Продаются роли!
Театральный роман
Оглавление
Сцена 1. Под мостом ……………………………………………………………………. 3
Сцена 2. В зоопарке ……………………………………..…………………………….. 23
Сцена 3. Под мостом-2 …………………………………………….………………….. 38
Сцена 4. Пошли вы …………………………………………………………………….. 50
Сцена 5. В чебуречной ……………………………………………………...………….. 73
Сцена 6. Театр …………………………………………………………………….…….. 83
Сцена 7. Коммуналка………………………………….……………………………….. 91
Сцена 8. Камергерский ……………………………………………………………….. 99
Сцена 9. Заседание в театре ………………………………………………………….. 107
Сцена 10. Первые люди города……………………………………………………….. 116
Сцена 11. Театральная кампания………………………………….………………….. 125
Сцена 12. Мошенничество……………………………………………………………. 136
Сцена 13. Чиновники………………………………………………………………….. 139
Сцена 14. Открытие Нового театра…………………………………………………
150
Сцена 15. Хухунов и последователи…………………………………………………. 161
Сцена 16. Кто ходит в театр…………………………………………………………… 163
Сцена 17. Первый клиент…………………………………………………………….… 168
Сцена 18. Куда уходят деньги……………………………………………………….… 175
Сцена 19. Второй, точнее вторая……………………………………………………… 185
Сцена 20. Коммунальный скандалист……………………………………………… 190
Сцена 21. Третий клиент………………………………………………………………. 198
Сцена 22. Попытка влюбиться………………………………………………………… 202
Сцена 23. Четвертая……………………………………………………………………... 207
Сцена 24. Заказ оттуда……………………………………………………………..…… 212
Сцена 25. Пятый клиент………………………………………………………………...
219
Сцена 26. Другой пятый клиент………………………………………………………
224
Сцена 27. Работа над пьесой……………………………………………………………
230
Сцена 28. Пьеса……………………………………………………………………..……
235
Сцена 29. Чиновник тычет палкой……………………………………………………
240
Сцена 30. Репы……………………………………………………………………………
244
Сцена 31. Бунт, или За два часа до премьеры………………………………….……
251
Сцена 32. Под мостом-3………………………………………………………………….
Послесловие …………………………………………………………………. 256
264
ПРОДАЮТСЯ РОЛИ!
Театральный роман
Сцена 1
Под мостом
-Проваливай!
-Но куда же я пойду, на ночь глядя?
-А ты иди на ощупь. Наверняка найдешь мягкое и пригодное для жизни.
- Что я смогу найти в районе, где узкие улочки и мост, под которым трется всякая шваль?
-Поверь мне, здесь ты можешь найти намного больше, чем думаешь? Это место пропитано особой энергетикой. Когда строили мост, рабочие пели песни и прославляли своего вождя. Здесь знакомились, женились, рожали детей. Мост…
-Достаточно, благодетели.
-Нет, ты послушай. Если бы не было этого сооружения, то мы наверное бы не знали, что делается на том берегу и ограничивались бы местными интересами. А сейчас у всех появился выбор…
-А я говорю, достаточно. Усвоил. Ну, я пойду?
-Вали.
Ветер сиротливо бродил по уродливым изгибам гранитного жителя, который, водрузив свои ноги по щиколотку в толщу воды, не реагировал на температуру жидкости, доходящей до 10 градусов, как рыбак, стоящий с самого утра в мелкой прибрежной заводи, надеясь на случайно проплывающего карпа или судака. Казалось, что сейчас, он поднимет одну гранитную ножку, от холода или от долгой неподвижности и будет стоять как цапля на одной ноге. Но он не позволял себе такой вольности, правда давал текучим пластам проносится, находится в застое, вызывать водовороты, не призывая их к каким-то правилам, нарушающий их жизненный уклад.
Здесь была другая погода. Совсем не такая, как в центре города, куда под сенью тернистых аллей в кофейню захаживал мужчина в лощеном костюме и розовыми щеками, чтобы развлечь свою даму парой пошлых анекдотов и сырниками со сгущенным молоком. Здесь иначе светило солнце. Оно смотрелось одиноко на полотне бледного неба, как капля мясного соуса, случайно попавшего на белоснежную скатерть. Соус размыл выделенный круг и растянулся по плоскости, немного уйдя в вправо и влево, превратившись в силуэт рожицы с ушками. Голубизна неба не была настолько насыщенна, когда тем же днем, кораблики, большие и маленькие, гудящие и проносящиеся, едва заметно, как призраки бороздили речушку, бесконечно разрезая волны, восстанавливающие свои разрезы в мгновения ока.
Желтая накипь листьев на березняке шептала о скором наступлении осени, ее самой теплой поры. Хмельные изгибы окружающих мост берез напоминал народный танец, когда партнеры, держась за руки, стремились к центру, согнувшись в три погибели, чтобы там, подняв руки вверх, приблизиться друг к другу, как при поцелуе. Деревья склонили свои приветливые изгибы ствола к стоящим влюбленным, говорящим на непонятном языке, прохожим, которые хоть и не чувствуют прикосновения, но ощущают легкое покалывание в области затылка, как знак того, что они одарили его, пусть таким скромным, но все равно вниманием.
Накрапывал мелкий дождь, уже останавливающийся, но начинавший моросить снова, как пожилой страдающий склерозом садовник, забывший полить пару яблонь и виноградник. Они в содружестве с ветром, как два хулигана, наносили всем неукрывшимся в этот час тумаки в виде холодных выпадов и въедливых капель, которые, как острые стрелы, пронзали одежду, доходя до кожи в виде неосязаемой прохлады.
– Холодный и бездушный, – вторил голос.
Молодой человек, двадцати шести лет от роду, сидел на коричневых камнях, и курил. Он выдыхал белый дым как воздух, скопившийся в нем, и проводил эту лечебную процедуру, не думая, не погружаясь в мысли, которых у него не было и быть не могло. Камни были мелкие, крупные, средние – он поднимал то один, рассматривая его форму, и думал, как эта форма напоминает лицо его отца, который под Тулой сажает миниатюрные кабачки, то другой - а вот этот так похож на его мать, которая вяжет крючком, как он помнил, всегда. На нем был ее вязаный свитер с серым мышонком, надувающим шар и поэтому стремящимся взлететь, но его тяжелый зад не давал этого сделать. Молодой человек бросил второй камень, одновременно затушив сигарету, подкинув ее крученным способом так, что она упала на прибрежную полосу, где вечная влага приняла ее с легким шипением, вскинув над собой длинную прядь, исчезающую в воздухе. Парень стал искать третий камень. Подул шквальный ветер, отчего молодой человек поежился, и дернул головой, будто раздражаясь чем-то.
Звали его просто Иван, по фамилии он значился Давыдов. Нет еще тридцати, одет в голубые джинсы клеш, сиреневую рубашку, ботинки Марко Поло. На голове, помимо оранжевого берета, зияла пустота и так как волосы, по его мнению, способны влиять на ход мыслей, в зависимости от прически и укладки, он предпочитал их не носить вовсе, чтобы избежать суеты и беспорядочности.
Иван любил такие места. Берега, более каменистые, устойчивые, водоемы не беспокойные, но запруженные, здесь рыба не вскармливалась для того, чтобы быть пойманной, а имела возможность в честной схватке двух организмов победить, остаться в живых или же нет. Но сегодня парень провел бы эти часы скорее в четырех стенах, читая ласковые трели Набокова, а, не глотая эти назойливые воздушные потоки, которые неслись с севера, доставив сюда только первую, пусть ее и более теплую часть.
Вчера у Ивана Давыдова была крыша над головой - комната с неровными стенами, небогатым убранством в виде скрипучей раскладушки и матраса, а также габаритного шкафа с большим количеством зазубрин, царапин, словно об него точили нож. Неряшливость стен Иван прикрыл театральными афишами, а шкаф не трогал, так как тот скрывал что-то особенное, что могло быть заперто на ключ, и обмотано клейкой лентой. Из комнаты, которую он снимал, выгнали за неуплату, как основание, и была еще одна веская причина, которая для него она была пустяковой, но хозяйка придерживалась другого мнения.
Хозяйкой была суровая крупногабаритная женщина. Марианна Леонтьевна. Ей было пятьдесят пять лет, она читала по ночам Булгакова на английском, французском вслух, произнося четко текст, особенно в диалогах. Она не признавала ничего русского, но была вынуждена жить здесь, так как была отправлена в Москву ее покойным мужем из Берлина в каком-то заплесневелом году во время оккупации. Он умер там, а она вынуждена жить здесь, и зарабатывать на жильцах. Жильцы говаривали, а именно Лексей из комнаты, что подле ванной, – блатное место, доставшееся ему еще при Сталине, что муж хозяйки до сих пор жив, балагурит с немкой, пока «Леонтьевна здесь квасится в капустном соке». Была бы ее воля, она бы турнула правдоруба на улицу, но у соседа были веские аргументы – он успел выхлопотать себе эту комнату, как излишек, который государство обязало подарить рабочим слоям. Достался низкому (Лексей был невысокого роста), рабочему (раз в год он чинил театральное колесо, которое имело свойство ломаться в премьерные дни) человеку (кто может поспорить, хоть и в некоторые дни его сгорбленная фигура и походка выдавали в нем что-то сродни медведю и орангутану). У Вани с Лексеем были чисто деловые отношения. Ваня слушал его мнение по поводу разных диссидентов, эсеров, меньшевиков, бундовцев и анархистов, сидящих, сидевших, про которых сосед говорил с таким братским чувством, как будто у него две трети семьи провели на Соловках.
Он, может быть, и жил еще неопределенное время, если бы не его высказывание о загранице, как о месте, где все находится за гранью понимания. Он так и сказал как-то одним тихим коммунальным вечерком:
– Все стремятся туда, где, как им кажется трава сочнее и йогурты слаще. Это заблуждение. Они стремятся создать мир за гранью. То есть вроде бы все хорошо – народ чувствует себя комфортно, бреется бритвой с тремя лезвиями, так нет – надо изобрести пять, а то и больше, чтобы, по их мнению, улучшить жизнь. Дома в пять этажей не в моде. Девять – вот цифра, которая будет звучать в этом сезоне.
В тот миг Иван стоял на кухне и пил кофе из пластикового стаканчика, перекладывая его из одной руки в другую, чтобы не обжечься.
– Для них мы тоже живем за гранью. Но главное, мы не пытаемся прыгать так высоко, как они. Мы прыгаем высоко, но по природным законам. А они, космонавты.
Назвав «их» космонавтами, он понял, что сболтнул лишнее.
– Вы так думаете, молодой человек? - резюмировала Марианна Леонтьевна. – Надо же. Я и не предполагала.
Марианна Леонтьевна тяжело вздохнула, посмотрела на Ивана с чувством ненависти, какое возникает, когда тебе вставляют палки в колеса.
Это выступление не пошло ему на пользу. Оно смутило пожилую женщину. Хозяйка стала сопротивляться, припомнила ему два месяца неуплаты, и к часу ночи собранный чемодан стоял на лестничной площадке, в то время как она, уже названивала другому потенциальному жильцу, который, по ее мнению, ждал этой комнаты давным-давно.
Два месяца он не мог устроиться на работу. Прошел год, как его спектакль зародился в маленьком провинциальном театре, в котором ему предлагали остаться, пророча хороший оклад и невесту. Но разве он мог оставаться там? Его душила эта обстановка. Город, пропахший кислым тестом, с одной спокойной рекой, по которой редко проходили суда, и центральной площадью около здания администрации. Он представлял себе, как через несколько десятков лет, он будет идти по городу, здороваясь со всяким встречным, разговаривая о ценах на единственном рынке.
– Говорят, вобла подорожала.
– Вобла, подорожала?
– Да, подорожала.
– Ничего себе?! Как же так, что вобла подорожала?
– Я не знаю, отчего вобла подорожала.
И так далее. Нет, он не был рожден для того, чтобы прозябать в провинции. Так он решил. Поэтому приехал сюда из далекого южного города, чтобы врасти корнями. Земля пока отвергала инородное растение, привыкшее к теплому климату и отсутствию конкуренции.
В первые дни он пробежал сотни театров – больших и маленьких, всюду предлагал себя. В качестве режиссера, - маловероятно, ассистента, - тоже, помощника режиссера, -уже реально, а также завпоста, осветителя, монтировщика, электрика. Ему хотелось работать в театре, и не так было важно, с какой ступеньки начать. Тогда он не брезговал ничем.
Маленький театр пригласил его на должность завпоста. Проработав три недели, Иван понял, что не понимает, чем занимается, так как среди выполненных дел прослеживались чаще всего бесцельное шатание по театру, общение в персоналом обо всем кроме работы, и распивание чая, кофе, а то и покрепче с молодыми художницами. Другой бы на его месте спокойно продолжал пить кофе, закусывая толстым куском ветчины, и не беспокоился. Но только не Давыдов. Он сорвался в маленький город с населением полсотни тысяч, чтобы создать в имеющемся там единственном театре детский спектакль о луковом мальчике Чиполлино. Им были безмерно довольны, спектакль прошел на «ура», дети этого города теперь только и говорят о новом воплощении хорошо знакомого героя на сцене, что директор театра, помешанный на рыбках, предложил продлить сотрудничество с ним. Но разве Иван Давыдов, уроженец севастопольских окраин, мог остаться? Он уехал ранним зимним утром, строя по дороге планы о возвращении на родину. Родиной он считал Москву, по которой успел соскучиться, особенно по бархатным голосам дикторов 70-х, объявляющих станции в метро.
Иван вернулся, чтобы получать отказы, сопротивления, торопливое «нет» и захлопнувшие двери.
Всюду он слышал «не требуется», «звоните», «мы сами вас найдем» - все то, что заставляет человека уйти на четыре стороны, в каждой из которых зияла пустота размером со слона.
Пришлось подрабатывать. На стройке, рыбных складах, железнодорожных станциях, рынках. Но так как днем он не хотел заниматься чем-то непотребным, для этого была ночь. Ночь, которая скрывала своей плотной пеленой фигуру человека, сгорбленного от тяжелой ноши, и лишь под утро ее снимала, обнажив всю наготу, но в этой наготе его уже не было, он спешил домой, засыпая в метро и в очередях в магазине.
В кармане было тридцать два рубля, остаток от гонорара за детский спектакль, который он хотел растянуть еще хотя бы на пару месяцев, а то и на два, пока не подвернется другое предложение, не менее выгодное. Правда, на этот раз он бы не уехал отсюда.
Последняя сигарета была выкурена. Можно было на оставшиеся деньги взять пачку, но Иван пока не знал, что сможет сделать с такой незначительной суммой. Он смотрел на солидное сооружение, которое своим изгибом подчеркивало свою сложность и основательность.
– Вот мост, - думал он, - большой, неприступный. Стоит здесь и все ему нипочем. Не нужно ему ни квартиры, ни денег, ни одеться. Стоит летом в воде, зимой скован льдом, и хорошо. Несет службу, не заботясь об отдыхе.
На горизонте земли показались четыре точки, они двигались, и увеличивались постепенно. Сперва Ивану показалось, что эти дети, спустившиеся к берегу в поисках цветных камней для обмена, через минуту он увидел пенсионеров и только когда он смог различить помимо фигур и цветовую гамму, тогда признал в них тех, который навсегда был лишен жилья, работы, семьи, часто еды и уважения. Тот, который шел впереди, как вождь, – выбирал место, говорил что-то без умолку, харкая на камни, как пес, помечающий место, был одет не по сезону в драповое серое пальто с каракулевым воротником, на котором светились темные разводы. Голова у него была обернута темной малиновой шалью, что придавало сходство с женским полом, если бы не борода в крошках, скрученная, как накладная, торчала под подбородком, придавая ему хоть какую-то солидность. На шее был кофейного цвета шарф, несколько раз обернутый вокруг шеи, но держащийся свободно, который стелился по земле и вбирал в себя прибрежную сырость. На ногах были сандалии, вполне приличные, если не новые. Вождь держал в одной руке палку, заменяющую орудие, в другой рюкзак, и был похож на ходока, идущего с самого Сахалина, чтобы узнать ответ на долго мучавший его вопрос. Другой, был маленький, толстый и согласно своей фигуре носил одежду свободную, не сковывающую движения. Это были шаровары, очень широкие в бедрах, как у народов Востока и ямайская рубашка, выцветшая на солнце, с желтыми пальмами и розовым морем. Он ходил босиком, сжимая ногу, соприкасаясь с поверхностью камней, только самой напряженной частью ступни. Толстый был очень нервным и все время кружил вокруг Вождя и, видя очередное место для привала, присаживался, проверяя, говорил скороговоркой «удобно-неудобно - есть лучше», двигался дальше, не отрывая от него взгляда.
Третий был одет в джинсовый комбинезон с широченными лямками и был похож на автослесаря с множеством карманов на своей униформе. На ногах светились кроссовки с отходившей наполовину подошвой. Он шел спокойно и едва слышно насвистывал мелодию из «Серенады солнечной долины», на время погружая всех в легкое отстранение, не обязывающее ни к чему.
Четвертый был облачен в худую фуфайку, под которой были надеты спортивная синяя куртка и футболка красного цвета с желтой окантовкой. Костюмные брюки с едва приметной стрелкой и грязные, но солидные штиблеты, а также табличка «поможите бывшему банкиру» говорили о нем, как о человеке случайном здесь, но попавшем под колесо. Банкир молчаливо шел за всеми, отставая, но двигаясь неторопливо. В руках у него было две доски, подобранные или выдранные от цельной конструкции типа забора либо ящика.
Они остановились у одинокого куста, торчащего из-под камней, как случайное образование, возникшее в результате скопления нечистот, присели и загоготали, как будто место было заражено газом, от которого хочется бесконечно смеяться.
Мужчина в каракулевом пальто вытащил из кармана складной нож, обнажил лезвие, и направил его на «банкира». Тот вздрогнул, хоть и понимал, о чем, тот его просит. Он бросил на землю дрова, и вождь стал потрошить доску, плавными движениями скользя по деревянной глади бывшего забора, некогда оградой от воров и любопытствующих
Они соорудили нехитрое костровище, положили несколько камней, напоминающих лик тигра и пантеры. Потом достали из мешка курицу и стали искать палку для того, чтобы соорудить гриль. Плотный мужчина вытащил из разреза камней длинный пруток, который был им или еще кем-то спрятан на такой случай, и предварительно раздробил курицу – жесткими суровыми движениями оторвал ей ногу, открутил крылья, раздробил ножом внутренности, разделив ее на восемь частей. Нанизывая подтекающее мясо, он стал облизывать пальцы, как животное, которое не может остаться равнодушным к сочащейся плоти.
Банкир и философ сидели в стороне и не участвовали в процессе приготовления. Первый нервно перебирал руками то ли от холода, то ли от нервов. Второй, смотрел вдаль, где пара чаек устроили налет на засыпающую, подкрашенную вечерним сумраком воду, и продолжал свистеть, не так громко, куда-то внутрь, доставляя в основном себе щедрое удовольствие.
Курица, подкрашенная вечерней дымкой и языком пламени, менялась под этим влиянием и принимала другой вид. Птица была похожа на пациента, который делал пересадку кожи, чтобы остаться неузнанным. Она темнела, и вся ее былая палитра светлых тонов утонула в жаре на каменистом берегу.
Приятный аромат щекотал ноздри, и Ваня понял, как он голоден. Он был готов съесть этих быков, на которых стоял мост, и сам это мост, если бы он был хоть чуточку помягче. В организме со вчерашнего вечера покоился луковый суп и московская плюшка, а сегодняшним утром только пустой чай, правда, две чашки плеснулись в организм, исчезнув где-то на самом дне.
Он посмотрел вдаль. На горизонте покоилось серое дымчатое облако, которое поглощало в себя день и время, как мусор всасывалось в это образование, утекая в него тонкими струйками. Небо утратило свой дневной окрас, и вбирало в себя новую палитру цвета. От желтого к красному, от синего к зеленому – все они отколупливались из реальных предметов, как-то: голубовато-зеленый цвет гранита от широкоплечего великана, серо-коричневые камни от побережья, солнечный блеск от искрящихся грузовиков и отливающих золотом фешенебельных автомобилей.
– Где-то там на земле мать накрывает на стол, а братья, трое плюс сестра, все младшие, сидят за столом и ожидаючи главу семейства ни к чему не притрагиваются. Приходит отец, мама подает на стол чугунный горшок, в котором картошечка вперемешку с капустой, морковью и, конечно, крупными кусочками мяса. До головокружения. Мама открывает крышку, в нос ударяет приятный аромат специй. Отец встает и, держа в руках, рюмку с малинового цвета жидкостью, произносит «молодой человек»…
Иван стал понимать, что этот голос ворвался в его сантименты, в которых было так легко утонуть, и что не смотря на то, что давно уже оторвался от дома, все еще никак не может привыкнуть к долговременным разлукам.
– Молодой человек, - крикнул Вождь.
Вечерний воздух был наполнен. Он был густым, в несколько слоев, состоящий из грохота проезжающих автомобилей, вечерней баржи, возвращающейся домой после последнего рейса, неспящих чаек, колыхающихся от ветра щитов с рекламой кондиционеров.
По мосту шел человек. Было видно, как он остановился и, глядя вниз, замер, задумавшись о чем-то.
– Человек… молодой, – повторил вождь, ломая створки задумчивости и образы, созданные ею.
– Да, – оторвался Иван, не сходя с места, так как расстояние вполне позволяло общаться и в то же время соблюсти личностную свободу.
