их пугала такая отстраненность другой части населения и, видя назидательные взгляды, решили избавиться от этих шорохов за спиной и уехать в район, где будут жить только такие как они, без исключения. Правда, были и случайные люди, которые попадали под раздачу.
- Знал бы, сапоги одел, - подумал Аркадий, ступая ботинком в лужу, состоящей то ли из воды, то ли из нечистот. Воздух был тошнотворным. Пахло гнилыми овощами и туалетом. – Так, мне нужно пройти площадь, свернуть налево, первый переулок, за детским садом. Вперед!
Площадь была необычной. Она видимо и получила статус площади благодаря большому свободному пространству и центральной фигуре Ленина, который держал шапку и ронял слезы, как казалось при первом знакомстве с этим памятником. На самом деле эти  метаморфозы происходили благодаря птицам, которые крутились на этом монументе, как единственные почитатели.
- Здравствуй, дядюшка Ленин, - проговорил Аркадий. – Здравствуй, прошлое.
Он прошел по площади и не увидел ни одного прохожего. Смеркалось. Пока он доехал, солнце перестало быть таким активным, и скудно светилась на заглатывающем его горизонте.  Голуби не реагировали на его неторопливый шаг и также продолжали занимать свои насиженные места на разных частях гранитного монумента. Завернув за угол, Аркадий вздрогнул. Перед ним стоял индеец. Он был в набедренной повязке, за спиной торчал колчан со стрелами, на голове выступали перья. На шее висело украшение в виде соединенных воедино клыков убитых животных, и лицо его было выкрашено в боевой окрас.   
Индеец поднял руки, Аркадий встал в стойку, чтобы если что он мог отразить удар агрессора  ударом рукой в живот блоком  и контратаковать ногой.
-Школьные годы чудесные, - пропел его внутренний голос и добавил. – Теорию то я хорошо помню. А на практике так и не пришлось применить.
Аркадий смоделировал стойку и уже готов был принять удар, как индеец добродушно улыбнулся и произнес:
-Добро пожаловать.
-Чего? – не понял Аркадий.
-Есть хочешь, заходи парень, - произнес  индеец речитативом и поднял свои длинные и тонкие как иглы пальцы над его головой.
Аркадий поднял голову и увидел вывеску ресторана «Аллигатор».
-Правильно,- подумал он, направляясь в сторону веранды с нелепыми фигурками зверья.  - не в шкуру же его крокодила облачать. Хотя если бы он был в пупырчатой шкуре пресмыкающегося, то точно получил по хорде, раз тридцать.   
Он прошел квартал мимо старых безжизненных домов с выключенным светом. Когда он завернул за чугунную ограду с изогнутыми прутьями, то увидел еще одну площадь с фигурой (на этот раз он был в положении сидя и у него не было шапки), и как ему показалось в точности такой же угол, за которым наверняка будет стоять человек в несуразном костюме.
-Хороший район, - подумал Аркадий. – Чувствуй себя как дома, даже если ты от него далеко. Примерно так.
Он решил передохнуть. Он одел наушники, похлопал по сумке, где покоился неунывающий Nicon, про которого Аркадий все реже вспоминал. В голову проникнул приятный голос Дэйва Дадли со своим  Six Days on The Road. Он вдохнул дым никотина солоноватый дурманящий голову и делающий конечности легкими как поролон, и  вспомнил, что не брал сигареты в рот с самого университета. Да и пачка у него осталась то ли на лесенке, то ли на трибуне. 
-Ты долго, - внезапно проник в строчки про пыльную дорогу и шестидневный вояж хриплый голос.
Она курила, дыша так, словно бежала. Он впервые видел, как она затягивается, и это ему показалось таким неестественным, что он резко вырвал у нее сигарету.
-Ты чего? – среагировала она как-то резко по-уличному.
-То ли воздух здесь такой, интонацию меняет и тембр, - думал он, - то ли показалось с перепугу, - но вслух сказал, - Курить хочется.
-Ладно, - спокойно сказала она и достала другую.  – Что были трудности?
- Меня остановил вождь краснокожих из племени аллигаторов, но я с ним разобрался. Снял шкуру и повесил сушить над огнем в таверне.
-Понятно, - сказала она и вдыхала аромат тлеющей сигареты. Ее ровный нос погружался в лохматый дым и менял свою форму, скрывая свои очертания, превращаясь в клубнику, редиску и сушеную сливу. – Пойдем?
Она сказала это спокойно, как будто так и должно быть – она позвонила через два дня после исчезновения, он приехал и вот она берет его за за руку и ведет куда-то. Да разве важно куда. Она знает и это главное. А он просто будет рядом. Чтобы помочь, посочувствовать, заменить ей близких? Их встречи, как игры по правилам, сначала он, потом она, затем снова он. Но почему же ощущение не покидало, что она правит.  Они шли около часа, сперва пройдя удивительно спокойный парк с неработающим аттракционом «Орбита», спустились с крутой горы и оказались в овраге, где нестерпимо пахло мочой и жженой бумагой. Аркадий понял. что этот привкус преследует его с самого автобуса. Только он все не мог понять, что это за запах и тогда ему казалось, что это нормально для этой местности. 
У обугленного дома не было крыши. Также не было стекол, зеленой травы подле дома и возможности жить. В двух метрах от  раскрашенного беспощадным огнем крыльца, стояла конура, и цепь, тянувшаяся  от него, уходила прямиком внутрь.
-Ты веришь в бога? - спросила она.
-Нет, - ответил Аркадий и подумал, - Чего это она? Его могущество приплела. Сейчас ругать будет всякими вескими словечками. Этот воздух все выдержит.
-А ведь он есть, - произнесла она. Это точно.
Она была в том же платьице, и казалось, не исчезала совсем, не было тех растительных дней, она только что и сходила за сигаретами, по дороге, успев собрать волосы, закрепив ободком. Она стояла спиной к Аркадию и  выдыхала дым. Он наблюдал за легкой дымкой, как продолжением ответа.
- Прости, но мне много раз пытались доказать обратное… - сказал Аркадий, бросая бычок в лужу. Тот зашипел, образуя небольшой клуб дыма, величиной с кулак.
-Я не хочу тебе ничего доказывать, - произнесла она, - Когда человек уверен в этом, ему не нужно ничего доказывать. Доказательства нужны сомневающимся.
-Я тоже уверен, - пытался возразить Аркадий, поворачиваясь к ней и как в четко выстроенной мизансцене в спектакле, непременно комедийном, Катя повернулась и прошла в ту сторону, где он только что стоял.  Но комедией и не пахло. Пахло рыбой и гнилью.
-В чем? – спросила она.
-Что? – не понял Аркадий.
-В чем ты уверен? – расшифровала Катя. -  В том, что его не видел? Разве можно говорить о том, что не знаешь.
-Ладно, брось. Есть множество причин, почему существует религия, - пытался возразить Аркадий. – Есть даже точный срок, когда она возникла. Она появилась, когда должен был возникнуть хаос или что-то, порабощающее человека. Возник ультиматум. Или Армагеддон, или религия. 
- Моя мама верила, а папа нет, - расплывчато продолжила она. -  Они же были точно как мы. Мама была верная христианка, посещала церковь и ни разу не пропустила ни одной службы. Отец не верил в это. Он и меня пытался настроить против мамы. Но я не хотела. Мне нравилось, что мама всегда улыбалась  и была такой доброй в отличие от отца. Он так часто ругался, особенно после работы, что я пряталась в стенном шкафу, пока он не затихнет.
Она подошла ко входу, в котором зияла черная дыра величиной с гигантское яйцо, повернулась, резко подошла к Аркадию и воскликнула решительным тоном:
- Нам нельзя больше встречаться.
-Да, но разве я… - удивился он, понимая нелепость ее слов. Сколько он пытался от нее отделаться, она же сама его находит. У него же нет ее телефона, адреса – уже вроде есть и нет, только она собственной персоной. Действительно, она сама, - сквозило в мозгу. Но зачем ей?
- Иначе мы сгорим, как они, - ответила она. - Люди должны вместе либо верить, либо нет.
Здесь не было ветра и, казалось, природа затихла, не допуская в эту часть города  жизнь, забрав единственное, что было – дом. И только где-то далеко проезжали редкие машины, редко хлопали дверьми и разбивались бутылки о гранит на площади. 
-  Кто тебе сказал, что его нет? - едва не плача произнесла она. Она подошла к нему и  произнесла  шепотом, как какую-то тайну, которую полагается знать, только двоим, – Ты должен отказаться от своих слов. Слышишь меня, Аркаша. Ты должен отказаться.
Она теребила болотного цвета материал на его водолазке и казалось сейчас сорвется и разорвет ее в клочья. Она стала постукивать по груди – сперва, очень спокойно, потом немного сильнее, как по двери, когда ты знаешь, что дома, но тебе не открывают, затем начала барабанить так, словно знала, что за этом дверью-грудью находится то, что ей принадлежит, но ей отказывались возвращать.
-Мне больно, - отреагировал он, отступая.
- Вот скажи, кто тебе об этом сказал, - не унималась она, следуя за ним как в парном танце, напоминающий танго. Они ступали по прошлогодним листьям, выгоревшей траве, мусоре, из которого нельзя было отделить одно от другого – благодаря отголоскам пожара, который образовал один состав – гарь, являясь первопричиной  затхлого воздуха. 
-Я сам до этого дошел, - стукнул себя в грудь Аркадий.
-Неправда, - воскликнула она.
-Хорошо, - согласился Аркадий. - Об этом говорил мой дядя, а я с ним согласился, потому что мы одинаково думаем.
-Дядя? – спросила она
 -Да, дядя Марат, - восхищенно сказал он. - У него была удивительная философия. Люди делятся на тех, кто умеет хлебать ложкой и не умеет. Так вот кто не умеет тот захлебывается. 
-Тети, дяди, двоюродные – это же конвейер, - цинично произнесла она, - они всегда будут существовать и, как правило, их будет всегда очень много. Много желающих засунуть свой сопливый нос в гущу твоих дел. Посоветовать, порекомендовать, подсобить, похвалить. Блин, как противно.
Она плюнула на черную выжженную землю с такой досадой, какая возникает у игрока, неправильно сделавшего ставку.
- Она поставила на меня фишку, -подумал Аркадий, - а я меня зовут не Джек и фамилия увы не Пот.
Перед ним возникла картинка: на ленточном конвейере его дядя Марат, за ним стоит его двойник, за двойником точная копия его дяди, один в один и в таком порядке около двадцати – двадцати пяти человек, клонированных под одно лицо. Конвейер двигается, сменяя одного человека на другого, в сущности ничего не меняя. Правда пройденные экземпляры попадают в большое алюминевое корыто, над которым зудят полчища мух с человеческими лицами его дяди. Он понимал, что все люди, которые встречаются в его жизни, чем-то напоминают  дядю - добродушные и в то же время не дающие себя в обиду.  Но к чему это алюминевое корыто. И эти мухи. Корыто и мухи. Ржавое корыто и противные мухи.
- Так зачем мы сюда пришли? - спросил Аркадий.
- Если это свидание, - подумал он, - то место просто высший сорт. Для любителей экзотики. Если это встреча друзей, то нельзя ее было организовать в более приятном месте, чем эта помойка. Кафе, например. Там бы, за чашкой горячего кофе, мы бы обсудили все что угодно. И бога, и атеистов, и моего дядю, и ее родителей. Здесь оно как-то больнее. Натуральнее. Как на кладбище. Но ее это не колышет. 
-Не знаю, - ответила Катя. – Наверное, чтобы постоять на этом остывшем вулкане и проводить взглядом мое детство, юность и часть взрослой жизни. Завтра сюда приедет экскаватор и подчистит это место. Ничего не оставит, сравняет все выступы с землей, и не было этого дома. Все. Он никогда не существовал. У него даже адреса не будет. У сгоревших домов не бывает адресов, если это конечно не памятник. Да, но для меня он память о том…- она заплакала, горько навзрыд, роняя крупные слезы, как градинки. -Говорят, его будут засыпать, представляешь, мой дом засыпят, похоронят, а на этом месте положат могильный камень, каменную глыбу в сорок этажей и заселят туда людей. А они, черт возьми, будут удивляться, отчего у них частые нервные расстройства, бессонница и семейные неурядицы. Они будут пенять на магнитные бури, но как вы хотели, люди, если живете на перегное из трупов, который смешали с цементом для фундамента.
Она плакала, глоткая твердые комки внутренней мокроты,  и Аркадий не знал, что в такие моменты можно сделать. Ему, конечно, не нравилось, когда плачут, но он не умел успокаивать, когда человек льет слезы. Он считал, что человеку нужно выговориться и выплакаться. Но ничего не сказать он тоже не мог.   
-Оно может и лучше, что здесь все засыпят, благоустроят, - с улыбкой произнес он. – Будешь жить с удобствами. А здесь уже нечего делать.  Страшно, тоскливо даже как-то. Может, пойдем? Я знаю одно хорошее кафе. Там кофе наливают не в обычные круглые чашки, а в квадратные… 
-Блин, ты чего? – воскликнула Катя и «го-го» поднималась высоко и утонуло в смрадном воздухе. – Камень? Ты мне ответь? Ты каменный?
-Нет, конечно, - парировал Аркадий, - из того теста, что и ты.
-Нет, ты каменный, - произнесла она и забралась по наклоненной балке на самый верх, где должна была быть крыша. – Я жила в этом доме всю свою сознательную жизнь - меня здесь растили, учили ходить, и первое слово я произнесла тоже здесь, вот в этой части дома, а когда нужно было латать крышу, то я залезала по лестнице все выше и выше, на самый вверх – было, конечно, неудобно и мне казалось я сорвусь, но ведь меня попросил отец и я должна была помочь.
Катя залезла на самый вверх сгоревшего дома и теперь ступала по трухлявым балкам сомнительной прочности.
-Спускайся, - произнес Аркадий, - Это опасно. – Дура, - подумал он. – Куда тебе несет. Наверх? Дура, верх, не там.
- А когда я пошла в школу, - продолжала она, не услышав его, уже двигаясь по коричневой доске с обугленными краями, предварительно прощупав ее, -  мне купили сиреневую форму, и я единственная в классе была похожа на фиалку. Представляешь все черно-белые, а среди двух сотен первашей такое фиолетовое пятно. Все черно-белые, а я цветная. Тогда у нас еще черно-белый телевизор был. Все как в черно-белом «Рекорде», а я как в цветном.
- Достаточно, - крикнул Аркадий. Он понимал, что не может пойти за ней, так как балки итак трухлявые и вряд ли выдержат их обоих.
- У нас весной здесь столько подснежников, - восхищенно сказала она, продолжая свой небезопасный маршрут. – Вот здесь все вокруг, усыпано белыми цветами. И здесь и здесь, и тут.  Красотища. Я, правда, не вижу, но мне так нравится их собирать, наберешь целый ворох весенним утром, вдохнешь их свежий аромат и опьянеешь от их благоухания. Они мне напоминают морозный воздух после бани. Такой вкусный, что хочется черпать ложками.
- Мы обязательно придем сюда весной, - воскликнул Аркадий, вздрагивая каждый раз, как она делала следующий шаг вперед.
-Обещаешь? – произнесла она и остановилась.
-Да, - ответил Аркадий. – Теперь спускайся.
Катя повернулась в другую противоположную сторону своего движения, но тут неожиданно хрустнула балка и Катя замерла
-Не двигайся, - прошептал Аркадий, подбежав по возможности ближе. – Только не наклоняйся вперед. Не ломай равновесие. Здесь главное его сохранить. Не расшатать. Поняла?
-Да, - дрожащим голосом произнесла она и уже более бодро продолжила: - Она лишь немного надломилась, по большей части напугала меня.
-Да, - спокойно произнес он, выставив широко руки, как вратарь, уже мысленно два раза  поймав ее. - Теперь спускаемся. Внизу тебя никто не напугает.
-Хорошо, - сказала Катя, оживая из замершей позы и разминая застывшие конечности нехитрыми движениями. – Я спускаюсь. Только ведь это не так просто сделать. Может быть снизу кажется иначе.
- Плавными движениями – произнес Аркадий, растягивая слова. – Как в танце. Представь, что ты танцуешь.
-С тобой? - спросила она.
-Да, - ответил он, не задумываясь. – Со мной. Мы скользим с тобой вдоль одной линии, не делаем резких движений. Твоя нога мягким ласковым движением делает один шаг, сохранив равновесие, затем другой. Для равновесия можно немного развести руки в стороны.
-Но как же? - произнесла она, - Я же танцую с тобой. Если я разведу руки, то отпущу тебя. А мне этого не хочется.
-Ничего, ничего, сейчас так надо, - произнес Аркадий беспокойно. У него дрожал голос и немного губы. - Это часть танца. Мы расстаемся, чтобы снова сойтись.
-Если это часть танца, - прошептала Катя. – Тогда ладно.
Она развела руки и сделала очередной шаг. Балка надломилась и с сильным грохотом разломилась надвое в форме буквы V. Катя закричала, исчезла в образовавшемся проеме, и оказалась в самом его сердце, сгоревшем и черном, оглушив Аркадия коротким криком, треском сгоревших досок и последовавшим за ним молчанием и адской тишиной.
-  Черт подери! - крикнул Аркадий и вбежал в яйцеобразный проем, пытаясь среди поднявшегося клуба пыли разглядеть Катю.
-Катя, ты где? - крикнул он, напугавшись. - Катя, Катрин, только не молчи, ответь ты мне ради бога.
Послышался легкий треск и кашлянье. Среди этого смрада показалась рука, которая тянулась к свету. Она то утопала в густом слое пыли, то показывалась на поверхности. Аркадий схватил ее и потянул. Сперва, появился измазанный нос, потом испуганные глаза, испачканные щеки, завершив всю композицию растрепанными волосами и остальной частью тела.   
-Ты упомянул бога, - ответила она ошарашенным голосом. – Так, значит, он все же иногда приходит к тебе. Погостить. 
Не понятно было, что ее больше удивило упоминание бога или произошедший инцидент. 
-Ты в порядке? – произнес он, наблюдая, как белый дым оседает в этом вчерашнем доме.
-Ага, наверное, - ответила Катя. - Да, я и не знаю. Лучше ты посмотри на меня и скажи, все ли на месте.
Ее лицо было вымазано в саже и платьице, которое было на ней, казалось, совершено другим. Словно она исчезла, чтобы переодеться и вот перед ним предстал новый персонаж, новое воплощение Катрин, в новом грязном платье, с грязью на лице и кислой миной.
-Ты сама идти можешь? - произнес он, немного успокаиваясь.
-Мне кажется, у меня что-то с ногой, - произнесла она, морща нос, вероятно от подступившей боли.
-Здесь болит? – спросил Аркадий, надавливая осторожными движениями пальцев обоих рук в районе ступни, нащупывая болевую точку.   
-Нет, - прошептала она дрожащим голосом.
-А здесь? – руки переместились выше, к голени.
-Вроде нет, - трусила Катя. – И там нет. - А, больно, - внезапно закричала она.
-Так, у нас проблема, - сделал заключение Аркадий. - Возможно, у тебя перелом. Наверняка в двух местах. Может быть в трех. Я не уверен.
-Блин, какое счастье, - крикнула Катя. – Люди, какое драное счастье мне привалило. Дом сгорел, ногу сломала.
-Ничего, я тебе сейчас помогу, - утешал ее Аркадий, пытаясь приподнять.
-Ты меня вытащишь из огня? – восхищенно произнесла она.
-Скорее из холодного огня, - сказал он, держа ее в руках, и чувствуя трепет и волнение ее подвергнутого испытаниям тела.
-Все равно романтично, черт подери, - не унималась она. 
- Ради бога, не делай так много движений, - нервно сказал Аркадий, выходя из подгорелой арки.
- Если бы Бога не было, его следовало бы выдумать, - засмеялась она. – Второй раз. За последний час.
-Люди легко верят тому, чего страстно желают, - ответил Аркадий, оправдывая свое сказанное слово, и случайно сдавил ее ногу.
-Больно, - произнесла она.
-Все двигаем отсюда, - решительно сказал он, намереваясь выбраться из этой ямы. -  Подальше от боли.
-Куда? – удивленно спросила она, пряча голову от пыли, закрывая ее руками, жмурясь,  поднимая платье, при этом, обнажая свои ноги, которые выше колен были чистыми розовыми, не затронутыми сажей.
Он посмотрел на нее. Катя уткнулась ему в шею, как маленький ребенок, который очень испугался, но он чувствуя тепло близкого человека, успокоился, потому что сейчас всю ответственность взрослый человек возьмет на себя – донесет, обогреет, накормит, уложит спать.
Они вышли из дома, обволоченного сизым дымом.
-Ты куда? – вторила Катя, немного растерянная при этом.
-Я знаю, - уверенно сказал Аркадий и на полусогнутых ногах подошел к первому барьеру – это был крутой склон, который было нелегко взять даже одному, тем более с грузом.
- Но мне некуда идти, - прошептала она. Разве что…
-Я тебе говорю, что знаю, - перебил ее Аркадий, перед первой попыткой преодоления высоты.
-Это значит, что ты согласен меня приютить, - радостно воскликнула Катя, и крепко прижалась в его тело, пытаясь найти в нем достоверность сказанного.
-Ага, и нас не забудь, - прозвучал голос на возвышении. У нас уже пятый день спину ломит от сна на скамейках.
Их было восемь человек. Они стояли по разным сторонам этого склона и непонятным образом держались, словно их центр тяжести сместился. Они были хорошо одеты – джинсы, свитера, кожаные куртки и совершенно не вписывались в этот часовой пояс. 
- У нас гости, - произнес худощавый парень, ковыряясь в зубах алюминиевой проволокой.
-Уходите, - крикнула Катя, не отрываясь от тела Аркадия. – Я вам говорю, валите, костоправы.
-Ты чего, девка? - воскликнул крупный парень, по росту и размерам превышающий Аркадия раза в два. –  Давно не получала голенищем по зубам. Мне это только в кайф. А вот моим друзьям за радость потрогать тебя не на шутку.
Он засмеялся и другие, словно ожидая этого сигнала, загоготали, утопая в своем хохоте.
-Валите, пока вас мой спаситель не разделает,- неожиданно произнесла она. – О, я вам сочувствую.
Они спустились вниз на самое дно попеременно, как в кино и окружили Аркадия плотным кольцом.
-Да кто здесь вякает? - грубо сказал долговязый и сплюнул.
- Милиция не дремлет, - выдавил из себя Аркадий. – Они в это время совершают патрулирование. И не думаю, что они проезжают мимо этого места.
-Проезжают, - загоготал прыщавый парень с рыжими волосами. – Они сами бояться этой ямищи. Тут блин такое творится.
-Так вы думаете, мы кричать не умеем, - произнес Аркадий. Вот у нее голос весь квартал разбудит. Все взрослые сбегутся.
-Нет, мой папа так никогда не сделает, - произнес парень с накрашенным лицом. -  Он меня любит. У нас с ним договор, когда я на улице, он мне на глаза не попадается. Вдруг перепутаю, когда рукопашная начнется.
Они посмеивались и готовили свою добычу к чему-то страшному. Долговязый крутил шею, вправлял себе суставы, как обычно делают спортсмены перед серьезным выступлением. Прыщавый подпрыгивал до уровня среднего роста и после каждого прыжка месил ударами воздух. Остальные переговаривались, одновременно посматривая на Аркадия, как на добычу, которая сегодня на их взгляд не самая аппетитная, но что делать.   
- Нам нужно идти, - твердо сказал Аркадий и пытался пройти сквозь кольцо, которое неожиданно сомкнулось после его попытки.
-Но-но, - воскликнул долговязый. – Не время.
-Я вам говорю, что нас ждут, - сказал Аркадий. – И если мы там не будем в должное время, то я даже не знаю, что будет.  Нас будут искать очень серьезные люди, - попытался напугать он. 
- А я говорю, нет, - оттолкнул его накрашенный парень и встал в стойку.
-Еще один индеец, - подумал Аркадий. – Сколько же вас здесь, Чингачкуков?  И сколько же здесь этих ям. А что удобно. Жить в яме. Там же родился, там же схоронился. Блин, все продумано. 
-Вы что? – очнулась Катя и оторвала голову от шеи Аркадия. – Уходите лучше. Вы имеете дело с самым сильным человеком. Он сможет вам свернуть шеи, оторвать ваши гороховые головки и раздавить вас одним разом.
-Ты что делаешь? - произнес Аркадий, наблюдая, как народ смеется, но все меньше и меньше.
- А что? – кричала она. – Устрашитесь верзилы. Пусть я вас не вижу, но вы должны знать, что я вас проклинаю. Этот человек он палач. Через некоторое время вы узнаете все вкусовые качества мести. Они будут приятны только нам. Вы же захлебнетесь в своей крови.
Гости молчали. Они уже перестали смеяться, и нервно подергивая пальцами рук, дрожали от негодования.
- Вперед, - крикнул долговязый. На баррикады. Сперва мужскую. Женщину пока не трогайте.
Аркадий держал Катю и знал, едва он ее отпустит, начнется драка. Но он понимал, что не может ставить ее под удар, поэтому посадил ее рядом, схватил кусок  палки и направил то на одного, то  на другого нападающего. Кольцо переросло в неправильную дугу, а затем, рассредоточившись, они заняли позицию восьмиугольника – по каждому участнику на угол.   
-Не подходи, - крикнул Аркадий. – Порешу. Как пить дать, порешу.
Он взял еще одну торчащую из ежистого дома иголку – сгоревшую, но весьма крепкую в основании древесины доску и теперь держа в обоих руках по орудию, ждал, пока найдется желающий познакомиться с бойцовскими ударами. 
-Дурак ты? – спросил долговязый, не решаясь приблизиться. – И что ты собираешься  делать этими спичками? Ну укокошишь ты одного,  ну хорошо, второго, ладно, зеленая помидорина,  третьего – все, предел твоих возможностей иссякнет. А дальше то что?  Нас если у тебя все нормально со счетом, восемь. А ты, если я не сбился со счета, один. Да, двое. Простите, мадмуазель.
Он хотел было подойти к сидящей Кате, но Аркадий направил на него свою пику и тот отпрянул, проверяя свою шею и лицо, боясь быть задетым.
- Трусит, -понял Аркадий. – А он здесь главный. Пока главарь боится, все будут бояться. Вот и формула.
-Вот и смерть твоя пришла, пионер, - рассмеялся прыщавый. – То есть она сама не смогла, но попросила нас позаботиться о вас. А мы не отказываем таким персонам. С ними надо дружить. Кто его знает, как оно все случится.
-Ра-зой-ди-ись, - что есть мочи крикнул он, проворачиваясь вокруг оси с вытянутыми импровизированными пиками. Окружение зашумело в негодовании, но никто не хотел попадать под сквозной удар.
-Сука городская! - произнес один из молчаливых. Ему в глаз попал какой-то мусор, и он схватился за него, словно получил серьезный удар. Видя одного покалеченного, народ стал обеспокоено ерзать.
- Вот и практика, блин, - подумал Аркадий, - только что-то я не помню, чтобы профессора в костюмчиках приводили примеры подобного формата. Так, легкие уличные. Когда один, ну предел двое. Что же там нужно делать? Не останавливаться, первое. Второе, как же там. Шокировать вроде.
-Да, она  была права, - воскликнул Аркадий с интонацией тюремного жаргона. - Два года в дурке не прошли даром. Кто хочет загреметь сразу в два заведения – к психам и к мертвецам?