Они засмеялись. Грубо, свободно, громко, без соблюдения правил и норм, широко развевая фонтанирующие слюной рты, выпячивая свои потемневшие зубы и выставляя язык как нечто чужеродное, добавляющее гнусной картинке большее «очарование» со знаком минус.
– Гляди-ка, услышал, - произнес вождь. - Не глухой.
Он медленно, с акробатической точностью, синхронно отвел руки, как будто натягивал створки капкана, с натугой, открыв рот от напряжения, и так же медленно сомкнул их, опустив раскрытыми ладонями, лежащими друг на друге, на правый бок, массируя по часовой стрелке.
– Дрянная печень, - произнес он. – Нельзя так смеяться.
Эстафета была передана другому объекту, в шароварах и ямайской рубахе, который все это время колдовал над птицей, поворачивая ее, вскрикивая о того, что ловкие язычки пламени норовили задеть его пальцы, покрытые густыми волосами, которые ой как любит огонь.
– А ну пойди сюда, - сказал толстый.
– Зачем? – спросил парень, настороженно, обозревая окрестности, которые в последний час ограничивались у него берегом с камнями, похожими на лица, мутной водой и мостом, стоявшим полвека. и простоит столько же без сомнения.
– Подходи к нашему шалашу, - произнес вождь, - отведай птицу, она уже вряд ли когда сможет полетать. Долеталась.
Толстый захохотал, банкир нервно взглянул на Ивана, а философ продолжал свистеть, теперь окончательно уйдя всем звуковым диапазоном внутрь себя.
- Если конечно не брезгуешь, - процедил вождь, исподлобья смотря на Ивана.
Недолго думая, Иван встал, расправился от долгой неподвижности, выбравшись из своих колодезных, по глубине, мыслей и направился к миниатюрному костру, маленькой птичке и людям, которые в этой атмосфере П-образной стены, казались мелкими и ничтожными. Он был слишком голоден для того, чтобы быть принципиальным и отворачиваться от еды, кем бы и где бы, она не была приготовлена.
-Прошу, прошу, - гостеприимно предложил мужчина с кашемировым воротником. От него пахло селедкой, от чего Иван невольно отвернул голову.
Он присел на камень, почувствовал, как холод проникает сквозь толщу хлопка и бумаги, и легкий озноб окутал его, поверг в новое состояние, как бывает при резком подъеме, когда долго сидишь или лежишь.
Теперь он мог разглядеть их поближе. Но то, что он увидел, несильно отличалось от картинки на расстоянии, только все было в более крупных и сочных мазках – серое пальто в бурых подтеках исторгало жуткий эфирный запах, малиновая шаль прикрывала существенную рану – она проступала маленьким треугольником, напоминающим кончик носового платка, шаровары, сплошь испещренные дырочками, большими и маленькими, пятнами разных форматов, и рубашка, на которой был прожжен карман, и всего одна пуговица и та крупная, не к месту, как на шубах, джинсовая ткань, поредевшая после нескольких сезонов и фуфайка женского фасона, с пуговицами слева.
-Чем занимаетесь, молодой человек? - спросил мужчина с малиновой шалью на голове и втянул носом то ли вечерний воздух, то ли жаренный запах, который стал достоянием общественности.
Иван не знал, как ответить на этот вполне адекватный вопрос, и решил нацепить на себя образ современного ценителя искусств, прекрасного, который в поисках заблудшей музы набрел на этот брег.
- Ищу, - произнес он. - Ищу потерянный образ.
- А где потерял? - с интересом спросил мужчина с шалью.
- Не помню, - сказал Иван. Он не ожидал, что последует встречный вопрос, поэтому растерялся.
- Здесь его точно нет, - предположил толстый. – Холодно здесь, тоскливо. Да и опасно нынче по вечерам. Да, еще наверняка, женского полу он? Так?
- Ну да, - согласился Иван. Он не знал, что это за образ, который он ищет, только представил на мгновение белолицую, розовощекую, кровь с молоком, такую, ради которой хочется табун лошадей увести и кричать на весь мир, что любишь.
- Вот, - обрадовался мужчина в шароварах. – Девушка в этих местах ходить не будет.
Образ испарился в розовом небесном каньоне, и потянул за собой предполагаемо другие образы, которые как завершение танца уходили друг за другом, исчезая за кулисами.
- Дурак, - надменно сказал вождь. – Это он образно. Понял?
- Образно ищет образ, - задумчиво проговорил толстый, почесал затылок, и пожал плечами. – Нет, не понял.
- Трудно сейчас молодым, - произнес вождь. - Не хотят их. Они же, как головастики. Неопытные, несформировавшиеся, еще не знамо кто. Приходится им отсиживаться в темных проулках, под мостами в ожидании. Только не подплывет к берегу…фрегат-брат, где на…клавесине-древесине играет белокурая мамзель, приглашая его на прогулку.
Эти редкие слова – фрегат, клавесин, мамзель живо укрепили в сознании Ивана мысль, что этот мужчина не так прост, как кажется на первый взгляд. Глаза вождя горели живым плотоядным огнем, и вечерняя мгла все больше разжигала в нем те поленья, которые тлели всегда, но увидеть их можно было только при хорошем освещении, точнее при плохом.
- То есть вы хотите сказать, что время поделено между всеми, - догадался парень. – Оно - как умный режиссер, раздающий роли. Этому мастодонту – главную, тому – среднюю, этой с хорошими окру…возмож…перспективами – одну из главных, той – отказать, за отсутствием наград и лестных слов в адрес корифеев сцены. Вы играете сильно, сильно, но слабовато. Я же не могу при этих вот, Добромыжских, Царевых говорить, что вы талантливы. Но по правде сказать эти Добромыжские…нет, я не могу вам ничего обещать. Ждите и на вашей улице будет греметь оркестр, восхваляя вас, а не ваших соседей.
Иван говорил горячо, с негодованием, как будто его пронзило штыком, и эта речь была последней в его жизни. Он размахивал руками, оголял десна, показывая свои крепкие молодые зубы, готовые вцепиться в глотку и не отпускать. Он разошелся, чувствуя, что его слушают и не перебивают, что в последнее время было все труднее сделать.
- Каков сукин сын, - произнес толстяк, а философ с вниманием посмотрел на него снизу вверх, изучая весь его профиль, не упуская ни единой детали.
- Но если я сам режиссер, - он, - можно как-нибудь с ним договориться. Ведь, по сути, мы делаем одно дело. Оно управляет людьми, а я их пороками, трансформируя их в форму искусства. Так?
-Так, - произнес толстяк, состроив кислую мину, что молодой прыснул, - Закушенная верхняя губа, постоянно соскальзывающая, но не оставленная в покое, так как ловкий ряд зубов подцеплял ее снова, повторяя монотонные движения нижней челюстью
- Я не много прошу, - произнес Иван. – Только то, что мне принадлежит. А мне принадлежит одна площадка, одна труппа актеров и возможность управлять ею.
Возникла пауза. День ушел по-английски, прикрыв желтое пятнышко темной тканью, которое превратило округу в темный кабинет с серыми декорациями моста и городских огней в виде неровных пунктиров.
- И мое время еще не наступило? – в завершение своего монолога произнес Иван. – Я должен ждать. Сколько? Год, два, пять? И что я должен делать в эти годы? Трястись, дрожать. От холода, голода, жажды. От нехватки искусства, денег, мяса. От потери самого себя, которое нужно искать, чтобы не потерять уже накопленнное. Это сумасшествие какое-то.
- А когда наше наступит? – произнес толстый. - Мне уже за сорок, а ничего не изменилось. Всегда хотел дом. Вот, думаю, построю дом, около реки, и заживу, как человек. Буду рыбачить, охотится, огород разводить. Но разве возможно? Сейчас нет свободной земли, как оказалось. Каждый кусочек, перешеек, маленький стоит и, чтобы оформить, нужны деньги. Хоть на необитаемый остров отправляйся, хотя не факт, что там земля не продана для туристического бизнеса.
- В другой жизни, - прокомментировал вождь. - Даже нет, через одну. В следующей тебе еще головастиком ходить.
-Да ну тебя, - махнул рукой толстяк.
Иван в какой-то мере успокоился. Он смог выговориться, но если ранее, вся эта желчь покоилась на дне, то сейчас она поднялась к самому горлышку, мешая дышать и говорить.
– Выпей, - произнес вождь, доставая из рюкзака бутылку.
Толстый серьезно посмотрел на вождя, а младой отвернул голову и только философ пронзил взглядом и затянул мелодию неизвестного происхождения.
– Что это? - спросил Иван.
Вино, - сказал вождь. - Обыкновенное виноградное вино.
Он разлил вино по пластиковым стаканчикам, которые предусмотрительно оказались в рюкзаке.
Иван взял стаканчик, поднес его к носу. Аромат «Изабеллы» ударил в нос наравне с забродившим букетом и раскрепостил неустойчивое желание.
-Выпьем за этот мост, который служит не только связующим звеном между берегами, но и людьми, - продекламировал вождь.
-Отличный тост, - согласился толстяк, поднял правую руку и затряс ею, как колуном над поленом, прицеливаясь к точке скола. – Прям за душу взяло. Вот здесь. Взяло чертовски сильно.
—Да, - сказал молодой невнятно, но тоже со своей долей темперамента, который включала его щуплая фигура.
Философ что-то пробубнил. Он не открывал рот, когда говорил, и поэтому информация из его уст становилась зашифрованной, примешанной к шипящим звукам, причмокиваний и громких вздохов.
-Что? - спросил Иван. – Вы что-то сказали?
Вождь засмеялся, возродив смех до колик из легкой усмешки, затащив в этот процесс возрождения толстяка и даже младого банкира.
-Не обращай внимания, - сквозь смех прокричал толстяк. – Он же философ. А философов никто никогда не понимал.
В доказательство он пробубнил его одну, по серьезному выражению лица было понятно, что классическую, фразу и замолчал с не менее умным видом, ожидая своего следующего комментария.
- Да, вы вместе, - немного захмелев, произнес Иван. Вино приятно обожгло внутренности и заиграло в глазах, уголках губ и пальцах на ногах. - А я один. Когда четверо как один – сила. Но чтобы одному за четверых – это непросто.
-Да, ты прав, - вступил вождь, - например, нас четверо. Мы все время ходим вместе. Совершенно разные. Совершенно. Ты только посмотри. Этот молчит, тот гундосит себе под нос, этот как верная…не буду, а я генерал. Но мы вместе, не разлучаемся. А почему? Вопрос интересный? Интересный.
Он наклонился к Ивану, и селедка с эфирными маслами пустилась в пляс, затормаживая рефлексы.
-Ты мне только ответь, - настойчиво вторил вождь. - Четверо, разные, как…как вон корабли на воде. Есть лодки с веслами – самому надо грести, а есть такие, что повернул ключ и давай по волнам. Так что интересный?
-Интересный, - согласился Иван и почувствовал, как его голова, пройдя щекотливую волну расслабления, несется вниз, минуя все преграды, а также словесные пересуды, от которых тряслись руки.
-Так это как дважды два, - аргументировал вождь. - У нас как в хорошей семье. Нет, только не смейтесь, молодой человек. Женщин нет, не беда. Будут. Я о другом. Я руковожу, вот этот юркий, заводной – мой заместитель, старик – генератор идей, а младой – исполнитель. Когда-нибудь младой будет генератором, замом или руководителем, а может быть и нет. Все от него зависит. А ты образ ищешь. Надо что-то реальное искать. Например, вот он был банкиром, жил на приличные деньги, а жизни не знал, пока нас не повстречал. Получается, он всю жизнь искал нас. Он и в школу ходил, в институт, на курсы, в банке штаны протирал только для того, чтобы нас встретить. Вот.
Курица на вертеле подходила к завершающей стадии приготовления, точнее один ее бок обуглился, а второй был сыроват от недосмотра.
-А, птица горит, - закричал шеф-повар и стал бегать вокруг костра, словно совершал ритуал по умершей птице, но на самом деле искал то, чем можно было взять горячий шампур.
-Чтоб тебя, - досадливо произнес вождь, философ также недовольно пробубнил, а младой молчал, наверняка вспоминая сытные обеды в банковской столовой.
Толстый снял шампур с огня и, держа его выступающей складкой шаровар, надкусил самый большой кусок с выступающей корочкой.
-Куда, - крикнул вождь и пытался схватить его за что-нибудь – Вот сволочь.
-Так повар должен знать, готово ли блюдо, - аргументировал толстый. – Иначе вам достанется один уголь…
-Ты свои способности уже показал, - произнес вождь и принял из его рук шашлык, который по качеству можно было отнести к браку и раздавать на улицах затак.
Курица была рассортирована по пластиковым тарелкам, которые тоже, как в фокусе, оказались в рюкзаке.
-Держи,- протянул ему вождь здоровый кусок, и Иван принял из его рук это блюдо, не заметив, что команда с вниманием смотрит на молодого человека, принимающего добротный кусок, как должное.
Небо перешло в новую стадию, когда ночной конферансье объявил выход для силуэтов. Одни шли как на параде, под ручку, не спеша, казалось, не шли, а плыли, как будто их нес челн, другие сидели на скамейке, третьи торопились домой, размашисто рассекая воздух.
Четыре силуэта окружили очаг, и было в этом что-то библейское, когда пастухи разожгли костер и негромко беседовали о чем-то своем, поедая на костре нехитрую рыбью похлебку, а в тот момент родился спаситель.
- Немного сухая, - произнес вождь, отрывая один слой волокон за другим и проглатывая, не успевая разжевать.
-Нормально, очень даже сочная, - воспротивился толстый.
-Да нормально, - спокойно сказал младой, которому достались крылышки, которые он обсасывал с таким усердием, что даже было интересно наблюдать за ним. Некоторые косточки он разгрызал, вокруг самых крупных проделывал массу лазеек к костной ткани, которая хранила в себе таившийся сок, полезный для здоровья. Старик в джинсовой робе ничего не сказал, а только увереннее засунул в себя ножку, посасывая ее как леденец на палочке.
- Тут дело в курице, - разъяснил толстяк. - Если она воспитывается в твоем хозяйстве и ты ей и первое, и второе, и ласковым словом, да еще и жилье со всеми удобствами, тогда она сама ляжет под нож, указывая клювом, куда надо бить. Если же ты за ней бегаешь с тесаком размером с топор с криком «убью, сука!», тогда курица так внутри себя обделается, что готовь ты ее или нет, все равно получится несъедобной. Другое дело, - никуда не убегает, а во сне ее накрываешь, или приласкал сперва, а потом раз, и сразу же два, три, два, три.
Философ пробубнил что-то очень длинное, и толстяк, подтвердив это, разлил оставшееся вино по стаканам.
В голове Ивана творилось что-то непонятное. Набегали тучи с желтыми стрелами как на схемах, мельтешили солнечные зайчики, скрывающиеся от ночного повелителя, загоняющий хвостатых хулиганов в небесный сарай. Он выпил всего лишь второй стакан, а состояние было такое, как после выпитой бутылки, а то и двух.
-Ну что, поел? – услышал он. Оказывается, его голова неожиданно повалилась на плечо, и она давила своей тяжестью, сжимая все тело и приближая эти две сопряженные части тела к земле.
-Да, спасибо, - сказал Иван. Он вытянулся в первоначальное состояние, вытер образовавшуюся испарину со лба и посмотрел на окружающих его людей, среди которых появился еще один, которого он не помнил.
Джинсы, спортивная куртка серого цвета и сапоги болотного формата выдавали его за рыбака, зашедшего на огонек поделиться своим уловом, но отсутствие всех необходимых атрибутов от удочки до наживки и рыжая борода выдавали в нем скорее разбойника с дороги, но никак не любителя природы, ее щедрых даров, готового часами сидеть на зорьке, наблюдая за капризным поплавком в неизвестном ожидании. Он смотрел прямо, не отворачивая взгляд, а пронзая все тело, затем выворачивая сверло, чтобы вновь проделать еще одно отверстие.
-Стало немного лучше или нет? – пронеслось в голове. Сытость не наступила, но с ней, наравне с растравленным чувством, появилась цыганская расхлябанность и непослушание. – Кто это? – мелькнуло в голове. - Когда он пришел?
-Ну, спасибо не намажешь, - протянул вождь, бросая образовавшиеся кости в костер, которых съедало разгоревшееся пламя.
-Правильно, - произнес рыжий, и Иван почувствовал от него ту угрозу, которая возникает в пересечении взглядов, в неуютном дыхании, в его развалочной позе, с широко поставленными ногами и, наконец, в его руках, сжимающие друг дружку, как в борьбе – одна подминала под себя другую, но поверженная вырывалась и нападала на противника, повергая его в не менее трудное положение, скрепляя болевым захватом, но через мгновение была снова захвачена обиженной стороной.
Иван рассмеялся. Толстяк ухмыльнулся, философ пробурчал что-то сердитым тоном, но мало кто обратил на него внимания. Младой вытащил сигарету, вождь кивнул, и толстяк вырвал ее у банкира, смачно улыбнувшись, как в красиво сделанной пантомиме, и протянул ее мужчине с малиновой шалью на голове.
-Смеешься? – спросил вождь, пряча сигарету за правое ухо, видя, что парень нашел ситуацию смешной.
-А что? – улыбаясь, спросил Иван.
Он смотрел на те угольки, что остались от еды, и подумал, сколько бы мог стоить тот маленький кусочек, который он ел примерно минуту. Десять, двадцать, максимум сто рублей?
-Плати, - твердо сказал вождь, но произнес это таким спокойным тоном, словно каждый день устраивал пикники, чтобы кормить случайных гостей.
-Черт возьми, - прошумело в голове. – Так они, значит, меня специально…Увидели одиноко сидящего парня, попавшего под настроение, и давай его разводить. То-то вино мне не понравилось. Бурду какую-то намешали. Только что там? Снотворное или отрава какая? И не узнаешь, пока не откинешься.
-Мани о азе финг, - сказал вождь.
-Деньги либо по-другому, - произнес рыжий.
-Вы шутите? – спросил Иван, еще не до конца доверяя в своему инстинкту, в частности самосохранения.
-Нет, - твердо сказал рыжий, потирая бороду, на которой было несколько белых полосок неизвестного содержания.
Подул ветер и принес капли то ли с реки, то ли с того облака, которое засосало день. Небо обуглилось и стало попеременно вкручивать ночные лампочки, ругаясь и кляня тучи, которые мешали многим светочам исполнять свой долг. В воде всколыхнулась рыба, которая, дождавшись полной темноты, решила искупаться в чарующем вечернем воздухе, не беспокоясь за свои плавники.
-За кусочек? – произнес Иван.
-За тепло, - сказал вождь. – За уют, за разговор, в котором ты поучаствовал. Что у тебя есть?
-Ничего у меня нет, - ответил Иван.
-Как это ничего? – сердито сказал рыжий и посмотрел сперва на толстяка, переводя взгляд на философа с младым, и только потом, приплюснув к воображаемой стене, вождя.
-Нехорошо обманывать старших, - торопливо сказал толстый, угождая новоявленному - С тебя одежда.
-А с нас бесплатная ночевка, - проговорил вождь. Просвистел удар, и что-то тяжелое с дребезжанием обожгло щеку и заволокло и без того нечеткий кисельный взгляд в мутное облако, погружая в него все оставшиеся там образы – кашемировый воротник мужика с грязной черной бородой, желтые пальмы, пляшущие и не умещающиеся в тот провал, куда уносило Ивана, картонную табличку с карандашной надписью, бормочущие губы, за которыми скрывалось таинство сказанных слов, и страшные глаза, толкающие Ивана на самую глубину, где можно утонуть сразу, не мучаясь.
Хотя сопротивление возникло, оно было в виде бурлящей пены, грохочущее неустанно, продирающее глотку и уши, как в настоящей схватке с силами зла, одна из которых не знала, что оно – зло, но таковым являлась определенно.
Часы на городской площади били шесть утра. Где-то запричитало радио. Гудящие клаксоны напоминали юным водителям о том, на какой цвет светофора нужно ехать. Иван очнулся. Он поднялся с каменной насыпи, собрал свое разбитое тело, присел на камень и несколько минут смотрел на то место, восстанавливая в голове вчерашний вечер.
Он сидел неподвижно, пока в голове в той маленькой каморке, не включился свет, оголяя пространство фактами, подтверждающими вчерашнее происшествие. И сразу стало легче, как будто противоположная сторона обещало за все ответить, не говоря о простом извинении, извиняясь и кляня себя за дерзкую выходку.
Болела щека и затылочная кость. Иван прикоснулся к голове и ощутил, как палец проваливается в небольшую ямку и смачивается какой-то липкой жидкостью. Он резко посмотрел и увидел, что тот был в крови.
-Меня ударили, - припомнил он. Интересно, как я сейчас выгляжу.
Он подбежал к воде и сквозь рябь неспокойных волн узрел свое лицо, которое трещало вместе с головой. Увидев только свой бюст и нервные перемещения в воде, как рыба попавшая в сеть, Иван не успокоился, но в то же время сел, планируя сделать еще что-то серьезное, о котором пока не догадывался.
Он смотрел на круглый поднимающийся диск, у которого шея продолжала вытягиваться, как у любопытного отпрыска. Диск замер, Иван тоже. Диск продолжил свое растяжение, Иван резко схватился за карманы и понял, что на нем не брюк. Он увидел в песке обглоданные кости подгоревшей курицы и стал перебирать содержимое. Среди косточек он обнаружил знакомые вещи. Что ж их количество значительно поубавилось. Деньги исчезли, точнее из тридцати двух рублей оставался только билет на метро на одну поездку.
- Огрызок карандаша, - проговаривал он, перебирая содержимое, одушевляя каждый найденный предмет. – Обертка от шоколадного печенья, пригласительный в театр на «Сон в летнюю ночь», моток ниток, накрученный на спрессованный спичечный коробок и девять тыквенных семечек.
Последнее сопровождало его с самой весны, предпоследнее появилось два дня назад, третье с конца лежало месяц, а первое, что с начала стачивалось пятый год, наполняя голову всякого рода заметками в духе «ее глаза катились по прибрежной насыпи, пока не попали в лузу его обаяния» или «небо прикрывало свой вздувшийся флюс». Сейчас всплывала новая фраза, подчеркивающая его состояние: « Человек был гол во всех отношениях – телом, душой и даже закрывая глаза, он не мог ощутить ресниц, прикрывающих его стыд».
Иван был без одежды. На нем оставались черные «семейки» в красную полоску, единственная защита от ветра и докучливых взглядов. Нужно было выбираться отсюда, пройти нагишом по городу, не привлекая внимания. Как это сделать? Он боялся милиции, пенсионеров, собак, инфекции, голубых и розовых в том числе, детей, больше их родителей, компаний подростков от четырнадцати и выше, учительниц, особенно биологии, медиков, в частности хирургов. Он не желал сталкиваться на улице даже со слепым старичком или таким же как он, нагим, решившим выгулять свое тело, оставив шкуры дома.
Молодой человек поднялся по лестнице, обратив внимание, что на ней было множество осколков. С виртуозностью танцора на цыпочках перешел это препятствие, все же наступив на одно злосчастное стекло, которое лежало практически на самом финише. Теперь нужно было пройти мост, длиной в четыреста метров, не обращая внимания на проезжающие автомобили. Он вылез, как суслик из норки, и решил закрыть глаза, чтобы не видеть ни автомобилей, ни себя, а только черный коридор, манящий своей темнотой.
- Какой самец, - первый голос. - Ему не холодно – детский. - Браво, мужчина, -женский. - Да как он может, - последний звук, доносящийся с плоскости моста.
Мост был пройден. Впереди улицы, петляющие, удобные своей изворотливостью, способные укрыть, хотя бы частично. Он тянулся к ним, как к старой подруге, которая всегда примет, даже после долгого отсутствия, не припомнит ему время последнего прихода, от природы, безвозмездная и привыкшая отдавать, нежели принимать.
Он дошел до первого, слабо освещенного переулка, увидел черного кота с белыми пятнами, и подумал, что если хвостатый со светлыми фигурками на шкуре, то символика с перебежавшим дорогу котом не срабатывает. Кот замер, увидев Ивана, насторожился и, выгнувшись, так и пробежал до поворота в неудобной позе, наверняка думая, что этот устрашающий вид вызовет страх. Иван заметил, как в одном из спящих дворов, где даже дворник еще не проснулся, на высоте второго этажа на широком балконе двухэтажного деревянного дома, редкого в этом городе, болтаются штаны, майка – комплект одежды, как будто приготовленный для него. Понимал, что залезть на балкон вряд ли удастся – вероятность зацепиться или встретиться нос к носу с обладателями этого костюма была примерно восемь из десяти. Поэтому стал рыскать по двору в поисках коряги, с помощью которой сможет подцепить висящие портки. Ему удалось найти черенок от швабры, и используя его размеры, пытался подцепить штанину, свисающая более чем другая, как в игре, но тот был слишком короток для такого достойного приза. После у него возникла идея залезть на детский грибок и оттуда попробовать то же самое. Иван уже продумал, как сможет забраться на него, но не знал, как будет при этом держать швабру, да и площадка на этом грибке вряд ли была устойчивой.
- А ты почему не одетый? - услышал он.
В окне показалось белокурое кудрявое чудо в сиреневой пижаме. Это был мальчик или девочка. Сразу нельзя было определить - или очень красивый мальчик, либо ангелоподобная девочка.
- Так я еще не успел, - выпалил он. Это единственное, что пришло в голову в настоящий момент. Он успел прикрыться, думая о том, какую разницу в ощущениях он будет испытывать, если узнает, кто перед ним – ребенок женского или мужского пола.
-Ты не успел? – удивился то ли мальчик, то ли девочка.
-Да, я не успел, -согласился Иван, не совсем понимая, что будет дальше.
-А что ты не успел? – прозвучало по-женски, с любопытством. Этот вопрос следовало ожидать, и первоначально парень не был к нему готов.
-Одеться, - сымпровизировал он, сделал небольшую, весьма незаметную паузу и продолжил с энтузиазмом: - Понимаешь, я только что приехал из страны, где мы, народ этой страны, ходим голыми. То есть ничего не одеваем сверху. У нас тепло и тело дышит. Я удивлен, что у вас принято ходить одетыми. У вас же так принято?
-Да, - согласился все же мальчик. – У нас так принято.
Он смотрел на этого человека, появившегося во дворе в столь раннее время, и он был рад, что стал свидетелем некоего таинства.
-Да, но я же не знал, - продолжал Иван с театральными выпадами. - Вот теперь хожу по городу и мне грустно. Понимаешь, грустно. Ведь можно же было сказать. Скажи, можно?
-Можно, - не менее резво воскликнул мальчик.
- В городе носят костюмы, - перечислял Иван, - халаты, вот… у тебя как называется?
-Пижама, - сказал ребенок.
-Во-во, пижамы, - с досадой в голосе сказал парень, словно во всем виноваты именно те, кто придумал эти пижамы. - Никто ничего.
В завершение к своему монологу Иван сел в песочницу, повернулся спиной и в позе обиженного ребенка стал пересыпать песок из одной руки в другую, просачивая большую часть сквозь пальцы.
- И что же ты будешь делать? – заинтересовано спросил ребенок.
-Не знаю, - пожал плечами парень, не поворачивая головы. - Уеду.
-Мне тебя так жалко, - произнес ангелоподобный.
- Мне всего-то нужно одеть какие-нибудь штаны, рубашку и тапочки, - бубнил под нос Иван.
-И ты останешься? – с восторгом спросил мальчик.
Он понимал, что может быть полезным и эта ерундовая причина не может отправить человека из такого интересного мира обратно. А вдруг из нашего мира захотят поехать к ним, а они уже обиделись за наше негостеприимство. Конечно, помогать, а как иначе?
-И я тогда останусь, - повернулся Иван с надеждой в голосе.
-Подожди, я посмотрю в комнате родителей, - прошептал мальчик. –Там подберу для тебя что-нибудь такое, что носят у нас в городе.
-Не следует их будить, - бросил Иван.
-Не бойся, - серьезным тоном произнес мальчик и сделал успокоительный жест рукой. - В это время они так крепко спят, что я могу…я могу…я могу.
Он так и не придумал, что он может, но это по его глазам было чем-то внушительным.
-А ты чего не спишь? – спросил Иван.
-А я в это время хожу, - замялся ребенок, ну ты понимаешь.
-Понимаю, - кивнул головой парень и невольно улыбнулся от детской непосредственности.
-Сперва это, - объяснил кудрявый мальчик, - и пять минут наблюдаю за восходящим солнцем. Правда, сегодня немного опоздал.
-Нет, ты пришел в самое время, - одобрил Иван.
Поток дежурных слов подошел к концу.
-Ну, я сейчас, - сказал мальчик и стал сползать с подоконника в комнату.
-Хорошо, - согнул чуть не половину корпуса Иван в знак благодарности юному, но такому гуманному ребенку.
Мальчик исчез в окне. В верхнем левом углу зажегся свет. Появился силуэт с большим выпирающим брюхом, который приблизился к холодильнику, на ходу почесывая одновременно перед и зад, открыл белоснежную дверцу и замер.
-Подойдет? – показался в окне мальчик и свесил брючину и рубашку, как торговец.
-В самый раз, - сказал Иван, не всматриваясь в товар. - А родители не будут ругаться?
-У них этой одежды завались, - произнес мальчик.
-Спасибо, - сказал Иван и заметил, как слившийся с холодильником образ оторвался вместе с выпирающей изо рта сосиской, похожей в утреннем сумраке на сигару.
-Пока, - сказал мальчик и зевнул. Он помахал рукой и исчез навсегда, оставив в раскрытом окне образ маленькой птицы, которая всегда появлялась, когда уходил добрый человек.
-Не все дети одинаковые, - резюмировал Иван. Он зашел в переулок и стал облачаться в добытый трофей. Штаны оказались малы, рубаха женской блузой, а тапочки на два размера больше.
-Ну что ж, и на этом спасибо, белокурый ангел со второго этажа, - ухмыльнулся он, глядя на себя в витрину обувного магазина, в котором даже манекены, казалось, смеются над утренним костюмом двадцатишестилетнего франта.
Сцена 2
В зоопарке
Детская постройка имела суровые графические линии - неровные каменистые стены, с двумя башнями, на одной из которой были готические шпили, на другой – часы с водрузившимся над ним минаретом. В утренней дымке возбужденного солнца, образование сливалось с прямоугольниками домов, пусть не выдавая в нем жилой дом, но и не намекая на принадлежность к месту, в котором уже долгое время прячутся животные от дикой природы и неограниченных возможностей. Постройка нервно принимала утренний слой краски, как утренний туалет светская дама, опаздывающая на светский раут. Вскинутая прическа, затем шляпка набекрень, макияж, как получится и много веснушек по контуру – все это проступало сквозь утреннюю мглу, которая, как ворчливая синьора, у которой одна болезнь на другой, уступала место молодой резвой, излишне взбалмошной, сеньорите по праву места. Та вынужденно становилась в окруженный джентльменами круг, и протянув руку самому, по ее мнению симпатичному, втягивала его в свою дневную бессмысленную игру. Долговязый партнер, принявший ее правила игры, имевший на голове нестандартную прическу – удивления, эпатажа, радости и глупости тонул в сборках ее платья, и также был не сильно рад тому, что выбор пал именно на него. Пока солнце настырно заливало улицы своим желтушным светом, дама и ее кавалер начинали свои первые движения в унисон образующимся пробкам и скрежетаниям шин, разворачивающих свои музыкальные инструменты, чтобы впустить новую волну – робкую, но обязательно новую. И только вход с нелепым зеленым пучком зелени в центре как невеста с пучком лука, находился в ожидании часа, когда со скрипом лязгнут двери, и заголосят голодные звери, дети и этот кошмар сольется в единую серенаду, готовая продолжаться бесконечно долго.
Иван подошел к воротам, утопая в зелени букета. Тень, должная накрыть его, выдала - отклонилась в сторону и осветила его профиль по всему контуру, выделив последовательно – короткие брючины, синюю блузку в желтый горошек, с воланчиками, подборками, цветочками и прочей шелухой. Иван перешел в сторону, сместился вправо, затем влево, вжался в холодную ограду, принимая форму одного их животных, сваренных когда-то в душной комнате навсегда.
Народ косился. Поворачивал голову, оценивал увиденное, тут же отворачивал, морщился, но продолжал идти, не сбавляя шаг.
Уже прошло трое рабочих. Они повернулись, почти одновременно, сделали оценивающий взгляд, отвернулись, переглянулись, пожав плечами попеременно, вероятно думая, что им привиделось, но в то же время не сбавили шаг. Дама в шляпе с широкими полями, предположила, что шляпа способна искажать. Она не останавливалась, лишь в какой-то момент запрокинутая нога, пожелавшая сделать следующий шаг по направлению движения, замерла, прошла труднопроходимое, вязкое образование и, ступив на асфальт, уже в следующем шаге не терпела препятствий.
Иван провел осторожно по чугунной ограде раскрытой пятерней. Металлический звук оглушил робкую тишину, и та замерла в надежде, что это больше не повторится. Не тут-то было. Теперь стиснутый кулак опустился на чугунные фигуры фламинго, заставляя дрожать крепкую оболочку и резонировать, переходя по ограде, его волнам, амплитуда колебаний которых, увеличившись, передавалась проснувшимся животным, так как те особенно чувствовали напряжение от людей, поместивших их в клетку.
Первыми проснулись волки. Они завыли, так жалобно, с таким надрывом, что, казалось, плачут, а не просыпаются. Их услышали белолицые свистящие утки, проснувшиеся разом, начавшие свой день с переклички, почувствовав легкую угрозу и успокоившись при пересчете всех в наличии. К уткам присоединились лисы, медведь и слон. Они заговорили, и кавалькада звуков хлынула яростным потоком, как сорванная плотина, сперва издавая тревожные звуки разболтанных досок, бревен и железо-бетонных плит, а потом накрывшая сразу, не тонкой струйкой, поступая, как набираемая вода в ванной, а большой порцией или несколькими сразу.
Звери подняли бунт. Бунт против одного человека. Человека, переодетого в женскую особь, стоящего на пороге их дома и пытающегося достучаться то ли до старика, то ли до каждого в отдельности, своим стуком как бы спрашивая: «Есть ли у вас что-то человеческое?», как часто ищут животные черты среди людей. Клетки ожили, там ждали, пробуждения старика, который любил покемарить именно под утро, когда солнце протискивалось сквозь узкие щели ночных пирамид, и терялось в горизонте, катаясь по нему, меняя точку равновесия, находя ее в первых просветах.
Иван продолжал околачиваться около зоопарка, как человек, который всю жизнь хотел попасть сюда и он не может ждать открытия, так как трудно устоять – оно слишком близко, чтобы терпеть. Но он был избалован живыми образами, и его трудно было удивить кинкажу или красным волком, так как работал здесь. Ночью чистил клетки, подметал и под утро исчезал из мира животных в людской, из которого тоже приходилось исчезать ближе к ночи. Он пришел сюда, так как ему некуда было идти. Хотелось укрыться, одеть черный рабочий костюм и стать частью рабочего пространства, пусть уже в дневное время. Хотя бы на полдня, на час, на пятнадцать минут, на несколько мгновений, чтобы прийти в себя.
К несчастью, у Ивана не было ни одного человека, который реально мог помочь. Со всеми связывали профессиональные, но никак не личностные интересы. Сейчас он пожалел, что даже и не пытался понравиться, говорить на отвлеченные темы, только что касаемо темы и никакого отхождения в сторону. На восстановление документов уйдет уйма времени, да и дума о том, что придется, пусть на время, но покинуть Москву, его не очень-то и грела. Конечно, возникла робкая мысль уехать домой, где есть крепкие стены и крыша, а также многочисленные подпорки, если надо костыли, вспомогательные плечи, на которые можно положиться, а здесь без всего вышеперечисленного сам пытаешься устоять. Но та мысль как прошмыгнула робкой мышкой, так и, вильнув хвостиком, исчезла в одой из норок подсознания.
В то время улица продолжала наполняться людьми. То есть люди не заполняли ее, оставаясь в ней: они проходили, но плотность становилась больше – первоначально тонкий слой масла, затем добавлялся джем, через минуту слой колбасы и веточка зелени, потом прикладывался бекон, добрый слой сыра двух видов, еще один кусок белого хлеба, потом еще. Этот бутерброд ходил по улице, гармонично распределяясь между автомобильной плотностью, фонарями, разреженным воздухом после ночной прокачки и видоизменяясь по составу, исчезал в проемах дверей, углов, переулков, такси, успевая запомниться своим желтым зонтом, споткнувшимся силуэтом или нервозностью, с чем вероятнее столкнуться утром, нежели вечером.
Поездка в подземке была на редкость удачной. Иван преодолел несколько километров, не прячась по углам, как маньяк. Он вошел в две крупные слившиеся друг с другом горы, перепрыгнул через турникет, улыбнувшись свистевшей тете, делавшей это скорее машинально, чем внушая страх и совесть, и запрыгнул в остановившийся вагон, который через мгновение хлопнул челюстями, как щелкунчик, не успев раскусить попавшие внутрь орехи. Парень в странном сочетании мужского с женским и его гладкая непокрытая голова вызывали любопытные взгляды, но остывающие через мгновение, так как подобные инциденты были отнюдь не редкостью в столичном метро и воспринимались не живыми обсуждениями с полемикой и назидательными взглядами, а броским «э, нашел чем удивить» либо сочувственным взглядом старшего поколения, которое радо бы помочь, только совершенно не знает, как это сделать.
Рука продолжала стучать, и голос пытался обойти сонные каналы старика и войти в главную гавань победителем.
-А если не его смена?! - занервничал Иван. Дверь не открывалась, и все больше неприятных мыслей образовывали затор на пути к взволнованному парню, претерпевшему ночной шабаш. – Так, сегодня четверг, я в ночь, он с суток.
Послышался скрежет. В мутном окне показался знакомый профиль.
-Ну, слава Богу, - сказал Иван, и стал топтаться на месте, как человек, который только что вызвал лифт, и мысленно уже в нем и поднимается на свой этаж в предвкушении открыть дверь своих чертог.
Дверь распахнулась, и сторож, патлатый, наверняка после сна, показался в момент, когда желто-розовый блик проник на территорию зоопарка, но не как безбилетный пассажир, а скорее как человек, оказавшийся впервые в крупном городе, не зная, куда себя деть, в первые минуты.
Старик напоминал колхозного сторожа, охраняющего зерно и все народное добро. Бесчисленные морщины делали его лицо трафареточным, они паутиной распространились по всему лицу, не затронув только нос на кончике, но изрядно подрыхлив кожу в основании. Казалось, он сморщился, напряженно думая над вопросом из телевикторины или кроссворда. На подбородке выступала седая борода в виде якоря, и усы держались коромыслом, захватывая обвисшие щеки, как наполненные водой ведра. Зрачки с красными впадинами говорили о его буйном нраве, который поутих, но готовый вновь проступить, если будет на то веское основание. Но удивительно добрые, не смотря ни на что зрачки скрывали в нем деда в трех поколениях, мужа, справившего золотую свадьбу, специалиста по душам, как он себя называл.
Он был одет в белую рубашку из хлопка и черные брюки с лампасами. На голове - болотного цвета шляпа с узкими полями. Солидно и в то же время просто. Каким он был и сам – с большим багажом и принципами, но прежде всего человеком.
-Тебе чего? - произнес он, снимая шляпу, обнажив голову, обернутую платком (у деда болели уши).
-Так я же свой, - произнес Иван, подтягивая падающие штаны и пряча пышную бахрому на блузке.
-Шел бы ты, - неуверенно произнес старик, делая шаг назад, намереваясь то ли нажать экстренную кнопку, то ли пройти к оружию, с которым он был на посту. А это дубинка и шокер. Дед его не узнал. Поняв свое не до конца обоснованное обвинение – глаза могли подвести, - он показал указательный палец со знакомым трафаретом, и исчез в своем укрытии, проговаривая:
-А вот сейчас это проверим. Где же они?
Пока он что-то искал, три девочки с длинными волосами, как у природных фей, прошли мимо, остановившись то ли у входа в зоопарк, то ли около Ивана, живо обсуждая что-то на итальянском.
Вышел дед, водрузив на себя очки при выходе, тем самым показывая, что он искал именно их – прерогатива старых людей, объясняющих все свои поступки, анализируя каждый шаг.
-Ванька, ты, - узнал он.
Девушки громко засмеялись, всем корпусом показывая силу возникшей эмоции – наклоняясь то вперед то назад, то вправо, то влево, и поспешно толкая друг друга вперед, побежали дальше, сопровождаемые волнами смеха и внутренней энергетики.
-Да, я, - согласился Иван. Он понимал, что сейчас выглядит очень глупо, как скоморох, как…понятно кто.
-Как тебя угораздило? – спросил дед, не слишком веря в членораздельный ответ. Он качал головой, у него дергалась губа, в этот момент, как показалось, с большей частотой, чем прежде.
-Вот угораздило, - ответил парень, прикрывая ладонями те форменные атрибуты на блузке, которые позволяют ее считать женской формой одежды.
- Да не прикрывай, - в сердцах крикнул дед. – Не надо.
Со стороны казалось, что парень танцует приватный танец, прикасаясь к груди, двигая руками и топчась на месте, как комик или пингвин. Пингвин имел жалкий вид, а для комика он был слишком скуден в эмоциях.
-Не буду, - перестал прятаться Иван, заставив себя не двигаться, хотя у него страшно зазудело плечо и область щеки, призывая парня не слушать старика, а как следует удовлетворить его.
-Э-эх, - выдохнул старик и было в этом «э-эх» что-то залихватское, вроде «вот когда я был молодым…».
Дед работал здесь с самой юности. Приехав в город из поселка Хомуты, он получил тут работу, сперва в качестве уборщика. Сменив порядка десятка профессий, не изменял этому месту и верно служил не первый десяток лет. И так неполных пятьдесят лет уже здесь тянул лямку, защищал животных, с которыми его многое роднило.
-У животных свой век, - говорил он. – Через меня прошло много вековых, совсем не вековых и тех, кто живет мало. Например, белый медведь живет до тридцати лет, а был у нас белый в небольшую крапинку мишка, этакий далматинец, так он жил сорок лет. А почему, спрашивается? Нравилось ему жить. Вот он и жил.
Это был один из последних разговоров, когда Иван, пройдя первый ночной рейд чистки клеток со спящими животными, сидел в небольшом флигеле у старика и пил лимонный чай из большой керамической чашки большими глотками, словно деда торопили фазаны и рябчики заняться их убранством.
И вот сейчас парень стоял перед входом, а дед, понимая, что здесь что-то не так, не решался сделать шаг, так как чувствовал подвох, пусть была и ответственность за паренька, который, по всей видимости, попал в переделку, и нуждается в помощи, но не пошатнет ли это явление его безукоризненную репутацию. Старик пока не знал, поэтому они стояли и мялись на одном месте, что та, что эта сторона.