-Он притворяется, - смешливо сказал рыжий. – Не лови на свой дешевый трюк, мы собаки стреляные. Да? – спросил он и посмотрел на долговязого, на которого сейчас смотрели все, ожидая от него решительных мер. Аркадий в этот момент всех держал на мушке и уже знал, кому он протаранит живот, а кому саданет по шее, кому достанется по ногам, а кому попадет по функции деторождения. Но это произойдет, - думал Аркадий, если кто-нибудь двинется с места. 
-Его надо проверить, - произнес наконец долговязый и народ вновь целеустремленно начал буравить глазами невесть откуда появившегося супергероя.
-Кто хочет проверить, - крикнул Аркадий и снова повторил свой результативный поворот. -  Вперед!
Он размахнулся и провел колебательные движения, которых так чурались окружающие его люди.
-Ты, десантник? - внезапно крикнул рыжий. – У тебя приемчики, как у десантуры. Один супротив целого войска.
-Так сразу бы и сказал, - воскликнул парень с накрашенным лицом. –А то устроил здесь этот, водевиль, блин, и всех нас подвел к тому, чтобы мы тебе подпевали.
-Они меня принимают за ВДВ-шника, - понял Аркадий. – Это мне на руку. А что, может быть я действительно приемчики похожие изображал. Хотя, конечно, все благодаря импровизации.
-А что не видно? - воскликнул он. Если не в тельняшке, то все значит, чужой. Можно и камни кидать?
-Да ладно, не дуйся,  ведь нас тут половина десанта, - объяснил долговязый. – Десант десанта в обиду не даст. Это закон жизни.
-Никто кроме нас, - воскликнули из толпы одновременно и продолжили залихватски. – Войска дяди Васи не сидят в запасе.
-Ладно, опусти свои калашники, - улыбаясь произнес рыжий. – Да мы просто перекурим сейчас и если вам нужно идти, то даже проводим. А то у нас не очень спокойно ходить, когда стемнеет. 
В этой яме было и днем темно, поэтому солнце с самого начала не освещало этот каньон, но сейчас было понятно, что солнце закатилось, и город постепенно окутывала мгла. 
Аркадий опустил орудие.
-Обошлось, - подумал он. – А что славные ребята. Такие боевые. Встретились бы мы с ними в своем районе. А лучше, конечно, второго августа сидеть дома. Наверное, есть психологи изучающие психику военных. Конечно, есть. Вот, бедолаги.
  Он бросил палки, подошел к Кате, посмотрел на нее, та сидела опустив голову, не пытаясь ее поднять.
-Катя, - ласково произнес он, - Катенька, Катрин.
Она подняла голову, и он увидел в ее глазах северный полюс, с льдинами, айсбергами, километровыми сугробами и застывшим миром вообще. Внезапно, часть мира откололась и она вздрогнула.
- Аркаша, - произнесла она, и он почувствовал тупой удар по голове. 
- Никакой он не десант, у него даже татуировки нет, - услышал он, когда его повалили и стали пинать ногами. По почкам, по животу, по ногам. Он закрывал голову, но не смог противостоять семи парам ног, которые неустанно молотили его. Долговязый стоял в стороне и курил.
-Прессуй его, - кричал рыжий.
-Стоять, - внезапно раздался голос сверху. Перед ямой стоял мужчина в штатском. Он спустился на пол метра вниз и морща лоб, пытался рассмотреть контингент присутствующих лиц.   
-Папа, ты зачем здесь? - недовольно крикнул парень с накрашенным лицом. - Мы же с тобой договорились.
-Шумите вы очень, - произнес инспектор. – Жалобы на вас поступили. Из ресторана звонили, кто-то вывеску выкрутил. Старушка с окраины звонила, что кто-то на качелях весь день ошивался. Дети не могли выйти во двор. 
-Папа, - капризно завопил накрашенный.
-А ну домой, - спокойно сказал мужчина. – И лицо вымой.
-Вам повезло, - процедил долговязый, и они стали в порядке очереди выходить из этой мглы, на легкий полумрак, где еще можно было разглядеть мощеные дорожки, на которых были выведены мелом нецензурные слова.
Они двинулись наверх, оставив Аркадия и Катю. Рыжий все время оборачивался, и махал с досады рукой, что-то бормоча под нос. Все остальные исчезли за краем ямы, не переставая смеяться, разговаривать и планировать свою неспокойную молодость. Только Аркадий не мог ничего воспринимать. Он лежал на сгоревшей траве и тяжело дышал. Рядом лежала Катя. Ее не тронули. Видимо у них были свои правила. –Деликатные, - кашлянул Аркадий. Она ползала вокруг него на коленях и пыталась что-нибудь предпринять, только не могла сообразить что. 
-Все горит, - харкнул кровью защитник.
-Уже сгорело, - произнесла Катя. – То есть все, они ушли. Отец одного патрулировал и как в сказке проезжал мимо. Это все, потому что ты к богу обратился. Если бы не твои слова, то я не знаю выбрались ли мы отсюда. Точнее ты.
-Ты умеешь делать перевязку? – спросил Аркадий, прерывая ее бредовые домыслы, как он считал.
-Наверное, да, - произнесла она и пыталась проверить его повреждения. Ой, кровь. Это что. Из губы течет. – Нужно сперва промыть рану. А бинта то и нет.
Она растерялась и внезапно заплакала от вороха проблем, с которыми предстояло справиться ей одной, слепой девушке, со сломанной ногой.
-А вставлять зубы, - произнес он и выплюнул нижний зуб. Вот гады, мой первый потерянный зуб. Я думал, это случится несколько позже.
- С этим могут быть проблемы, - ответила она.
Серьезных повреждений не было. Ужасно болела спина. Но Аркадий успел напрячь мышцы, чтобы боль чувствовалась меньше. Этому его научил конечно дядя.
-Не обижайся, но хорошо, что ты не можешь меня видеть, - - сказал он приподнимаясь. - Я сейчас такой страшный.
-Неа, ты бесстрашный, - воскликнула она и поцеловала его. Он взглянул на нее и она также смотрела в его сторону. Она потянулась к нему с безудержной силой, еще пять коротких шагов длиной в сантиметр, еще три шага, два, один, нет.. что-то в нем звякнуло и он закашлял, испортив эту волнующую ситуацию.
-Ага, теперь я точно знаю, что по пепелищам ходить нечего, - прошепелявил Аркадий.
- Не будем, - прошептала она, еще надеясь вернуть то мгновение, которое обещало растянуться на продолжительное время.   
Они шли по площади, держась друг за друга, немного шатаясь, хромая, ступая осторожно, как столетние, отходившие свои ноги и загнавшие свой организм до плачевного состояния. Если бы им было по сто, то эта картина была очевидной. Но парню было двадцать, а девушке недавно исполнилось восемнадцать. 
-Я тебе не сказала, что автобусов не будет до шести утра, - неожиданно произнесла Катя.
-Нет, не сказала, - прошептал Аркадий.
-Так вот, говорю, - резюмировала она.
-Поймаем такси, - он был решительно настроен. Нужно было вернуться. Завтра в десять на работу. В нормальном состоянии.
-Не думаю, что это возможно в этом районе, - сказала Катя.
Аркадий уже набирал номер.
-Девушка, почему не поедите? – кричал он в трубку. - Как так. Плачу по двойному тарифу. Не подходит? Что не подходит? Район или мой голос вам не нравится? Але! Але! Черт, бросили. - Он пинал мусорку и набирал еще один номер.
- Молодой человек, нам нужно такси…Да, именно…Что? Вы только возите випклиентов? А что нужно сделать, чтобы быть им. Наездить две тысячи километров? Пошел ты. Дьявол, - кричал он и набирал другой номер.
Через некоторое время они сидели на автобусной остановке, курили одну сигарету на двоих.
-Никто не соглашается? – произнесла Катя
-Ммм, - задумчиво произнес он.
- Ты не возражаешь, если я посплю, - спросила Катя, и не дожидаясь ответа легла на деревянные рейки и уткнулсь лицом ему в колени. 
-Профессор будет доволен, - подумал Аркадий и кинул окурок, который пролетел по траектории радуги в центр дороги, по которой за последние полчаса проехала только одна поливочная машина. 


***

Весь день лил дождь. С неба падали крупные капли и смачивали все вокруг, безжалостно и не согласуясь. Тучи набухли в роковом предвкушении,  не останавливаясь, показывали свои способности, в умении заливать землю – красиво и эффектно.
Эта смена ему давалось тяжело. Он проводил ее с тяжелым чувством, как будто ему приходилось дышать с забитым носом или разговаривать с набитым ртом. Время не торопилось сделать второй круг. Большая стрелка остановилась в районе пяти, а маленькая на одиннадцати и били часы неторопливо, с грустью оповещая о том, что прошел еще час. Желание перевести часы и пробежать по временной дистанции с рекордным достижением не окидало его.
Он стоял возле ресторана «Бригантина», из которого пять мнут назад вынесли парня с перерезанным горлом и курил. Парень не ел острое, он просто задолжал. Его нашли и провели по нему острым лезвием. Он заплатил. Своей жизнью. Пока ехала скорая, кровь успела вытечь.
-Скорость движения «скорой» прямо пропорциональна движению вытекающей крови, - мелькнуло в тяжелой голове.   
Ветер метал большое количество влаги и, казалось, что жидкость была повсюду. Было трудно дышать, капли с воздушными массами забивали горло и нос  и заставляли дышать через раз, заглатывая воздух большими порциями, доводя до головокружения.   
К обеду подошел Николай с последними статистическими данными. Он достал ворох бумаг, вставил их в планшет и, пролистывая одну страницу за другой, сел на бордюр. 
-Сколько? - спросил Павел,
-Три убийства и все женские, - ответил Николай.
-Отчего? - спросил Павел.
-Тепло, - сказал эксперт. - Летом любят убивать женщин. Они все чаще оголяются и уединяются. – У тебя новая рация, смотрю.
- Да, старая попала под ступню, - сказал Павел.
-Бывает, - сказал Николай. - Со мной такое было. Один раз рация решила выпрыгнуть из окна. Но благополучно приземлилась на снег.
Павел улыбнулся, но эта улыбка получилась скомканной, ненастоящей, надуманной. С кем-с кем, а с Колей он никогда не вел себя искусственно. Договоренность с первого дня. И за этот принцип они держались, как за самое главное, без чего не выйдешь в поле. Почти как без оружия.   
-Кофе? – спросил Павел. Он автоматически схватился за это слово, так как обычно оно помогало. Именно слово, а не напиток.
-С удовольствием, - сказал Николай. Тот всегда был не прочь. Казалось, что тот может пить кофе галлонами, и есть сухие пайки постоянно. И сейчас он что-то жевал, доставая время от времени из кармана арахисовые плоды.
-Я схожу, - предложил инспектор. Ему нужно было пройтись. Перед его лицом маячил парень, который махал перед носом пачкой денег и умолял взять. Он встряхнул голову, помассировал виски, и опустив руки, застыл. Поза напоминала один из элементов утренней гимнастики, правда, лежа на полу.
-Ответь, ты спишь нормально? – спросил Николай, улыбнувшись, как его коллега демонстрирует то ли свои бицепсы, то ли новаторские способности в области их профессии.
-Да, - сказал Павел, вспоминая, как ему все меньше дает спать жена и подступившие заботы, связанны с сыном, тоже влияли на качество сновидений.
-Тогда иди, - уступил Николай. Он удивленно посмотрел на него, как тот дрожит как наркоман. Настал черед ему удивляться
Павел стукнул себя по карманам, убедился, что у него есть деньги, улыбнулся и пошел в сторону кофейни, где чтобы приготовить кофе совершали четыре этапа – обжаривали, мололи, варили, разливали. Ему было бы мало, двух – «растворяли» и «разливали», но так как в том месте, куда он шел, все этапы соблюдались, он прибавил шагу. 
-На окраине города драка, - проснулась рация. – Группа ребят, примерно пятнадцати – двадцати лет, затеяли драку в яме сгоревшего год назад дома. Под раздачу попала молодая пара, вероятно, не из этого района. Сообщила старушка, через которую мы узнаем последние новости в этой округе.
-Я поеду, - встрепенулся Павел.
-Там есть патруль, - отрезал грубый мужской голос.  В этом районе плановый Береговой и Прохоров. Не думаю…
-Я там буду через пять минут, - процедил он в шипящее устройство связи.
-Но там достаточно, - не унимался голос из  рации.
-Я должен там быть, - твердо сказал Павел и повернулся к Николаю. – Извини за кофе, переносится.
- Главное, что не отменяется, - прокомментировал эксперт и в очередной раз с интересом взглянул на друга, который на глазах стал другим. Ели бы не лицо и фамилия, то можно было подумать, что у них работает новый человек.
-Нет, - сказал Павел и противоречие, которое выражало это слово заполнило его сразу, до отказа, не оставив места для другого возможного отклика.   
Внутри было как-то нехорошо целый день. Утро было славным, Мария была конфеткой, Дени спал, когда он уходил, Гил бегал по двору, словно ждал гостей. А у него было не так как всегда. Он не мог найти себе места, утром едва не срезал частокол, выезжая со двора, надел рубашку наизнанку и, кажется, съел подгорелый тост. Может быть, оттого, что он не привык к такой идиллии или, наконец, стал оглядываться по сторонам, замечая каждую мелочь, как прозревший человек, долгое время находившийся в царстве тьмы.
Он плюхнулся в белый седан и нервно стал вставлять ключи в замок зажигания. Рука дрожала, и ключ скользил в потных подушках пальцев, что было вызвано нервным перенапряжением и звон от соприкосновениям с брелком – египетской маской из металла, выражающая не то радость, не то боль, вызывал раздражение и желание отрезать себе уши. Ключ вошел, рука замерла на выдохе и, повернув ключ, автомобиль затарахтел с легкой одышкой. Он дернулся неуверенно, затем включились габаритные огни, придавая автомобилю уверенность на дороге, потихоньку начал двигаться прямо, потом направо и оказавшись на главной дороге, отправил инспектора в эпицентр происходящих событий. 
Он помчался на окраину, которая уже не первый год пользовалась дурной славой. Павел включил магнитолу, и из нее полился шипящий свист накатывающихся волн, заглатывающие щемящую тоску и грусть, которая волоком тащилась за ним, как тяжелая баржа. В лобовом стекле появлялись отблески солнечной игры, и пустая дорога говорила о том, что все будет хорошо. Экран с голубым небом и прекрасными декорациями города импонировал ему. Он крутил руль спокойно, не напрягая ни единой мышцы, доверив вождение своим внутренним инстинктам. Казалось, что он не едет, а плывет. По небу спокойно, слегка покачиваясь, доверив себя океанической стихии, забыв на время свою целевое назначение. Он почувствовал безмятежность, как на подушке, вокруг был перья и тишина, кроме шипящих звуков воды. Павел глубоко вдыхал этот бриз, и его тело становилось похожим… Внезапно его подбросило. Машина дернулась и переехала что-то твердое. В волнах закричала кошка, утопая или моля о помощи. 
-Черт, - воскликнул Павел, остановился и выскочил из авто.
На дороге лежал кот. Он был еще жив. Он дергал правой лапой, которую переехали, а левой пытался карабкаться по асфальту. Остальная часть тоже не двигалась, и только хвост сметал пыль с дороги. Павел его поднял, положил на сидение, видя , что тот уже  не жилец и последнее что он сделал хвостатый, это процарапал обивку и издал последнее мяуканье, которое походило на кошачье поскуливание.
-Со мной такое впервые, - осознал про себя Павел. – Ни одна живность не пострадала за всю мою жизнь. И вот первая  жертва. Кот.
Кот лежал на сидении и уже не издал ни единого звука. Он застыл в испуганной позе, неустанно борющегося за свои права, честь и свободу. Он словно куда-то полз, протискивался, преодолевал и если бы не накаченное колесо, катившееся ему навстречу, державшая на своих покатых плечах тяжелый кузов со всякого рода внутренностями, то он бы завершил свой путь – дополз до нужной точки, протиснулся сквозь непогоду и преодолел то расстояние, которое должен был пройти.
Павел подошел к яме. Уже смеркалось, поэтому все объекты становились размытыми, терялись и утопали в плохой освещенности. Яма напоминала ловушку, в которую мог попасть каждый, кто не знает, что она здесь есть.
-Вот где нужно похоронить кота, - мелькнуло у него в голове. – Почетная могила.
Внизу копошилась ватага ребят – часть из них стояла и наблюдала как другая сторона разминается. Среди разминающихся он разглядел своего сына и не поверил. Он находился среди подростков, которые безжалостно колотили парня, который лежал ничком и не издавал ни единого звука. У Дени было такое хладнокровное лицо, что казалось, что это не он, а его двойник. Поначалу он так и подумал – это другой, не его сын, его сын добрый малый, он бы не стал, но этот крашенный вид, который как выясняется, ему вовсе не приснился, а имел место быть, ярким пятном встал перед глазами.
-Стоять, - произнес он, и снизу послышалось недовольные возгласы. Черные пятна затылков обернулись светлыми кружочками, которые замельтешили, врастая одно пятно, становясь угрожающе большим и беспокойным. 
-Папа, ты зачем здесь? - недовольно крикнул Дени из центра белого пятна. - Мы же с тобой договорились.
Павел увидел его взгляд. Он был сухим, твердым, холодным и непрозрачным, скрывающим что-то. Дени скрывал свою жестокость, свой выплеск, который доставлял боль другому человеку, не зная о других возможных источниках впрыска накопившегося адреналина. Он смотрел на отца, как на птицу, пролетающего мимо и остановившуюся, чтобы свить гнездо, но Дени объяснял, что у них другие планы по поводу этого места, а птица лепечет на птичьем, зная о том, что ее язык не понятен. Она машет крыльями, курлыкает на своем, беспомощно тараторя на птичьем, но ее не понимают, но она пытается… 
-Шумите вы очень, - произнес Павел. – Жалобы на вас поступили. Из ресторана звонили, кто-то вывеску выкрутил. Старушка с окраины звонила, что кто-то на качелях весь день ошивался. Дети не могли выйти во двор. 
-Папа, - капризно завопил Дени.
-Неужто, ему доставляет удовольствие, - пронеслось в голове, и другой знакомый тон пронесся вдоль спины, прошептав: - Удовольствие, да знаешь ли ты что такое это удовольствие. Ты ограничен в них, когда как твой сын получает удовольствие от насилия, от превосходства над человеческой жизнью, от власти.
Внутри звучала назидательная речь, и Павел напрягся. Голос исчез и даже в какой-то момент Павел подумал, то он ему померещился. Дени ждал от отца решение. Возникшая пауза говорила о том, что слова сына повлиял на него и Дени расслабленно смотрел как на своих друзей, так и на человека, который лежал на земле и дрожал под влиянием, в том числе и его давления. Он словно говорил им: сейчас, сейчас, мы продолжим, вы пока наметьте то место, в которое направите удар, чтобы нам вместе не колотить по одному.       
-А ну домой, - спокойно сказал инспектор. – И лицо вымой.
Возникла очередная пауза. В некоем полуобмороке, в состоянии недосказанного и не желающего быть понятым, в гасившей дневные огни  она казалось в особенности нудной и незначащей. Она повисла в воздухе между двумя сторонами, серой и черной – в сером, еще до конца не обуглившимся, воздухе стоял инспектор, а в черном, наполненным копотью, смраде находилась та компания, которая так благородно проводит время.   
-Хорошо, - ответил Дени, и стал выбираться из ямы. Он не был доволен и ему не нравилось это «а ну домой», но это был отец, который вернулся, сводил его на хоккей и…  Лишь малая толика сожаления не давала покоя ему. Они вышли наверх, все части одной цепочки, разъединившись и рассосредоточившись по улице, как будто слишком долго просидели в яме, не видя света.
Павел остановил сына. Он взял его за руку, как маленького ребенка, найдя ту связующую нить, которая мощным импульсом прошла от руки отца к сыну – твердая хватка и уверенность в своем поступке.
-Вы идите, идите - сказал Павел, обращаясь к рассеянной толпе, которая, выходя из ямы, не знали своего дальнейшего пути. Обычно, то крайнее место подсказывало, куда они должны были прийти. В данной ситуации – бар, клуб, или кладбище.  – А вас я попрошу, молодой человек. У меня есть к тебе разговор. Поговорим.
-Поговорим, - откликнулся Дени, и жалобно посмотрел на удаляющуюся ватагу и понял, что вечерняя прогулка подошла к концу.
  Они присели на малиновую скамейку, которая единственной была вдоль аллеи, словно была  предназначена для таких разговоров. Она была недавно покрашена, но краска высохла, и только крупные наслоения оставались опасными для присевшего человека или того, кто хочет сковырнуть образовавшийся сгусток.
-Это что было? - начал Павел. Он смотрел на Дени, который в своей ипостаси был похож на клоуна, который протестовал с дирекцией цирка за права нового образа. Долой красный нос и накладные волосы.
- Я же тебе сказал, - произнес Дени, -  что дома я один, на улице другой, в школе третий, с девушкой четвертый.
Он болтал ногами и стучал по дереву скамейки, пробуждая в ней звук глухой и монотонный.
-Остановись, - резко сказал отец. – Ты хочешь сказать, что постоянно меняешь маски? Где же ты настоящий?
-Я везде настоящий, - сказал Дени. – И дома, и на улице, и в школе. Просто жизнь она ведь не склеп, на котором ничего не меняется, она находится в вечном прогрессе. Чтобы себя ощущать не старцем, который ничего не понимает и машет рукой на новые достижения, я ловко подстраиваюсь и становлюсь. Жигало в одном случае, примерным учеником в другом, хулиганом в третьем. И это правильно. Нельзя носить одну и ту же маску. Народу будет скучно. Да и можно ее так износить, что надолго не хватит.
- То есть я, мама ее износили? – спросил Павел.
-Нет, ты еще тот масочник, - весело сказал сын. - Носил столько лет маску, вчера снял и одел другую. Молодец, я тобой горжусь. А маме итак хорошо.
Его сын учил жизненным ценностям, ну надо же. Ребенок, который еще не закончил школу, претендует на звание учителя.
-Дожил, - подумал он, когда вернулся на исходную точку, и застал Колю, пьющим кофе с пончиками.
-Американство какое, - подумал он и хотел, было выйти из машины.   
-Здравствуй, - прозвучал знакомый голос, лениво зевая в левом полушарии и, кажется, почесывая бок в правом.
-Ты где пропадал? – воскликнул Павел. – У меня тут такой  диссонанс. А ты отсиживаешься черт знает где.
-Уже скучаешь? – нежно проговорил голос. Он говорил медленно, лениво и немного скованно, словно его пробудили после спячки.
-Просто мне твои внезапные появления всегда настораживают, - произнес Скрябин. –Нельзя как-нибудь по времени выходить или когда я тебя зову. Согласись, так будет наиболее правильно.
-Я же тебе сказал, что я рядом, - произнес голос. - Только прихожу тогда, когда ты действительно нуждаешься..
-Ты с кем разговариваешь? – спросил Николай, отворяя его дверь и проглатывая пончик. Пудра распылилась вокруг как хлопья маленького снега для страны лилипутов
-Да так, аутотренинг, - нашелся Павел, вылезая из своего Reno, как из спортивного автомобиля – ловко и быстро. – Лучшая замена кофе. С ним у меня сегодня пути расходятся, так есть…
-Скажи своему тренингу, - произнес коллега, -  чтобы все вопросы решал вне работы, а то сосунки посмеиваются.
На скамейке сидело несколько молодых ребят, новобранцев, которые курили и очень громко смеялись. Павлу они напомнила компанию его сына, которые, сейчас поколотив за углом очередного объекта, решают о следующем. Между делом работают. Наводят порядок. По своему. 
-Да пусть они, - сказал Павел и махнул рукой в правую сторону. – Еще вчера дом поджигали, а сегодня решили здесь отличиться. Нормально. Завтра в политику пойдут, президента на колени и по почкам.
-Ты же знаешь, сегодня они зеленые, а завтра… - предупредил Николай, говоря тише, чем обычно.
- Попытка самоубийства, - зашуршала рация. - Девушка, стоит на козырьке девятиэтажного дома. Соседи, жильцы, много свидетелей. По их словам она все ближе к краю. 
- Не надо ехать, - произнес голос.
-Конечно, поеду, - возразил Павел.
-Не надо, -  повторила внутренняя запись.
-Надо, - в очередной раз возразил Павел.
-Тогда возьми пончик, - протянул пакет Николай, наблюдая все это время, как Павел разговаривает явно не с ним. – Авось девушка соблазниться и слезет. Я бы из-за половины пончика отказался от самых гнусных намерений.
-Спасибо, - сказал инспектор.
Павел плюхнулся в свой автомобиль, повернул ключ – на этот  раз то не сопротивлялся и ответил громким рокотом заработавшего двигателя и Павел надавил на газ и поехал на встречу с неизвестностью.

***

В дверь барабанили нещадно. Казалось, что ее хотят снести. А вместе с дверью – эту прихожую с петельками и этажеркой для обуви, кухню с диваном и  всякой утварью, зал с несуразными вещами. Грохотали стены, потолок, особенно ванная комната, где акустика была, будь здоров.   
-Вы случаем не знаете, ваш сосед никуда не уезжал? - прозвучал голос за дверью. – Ничего вам не передавал? А сомнительных женщин не водил? А мужчин? Это из его квартиры алкоголем несет? Ах, из вашей. Простите.
Аркадий посмотрел в глазок и ничего не увидел. В глаза расплылось черное пятно величиной с бразильский орех.
-Снова жвачкой залепили, - подумал он и тут же почувствовал хлопок в области головы. Он вздрогнул. Тело застонало и напомнило о вчерашнем. Дверь дрожала, сопротивляясь своей массивностью.   
-Откройте дверь, - горланил голос, продолжая массировать дверь то кулаком, то коленом попеременно. – У вас, что все умерли?
- Действительно, - подумал Аркадий. – В точку. Я почти умер, но тело мое живет.
Он чувствовал себя куколкой, которая уже перестала быть гусеницей и, пройдя долгожданный период окукливания, впала в самую уязвимую стадию. Да, здесь ей в случае опасности, не скрыться, так как у нее нет ног и пока еще крыльев. Но дома, вероятно, ее никто не тронет. Это же дом, где есть стены и телефон с семизначным номером и главное окна. 
-Кто там? – вяло прохрипел Аркадий и его нездоровый голос прозвучал в пространстве квартиры, как нечто чужеродное.
-Кто, кто, военкомат, - произнес голос, разносясь по всему лестничному пролету. – Теркин  Аркадий Наумович. Правильно?
-Ага, - согласился он. Он дотронулся до своей губы и все вспомнил. Одно дело вспомнило физическая оболочка, до сих пор содрогаясь от ударов, пытавшихся пронзить его мягкое почти воздушное тело,  не смотря на сопротивление и глухие крики «не надо»,  а другое дело – мозг. Он проснулся и, скрипнув тяжелыми ставнями, запустил в свое пространство воздух, проникающий лапшеообразно в ноющие сосуды и растворяющийся в них, как специя. Эта дыхательная влага, почувствовав себя неуютно, попыталась вырваться, унестись обратно, но было уже поздно – ставни захлопнулись, и весь пропитанный внешним нутром воздух остался здесь растворяться и по возможности приспосабливаться.  Он проникал своими испарениями, тошнотворными образованиями через капилляры к мозгу, как доносчики, которые принесли весть, будь то радостная она или нет.   
Аркадий накинул на себя халат, в обязательном порядке капюшон, и в этом облачении торопился к двери. 