-Могу я войти? - замялся Иван и уже нетерпеливо толкал дверь, ожидая, что старик повернет громоздкую ручку, распахивая душу, то есть дверь.
-Да, наверное, - пожал плечами старик и завозился в замочных скважинах, совершая первое открытие за сегодняшний световой день. Так как солнце не мялось, он продолжало свой подъем, и согласно регламенту должно было отправиться в Париж, будить заспанных французов, потом в Лондон, Дакар, вспоминая по пути ночное пробуждение в Сингапуре и Китае, еще вечером пребывая на Камчатке. И сейчас оно торопится зажелтить все живое пространство, захватить в свои горячие щупальца всех дышащих и чувствующих, с бьющим сердцем и моргающими глазами, понимающих, способных оценить это тепло и принять его не как должное, а как подарок, первый в этом дне.
Скрипнула брезгливо дверь, и, не успев пропеть удручающий мотив, засов вернулся в прежнее отверстие, и два человека исчезли за зеленым букетом страдающей невесты, которая стала забывать о своем горе, так как наступал день, а днем все темные краски замазываются, оставляя естество для ночи.
Старик с Иваном прошли по щербатой насыпи, остановились около густого цветника, обменялись парой фраз, которые их развели в разные стороны – молодой человек пошел в сторону жалобного рева бегемота, гиканья и уханья обезьян и ржания зебры, которое, казалось, затеняло все вышеназванные звуки, доминируя над остальными.
Пройдя мимо Большого пруда, мимолетно бросив взгляд на островки, которые пучками расположились на этой щербатой глади, Иван подумал, что у человека обязательно должен быть островок, на котором он может перевести дух. Он понимал, что эти образования, выступающие из воды ,искусственны, на бетонных основаниях, и мы все живем в таких квартирах, неживых, мертвых материалах, которые были сперва убиты и потом превращены в состав, облаченный в крышу над головой, создающий иллюзию защищенности. Утки совершали свой заплыв, демонстрируя первому посетителю свои способности, как фигуристы на льду. Серые гуси пытались взлететь – они делали взмах крыльями, но не взлетали, лишь громко ударяли по воде, создавая неразбериху в радиусе двух метров для того, чтобы обратить внимание, привлечь посетителей. У каждого из этих, несколько похожих птиц был свой индивидуальный номер. Сухонос, пискулька, белолобый гусь и еще несколько разновидностей гусей – белошей, Магелланов, горный, казарка, лебедь-шипун, лебедь-кликун, лебедь-трубач – похожи. Крылья, перья, нос, плавают. И только поведение делало их непохожими друг на друга.
Иван бежал дальше. Он был похож на туриста, у которого осталось совсем немного времени до отъезда, а столько надо было успеть. Фламинго встретили его. Бледно-розовые огни вперемешку с алыми несли задор и веселье, энергию, от которой хотелось объединиться и тоже, как они, встать на одну ногу, как одна из форм индивидуальности этих птиц. Они кричали, скорее тарахтели, как мощный генератор, который покраснел от натуги. Иван, переступая с ноги на ногу, оставил за собой огонь, жар, цвет и только легкое дребезжание добегало до него, но становилось все реже и реже.
Он не облачился в робу как хотел. Лысый парень просто шел от одной клетки к другой, веря, что этот ритуал способен помочь вернуть былое состояние, которое еще сутки назад пребывало в голове и не паковало чемоданы. Он переходил от белых тигров к ягуарам, проснувшимся и лениво прохаживающимся по клетке, как творческие люди, облачающие утром себя в халат, и шествующие по зале взад-вперед, чтобы отогнать сон и схватить за хвост вдохновение, которое тоже в этой комнате-клетке, правда, тоже не сидит, а кокетничает.
Иван прошел к клетке со львом. Лев лежал, подперев голову, как человек и лениво открывал глаз. С каждым парень разговаривал и делился. Сегодня пал жребий выслушать его царю зверей. Тот еще спал или делал вид, что спит, но тяжело дышал, и выглядел более опасно именно ночью, чем днем, так как в спящем образе могли быть и агрессия, и кроткость, и все сразу, да и можно попасть не в настроение. Но у Ивана было внутреннее чутье, которое подсказывало ему, следует ли идти в эту клетку или следует пока повременить,
-Здравствуй, - произнес Иван, держась на расстоянии от клетки со львом примерно в полутора метрах
-Ну, привет, - ответил лев. Конечно, он не мог произнести членораздельно: «При-вет», но его стеклянный глаз, ленивый взор говорили сами за себя.
- Не буду я ходить вокруг да около, - сделал шаг парень. – В общем, так, мне нужно с тобой поделиться. Я должен тебе сказать. Такая штука. И не спрашивай почему ты, просто ты и все.
Иван был похож на робкого влюбленного, признающегося в любви в первый раз. Этот маленький кусок словно был взят из пьесы, где главный герой окунается в пространство сцены, обволакивая всех взглядом и забывая текст, пытается импровизировать, говоря неточно, но по смыслу.
-Хорошо, не буду, - ответил он блуждающими зрачками, осматривая в руках молодого человека что-либо съедобное. - Только быстрее.
-Я не могу быстрее, - остро отреагировал Иван. - Это не та тема, которую можно обсудить и забыть. Это все намного серьезнее.
-Ладно, Ваня, - уступил царь. - Я тебя слушаю.
И вот, найдя правильную точку, вагон, сошедший с рельс, встал в нужную выемку и пополз, постепенно согласуясь со стальными вагончиками, тарахтя и уже не выделяясь на их фоне.
- Не знал, к кому обратиться, - произнес парень. - Не с фламинго же мне разговаривать. Их так много и они совершенно не умеют слушать. Они постоянно издают звуки, словно произносят монолог. Тысячи птиц и все говорят монолог. Ты представь, если люди стали бы произносить свои моноложищи. Одновременно. У меня сын-вундеркинд. А у меня сын-инвалид. А у меня нет сына, но есть дочь. Дура дурой. Поет весь день, не замолкает. И ту-ту. Ту-ту, весь день монологи. Но кому. Самому себе? Они же совершенно не умеют слушать, - повторил он с большим, нежели раньше, возмущением. А ты, ты не фламинго. Ты, другое дело.
Лев поменял свою подогнутую лапу с правой на левую. И, удобно примостившись около пустой миски, не желал двигать телом, если только не челюстями при каждом удобном случае и хвостом, который, казалось, жил какой-то своей посторонней жизнью – подметал полы клетки, как дворники на автомобиле, и иногда замирал, скрутившись, выражая свое недовольство, а может быть, просто каприз.
-Хватит лести, - произнес он. - Достаточно. Давай ближе к делу.
-Да, да, конечно, - торопливо сказал Иван. – Знаешь, у человека обязательно когда-нибудь наступает момент, когда он должен задуматься о том, что он делает. Не просто относительно этого года, места, где он находится, а нет, большего. Он должен понять, а нужно ли вообще кому-нибудь то, что делает, и заслуживает ли тот хлеб, который ест…
-Поменьше трудных слов, - прервал его царь зверей. Он уже отвернул голову и пустился глазами по тропинке, откуда обычно выходил парень с ведром парного мяса. - Я все же лев, а не академик.
-Да, извини, - сказал парень. - Меня ударили по голове, и я мало что помню, но, очнувшись сегодня, я, знаешь, пришел к какому выводу? Мне непросто об этом говорить, но я думаю, ты меня сможешь понять.
-Смогу, - резко вскинув голову лев.
- Мне так опротивели люди, - прошептал Иван. - Да, все человечество разом. Все особи. И женщины тоже. Они словно вышли из меня или я из них. Я взял лодку и оттолкнулся от берега и стал плыть, плыть…
-Ты же обещал, - повернулся на другой бок лев, при этом издав такой рык, что Иван, держась теперь за чугунные звенья, сделал шаг назад, но руки словно приросли, стал одним из элементов этой клетки, и его тряхнуло, как при высоком напряжении.
-Да, прости, - согласился парень. – Не мог сдержаться. Я же что здесь? Вот, попрощаться пришел. Наверное, мы больше не увидимся.
-Ты куда? - привстал царь. Он заинтересовано смотрел на странно одетого парня, но, так как много прошло посетителей со странными фасонами, этот не шибко бросался в глаза.
-Пока не знаю, - сказал парень.
-Может туда, где тепло? - предположил лев.
-Да мне не важно, - произнес Иван. - Пусть там будет очень холодно, градусник зашкаливает, но вот здесь…
Он стал бить себя в грудь, сомкнув зубы, напрягая шею и плечи в односложном сочетании.
-Вот здесь должно быть что-то недремлющее, неспящее, живущее, - прокричал он.
- А что люди? – спросил лев, наблюдая за этой жертвой.
- С виду добрые, а внутри черствые оказались, - ответил парень. – Ну и как дальше верить. Я не знаю.
В рядом стоящей клетке проснулись очковые медведи, издав сонный писк и рокотание. Наравне с этим звуком по дорожке с узорами из луж, утопая в некоторых наполовину, двигались лаковые туфли. Это был управляющий. На нем был оранжевый галстук. За ним семенил старик.
-Что за история? – спрашивал он у старика, а тот едва слышно произносил:
-Дело в том, - неторопливо говорил старик, - что я утром обычно хожу на обход, перед тем как вы приходите, так вот.
-Как он здесь оказался? - громко спросил управляющий и в его голосе послышался едва уловимый дефект.
-Так я что, - продолжал старик, пока они подходили к эпицентру происходящего, - Он ведь работает здесь.
-Ночью, - продекламировал мужик и обильное слюноотделение не оставило старика равнодушным, он закрыл глаза, – в костюме, в час, когда животные спят. Люди приходят, и что они должны видеть?
-Что должны видеть? – перепросил старик и стал тереть ухо, которое видимо дало о себе знать выстрелами и пальбой в ответ на внешний натиск.
-Вы работаете уже две жизни, а запомнить не можете, - сурово сказал он. - Люди должны здесь видеть дикую природу.
-В клетках? – спросил старик. – Дикую природу в клетках. Такое разве возможно? Дикая она другая.
-Это не должно мешать! - крикнул он так, что старик подумал, что эту характерную черту он уже видел, в одной из клеток обезьян, когда те не могли поделить один банан на троих.
-Но мешает, - спокойно произнес старик и хотел изложить веские аргументы с высоты своего солидного возраста, но не успел, так как зашкаливающая по децибелам волна вновь накрыла его мозг, напрягая перепонки:
-Хватит.
Он был солидным человеком, и все было при нем. Костюм в клеточку, галстук броских тонов – он тоже походил на своеобразную особь среди людей, которая имеет свой четкий ареал. Статная фигура, солидный арбузный живот и длинные руки, что для начальника было крайне удобным. – найти, поймать и принести. На его лице редко можно было заметить хоть какую-нибудь растительность, кроме нескольких волосков, выступающих из носа, в частности правой ноздри.
Он подошел к парню, который продолжал держаться за клетку, как будто хотел ее перенести в другое место и вот он только что взялся, чтобы начать это делать, а может быть, уже подвинул на несколько сантиметров.
-Ты что здесь забыл? - прошепелявил он, что добавляло его внешности суровый контраст.
-Я ненадолго, - парировал Иван, подмигивая льву, как непосредственному участнику его заговора.
Управляющий держал в руках увесистый портфель, который заставлял немного прогибаться под его тяжестью – он раскачивал все больше и больше, и казалось, что в какой-то момент вся эта кожаная аббревиатура солидности опустится на Ивана, погрузив его под бумагами, ключами и домашними обедами.
-Что ты здесь делаешь? – строго произнес он.
-Разговариваю, - ответил Иван, пытаясь разглядеть во взгляде управляющего то же выражение, что и у льва, которое ему подсказывало и трансформировало живые образы в слова.
-Зачем? – не понимал он.
-Мне это нужно, - пытался его убедить Иван.
-Но животным это противопоказано, - сказал мужчина с выпирающим животом. - Понимэ? Или охрану вызвать?
Он отмерил расстояние, на котором находился щербатый старик, пропустивший парня.
-Я же ничего…- пытался вставить старик. Он взволновано теребил левое ухо, как будто оно было волшебным и если долго тереть, то случится чудо и все вернется на круги своя. – Я же ничего…
- Молчать, - громко, но в то же время хладнокровно произнес мужчина. – Все виновные будут наказаны. Никто не останется без наград. Вход на территорию в неположенное время наносит травму животным. У нас не музей мертвых полотен, у нас не кунсткамера. Хотя даже и там есть свои не менее строгие законы.
Управляющий говорил, как судья, которому можно было все – от его меча могли погибнуть, а могли остаться в живых. Он двигал губами, извлекал звуки, но казалось в этом процессе совершенно не участвуют глаза, мозг и только губной проигрыватель верещал в то время, когда все остальное или спало, или думало на совершенно посторонние темы, не связанные с животным миром.
Иван смотрел на этого смешного толстого человечка, и ему даже стало жалко его, что тот тратит свою жизнь на эти дурные лекции, изобрел этот губной аппарат, чтобы не тратить попусту энергию других частей тела. Поэтому он стал говорить с ним на его языке. Монотонно, сухо и громко.
- Но они нуждаются в этом даже больше, чем люди, - произнес Иван, - и я могу это доказать.
-Что? – не ожидал управляющий, и в его устройстве произошел сбой. К процессу подключились глаза, и на лбу появились черточки и, казалось, сейчас появятся кружочки, закрашенные и полые, кавычки, как ноты на нотном стане.
-Вот в чем дело, - решительно сказал Иван. - Они живут меньше, а стресса получают больше. Это первое. Второе просто. Они в клетках.
-Ты уволен, - не менее решительно произнес управляющий. В его машине губы – глаза примешался тик, который срывал глаз с его насиженного места, возвращая только через долгое мгновение уже в потрясенном состоянии.
-Не понял, - произнес Иван.
-Уволен, - повторил мужчина, схватил паренька за ворот, и протянул жертву старику, который принял его с должным видом Иван смотрел на старика, который нервно моргал, словно шептал:
-Будь моя воля, я бы его в пруду искупал. Надеюсь, я тебя не сильно держу. Ну что пойдем. И только после на льва, который своим видом говорил:
-Мне он тоже не нравится. Съел бы. Встретился бы он мне в естественной среде, тогда бы он покочевряжился. А тут что я смогу сделать?
Старик хотел пойти, делая вид, что крепко держит нарушителя, но Иван упрямо встал и произнес:
-Подожди, у меня осталось еще одно маленькое дело.
-Ваня, - уговаривал его старик. – Не здесь. Не самое удобное время, милок. Да и место тут не хорошее. Оно, конечно, хорошее, только не для тебя.
Дед вертелся, крутясь между двумя огнями, желая больше угодить Ивану, но, понимая, что должен соглашаться с управляющим.
- Не хочешь по хорошему?! - грубо произнес управляющий, доставая из нагрудного кармана рацию.
Он нажал на кнопку устройства, и произнес «Охрана!», но рация хоть и шипела, но не желала работать.
-Чертовщина какая! - вспылил он, не зная, кого обвинить в этой оказии, плюнул в сторону, попав себе на штанину. - Чертовщина едет и чертовщиной погоняет.
И Иван закричал, прерывая этот монотонный бред:
-Прощайте, звери. Я ухожу от вас в в другой мир, искусственный.
-Все убирайся! - толкнул его толстяк и, не дожидаясь, пока старик отправит его за ворота, сам взял его за шкирку и поспешил к выходу.
Иван ударил его по той руке, что сжимала блузку, и крикнул с не менее широким диапазоном, как при прощании с животными:
- Да шел бы ты!
-Что? – в очередной раз опешил мужчина, у него заработал произвольно глаз, и вся фактура, сперва отступила, а потом поперла на молодого человека, желая подмять его весом.
-Иди ты! - повторил он. – Пошел ты! Прямо направо, вниз, вниз и еще вниз, пока не упрешься в стенку, а там спросишь!
Он пытался схватить парня, но с годами утраченная резвость подвела и он молотил руками воздух, словно ловил насекомых.
Понимая, что молодой человек слишком прыток и чтобы прогнать его, нужно обладать вертлявостью как у макаки, а раз этого нет, то нужно действовать как-то иначе – например, вербально.
-Да что ты понимаешь? - произнес он. - Животные – не игрушки. С ними надо по-особенному.
-По-особенному? - загоготал Иван. - Я тоже так думаю. А вам бы все мясо разнообразить. Разве мясо им нужно. Им нужна ласка. А вы клетку на клетку поставили. Тигра поставили над обезьянами. Каково? Вы что думаете, обезьяны будут довольны?
Не желая вести с ним диспут, да и кто он такой, думалось ему, управляющий заорал, срывая связки:
-Вон, чтобы я больше тебя не видел!
Иван улыбнулся, сделал шаг к выходу.
-Я бы с удовольствием забрал с собой всех млекопитающих, - сказал он. - Но благо есть люди, которые могут о них позаботится.
-Вон! - зазвучало в гулком московском воздухе, и голуби, изредка показывающиеся над зоопарком, в этот момент оказались под куполом, обозревая не такую идеальную, как говорили, жизнь.
-Да пошел ты! - повторил лысый парень и еще более громче. – Прощайте, мои дорогие! Пока, царь. Спасибо, что выслушал.
-Не за что, - откликнулось в ленивом взгляде льва, и где-то далеко в самой глубине кристаллической структуры глаза мелькнуло то живое, что есть у льва во время охоты, спящего под деревом в саванне, и разминающего ноги тогда, когда ему вздумается.
В ответ доносились отголоски эха «-те-те» и белохвостые, псовые, непарнокопытные, ластоногие отреагировали, срываясь в общую панораму звуков в виде хлопаний, визжаний, верещаний, воя, карканья, кваканья, клекотания, кудахтанья, лая, мяуканья, пищания, пения, ревения, ржания, рыкания.
Иван направился к выходу, остановился и, неожиданно повернувшись, бросился бежать по траектории зоопарка.
-Куда? - крикнул управляющий и ринулся за ним, толкая старика, который уж снял шляпу, показывая свой платок, который очень гармонировал с блузкой Ивана. – Черт бы вас побрал всех!
Иван бежал по территории, минуя дом птиц, слоновник и круг катания на пони, около которого он любил стоять и представлять, как одна маленькая пони катает неугомонные полчища детей, худеньких и полненьких, затем свернул в какую-то аллею, не существующей для него ночью вовсе, прошел узкую лесенку, по которой мог спуститься только один человек, и бочком вышел на еще одну дорогу, ведущей к клетке, где никого не было. Он услышал за спиной крик и понял, что за ним гонятся, и он представил, как управляющий верхом на бегемоте таранит все стены, деревья, отшвыривает стоявшие клетки, чтобы добраться до него и эта клетка, которая своей полосатой полой и убогой структурой пугала, была предназначена для него. Для кого же еще?
Он пустился бежать по объемной дорожке с неровными камнями и увидел еще один зеленый вход, не останавливаясь, нырнул в него, в надежде, что тот приведет к выходу, как это часто бывает в городе, как один подземный переход служит артерией к торговому центру, между дорогами и метро.
Он понял, что впервые заблудился. Ночью он знал здесь все, проходя самые темные места, зная на ощупь все скульптуры, находя по звукам в клетке его обладателя.
Он шел по лабиринту, вдоль какой-то стенки, за которой были мириады звуков – тревожные и не очень, с угрозами и просто визгом, животные, птичьи, человечьи. Порой человек, казалось, издавал птичьи крики, а птицы говорили не хуже обладателя голосовыми возможностями. И выбравшись из него, выйдя на поляну, вокруг которой не было ничего, кроме странного частокола, он почувствовал себя гладиатором, на которого сейчас спустят всех собак этого мира – больших и не очень, маленьких, но знающих себе цену.
Над ним смеялись. Птицы кричали с особым вопиющим задором, как во время массовых сборищ и животной добычи. Они смеялись, провожая своим уродливым взглядом, с пустотой в глазницах. И тех, которые смотрели на него в первый раз ленивыми глазами, не понимая, почему он не может дольше постоять около клетки и бросать в нее хлеб, который так любят подбирать городские птицы.
-Смейтесь, смейтесь, - бурлило в нем. – Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Не правда ли серьезная фраза? Пусть они все первые, а мы будем последние!
Первые не могли угомониться. Фламинго были красноречивы, утки неучтивы, гуси вздымали крылья, пантеры ускоряли шаг, как в работающей турбине.
Наконец он пробрался к выходу, незаметно для сборища персонала, которое на четвереньках лазая в кустах, искало первопричину смуты. Старик был на своем посту.
-Ваня! - воскликнул старик. - Вот ты заставил их провернуться вокруг собственной оси.
-Ладно, дед, - сказал торопливо Иван. – Свидимся, быть может. А если нет, то нет. Силуэт моргнул на повороте и обернулся пролетевшей «копейкой», шарахнувшей по тормозам, пропустивший карету «скорой» и одного мотоциклиста. На его место встал дворник, который вышел в первый день на эту работу, он оглядывался по сторонам, словно боялся встретить кого-то из знакомых, которые не поймут этой подработки.
Иван шел, шел и незаметно пришел к тому месту, где обрывалась земля, и волны загибали свой край, волнуя мокрое полотно под проплывающими судами.
Сцена 3
Под мостом-2
Парень с лысой головой торопливо спустился по прямоугольным ступенькам с шероховатыми изгибами и, когда его нога опустилась в песок, мокрый и твердый, как цемент, карикатурный и нереальный, он очнулся. Всю дорогу он шел, внутренне настроив себя на подсказки, которые были на каждом шагу. Стоящая около метро дама опустила руку вниз и ее ноготки ровным рядом были направлены вниз по лестнице, где своим приходящим гулом звал поезд подземки, унося за раз сотню-другую пассажиров, увидевших знаки и просто знающих, куда следует идти и где их ждут.