-Так то будет лучше, - подумал он, и ему настолько захотелось вернуться обратно в кровать, накрыться с одеялом и не слышать этого стука, который уже стучал не обычным кулаком, а пульсировал в черепной коробке тяжелым молотом, что он возненавидел взывающий к себе голос, этот коридор, который вел к двери и, наконец, саму дверь, которую следовало открыть этому ненавистному глашатаю.  Звучали редкие удары, но они были достаточно  сильные, чтобы вдавливать в себя шею и чувствовать гвоздем, который вгоняют в бетонную стену.
  Воспоминание об инциденте бурно защекотало области обоих полушарий, но увы   не доставило удовольствий, да и внешний вид не вызывал бурной радости.
-Вот черт, - подумал он, рассматривая себя в зеркало. – Разукрасили художники. – Как же я теперь по улицам пройду? Будут останавливать на каждом шагу, как террориста какого-то. На щеке, на подбородке, на губе, на языке… А где же зуб?
На нижнем ряду зубов зияла небольшая дыра, вызывая раздражение и злость по отношению к злосчастной компании, району, самому себе. Тут же возникло покалывание, отсутствующий зуб стал болеть, и это мытарство подгибало ноги в растерянности от потери, которую больше не вернешь.
- Почему уклоняетесь от несения воинской службы в рядах российской армии, - настойчиво бубнил голос.
Аркадий уже было, хотел выйти на лестничную площадку и врезать, как следует этому военкому за его проделки с дверью. Тогда тот полетит с лестницы, - представил он, - прокатится по ступенькам, откинется, скажем, этаже на втором, оближет выступающую кровь на губе и поймет его ипохондрию. Но должное воспитание не позволило ему сделать это. 
-Чего в такую рань? – спросил Аркадий и зевнул  так, что его тело, почувствовав накатывающее волнение, заскрипело, как несмазанная телега.
-За тобой пришли, - продолжал неустанно громкий бас, оставив в покое расшатанную дверь. – Собирайся, переезжаем на новую квартирку. Там вас ждет настоящая жизнь. Курорт, где ешь – не хочу, пей – не хочу, ходи по плацу – не хочу. Правда тем, кто не хочет, быстро вправляют мозги.
Военком злобно рассмеялся и ждал ответной реакции со стороны призывной стороны. Призывная сторона смотрела на себя в зеркало и надеялась, что во всем виновато оно, а не его ушибленная физиономия.
-В институте у вас бардак, - произнес голос, - в таком бардаке вам нечего делать, соответственно вас отчисляют, с третьего курса. Так уж получилось. По словам ректора, не надо было отлынивать от девочек, бань и других должных процедур. А это так называемый минимум для мужчины. Если и этот минимум не соблюдается, тогда нет человека. Как говорится, сегодня он ест, завтра он пьет, а послезавтра землю зубами грызет.
Военком рассмеялся согласно своему рангу – громко, зычно и сам факт что рассмеялся – над такими солдафонскими, а значит глупыми шутками, смеялись только они сами.
-Значит, меня отчисляют? – задумчиво произнес Аркадий, насчитывая свои раны, и придумывая как бы их скрыть одним волшебным тюбиком тонального крема.
-Да, - громко сказал он. – И переводят на четвертый.
Он в очередной раз засмеялся, раскачивая молот, который от смеха пусть не ударял по жесткой плоскости, но скрипел, как тяжелая дверь в темницу, который несколько тысяч лет.
- Иди домой Гоша, - сонным голосом сказал Аркадий. – Я себя не очень чувствую. Мне нужна реабилитация.
Друг прислонился к двери и уже не стучал, а процарапывал дверь. Аркадий прислонился, так как понял, что тот хочет ему сказать что-то индивидуально. Если весь этот спектакль был на потребу публики, то сейчас ему был нужен только один зритель.
-Так я же служба спасения на дому, - шепотом произнес Горкий. – Отворяй ворота, не пожалеешь. 
Аркадий открыл дверь. Сурово скрипнул несмазанный засов и скворчащий замок. Перед ним действительно стоял Горкий. В одной руке он держал пакет кефира, в другой сырую курицу. С курицы что-то капало. Он стоял на входе, как торговец на рынке и не решался войти. Его первоначальная, веселая маска на глазах  стала таять  и превращаться в трафарет грусти.
-Это что? – спросил Аркадий, переводя взгляд то на друга, то на капающую курицу, то на пакет, с которого тоже что-то текло.
-А это что? – переспросил Горкий, бросил продукты на столик перед зеркалом и вплотную подошел к другу.
  От увиденного у него перехватило дыхание. Он ожидал увидеть, заплывшее от приятного времяпровождения, лицо. Ну, максимум несколько засосов раскиданных по всему телу. Синяки, следы от царапанья, укусы – все то, что могло возникнуть с ней во время телесных жертвоприношений. Взлохмаченные волосы, выдранные клоки, узкие глаза от нежелания принимать мир в свете. Что еще? Порванная одежда, царящий беспорядок и тягучий аромат секса и алкоголя, создающий неповторимый коктейль, от которого теряет контроль любой живой человек. Но то, что увидел, не соответствовало его представлению о ночной оргии. Он не верил своим глазам. На него смотрел не человек, а страшное чудовище Франкеншейн. Один глаз у него был заплывшим, второй уже примерно в два раза обычного. На щеках красовались графические картинки в виде темно-красных галочек. Нос был багровым, и казалось, что верхняя полвина лица была в тени. Губы распухли, особенно нижняя, в правой части как будто вся жидкость, которая содержится в ней, перетекла в одну сторону, отвиснув в виде округлого груза. Чтобы перепроверить, он закрыл глаза и тут же открыл.
-Ты что сбрендил? - спросил Аркадий, открывая Горкому еще один дефект в виде отсутствующего зуба. - Что за шоу ты мне устраиваешь поутру. Тоже мне Сальвадор Дали. 
Горкий стоял в двери и замер. В этот момент у соседей скрипнула дверь, и залаял соседский сенбернар.
-Заходь, - затащил его Аркадий, - Только не там. Не хватало нам дворовых баек о том, как друзья не поделили девушку. 
-Ничего себе, - еле вымолвил Горкий, оказавшись в прихожей. - Он стал внимательно рассматривать друга, качая головой и вздыхая при этом. - Кто это тебя так? Вроде с хоккея живым ушел. Шайбой не попали?
-Не поверишь, - ответил Аркадий, не широко открывая рот, чтобы не сильно травмировать психику друга.
-Поверю, - кивнул головой Горкий, тяжело дыша, как в сауне. - Хотя зачем спрашивать? Следовало догадаться. Миссис Неприятность снова пожаловала к вам, - уверенно произнес он, вытирая пот со лба. - Но к счастью вы отделались легким испугом и к несчастью с тягчайшими последствиями. Чтобы ты делал без меня. Благодари бога, за то, что я родился когда-то темной ночью и осчастливил этот мир своим присутствием.
Аркадий услышал слово «бог», которое как спица вонзилось в его спину, куда неоднократно пытались достучаться ногой оголтелые десантники. Он закашлялся, схватившись за бок. Горкий стал стучать его по спине, отчего Аркадий еще больше задохал.
- Но друзья не бросают в беде, - сказал он, - даже если в сердцах наговорили всякого разного. Правда?
Он смотрел на Аркадия с чувством превосходства, чтобы тот согласился, что он, блин, такой хороший друг пришел к нему посочувствовать, принес кефир, чтобы тот выпил с похмелья, сварил бульон, поделился возможными неприятностями, которые в последнее время стали закономерностью.
-Правда, правда, - попытался улыбнуться Аркадий. Получилась гримаса, оскал, но не картина на которую можно смотреть долго и умиляться. - Слушай, Гош, сейчас не очень удобно.
Горкий заглянул ему за спину, втянул ноздрями квартирный воздух, подозрительно осмотрелся и спросил:
-А когда будет удобно?
-Не сегодня, - выдохнул все накопившееся Аркадий, вкладывая в это свою  усталость, боль, непонимание и долю разочарования.
-Да, вот тебя разделало, - продолжал любоваться Горкий. Его лицо тоже стало искажаться и по примеру сильного влияния и магнетизма. Он поворачивал голову то в одну, то в другую сторону, словно искал возможность говорить с ним так, чтобы обоим было удобно.
Сколько лет они были знакомы, столько времени и дружили. Через пять минут после знакомства в «Корабле», они играли в боулинг и спорили о преимуществе быть молодым. Горкий утверждал, что молодость – это порок, который тебя преследует до самой старости. Человек прощается со своей молодостью, как будто убивает своего сына. Нужно рождаться взрослым, тогда убивать никого не придется, - предположил он.  Аркадий утверждал, что если бы в мире не было убийств, то было бы скучно – первое, перенаселение – второе, умерли бы от голода продавцы оружия - последнее. Тогда они долго смеялись над этим и сделали вывод в тот же вечер, если они умеют смеяться над одной шуткой одинаково долго, то смогут образовать мужской тандем охотников за ножками. Правда, тогда еще Аркадий не знал, что  Горкий охотился для статистики, а Горкий соответственно не догадывался о том, что Аркадий преследовал более возвышенные интересы.    
-Давай только без излишних объяснений, - резко сказал Аркадий.
Ему не хотелось сейчас погружаться во вчерашний день, слишком сильно болела голова, и тело взывало о полном покое. Да и друг, который хоть и беспокоился о нем, не слишком его радовал.
-Я вряд ли успокоюсь, пока не узнаю всех подробностей, - не останавливался Горкий.
- Тебе конечно невдомек? – произнес Аркадий и едва не заревел.  - Тогда шел бы ты…
-Спокойно, спокойно, я пришел к тебе с миром, - парировал Горкий. Он не мог допустить такого поворота. Плачущий друг – это финиш.
- Так мы  это не обсуждаем? - произнес Аркадий, уже более спокойно, выдохнув застывший в груди воздух.
-Принимается, - согласился друг и повторил его тяжелый выдох. Он и достал из кармана какой-то цветной буклет величиной с порядочную газету и стал мять его в руках, как асбестовые шарики для успокоения.
-Черт, - подумал Аркадий. – Так и съехать с катушек можно.
Горкий осторожно взял его за плечи и легонько потряс, боясь, что его друг может снова уйти в неприятный образ.
-У меня проблема, - начал Горкий.
-Ты ничего не путаешь? - сказал Аркадий.
- Увы, нет, - вяло сказал Горкий. – Это хорошо, что я тебя застал. Думал, что ты занимаешься тренингами в другом радиусе Москвы. Но благо мой компас меня не подвел. Твои координаты не поменялись.
 - Ага, - стал догадываться Аркадий. – Как же я мог упустить одно очень славное качество моего друга. Он никогда не приходит без причины. А я то подумал – с чего такая щедрость. Курочка, кефирчик, добрые словечки.
-Это что? – спросил Аркадий. 
Горкий замялся. Он стоял и топтался на месте, зная что он был бы рад, но дело такое важное, что нельзя вот так с бухты барахты, в прихожей, надо бы сесть и все последовательно. Он сжимал проспект и, казалось, что не решается сказать об этом, переходя с одной ноги на другую. Наконец, он промолвил:
-Вот о чем я хотел с тобой посоветоваться.
И снова стал топтаться, оставляя следы.
-Кофе будешь? - спросил Аркадий.
-Ага, - радостно воскликнул Горкий, и тут же сделался серьезным, понимая, что Аркадий сейчас в таком настроении, когда кривляние и образ простофили и тюфяка не самым будет удачным.
-Заходи, - хозяйским голосом произнес Аркадий. – И ботинки сними. А то мне весь пол заляпаешь. А уборщиц у меня нема. Да, прихвати свои дары, волхв.
Горкий важно прошел на кухню,  сжимая продукты, обратил внимание, что закрыта дверь в зал, но не стал придавать этому значения. Аркадий насыпал в чашку кофе, в тот момент пока Горкий ставил на плиту курицу и нажимал кнопку на электрическом чайнике.
- Вчера, когда ты ушел, - присел друг, - я конечно немного злился на тебя, но потом успокоился и стал смотреть игру. Оставшиеся десять минут. Лучше бы я с тобой ушел. К несчастью наши юниоры продинамили еще пару мячей, и вышли в финал голыми. Я расстроился просто жуть. С тобой поругались, этот молодняк клюшку не умеет держать. В общем, захотелось вырваться из этого непроходимого болота и поехать отдохнуть. Встряхнуться что ли. В сельскую глушь не тянет, а на Бразилию денег не наскребсти. Вот я и подумал, в страну верблюдов и бедуинов. Там есть куда разбежаться.
Аркадий хрюкнул, затем неожиданно фыркнул, отчего последовала прямая подача к более эмоциональной реакции. Он засмеялся, подошел к стеклянной двери и прикрыл ее, прислушиваясь.  Горкий тоже не удержался, его не нужно было вселить, он был готов всегда к такого рода импровизациям и поддержал друга. Аркадий смеялся, широко открывая рот, тем самым, вызывая еще большую порцию смеха у Горкого.
-В страну верблюдов, - гримасничал Аркадий.
-Да, - ответил Горкий. – А что?
-И бедуинов, - резвился друг. – Это которые дикие да?
-Да, - довольно произнес Горкий. – Дикие.
-Так, а теперь честно, - серьезно сказал Аркадий, прекратив смеяться.
-Что? – еще не унимаясь, спросил Горкий, не задумываясь о причине смеха.
-Колись, я говорю, - твердо произнес Аркадий и стукнул по столу, отчего сам был не рад, так как тот завибрировал как гидромолот на асфальте, постепенно затихая, но только не с головной болью.
Горкий проделал несколько дыхательных упражнений, и сменив солдафонский лик на образ матери Терезы,  скинул с себя предыдущие маски и стал тем, кого знал все эти годы Аркадий.
-Ладно, - согласился Горкий, выдыхая очередную порцию воздуха с отчаянным хрипом. – Ты прав, конечно. Есть одна девчонка.
-Так я и думал, - улыбаясь, проговорил Аркадий.
- Черт бы их подрал. – стучало в пространстве головного мозга. – Как она меня выкручивает. Я же не йог, чтобы меня выкручивать как мокрую тряпку. У меня нет запасной кожи, как резины. Возможно, у йог есть. И резина, и жизнь, и еще…
- Но она особенная ты пойми, - приводил в реальность друг. - Не те, что раньше были. Им бы одного, то есть мне конечно одного, а им и второго, но не третьего, а с этой все. Все пункты, даже те, о которых я не подразумеваю. Я думаешь почему, перестал тебя провоцировать на домашние сходки, а? Все дело в ней.  Она меня с ума сводит. В общем так, она на выходные в Египет махнет. Я тоже должен быть там.
Возникла пауза. Обязательная минута, как и в любом фильме, когда герой определено, сказал главное в своей жизни, и после этого все молчат. Конечно, в кино не молчат, там  звучит музыка, обязательно продирающая, с сантиментами, волнующая. А в жизни звучит тишина и только слышно биение сердца, вздохи и другие звуки, которые раньше казались несущественными.
- В Египте фараоны бегают за девицами как ящерицы, лишаясь своего хвоста, - заливало мозг у Аркадия. - Но у ящерицы, лишившейся хвоста, отрастает новый. Но где вероятность, что новый будет лучше. Не факт, не факт.
- Я же раньше когда не был с тобой знаком, - ворвался в цепь его странных рассуждений Горкий, - даже и не помышлял о таких безумствах в духе - подойти к девушке, взять номер телефона и прочее, что обычно происходит. Просто глядя на тебя, я стал таким. У тебя это получается, я же не хотел отставать. Но мне нужен был образ. Образ неудачника не подходил. Я и стал ловеласом.
  Возникла еще одна пауза. Ставни в очередной раз дернулись, смешивая весь разносол в барабане и он постепенно оседая выдал очередную порцию мыслей, отразившись в нервном тике правого глаза.
- Верблюды перестали подчиняться, - крутилось в затылочной части, распространяясь по всему телу. - Они убежали, замерзли. Верблюды сняли свои теплые шкуры и стали похожи на лошадей. Гладких и скромных. С непривычки.
- А теперь я вижу, - едва выдавил он, пронося свои слова через высокий барьер своего я, - у тебя такой взгляд. В глазах пена. Не смейся, но ты как бурлящая река, огибая пороги, в одном месте все бегущие потоки, сосредоточившись, пенятся, образуя колоссальную энергию. Эта энергия мне помогла. Да, я вижу, твой…вид, но он как вирус, распространился на меня. Не знаю, кто еще пострадает, но наверняка пострадают, так как вирус огромной силы.
-Чего это с ним? - думал Аркадий сквозь завесу наступающих верблюдов. – Сперва военком, потом рука, сейчас откровение. Блин, как же мне хреново. Сказали бы мне перед рождением, что когда-нибудь так будет, то не родился бы.
- И теперь я должен быть с ней, чтобы мой план состоялся, - сказал Горкий и хлопнул себя по коленям, завершив свое бурную исповедь.
Возникла очередная пауза, но в голове слушателя на удивления зияла дыра, и только ветер доносил легкий гам погонщиков.      
-Горкий не ищет легких путей, - насмешливо сказал Аркадий после таинственной тишины, наливая кипяток в кружки. – Неужели она достойна всего того, что ты только что наплел?
-Достойна, - произнес друг, нервно теребя проспекты. - Вот я изучил. У них самый доступный тур. Вот посмотри. Мне не хватает совсем немного. Но я тебе верну. Приеду оттуда отработаю. Мне предлагают тут одну работу – днем грузить, ночью паковать. Грузить-паковать, ничего трудного. Я справлюсь. Думаю, за месяц соберу нужную сумму. Ты пойми, она такая. Я не должен упускать. Я за свое время столько девчат упустил. Грызу локти до сих пор. Но эта, дружище, она не должна уходить. Она будет моей. Скажи, что ты мне поможешь.
-Это что сейчас было? – взволновано произнес Аркадий, вскочил, подошел к двери, прислонился к стеклу и замер в шпионской позе.
-Когда? – спросил Горкий. – Да что с тобой? Ты уверен, что у тебя все нормально с содержанием 
-Раз, два…, - произнес он
Аркадий выглянул в окно. Слева от него был градусник, на окне соседского балкона, было плюс двадцать, как обещали газеты, но было ветрено, и тополя качались, вбирая в себя летнее тепло, предвещая пуховые дожди. Сквозь деревья проступала синий луковичный купол церкви.
-Ах, это церковь, - выдохнул Аркадий. А я то думал куранты. Хотя до сих мест они не доносятся, если конечно ты не обладаешь гиперслухом.
-Так что? – продолжал свое прошение Горкий. – Она на юридическом учится. Говорит, что хочет свое собственное агентство организовать. По отлову выживших из ума людей.
-Много она наработает, - произнес Аркадий.  В голове возникло напряжение – недолгое, мгновенное, но отчетливое, напоминающее о себе.
-То-то и оно, - произнес Горкий. - Я ей тоже так сказал. А она мне статистику в нос. На, говорит, полюбуйся. И я полюбовался. Оказывается процент психов, боюсь тебе говорить, дошел до отметки в 40 процентов. Почти половина. Но эта шкала растет. То есть, вероятно, что лет через десять, у нас не будет практически ни одного здорового человека. А она, понимаешь, будет заниматься выявлением, диагностикой, осуждением, если надо, а я вызвался помогать, я же психолог. Буду заниматься реабилитацией.
-На моем примере, - подытожил Аркадий.
-Ну, это так получилось, - успокаивал его взбалмошный друг. - Ты нормален, это бесспорно, просто тебя ломают в противоположную сторону. Ты знаешь. Надо сохранить равновесие.
-Кто ломает? – недовольно пробормотал Аркадий. – Какое равновесие?
- Вот смотри, - у Горкого загорелись глаза. – Ты, конечно, знаешь, что раньше была теория о мире, что тот плоский, стоит он на трёх китах, которые в свою очередь стоят на черепахе. Так?
- Так, – спокойно спросил Аркадий, смачивая холодной водой полотенце и прикладывая его ко лбу. 
- Ты не понимаешь, - заводился Горкий. – Ты хоть на мгновение представил эту цирковую конструкцию, когда шпрехшталмейстер объявляет:  На манеже земля в содружестве с китами и черепахами.
-Что ты мне плетешь? - вздыхал Аркадий, обматывая полотенце  вокруг головы и делая крепкий узел на затылке.
-Это же воистину настоящий трюк, - восхищенно произнес Горкий. - Какую надо иметь гармонию, чтобы вся эта конструкция держалась в равновесии. Так вот. Вся эта постройка в нас. И как только позволишь несвойственному тебе организму залезть на твой краешек земли и дашь возможность похозяйничать – раскачивать, болтать ногами, попадая в китов, то весь твой парус сложится и ты вместе с ним.
- Ты кофе выпил? – спросил Аркадий. – Если да, то вперед на пляж занимать место. А то шезлонгов не хватит.
- Я к тому чтобы ты не ломал себя, - продолжал Горкий, - а действовал согласно своей логике, разуму и внутреннему голосу. Он точно не подводит. Надо любить свой внутренний голос. Вот я свой голос боготворю.
Он погладил себя по животу.
- Мак, ты у себя, - спросил он, опустив голову, и тут же поднял, объяснив другу: -  так я его называю. Да, это я. Просто со своим другом решил познакомить. От него у меня секретов нет.
В голове снова стали проступать крики. Это кричали верблюды. А за ними бежали босоногие погонщики и хлестали их хворостиной.
-Черт, - не успокаивался Аркадий.
Он подбежал к окну и пристально стал вглядываться в даль. Часы на торговом центре показывали время. Но они были слишком далеко.  Горкий шел за ним, пребывая в волнительном состоянии после долгого откровения.
-Сколько? – спросил Аркадий.
-Тысяч десять меня устроит, - протренькал он. Даже девять тысяч шестьсот восемьдесят рубликов, ноль ноль копеек. Этого вполне хватит.
-Нет, сколько времени? – спрашивал Аркадий и беспокойно смотрел на друга, который отнюдь был не в спокойном состоянии. 
-Через неделю уже надо, - проговорил Горкий. - Но пока документы сделают, то да се, надо бы конечно пораньше. Я бы к тебе за день подошел, но в турфиоме сказали, что итак постараются за рекордно короткий срок. Прикинь?
-Да сейчас, сколько времени? –  крикнул друг и стал показывать пантомимой, стуча ладонью по руке. – Времени, сколько часов и соответственно минут?   
-Обед, - спокойно сказал Горкий. - Так что? У тебя есть или тебе нужно к отцу обращаться. Если хочешь, берем такси и до конторы или до центра. Я плачу.
- Обед? – воскликнул Аркадий, хватаясь за голову. - Я же давно должен быть на работе. Очень давно.
-Ты работаешь? – неожиданно спросил Горкий и Аркадий понял, что сболтнул.
-Да, подрабатываю, - выкрутился он. – На почте. Письма разношу. Боюсь они меня уволят. Но все же надо попытаться. Вдруг не было писем. Там же как? Если писем нет, то сидишь и ждешь, пока придут. И то, как только коробка наполняется, только тогда разносишь. Не будешь же ты из-за одного письма нервы трепать.
Аркадий заскочил в ванную, услышал шум воды и голос, который напевал знакомую песню из репертуара Боба Дилана.
- The man in me will do nearly any task, - напевал он, и его голос пропал в слое журчащей воды. Он выскочил из ванны ровно через минуту и присел к Горкому, который оттирал кофейное пятно с яркожелтой кислотного цвета майки. Тот тут же забыл про пятно и уставился на друга, хотел было что-то спросить, но тот его опередил.
- Не в службу, а дружбу посиди здесь, - произнес Аркадий.
- Зачем это? – не понял Горкий, и попытался понять, сморщив лоб, как это может быть связано с его предложением. Он попытался состыковать, возможно, тот хочет пойти за нужной суммой и вернуться, но зачем ему оставаться.
- Она здесь, - произнес Аркадий, и Горкому стали понятны эти закрытые двери, это долгое неторопливое просыпание.
-Что? – сжал кулаки Горкий и надавил на стол так, что скатерть стала съезжать на него, а вместе с ней чашки, ложки, сахарница и вазочка с ежевичным конфитюром. – Эта штучка здесь?
Он начал себя вести как ревнивый муж, вернувшийся из далекой командировки, надеясь на лучшее, на хорошую встречу, понимание, вкусные пироги, а получил в итоге «сюрприз».
-Гоша, я тебя редко о чем прошу, - взволновано говорил Аркадий. Уже не важно было, во сколько он подойдет. Пять-десять мину не играли значения, но ему хотелось, чтобы это все произошло как можно раньше.
-Хорошо, - произнес Горкий, хитро прищуриваясь. - Только и с тебя…дивиденты. Договорились, партнер?
- Вот так друзья становятся деловыми партнерами, - подумал Аркадий. – Докатились.
-Ладно, - хлопнул по плечу друг. Как вернусь, поговорим. Думаю, что мы этот вопрос уладим.
-Как пить дать? – в надежде спросил Горкий, еще не веря в положительный ответ.
-Как еще? – ответил Аркадий и так хлопнул того по плечу, что тот стал на сантиметров пять ниже своего обычного роста.
Аркадий бежал в сторону института, пробуждая свой мозг, прогоняя назойливых верблюдов, погонщиков и мысли о суициде.
Он вбежал в кабинет. Профессор пил кофе и кажется не менял свое положение с вчерашнего дня. На полу все также лежал беспорядочно ворох бумаг и та часть, которая была рассортирована частично.
- Доброе утро, - произнес Аркадий, поправляясь, хотя за минуту он сметал с себя всю пыль и отголоски его отсутствия.
Профессор сложил газету, посмотрел пристально на него, естественно заметил в нем изменения.
- Молодой человек, - сказал Курцвайль. - У вас часы поставлены по какому поясу? Позвольте поинтересоваться. По гонконгскому времени? Или индийскому? Может быть, вы забыли, что мы не в Гонконге. И не в Индии. Так вот, мы в России, мой юный друг. А здесь… 
-Простите, у меня были неприятности, - начал Аркадий.
Профессор исподлобья взглянул на героя и хоть Аркадий успел при выходе замазать самые ярке проявления тоналкой, все равно искажения от неправильности форм человеческого лица ощущались.
- Да, будь на месте профессора, - подумал Аркадий, - я бы гнал такого в три шеи. Оправдываться бы не позволил. Зачем нужен такой работник, от которого одни неприятности. Помощник так себе, да и за опоздание…
-Хорошо, пусть будет по твоему, - спокойно произнес профессор Я тебя пойму, но тебе придется задержаться.
-До скольки? - машинально спросил парень, так как понимал, что Гоша не сможет долго находится в квартире. Она проснется, Выйдет из комнаты, столкнется с ней, у них завяжется разговор, который обязательно перерастет в конфликт. Я же Горкого знаю, - подумал он. - Своими философскими вопросами и рассуждениями... Я же Горкого знаю.   
-На сколько ты опоздал, - ответил профессор, сверяя свои часы с настенными. - Неужели? – воскликнул он.
-На пять часов, - произнес Аркадий, понимая, куда клонит профессор.
-Вот, пять часов ты еще пробудешь, - решительно сказал Куроцвайль, захлопывая свои карманные часы и приподнимаясь с кресла.
-Профессор, - пытался объяснить Аркадий. – У меня столько всего произошло. Я вам сейчас все объясню.
-Хорошо, я тебя слушаю, - сказал он, позволил ему сесть и сам присел напротив него на одно из кресел.
Аркадий не знал с чего начать, но глаза профессора так располагали к откровению, что он начал говорить, сам того не замечая. 
- Во-первых меня избили, довольно серьезно, лишили зуба, что тоже очень неприятно, напугали. Я всю ночь не спал, так как не мог выбраться из одного захолустья, потому что оттуда и туда не ходят такси. И это все в один день. Я пытался вам вчера позвонить. Но не сделал этого, думал успею. И еще эти верблюды, то есть…нет, с верблюдами я и сам справлюсь.
Профессор его спокойно слушал. Когда Аркадий прекратил свою речь, он взял его руку в свою, что несколько удивило молодого человека, и произнес:
-Дисциплина прежде всего. Тебе придется разобрать ворох этих бумаг, отправить корреспонденцию. Я написал, как это нужно сделать. Я вернусь. Обязательно меня дождись.
-Хорошо, - ответил Аркадий, хотя понимал, что последнее поручение он точно выполнит. Дождется. А первых два. Очень сомневался.
Профессор Курцвайль отпустил его руку, пошел к двери, ничуть не мешкая, хлопнул дверью и отразил в этом звуке свое непонимание – юношеского максимализма, халатности,
-Вот и помощь, - подумал Аркадий. Оказывается, ответ на мой вопрос находится в этом ворохе бумаг.
В замочной скважине задвигался ключ, за ним последовал металлический щелчок, что могло означать только одно, что дверь закрыта. 
- Меня закрыли? – подумал он. Как странно. Вот черт. Что за детсад. - Здравствуй, страна монотония, - произнес Аркадий и взял первый лист, который был одним из тысячи листов с непонятными фразами в духе.
-Лечение в стенах больницы или диалог дома, - Наши друзья – наши враги? –Кто поможет вытянуть себя из неприятности, или метод барона Мюнхгаузена, - Идет ли отдых на пользу или приводит к новой форме болезни. Блин, какая чушь. Что я здесь делаю. Закапываю свою молодость.
  Он брал один лист, рассматривал его, потом определял в какую стопку его класть, затем брал другой. Буквы сливались, одна наскакивала на другую, мысли смешивались с печатными словами.
-Что я чувствую по отношению к ней, - подумал он. Тепло. Страсть. – Проблемы личности в период полового созревания. - Или что-то большее. Она сейчас у меня в постели. – Кризис становления. -Я впервые из-за девушки спал на неудобном матрасе на полу и что это значит? – Комплекс непонимания, врожденный, приобретенный. - Захотел помочь, найди ее родственников или еще что-то большее.
Аркадий бросил взгляд на маленькое окошко, в которое попадал стремительный летний луч, проникающий в маленькую комнату, Теперь  луч исчез, точнее он расплылся на заслонившем это окошко фургоне и стал достоянием не этой комнаты, а случайного водителя.
Из его сумки выпирал его добрый старый запылившийся друг. Аркадий открыл сумку, достал его и протер рукавом футляр. Затем открыл и вытащил на поверхность то, о чем он немного подзабыл. что когда-то приводило в восторг маленького Аркашу и уже  взрослого Аркадия. Nicon подмигнул ему своим одиночным глазом, словно намекал о своем существовании.
Помимо фотоаппарата в сумке лежал пакетик непочатых орешков, две тетради,  блокнот и плеер.
Он надел наушники и теплая рок-н-рольная трель пронзила слух, расслабляя конечности. Аркадий опустился на ворох бумаг, напоминающий мягкую подушку, когда голос Элвиса убаюкал его готовое к сну тело. 
Ему снилось море. Плывущий корабль. Константинополь, куда пристал корабль. И вот он облаченный в траурные одежды спускается по трапу, внизу его ждет человек, по вероятности дервиш. Когда он спустился, дервиш произнес:
- Время – глоток. Если ты его проглотил, нового не нальют. Каждому отведена равная доля.
- Так есть целое море, - удивлялся Аркадий. Я здесь и сам и кого хочешь напою.
- Да, но вода в нем соленая, - ответил дервиш. Достаточно капли, чтобы понять, что она не пригодна для питья.
-А я смогу ее выпить, - спорил он.
-Конечно, нет, - ответил дервиш, - но ты должен попробовать.
-А кто это стучит? – спросил Аркадий.
-Стучат в твою усталую душу, - произнес дервиш.   
В дверь барабанили. Она подрагивала всей своей многослойной конструкцией и откликалось глухим воем.
-А-а, - проснулся Аркадий, и стук усилился троекратно.
-Что за черт? - подумал он. – Второй раз за сегодня.
Грохот разносился не на шутку.
-Кто это? – спросил он шепотом, уже немного опасаясь, призывая тем самым стоявшего за дверью к такому же спокойному тону.
-Открой, - звучал знакомы голос.
Это был Горкий. - Но почему он здесь, - неслось в голове. – Ой, снова это напряжение. Он привел с собой целый караван верблюдов. Они все кричат, как будто одновременно съели целый вагон колючек.
-Не могу, я закрыт, - прошептал он. – Что случилось? Говори быстро.
-Ничего себе, - удивился Горкий. – Да, хорошая у тебя работа. Почта да?  Ладно, я сразу догадался.
-Быстро! – крикнул Аркадий.
- Тут такое дело, - замялся Горкий.
-Что случилось? – вскрикнул Аркадий, понимая что произошло что-то из ряда вон выходящее. Иначе бы его здесь не было.
-Она это… - мямлил Горкий
-Что? – кричал он сквозь дверь, заставляя звуковую волну проскальзывать во все возможные щели, огибая все препятствия углы и возможные тупики.
-Она там, - у него дрожал голос.
-Говори, Гоша, - умолял Аркадий. - Не тяни.
- Я ничего не делал, - оправдывался он. – Сперва я пил кофе, потом читал Вольтера для слепых. Только это не так просто, как оказалось. А потом уснул. Я же тоже беспокоюсь и за тебя, и за себя. В общем, уснул за столом. Проснулся оттого, что дверь хлопнула. Думал, что ты пришел. Выгнали тебя, отпросился, не знаю, первое что пришло в голову, когда хлопнула входная. Правда, это я так сперва подумал. А оказалось, что окно.
-Что произошло? - дрожал голос у Аркадия. – Она что выбросилась…
  - Да нет, - кричал Горкий и его «нет» проносилось по всему цокольному этажу, на котором сейчас не было никого кроме двух беспокойных существ двадцати лет отроду.
-Так да или нет? - крикнул, что есть силы Аркадий, и очередная волна неприятных ощущений нахлынула на него, погружая с головой. 
- Не вы-прыг-нула о-на. – крикнул Горкий, растягивая слова в своей партии. - Она вылезла в окно, на пожарную лестницу и таким образом оказалась на крыше… и только сейчас хочет это сделать.
-Черт, - ударил головой Аркадий. Он несколько раз стукнул по двери и остановился. – Как же мне выбраться.
-Когда придет профессор? – спросил Горкий. – Он недалеко ушел?
- Я не знаю, - бесновался Аркадий. – Да она тысячу раз прыгнет, пока она придет.
-А где он? – спросил друг. –Я бы сбегал.
-К черту Курцвайля, - сказал Аркадий.
-А окна? – советовал Горкий.
-Там решетки, никак, - досадливо произнес затворник.
-Я сам, - решился Горкий. – Ты будь здесь, а я сделаю все возможное. Попытаюсь отговорить ее.
-Нет, - закричал Аркадий. – Отойди.
-Что ты задумал? – в спешке произнес друг.
-Я тебе говорю, отойди, - крикнул Аркадий и предупредительно постучал по двери, как в барабаны.
-Хорошо, отошел, - согласился Горкий и действительно отошел на метр в сторону, не зная, что задумал друг. 
Затем последовал удар. Сильный, глухой. Потом другой. И третий. На четвертом ударе, дверь скрипнула. Скрипнули старые доски, которые не выдержали. На девятом ударе дверь поддалась и повисла в стороне.
-Бежим? – выскочил Аркадий
-Летим! – согласился Горкий.
Они подбежали к дому, возле которого образовалась изрядная толпа. Они стояли и непрерывно смотрели вверх. Народ беспокойно шумел между собой, как в обычные дни распродаж и майских праздников. 
-Где она? – спросил Аркадий, зажмуриваясь.
-Вон там, - направлял его Горкий. - На самом верху. 
И Аркадий ее увидел.
  В лучах пылающего солнца, стояла она. Она была сродне бабочке, которая решила расправить свои крылья, выбирая для этого более удобное место. Место она подобрала особенное. Эта площадка просматривалась практически со всего округа. То есть ее могли видеть со всех районов столицы, вооружившись мощными линзами
-Снимай, - произнес Горкий.
- Действительно, - подумал он. - Уникальный кадр, который может занять достойное место с замерзшей.
-Я говорю, иди и снимай ее, - повторил Горкий.
Он нажал на кнопку вызова лифта, но тот еще был в районе восьмого этажа, выгружал неторопливых соседей. Он помчался по лестнице, прыгая с одного пролета лестницы на другой, Он оказался на крыше, пройдя по вертикальной лестнице, когда на последнем этаже открылась дверь, и голос ребенка прозвучал:
-Туда нельзя.
Он уже шел по крыше. Здесь был сильный ветер, и все выглядело другим. Конечно, он был здесь. С одной девушкой или двумя. Как одну из них звали? Ира? Или Ирис? Помнится что-то экзотичное. Ирена точно. А вторую. Не вспомнить. Это же год назад было. Год прошел с того вечера, когда они на крыше провели ночь. Выпили бутылку «Арбатского» и уснули друг у друга на плечах, проснувшись от стучания зубами. Было холодно. Тогда она была в платье. Наверное, как у Катрин. Только сейчас он шагает по крыше, по всем головам, по потолкам и думает отговорить слепую девушку от необдуманного поступка.
Он увидел ее. Она стояла на самом краю. Как же она там… Ей наверное было страшно.
-Катрин, - произнес он.- Доброе утро. Я еще не успел этого сделать.
-Я знала, что ты придешь, - сухо сказала она.
- Как она чувствовала высоту? - проникало в Аркадия. - Она же ничего не видела. Вероятно, поэтому и ничего не боялась.
-Не валяй дурака, - весело проговорил Аркадий, но это вышло настолько искусственно, что вызвало у нее смех.
-Не подходи, - предупредила она. - Я должна проверить.
-Что проверить? – не понимал он.
-Этот трамплин, - ответила она.
-Трамплин? – засмеялся он. - Да разве это трамплин. Это вовсе не трамплин.
- Да? – серьезно спросила она - А разве я не могу видеть то, что пожелаю.
-Да, наверное, - согласился он.
-Это одна из привелегий незрячих, - ответила Катя. - У нас их не так много.
-Но зачем тебе это? – спросил Аркадий.
- Доказать, - ответила девушка.
-Для тех, кто верит, не обязательно доказательство, - крикнул Аркадий. Разве это не твои слова?
-Да, - ответила она. – Но ты же не веришь.
-Я верю, - ответил Аркадий.- Не верил, но сейчас я верю. Должен произойти какой-то случай, чтобы человек принял. Вот он. Этот случай. Ты на краю, а я не хочу, чтобы ты там стояла, потому что, потому что…
-Нет, ты не веришь, - произнесла Катя. - Ты боишься, что я могу упасть. Но я не упаду.
-Я знаю, что ты не упадешь, - утверждал Аркадий, и все ближе подходил к ней. – Ты не упадешь.
-Тогда отойди, - крикнула она, услышав, как он находится совсем рядом, - и дай мне показать этим людям, на что я способна.
-Не надо, - воскликнул он.
-Ты не веришь, - аргументировала она. – Разве я могу поступить иначе. Ты должен знать. Разве это не стоит того.
-Неужели нет других способов, - вскрикнул Аркадий, как утопающий, схватившийся за случайную возможность быть услышанным.
-Есть, - ответила она, совершенно не двигаясь. У нее двигался только рот, и все ее тело напоминало статую на крышах старинных домов, которая стояла здесь долгое время. – Непременно.
-Да? – отступил он на шаг, внимая каждому ее слову. - И какие же?
-Скажи, - проговорила она, сделав паузу, вдыхая особенный воздух. Насыщенный, совершено другой, чем внизу. Он напоминал ей вкус персикового повидла.
-Что? – ответил он.
-Скажи всем этим людям, что я могу это сделать, - произнесла она
-Хорошо, я это сделаю, когда мы спустимся, - убеждал он ее.
-Не можешь, - с досадой произнесла она и занесла ногу над городом.
-Если бы она могла видеть, - подумал Аркадий. – Что под ее ступней 37-го размера. Город, который она хочет раздавить? И он заорал: -Почему же. –  и более спокойно, - Могу.
-Сделай это отсюда, вернулась она в исходную недвижимую стойку. – продолжала диктовать она. -  Ну чего же ты ждешь. Давай.
-Хорошо, - согласился Аркадий.
-Вставай на другой выступ, - произнесла Катя.
-Откуда? – удивленно спросил он.
-Как она могла видеть, - подумал он. – Для того чтобы забраться на ту точку, на которой она находится, нужно столько усилий. – А она раз, пока все спали, прошла на крышу, встала в нужную позу.  Черт подери, как она могла увидеть. Какой-такой глаз ей помог. Или не глаз. А рука.
-Я просто знаю, что в таких домах это есть, - дала она ответ на мучавший его вопрос. - Помнишь, я тебе рассказывала историю о том, как я проникла на крышу одного бизнес-центра?
-Да, - припомнил он.
-Так вот я изучала крыши, - сказала она. Сейчас на снова стояла в неопределенной позе и только губы двигались, параллельно с беспокойными волосами. - Я же не вижу, но у меня есть коммуникативные навыки. Я общалась и выяснилось, что дома с такими трамплинчиками редко строят. Они нужны для ремонтников, но все больше людей использует их не по назначению.  Оказалось, что твой дом принадлежит к ним, У них определенные окна, стены. Я еще вчера  это заметила.
-Да, я помню наш разговор, ты спрашивала об этом, - вспомнил Аркадий. - Но почему, не понимаю.
- Удобно прыгать, - сказала она. - Не задевая крыльями стены дома.
-Какими крыльями? – не понял Аркадий.
-Ты все еще не веришь. – утвердительно произнесла она.
-Да как я черт возьми могу в это верить, - зазвучал голос, но к счастью внутри молодого человека. В крылья? В то, что есть бог.
-Здесь есть другой выступ? – спросила она
-Есть, - ответил Аркадий.
-Вставай на него и делай то, что я тебе буду говорить, - ответила она.
-Хорошо, - произнес он
Аркадий стоял на высоте и видел все. Дома, которые стояли под ними, были игрушечными. Высокими, но игрушечными.
-Великаны, - подумал он. - Дома высокие, а мы выше. Два великана. Один не видит, какой он высокий, а другой видит все.
Он посмотрел на нее и увидел тот взгляд. Особенный. Его кольнуло. Он оставил фотоаппарат на крыше. Нужно вернуться, сделать кадр, а потом спасти ее. Он сделал шаг назад, но она уже заговорила.
-Я верю в то, что она может все.
-Я верю в то… - шел он назад, нащупывая  руками своего друга.
-Громче, - произнесла она. – Они не слышат.
-Я верю в то, - он взял его в руки.
-Я знаю, что ей бог не дал глаза, но дал другую возможность летать. – произнесла Катя.
-Я знаю… - начал он. Вытащил из футляра. Смахнул образовавшуюся пыль, навел объектив, настроил по погоде.
-Вот она, - думал он. – Чего же ты ждешь. Давай. Не надо сантиментов. Просто делай свое дело.
-Смелее. – прокричала она.
-Я знаю, что бог…- сказал он и не удержал его. Его «друг» полетел вниз. Nicon летел, цеплялся за ветки деревьев, надеясь застрять в каком-нибудь птичьем гнезде, удачно спутавшихся ветках, но ничего подобного не подвернулось.
-Еще, и еще, - не унималась она
-Я верю, что она умеет летать, - кричал Аркадий, провожая в последний путь своего «друга». - Я верю, что бог хоть и не дал ей глаза, но дал возможность летать. Я верю…
Он продолжал произносить этот текст. Nicon встретился с землей и раздался легкий щелчок, который навсегда уничтожил в нем способности видеть необычное, замечая даже в обыкновенных вещах крохотные изюминки.
Народ смеялся. Казалось, что он собрался на городской площади во время массового праздника и его мало беспокоит какие страсти здесь творятся. Его интересовал один вопрос, будет ли она прыгать. Если да, то наверное стоит подождать – увидеть полет, если нет, то следовало бы разойтись – пустая трата времени.
Аркадий продолжал произносить этот уже заученный им текст. Он уже не видел людей, ее, а только свое трясущееся тело, извлекающее звуки в пространство. В этом  пространстве не было настоящего, бороздили искусственные верблюды, босоногие погонщики с хворостинами  и девушка, которая непонятным образом затесалась здесь. В пыли, то ли дымном, то ли от песка она шла, как будто заблудившись, но не сворачивала, будто зная, что если даже идет неправильно, то нельзя возвращаться. Она останавливаясь, пытаясь прислушаться к эху, звону, который доносился откуда-то издалека, но он был настолько далеко, что она не слышала. 
-Она исчезла, - потерялось в пыли, и Аркадий очнулся.
-Где? Почему? – неслось в дворовой суете.
-Не может быть, - кричал ребенок.
-Да, ее там нет, - витало в воздухе.
Аркадий повернулся. Ее действительно не было. Только трамплин и фантом, который был образован застывшей мыслью, все еще держал ее на краю здания.
-Черт возьми, - сказал он. – где она? Неужто она  успела…
Он думал, что сейчас обнаружит распластанное на асфальте тело, он бросился к краю, ожидал услышать крики, сперва один потом другой, исключительно женские, но и этого не было.
Он присел, схватился за голову. Потом резко вскочил, побежал в одну сторону, в другую. Заскрипел несмазанный люк. Аркадий резко подошел к нему и отворил с бешеным темпом. Это был Горкий.
-Ты это видел? – подошел Горкий.
-Я не знаю, что произошло, - произнес Аркадий.
-Она исчезла, - таинственно сказал Горкий.
-Как? – растерялся Аркадий.
-Сам не знаю, - удивлялся друг.
Они сидели на крыше. Кто-то барабанил в люк, за сегодняшний день вошедший в привычку стук за толщей дверного проема.
-Ты здорово смотрелся, - не во время произнес Горкий и обнял его. - Ну что пойдем оформлять мою турпутевку.
-Куда? – в прострации произнес он.
-Как куда? – ответил друг. В Египет, мой друг. К верблюдам и бедуинам.
-А также бедуинкам, - сказал Аркадий.
-Нет, бедуинок я трогать не буду, - ответил Горкий. - У меня своя бедуинка есть.
Они сидели на люке и не обращали внимания на удары, вошедшие в определенный ритм. Аркадий фыркал, а Горкий понимая о том, что его друг может рассмеяться, сделал за него этот шаг, чтобы потом вместе смаковать эту бурю.

***

Павел подъехал к дому, предусмотрительно оставил машину в соседнем дворе. Он знал, что это может спугнуть девушку. Если она все решила, то конечно шансы малы, если в аффекте, то вероятность спасения есть. Главное не упустить тот единственный шанс.
-Мне не нужно туда ходить, - в сердцах пробубнил он. – Этот мой…я бы его. Тоже мне помощник. Если следовать его политике, сиди дома не высовывайся. Ай,  молодец. Ангел-хранитель, блин. Не ходи туда, сюда ходи. Компас, едрит твою… Без стрелки.
Он был зол, как никогда. Человек в его теле, по сути, он, только немного выпирающий из него – не болтающийся в нем, переминаясь и пролетая значительные метры, задевая бортики, а помещенный в него с натяжкой – так что скрипело тело, играла кожа, подрагивали сходящиеся швы на переносице, в области шеи и подмышек. Он мешал ему нормально дышать, вдыхая не в полную грудь, лишь частично используя слипшиеся внутренности скованного тела.   
- Вошел нежданный гость, прижился и вроде как не хочет уходить, - кричало в голове. –-И не выгонишь этого субъекта. Он как бы сросся со мной. Он даже и не гость. Как можно назвать человека, который всю жизнь жил в твоем доме инкогнито, не выдавая себя ничем, кроме взглядов, неожиданных проявлений, мыслей, приводящие к тяжелым думам до ломоты в костях, приводящим к появлению в височной части пиявок, сосущих кровь, не останавливающих ни на мгновение, как пасущиеся на лугу животные, которые не знают насыщения. Громкий, мешающий дышать и разговаривать, прерывающий ровный поток слов, мыслей, не пропускающий инородное, вертлявое и пронырливое, чувствующий фальшь и в то же время тихий, незаметный, как хамелеон, не двигаясь ни при штиле, ни при зашкаливающем урагане. В нем не нуждаешься, привыкаешь думать, что его нет, только легкое напоминание о себе проносит он в сетчатке глаза, заставляет надеяться и бездействовать в определенные мгновения в надежде, что гостивший запустит в ход свое долгое время пребывающее в спокойном состоянии нутро и станет так хорошо, как никогда. В нем нуждаешься после его первого проявления – он щекотливо проносится мимо на расстоянии, задевая своими волосами, длинными конечностями, тенью, вызывая бурлеск фантазий и сонную какофонию, после которого жизнь имеет только одну сторону, воплощенной его сознанием.
Внутренний голос сиротливо сидел на окраине и не беспокоил Павла своим докучливым проявлением. Он надавил на все возможные кнопки, смешал все возможные ингридиенты, реакция пошла, и он ждал, когда вспенившийся состав войдет в нейтральную среду, выделив песочный осадок.
-Сперва, словом, - подумал он. – Крепкая стрела с зазубринами на кончике. Простые слова. Легко вошла, незаметно, как в масло, но сразу же затвердев, распыляя ядовитую жидкость, просочившуюся с орудием, вызывая помутнение, непонятное по первым признакам, как вирус, уже попавший в организм, болтающийся по организму без четкой цели, как скучающий школьник по музею.             
Он прошел по тропинке к предполагаемому дому, как обычный зевака, обративший внимание, что одна сторона улицы опустела, а другая заполняется, увеличивается, и набухает, как шар, наполненный тяжелым воздухом, вероятно, не гелием. Он видел, как масса народа живая галдящая, как на стадионе, обсуждает происходящее на высоте птичьего полета как новый только что вышедший фильм, обсуждая прическу главной героини и органику образа. Большинство из них смотрели наверх, где под куполом неба, на самой крыше, на краю стояла девушка. 
- Очередной псих, - звучало в голове, - мешающей природе правильно распоряжаться своим циклом и заставляющий потеть…
  Павла бил озноб. Он представил, как один стоит на заоблачной высоте, и прямо под ним суетливый город – фырчат машины, строятся и разрушаются отношения, рождаются и умирают люди. На лбу выступила испарина, и лоб вычертил три ряда морщин, оценивая  увиденное. В эти три последних дня он все чаще чувствовал недомогание, головную боль, слабость в ногах и что важно нервозность. Его нервировала как слишком дождливая, так   и солнечная погода, уличные звуки – содружество технических и человеческих звуков, а также все то, что можно отнести к возможным проникновением в личную жизнь и пространство – телефонные звонки, человек с потоком информации о своем наболевшем и телевидение. Он словно делил свои силы, здоровье, способность справляться с трудностями со своим внутренним я, отдавая большую часть ему сам того не замечая. 
Она стояла на крыше и размахивала руками как птица. Его маленький образ, застывший на одной точке выглядел как пластилиновая фигурка, статуэтка балерины, ангела, которую обычно ставят на стол, не задумываясь, вписывается она в интерьер или нет. Ее руки ловили воздух и, казалось, что эта фигурка механическая и в ее устройстве заложен этот механизм.
-Она возомнила себя птицей, - прозвучало в голове. – Маниакально-депрессивный психоз на почке неудачной любви и несоответствия желаемого с действительным. Хотелось жить как птица – легко и просто, летая по жизни, раскрыв крылья. Вот и пробует сейчас приблизиться к ним.
Девушка перешла на край поближе.
- Дуреха, - шептал Павел, и его прижало повторным слоем любопытствующих лиц, которые надавили на него своими грузными телами, спрессовав создавшуюся пышность в скромный ломоть. – Дуреха ты.
  Она смотрела вниз, как будто услышала его, понимая, что это она «дуреха» и что он не понимает ее и не поймет никогда. Возраст, другое, не связанное с ним – качества, амбициозность, душевные помыслы, не стандартный подход к проблемам,  – все это летело вниз на опрокинутые лица почти не видимым горошком  и застывало на лице у людей в виде ужаса, страха не за нее, а за своих близких, вспоминая в те минуты о том, кто где находится и не много ли времени прошло с последней их встречи. Девушка все ниже опускала голову, словно пыталась соразмерить, как она совершит свой первый полет – с остановками на ветках, балконах, карнизах или сделает это на одном дыхании, оттолкнется, захватит губами воздух и помчится другим на зависть. Он шла по этому выступу, на мгновение, потеряв равновесие, присела, пощупала оставшееся расстояние до обрыва… 
Она делала это неуверенно, замирая надолго, слушая свой пульс, игру ветра и беспокойство дома, который вырос в этой части города не для того, чтобы служить эшафотом для молодых безумцев, получившие удар. Она прощупывала  выступ, когда Павел заметил странную вещь. Девушка обозревала пространство не так, как обычно делают другие люди, а прощупывала каждый сантиметр с помощью вдохов и доносящихся снизу шумов.
-Она не видит? – мелькнуло в голове. Или у нее завязаны глаза. – Что за игра, девочка? Дети, что за эксперимент вы проводите? Калечите таких же, как вы и не честно один на один, а большой сворой, набросившись, как стая волков. Стоите на краю, чтобы спрыгнуть или просто испугать самого себя. Не хватает остроты ощущений, идите в кино, на ипподром, купите себе лыжи и с горы, где не меньше адреналина. Но разве вы слышите нас. Наши слова как иностранный для вас. Лепет, клокотание, но не как нормальные слова.
-Нужно что-то делать, - прозвучало у него в голове. – Я поднимусь и попытаюсь поговорить с ней. Нельзя стоять и ничего не делать. Какой знакомый сарафан.
Ему показалось, что в этот момент девушка потеряла равновесие, оступившись на жердочке и тихо, без крика сейчас полетит вниз, ломая ветки и разбавляя толпу как первый шар в бильярде.
 -Дуреха, - вновь повторил он.
Она смерила взглядом то пышноцветье – моргая и втягивая носом прохладный воздух, который весил больше чем она сама и ее решение. Павел оценивал происходящее глазами прохожего, постепенно переходя в другой мир - мир молодой, неокрепший, в котором он и сам когда-то пребывал. К нему вела дверь – открыв которую не будет ничего, кроме кратковременного удовольствия и…смерти.   Она прикоснулась к ней, царапнула ноготком твердую поверхность, думая войти в нее. С такой работой Павлу тоже приходилось сталкиваться. Не пускать детишек за пределы этой дубовой двери, которая в последнее время вела себя как вертушка, все пропуская и пропуская за ее границы.
Она смотрела вниз и возможно в ее созданном иллюзорном мире, он занимал какое-то место – прохожего, человека с собакой, поэта, но никак не героя, жаждущего спасти ее. 
Павел протаранил толпу, следуя своим внутренним инстинктам, а также рабочему долгу. Большая женщина в оранжевой робе остановила его, вытянув перед ним руку, как дисклассированному элементу, подлежащий изгнанию. 
-Спокойно, гражданин, - произнесла она. Павел посмотрел наверх.
-Черт, этот сарафан, - подумал он, проталкиваясь дальше, не обращая внимания на то, что топчется на месте – Я его где-то видел. В магазине? Или нет?