В спину дул теплый ветер, когда он стоял около окна, и черная полоса в окне с изредка появляющимися кометами дарила этой нищенской мгле каплю золота через равные промежутки. На третьей, то ли четвертой остановке вошел мужчина в меховой шляпе, как на картине Рембрандта, где шляпа была подобна нимбу, она окружала ореолом этого человека и делала его, помимо его добрых, щедрых глаз, еще нравственнее, еще красивее. Хотя он был невзрачен – неаккуратно подстриженная бородка, густые сорняки бровей, мешки, морщины на лице, но достаточно было внутреннего обаяния, чтобы любоваться им. Он сел на свободное место прямо напротив Ивана, и посмотрел на него сперва ознакомительно, через какое-то время, пройдя глазами двух-трех пассажиров справа и такое же количество слева, более внимательно. На третий круг он заговорил, точнее молодой человек услышал. Дед молчал и его внушительный взгляд, который заставлял улыбаться, благоговеть и совершать поступки, произносил слова.
- Убегаешь? – спросил он, гармонично открывая и закрывая глаза.
-Я? – удивился Иван, оглядываясь по сторонам.
-Ты, - повторил он и почесал нос, самый кончик, по часовой стрелке.
-Да нет, - возразил Иван. - Просто еду.
-Куда-то знаешь? – подмигнул старик и двумя руками стал поправлять свою шляпу.
-Наверное, - машинально ответил парень.
Ситуация напоминала то, что произошло пару часов назад около клетки со львом. Говорящий лев и говорящий человек, но последний говорил глазами, не произнося ни слова вслух, правда, Иван слышал и пытался отвечать тем же.
-Так да или нет? – осторожно спросил старик.
-Наверное, да, - не менее осторожно ответил парень.
- И куда? – продолжал спрашивать старик.
-Вперед, - ответил Иван.
-Хорошее направление ты выбрал, молодой человек, - кивнул головой дед. - Положительное.
-Спасибо, - повторил он кивок старшего поколения.
-Не торопись благодарить меня, - повернул голову дед и нахмурился.
-Отчего? – удивился Иван.
-Я спешу тебя предостеречь, - мрачно сказал он, - что вперед нас движет не одна дорога. Спешу тебя скорее огорчить, чем обрадовать: все дороги вперед и все дороги назад. Но ты должен пройти хотя бы половину неправильных дорог, чтобы найти то, что тебе нужно. Вот одна истина, остальные знать необязательно.
То первоначальное спокойствие на лице обернулось мрачной тайной, и когда открылись двери на одной из станций, Иван вышел, задев тучную женщину за висящую на ее руке авоську с мандаринами. Мандарины вздрогнули у поднявшей от удивления глаза женщины, а парень затерялся в толпе, вдыхая очищенный плод, раздавленный неосторожно при снятии оранжевой шкурки.
Парень провел по гладкой голове с легкой подступающей из недр порослью, и увидел при выходе, что одинокая тучка появилась в чистом небе, желая напугать своим видом и возможным проявлением. Но поглощенный своим коварным занятием, небесный агрессор не заметил, как стал сгорать в воздухе, теряя свою былую пышность. Иван увидел указатель над японским рестораном, показывающий направление, и заманчивая надпись гласила: «Город солнца». На ней было изображено восходящее солнце красными линиями на желтом фоне. И он последовал по этому пути.
Двигаясь по траектории неба, а не земли, понимаешь, что двигаться легче, но несоответствие делает эту дорогу более сложной – препятствия на каждом шагу, которых не так много в поднебесной, останавливают, по движению, но не по ходу мыслей.
-Что ты ищешь? – услышал он. Вчерашний день?
Этот голос ему был знаком. Не так давно, даже совсем недавно, да и координаты...
Мост крепко стоял на своем прежнем месте. По его могучим волосам бродили мелкие мошки, направляясь в разные стороны, создавая иллюзию беспокойства. Однако мост был спокоен, несмотря на легковые авто, велосипеды, фуры, грузовики, которые своей многотонной тяжестью давили и заставляли оседать с каждым днем пусть на незначительные, но все же ощутимые с годами размеры.
А голос, связанный этим местом облачился в фигуру мужчины-философа, который одиноко бродил по берегу, подкидывая правым носком ноги камешек, а другим подхватывая, с большей силой запуская его вдаль, чаще всего в сторону воды.
-Да, наверное, - ответил Иван.
-Вчерашний день ищи завтра, - сказал философ.
И как будто ничего не произошло. Приснилось или привиделось, во сне, в забытьи, в мучавших его думах. Но этот человек, который ходил по берегу, как по частной собственности – мост, по которому он любит гулять, соединяющий его летний и зимний домики, а по реке ходят его суда, на которых ловят рыбу, возят товары и просто катают желающих, он был живой и такой знакомый. Не говоря уже о ветре, который, как верный пес, окружил его, стоя на задних лапах, проявлял свои чувства, не желая остановиться ни на мгновение.
-Что это значит? – спросил Иван.
-Только то, что уже услышал, - спокойно ответил философ.
-Да я ни черта не услышал! - грубо сказал Иван.
- Услышал, услышал, - хитро сказал философ.
Вчера он бубнил себе под нос, сегодня говорил не только понятно, а даже с налетом интеллигентности. Иван вспомнил того мужчину в пальто и малиновой шалью и подумал, неужто среди них одни образованные люди. Только одного толстяка нельзя было отнести к этому сословию.
-Возьмите меня к себе, - произнес парень. Эта мысль у него возникла только что.
-Мне тоже нравится играть в камешки, - подумал Иван. – И представлять, что, посылая камень, к тебе придет не град камней, а легкий смех потревоженной воды. Быть свободным, но не одиноким.
-Нет, - ответил мужчина в джинсовом комбинезоне. Он продолжать перебирать носком ноги камни, словно искал драгоценный камень или тщательно припрятанный предмет в этой прибрежной плоскости.
-Но почему? – не понимал Иван.
- У тебя способности не жилы надрывать, а другое, - ответил философ, и что-то забубнил себе под нос, проговаривая то ли заклинание, то ли еще полюбившиеся строки из стихотворения или прозы.
-А где младой? – спросил Иван.
-Вернулся, - ответил мужчина, и подцепил еще один найденный камень, подкинул его на сажень, и, дождавшись пока тот спадет на четверть этой длины, отправил в свободный полет той же подсеченной ногой.- Вернулся к себе домой.
- Я думал, он теперь с вами, - промолвил парень, наблюдая за плюхнувшимся камнем, проглоченным огромной лужей воды.
-Нет, это у меня стаж с рождения, - сказал философ, - боюсь сказать сколько, да и не считаю я уже, а у них так – игра на выживание. И ты наверняка тоже хочешь поучаствовать в этой игре. В этом шоу, в которое превращается вся наша жизнь. Но входят туда люди добровольно. Как только изменят самому себе. Измена себе – это хреновая штука.
Он так просто и грубо назвал измену, что та в его глазах стала похожей на ржавую трубу в туалете, прогнившую и уже источавшую неприятные пары. Иван же сморщился.
- Да ладно, живи сейчас, не правда ли? – произнес Иван, припоминая лозунг, звучащий среди молодежных движений и пенсионеров, понимающих, что жизнь короче, чем они предполагали.
-Правильно, только почему здесь? – прошептал мужчина.
-Не знаю, - сказал Иван. – Интуитивно как-то.
-Вот именно, интуитивно, - произнес философ, - то есть слепо, бессознательно, не отдавая себе отчета.
Его носок перестал перебирать камни и теперь стоял рядом с другой ступней, без движения, зато взгляд ожил и устремился на Ивана, словно нашел то, что искал, и этот найденный объект стоял перед ним, стряхивая с себя подкаменную пыль.
-Почему? – не понимал парень.
- А сюда попадают, когда понимают, что больше некуда, - продолжал старик, не отвечая вопросы. Все то, что он говорил, было большим развернутым ответом, просто нужно терпеливо выждать его окончания. - Это крайнее место.
- Но мне некуда, - пытался Иван, запуская каплю сквозь стекло, понимая, что это маловероятно.
-У человека должно произойти что-то существенное, - звучал голос философа, как радиопередача, имеющая только одно ограничение – лимит эфира, - например, сгорел дом, или предали близкие.
-Я… - пытался сказать Иван, но пытливый старик его опередил:
-Что ты? – крикнул философ. – Я, я…да что ты? Что у тебя произошло такого? Обиделся на родителей? Не купили тачку на день рождения? Вместо этого подарили пса, а ты его выбросил с моста. Затем ты бросился его спасать, но было поздно. Так?
-Нет, но…- робко прошептал парень.
-Никаких но, - воскликнул старик, - все это молодость. Все радуются, вспоминают о ней, с сожалением, что она прошла, а я рад этому. Вряд ли у тебя сгорел дом или взлетели на воздух отношения с близкими…
-У меня как раз такой случай, - прервал парень, напряженно дергаясь, как капля в окне, нашедшая возможность проникнуть внутрь дома, и уже наполовину покоилась в толще стекла, не имея возможности сдвинуться.
-Ну да, ну да, -услышал философ. - Документы, дом, некуда поехать?
-Есть куда, - нервно вскрикнул молодой человек. Капля затрепетала.
-Вот видишь, - серьезно сказал философ. - Есть куда ехать, но амбиции. Игра. Как только хлебнешь половником кипятка и проглотишь горячую жижу, тогда вся твоя прыть растворится и ты на первый поезд до своего хутора, где тебя всегда ждут?
- А если…? – неуверенно сказал Иван.
-Что если? – повторил философ.
-Если я выдержу и стану частью этой системы, - таинственно произнес Иван.
-Блин, - засмеялся философ, - Систему выдумал. Да нет никакой системы. Что, глаза открыл? Не думаю. Люди выживают, всего то. Слабые мрут, сильные живут, средние становится либо сильными, либо слабыми. Вот и все. Друг друга едят, так как каждый сам за себя. Если хочешь, то, конечно, можешь называть это системой. Хотя разве система это не там, где все правильно, но разве это нормально, когда из-за куска хлеба братья перестают быть братьями, а из-за того, что твои ноги не ходят, оставляют тебя гнить, не спрашивая о том, какую бы смерть предпочел? Нормально? Лежи уж, баста, и не ерничай.
Он гоготал как подорванный, как будто до него дошел смысл всего того что происходит – вся нелепость этой ситуации, когда обычный бомж учит парня быть человеком, а тот напрашивается к нему в ученики. Философ широко открывал свой большой рот, в котором сохранился верхний ряд зубов, хотя нижний был намного реже.
-Не думал, что он может смеяться, - прозвучало в голове у парня.
-Стоит мне посмотреть на человека, и я вижу, - серьезно сказал мужчина, прекратив смех, вытирая рукавом выступающие слюни. – Вот ты, если не обращать внимания на твой наряд, конечно, молодой человек, адепт.
-Кто? – удивился Иван.
-Приверженец одного учения, - растолковал он. – Но, в чем и парадокс, таковым не являющийся.
-Отчего же? – спросил Иван.
-Потерпи, - сказал старик. - Ты сегодня адепт одного учения, завтра другого. Такие люди уже не адепты, а скорее дикари просто.
Это слово тоже прозвучало немного вычурно. Философ заслонял собой солнце, светившее сегодня ярко, проведя вчерашний день в мареве. Иван смотрел на него снизу вверх, хотя тот был на полголовы ниже его.
- Что же ты в банкире симулянта не признал? – спросил Иван.
-Он бы мог остаться, но родился ребенок, - ответил старик. Банкир не знал, когда уходил. И женщина, которая его оставила, не знала что на сносях. В общем, частный случай. Пришлось отправить.
-То есть он не сам ушел? – удивился молодой человек.
-Нет, конечно, - возразил философ. - Он хотел остаться. Ведь эта жизнь – она привлекательна. Свободой, независимостью во всем. В выборе пути, еды, собеседников, крыши над головой. И это все есть и лежит приготовленное для тебя. Только надо знать место. Я знаю много мест для целого поколения, чтобы они не знали нужды.
-Ты что, богатый человек? – спросил Иван, внутренне посмеиваясь.
-Можно сказать и так, - согласился старик. - Только богатство – не монеты, а умение приспосабливаться к этой жизни, использовать ее ресурсы на полную катушку.
-Я бы хотел научиться этому, - сделал еще одну попытку парень, но внутри у него уже появилось тонкая лимонная долька сомнения, заставляющая морщиться.
- Не все выдерживают испытательный срок, - сказал старик. - Они ведь не понимают сладости не потому что не сдерживаются, а потому что осознают, что это не их, что перегорело, вся злость ушла и осталось то, что действительно правильно – дом, семья, работа, прочие шаблоны, которые выстроили перегородку в их голове.
-И вы меня не сможете взять даже на испытательный срок? - спросил Иван, скорее из желания завершить начатую тему.
-Нет, первый вступительный тур ты не прошел, - произнес философ. - Ты поел, выпил и не смог выкрутится в ситуации. А это…
-Я научусь, - прокричало в нем, и молодой человек нервно задергал пальцами, как пианист перед выступлением.
Голос, движения вобрали в себя всю амбициозность и нрав, которые впитывает в себя детство, отрочество, в котором он еще пребывал, не зная, когда сможет переступить на следующую ступень взросления.
-Учись в другом месте, - отреагировал философ и стал торопливо собираться. - Извини, я спешу. И тебе советую здесь не оставаться. Интересный костюм, но не слишком простой, вызывающий на разговор.
Он посмотрел на парня, улыбнулся мягко, почти по-родственному, и своим взглядом потрепал его по макушке, на которой за сутки образовалась темная насыпь растительности, пожал руку, вручил денег, билет на самолет, в один конец, до того места, где ждут…одним только взглядом, не переводя в действие.
-Документы верните, - ответил парень.
-Не я их взял, - спокойно сказал философ. – Не мне их отдавать. А у нас принято так – каждый за себя.
-Верните хотя бы документы, - настаивал Иван. Ему казалось, что этот человек сейчас все устроит: найдет ему приличную одежду, сменные вещи, деньги, позвонит хозяйке, чтобы та его вернула, наговорит, конечно, с три короба. И не говоря уже о документах – те наверняка преспокойненько лежат в одном из многочисленных карманов его комбинезона и вот, закончив этот пустой диалог, ни приведший ни к чему существенному, он отдаст ему, поблагодарив за хорошую игру.
-Знаю, я этот прием, - подумал Иван. – Откуда у интриги ноги растут. Но меня не проведешь. Ну, ладно, поговорить ты горазд, но на деле-то что?
И Иван подошел вплотную к старику и теперь стал намного выше его. Он смотрел ему в глаза, словно говорил:
-Ну, и с какого кармана начнем? Тот, что на груди, или на мягком месте? Может быть ты сам отдашь?
-Не думаю, что они их сохранили, - сказал философ, понимая поведение парня. - Наверняка, бросили в мусорный бочок, - и все, - нет фамилии.
Иван отступил и снова стал маленьким, жалким. Он присел на камень, не смотря вниз, и теперь философ вновь показался крупным, как колона, являющаяся одной из важных составляющих чего-то более крупного и целого.
-До встречи на небесах, - весело произнес старик, - так как на этой земле мы вряд ли пересечемся.
-Почему? – удивился Иван.
-Я уезжаю на юг, - сказал философ. - Там мои корни. Хочу, под старость лет вернутся. Что-то мне подсказывает. Интуиция, наверное, - засмеялся он и пошел в сторону подъема, где проходит граница между сырой оконечностью и сушей.
В небе появились белые пятна облаков, как в телевикторине, в которых мигали вопросы, и давалось некоторое время, чтобы успеть ответить и заработать призовые очки.
-Как хорошо родиться человеком и умереть им, - звучало у Ивана на уровне глаз и лба. - Как хорошо вырасти на лугу ромашкой, и завянуть ею. Не быть съеденной или сорванной, чтобы засохнуть. Вот философ родился на улице, так и умрет…но он хочет вернуться домой. Зачем?
В небе загалдели чайки, пытающиеся осадить набежавшую волну – одна из них задела крылом неспокойную накипь на воде и не ожидав холодного прикосновения и плотности, взмыла вверх, забыв о своей команде. Она превратилась в жирную белую размазанную точку в голубом небе и, пятясь куда-то назад, стала то увеличиваться, то уменьшаться под взоры судачащих птиц.
- Или эта птица. Испугалась первых трудностей. Хотя сама первая рвалась, чтобы окунуться всей тушкой в воду, а теперь маячит в небе, снимает стресс. Не думаю, что в скором времени, она приблизится к воде. Тут нужен мощный психотерапевт, способный ее убедить в безопасности процесса.
Философ шел по мосту, держась за поручень, как за большую собаку, которая знала направление. Он крутил головой и только сейчас, когда их разделяло около пяти сотен метров, Иван обратил внимание на его походку, двигающиеся при ходьбе руки и тик, хотя ничего подобного не мог заметить на расстоянии вытянутой руки.
Неожиданно птица, совершившая зигзаги, прокричала в небе что-то нечленораздельное, как-то нестандартно, необычно для чайки, любого пернатого, а приближенно к человеку – с гаммой чувств, драматическим порывом, вселенским размахом – и упала камнем вниз, пробуравив толщу воды своим хрупким телом.
- Вот это да, - прокричало в голове у молодого человека, в унисон птичьему реву. - На верную гибель. Она – супротив своему я…
И через мгновение на поверхности воды показалась ее взъерошенная головка, которая будто вылезая из вязкой массы, как при рождении, закинув голову, прикрывая глаза, устремилась в ту чистоту, которая зовется воздухом.
- Безумная, - шептало подсознание.
Тройка птиц ошарашенных поведением этой вольницы, отлетела в сторону и присев под своды моста на широкие жерди, молча взирали, как их соплеменница боролась со своим страхом.
- Безу…да она их делает! - работал мозг. - Сама выбирает себе роль. Ну на…черт! Вожак сказал лететь всем вместе, и она послушалась, но только поначалу. Вот дает! Мирно летела, и так, наверное бы, и летала, если бы не внутренний позыв, твердивший «ну давай, что же ты!». И она поняла, что та роль, в небе, правильная шаблонная, принадлежит им всем. То есть они все – те, кто машет крыльями на пару, играют одинаковую роль в этой птичьей пьесе. И если одна не выйдет на сцену, то, в сущности, ничего не изменится. Они также будут летать, вместе замирать над мостом и плюхаться в воду за призрачной рыбой. И это маленькое слабое только с первого взгляда существо прокричало «хватит», хлопнуло крыльями, и решало преобразовать себя в зримого персонажа. Незаменимого. Создающего конфликт. Какая умница!
Чайка, словно почувствовав эти лестные волны похвалы, взлетела еще выше и повторила свой подвиг, совершив пике под другим углом немногим дальше от берега. Сидящие на жерди издали крик непонимания, возмущения, сострадания, но в глубине позавидовали ей, так как никогда не решились бы на то, хоть им и казалось это самоубийством, верной гибелью. А пойти на верную смерть и ради чего? Непонятно, но ведь одна из стаи пошла. Значит было чего ради.
- Как умный режиссер, раздающий роли, - завертелось в голове с легким скрипом. Барабан завертелся, нанизывая на себя лоскутки идеи.
Вдалеке показалось несколько силуэтов. Их было семь. Как в американском вестерне про семерых, ищущих золото. Они шли как призраки, перепутавшие ночь с днем, сливаясь в одну размазанную полосу, у которой было четырнадцать ног, и эта гусеница приближалась, увеличиваясь в размерах, но не становилась от этого четче. Ее словно поглотил сумрак и держал за полупрозрачной щекой, как лекарство для больного зуба.
- Теперь я смогу, - сказал Иван вслух, понимая, что у него взошел росток, который, как оказалось, не медлил, а назревал все это время.
Эта мысль его окрылила. Он не думал о гусенице, выбирающейся из за щеки и показывающей свои неприятные наросты. Его совершенно не волновало, кто приближается, удаляется по горизонту, падает и поднимается по вертикали и мало интересовали эти люди – те, что под мостом, над и вне этой территории, думающие о насилии, наживе, решающие свои проблемы силой. Они не знали секрета. И не узнают, вероятно, так как ходят, едят, идут на преступление вместе. Они не знают о…а он знал. Эта потрясающая мысль открыла ему новые горизонты. Массивная дверь, около которой он ходил каждый день и не думал, что она открывается, предполагая, что не по его силам, да и ключ не подобрать, слишком много неясного…теперь стала такой реальной, такой живой, что ее можно было пощупать.
-Что ты делаешь? – услышал он неприятный голос одного из семи, что сейчас распался на смутные образования, встав друг от друга примерно на одинаковое расстояние. Он не смотрел на них, только видел блеклые пятна на солнце, которое оправлялось в зенит.
-Как умный, - произнес он.
-Чего? – ответил еще один грубый голос в унисон первому.
-…режиссер, - продолжил Иван.
-А? – не понял первый, решив самостоятельно решить эту каверзную задачу.
-…раздающий, - говорил уверенно парень.
-Ы? – кто-то обнажил зубы, чтобы рассмеяться.
-…роли, - твердо сказал Иван.
-Э? – и снова первый неприятный тембр произнес одну из букв алфавита, выражая эмоции человека отнюдь не нашей эры.
-Как умный режиссер, раздающий роли, - произнес молодой человек. – Как умный режиссер. Раздающий роли.