-Там девушка, - произнес он, понимая, что возникшая на дороге дружинница не понимает его и принимает его за нарушителя, указав перстом в его грудь. - На крыше, -направил он, надеясь, что и ее  рука направится в то место, которое он указал.
-Подождите, - грозно сказала плотная женщина, поднимая лежащую метлу. - У меня без вашей девушки полный двор.
-Вы что меня не слышите? - крикнул Павел. – Сейчас девушка может упасть, предварительно в это место. Да вы как не понимаете?  Она же вам в дочери наверное годится, а вы ...
На него смотрело равнодушное лицо, забрызганное родинками и унылым ожиданием.
-Больше всего пугает равнодушие, - мелькнуло в голове. - Больше чем убийство. Значительно больше.
-Опять асфальт заляпают, чем попало, - произнесла женщина. - Не пущу, иди домой, нечего здесь ходить.
Павел видел, что разговор не клеится и вряд ли по призванию глухая женщина, будет менять его, чтобы угодить одному человеку с дикими глазами.
- Нужно брать ситуацию в свои руки, - забрезжило в голове. - Он резко оттолкнул широченную фактуру, та визгнула, взмахнула метлой, пытаясь попасть по нарушителю, но промазала, задев чье-то платье, он, тем временем, протиснулся через другие лица, выглядевшие более проще и благосклоннее.
Его кто-то окликнул, бросил «мужик, ты куда? брось не стоит», добавили «все равно прыгнет, так оно и бывает с этими безмозглыми», ввернули «лови снизу». Но он не обращал внимания на этот сентиментальный треп, так как весь слух был предназначен ей, юной неопытной самоубийце.
  Он влетел в подъезд, когда услышал:
- А этот куда лезет? – пронеслось в толпе.
Он остановился перед проемом, впускающий в себя воздух и людей по лестничным изгибам, прислушиваясь. Павел подумал о том, что объектом обсуждения выбран он, но следующие слова поменяли восприятие:
- Теперь их двое, - чирикала толпа. - Будет нескучно лететь. Один цигарки крутить, другая расстояние отмеривать. Смотри, смотри, к ней подходит. Кавалер, тоже мне. Лучшего места найти не мог. Во так всегда. Знакомишься в ночном клубе, потом оказываешься на крыше. Нормально.
Голова затрещала, как холодильник, включившийся вместе с ранее вырубленным электричеством. Она смерила расстояние от него до людей, шуршащих о главной утке дня и до крыши,  и понял, что скорее задушит юмористов, чем побежит по этажам, спасая сперва себя от адреналина, затем ее от чего-то еще. 
На крыше появился еще один силуэт. Это был силуэт парня, Пластилиновая фигурка, которая  двигала своими пластичными конечностями в сторону другой пластилиновой фигурке в сарафане.
-Как он туда попал? – пронесся шорох в толпе. - По воздуху? Знаете, девочки, я знаю один рецепт.
Рецепты китайского салата смешались в потоке смеха и живых споров, а Павел, находящийся на пороге меж двух тропинок, скакал в тревожных помыслах, натыкаясь на непонимание.   
-Дети, - громыхнуло в голове. – Дети, черт вас возьми. Что вас дергает лезть вверх? Девчонка, попытка быть выше
Он наблюдал, как парень что-то говорит девушке, та панически боится потерять накопленное напряжение, которое завело ее сюда, и созвало народ. Народ, в свою очередь, созванный на это мероприятие образовал во дворе полукруг или рог и ждали финальных действий, переминаясь с ноги на ногу, как жете в классическом танце. 
- Великаны, - закричало у него в голове. - Они торчат там как великаны. Повелевают. И им ничего не страшно.
Парень подошел к другому краю, синхронно встав в такую же позу и застыл в неожиданно. Ветер нещадно колотили по его четкому профилю, не вызывая смятений, дрожи. Он как будто знал, что делает.   
- А я что здесь делаю? - шептал Павел. - Этот прав.
-Удовольствия – каждый понимает по-своему, - шелестел голос.
-Провокатор. – нервно среагировал Павел, понимая, что его образ, пусть не во весь голос,  но все же пытается отобразить свое мнение. - А может этого ничего и нет? Просто он дергает за ниточки, вызывая во мне реакцию на пустой звук, не происходящее.
Голос доходил до него не звуковой волной, а скорее легкой вибрацией, проходившей по стенкам, задевая пустой желудок, почерневший от массы черного кофе и шоколада. 
- Как продвигается самоубийство? – услышал он за спиной и сразу же ответ. – Не продвигается.
-Коля, ущипни меня, - попросил Павел с таким серьезным тоном, словно решается жизненно важный вопрос.
Николай пожал плечами, но выполнил поручение Павла, скрутив на его левом  предплечье одернутую кожу.
-А, - от боли прокричал Скрябин.
-Сам просил, - сказал эксперт.
-Еще! – произнес Павел и Николай не задумываясь провернул на правом плече кожу на 180 градусов. 
-Хватит! – горланил Павел
-Как скажешь, - сказал коллега и пригладил то место, которое он подвергал деформации.
-Не видение? – спросил Павел и посмотрел наверх, указуя Николаю, куда нужно смотреть и что, по его мнению, может относится к видению.
-Не видение, - подтвердил тот. – Реальный объект. То есть два объекта. Подлежат спасению.
Николай пытливо заглянул в глаза Павлу и увидел рассеянность, граничащая с притупленной болью в голове.
-Ты зачем подъехал? - спросил Павел.
-Думал, если она от пончика откажется, не пропадать же добру, - ответил он
-Этот парень подошел к ней, - прокомментировал Павел.
-Они что все с ума посходили, - выпалил Николай. -  Еще один. Молодые, беззаботные, любить бы и не думать ни о чем. Все для них, а они, эти великаны решили по своему отвести душу.
-И ты заметил, что они великаны, - прошептал Павел.
И тут Павла дернуло. Он прищурился, бросив взгляд на гладкую крышу дома и тут же  вспомнил этот сарафан, эту неуверенную походку, их отношения – подчинении парня девушкой. 
- А я их знаю, - произнес Павел. - Влюбленные. Я их видел. Она шла вдоль забора, играла смычком, а он шел за ней. И еще в кафе, говорящие о странном. Да и в яме…это все они?  Вот так влюбленные. Возомнили себя птицами.
Он опустил голову, встряхнул, осмотрелся – резвые лица, напряженные и только он как покрытый тонкой тканью, с мутным видением и глухой акустикой.
- Губят свою любовь, - думал он. - А быть может, у них тоже жизнь пошла не по тому сценарию, о котором они мечтали. Но ведь они еще такие молодые. Да, но они об этом не знают. Об этом знаю я, те, кому за сорок, а этим юнцам кажется, что их жизнь достигла той точки, когда все должно сбываться. Они не помышляют об испытаниях. Первых, самых трудных.
Двор наполнился людьми. Люди в форме оцепили периметр около дома, сдвинув публику в сторону.  Та недовольно переместилась, комментируя действия правоохранительных органов, упоминая неучтивость и серость. Павел узнал на стороне служебных лиц человека, которого знал не только он, но и окружение. Это был известный  психолог, который имел несколько подобных дел, связанных с попытками суицида. Его звали то ли Петр, то ли Евгений, наверняка не помнил, но точно фамилия Крупнов, хотя тот сам был довольно щуплым. Крупнов взял в руки рупор, чтобы начать переговоры, но неведомая сила, подтолкнувшая Павла к медийному лицу, остановила его, опустив источник увеличения звука.
-Вы что хотите разговаривать с ней так? – спросил Павел с дрожью в голосе. –Не следует вам этого делать.
-Отойдите, - произнес Крупнов. – Не мешайте мне работать. – он обратился к окружению, которое было занято тем, что ждало дальнейших распоряжений. - Создайте мне условия для работы, прошу вас. Если я буду лишен такой мелочи, то я разочаруюсь в вас. И разочарую вас.
У него был нежный женоподобный голос, наверное, поэтому он и имел успех в такого рода историях. Идут на поводу, скорее у людей мягких,  которые приятным томным голосом проведут ниточку от края, выступа, опасного поворота к безопасному отрезку.   
Он вновь поднял рупор, смерил Павла сердитым взглядом, но тот  выдернул у него из рук устройство, вызывая в нем бурю гнева.
-Ты что? – крикнул переговорщик. – Того? Ты хочешь, чтобы прозвучал бум и тогда я не понадоблюсь.
-И этот плаксивый дегенерат будет общаться с ней, - думал Павел. – Да мне уже хочется удавится от его присутствия только. И как люди его только слушают. Или он выбирает себе только подходящие дела. Не выше третьего этажа, внизу мягкий палисадник, девушка.
-С ней нужно говорить тет-а-тет, - убеждал его Павел.
-Я знаю свою работу, - капризно говорил Крупнов, ища глазами помощников, самостоятельно не решаясь вступать с ним в перебранку.
-А я говорю обратное, - твердил инспектор. – Вы услышьте. Она сейчас не будет слушать просто голос. Она не доверится технически искаженному голосу. Она не сможет разобрать искренность слов. Она не сможет.
Он держал его за руку, которая сжимала в руке включенный мегафон, в который успевали попадать обрывистые фразы, реакции.
-Оторвите меня от него, - крутил психолог головой и казалось, совершенно не услышал то, что тот ему сказал.
Павла скрутили двое в штатском, заламывая ему руки, отстраняя его от переговорщика, который осматривая свои повреждения входе этих уже произошедших неприятных  переговоров на земле, переводя свой ракурс на другую волну, где стояли недвижимые фигурки.
-Я верю в то, что она может все, - прозвучало в воздухе. Это был парень. Ему не нужен был микрофон, эта удачная планировка расположившихся коробкой домов разносила его голос по округе, позволяя каждому услышать его.
-Вы не понимаете, - продолжал Павел. – Этот молодой человек тоже знает об этом. Он не стал кричать снизу и подвергнул себя этим испытаниям, чтобы спасти ее.
Сердце бешено колотилось, оно дергалось как при сильной волновой встряске, отрываясь и снова возвращаясь в свою нишу.
-Еще одного ребенка воспитывать, - произнес Крупнов, держа мегафон, не решаясь ничего сказать, так как увидел объект, который произносил непонятные слова, вызывая в нм мыли о секте, ритуальных жертвоприношениях. Поэтому он стоя и думал, как ему лучше начать.
- Ребенок сейчас в небе, - кричал Павел, скрученный двумя  молодцами, которые не отпускали его, не позволяя даже сдвинуться с места.
- Я знаю, что ей бог не дал глаза, но дал другую возможность летать, - прозвучал мужской голос. Он звучал монотонно без реакции, без чувства. Будь здесь хоть один человек, приближенный к театру, он бы воскликнул «не верю» и попросил повторить сказанное с большим чувством.
И тут что-то черное ринулось вниз. Народ замер, кто-то всхлипнул, закрыв глаза. Промчалось мгновение, пока объект достиг асфальта. Холодок пробежал по спинам, шок и оцепенение и звучное «ай», пока твердый предмет не опустился на асфальт, превратившись в множество раздробленных частей. Народ не мог говорить. Если до этого падения, он стоял и продолжал внимать это шоу, то сейчас он стал менее словоохотлив, слушая молодого человека, говорящего какую-то несуразицу. 
-Я верю, что она умеет летать, - кричал молодой человек. - Я верю, что бог хоть и не дал ей глаза, но дал возможность летать. Я верю…
Народ смеялся. Засмеялся ребенок, потом другой. Пошла цепная реакция и люди, прочувствовавшие в этом шоу все – напряженное ожидание, конфликт, страх, ужас, наконец, ощутили ту подступившую легкость, которая проявилась в них в виде смеха. Они смеялись и не было человека, который бы смог остановить их. На земле была комедия, на крыше трагедия. 
-Она исчезла, - зазвучало в толпе. Где она? 
-А он стоит, - прошептал Павел.
Павла продолжали держать крепкие юноши, а он повиснув на их крепких бицепсах, смотрел наверх.
-Отпустите его, - громко сказал Николай, представ перед твердолобыми исполнителями приказаний в штатском.
-Он попытался помешать нашей работе, - отчеканили один и не сдвинулся с места.
-Я сейчас помешаю твоему пульсу правильно биться, - произнес Николай. – Если решишься попробовать, моргни.
Здоровяк отпустил Павла, недовольно морща нос и говоря в нос какие-то ругательства.
-Ущипни меня, - произнес Павел.
-Да сколько можно, - произнес Николай. – На тебе живого места не останется.
-Давай, - сказал Павел.
-На, получай двойную порцию, - сказал эксперт и повторил сделанное некоторое время назад.
-Мне плохо, - произнес Павел доверительно, опускаясь на траву.
-Тебе плохо? – воскликнул Николай. - Или той девушке?
- Мне, - произнес Павел. - Мне нужна помощь.
-Я могу чем-нибудь помочь? – спросил Николай.
- Извини, но я должен идти, - сказал Павел, встал с травы, хлопнул друга по плечу и направился с своему Reno, одиноко припаркованному в соседнем дворе.

***

Прошел уикенд, точнее подходил к концу второй день. Аркадий заполнял свой ежедневник, намереваясь распланировать остаток лета. Хотя этот кусок был солидным и мог вместить в себя или как раз уместиться в не менее солидного буйвола.
Он сидел на балконе и рисовал радужные планы на ближайшую неделю. Эти планы он вырисовывал в виде графических кругов и треугольников, иначе говоря, рисовал карту ближайших событий.
- Да, ущерб значителен, - задумался он. – Но это ничего. Где наша не пропадала. Все будет хоккей. Возвращение на круги своя. Шаг первый. Во-первых, свой внешний вид. Царапины и главное зуб. Восстановимо. Раны затянутся, зуб вставим. Шаг намбер ту. Мой фотодруг. Я накоплю на новый. По ночам будут вагоны. Разгружать, загружать, неважно.  И там тоже есть чему поучиться. Ведь такие кадры попадаются среди работников физически сложных профессий. Находка для психолога. А днем…попробую уломать профессора, сперва, обязательно, починить дверь. Курцвайль мужик то неплохой. Покладистый, просто любит предмет. Даже слишком. Слова, а также дисциплину. Теоретик. Вольтера мне читать запретил. Но разве это так просто. Профессор,  профессор, вы? – внезапно вскрикнул Аркадий.
За широкой тюлью большого окна стоял действительно профессор Курцвайль. За этой полупрозрачной тканью он смотрелся нереальным, фресочным, разбитым на множество треугольничков, квадратов и других геометриеских фигур.   
-У тебя было открыто, - произнес профессор. Он говорил это извиняющимся тоном и впервые Аркадий видел как профессор виновато смотрит на него, время от времени опуская глаза, как студент опоздавший на лекцию.
-Да вы что? – удивился молодой человек и вскочил, встав по стойке, как рядовой перед лейтенантом.  – Вот же разява. Бегал за газетой. А дверь то она туда сюда. Как в магазинах вертушки.
-Позволишь? – произнес профессор и развел руки, дескать, так вышло, никогда бы не посмел ворваться, если бы не обстоятельства.
- Конечно, проходите, - вежливо сказал Аркадий. -  Только давайте лучше в зале. Здесь места только стоячие, - акцентировал он, подразумевая, дескать, вы уже не молодой, это нам можно часами на балконе, под балконом стоять, а вам то не полагается по возрасту. 
-Как знаешь, - ответил профессор с голосом бывалого человека, которому не главное где и как  сидеть, а важно о чем они будут говорить. 
Они сели на диван, тот под тяжестью двух человек скрипнул, Профессор хмыкнул, молодой человек кинул головой и хотел было развести руками, но залаял соседский сенбернар и Аркадий забыл о том, что он хотел сделать. Он сидел на одном краю дивана, профессор на другом. Аркадий опустил глаза, словно знал, что сейчас всплывет тот день, его уход и еще много из этого вытекающих обстоятельств. Придется держать ответ. Что же, он был готов. Профессор смотрел на него, словно ждал нужную реплику, после которой начнется его речь, послужившая причиной прихода.
-Извините за дверь, - простодушно сказал Аркадий и, не поворачивая головы, посмотрел на профессора. – Я ее не просто так вышиб. 
-Это ничего, - ответил он. – Дверь спасена.  Ее уже восстановили. А ведь, сперва, думали, что вор залез. Баба Нина взбаламутила всех. Не знает, говорит, никого не было, плачет, причитает. Хорошо, что я ее успокоил. Говорю, как же вор, когда решетки. Да и цело все. Только наш кабинет не хранил сокровищ, но он их производил. А что же вы запаской не воспользовались.  У нее же запасные ключи были.
-Были? – удивился Аркадий.
-Были, - согласился профессор.
- Вот как… - произнес молодой человек. – Да в тот момент разве я мог мыслить так широко. Главное была вырваться, как ракета.
-Ладно, ракета, - успокоил его Курцвайль. -Я слышал, что произошло, поэтому и связал это с тобой.
Только сейчас он обратил внимание, что в руках у профессора был чемоданчик рыжего цвета, наверняка новый. Только несколько старомодный. Такие чемоданчики были в моде лет двадцать назад. Он сжимал его как нечто ценное и не торопился рассказать о нем. 
-Спасибо, - произнес Аркадий. -  Так вы все знаете?
  Да он и не сомневался, что эта новость облетела все квартала и затронула даже тех, кто никогда не смотрит наверх. И профессора тоже. Он напротив смотрел только вперед, и казалось, что его взгляд царит на определенном уровне, не подчиняясь внешним факторам.
-Практически все, - ответил профессор. - И то, что ты стоял на крыше и говорил всякую ересь под влиянием какой-то девчонки.
-Да? – удивился парень. – Значит, профессор стоял внизу и внимал мой бред, - догадался он. –  А я его говорил, а он слушал. Я значит говорил, а он слушал. Он слушал, а я…Не следил ли он за мной, - прокричал в голове жалобный голос. - Может быть, это и есть его летние опыты. Сажает студента в комнату с психованными рецептами, а сам следит за ним, записывая все результаты в блокнот.   
-Ты выглядел очень глупо, - произнес профессор. - Для психолога самое опасное именно выглядеть глупым. - Те качества, которые надо сохранить и приумножать– это и ум и еще раз ум, не забывая конечно и о достоинстве.
- Но если бы не это, она бы прыгнула, - произнес он. – Да, - мелькало в голове. – Значит, он придумал для себя звание покровителя, нашел объект и свободное время. Наверное, не важно, что я делаю, главное то, что я не спокоен.
Профессор подозрительно нервничал.
-Сам пришел, - подумал Аркадий. – Значит, что-то заподозрил. Решил проверить. А я ему дверь. Лихо!
-Есть много способов сохранить свое достоинство, - произнес он. –Ты даже не представляешь сколько.
-Да, вам легко говорить. У вас большой опыт. – Точно, - задвигались ворохом мысли. – А что если у него несколько объектов, над которыми они экспериментирует, и он как маньяк вооружившись несколькими подзорными трубами,  наблюдает сквозь увеличительное стекло, возможно, включает запись и наслаждается нашими смятениями, недовольствами, сном, наконец.
-Да, мой мальчик, - согласился профессор. - Может быть, я не практикующий психолог и заставляю тебя заниматься бумагами, которыми кажутся тебя ненужным хламом, но я тебе вот что скажу. Складывая бумаги по стопкам, ты учишься правильности выбора. Например, я заметил, что стопка с проблемами личности более тонкая, чем все остальные. Ты сам, того не замечая, останавливаешься на них. Если остальные ты складываешь в стопку, увеличивая их объем, то здесь ты думаешь, примеряешь на себя.
-То есть вы не практикуете? – удивился Аркадий. Он и раньше так думал, но события последних двух недель заставили его думать иначе. – Лукавит, - звучало в голове, - разве он признается в этом. Он представил огромный чердак, где прячется профессор, в частности его темная сторона, где вокруг висят фотографии, газетные вырезки на прищепках и на стенах. Он ходит и смеется над глупыми детьми, которые идут у него на поводу.
-Теперь нет, - ответил Курцвайль, в тот самый момент щелкнул замок на портфеле и  профессор извлек из него  газетные вырезки.
-Значит, я был прав, - подумал Аркадий. – Эти вырезки подтверждают его пристрастие.
-Вот прочти, - протянул Курцвайль.
Аркадий взял первый лист. На него смотрел никто иной, как профессор, только значительно моложе. Черно-белая фотография стройного аспиранта в центре, вокруг женский коллектив и их одобрительные взгляды.  «Доктор, который спас несколько сот человек от беспамятства»
- Мои первые шаги, - смущенно произнес старик. – Здесь я впервые научился применять теорию. Мне тогда, как и тебе, в том числе и другим студентам это казалось не простым. А я вот доказал обратное, что могу. И пробил брешь. Хотя трудно она мне давалась.
На второй вырезке он, уже достаточно взрослый, во всяком случае, таким казался на газетном снимке, сидел около темнокожего сомалийца и держал его за руку.
-Как мою руку, - подумал Аркадий.
На вырезке значилась надпись « Данко – миф или реальность. Реальный Данко»
-Горький, - произнес Аркадий.
-Что? – спросил профессор. Ах, это. Меня тянуло спасти весь мир. Какова цель? Я тоже думаю, достойная. И я часто думал, что все наши проблемы здесь, в России и гроша ломаного не стоят с тем, что творились в странах Африки. Голод, массовое вымирание племен. Иногда от не стремления примкнуть к цивилизации, так и загибались целыми родами. От нежелания принимать лекарства, развиваться, от внешних факторов. Я вел переговоры с  несколькими племенами. Я им открывал глаза на то, что они могут достигнуть. Я призывал их не разрушать их род, а лишь улучшить свое  существование.
- Как можно ошибаться в людях, - думал Аркадий. – Он ездил к дикарям, разговаривать с вождем, чтобы те примкнули к ним, не зная к чему это приведет, не боясь, что будет не понят и не посажен на кол. Просто хотел доказать им и себе конечно, что прав и главное убедить. В этом и проявилась его стремление и выдержка, факты которых подтверждают публикации в газете. 
Следующая вырезка была смята и казалось обуглилась. На ней не было фотографии и только огромная статья под названием «Самый главный ген»
-Над этим я работал несколько лет, - объяснил Курцвайль. - Понимаешь, я искал то, что является главным в человеке. Тот ген, который является движущим. На это было потрачено очень много времени, да и было давно. Исследовал 49 наиболее интересных участков ДНК. Вся моя молодость и зрелость. Тогда я еще не преподавал. Считал, что это будет очень отвлекать от науки. Все мои пятнадцать лет, как громко звучит эта цифра, даже пугающе, я провел в лаборатории, думая, а также в разных общественных заведениях, наблюдая за природой человека. Что он предпочитает. По утрам, в полдень, в обед и обязательно вечером. Не пропуская ночь, так как определенные слои живут ночью. Днем на кровати, а в темное время суток – их гены активны. Я посетил все ночные клубы, все рестораны, все кинотеатры и библиотеки. Все литературные кружки и секции, которые могут объединить разных людей подходили под мою категорию. Я стал завсегдатаем ипподромов, казино и съемок кинопередач. У меня не могло остаться времени на личную жизнь. И вот что в результате. Статья, но моя фотография не опубликована за ненадобностью. Когда человек едет в Африку на дипломатическую встречу, то его фото обязательно займет место на первой полосе центральной газеты, но если он в чем-то копается, подчас не совсем понятное окружающим, да и не совсем нужное наверное, то достаточно слов об эксперименте.   
-Тогда почему вы утверждали, что летом начинается что-то очень грандиозное? - раздосадовано произнес Аркадий. - Я же поверил. Получается, что вы меня обманули. Как же так, профессор?
-Нет, я не обманул тебя, - сказал спокойно профессор. - Посмотри на свою жизнь. Она стала чуточку богаче.
Аркадий улыбнулся.
-Отличный ответ, - подумал он. – Я разбогател. Вот добродетель. Никак не ожидал от вас, профессор.
-То есть вы выбрали меня, - догадался Аркадий, переминая в руках информацию, которая открывала глаза на многие интересующие его вещи, но долгое время не выходящая из тайников памяти.
-Получается так, - согласился Курцвайль.
Он щелкал своим портфелем, нервничал немного. Воспоминания оглушили его, и он постепенно отходил от этого вороха слов, поступков и мыслей, которые были частью его долгое время в прошлом.
- Что это все значит? - толкала одна мысль другую. – Значит, он просто сошел с дистанции, и тешит  себя глупыми забавами вроде многообещающих теорий на будущее. Конечно, когда он видит, как юный отпрыск загорается от радужных перспектив, то он сам молодеет.
-Неужели больше никто? – вопросил Аркадий, рассматривая молодого Куроцвайля, около темнокожего туземца.
- Нет, - развел руками старик. – Представь себе. Поверь, у меня есть опыт в выборе. Пятнадцать…да что там…Больше никто не посмел написать на доске свою формулу. Кто может похвастаться, что у него есть собственная формула, по которой он живет. Редкий человек. Ты один из тех. И прошу тебя, пиши свою формулу, доказывай, дополняй, но не забывай о своем первом шаге, когда ты вышел и рассказал историю о человеке и его преследователе.
-Вряд ли это забуду, профессор, - согласился Аркадий.
-Я ведь тоже был таким, - задумался профессор. - Юным, беспечным. Мне казалось, что нужно все пробовать, соединять, проводить реакции, если даже учебники прогнозируют взрывы. У меня появилась девушка. Наверное, было также как и тебе. Здорово, когда ты ей нравишься, она проявляет знаки внимания. И что удивительно, она тоже на меня не повлияла положительно.
-Профессор, - неожиданно резко сказал Аркадий. Наверное, есть границы дозволенного, и Куроцвайль стал переходить, не спросив.
-Знаю, знаю, - закивал тот головой. - Это не мое дело. Но что хочу сказать. Тебе повезло. Сейчас лето, а она мне встретилась осенью, под новый год, в острый период зачетов. И все пошло наперекосяк. Я упал с лестницы, когда шел провожать. С костылями проходил до конца года. Представляешь за новогодним столом с палками. В меня попала искра от оголенного провода и прожгла шапку. Если бы не шапка, то не стоял бы я перед тобой. Потом была история на охоте. Я едва не стал мишенью. То есть она была огнеопасна.
-Ну, такое случается, - равнодушно сказал Аркадий. Нашел, кого удивить, - подумал он. – Мне кажется, что девушки особливо сегодняшнего дня непредсказуемы как факт и то, что они могут излучать опасность – вероятность 50/50.
-Я тоже так думал, пока у меня не появилась вторая пассия, - согласился профессор. Он выглядел сейчас куда более молодым. Когда он рассказывал об этом, его манеры видоизменились, стали более расслабленными, тонкими, точными. Он наслаждался от своего рассказа. Приятно, когда большая часть жизни позади, и ты просто ее листаешь время от времени, не напрягаясь, не планируя.
-А что с ней? – спросил Аркадий, перелистывая с профессором его житейский альбом.
-Мы с ней познакомились на мотогонках, - произнес старик. -  Когда-то я очень увлекался этим. Мечтал даже купить подержанный мотоцикл. Но наука увлекла, и я не стал…
-Так что же девушка? – нетерпеливо спросил молодой человек.
- Мы с ней катались на аттракционах, - замедлился профессор. - На чертовом колесе и зависли в воздухе.
-Неужели? – удивился парень и слегка улыбнулся.
-Ты не представляешь, - печально сказал старик. - На высоте шестьдесят метров мы висели порядка четырех часов. Другой бы на моем месте обрадовался. Классная девчонка. Такая возможность. Если бы не моя акрофобия.