Он это увидел. Подмостки. Щиты, доски, все просто. Кулисы, занавес, можно без них. Но главное то, что происходит на сцене. Фурор. Диалог, броские взгляды, драматические моменты и много актеров, которые актерами и не являются, но хотят и, что не маловажно, с деньгами в карманах. Вот пышный человек, нефтяной магнат, признается в любви директору холдинга, неловко, неумело, с зажимом, но это тоже не важно. Билеты будут проданы. Кому – подчиненным раз, родственникам – два, да мало ли.
-Ты чего свихнулся, - прозвучал грубый голос.
Теперь он их увидел. Семь, не больше и не меньше. Одетые одинаково, в синих робах, как строители или уборщики. Почти одинаковые, глаз узкий, рот маленький, не понятно чего хотящий. Нормальный принцип подмостья.
-Да пошли вы! - прорвался он из закулисья, пройдя несколько планов, минуя оживших персонажей его идеи, прыгнул на землю, на камни и взял один, средний по размеру, припоминая на кого тот похож. Он вспомнил своего первого учителя по физкультуре – длинный тощий, один выступающий нос и увидел в трещинах истории его юморной профиль, который, как живой, говорил «хотите быть как я, жуйте капусту и бегайте». Всегда возникал вопрос куда.
-Ты чего это? – воскликнул старший, чем-то напоминающий вчерашнего толстяка в шароварах. Только у него, в отличие от вчерашнего персонажа с плохим вкусом, была несколько нестандартная фигура – худые ноги и полный живот. Он был похож на желудь, в которого вставили со всех сторон спички – снизу для устойчивости, сбоку для того, чтобы он мог показывать сказанное, так как голос его звучал глухо в этот звучащем пространстве.
-А ну разойдись! - задорно сказал Иван. Его рассмешили пришедшие. Казалось, что их специально отбирали кастинг-менеджеры для съемки. У одного косил глаз, другой держал в руках колесо от велосипеда так растеряно, словно у него угнали этот велосипед, оставив только одну деталь, третий был одет в странного цвета робу, которая, казалось, прошла семь кругов ада, жеванная, обугленная. Также был одноногий с деревянной кеглей вместо ноги и долговязый ребенок.
-Он того, - с иронией прозвучало в толпе. – Не в себе. Вы с ним осторожно. Знаю я таких. Грохнет как мух. Зараз семерых. Не нарывайтесь. Нас семь. А семеро одному не друг.
Толпа загудела.
-Это вы не нарывайтесь, сосунки, - пропел молодой человек. Он чувствовал себя на концерте, окруженный звездами. - Скоро я вас всех сделаю.
-Чего? – закашлялся один, чем-то напоминающий управляющего из зоопарка.
-Сделаю вас, - продекламировал парень. - И вас. И вас. Мне так этого хочется. Ну, кто первый. Ципа, ципа.
Иван протянул руку и в позе кормящего птиц, но не подпуская к себе близко, застыл в ожидании.
-Когда? - испуганно сказал первый.
-Скоро, - пропел Иван, и фанфары позолотили его лоб, отчего он стал похож на Будду, который явился наказать грешников.
Он стоял на камне, и этот здоровый булыжник, который он чудом поднял, начинал напоминать о своем весе. Физрук смотрел на него исподлобья и чеканил «раз-два, раз- два».
-Вот малец, - ворчала толпа несуразных. - Коротки руки. Удумал. Сказочник. Он решил научить нас. Что будем делать? Может, милицию позовем? Она нас защитит. Или в службу спасения. Или доверия? Фараон, он в меня пукнул. Мне больно.
Это их раззадорило. Большая гусеница вновь соединилась своими частицами, перепутав местами последовательность, от чего стала выглядела еще гротескней, нежели была.
-Новое поколение людей, - подумал Иван. - Этой ночи. Более агрессивных, чем вчера. Хотя уже не знаешь, кто более опасен – те, которые сразу дают понять, кто он, или же одетые в искусственную шкуру. Среди них могли быть, хорошие люди. Например, этот верзила. Глаза не глупые. Интересно, среди этой челяди есть родитель? Может этот, покалеченный. Или тот, что на голову. Стоит только не сделать одного шага в ногу, тогда все...
-Ловите, - спокойно сказал Иван, приподнял на несколько сантиметров камень, задержал дыхание и бросил его в толпу, заставив их разойтись.
-Примерно так, - сказал Иван, стряхивая с ладоней пыль.
Толпа рассредоточилась как упорядоченные атомы, в которых попала частица инородного вещества. Зашевелилась, стала более агрессивной и от того более непредсказуемой.
-Вот сволочь! - закричал верзила, который казался Ивану собратом по уму. - А ну мордуй его.
-Без устали! - поддержал человек с колесом.
И стена двинулась. Гусеница выпучила свои бугорки, и стала похожа на стену из подушек, образованные выпуклыми лбами, щеками, животами и грудью, которая выпирала объемной дугой. Она издавала чавкающий звук, как будто уже разминала вершинный край жвала, где располагались суровые зубцы.
-А ну стоять! – закричал Иван. – Остановились!
Стена замерла, чавкающий звук прекратился. Ветер трепал одежду и был единственным в тот момент одушевленным. Мост, казалось, качнулся и потревожил серый поток с грубым металлическим стуком.
-На колени! - продолжал неистовствовать парень.
-Что? – едва ли не хором прошуршала толпа.
-Я за себя не отвечаю, - горланил он, не сходя с места - Лежать, мать твою!
Трое из толпы упали на камни, четверо присели. Остальные смотрели на них, не понимая их трусости, хотя у самих дрожали поджилки.
-Вы должны лежать, - раздавался голос. – И никто, слышите никто не будет вякать. Лежать!
Те, кто лежал, потянули за собой сидящих, а те, в свою очередь, стоящих, хотя те уже тоже стали приближаться к земле, чувствуя нездоровый климат и подступивший к горлу страх, мешающий дышать.
- И если кто сдвинется, - рвал связки Иван, - запомнит меня надолго. Я буду его…
-Не надо, - закричал долговязый ребенок.
Народ лежал на берегу, как отдыхающие, примостившие свои усталые тела в тень под мост, и только напряженность в их телах ломала равновесие послеполуденного времени, когда солнце устает жарить и висит в небе, заглядывая в циферблаты прохожих, ожидая своего вечернего побега.
-Хорошая была пьеса, - пронеслось в голове у Ивана. – Спасибо, драматург. Кто же это написал? Ей богу не помню. Наверное…не помню.
Иван шел и чувствовал, как мост приглашает его пройтись, а небо приказывало своим подданным не дуть слишком сильными порывами, чтобы легкий налет свежести создавал положительные эмоции. Но в его груди рокотала та энергия, которая была сегодня запущена, и подожженный фитиль прошел часть пути, сгорая с удовольствием, выделяя максимум возможного, не оставляя ни капли.
Сцена 4
Пошли вы
Дорога выложена асфальтом, а асфальт – это довольно крепкое образование, смесь щебня, песка и минерального порошка. Чтобы вынести постоянное давление, идущее со стороны машин, воздуха, погодных непостоянств. Чтобы терпеть лихачей и спокойных водителей, едущих в тишине под звуки соприкосновения колес с щербатой неровностью или насквозь промасленные кислотными звуками рейва, считающие, что истинный автолюбитель – он и музыку выбирает непростую. Если даже и без машины.
Иван шел против встречного движения. В лицо хлестал ветряными клочками ветер. Он доносил вместе с воздухом, пропитанным парами бензина и пыли, капли, которые летели с неба произвольно, словно не определились – пускаться сегодня на полную или остаться редкими водяными знаками в воздухе. Сигналили проезжающие авто. Музыкальная рапсодия клаксонов, сопровождаемая редкими выкриками, напоминала речитатив. Он создавал пробку. Как калека среди здоровых, он шел по встречке и слушал окрики, суровые и не очень.
-Ты захотел под замок? – прокричал один из потока в желтом «нисане», сверкая золотым зубом.
-Хочешь в уютный клоповник? – кричали дети из «Икаруса».
-Да шел бы ты, - ругнулся Иван, и все недостатки стали ликвидироваться, меняясь на солнечные положительные блики и людское одобрение его поступкам.
- Уйди по-хорошему, - шипел водитель «Маза» и махал рукой, умоляя сойти, думая о своем портящемся грузе.
-Да нечего с ним церемониться, - крикнул парень из девятки, бросая в идущего картами из колоды, как отъявленный шулер.
Молодой человек покинул прибрежное лихое место и поднявшись на мост, решил сделать очередную попытку доказать всему миру, что «человек – это звучит…». Ему хотелось пройти мост, выйти на Воздвиженку, пройти вперед, пока Садовое кольцо не подмигнет своим суетным очарованием, попробовать в ступить в контакт со всеми встречными и попытаться начесть на каждого, не допуская поражения.
-Пошел ты, ты и ты! - реагировал Иван на колкие замечания простым русским «пошел». – Это просто! Пошел – в смысле уходи отсюда! Здесь тебе не место! Да, правильно. Место для меня. Для вас узкая колея. Если понадобится, на одном колесе будете ездить! А мне на это все…!
Иван сроду не ругался. Да и матом, он считал, ругаются только представители рабочих профессий. Дворники, грузчики, торговцы рыбой и капустой, на крайний случай олигархи на задворках своих дел – в сауне и за границей. И его всегда воротило, если человек употреблял матерное слово в довесок к литературному. Услышав песню прекрасного тенора, они говорили ох…-ая песня или при просмотре дневника своего сына, говорили «в меня он пошел, п…юк». Он вспомнил, как вступил в перепалку с пожилым актером, с которым ставил спектакль по Эрдману. Актер, по своей природе был чтецом. Он читал текст на сцене, не преобразуя его в действие, а Иван страсть как не любил внутреннего молчания, которое так и умирает внутри, не загоревшись. Старик, любивший рыбалку и гастрольные воспоминания, ни черта не хотел понять его рассуждений о движении образа.
-Образ не должен замирать, - утверждал Иван. – Он можно сказать борется все время на сцене за право быть замеченным, захваченным в действие. И если он умирает не замеченным, то значит он потерян, утрачен, лишен. Он не должен попадать в разряд запасных. Он главный, даже если маленький. Вот вы, отец Елпидий, священник. Приходите на панихиду, видите, что лежит человек, по вашему сведению, мертвый, и первое что вы говорите, это «виноват». Понимаете?
Помнится, возникло тягучее молчание, словно Иван ожидал от актера не обычной реакции, а бурного всплеска, осознания, громкого «ну конечно, как же я раньше не мог догадаться». Но тот молчал, сглатывая слюну, и теребил свое оттопыренное колено на вельветовой ткани старых штанов.
- И как вы это скажете? - продолжил Иван, - скажете слово «виноват», так и пойдет ваша линия.
-Да просто извинюсь, - наконец сказал он, - я же набожный человек, а не пустышка какая-то.
-Да, но от рюмочки не отказываетесь, - тут же отреагировал Иван.
-Нет, этого в тексте, - резко сказал старик, взял текст и стал трясти им перед лицом Ивана. - Я мамой клянусь, что этого здесь нет.
-У нас есть, - более чем спокойно произнес Иван, принимая у оппонента из рук пьесу и откладывая ее в сторону.
-Но в пьесе я не пью, - громко сказал он и слюна, которая накопилась у него за то время, пока он слушал Ивана, стала плескаться и попадать на режиссера, - и на сцене я пить не собираюсь.
-А я говорю, священник будет пить, - тут же вставил Иван.
Они едва не сцепились. Спасло милое крохотное существо в лице администратора Марины, которая принесла Ивану кофе, приговаривая «вы себя не жалеете, снова без обеда». Пожилой актер с неприятной фамилией Запоркин посмотрел на эту косвенную взаимосвязь между администратором, режиссером и пьесой, которую уже ненавидел, а вместе с ней и самого автора, а также всех тех, кто творил в этот промежуток времени.
У него зазвонил телефон, прозвучав двумя торопливыми сигналами. Короткое сообщение напомнило о кредите на телефон за пару месяцев.
-Да пошло оно все! - прокричал он в разрывающуюся трубку и уже было замахнулся, чтобы бросить его под колеса растянутого лимузина, как телефон замолчал.
-Живи, - прошептал он. – Не буду тебя выгонять из сухой периодичности. Оставайся. Только если что…
Выходя из подземного перехода, чувствуя, как мысль толкает и норовит промчатся по спирали, оставить видимую борозду действий, ставит дорожные конусы, разметки, граничит с другими трассами, более крупными, уже мечтая перейти на следующий уровень, перевернув мысль другой стороной неисхоженной, внедряя новые разработки, которые разродились от одного маленького семечка, он вдруг услышал:
-Вано, привет, - махнул голос из 3-й «Мазды». Голос, который сложно забыть. Школа, классы с 8 по 11. Мальчик, страдающий клаустрофобией. Застрявший на канате под куполом спортивного зала. Теперь меняет машины, как женщин, и наоборот. Живет в двух странах одновременно – в Европе делает дело, здесь растит детей. Зовут Валера. В классе так и звали Валькой.
-Привет, - резво сказал Иван, хотя при другой встрече вяло бы кивнул головой и пожелал бы быстрее закончить разговор.
Валера выскочил из машины, присоединившись к нарушителю дорожного движения, и то ли все постовые уснули, то ли за последние сутки изменились правила дорожного движения в пользу пешеходов, но два человека стояли на расчерченной полосе не волнуясь, обратив все внимание друг на друга.
-Давно не звонишь, - говорил Валька. – Не знал, что и ты здесь. А я вот домик прикупил в Испании. Нынче хорошие скидки. Могу посоветовать неплохого риелтора. А в России сейчас небезопасно. Летом – смог, зимой – гололед.
-А он совсем не изменился, - мелькнуло тотчас. – Такой же пижон и говорит на выпендрежном языке, не допуская никого в свой круг.
-Давно хотел сказать тебе, - прошептал Иван, но не успел, так как оголтелый велосипедист пронесся прямо перед его носом, разбив на время двух парней.
-Вот придур, - сказал Валька. – Блин, чтоб тебе под первый груз или столб. Да ну их, развелось, как квартир однокомнатных. Что ты хотел сказать? – переспросил он. – Не расслышал. Слушаю сейчас китайский в автомобиле. Представляешь я тебя люблю будет «Во ай ни». Просто. Я теперь могу с китаянкой. Ты знаешь, что он сейчас второй после английского. Скажу по-секрету, я даже подумываю о китаянке. В ванной комнате у меня висит этакая фурия. Когда я принимаю ванную, то она по моей просьбе подает то соль, то пену.
-То соль, то пену, говоришь, - продолжал Иван, внутреннее ненавидя этого высокого парня, на голову его опережающего в солидном пальто пепельного цвета и шарфе, который несколькими кольцами покрывал его широкую шею. Он знал, что под ней покоится бородавка, которую он сейчас видел сквозь толщу шарфа и его глаза, моргающие, рот не закрывающийся, уши торчащие и щеки розовые, как будто припудренные – все это вызывало отторжение, как при долгом нахождении в мясном цеху, где фасуются туши.
-Вот только что с мамой из нынешней семьи, - продолжил он, чавкая слюнявым ртом. - А я думаю так. Один раз бывает в этом измерении, почему бы и нет. А? Махнешь стариной со мной? Поехали. Выпьем, я сейчас с парой дел закончу. Помнишь, как мы с тобой Натку в туалете расписывали. Я первый, я.
Ивану захотелось закрыть уши, и его бравадная смелость, взятая напрокат у жителя подмостья оробела на миг.
-Не было такого, - бросило Ивана в жар. – Что же ты бред то несешь.
Но Валька палил из всех орудий. Его рот открывался широко и слова, летевшие из его рта, подобно пулеметной очереди стрекотали над головой, вызывая три эмоции – возмущение, раздражение и злость.
- А потом по ночной улице трамвай останавливали, - вылетали слова. – Водила, молодой парень чуть не наехал на тебя. Ты еще его успокаивал, говорил, что он работу выбрал не мужскую, ну и мы потом втроем в автобусный парк поехали и до утра в троллейбусе пили портвейн.
Валька проделал в его голове огромную дыру, и воспоминания водопадным потоком хлынули из образовавшегося отверстия. Двадцать восемь физиономий, узкоглазых, носатых и бородавчатых высунулись и ожидаючи смотрели на него сверху вниз.
-Да не помню я этого, - сказал Иван, не напрягая мозг, и этот длинный ряд ожидающих лиц прижимались друг к другу, как в электричке в час пик.
-Как не помнишь? - настойчиво теребил его одноклассник. - А сентябрьскую традицию, у Ксюхи на даче. Небо коптим, мясо жарим, а Ксюха всегда с новым парнем и обязательно с пальцами вверх. Я тогда, если честно, так хотел пальцы отгрызть хотя бы одному из ее кавалеров, но просто дал слово, что буду не хуже. Она же меня игнорировала, а в том году представляешь, позвонила и намекала на встречу. Мол, какие мы были беззаботные, а сейчас ни до кого не достучишься. Я сорвался с крючка. Ну ее нафиг, она троих воспитывает, ее пальцевич отхмурил, оставил розовощекое гарланящее наследство и срулил на повторный круг со следующей одинокой.
Валера бубнил и Иван, видя, что тот не думает останавливаться, проговорил сквозь зубы:
-Пошел ты.
-Ты чего? – удивился тот и его широченный профиль стал уменьшаться, увеличивая все кругом. Его губы слились с переносицей, и нижняя губа стали тянуть верхнюю вниз, превращая парня в уродливое млекопитающее.
-Затрахал, - прокричал Иван. - Все годы рвался сказать тебе это, и спасибо судьбе. Она, голубушка предоставила мне удобный шанс сделать это в центре города. Надо было сегодня встретить тебя?
Иван только сейчас обратил внимание, что справа от него выстроилась бесконечная полоса автомобилей, которая утопала в ярких огнях реклам и быстроменяющихся картинках на немых экранах. Впереди этого кордона стояла наша «Волга», которая сигналила непрерывно, и водитель что-то кричал, но не было слышно, что именно, так как сигналы шли отовсюду, как и словесные потоки, в которых выделалась как брань, так и вежливые просьбы.
-Да ладно, сколько прошло то, - среагировал Валера. - Кто старое помянет. Я ведь тоже помню, как ты у меня фужер дома разбил и до сих пор вторую часть из «Звездный войн» несешь. Она у тебя, я знаю.
-Да, имел я твои войны, - крикнул Иван и это обращение было адресовано не только к «любимому» однокласснику, но и всему автомобильному движению, которые, забыв на время о своих делах, вынуждены терпеть слабость эгоистичного парня, которому на все положил, точнее на всех.
-Имеешь, точнее сказать, - уточнил Валера и посмотрел направо, где зияла пустая дорога, по которой не только теоретически всегда кто-то ехал. Должно было что-то произойти. Дождь, гром, упасть здание, вырасти гора посреди беспокойного скопления авто или кончится воздух. Что-то должно было произойти. Погаснуть солнцу, зазвенеть колоколам, всем разом, появиться из канализации огромной крысе величиной с автобус. Воздух накалился. От картины – противоборства водителей и пешеходов, негодования одних и отрешенности других. От звуков – обычных городских, преувеличенных в пять раз, как будто сорвавшийся с катушек эквалайзер. От ожидания одних, от понимания того, что следующий шаг будет резким, наверстывающим, скомканным, заглатывающим своим быстрым жвачным жестом нежные слои кожи, оголенные в эти мгновения по максимуму. От сердец, которые тикали, как часовые механизмы, ожидая сапера, который перережет нужный проводок.
-Пошел ты! - продолжала увеличивать скорость сердечная мышца.
-Ну и катись, неудачник, - произнес его одноклассник, с которым сидели в одной классной комнате и хихикали над анатомическими особенностями мужчины и женщины.
-Это я-то неудачник? – переспросил Иван, улыбнулся, и, глубоко вздохнув, плюнул в лобовое стекло его кристально чистой машины. Плевок в виде кляксы опрокинулся на стекло и по инерции стал съезжать вниз, растягивая свою фактуру в морковную форму.
-Не надо, - жалобно проговорил Валера, вытащил из нагрудного кармана платочек и тут же стер появившийся овощ, который перед исчезновением превращался то в брюкву, то в сельдерей.
-Надо, - твердо сказал Иван и повторил свои действия под гвалт клаксонов и появившегося народа. Мокрый след в виде моросящей тучки, покрыл верхушки дворников, сделав его похожим на капающий нос в период гриппа.
- Еще раз сделаешь…, - задрожал голос, и он попытался встать на защиту своего «коня». Мужчина в теннисных шортах, но без ракетки оказался между ними, стараясь понять, в чем же причина для такой неожиданной остановки. Большая часть оставалась сидеть в машинах, привыкшая к пробкам, операциям на дорогах и прочим городским мероприятиям, служившие скорее материалом для газетных баек, чем для порядка.
-А что сделаю? - смело произнес Иван и подошел к мускулистому автомобилю, который соответствовал Валере, и пнул его.
Казалось, что автомобиль качнулся, возмутившись таким обращением. В глазах Ивана горел луч, который не остановился бы и перед самолетом, ни перед подводной лодкой, ни перед ледоколом. Теннисист наблюдал картину явного сумасшествия. Поэтому, собственно, он и отошел в сторону, где было и безопасно, с первого взгляда и можно было наблюдать за этим процессом, не попадая под ее пульс. Он пятился назад, пока не стал совершать полезные действия в виде того, что стал что-то нашептывать появившимся из открывающихся окон любопытным носам, ушам, подбородкам. Вероятно, свои предположения, изредка поглядывая на героев, как на страницу книги, где все написано.