-Как же вы вообще решились? - удивился Аркадий. – Если вы знали, что у вас такая форма страха, то…
-Она сильно просилась, - произнес профессор.. – Ее глаза так умоляюще на меня смотрели.  Ну, ладно, думаю, выдержу эти полчаса. А тут. Меня потом откачивали уже дома. Говорили, могло кончится совсем плохо. Но как видишь, жив курилка. У нее всегда все выскакивало из рук, - аргументировал старик. - Я несколько раз наступал на битую посуду, оголенный провод, таким образом заработал себе нервный тик. Она и газ включенным оставляла, говорила, что виновата была открытая форточка. Сквозняки и невидимые существа хотели избавиться от меня.
-Что вы хотите этим сказать? - не понимал его Аркадий. Он много думал о профессоре. И когда сидел на лекции, то многократно предполагал, чем занимается Курцвайль в свободное время, сколько человек в семье, думал, какое у него было детство, юность. О первых девушках, первом эксперименте. 
-Я не женат, - сразил его профессор.
-Да? – удивился молодой человек так, как будто все знали, что у того большая семья, а сейчас выяснилось обратное.
-Да, - подтвердил профессор Курцвайль. - У нас, у работников тонкого психологического института не может быть второй половины, так как все целиком себя отдаем пациентам, студентам.
- То есть вы хотите сказать, что у меня не будет жены? - улыбаясь предположил Аркадий.
-Ну, не обязательно, - согласился с ним профессор. - Зигмунд Фрейд был женат, и от первого брака у него было шесть детей. Конечно, у него были разные отношения и вне брака, в том числе и гомосексуальные, но они быстро закончились. А почему? Все зависит от того, как ты будешь рассматривать свою женщину.
- А как? – не понял старика молодой человек. – Как женщину, мать детей, любовницу. Кого еще?
-Нет, - покачал головой старик. – Во-первых, как твой объект исследования. Это и во-вторых и в-остальных.
 -То есть только так? – спросил Аркадий. – У меня появляется девушка, и я не смогу смотреть на нее как на обычную женщину, которую можно любить за тело, за ее мысли. Я должен в ней скрести и наскребывать что-то для своего опыта. Да, профессор, вы умный человек, но я не смогу. Чтобы использовать человека.
-Да, - убеждал его старик. - Иначе и быть не может. Если ты позволишь ей захватить твое внутренне состояние и манипулировать им, то все, У тебя не будет той свободы, которая поможет тебе развиваться, как ученому.
- Я все равно им буду, - настырно говорил молодой человек. – Мне теперь ничего не помешает. Я стал крепче. Хотя мы состоим из материала, который твердый как камень, но и мягкий как глина.
-Да, я тоже так думаю, - согласился профессор, приподнимаясь с дивана. -  Приходи в понедельник. У нас много работы. Да, завтра получишь свои первые деньги.
-Гроши? – предположил Аркадий.
-Деньги, - твердо сказал профессор.
Профессор ушел и Аркадий вспомнил, что не предложил ему чай. Тут в самую пору вино заказывать или что покрепче. В его руках были старые вырезки из газет. Аркадий представил, как его лицо займет место среди интересных новостей, открытий.
«Молодой ученый открыл новую среду обитания. Теперь люди могут жить, совершенно не заботясь о своей внешности, привычках, характере. Эта среда сама сделает за них все. Искусственная  модель хороших взаимоотношений – ваше будущее»
У Аркадия было много теоретических гипотез, которые возникали на почве неудобства, неприятия и желания совершит переворот. Просто хочется, - думал Аркадий, Но он не знал, какой рубильник нужно дернуть, чтобы это произошло. Поэтому дергал все рычаги сразу. Авось и наткнусь на нужный мне, - предполагал он, - наверняка.
«Он перешел границу спокойного разговора. Он стал разговаривать молча. Подсознание и ее шифр» - отливала буквами еще одна статья в газете.
Все это было не в новинку, и он хотел копнуть. Ему главное свою формулу запустить. А когда она заработает, тогда все. Имя будет работать на меня, - думал он.   
Ему вдруг стало так душно, от беспорядочных мыслей, которые посеял старик -  давило в области груди, переходило в шею и пульсирующим маячком отдавалось в висках. Он не мог оставаться дома и, немного подождав пока профессор пройдет двор, потреплет подбежавшего пса, повернется в его сторону, но лишь вполоборота, показав, что он помнит и этот разговор останется только между ними, исчезнет в арке, мелькнув рыжим портфелем, Аркадий нацепив на себя традиционный летний наряд – шорты, футболка, вышел во двор.
Двор не хранил молчание. Аркадий думал, что сейчас он выйдет, и все пристально будут смотреть на него и показывать пальцем – мол, смотрите, это он вчера на крыше всякую ересь нес. Но двор продолжать своей жизнью. Беспокойные отпрыски на детской площадке, их родители, бабушки на скамейках. Дети носились по окрестности, пачкая одежду и не взирая на окрики своих соглядатаев, ныряли по колено в песочницу, нанося урон построенному замку. Родители ахали и продолжали обсуждать во что обходиться  нынче школа, а также педагогические хитрости, которые дети так любят обходить.
-Отличная погода, - подумал он. – для запуска змея и полета на дельтаплане. Интересно, сейчас летают на дельтапланах? В небе прописать круг-другой, надышаться кислородом про запас.
Он решил пройтись по парку. Легкий ветерок беспокоил сочную листву как на пологой местности, так и на деревьях. Он приподнимал покрывала -газеты и тормошил спящих людей, лежащих на траве, взлохмачивая волосы и тонкие ткани.
- Пусть профессор жил так, - мыслил он. – Один. Никто ему не мешал. Условия были благодатные. Рай. Изобретай, не хочу. А он сделал два открытия, да и то не здесь, назвался Данко и все, в кусты, в преподавание. А что? Все преподаватели – неудачливые ученые или одинокие люди. Для того, чтобы всю жизнь творить, нужна муза ого-го. Такая, чтобы тебя блин… на руках или ты ее, нет она… и не дай бог с ней спать, она же …Муза.
Аркадий задумался о девушках, которые были в его жизни. Разные – блондинки. брюнетки, голубоглазые, зеленоглазые, кареглазые, худенькие, полненькие, высокие, средние, миниатюрные,  интересные, не совсем, смешливые, меланхоличные, грубые, опасные,  колоритные, в общем одинаковые.
- Одна говорит о подругах и смеется,- думал он, - другая о живописи эпохи Возрождения и улыбается. По сути одно и то же, только начинка разная. Из-за начинки мы выбираем себе человека. Вот бежит парень в красных спортивных трусах с лампасами. Преодолевает один пригорок, другой. Вероятно, может понравиться той девушке, которая едет на роликовых коньках или той, что на велосипеде.
Парень бежал по параллельной дороге с Аркадием. Девушка на роликах свернула  на ровную местность и скрылась за горизонтом. Велосипедистка с длинными волосами ехала по дороге. Она могла поехать навстречу Аркадию или этому бегуну. Расстояние сокращалось. Наравне с этим увеличивалась картинка приближающего объекта. 
Аркадий вздрогнул. Это была она. На велосипеде. Она крутила педали и ела ватрушку. Вот так просто. Слепая ватрушку. То есть слепая на велосипеде.  Не может этого быть. Сейчас они встретятся. Прямо сейчас он увидит ее, а она его. Что тогда? Как тогда она будет выкручиваться? Загадка.
Неожиданно она свернула в сторону.
-Как? – опешил Аркадий. Он не заметил перпендикулярной тропинки, которая была предназначена скорее для людей, чем для транспорта. Но девушка с пепельными волосами не задумывалась об этом. Она крутила педалями, и ее солнечный лик мелькал в залитом пространстве как заблудившийся луч среди такой россыпи отблесков и других реакций света. 
Он помчался за ней. Велосипед скрылся за большими кронами тополей, и   следующий ряд берез покрыл ее феерической тенью березовых веток с миниатюрными листочками. Он прибавил ходу. У него немного побаливал бок и при сильной нагрузке и быстром шаге, не говоря уже о беге, боль возвращалась. Она съехала с пригорка. Он остановился и посмотрел вниз.
-Стой, - шепотом произносил Аркадий, но не кричал. Он боялся ее спугнуть. – Куда же ты? Ты почему исчезла?
Она обогнула палисадник, в котором высилась трехэтажное соцветие разнофактурных растений, остановилась, слезла с велосипеда и присела на скамейку. Аркадий добежал до этого небоскреба и остановился. Она сидела на скамейке и кого-то ждала. Когда человек садится на скамейку и ничего не делает, то он или отдыхает или ждет кого–то. Но она не была похожа на уставшую. Она была такой свежей, волосы как всегда излучали здоровый блеск.
-Катрин, - крикнул он. И с разбегу наскочил на стоящий велосипед, прижав его своим телом.
Перед ним была девушка, которой, наверное, можно было дать имя Катрин, Мадлен, так она промолвила:
-  Еxcusez – moi.
-Извините, обознался, - сказал Аркадий и присел рядом, чтобы перевести дух.
-А кто мне будет раму починять? - сказала она с отвратительным акцентом. Свернул в дугу, а починять?
Аркадий выпрямил раму, поклонился, сделал реверанс не из вежливости, скорее из-за досады.
-Блин, - подумал он. – сумасшествие. Мне нужна помощь.
- Разве это не здорово, когда тебя… - нервно хмыкнул он, засмеялся зажмурив глаза, вспоминая,  как его рука блуждала в паучьем стойбище, как его избили какие-то сосунки, как он стоял на крыше и поддавался ее влиянию.
И тогда он побежал. Сломя голову. Прямо. Не задумываясь о цели своего забега, отталкиваясь кроссовками от земли, совершая широкие прыжки подобно антилопе. Он выбежал из парка, впереди было широкое шоссе. Нужно было остановиться, но он не мог этого сделать. Он ринулся через дорогу. Перескочил один грузовик, обогнул красную «Ford», выскочил перед двухэтажным автобусом, от испуга присев и согнувшись  перебегая этот опасный участок. Беспокойно орали клаксоны, и этот щемящий звук лишь подталкивал его и добавлял адреналина. Он выскочил на остановку, где стояло несколько человек – парень с дипломатом, женщина в красной шляпе и мужик с собакой  породы ньюфаундленд. Все среагировали. Парень накрылся дипломатом, женщина спряталась за парня, залаяла собака, и только мужик был спокоен.
  Аркадий бежал через заправку. Пары бензина, большой магазин, который стол на пути, эскалатор, на самый верх, беспокойная охрана, диван, диван…Аркадий плюхнулся на оранжевого цвета диван и застыл.
Его подсознание продолжало совершать крутые виражи по широким лестницам. Оно вышло на крышу, где его ждали крылья, которые оно нацепило, и продолжало бежать, уже по воздуху не боясь назойливых водителей на магистрали.
Его колотило, как после бега с препятствиями, так и от разговора с профессором. - Нужно лекарство, - думал он. - Не традиционное, а с повышенным содержанием адриналина. Такие разве можно получить без рецепта? Нет, конечно. Правда, был один целитель. Знал окольные пути.
-Але Горкий, - кричал он в трубку, - отключаю телефон и в клуб. Ты знаешь клубы, которые работают в вечернее время.
В клубе «Гортензия» царило оживление. Район, который выбрал его друг, был на удивление ярким. Такого количества огней он мог видеть разве что во время новогоднего карнавала. В клубе был полумрак, и друзья нашли удобные кресла около цветочных декораций в виде вьющегося растения. Звучал приятный блюз Эдди Кокрана. Его хотелось слушать, а не вдаваться в смысл гротескных слов о его отношениях с надоевшим ему миром.   
-Давай выпьем за мужчин, которые не женщины, - настаивал Горкий, приподнимая литровый бокал темного пива.
Он был рад, что его друг в очередной раз сидит перед ним, и сейчас пройдя ворох испытаний, а главное где Горкий принимал непосредственное участие, оставшись в живых, немного натерпевшись в бою, они пьют, то ли празднуя победу, то ли очередное несостоявшееся поражение. 
-И за женщин, - скромно сказал Аркадий, поднимая полулитровый стакан.
-Э, не, - сопротивлялся Горкий. - За это мы пить сегодня не будем. Только за нас. Знаешь, я ведь не поеду никуда. Но деньги я все равно у тебя займу.  Хочу приодеться. Собаку купить. У меня же мечта есть. Завести собаку ротвейлера, выгуливать каждый день и наблюдать, как резвится полоумное животное, гоняя голубей.
Аркадий представил как Горкий, одетый с иголочки идет по Красной площади и ведет бультерьера, посматривая за его природными проявлениями, держа наготове полиэтиленовый мешок.   
-Зачем? – спросил Аркадий.
-Я даже не хочу думать об этом, - ответил друг.  Ты тогда в столярке сказал, что должен заниматься тем, чем тебе хочется.
-Да, но…
-Ну и черт с ним, - произнес Горкий,  и поднял свой весомый бокал. – Давай за…
-За что? – поинтересовался Аркадий.
-За твои эксперименты
У Аркадия сильно заныло в мозгу. – Эти эксперименты, - думал он, -чуть не сделали из меня калеку. – Я думал профессор что посоветует, так он говорит не женись, если только не ради эксперимента. Жизнь толкает на постоянные неприятности, эксперименты случайные, неподготовленные. Только, я не чувствую себя главным в этом эксперименте. Скорее подопытным. 
- Ты же на грани открытия, - продолжил друг, соединил кружки, кивнул и осушил на еще одну четверть бокал. Что говорить, а пить Горкий умел.
-Какое там открытие, - сомнительно произнес друг. -  Ну, я хотел провести эксперимент. Да это так любопытство свое потешить. Да, орудия пали с высоты девятого этажа, кстати и все фотографии я сложил в отдельную папку. Думаю, отправить всем девушкам. Они хоть и не в обиде, но не знают, что я ими воспользовался. Что я тешил свое разнузданное любопытство.
-И что? – спросил Горкий. - Потешил?
-Немного, - согласился Аркадий.
-Вот не надо мне заливать, - с досадой произнес Горкий, - что все что ты делал происходило исключительно из-за теории неизведанное нужно поведать. Ты же шел верно к своей мантии Эйнштейна.
-Ой, Гоша, - усмехнулся Аркадий.
-Ой,  Аркаша. – тем же тоном произнес друг и вытащил из переднего кармана рубашки фото. - Держи. И благодари небо, что я вообще родился. Наверное, родился, чтобы помочь тебе и вытащить тебя за уши в рай. Тащу, как могу. Не ропщи.
-Что это? – спросил Аркадий
-Фотография, - разъяснил Горкий. - Ее фотография. Для твоей коллекции. У тебя же было шесть. Сейчас семь. Как дней недели. И что интересно. С ней произошло в пятницу. Помнишь, мы с тобой говорили об этом, что в пятницу тяжело сделать такое фото. В будни проще, потому что человек в заботах и может просто не обратить внимание, в субботу-воскресение – человек расслаблен и менее агрессивен. Пятница – особо опасный день, говорил ты. И мы сделали это, точнее ты. Услышь, ты сделал это в пятницу. Супер преодоление. 
-Откуда?- все еще не понимал Аркадий.
-Как откуда? - расслабленно говорил Горкий. Темное пиво продолжала  растекаться по суставам, смешиваться с кровью и постукивать в голове в виде шутовских бубенчиков.   - Друзья для чего нужны?
-Не надо, - резко сказал Аркадий. - Я не возьму. 
  -Возьми, - настойчиво произнес Горкий. - Или я обижусь. Ты бы знал как я сделал этот кадр. Вырвал фотоаппарат у какой-то смуглой девочки во дворе, та закричала, я ей пообещал вернуть через минуту, но через тридцать секунд выбежал ее старший брат, который грозился укокошить меня, если я не верну, тогда я залез на грибок и щелкнул раз, два, тут меня схватил брат, три – я включил  blue toothe на своем телефоне и перекачал фотки, четыре, пять – мне крутили уши. Кстати часть публики перетекла на мою сторону, пока у вас там шла скучная мелодрама. 
-Спасибо, - произнес Аркадий. – За фото и мелодраму тоже.   
Аркадий взял фотографию. Присмотрелся. В кадр попал верхняя часть дома, сам трамплин и она в тот момент, когда заносит ногу. Та часть, где находился Аркадий не попала. Да и собственно не нужна была.
-Великанша, - снова вспомнил он. – А великан в этот момент совсем рядом. Хуже великана может быть слепой великан. Всех раздавит, никого не пощадит.
-Кто на прицеле? – спросил Горкий, понимая, что нужно продолжить этот вечер в более интересной компании. Пусть был сделан первый тост протеста, но это было так давно, около часа назад.
Аркадий был равнодушен. Ему было хорошо сейчас в этот час. Для его равновесия все составляющие были на месте. Но земля на черепахах и слонах подверглась легкой пивной деформации.
- Я поднимаю свое орудие. Направляю в тот правый угол. Выбираю цель. Брюнетка, шатенка, блондинка. Есть попадание. Цель номер один. Навели, увеличили. Нормально. Я пошел.
-Подожди, - беспокойно сказал Аркадий. - Мне или кажется или это действительно она. Она ?
-Дурак, ты что ли? – воскликнул Горкий. - Она…Мне, блин, твоя паранойя знаешь уже где сидит. Там и точит меня и точит. Вокруг кроме это Катрин, никого. Он и все. Все блондинки – Катрин. Все кто не видят – Катрин. Все кто приносят несчастья – Катрин. Блин, Катрин.
-Я тебе отвечаю, - ответил друг, уже не слушая. – Это наверняка она. Она же появляется неожиданно.
-А почему? – спросил Горкий.
-Что почему? – спросил Аркадий, высматривая ее знакомый профиль.
-Ты никогда не задумывался? - аргументировал Горкий. - А почему она появляется неожиданно. Но Аркадий уже бежал к столу, где еще висела мишень без единого попадания.
Он подбежал и резко к столу, развернул сидящую девушку, та стремительно повернулась и тут же выросла массивная фигура крупного парня с недовольным выражением. Он вытянул свою руку и схватил Аркадия за рубашку. Горкий уже подбежал и тихонько прикоснулся к напряженной руке, взывая обладателя о понимании.
-Извините моего друга, - говорил он. – Он сегодня не в себе. Перебрал, вспомнил первую любовь, всплакнул, ну вы сами понимаете.
Девушка с малиновым блеском на губах строго посмотрела на этого тяжелоатлета, он разжал свои пальцы, освободив Аркадия,  произнесла:
- Да ладно. Мы не обидчивые.
На что Горкий произнес с чувством достоинства:
- А мы не заносчивые.
Когда до столика оставалось немногим три метра, он свернул в туалет, запер дверь,  прижал Аркадия к стене и зарычал:
-Ты чего?
-Да ладно, - лениво сказал Аркадий, размякнув от пива.
-Пошли, глотнем еще по одной и на бочок.
-Да, завтра меня ждет Курцвайль и бумажная работа, - сказал гордо Аркадий, и показал, какую гору бумаги ему нужно будет изучить.
Они вышли из клозета и остановились у барной стоки, чтобы заказать себе пару пива.
Конферансье с  прилизанными волосами и чопорным галстуком, с двумя бегемотиками в середине вышел в центр треугольной сцены, на которой разместилось две колонки, пальма и микрофон. Он втиснулся в едва свободное пространство и встав перед микрофоном, дал сигнал технической части, чтобы над ним включили свет. Но свет еще не успел осветить набриолиненный вихор, как последовал торопливый рокот в динамиках от прикосновения пальцев.
- Привет, народец, - начал он бойко. – Я немного вас развеселю. А то вы сидите, набиваете свое брюхо разной всячиной, и никто не двигается. А это почему?
-Подай нам музыку, - кричала дама с крайнего столика.
- А мне кавалера, да посолиднее, - заявляла дама с ближнего.
-А я еще не дошел до нужной кондиции, - кричал один из солидных, которых так хотели видеть дамы. Но те были в тени и заполняли кондицию.
Конферансье поднял руки, то ли подал знак всем остановиться, то ли показал неспособность удовлетворить всех и каждого.
-Дело в том, - продолжил он, - что в мире не хватает понимания. Каждый говорит за своим столиком, спина в спину и говорят о проблемах….уф. Но стоит повернуться друг к другу и…для нашего следующего конкурса нужен мужчина.
-Иди поучаствуй, - посоветовал Горкий. На сцене человек мигом забывает о своих проблемах, так как чувствует себя голым.
-Нет, ты что, - сопротивлялся Аркадий. Не хочу я быть голым. Не то состояние.
-А что? – подтрунивал Горкий. - Развейся. Тебе это нужно. Напоминает сауну, а девочки будут позже.
-Не знаю, - сомневался Аркадий.
-Я знаю, - уверенно сказал друг и взял его за руку и повел к сцене. -  Не сопротивляйся. Иди, иди. Вот есть мужчина, - крикнул он, обращая на себя массовое внимание.
Он вывел друга в центр. Подтолкнул, чтобы тот сам оказался около ведущего, а сам находился подле, в более темной стороне.   
-Отлично, у нас есть герой, - произнес ведущий.  – Но так как героев все любят, понимают, знают и если они появляются в окне, даже силуэт, да какой там, запах становится визитной карточкой. Но сможет ли герой определить своих почитательниц. Это вопрос.
-Что нужно делать? – скромно произнес Аркадий.
- А теперь мы ему завязываем глаза, - озвучил ведущий и тут же девушка вышла из-за южного дерева, за которым находилось закулисье.
-Зачем? – воскликнул Аркадий.
 -Так нужно, - спокойно произнес конферансье.
-Хорошо, - не уверенно произнес Аркадий, но позволил девушке надеть на него шелковую повязку.
Он стол посреди задымленного зала и в его голове пульсировала мысль.
-Какая же сволочь, Горкий.
-Первый человек, - произнес ведущий, - из-за подиума вышла женщина уже солидных лет. - Что вы о ней думаете, - спросил ведущий.
- Эта женщина, - произнес Аркадий, - не скажу сколько ей, но она достигла зрелости. Это точно.
-Вы так хорошо знаете людей, - произнес ведущий.
То ли он иронизировал, то ли действительно считал так.
- Стараюсь, - согласился Аркадий. Но это не все. Она находится здесь по одной очень простой причине. Ищет друга. Да, исключительно друга. Ей хочется говорить с тем. Который будет относится к ней как к матери, тете, учительнице, как к человеку, который может чему-то научить. Ей не нужен всезнайка, говорящий непрерывно о себе. Ей нужен человек-вопросительный знак. И я уверяю вас, здесь таких людей огромное количество. Они сами подойдут.
-Спасибо, - произнесла женщина.
-Следующая, - продолжал конферансье и знаком  дал команду вывести еще один экземпляр.
-Девушка, не юная, и не взрослая, - задумчиво сказал Аркадий. - Она находится на промежуточном этапе. Она повернулась и ищет глазами своего парня. Скорее делает вид, что ищет. На самом деле никого нет. Неуверенная в себе, ей нужно постоянное подтверждение красоты, ума, всех качеств которыми она обладает
-Черт возьми, - крикнула девушка и убежала в слезах. 
-И еще одна. – сказал ведущий, войдя во вкус сегодняшнего вечера и куражась от человеческой беспомощности и своей профессии.
-Да сколько же их? - подумал Аркадий.
-Так…легкий цветочный аромат, - произнес он. – Они любит цветы, сладкий вкус, следовательно еще не совсем вышла из детского возраста. У нее светлые волосы, белая кожа. Молодая, но уверенная в себе девушка. Она знает, что хочет от жизни. Но часто оступается. Я слышу как она перступает с ноги на ногу, но это не от скуки, а от любопытства, что будет дальше. Она любопытна. Всегда интересуется другими жизнями, забывая о своей. Она живет этими жизнями, одевает шкурки и носит, пока не износит совсем. Износила одну, примеряет другую и так всегда. И мне кажется, почти уверен, что это…
Он сорвал с себя повязку, и увидел перед собой ту самую девушку с малиновыми губами.
-Снова вы меня перепутали, - произнесла она. - Кто же та блондинка, которая вас одурманила.
-Извини, - произнес Аркадий. – Этого человека нет. Она мне приснилась. Я ее сам создал в своей голове
Девушка была обескуражена и ведущий тоже. Он вручил Аркадию два входных билета на хоккей и тот знал, что эту игру он обязательно досидит до конца.
Они вышли на улицу и шли по мощенной улице старого города, болтая о всяких пустяках. Казалось, прошел дождь, но это был лишь мокрый след, образовавшийся после поливки вечерниц, растущих на балконе.
Было так беззаботно и хорошо. Как никогда. Горкий прыгал неугомонно и все пытался дотянуться до ветки, чтобы сорвать самый большой тополиный лист. Аркадий шел спокойно и уравновешивал эту картину, с одной стороны который прыгающее существо, не знающее покоя, а с другой умиротворенный человек, который внешне был статичен, лишь, двигающиеся ноги говорили об обратном.
-Телефон, - внезапно произнес Аркадий.
-Что? – насторожился Горкий. – Тебя нет. Пошли ты. Дай я сам с ней поговорю.
-Да, мама, - произнес Аркадий. - знаю, что завтра папин день рождения. Обязательно приду. А это сюрприз. Ничего, иногда нужно удивляться.

***

Павел сидел в машине перед профессорским окном и теребил пуговицы на своем кителе. Ему никогда не нравилась эта форма. Он всегда мечтал одевать что-нибудь более яркое, не выделяющего его в толпе как коллег по цеху. Теперь одежда сковывала его движения, стягивая тело, как водолазный костюм или кожаная одежда в жаркую погоду.
Волны вели сумасшедшую игру с природой, вызывая ее то на броский танец, то на медленное прохождение, затем снова резкий выпад. Они волочили его тело по песчаной насыпи, царапая его ступни и кончики пальцев, касающие щербатый песок.
События за печами шептали ему так много, и каждый пытался перебить другого, создавая зловещий шепот.  Столкновение плюсов и минусов. Можно было поставить все в один ряд, создать математическую матрицу, нащупать отождествление одного с другим или наоборот почувствовать отрицание этого.
К плюсам можно отнести – отношения с женой, с сыном вроде как налаживаются, на работе будет премия непременно, скоро на пенсию, что вызывает двоякие чувства.
Минусы –  нет понимания с женой в плане интересов, общих семейных мероприятий, конфликты сыном на почве его свободного отношения ко всему, работа, которая ест мозг. 
- Черт, одинаково, - пронеслось в голове и тут же забарабанило. Сцепившийся своей угловатостью плюс и пронырливый минус не могли найти компромисса. Они вызывали легкую вибрацию в голове, стучали, играясь, переваливаясь с одного бока на другой, совершая головокружительные трюки с назойливым стуком.
-А, что? – очнулся Павел и повернулся к источнику звука. Это было стук в стекло. Профессор стоял около машины.  
-Извините, что я так резко, - сказал Павел, открывая дверь и приглашая профессора в салон.
-Значит, вы нуждались…- ответил старик, садясь в мягкое кресло. Он был одет в парадный костюм серого цвета с желтой рубашкой и серым галстуком в белую полоску и, казалось, идет на свидание.
- Не удобно, что я вот так, - начал мямлить Павел.
-Ничего я был рядом с вами, - сказал старики и достал сигаретную пачку. – Здесь можно курить?
-Да? – удивился Скрябин. – Вы были рядом? – спросил он и машинально взял из профессорской пачки сигарету, сперва, прикурил сам, затянулся и только после чего прикурил профессору.   