-Это ни в какие рамки, - произнес Валера, открыл дверь своей оскверненной машины и плюхнулся на кожаное сидение, заводя двигатель.
-Будет о чем рассказать на встрече одноклассников, - отшутился Иван, обращаясь не только к нему, но и ко всем разом. К высоченным домам, наклонившимся к любопытному субъекту своей неприступностью, увидев в нем знакомые черты. К потоку машин, среди которых он не выделял каждую по отдельности, а все разом тянулись с самого бульвара, как беспокойная змея, учуявшая добычу, но упустившая ее перед самым носом. К людям, которые изредка останавливались, чтобы рассказать за ужином своим близким о происшествии на Арбате. - А то как-то скучно ты живешь. Я дам тебе маленький урок. Бесплатный. Если тебя посылают, иди. Не сопротивляйся. Ты из тех, кому это по нутру.
- Ты мне завидуешь, - произнес Валера, открывая окно, газуя и выпуская большое количество дыма, погружая голодную змейку в сизую мглу. – Всегда завидовал.
Подбежал милиционер. Теннисист исчез. Его поглотил дым или одна из составляющих дорожной змейки. Милиционер со странными заспанными глазами и соответственно немного помятом виде – двойная стрелка на брюках, след на щеке от протокола в виде пропечатанных букв со знаками препинания, словно вырванный из райского укрытии своей патрульной машины, стоял перед Иваном и пытался выяснить что произошло.
-В чем дело? - спросил он, задавая вопрос парню, случайным зевакам, которые молчали. Они могли только переговариваться между собой. Никому не хотелось быть примешанным к этому происшествию. Что это? Хулиганство? Терроризм? Политическое движение одной из партии, не нашедшей более удобного способа привлечения внимания, как этот? Он не догадывался, что Иван просто проверял свою силу. Силу, полученной благодаря мысли, которая впоследствии даст существенные плоды. Могущество, которое подомнет под себя все слои общества, сделает их рабами. Наконец, поможет осуществить одну мечту, которая лежала пока на самом дне юного организма.
Иван мечтал о своем театре. О здании, желательно старинном, с арочными окнами, балкончиками с чугунными перегородками, где и зрители и артисты во время репетиций могли наблюдать и вдохновляться пролетающей вороной или сидящей за столиком в уличном кафе дамой, мимолетным движением руки поправляющей прическу. С лестничными пролетами, которые ведут к воздушному пространству сцены, чтобы реализовать свои замыслы, а их накопилось масса, но удалось пока реализовать лишь часть, да и то на маленьких площадках для скучающих людей, которые в театр ходят только для того чтобы не обидеть свою вторую половину, а половина старается разнообразить свою жизнь еще одной формой искусства в довесок к концертам и единственному музею с пыльными костюмами и ветхим сторожилой. С артистами, которые будут не просто занудно произносить текст, но и летать, извлекать огонь, умирать, разрываться на куски, рожать, рождаться, в муках и в радости. С ними появятся новые формы. Они будут их создавать в стенах, преобразуя старый материал в живую пропорцию из воздуха и растительного материала, радуясь новым детищам в рамках своего дома, а не на улицах.
-Пошел ты, - спокойно сказал Иван. Он говорил, как будто составлял предложение со словом «пошел», не отправляя человека в форме в неизвестность.
Молодой человек в форме опешил, сдержал свое негодование, непроизвольно встал в стойку и сказал:
-Я при исполнении. Могу и жезлом.
-Знаешь, себе покрути, если неймется, - произнес равнодушно Иван, наблюдая, как восстанавливается движение и его одноклассник летит на всех парах, забирая с собой длинный хвост. - Всем вам скучно. И что вы все ко мне льнете? Скучно вам. Развлечь себя хотите? Дам тебе совет. Иди в сортир. Там тише.
Последняя фраза была произнесена еще более спокойнее, чем предыдущая и этот парень двадцати пяти – двадцати семи лет смотрел на него такими печальными глазами, словно Иван его обидел, очень серьезно оскорбил, и что извиниться мало, нужно чуть ли не встать на колени и попросить прощения на глазах у всех.
-Да я тебя, - произнес служивый, и в этой фразе было все – и его неприятие, и устав, который он так и не дочитал, все время, забывая первые страницы, смущаясь перед словом «должен».
Иван уважал органы правопорядка. Пару раз они показывали ему направление, правда один раз неправильно. С одним служивым он разговорился о политике. Это произошло около стенда «Их разыскивает милиция», где Иван оказался случайно, от нечего делать. Он стал изучать лица преступников и сравнивать их с обычными прохожими, не видя ни какой разницы.
- Себя ищешь? - спросил тогда служивый, и Иван заметил по количеству звездочек, что перед ним капитан.
- Да, - ответил Иван. – Точно, так. Сперва был в музее, искал себя среди пейзажей, натюрмортов, портретов. Не нашел. Потом был в анатомическом музее. Сейчас здесь. Может быть, еще в зоологический сходить. Авось так увижу своего прототипа. Или в кино?
- У меня сын твоих лет. Говорит, что в кино люди подглядывают за чужой жизнью, чтобы повторить действия героев. А в музее ищут свою картину жизни. У кого- то Шишкин с медвежатами, а у кого-то и Саврасов с грачами. Кто медведь, а кто пышная дама, пьющая чай вприкуску с сахаром.
Ивану тогда понравилась то, с какой легкостью человек в форме говорит о сыне, искусстве, не сверкая погонами и положением. Наверное, у капитанов так принято, подумал Иван.
Но сегодня скрестились шпаги перед всеми слоями, званиями. Он не признавал никого. Слишком сильно было действие этой отравы, этого порошка, которое возымело действие над ним. Он думал только о том, как можно использовать… человека, главное орудие, винтик в его разрастающемся механизме, который как огромный паук, появившийся из кокона, стал выпускать свои железы, чтобы контролировать все и в то же время дать свободу этому насекомому, ибо он знал, что только свобода способна привести к чему-то стоящему и весомому.
Младший сержант. В качестве какой прослойки подойдет он? Разве что в качестве защитной части? Это может случиться. Спектакль-протест, спектакль- вздор, спектакль- возглас. Как во время последнего представления Мольера, 17 февраля 1673 года, в «Com;die Fran;aise» королевская гвардия окружила театр. Но парень был смешон. Хрупок, неповоротлив, смущен своим поведением. Он убежит при первом натиске, как услышит звуки шпор и ржание лошадей за оградой.
-Не догонишь, - произнес Иван. Сержант оглянулся, словно ожидал подмоги. Подмоги не было. Люди спешили по своим делам. Зеваки разошлись.
- Это что, угроза? – произнес служивый, и это явилось своего рода стартом для молодого человека, который уже наметил для себя траекторию движения.
Иван не ответил. Он в очередной раз побежал.
-Не много ли я бегаю? - подумал он, преодолевая стоящие такси, перепрыгивая через полуметровые барьеры, занося тело на бампер и скользя по нему, как на водяных горках. Но тут же себя убедил: - Нет, не много.
Он бежал по первому метровому кирпичу пешеходной улицы и цепочка художников – в шляпе, с усами, представители родной станицы и неближнего света, пишущие на холсте и в блокноте – в зависимости от толщины кошелька, проводили его взглядом. Солнце лениво подмигивало ему из-за облака, как фарцовщик торгующий контрабандным товаром в эпоху перестройки. Мужчина в широкополой шляпе около «32 кофейни», восседая на производном своего звучания – усилителе, выбивал волшебные звуки на ситаре, перебирая ловко струны на двух грифах, сердцах одного тела. Его седая борода, сливаясь с висками плавно переходила в курчавые волосы, которые покрывали его уши, служа дверцей для погружения в его необычный мир.
-Да, мама? – ответил Иван. Его телефон вибрировал, когда он пересекал территорию Дома актера. За ним мчался бравый сотрудник, придерживая табельное оружие.
Мама говорила о своих проблемах – о запущенном саде, соседе который жалуется на кислое молоко в магазине, тишине, которая ее угнетает в последнее время.
На площадке перед итальянской кофейней было столпотворение. Иван проник в плотное кольцо, оказался зажатым страстной парочкой, которая даром время не теряла, а страстно обнимались, найдя в этом диске своеобразное убежище. В центре стоял парень. Он восседал на с виду обычном велосипеде. На плитках были очерчены мелом линии. На линиях были цифры 100, 300, 500, 1000. Но эти цифры обозначали не расстояние, а денежный эквивалент, который можно заработать. Но как?
Мама вспоминала, как он уехал слишком резко, поставил перед фактом, не дал возможности подготовиться морально.
Нужно было проехать на приготовленном красавце-велосипеде данное расстояние. Всего-то. Естественно, появился желающий, он сел на двухколесного друга, крутанул педали и опрокинул его на себя, вызывав недоумение у толпы. Что-то было не так с этим велосипедом.
Мама говорила о том, что сварила варенье, но есть его некому, так как сама не любит сладкое.
И только сейчас Иван заметил картонную табличку «Дикий велосипед». Он скидывал седока. И второй парень, смеясь над предыдущем, сел на двухколесного и через мгновение лежал на земле, не совсем понимая, что произошло.
Мама говорила о том, что в этом году картошки будет на редкость много, а сарай, где она обычно хранится, прогнил из-за обильных снегопадов прошедшей зимой. Мама говорила о корове, о купленных ягнятах.
-Какая корова, мама? – сказал Иван. - Не надо звать бабушку.
Что-то не так с рулем. Иван знал устройство велосипеда. Неоднократно крутил, снимал, добавлял новые детали. Дополнительные шестеренки. Наверняка. Сам организатор аттракциона демонстрировал – пересекал первую, вторую, четвертую отметки. Наловчился.
Мама утверждала, что дети должны возвращаться, даже если и ушли из дому. Это же их дом.
-Нет, я не могу, - резко сказал Иван, остановившись около «Макдоналдса», переводя дух.
Мама молчала.
-Не знаю когда, - ответил Иван.
Мама продолжала молчать.
-Не скоро, - сказал Иван и нажал красную кнопку на телефоне. Телефон затих, храня тепло последнего разговора.
Пробежав по пешеходке, в своем экстравагантном костюме, не успев шокировать публику, а только обратить на себя внимание брата художника и ребенка с петушком на палочке, он забежал в дверь с колокольчиком и утонул в ворохе платьев. Сержант пробежал, оглянулся по сторонам, спросил что-то у продавца антикварных книг, тот покачал головой, сержант снял фуражку, вытер пот, еще раз оглянулся и пошел назад спокойным шагом.
-Да, но у нас только женское белье, - услышал он над собой голос. – Исключительно женские коллекции белья.
Иван оказался зажатым между юбкой и кардиганом желтушного цвета. Он вылез из укрытия и предстал перед девушкой лет двадцати, которая была похожа скорее на нимфу. Богиню из снов, чем на продавщицу какого-то тряпочного бутика.
-Прелесть, - подумал он. – От форм до содержания. Тот самый случай, когда нет сомнения в содержании.
Что же его поразило? Удлиненный свитер с поясом, воротником-стойкой с отворотом, прекрасно сидящей на ее худощавой фигуре. Лицом похожая на пуму? Длинная челка, некогда служившая символом сексуальной революции? И с кофейной чашкой в руке, на которой сияло кольцо.
-Не на безымянном пальце, - пронеслось у Ивана. Он смотрел на свитер черно-белого цвета, глаза и легкий румянец без пудры и почувствовал себя героем в старом ковбойском фильме, где герой врывается в салун, магазин, дом и признается ей…
Девушка отпила содержимое кружки и легкий след над верхней губой рассказал о напитке. Это был черный кофе. Этот след так и остался, делая ее похожей на парня, что в синтезе к костюму Ивана создавало тот самый баланс, который уравновешивал все излишества и скрывал грубые недостатки.
Но мысль уже стала Макбетом в его сознании. Она была коронована и издавала указы, хорошие, плохие, разные, управляя стосемидесятишестисантиметровой массой в 72 килограмма.
-Знаете, у меня есть подруга, - проговорил Иван вполголоса, почти не разжимая губ, - и я хотел бы ее…ну вы понимаете.
Девушка смотрела на его костюм с интересом, то ли выявляя потребности, то ли просто заинтересовавшись им.
-Вам нужно что-нибудь романтичное? – поняла она и приставила свою ладошку к подбородку, словно голова – это был большой фужер, в котором было налито вино. –Подарок?
-В точности наоборот, - сказал он. –Ему нравилось наблюдать за ней, но внутреннее противоборство двух желаний, разительно отличающихся друг от друга и в то же время походивших лицом к лицу как два близнеца, разрешалось в пользу его грандиозной цели. – Что бы мне подарить такое, чтобы она поняла намек?
-Намек? – спросила девушка, подняв руку и забыла о ее существовании, оставив ту в воздухе справляться с гравитацией. Через мгновение она опустила руку, и фужер застыл в воздухе, как хорошо сделанный трюк, ровно, без единого движения.
-Да, - ответил Иван.
-Простите, - сказала девушка, и хрусталь задрожал, выявляя свою звонкую сущность. – Я вас не понимаю.
- Платье, которое вызовет депрессию, - произнес Иван. – Которое будет говорить на всех языках, совокупляя в себе и грех, и похоть. Которое оттолкнет, вызовет ненависть и плохое настроение на долго. Очень долго.
Девушка, представляющая собой воплощение всех положительных качеств – от добра до порядочности и юмора непременно, теперь смотрела на него, как на нарушителя – человека, который пришел в магазин и втащил за собой то, к чему она не была готова, тона не проходила это на курсах, да и Иван в своем измочаленном виде с бешеными глазами и неустойчивым дыханием от смены пешей походки на бег и наоборот вызывал не только недоумение, но и страх.
В чем фокус? Что он хотел сказать этим? Иван – парень с русской душой и еврейскими замашками. Вопросы мелькали, роились и искали светлый проем. Милая девушка с лицом пумы напоминала ему тот театральный образ, который ищешь долго и если находишь, то любуешься тоже не одно мгновение. Тот образ, который он рисовал в голове длительное время. Год, два, пять лет – разные сроки, фотографии проявлялись, и не всегда это было лицо, чаще силуэты и только в последнее время, здесь, будучи один, он мог разглядеть черно-белые черты, выведенные на проявленной фотобумаге.
Он был одет в женское. Чтобы показать свою непричастность к женскому, он ни коим образом не должен говорить светло и чисто, а наоборот, раздавить, смазать грязным пятном свои представления о противоположном поле.
Но девушка не растерялась. Она стояла несколько секунд. Как стоят после неоднозначного предложения, после которого или легкое «да» или тяжелая рука соприкасается с нежной тканью тела на лице с обрывистом хлюпающем звуком? Она исчезла в подсобке, довершив к своему идеальному образу дефиле со стройными ножками без единого отступления от ровности.
Иван смотрел на ряды, где таблички в форме жирафиков направляли покупателей в нужное русло. От гранжа 90-х, в виде вечерних платьев с цветочками розы из струящейся ткани до ретро, в виде рубашек приталенного покроя с жабо. От спортивного стиля –джинсового, более грубого и практичного до морского более нежного и чувствительного. В витрине стояло две фигуры. Одна из них была одета в белые одежды – юбка-джерси из вискозы с расшитыми пайетками, белый кардиган с множеством карманов, застегнутый на все пуговицы, белые колготки с белым рисунком – большими цветами – неизвестно какими – так как сам рисунок походил на детский – кружок вокруг которого шесть лепестков и туфли из искусственной замши с 7-сантиметровым каблуком также белого цвета. Другой манекен напротив был раздет. Он стоял в витрине и ловил удрученные взгляды на свою наготу, зная, что рядом происходит нечто другое. Но пройдет полдня, как его оденут, и он забудет об этих постыдных часах, проведенных раздетым на глазах у разношерстного населения – от иностранцев до детей.
«Носите то, что носят итальянки и чувствуйте себя, как они», - гласил плакат и девушка в легком ситцевом платье, приталенной курточке по пояс и шарфом, нанизанном на нее тремя кольцами, улыбалась, скрывая зубы, словно одного не доставало.
-Если только это, - показалась через минуту девушка, держа в руках сверток. Она ловко его вскрывала – казалось, использует для этого свои длинные ноготки. - Оно дорогое, но на самом деле безвкусное. Появись я в этом на Арбате, на меня столб упадет. Не исключено.
Девушка держала в руках ядовито-желтое платье и протягивала Ивану, как живое существо, словно хотела избавиться от него. Существо с плохим цветом, покроем, тканью, ценой, наконец.
-А что нужно одеть, чтобы всех послать? - проговорил он. Он представил, как человек на сцене будет бегать за желтым платьем, а оно, как живое, будет убегать от него, размахивая рукавами, как огородное пугало, потом он поймает и наденет на себя и станет обуздывать его, как строптивую лошадь. То будет брыкаться, стягивать шею, грудь, талию, но наконец поддастся, понимая, что без человека нельзя. Оно повиснет безжизненно на теле и умрет, превратившись в обычную тряпку.
-Вы…- начала девушка, - думаете, что попали в цирк.
Завибрировал телефон. Иван ответил.
-Мы не договорили, - говорила мама. - Я за тебя беспокоюсь. У меня за окном грушу градом повалило.
Иван нажал на красную кнопку.
-Я это возьму, - сказал Иван, забрав у девушки платье, и прошел к выходу, оставив на кассе телефон.
Девушка улыбнулась, потом лицо вытянулось в недоумении, как в неправильно отраженном зеркале.
-А деньги? – произнесла она.
-В телефоне, - крикнул Иван и колокольчик прозвенел в прощание.
Он швырнул платье на асфальт, и в тот момент приближающая «Волга» наехала на задравшийся подол, затормозила, словно наехала на живого человека
-Давно хотелось это сделать, - мелькнуло в голове у Ивана.
Из «Волги» выскочил мужчина в клетчатом костюме, как в ретро-фильмах, упал на колени и замер перед причиной остановки.
-Ты что того? - проговорил он.
-Держи его! - кричала нимфа с лицом пумы, появившаяся на крыльце итальянского бутика.
Ивану хотелось смеяться. Он видел всю эту глупость и низость человеческой массы, к которой сам принадлежал. Он ухмыльнулся, цинично взглянул на каждого, который не смел приблизиться к нему, как к чему-то очень опасному. Как к бешеной собаке или святому эквиваленту.
-Как святой собаке, - подумал он.
-Да пошли вы! -сказал парень, грустно взглянул на платье, которое мирно покоилось на асфальте, как будто на родном месте, взывая не трогать, не нести в стирку и главное не одевать. К его профилю стали подступать ботинки, туфли, сланцы, сперва топчущие, потом недвижимые. По этим ногам можно было понять многое. Иван успел разглядеть в сланцах студента с пышной шевелюрой и проколотой губой, в сандалиях инженера, страдающего плокостопием, в ботинках – сержанта.
Иван бежал. Он повернул на Новинский бульвар и протаранил толпу ребятишек, говорящих. хохочущих, беспрепятственно показывающих пальцами на все интересное, не ожидающих бегуна, посылающих всех на своем пути. Один из них, малыш с испачканным от шоколада ртом, плюхнулся на асфальт, упав на мороженое, которое держал в руках. Он захныкал.
-Извини, брат, - произнес Иван. –Но я побежал.
Толпа притихла и, казалось, сейчас и они бросятся за ним вместе с сержантом, девушкой из магазина, но рассмеялся один, затем другой, и все покатились со смеху от такого неловкого падения и измазанной рубашечки.
В воздухе что-то гремело. Это голуби хлопали крыльями, садясь на крыши летних террас в кафе. Он пробежал мимо одноногого человека, просящего милостыню, горы черных мешков со скопившимся мусором, задел один, повалив все разом превратив, гору в степь, увидел проем, в который и проник с присущей ему ловкостью.
Это был суши-бар. Он не любил суши, предпочитая «нашу» еду. Иван пробежал по коридору с оранжевыми стенами со множеством дверей. Он дернул одну. Закрыто. Еще. То же самое. Наконец, одна поддалась. Он оказался в клининговой комнате. Стяжки, швабры, узкое пространство. Нужно отдышаться. Хотелось смеяться, даже нет, гоготать над всеми, забраться на высоченное здание, взять в руки огромный микрофон и ржать громко, без слов, не объясняя никому причину этого смеха, потому что смех он и так будет говорливым, объясняющим свое отношение ко всему живому. Молодой человек закрыл глаза, и все нутро задвигалось в гомерическом хохоте. Оно тряслось, и вместе с ним двигалось сознание, перемещаясь с прежнего насиженного места в новую область. Оно тряслось и эта тряской перемещалось все, как при дребезжании стекла перемещается жирная капля, случайно попавшая ранее.
-И здравствуйте, - услышал Иван и открыл глаза. Перед ним стоял мужчина в синем комбинезоне, житель восточных окраин, предположительно киргиз. Две черные полоски вместо глаз, широченный нос и пышные губы в этом слабом свете подсобной комнаты, похожей на лифт, хорошо гармонировали с инструментами уборки графиком смен.
-Тихо, - сказал он ему. – Закрой дверь.
Тот послушно закрыл дверь, оставив маленькую щель, на всякий случай.
-Да я что? – испугано сказал он. - Мы зашли, мы вышли, мы ничего. .
- Ты кто? – спросил Иван.
-Я никто, я так, - ответил мужчина и развел широко руки, что в пространстве этой коморки было преступлением.
-Чем занимаешься? – спросил Иван.
Он смотрел на его нелепый костюм с пятнами и лямками, нашитыми карманами наобум – маленькими, неудобными – то ли для платка, то ли для денег.