-Да, - ответил старик, улыбаясь и разглядывая красно-желтое свечение в полоске сигареты. - Не успел еще ослабить галстук.
-Не успели, - повторил Павел и тоже с интересом посмотрел на сигарету, сперва у старика, потом у себя.
-Да, - согласился профессор и хлопнул себя по трапецевидному узлу галстука. – Как видишь.   
Он улыбнулся и выдохнул щекотливый дым из ноздрей большими порциями, провожая их в путь слияния с воздухом.
- Вы были рядом? – повторил Павел в очередной раз, резко выдыхая дым, пытаясь прикончить сигарету быстрыми темпами. - Я что-то не понимаю. Как рядом? Не понимаю. Когда?
-Да, я вас видел, - утверждал профессор, напротив, наслаждаясь неторопливым процессом курения. – Стоял рядом и наблюдал за вашими детскими выходками.
-Детскими? – опешил Павел. - Разве не те выходки можно назвать детскими, что были на крыше?
-Нет, это вы, - настаивал старик. – Они итак дети и детям впору совершать эти поступки. Они в костюме, который и в моду и по плечам. Кто как не они должны делать это. Пытаться покончить жизнь таким неряшливым образом. С крыши, под поезд, резать вены, вешаться, глотать литрами воду, погружаясь с целью утонуть, провести через себя ток, с целью исчезнуть из этой жизни, оказавшись в другой. Но это всего лишь попытка. Соглашусь с вами, что часть из них гибнет, попытавшись чрезмерно, не успев остановиться. Но в основном это детские попытки узнать новый вкус. Вкус, как работающая батарейка, кусающая  язык своим зарядом.
- Я вас не понимаю, - сказал Павел, смочив слюной окурок и бросив его за окно. – Может быть, объясните.
-Зато мне теперь стало ясно, - спокойно сказал профессор. - Вы меня простите, но я следил за вами. Это было не так просто, пока все жучки установить, нужны хорошие руки и сподручные средства. Но главное мозги. Конечно, мне помогали.
-Вы поставили жучки? – воскликнул Павел. Черт! Вы поставили долбанные жучки? Не может этого быть.
Павел колотил кулаками по клаксону, и нервный звук сигнала отрывочно доносил монотонную мелодию.
-Да, и в вашей машине, - ответил профессор.
-Где? – нервно спросил Павел. – В какой части?
- Здесь, - сказал старик и повернул зеркало заднего вида и отлепил от него маленький круглый предмет.
-Черт, - прокричал Павел. – Черт, черт! – он не мог остановиться, так как его колотило бешеными рывками.
-И вот здесь, - сказал профессор и указал на рацию. – Правда, когда она у вас вышла из строя, пришлось экстренно добавлять. Но жучок есть еще и в костюме, поэтому он помог спасти положение.
-То есть я был постоянно под вашим контролем? - спросил Павел.  Его пальцы барабанили по бедрам, да и сам он нервно вздрагивал.
-Можно сказать и так, - сказал профессор. - Но лучше сказать, что я помогал вам, а эта была необходимая ступенька к вашему выздоровлению. Надеюсь, вы меня попытаетесь понять.
Рядом с ним сидел не напарник. Он слышал дыхание другого человека, который показал ему сперва одну маску – понимания, робкого уважения и помощи, а теперь – другая проступила на этом морщинистом лице – хитрая, таинственная, эгоистичная и фальшивая.
-Как Дени, - пронеслось в голове. – Он тоже меняет маски. Может быть, все так делают. Живут, меняют гардероб и вместе с ним и масочный ряд. Как странно. Как е доверять человеку, если он сегодня в маске тигра, а завтра кролика нацепил.
  - Это подло, - произнес Павел.
-Вам нужно было помочь, - сказал старик. – И я видел единственный способ, - это понять как вы живете, ваш образ жизни, с кем встречаетесь. Узнать об ваших отношениях с женой, с сыном.
-Вы все слышали? – спросил Скрябин.
-Да, практически все, - согласился профессор.
-И когда мы занимались с женой любовью? – спросил Павел.
Возникло неловкое молчание. Профессор затушил сигарету, вдавливая ее в спинку сигаретной пачки, и положил бычок в карман.
–То есть вы слышали, черт, - произнес Павел. – Вы слышали, как она дышала в экстазе, наши разговоры в этот момент, реакцию на проникновение, торопливые вздохи, звуки от…все?
-Нет… я приглушал звук, - сказал профессор.
-Черта с два, вы приглушали звук, - сказал Павел.
В голове зашумели волны. Они не накатывали как прежде, а как в стеклянном сосуде омывали его стенки без возможности проникновения через него.
- Вы мне противны, - сказал Павел.
-Это все эмоции, - сказал старик. - Они должны пройти.
-Эмоции, - кричало в голове. – Я был на мушке. Все это время. Пока жил или пытался. Я уже не знаю. На меня стреляло из всех орудий, а я бегал голым по темному лесу, уворачиваясь от охотничьих пуль.
-Это все эмоции, - повторил профессор. 
- Хорошо, - согласился Павел. - И что я теперь спасен?
-Давайте по порядку, - улыбнулся профессор.
-И как он смеет после этого улыбаться, - звенело в голове. – Как он смеет? Блин, как подло!
-Ладно, - нервно сказал Скрябин. Ему хотелось завести машину, нажать на газ и на пятой скорости протаранить бетонную стену, которая стояла перед ним в ста метрах от автомобиля. Но он сдержался, так как все его тело обессилило и он не мог ничего  предпринимать в ближайший час-два.
Профессор тяжело вздохнул, понимая, что трудное вступление подошло к концу, но также осознавая, что впереди может быть все, что угодно.
-Вы пытались уйти, - сказал старик. В тот самый первый раз, когда испугались…помните?
-Да, - механически ответил Павел.
- Вы хотели уйти, потому что вы направлялись к океану.
-Какому океану? – спросил инспектор. – При чем тут океан? Вы что мне зубы заговариваете?
-Вспомните, у вас появилась возможность, - настаивал профессор. – Халявная путевка, у друзей произошел разлад, а турфирма билеты назад не принимала. 
-Да, точно, - удивленно сказал Павел. - Но откуда? Откуда вы все это знаете. Этого никто, кроме меня не мог знать.
-Я навел справки, - сказал старик. – Да, было нелегко. Мне пришлось пообщаться с вашими родителями, друзьями. Не все вспомнили вас, так как вы перестали общаться с ними лет двадцать назад.
-И что? – пытливо спрашивал инспектор. – Что бы произошло? 
- Даже если бы вам не достались эти безвозмездные путевки, - сказал профессор. -   Но если бы вы только ушли, тогда прогуливаясь по бульвару, в тот приятный осенний вечер, вы бы встретили ее Лору, Леру, Мадлен, не важно, она бы обязательно шла вам навстречу, или параллельной тропокой, она бы обязательно работала в турбизнесе или была связана с ним и вы тогда попали бы на побережье Атлантического, Тихого (не важно),  где во время ланча, обеда, ужина  познакомились с нужными людьми, которые могли бы вас привести к вашей мечте. 
-То есть у меня могло быть все? - догадался Павел.
-Да, у вас был шанс, - сказал профессор. - Жизнь подсказывала вам. Но вы не прислушивались, думая, что эти нашептывания извне вырывают вас из собственного я, лишая вас индивидуальности. Но вы не могли понять, что это ваша не псевдо -,  а настоящая индивидуальность прет и подсказывает правильные шаги.
-Ерунда какая, - воскликнул Павел. - Но зачем эта чертовка жизнь познакомила меня с Марией? Вот не понимаю.
-Чтобы вы познакомились с Натали, - сказал профессор.
-Вы и об этом знаете? – удивился Павел.
-Да, она разговаривала по телефону с Натали, они вспоминали то момент, когда она в сердцах уехала из России, захватив паспорт и сто десять долларов.
-Да, да, - согласился инспектор. – Так все и было.  Она уехала жить во Францию прямиком к Атлантическому океану, когда ее Димка изменил…Так вы и телефон прослушивали? Вот, блин. Вы меня конечно извините, но… жучки, прослушка, разговоры с друзьями со школьной скамьи. Черт!
-Я очень ответственно подхожу к своей работе, - сказал профессор. – Потому что люблю ее. Мне восьмой десяток, а у меня кроме растянутой связки на ноге, ничего не беспокоило за последние полгода.
-То есть я правильно понимаю, что я должен был послушать свой внутренний голос? - спросил Павел. 
-Да, правильно, - согласился старик.
-И что, он никогда не подводит, - удивился Павел. – Всегда слушай его и тогда получится королевская жизнь. Я не верю, что этот кровопийца внутри способен создать хоть маломальскую жизнь. Не верю!
-Поверьте, - сказал профессор.
- Не могу, - сказал Павел и выдохнул, отчего к горлу подступила такая неприятная горечь, что ему стало тяжело дышать.
- Потом у вас было еще несколько попыток, - сказал профессор, - но ваша лень и трусость сыграли против вас.  И вы не решились.
-Что же он молчал? - спросил Павел, борясь с тошнотворным состоянием глубокими вздохами и попыткой найти мятные конфеты в кармане, бордочке, под сидением. – Вышел бы и сделал так, как нужно.
- Человек внутри себя,  – сказал профессор, - не станет этого делать.
-Но если бы он вышел и попытался… - сказал Павел.
- Конечно, это крайний случай, когда он показывается и делает все за тебя, - задумчив сказал старик, -но если он все же вылез, тогда твои дела пиши пропало. Обычно они вылезают, когда человек уходит из жизни. Погоревать вместе с ним над его беспутным житьем.
-Как уходит из жизни, - произнес Павел. – Я же здесь.
Он прикоснулся к лицу, почувствовал дрожь в пальцах, прошелся по подбородку к шее с выступающим кадыком, затем к груди с бешенно колотившимся сердцем, к животу и остановился, словно прислушиваясь к внутренним звукам его тела. 
-Не волнуйтесь, Паша, - сказал старик. – Расположите к себе внутренний голос. Он добрый.
-Я смогу сейчас что-нибудь сделать? – спросил инспектор.
-Да, жить дальше, - ответил профессор. - И не обманывать себя.
Старик вышел из машины, оглянулся, словно находился долгое время в подвальном помещении без света и окон.
-До свидания, профессор, - сказал Павел, понимая, что вряд ли снова встретит его. Даже случайно.
-Удачи, - не поворачивая головы сказал старик, медленно поворачивая к дому.
Павел ехал домой, и ему мерещилось, что человек в черной машине едет за ним, ослепляя светом так, что все его внутренности светилось как фонарь. Было сумрачно и  деревья, как любопытные тетушки, склонили свои рыхлые тела к тротуару и опускали свою дырявую тень на белый кузов, лицо и впускали его в свой круг себе подобных.   

***

Горкий страдал бессоницей. Друзья сошлись еще в одном качестве, может быть не совсем положительном. Но, правда, в совершенно разное время. Когда у Аркадия все встало на свои места, все урегулировалось, то у Горкого сошло на нет. Он не спал  и названивал другу, от чего тот приходил в бешенство. Только Аркадий сливался с подушкой, опустив тяжелые веки, как звучал дребезжащий звонок. Сперва скрип, а потом…в общем он начинал свой ночной диалог с неутешительного диагноза.
-Не могу уснуть, - пожаловался он, фыркая, как голодный пес. – Я и так простынку натяну, подушку собью и потом под нее же залезу, а та, противная, наверх как мина всплывает.
Как будто он позвонил своему лечащему доктору, который точно знает, отчего беспокоит в том месте и что надо предпринимать при острых болях.
-Спеть что ли, - предлагал Аркадий.
-Да ладно тебе, - говорил Горкий, мол, тебе смешно, а я на самом деле мучаюсь. - У меня вот что родилось, - произнес он в одну из донимавших его форм.
-Мальчик-девочка? – предложил Аркадий.
-Лучше, - ответил Горкий и тут же продолжил. –А что, если нам тоже повторить подвиг профессора?
Аркадий включил ночник и постучал по его пластиковому основанию, так как рыбки, плавающие в искусственной среде, давно не совершали поступательных движений по радиусу. Он взглянул на часы. Время было три.
-Нормально, - подумал он, - на прошлой неделе разговор был в четыре, вчера в пять и еще в семь кто-то стучался. Даю, мизинец на отсечение, что это мой друг-страдалец. Ну чем же тебе помочь? 
- У нас есть время раз, два - энергия и три - это цель, - перечислил Горкий. – Вроде бы я ничего не упустил.
-Упустил, брат, - сказал Аркадий. – Какой подвиг? Преподавательский? Набрать студентов первашей и учить их разговаривать с женщинами? Или еще какой-то там подвиг он совершил. В лет тринадцать. Нормальный подвиг, как и все. Но, увы, не знал об том, так как не видел медали на его лацканах, прости.
-Так, свалить за границу, - ответил Горкий таким удрученным тоном, что это уже давно очевидно и что остались формальности, да согласие второй стороны.
Аркадий лег в кровать и хоть и знал о том, что никто его не подслушивает, все же укрылся с одеялом. Он лежал под толстым слоем ткани с пуховой начинкой и крепко держал трубку, как орудие. Так он чувствовал себя намного уютнее, как в будке телефона-автомата.
-И? – спросил он.
- Найти племя – бодро предложил Горкий. –Уменя уже есть карта возможных поселений. Там есть племя пираха, у которых нет слов, обозначающих оттенки цвета. У них нет чистительных, слова «все» и «каждый». Интересно?   Есть еще племя синта Ларга, у каждого из которых несколько имен. Забавно? И если мы туда отправимся через три дня, то вернемся как раз к  учебным денькам. Я все подсчитал.
-Зря я ему это рассказал, - подумал Аркадий, не сумев до конца открыть глаза.- Сразу доводы свои в ход пускает.
-И попытаемся их уговорить, - подытожил Горкий. -  Ведь одно он уговорил, да и то не совсем. Я узнавал, что большинство из существующих, даже те, которые нормально  существовали год назад, внезапно исчезли.  Жили – не тужили жители острова Х, а утром их уже нет. Умерли, массовая эпидемия или…реклама, чтобы их оставили в покое…интересная версия.
Горкий так увлечено говорил об этом, что в трубке был слышен не только его возбужденный голос, но и скрип витка пружин на диване, на котором он в тот момент восседал. 
- А может быть привезем с собой нескольких, - таинственно сказал раззадорившийся друг, - они в институте будут учиться. А что? Вдруг гениями станут. Или они настолько нестандартны относительно обычного горожанина, что нужно минимум две жизни, чтобы ее распознать. Интересно? То-то и оно. Мы вот не знаем, а вдруг в племени в самом сердце Африки живет величайший философ, и мы его  бац и откроем. Так он бы жил в своем времени, в своем государстве и умер бы непризнанным. А мы его возвеличили! Забавно? 
-Дуралей ты, - произнес Аркадий к большому изумлению для друга, который надеялся только на стопроцентное понимание.
-Почему сразу дуралей? - обиженно сказал Горкий. – Тогда все кто занимается этим ученым, по-твоему, бредом, дураки. Да и ты тоже под раздачу попадаешь. Ты же тоже не для корочки учишься. 
- На какие шиши поедем, я хочу сказать? – аргументировал свое ругательство Аркадий.
-Заработаем, - радостно сказал Горкий, словно этот вопрос настолько не существенный, что стоит только взять лопату, выйти в нужное место и нарыть пару корзин. - Главное мечта.
-Вот именно, - согласился Аркадий. - Это мечта не наша. Корабль, который ты принял за свой, идет в другом направлении. Совершенно. Я бы даже сказал противоположном.
-Да, ты прав, - зевнул Горкий и в очередной раз скрипнул своим музыкальным диваном. – Ладно, утра вечера мудренее. Сейчас что разговаривать? Да и спать вроде как захотел. Давай спокойной.
Он тут же клал трубку, не дожидаясь, пока Аркадий опрокинет на него холодный ушат из назидательных слов. Он предпочитал уходить от этого града, пережидая его в укромном месте. Ночью, во сне.
-Молодец, - подумал Аркадий. – А у меня, черт возьми, ни в одном глазу. Благодарю, петушиных дел мастер. Что он там насчет мечты плел. Разбередил мои помыслы. Ну, надо было?
И он стал представлять свою будущую жизнь, которая как корабль плывет по бушующим морям, преодолевая шторма и бесконечные качки. Корабль, который, не смотря на вой и жалобы среди матросов, нигде не останавливается. Ему не нужны причалы, они лишь отвлекают, будет еще время пополнить запасы пресной воды и провианта. Главное то, что светится и подмигивает на горизонте. Маяк, который не тухнет, продолжая вверять капитану уверенность в том, что он верно следует своей цели и ничуть не ошибается.
Аркадий давно выстроил этот корабль. Начинал с маленького суденышка, который выстругивал сам и пускал по маленьким ручейкам, водоворотам и рекам, обязательно бегущим, немного диким речкам. Сейчас дошел до солидной стадии, когда впору примерить на себя добротный фрегат и назвать его своим именем. Время пришло, чтобы уйти, забрать с собой все, что случится, но лучшее все равно останется, даже если пойдет вслед за временем.   
Памятник в студенческом  скверике был выкрашен в зеленый цвет. Чья была эта задумка, никто не догадывался, зато была масса предположений, относительно художественной части. Говаривали, что теперь согласно времени года он буде менять свой колор. Традиционно зеленый летом, осенью – желто-красный и только в заснеженный период скульптура будет сливаться с холодной влагой, смотрясь, как одно целое. Сегодня этот футуризм отливал своим новым оттенком и отражался на знакомом затылке. 
Девушка  сидела около «грозного пальца» и грызла яблоко. Яблоко было большим и относительно ее хрупкого и небольшого лица, выглядело устрашающе – так, как будто одна голова поглощала другую голову. На ней был знакомый сарафан, и даже прическа не отличалась оригинальностью. Она не читала ни Вольтера, ни о чем не думала, она просто ждала. Ждала молодого человека. Но как иногда случается в нашей жизни, вместо одного персонажа приходит другой.    
-Я за тобой следил, - резко сказал Горкий, вынырнув из-за большого зеленого плеча, -Он был одет в любимую майку желтого цвета и пурпурные штаны.
-Зачем? – равнодушно сказала она. Она никак не среагировала на его появление. Она вела себя как робот, сверяя нужные отпечатки, голос, пароль – то есть то, что могло идентифицировать его, как своего. А пока она пропускала это несоответствие по всем параметрам и продолжала свои предыдущие действия с большим упорством, чем прежде. Яблоко беспощадно уничтожалось. Брызги яблочного сока летели в разные стороны, и казалось, что она специально вонзается своими резцами в плотную хрустящую массу, чтобы сделать упор на ее возможность быть беспощадной с теми, кто ее донимает, с теми, кого она просто не выносит.
- Ты же не та, за кого себя выдаешь, - произнес он стремительно, как будто крыл козырными картами.
Она посмотрела в его сторону, выплюнула зернышко – из него могло бы вырасти целое дерево, но не вырастет, так как упало на асфальт и наверняка достанется грачу или сороке, бродящим здесь с видом важных и нужных миру птиц. Она вытягивала шею, чтобы размяться или увидеть?   
-Вероятно, ты прав, - ответила она. – Я та, которая не та, которая была вчера. Вот и все. Понятно?
-Где твоя трость? – продолжал Горкий. Он заметил, что она не опирается на нее как всегда и больше делает акцент на сочном плоде, который уменьшился до огрызка и был победоносно брошен в урну, как баскетбольный мяч.
-А нет у меня трости, - еще более равнодушно произнесла она и достала еще одно яблоко из своей сумки и тут же впилась в плод, как при серьезной зависимости. Яблоко сочилось и поливало обладательницу крепких зубов и ее коленки. - И нет у меня причин быть в рядах убогих.
Она оторвалась от зеленого полукруга и посмотрела Горкому в глаза. Стремительно, с лукавой улыбкой на лице. В ее глазах было болото. Раньше эти глаза хранили тайну. Зеленые глаза, уносящие человека за свои камыши. Теперь они были ясны и поражали своей излишней откровенностью. Казалось, они были оголены, срывая все одежды с других частей тела, в частности с груди, у которой был объект посерьезнее, чем округлые соски. Объект запрятался глубже, прячась за грудной клеткой и не желая выходить без видимой причины. Горкий видел метаморфозу и не верил. Он отпрянул, вскрикнул, как от ожога:
-Ты…
-Да, я не слепая, - произнесла Катя. - И что? Будет сцена под названием «а почему, да потому что, зачем и кто тебе сказал»?
-Блин, не понимаю, - сказал он. Он смотрел на эту с первого взгляда хрупкую девушку, но опасную во всех проявлениях и думал. - Что она хотела этим доказать, - пытался проанализировать он. – Свое превосходство? Вероятно. Девчонка с массой комплексов пытается пробить дыру в человеке, почти идеальном в плане противоречий. Аркаша гармоничен. Я же скучен, у меня ест масса комплексов, наверное, мы с ней в чем-то похожи. Только она баба, а у них свои методы мести. Я бы наверное отделался одним телефонным звонком. А тут все по-серьезному. На кон поставлена жизнь.
-И не поймешь, - ухмыльнулась она и снова посмотрела на него, заставив его отвернуться. Она манипулировала своим положением и настолько чувствовала себя уверенно в этой ситуации, что, казалось, получила права на вседозволенность в этой местности. -  Твой умишко не способен.
-Это подло, - крикнул Горкий. – Ты просто сука. Дрянная сука. Ворвалась без спросу в нашу жизнь и поменяла ход времени. Перевела часы, поставила свои декорации, и даже развернула кровать к окну. Ты что будешь думать, что останешься безнаказанной?
Горкий подошел к ней вплотную, вырвал у нее недоеденное яблоко, кинул в сторону и сказал прямо в глаза, проникая сквозь оболочку, через роговицу, протыкая свои взором переднюю камеру глаза через  хрусталик в стекловидное тело, прикасаясь к зрительному нерву:
- Ты знаешь, я вырос во дворе. Говорят, двор воспитал. Так, это про меня. Там были свои порядки, нарушая которых следовало отвечать перед тем, кому досталось обидное слово или крепкий удар. Во дворе жила девочка. Лена. Она была симпатичной, но ужасно мерзкой. Она легко втиралась к любому в доверие и использовала его в своих целях. У нее был ангельский голосок и внешность умиляющая любого – две косички и розовые щечки, которые всегда горели, будь то жарко или холодно. Она в меня влюбилась. Так и сказала. Стала ходит за мной, говорить разные слова, что «любит, не спит ночами, и хочет, чтобы я был с ней». Я поверил. Да и тогда я еще не знал, что за ней такой ворох проблем. Да не верил я. Она сама утверждала, что на нее наговаривают, потому что завидуют. И она тоже провела со мной пытку. От ожога на ступне в походе, обвал палатки там же в той же вылазке – именно тогда, когда она вышла, свалилось дерево. Я отделался легким испугом.  Потом душила. Она стала душить меня, когда танцевала. Звучал Боб Дилан. «The man in me» (Мужчина во мне). И она меня давай ни с того ни с сего…душить. Она говорила, что в ней возникло непреодолимое желание обняться, но силы не рассчитала, что говорить. Бывает…
-Бывает, - произнесла осторожно Катя.
-Нет, - парировал Горкий. Не бывает. Такое случается только в одном случае. Когда паук, сам окукливает бабочку, не дожидаясь пока это произойдет естественно, а та в благодарность дарит ему свою жизнь, ни о чем не подозревая.   
-Причем тут я? – спросила она
- Молчи, - заорал Горкий, - Молчи, лучше. Ты не знала, что я тоже пережил эту травму и буду рядом, если что. Она шла как по сценарию. Хорошо разработанному, просчитанному, вдоль и поперек. Жаль, что я всегда приходи поздно. Но на этот раз все. Приплыли, Катрин. Хотя, наверное не Катрин, а Жанна или Дездемона.
- Анна, - ответила девушка. - Так как твоя история пересекается…   
-Да то, что  эта ситуация идентична, - перекричал ее Горкий. - Один в один. Не важно то, что ты взяла для себя роль слепой, а Лена влюбленной. По сути вы действовали из эгоистичных побуждений.   
Она не двигалась. Этот ушат холодной воды подействовал на обладательницы ряда масок. Она замерла, оценивая обстановку и для того, чтобы хотя бы уравновесить свое состояние заорала: 
-А с вашей стороны не подло трахать все, что движется. Вы трахаете, а оно уже не движется. Просто вам кажется, вам так хочется.
-Значит проводишь эксперименты? – продолжал Горкий, видя, как у нее выступают слезы. Пусть она не осознает все до конца, но пробить этот каменный снобизм он считал своим долгом. И удалось. Она лила слезы и прятала свой порочный взгляд за упавшими на лицо волосами, заставляя их слипаться от обильной влаги.
- Да разве это сопоставимо, - горланил Горкий. Он получил микрофон и возможность говорить. И он скажет все, что думает. За себя, за друга, за всю мужскую часть, которая попадается на это бесчинство. Они бы тебя на медленном огне заставили жариться. И были бы правы.
-Скажешь Аркаше? – робко произнесла она.
Она сидела перед ним – сгорбленная, жалкая. Да, она прекрасно видела все цвета, - думал Горкий, - могла отличить красный цвет от зеленого, самостоятельно спуститься в метро. Но была убогой, и глухой, и слепой, и хромой. Она не видела главного. Себя в этих поступках. Как плохой кукловод который управляя куклами, думает, что его задача двигать шарнирами,  а все остальное сделают они – куклы.      
-Ты где хочешь это сделать? - произнесла она серьезно, перекинув ногу на ногу, успев продемонстрировать свое белье. Она провела правой рукой по груди, поглаживая и немного царапая свое тело сквозь тонкое платье, открыв рот, смыкая губы с такой источающей влагой, что Горкий хотел крикнуть, чтобы та остановилась, но не смог этого сделать.
-Ты что? – он был шокирован.
Ради молчания она была готова отдаться, - вертелось у него в голове. – Какая подлость. Зачем она не хочет раскрываться перед Аркадием. Но я то знаю. Я же могу сообщить. Блин, как все сложно.
-Да мне не нужно болтливое насекомое вроде тебя, - продолжала она смотреть на него жадным взором, - Я хочу уговорить тебя быть послушным кузнечиком и не прыгать раньше времени.
Горкий замолчал. Несколько вьюг пронеслось сейчас между двумя людьми, тайфунов  и казалось, что будут жертвы, а сейчас один из них предлагает себя в качестве оплаты за молчание, а другой молчит. Но почему он молчит? Неужели он еще думает об этом. Очередная ловушка для одинокого мужчины, у которого не было этого самого уже месяца два. А тут такая возможность. Путь она катится к такой-то бабушке после этого, - крутилось у него в голове. - Мое дело маленькое. То есть весьма большое.
Он взглянул на нее и она, понимая, что Горкий прогнулся, схватилась за грудь уже не так страстно и залилась громким хохотом, заполнивший сквер  ближайшие полосы набегающих на него улиц.
В парке не было людей. Абитуриенты еще ворошили школьные справочники дома и ждали последнего в их жизни звонка в стенах школы. А студенты проходили это место стороной, понимая, что еще успеют побывать в этой атмосфере. Сейчас сквер жил своей жизнью, стал частью  городского ландшафта, приберегая свои кроны и уютную защищенность для случайных прохожих
- Вот видите, какие вы, - не унималась она. – Еще  минуту назад я была твоим самым ненавистным врагом. Ты хотел меня четвертовать. Не правда ли? А сейчас ты намерен лечь со мной в постель. Здорово, не правда ли?
-Хватит экспериментировать, - крикнул Горкий. – Что за методы ты применяешь. Новые, собственного сочинения?
-Обыкновенные, - прекратила смеяться Анна. - Об этом пишет не один учебник. Ты хоть учебники листаешь? Я знаю ответ, не тяни руку.  Или вы опираетесь только на свои бредовые мысли. Хороши, психологи. У нас их называют сихологи, без первой «п», как нечто обидное даже. 
-Так значит для тебя все насекомые, - произнес Горкий.
-Ага, - согласилась Анна. -  И ты, и он, и профессор, который не принял меня в вуз.
-Ты знаешь профессора? - удивился Горкий. –Ты поступала в этот вуз? – задал он второй и задал бы еще десяток, но вовремя остановился, понимая что таким образом не узнает ответа.
-Знаю, - уверенным тоном произнесла она. - Поступала. И к счастью оказалась на улице. Временно. И вот я в другом вузе, в надежных руках.
Он смотрел на нее с долей зависти. Да что греха таить, он любовался ею. - Она может манипулировать людьми, как нечего делать, - думал он. – Сильна девчонка. Все же жаль, что она такая стерва. Почему все стервы – умные и эффектные?  -Кого ты ждешь? - спросил он.
-Аркадия, - ответила она.
-Хочешь признаться? - спросил Горкий.
  -Ага, - согласилась она. – Он идет.
-Что? – спросил Горкий.
-Аркадий на подходе, - чуть громче произнесла она.
-Так я пойду, - сказал Горкий и пошел по направлению к выходу. Затем он резко обернулся, словно что-то забыл, подошел к ней и с досадой в голосе произнес: – Очень жаль, что так получилось. Очень жаль. Правда? Скажи, что тебе тоже жаль. Пожалуйста, скажи.
- Нет, - ответила она. – Ничуть.
Горкий встретился с ним на выходе из парка. Он молча посмотрел на Аркадия, заметил в противоположность ему уверенность в глазах друга,  хлопнул по плечу и пошел своей дорогой. Аркадий удивился, но продолжил путь по горячей тропинке, накалившейся за полдня. На нем был джинсы и рубашка с разноцветными пальмами.
-Привет,- произнес он, вынимая из-за спины букет желтых роз и приближая его как можно ближе, чтобы она могла услышать аромат.
-Привет, - ответила она. Зачем это?
-Знак внимания, - произнес Аркадий. 
- Хорошо выглядишь, - произнесла она то, что должна была сказать.
-Спасибо, - ответил Аркадий. Но… как? Что это значит?
-То, что я тебя прекрасно вижу, - ответила она, вручила ему букет и ухмыльнулась, - видела всегда и наблюдала твои реакции на все, внутренне посмеиваясь. Он понимал, что она хочет ему что-то сказать…да и даже если бы не хотела, должна была все объяснить.
Анна не торопясь, изложила ему основную суть, без эмоций, прохладно, без воды и ненужных деталей. Аркадий молча смотрел на нее, не дыша, словно глотал камни один за другим, и те заполняли тело, перекрывая кислород.
- Ты думаешь, я удивлен? - наконец смог произнести Аркадий. - Нет. Ничуть. Черт, это слово.
Она засмеялась, показывая свои розовые десна, заполненные слюной, приготовленные как минимум для десятка крепких антоновок.
- Не обольщайся, - произнес Аркадий, отражая ее смех легкой ухмылкой без сильных гримас. - Ты перестала меня удивлять. Но удивляла, поначалу просто наповал сражала. Но только поначалу. Этот твой дефект, Вольтер, мой любимый автор. Какая мощная тактика. Н ты переборщила своими нападениями из-за угла. Что ни встреча, то нападение. Угроза с обязательным насилием над личностью. Ты что думала, что я младенец, непрекращающий свой ор от частых шоков? Нет, я большой. Человек который постоянно шокирует перестает быть особенным.
Она улыбалась. Он смотрел в ее глаза и пытался увидеть особенный огонь, что-то редкое, которое возникает после того, когда человек начинает видеть или ты понимаешь, что все время, которое он с тобой провел, он видел.
-Ну и пусть, - ответила с чувством выполненного долга. – Главное, что все позади. О прошлом не сожалеют. Я, конечно, еще раз прощу прощения…
-Зачем? – спросил Аркадий и на букве «м» тяжело вздохнул. Он знал, что любая  девушка может быть практичной и добиваться своих собственных целей, наплевательски относясь к встречным, как к мусору, ветру или ненужному анахронизму, но чтобы в ней просыпалась ответственность за свои поступки, это было из ряда вон.
-Кто как умеет проводить свою летнюю практику, - произнесла она.
-Так ты учишься? – удивился он. - Наверное, на актрису. Раз так хорошо играешь. Я представляю, каково было тебе.
-Ага, в другом вузе, - ответила она.  Покрупнее этого клоповника. Не важно кто из меня получится. Пока рано судить. У нас преподаватели не сидят в кабинете и не вспоминают свою молодость. Они всегда в процессе.
Они смотрели друг на друга два боксера, которые после серии ударов, после очередного раунда, равноценного – один колотит воздух, другой умело уклоняется. Впереди был решающий раунд, и они обдумывали, возможно, ожидая дельного совета со стороны.   
-Значит розыгрыш? – резюмировал Аркадий, напрягся от воспоминаний, и его тело заныло от подступившей тупой боли.
-Ага.- согласилась она. – Можешь думать так. Так даже безобиднее думать. Не то, чтобы я использовала. А так ради шутки.
-Нет, - произнес он, - Розыгрыш - это когда звонят по телефону и угрожают грубым измененным голосом в духе Аль Капоне. Потом едва доносимое хихиканье и короткие гудки. Друзья, ненавистники, злопамятные люди. А это не розыгрыш.
-А я утверждаю обратное, - произнесла она. Шутка, но она для тебя. Для меня нечто большее.
- Розыгрыш - это конечно всегда тайна, всегда загадка, этим то он и хорош., - произнес Аркадий. -  Никогда не знаешь, как он начнется и чем закончится. В данном случае совпадает только вторая половина - действительно не знал. Может, следовало обратить внимание на знаки – моя формула, утро не такое как обычно. Да вроде бы все было в норме, знаки прятались от меня.
-Но я смогла ответить на вопросы, которые меня мучили, - утверждала она.
-Какие? – спросил ее Аркадий, не до конца надеясь на полученный ответ или его достоверность. 
-Мужчина в момент опасности продолжает оставаться мужчиной или нет, - хитро сказала девушка. – Как можно за пару дней вывести доморощенного интеллектуала, довести его до белого каления или просто подорвать его нервную систему, - пропела она, злорадно улыбаясь. – Возможно ли за недельный срок стать для человека всем – мечтой, призраком, идеей, - подвела она черту своих вопросов.   
-Так что это все подстава, - догадался Аркадий. – Все дутое. Твой мир этот хренов дирижабль, который унес меня в хренову даль, где такой хренов упоительный воздух, что
забываешь свое имя и главное твои принципы сходят на нет. Ты дутая, вся из силикона, как кукла для извращенцев.
Еще мгновение и он вцепится ей в горло, но это не произойдет, во-первых, пока не будет известно правда ли это, так он решил, во-вторых, он должен был увидеть то, как она будет изворачиваться. Это дорогого стоит. И действительно ее глаза прыгали как экран барахлившего телевизора, брови выстраивали на лице два беспокойных бугорка, и только губы сохраняли фотографическое постоянство.
-Как много сейчас в ней тех долгожданных кадров, - подумал молодой человек. –Только щелкай. Какая стерва. Но если бы не так, то она вряд ли бы стояла здесь и раскрывала карты, тоже дутые.
-Да, пауки мои киношные друзья, - согласилась она про версию о «дутости» ее личности. – Режиссеры и актеры в одном флаконе, точнее подвале. Клуб суперлюбителей или профессионалов. Один мечтает снять саспенс в духе Хичкока, другой – мелодраматичен, но любит когда герои падают в Гудзонский залив, выпрыгивают из самолета без парашюта, застревают в шахте лифта. Помнишь, того предводителя, с сладким голоском. Это Валерий. Играет класс. Этот голос он услышал в цирке у этого шпиль…дальше не помню, ведущего, в общем.  Сыграли на ура, не правда ли? А ты был участником реалити-шоу. Ты такой был…умора. Половина пауков игрушки. А ты и не заметил. Твои глаза были под двойным слоем какого-то страха. Ты из тех кто сперва боится, потом идет продолжая бояться, затем только снимает свой заслон, но поздно, так как мозг больше половины воспринял в искаженном  восприятии. 
Ей доставляло удовольствие анализировать плоды своих трудов и сейчас раскрывая перед Аркадием весь шедший сценарий, она смаковала каждое сказанное слово и ловила ответную реакцию, которую умело использовала на следующую реплику. И она видела, что ее партнер по сету, теряет свои силы и уже отбивает удары машинально, не думая о стратегии, что всегда приводит к одному, поражению. 
- Драка получилось натуральная, - ударила она. -  Да тут, конечно, сама не ожидала. Они не так поняли слово натурально. Ребята молодые. За ящик пива на все готовы пойти.
-Они слишком хорошо поняли, - пытался отразить удар Аркадий. – Маленькие киллеры, твою мать.
-Да, - громко засмеялась она. – Я думала, они тебе что-нибудь сломают. Я им говорила, чтобы сымитировали, но это же дети…пусть и взрослые некоторые из них. Для них очень сложно сделать искусственно. Им легче выложиться, а вот заморачиваться в искусстве избить, но без последствий, да еще, чтобы жертва чувствовала себя покалеченной, но на самом деле все должно быть на своих местах. Это очень для них сложно.
- А дом? – послал Аркадий крепкий удар в ее сторону.
-Что дом? – переспросила она. - Местная достопримечательность того неприметного района. Я и сама там не больно хорошо чувствовала. Все же знают, что в нем горело пять человек, пять подростков. Туда постоянно ходит молодежь. Сгоревшие дети для них как герои, которые отдали свою жизнь ради протеста. Говорят, они были нетрадиционной ориентации. Или сейчас говорят оригинальной.
-Что было на крыше? – спросил Аркадий. – Разве то, что произошло там, поддается какой-нибудь логике?
- Жаль, что ты этого не заметил, - с досадой в голосе произнесла Анна. – Ты когда нибудь слышал о публичной казни, как одной из самых жестоких мер наказания.
-Наверное, - неуверенно произнес молодой человек. - Через костер, через закидывание  камнями, когда их раздирало крупное животное.
-И да, и нет, - сказала она. – Самой тяжелой формой пыток по статистике, которая охватывает два тысячелетия – это публичное осмеяние. Когда не твое тело жарится на медленном огне, а твоя душа ломтиками режется, кромсается и бросается на поедание своре людей, одержимых и по сути слабых в искушении.
-Так я жарился… - догадался Аркадий.
- Да, твое тело жарилось именно с того места, истока всего, - обрадовалась Анна, что Аркадий понял ее. - У человека сгорают ноги, или руки, пусть даже уши и некоторые жизненно важные органы, но его душа неприкосновенна. Он сможет жить, потому что его сердце осталось таким же чистым, неизменным. Но сможет ли он жить, если загубить его душу, осмеять ее, засыпать ее давящим, тяжелым.      
Сет подошел к концу. Параллельно закончился и боксерский поединок. Нужно было подводить итоги. Без рефери, без вмешательства третьего лица. За это время в сквере ничего не изменилось, кроме прилетевших воробьев, которые надеялись получить с прибывших должную дань в виде крошек хлеба.
-Вот стерва, - резюмировал Аркадий, потому что ничего другого не мог сказать. Он должен был или прикусить язык от непреодолимого желания высказать свое твердое слово, но слишком много было сказано, да и стало немного легче. Он ощутил себя свободным. Да, он понял, что эта ниточка, пусть невидимая, которая соединяла два свободных сердца, порвалась на корню без желания обоих, мужской половины точно связать ее крепким узлом.
-Мы можем остаться друзьями? – спросила она, улыбаясь, все еще надеясь, что эта ничтожная деталь сможет перечеркнуть все пройденное, произошедшее, сделанное.  – я бы была не против.
- Она была бы не против, - про себя просмеялся Аркадий, слегка приподняв голову, чтобы хоть как-то, не обязательно словом, выразить свое отношение к ее мелким дробинкам. - Нет, не можем
Она не спросила «почему», только смотрела на него, зная, что он обязательно аргументирует свой ответ. Аркадий не хоте этого делать, но знал, что она будет продолжать смотреть пристально, неотступно, даже назойливо, пока он не скажет все по этому поводу.
-Вот мой друг Гоша, - сказал он. - Он мой друг. А почему он является моим другом? Вот спроси почему. Ну не молчи же ты. Спроси.
-Почему? – послушно спросила она.
-А я не знаю, - ответил Аркадий. А почему. Это я уже спросил у себя. Отвечаю. Да потому что нет причин, почему мы дружим. Интересы, проблемы. Это все само собой конечно, все это объединяет и делать жизнь разнообразнее. Но главное эта связь. Астральная, которая не поддается описанию. Она есть или ее нет. Она чистая, тонкая и чувствительная. При фальши вздрагивает как лист во время дождя, при нормальных отношениях распускает цветы.  А, используя человека, ты как раз подрываешь с ним кармическую связь. Листья жахнут, цветы опадаю раньше времени, образуя пустоцвет. Вот так, Анна. Между нами может быть только одно. Это прошлое. Я так решил. Оно так и будет.
-Да разве вокруг не все люди используют друг друга, - произнесла Анна. - Разве твой дорогой Гоша не пользуется твоими возможностями, - решительно говорила она, и прядь волос закрыла глаза и сделала ее на мгновение не зрячей, пока она не вскидывала голову и не придерживала прядь рукой. - Ему нужны деньги, пожалуйста. Ему нужен секс с той девчонкой, можно устроить. Тоже самое, те же отношения. Просто ты сейчас его защищаешь в знак солидарности. Будь я мужчиной. Представь.
-Да нет, - сопротивлялся Аркадий.
-Она все время пытается сбить меня с толку, - подумал он. – У меня от нее голова разболелась. А как хочется повернуться и уйти. Почему же я этого не делаю. Очередной подвох? Не думаю. Все кристально ясно. Она провела свой эксперимент, я попался. А мог быть другой. Но попал я. Весь мир делится на тех, кто проводит эксперименты и те, кто в них участвует. Сегодня она это сделала. Завтра это сделаю я. Хотя уже сделал. 
-Как зовут твоего  профессора, - спросил Аркадий
-Профессор Кур Вай, - ответила Анна.
-С востока? - сказал он, говоря тем самым, что у нее было преимущество. У него то был русский профессор с еврейской фамилией.
-Да, он чтит всех, - с достоинством произнесла девушка, - и главное, говорит, что человек слабое существо в равной степени сколько и сильное. Он может испугаться обыкновенных вещей – паука, страх за ближнего, грозу, а может и не испугаться. Все зависит от множества факторов – характера, общительности, умении адаптироваться вситуации. Те, кто испугался, конечно, более всего подходят под мои исходные данные. Они интересны науке.
Она это произнесла с таким вкусом, что на ее губах выступила слюна, и часть ее оказалось на подбородке в виде небольшого застывшего водопада.
-Пока,- сказал Аркадий, так как более точного слова для этого момента было не найти. 
-Увидимся через лет десять, - ответила Анна, встала и легкой походкой понеслась в сторону выхода, легкий сарафан продефилировал вдоль забора, и исчез в густой листве зеленых тополей.
  Аркадий смотрел ей вслед и не злился на нее. Он даже простил ее. Как только она ушла, тот образ, который все еще мелькал перед ней, стал уменьшаться и превратился в маленький яйцеобразный комочек, который мог поместиться в ладонь. А там – прихлопни, съешь, все что позволит твоя бурная фантазия. Действуй. Он смотрел на это миниатюрное подобие, сводя медленно пальцы.
- Она ради науки пошла на такой эксперимент, - крутилось у него в голове. - Я тоже делал фотографии и можно сказать, что тоже выиграл. Да, у меня материала на две диссертации. Что ж получилось взаимовыгодное сотрудничество. Я даже в чем-то ей благодарен. В том, что она мне открыла глаза на изощренность человеческой природы. Это хорошо, что мне она сейчас попалась. Учусь на ошибках. С большими занозами. Да уж не занозы, а занозищи. Вот сейчас переведу дух, и буду искать новый объект для моего нового щелкающего друга. Этих объектов, мама дорогая. Бери, успевай, пока другие не разобрали. 
И Аркадий громко крикнул. В скверике никого не было, только фигура с выступающими конечностями терпела выходки молодого человека, прошедшего серьезный этап в своем личностном становлении. Его голос пронесся зигзагами по скверу, взлетел выше дерев, затронул мир птиц и эхом прозвучал в небесной стихии, про которую он всегда с трудом верил, но сегодня примерил взглядом расстояние, как инженер, до ближайшего облака и задумался о верхе, как другом мире – интересном и проблематичном.    

***

-Надо дружить со своим я, - уверено произнес голос.
Павел сидел на ковре  позе лотоса и смотрел на своего хозяина с долей сочувствия и непонимания. Вся его форма была гармонична  этому ковру, и тяжелому воздуху. Он напоминал очиститель воздуха, поставленный в центр комнаты, чтобы очищать и ионизировать воздух, растворяя в нм мертвые клетки грусти.
-Да пошел ты, - ответил Павел раздражено. – Подружился на свою голову. Результат как говорится на лицо.
Павел сидел с закрытыми глазами в кресле, в  гостиной, в углу и представлял, как джентльмены около камина и рассматривают фоторобот человека из парка, совершившего суицид.
-Я пойду, замолчу еще лет на десять,- произнес образ. - Только не кликай меня слишком часто. Я же не выйду. Я появлюсь только тогда, когда почувствую, что во мне нуждаются, а не по прихоти.
-Что же ты медлишь? – спросил Павел. – Иди.
Он не открывал глаза и в то же время взгляд не покидал своей картинки мыслей, в которую он погрузился основательно.
-Не торопи меня, не надо, - произнес капризно голос. – Я никогда не действую по указке. Под моим влиянием – да, но я никогда не бываю под чужим гнетом. Такова моя натура. 
Он приподнялся, пододвинулся ближе к Павлу, чувствуя необходимость. Павел дрогнул, чувствуя его близость.   
-Остался посмотреть на мое заклание, - произнес Скрябин, вырвавшись из своей внутренней картинки. – Порыдать над несбывшим. Турист не попал к океану. Не слышен шум волн, ничего….
-Перестань, - прервал его голос, приблизившись еще на шаг к Павлу.- Как будто  ты собрался в последний путь.
-А что? – воскликнул Павел. Он заметно нервничал. И чем ближе был его внутренний образ, тем сильнее это ощущалось. -  Это же путь. Значит путешествие в неизведанное. А мне это пойдет на пользу.
- Мне возможно, - согласился образ. – Я же твоя кладовая. Я храню все твои поступки, стремления в одном сундучке. И это путешествие лежало бы сверху, как завершающая ступенька к твоей жизни и моему коллекционированию.
-То есть ты продолжаешь жить, - заинтересовано спросил Павел, - даже если я не смогу дышать и срывать плоды этой чертовки жизни.
-Да, - согласился его голос.
-Не понимаю, - сказал мужчина. – Мы же с тобой неотделимы. Исчезнув, ты тоже исчезаешь. Разве нет?
-Не совсем так, - сказал сидящий на ковре лотос. – Главное отличие у нас с тобой – это оболочка, которая у тебя есть, а у меня нет. Ты без нее не можешь существовать, когда как я только так и могу.
-И что же ты будешь делать? - спросил Павел.
-Нырну в другого человека, - произнес голос.
-Но когда же ты умираешь? – с интересом спросил Скрябин.
-Когда сливаюсь с ним, - таинственно сказал его образ. - То есть тогда, когда наши помыслы совпадают, и я и он не видят разницы, где я, а где телесное воплощение. Мы умираем вместе.   
Дверь скрипнула. Павел дернулся, образ прикоснулся к нему, сливаясь так же быстро как сахар, на который попала вода, поглощая воду, едва капля попадает на поверхность. В комнату вбежал Гил. Он завилял тяжелым хвостом и, фыркая, как после пробежки по полю одуванчиков, подбежал к Павлу и стал ласково тереться о его живот, призывая погладить.
- Интересно, как это происходит у собак? – сказал Павел.
-Точно так же, - ответил голос. Гил замер, повернулся, прислушался, как будто понимая, что говорят о нем, и со всей мочи помчался вверх по лестнице, скользя задними лапами на ступеньках. – Кто-то мечтает быть выставочной собачкой, а кто-то охотничьим песиком, для кого-то эталон – комнатная собачка, а для кого-то спасение или воспитание. У них все как у нас.
Дверь скрипнула в очередной раз. Завибрировали ставни в проемах и сами стекла, возмущаясь, что их побеспокоили коротким, но противным дребезжанием. Колыхнулась занавеска и непоседливая тень провела черту вдоль гостиной, разделяя ее на две половины – большую с креслом, этажерками и книгами  вторую, включающая в себя комнатное растение монстеру и тапочки на два размера превышающие размер хозяина.
- Этот сквозняк, - произнес Павел и встал, чтобы прикрыть плотно дверь, как замер едва поднявшись.  На пороге стоял Дени. У него был растерянный вид. В его руках было два пакета, за спиной рюкзак. Он смотрел на отца, как на призрак, не решаясь с ним заговорить первым. 
- Дени, это ты, - воскликнул Павел, преломляя молчание.
-Да, - кивнул головой парень, снимая с плеч рюкзак и бросая его на пол рядом с опустившимися пакетами с сокровенным содержанием.
- Ты меня прости, - начал Павел. – Я ведь не хотел. У меня было помутнение рассудка. Я не знал, что делаю. Но это все в прошлом.
-Ты папа, молодец, - согласился Дени и обнял отца. Что-то мешало ему сделать так, как хотелось, он оторвался на него и взгляд у него упал на руки, точнее… - А что с твоими руками, папа.
-Руки, - намешливо сказал отец. – Да так ничего.
-Что с ними, - испугался он и попытался взглянуть на то, что было спрятано за спиной. – Отвечай.
У Дени из глаз потекли слезы. Он смотрел в совершенно сухие глаза отца, спокойные умиротворенные и плакал от того, что не понимал произошедшее.
-Ты, - догадался он. – Ты зачем это сделал?
-Я их немного подрезал, - ответил Павел, - чтобы вы знали, что я не смогу больше сделать ничего подобного.
Руки были обмотаны белыми тряпками, сделанными из простыни. В некоторых местах проступала кровь, не успев остановиться. Он был похож на героя времен Великой Отечественной или на комика из шоу.
-Папа, - крикнул Дени и Гил, находящийся в дальней комнате отозвался громким лаем. – Ну, зачем? Как же теперь? Что скажет мама?
Он ходил вокруг отца, как хирург, к которому поступил сложный пациент, нуждающийся в помощи.
Вошла Мария. Она держала в руках три ракетки, была весела и в хорошем игривом настроении.
-Вот я и дома, - произнесла она.
-Здравствуй, - сказал Павел и продолжил заученными фразами. – Ты меня прости. Я ведь не хотел. У меня было помутнение рассудка. Я  не знал что делаю. Но это все в прошлом.
-Павел! –крикнула Мария и увидела, что плачет Дени и только потом источник его рыданий. - Дурак.
Павел смотрел на своих близких. Мария побежала в спальню, крикнула «безумство», вернулась на прежнее место, хотела было что-то сказать, но не решилась и ринулась вверх по лестнице,  затем поднялась в комнату Дени. Спустившись вниз она зашла в ванную. Она шла по капелькам, крупным и маленьким, с хвостами и без и набрела на туалетную комнату.  Капли которыми была заляпана раковина в ванной были достаточными, чтобы покрыть двойным слоем пол во всем доме.
-Дурак, - произнесла Мария. - Дурак! А, - закричала она, когда Павел вошел в небольшое пространство кафеля и чистоты.
-Ты прости меня, - произнес он. - Я ведь не хотел…
-Нет, нет, - сказала она, оседая, держась за спинку ванны. – Это ты меня прости. Я не должна была тебя оставлять. Ты мой муж. Я должна была тебе помочь. Быть с тобой рядом.
-Ты не могла, - пытался анализировать ее поступок Павел. Он присел а корточки и пытался жестикулировать, но тут же отказался от этой идеи. – Ты должна была оградить от таких маньяков, как я, Дени.
-Нет, нет, - отрицала Мария, смотря небольшую лужицу крови, в котором отражались одни глаза и нос. – Слишком дорого приходиться платить за эти эксперименты. Слишком дорого.
-Но ты же ушла, - сказал Павел. – Наверное, ты правильно сделала.
-Нет, не правильно, - оборвала его жена и посмотрела на раны и тут же перекинула взгляд на обляпанное мухами зеркало.
-Тебе твой внутренний голос подсказал, - догадался он.
-Да, чтоб ему пусто было, - сказала Мария.
Между ними было несколько сантиметров – они смотрели друг на друга спокойно-неспокойно, как два разнополюсных заряда, притягивающихся своей непохожестью.
-А ты мне вот скажи, когда за меня выходила, твой голос был за или против, - неожиданно  спросил Павел.      
-Да при чем тут это? – противилась жена. Ее колотило и все тело напряглось, стало твердым и горячим. 
-Нет, ты все же скажи, - настаивал Павел.
-Было небольшое сомнение, - согласилась она, - но у кого оно не бывает до свадьбы.
-Значит, было, - сказал он, едва слышно, медленно и разочаровано. 
-А зачем тебе это? – спросила Мария.
-Все сходится, - произнес он.
– Дени! Ты где. –крикнула Мария, не щадя своих связок, и сразу более спокойно: - Он волнуется. Не желательно его одного оставлять. Он ведь в сущности ребенок, - снова громко –Дени, мой мальчик, - тихо, -  Все болезненно воспринимает, - громко, -. Иди сюда, - средне, - Я сейчас.
Мария поднялась с пола.  Застучала уличной обувью, которую не успела снять, зашелестела пакетами, которые лежали на полу.
 -Дени ты где, -звучал ее голос по этажам.
-Все совпадает, - подытожил Павел, опустив голову, вдыхая металлический аромат запекшейся крови с тонкой пленкой.
Комната Дени была открыта. Открыто также было и окно. Ветер колыхал небрежно повешенные занавески.  Мария бросилась к проему, оставляя за собой твердые крошки мрачных помыслов, вонзая свои пальцы в подступившее волнение, которое реально вырисовывалось и имело черты, профиль и вес. 
-Дени, - крикнула она, уже обессилев, и  стала всматриваться в просторы двора, дороги и дальше – лесного массива, надеясь увидеть его силуэт. – Я так больше…
-Шутка, мама, - вылез из-за угла Дени. Он улыбался,  и его расслабленное состояние говорило о том, что жизнь продолжается и если отец так хочет, то ради бога, это его выбор.
-Дурак, - произнесла Мария и тяжело опустилась на пол. Дени засмеялся.
Где-то в доме лежала рация, которая шипела и извлекала тошнотворные звуки. 
«Мужчина средних лет выпал из окна, перед этим выпив уксус. Смерть наступила уже на подоконнике, когда он заносил правую ногу. Тело перевесило и летел он уже будучи не живым»
Три человека сидели на полу на разных уровнях дома, Двое из них задумчиво глядели в мрачную стену, а третий смотрел на светлый желтоватый кафель, выложенный прямоугольниками, и улыбался. Ему было хорошо.