-Уборка, стирка, глажка, - произнес тот, закрывая дверь плотнее и прищуриваясь, от чего его глаза исчезли, превратившись в две тонкие борозды с рассеянными складками на окончании. - А что? Могу стать полезным. Только не криминал. Я не хочу проблема. У тебя костюм не соответствует.
Сколько он носил этот костюм. С самого утра. Он вспомнил глаза ребенка, который бросил ему этот незатейливый наряд, и того, что упал на холодное месиво из мороженого. Ребенок наверняка поднялся, а тот, первый, помогает прохожим найти нужный дом или читает книги о хороших людях.
-Можешь достать нормальный? – спросил Иван.
-Могу, - кивнул головой киргиз .
Иван проводил взглядом услужливого человека, расположился поудобнее, присев на скопление сухих тряпок, прислонился к длиной швабре, держась за нее как за поручень, смотрел на замочную скважину, в которой была щель, но невозможно посмотреть, разве что с помощью особых глаз. Его глаза переместились вплотную к двери и втиснулись в узкие своды, рисуя в голове картинку.
Вершина дома. Антенны, чердачные окошки и солнце плотно прилегало к плоскости, прижимая то одну, то другую щеку к углу здания. Он напоминал огромный рынок. Тот располагался на площади. Множество разноцветных зонтиков как на пляже По нему ходили не менее колоритно одетые люди – с корзинами, большими сумками, ящиками, на ходу расхваливая свой товар. Иван шел по тропинке, останавливаясь у разных торговцев.
-Покупай сочнейшую мякоть, - говорил первый в чалме и браслетах их сверкающих камней. – Не отказывайся. Она у тебя есть, но лишним никогда не будет. Она у тебя не кончится, но может прийти в негодность. А у меня она самая свежая, самая лучшая. Я один знаю секрет ее приготовления.
Иван пытался возразить, но тело его не слушалось, и словно он смотрел фильм со своим участием, где его герой взял мешок, взвалил на себя и пошел дальше. А продавец все лишь говорил о бананах.
- Тебе это нужно, - прошептала женщина в разноцветных тряпках, что покрывали ее пышное тело. – Все дороги ведут ко мне. Даже если препятствующий на пути, то он вскоре отбежит, чувствуя себя лишним. – Возьми этот кусок. Он твой. Приставь его и ты поймешь, что нашел то, что нужно.
Иван захотел разузнать, что это за кусок и почему он должен взять его, но герой его опередил, не дав возможность управлять им. Тот взвалил на себя еще один сверток и поплелся дальше.
-Купи у меня. - произнес голос. - Вот.
-Что это? – очнулся Иван и увидел перед собой брюки небольшого размера и рубашку с коротким воротником.
-Костюма, - сказал киргиз. - Хоросий. Осень хоросий.
-Мне в нем, что на карнавал или официантом пойти, - резко сказал Иван. - Не подойдет. Есть еще?
Киргиз с трудом достал этот костюм, ему было очень обидно своих затраченных сил, поэтому он стоял и ждал маломальской компенсации.
-Есть, но трудно, - досадливо произнес он, видя, что парень не хочет раскошеливаться. –Очень трудно.
-Где есть? – спросил Иван, мечтая снять с себя нынешнее облачение, в голове сжигая его на медленном огне инквизиции.
-Около церковь, - произнес тот. - Меня гоняют, я там пальто хорошее взял. Свитер. Целый мешок унес. Они ругаться, но одежда надо.
-Пойдем, - решительно сказал Иван.
-Я не могу, - боязливо сказал киргиз.
-Тебя как звать? – спросил Иван.
-Абай, осмотрительный значит.
-Ну что осмотрительный Абай, хочешь быть богатым?
-А? – не понял тот.
-Озолочу, - более ясно разъяснил Иван.
-Когда? – последовал встречный вопрос.
- Потом, - ответил Иван. - Я куплю этот бар и сделаю из него театр.
- Ну вряд ли, - засмеялся киргиз и обнажил свои желтые зубы, стоящие кривым рядом как забор у пьющего.
-А мне нравится место, - сказал Иван, срывая со стены план эвакуации при пожаре. - Три зала. Два со сценой, свет хороший. Подходит. Все, я беру. Решено. Иди и скажи своему начальнику, что пришел покупатель.
-Я не могу, - робко сказал он.
-Не робей, - хлопнул его Иван по плечу. - И будет у нас театр-сад. Была бы моя воля. Я так бы со всеми барами поступил. Это ж сколько театров можно было сделать? Не сосчитать.
-А где пить? – спросил он.
-В театральных буфетах, - торжественно сказал Иван. - Благородно. И дома иногда. Не часто.
Приоткрыв дверь, вошел еще один киргиз. Он быстро взял тряпку, нацепил ее на швабру на липучках, и вышел, проронив:
-Тихо, там все слышно.
- Мне надо в зал, - сказал работник, словно возвращаясь к реальности. - Вижу голодный клиент, хуже волк, а неудовлетворенный хозяина – это гризли.
- Не ходи, - сказал Иван спокойным, но повелительным голосом.
-Я что, я буду, если будет ресторан, - сказал он. - А если его не будет?
Какая хорошая коморка. В подобной коморке за тридевять земель он проводил репетиции «Цокотухи». В соседней комнатке шла йога с пожилыми неунывающими людьми, а рядом рождался спектакль.
-Пойдешь ко мне, мне нужен человек в команду, - сказал Иван, театрально двигая бровки и вперед выставляя ногу.
-Что делать? – спросил тот.
-Рисовать, пилить, стругать, - перечислил Иван.
-Стругать детей? – не понял иностранец.
-Ага, если понадобится, - улыбнулся молодой человек.
-Нет, не могу, - возразил мужчина, размахивая правой рукой, как от едкого дыма, - у меня своих трое. Четвертого ждем. Не могу.
-Да при чем тут, - убедительно говорил Иван. - Оклад раза в два больше чем здесь. А то и в три.
-Откуда знаешь? – хитро спросил киргиз.
-Знаю, - спокойно сказал Иван.
-Я согласна, - бодро сказал тот, и его зрачки расширились. - Когда начинать?
-Сейчас, - -выставил Иван вперед другую ногу и проткнул указательным пальцем правой руки воздух, где, по его мнению, находился календарь с сегодняшней датой, обведенной в красный кружок. - Проводишь меня к хозяину – это будет первым испытанием. Согласись, ничего сложного.
-А соц пакет будет? - не унимался работник суши-бара.
-В пакетах не будет ограничения, - успокоил его Иван, меняя внутреннюю стойку, становясь то гладиатором, то адвокатом, то львом, то тигром.
-Хорошо тогда, - сказал работник и он махнул головой в сторону двери, призывая идти за ним.
Они прошли зеленый коридор, минуя резкие повороты, как при форсаже, поднялись на три этажа и оказались на чугунной лестнице, которая вела к двери, исписанной и продетой насквозь какими-то лентами, веревками. В одном месте значились следы пулеметной очереди.
-Шикарная история у этой дверки, - подумал Иван. Он начал искать рифму к дверке, но остановившись на рифме «крепко», внимательно посмотрел на ручку двери, дернул ее от себя и вошел в помещение и ослеп. Его глаза перестали видеть. Он не мог разглядеть даже собственные руки.
-Я занят, - проговорил ленивый голос.
И тогда он понял. Дым. Комната была заполнена серой массой. Классическая картинка – руководящие кадры в развлекательных заведениях оттягиваются по полной, а не сидят в душном офисе. Сквозь меняющиеся формы дыма, вытягивающий свои хвосты в разные стороны, висели ковры, столы, казалось, тоже висели в облаках сизой мглы, стулья, диваны и подушки на них порхали как неведомые животные, обитающие только в этой атмосфере.
-Здравствуйте, меня зовут…, - начал Иван, обнаружив среди подушек странное существо, напоминающее бегемота, только с бородой. - Я правнук Нестора Махно. Прошу любить и жаловать.
Дым застыл вместе с «бегемотом», который как оказался, был не один, а тискал в одной руке белокочанное тело юной девы, а в другой сжимая пластиковый стакан с переливающейся через край жидкостью. Пришедший человек застал его врасплох. Его день начинался именно так. Так и заканчивался. Раза три он выходил в зал, чтобы поучить персонал. По-другому он не хотел.
-Пссс, – выдохнул он дым, и шлепком отправил прекрасные формы за дверь. – Чем могу быть полезен?
Он вышел из сумрака, на ходу стягивая свои шкуры, превращаясь из бегемота в поджарую гончую, скорее вожака всех гончих.
Он открыл окно, через минуту дым рассеялся, и комната стала напоминать кабинет начальника, имея в своем интерьере большой стол, кресло, шкаф с документацией и диван с телевизором.
-Я хочу купить ваш ресторан, - сказал Иван и присел в кресло, пока директор возился с жалюзи.
-Но он не продается, - удивленно сказал вожак и пожал плечами, что, наверное, рад был, но это не то, на что так просто согласиться.
Иван встал, крутанул кресло в одну сторону, потом то же самое сделал в другую, сел на него, взял листок, ручку и написал что-то на листочке.
-Вот такой задаток я вам предлагаю, - протянул он директору вчетверо сложенный листочек с круглой суммой.
Директор расцвел. За последние десять минут он поменял три маски и это был не предел.
-Мой отец скупает все торфяные болота, - говорил Иван. – Хочет оборудовать на них минизаводы по производству дыма. А я пошел не в отца. Скупаю бары. Хочу сократить число пьющих.
-Как вам будет угодно, - говорил директор, доставая из бара виски.
Иван вышел из кабинета – пьяный, сытый, в хорошем костюме и на его лице была блаженная улыбка, какая бывает у мужчин, выходящих от своей любовницы – удовлетворенная, зная, что всегда можно вернуться, но можно и не возвращаться.
-Работает, - мелькнуло в голове, и первая репетиция, по его мнению, прошла удачно.
Он вышел на улицу, сел в автобус и помчался, но не знал куда, так как только почувствовал соприкосновение с дермантином на сидении, уснул.
В его глазах плавали круги, как в супе жировые кольца, и они сталкивались с разными фигурами – квадратными кубами, треугольниками, сливались в одну сложную систему и перемещались с игривой скоростью, меняя место, как в зрительном зале, несмотря на то, что билет был куплен на более дальний ряд. Его зрачки вздрагивали по мере движения колес, он на время вылетал, видел дом, дорогу, успевал заметить проехавший шевроле с говорящей в гарнитуру девушкой и снова впадал в свой микромир столкновений геометрических фигур. Иван открыл глаза, как только услышал, что водитель объявил конечную остановку.
Иван вышел на незнакомую улицу, увидел скамейку сел, осознал, что за ним нет погони и уверенность в его принятом решении, твердо оспоренная, подзуживала его начать.
Конечно, покупать бар он не собирался. Слишком невыгодная получалась сделка. Помещение, совершено непригодное для его замыслов. Даже если бы он решился, то потребовалось немало сил и средств, чтобы все переделать. Ломать одно, строить другое. Пройдет немало времени, прежде чем пойдут первые шаги. Ждать он не намеревался. У него слишком хлесткая была идея, да и амбициозное нутро не позволяло терпеть ему это и искать более кардинальных путей.
Что касается работников, то ему нужны были не просто надежные люди, но и не обделенные интеллектом.
Совершив такой театральный этюд, он проверил, насколько в мире жива театральность. Как люди легко идут на поводу более громких, более уверенных и красивых людей. Они лишаются своего состояния только потому, что участвуют в редчайшем, чувствуя в себя уникальность, не понимая о том, что будут обмануты.
Правда эта девушка, продавщица с Арбата, оставила в его душе след, и он решил, как только он сможет провернуть свое дело, то вернется и быть может женится на ней.
Иван оказался напротив старинного здания в густой заросли ивовых деревьев, в центре которой стоял бюст бородатого мужчины. К зданию вела аллейка, с палисадником посередине, с желтыми и красными цветами, посаженные цифрой 150. Вдоль аллеи располагались скамейки. Иван интуитивно присел на одну и закурил.
Ему нравился этот воздух, образованный живой изгородью, цветами и чем-то еще, что готовилось в окне этого здания. Сладковатый, сливочный вкус стал родным и напомнил домашнее тепло в период праздников и выходных дней.
Тут он заметил, как отворилась дверь, вышел мужчина с усами в кожаном плаще, стал нервно курить. Он был лыс и его глаза удобно расположились около широкого носа, как будто в специально приготовленных выемках. Черные брюки и расстегнутая рубаха выдавали в нем аккуратного человека, понимающего толк в современных веяниях. На груди висел круглый медальон – вероятно, подделка под золото. На нем был дракон и маленькие дракончики. Вероятно, драконом являлся он, а дракончиками… – вероятно один из них был в двух шагах от него. Рядом с ним прыгал маленький человек – по росту и, видимо, по статусу тоже.
-Я тебе сказал что купить? – сказал усатый.
-Лампочку, - ответил патлатый человечек.
-А ты что купил? – нервничал мужчина.
-Лампочку, - ответил маленький.
-Это не лампочка, это батарейка, - в сердцах прокричал человек в кожаном плаще. – Ты что не может отличить лампочку от батарейки.
-Это батарейка? – удивленно спросил другой.
-Да, - согласился первый.
-Я купил батарейка? – до их пор не понимал второй, более маленький.
- И как ты собираешься ею светить? – кричал человек в черном плаще. – Как? Может покажешь? Идиот.
-Я не…- пытался возразить маленький человек.
-Иди с глаз моих, - крикнул он и подтолкнул маленького и тот помчался, исчез за углом. - Все идиоты. Понабрали по объявлению. Теперь приходится, как папа Карло, со стружкой, снимая шероховатость.
Иван уже подошел к нему, протянул руку и сказал то, что должен был сказать человеку в кожаном плаще:
-Здравствуйте, меня зовут Иван, по батюшке Митрофаныч. Имею в родственниках бабку на Украине и тетку в Израиле. Бываю у них редко, но думаю к ним приехать, когда увеличу свое потомство и капитал.
Он поклонился, и новые туфли, взятые напрокат на неизвестный срок, скрипнули в довесок к своему ритуалу знакомства.
-Нет у меня работы, - резко пробурчал человек. - Вчера монтировщик взлетел на воздух вместе с дым-машиной. Он не знал, что там все под напряжением. Он не знал, тогда сидел бы дома и не дышал в спину своей квалификацией. Наделают липовых бумаг, а потом устраиваются в театр. Я вам еще раз повторяю молодой человек, у меня нет для вас подходящей должности. Не было, нет и не будет.
Он достал из кармана пластиковую бутылочку, в которой в жидкости плавал лед, отпил из нее и вернул на прежнее место.
-Мне не нужна работа, - уверенно сказал Иван. - Работа ищет тех, у кого ее нет. А нам с этой тетушкой не по пути. Так как работать я не люблю, но понимаю, что нужно заниматься делом, я взял ее за узду и говорю «но».
Человек в кожаном плаще с интересом взглянул на молодого человека, удостоившего его своим визитом.
-То есть вы бездельник? – спросил он.
-Неправильно трактуете, - улыбнулся Иван. Бездельнику ничего не надо. Мне же нужно все или ничего. Я не сторонник плохой пищи, неудобной постели и пустого кошелька. Я думаю о людях, но в первую очередь о себе и своем окружении. Как вы поняли, я работаю на себя и мне никто не нужен. Почти никто.
В окне промелькнула женщина с лейкой, и ее волнистая прядь колыхнулась на подоконнике вместе с цветами, покрывавшие окно, оставив только небольшой проем, чтобы видеть улицу или наоборот.
-Нет, начальников нынче много, - произнес человек в пальто. - Ну и что? Я руковожу. А толку-то?
В кожаном пальто он был похож на героя комиксов или жителя черного квартала, который не смотрел на градусник, когда хотел одеть стильные вещи.
-Я знаю, что вам не хватает, - произнес Иван.
-Что? – спросил мужчина, и его усы дернулись, как натянутые струны.
- Как бы нескромно это не звучало, меня, - сказал Иван.
-Действительно, чрезвычайно…- улыбнулся в ответ мужчина.
Он смотрел на молодого человека, как на мессию, который пришел с благой вестью. Только пока еще не знал, как к нему относиться. То ли как к дешевому актеру, сочиняющему глупые пьески, то ли к деловому человеку, который понимает, о чем говорит.
- Послушайте меня и через час вы будете другим человеком, - сказал Иван.
-Как все надоело…, - начал человек.
-В чебуречной, - произнес Иван, увидев по другую сторону улицы объемные буквы с произнесенным названием.
Мужчина смотрел на парня улыбаясь, потом он стал серьезен на некоторое время, посмотрел на часы и наконец произнес:
- Анатолий Камчатный, художественный руководитель этого захолустья.
-Иван, решивший сделать из захолустья во истину другое место, - ответил молодой человек.
- Ладно, пошли, - хлопнул худрук и они пошли к заведению с трубой, из которой клубами выходил дым. Оно нагревалось. Улица тоже не остывала, а продолжала свой тепловой разбег на термометре, поднимая красную каплю ртути.
Сцена 5
В чебуречной
Пух красиво распластался в овсяном воздухе и помещал свои легкие травяные тельца то на миниатюрную девушку с розовой пляжной сумкой, то на старичка с палочкой, переходящего дорогу в неположенном месте, сознавая это, поэтому торопливо озираясь и двигаясь в раскорячку.
Они вошли в голубоватую обшарпанную дверь, и Иван почувствовал, как промасленный воздух стал оседать в легких. Он стоял при входе, не зная куда пройти, так как с виду маленькое заведение таило в себе огромные пространства. Три ковровые дорожки с желтыми орнаментами на зеленом фоне приглашали в разные стороны, где виднелись миниатюрные столики и зеркала вперемешку с картинами. Вошел мужчина с дорожной сумкой, задев его нижней частью об локоток, в самый нерв, вызвав дрожь и волну, от которой онемела рука и предплечье. Он отошел, пропустив даму с ребенком, потирающим глаза то ли от сна или скуки. Дама встала рядом с ним, предполагая, какую тропу выбрать, как Анатолий смело прошел по центральной полосе, призывая правой рукой идти за ним. Жест был настолько уверенным, что за ним пошел Иван, женщина с ароматом сирени и росистой магнолии, ребенок, который широко открыл глаза и шел за капитаном, с которым море по колено.
Они присели за круглый стол, с пятном стойкой сахарной воды и через мгновение человек в зеленом сюртуке и полотенцем на левой руке подошел к ним, изменив очертания стола на кардинально противоположный – чистота и цветок искуственой розы торчал из ажурной керамической вазочки, как поднятый флаг пришедшего к власти государя.
-Мне бы чебурек, - произнес Анатолий официанту, который встал перед ними как лакей, выгнувшись дугой. Тот кивнул головой и исчез в пространстве чебуречного дыма и воздух, в котором можно писать картины – взяв одну только кисть, разбавился кричащим ароматом сладкой ванили. Камчатный погладил себя по животу, достал знакомую бутылочку с едва виднеющимся плавающим кристаллом и отпил из нее приличный глоток, причмокнул и бросил шаловливый взгляд, словно достал его из той самой бутылочки.
-Замороженая водка, - произнес он. – Хочешь?
-Не употребляю, - сказал Иван, хотя соврал, конечно. Бывало, что и пил, не так часто, но случалось – и утреннее беспамятство, незнакомая местность и пустые карманы, рядом незнакомая фрейлин, но одно он точно знал, что не совершал двух дел – это брань в грубой и не только грубой форме и лишение человеческой жизни. Но в данном предприятии нужен был трезвый взгляд руководящего крыла и даже глоток может помешать.
-Шутка, вода, - произнес худрук и хитро подмигнул то ли той кассирше, то ли женщине с ребенком, которая заняла угловой столик около большого зеркала в котором он мог увидеть себя и спину своего напарника, в котором он пока видел молодого проныру и повесу.
-Ждите, - произнес официант. Он все время стоял, словно должен был услышать еще одну фразу, которая завершит заказ. Но Иван сделал знак в виде смыкающихся пальцев, что означало то же самое, что и по первому заказу, где-то он уже видел подобное обращение, но официант, видимо, не был знаком с той культурой и через мгновение принес Анатолию целую гору чебуреков, а Ивану доставил удовольствие в виде чашечки кофе.
На этом прекрасное обслуживание закончилось. Официант убежал, но осталась крикливая женщина около кассы, которая торопливо вскидывала платочком куда-то в углубление, как при прощании с милым, который уплывал на войну.
-Ну и аппетит у вас, - произнес Иван.
-Да, это единственное, что меня может успокоить, - произнес Анатолий, принимаясь за первый чебурек, который в его руках казался миниатюрным. Он сжимал его крепко, и в руках фактурного мужчины они выглядели маленькими тушками животных, которых съедает великан, и масло капало из ладоней, как кровь из отданных в жертву туш.
-По пиву? - предложил Иван. Он ждал, что наступит момент, когда сможет начать, но то мешали чебуреки, которые ел Анатолий, то дама положила ногу на ногу, что вызвало некоторые метаморфозы в его голове. Да и клиенты бесцеремонно сидели и глотали пиво с печено-мясным блюдами, не думая об их несоответствии. Все столики были заполнены и жующие головы с дрожащими от удовольствия телами принимали в себя сомнительное мясо, разговаривая на разные темы, которые не засоряют мозг.
-Нет, - отказался Анатолий. - От него у меня несварение. Пиво содержит такой элемент, как кобальт. Он стабилизирует пену и умерщвляет мозг. А также половой гормон, превращающий мужика в бабу. Не достаточно ли причин? Лучше минеральную воду. Я же с Кавказа, рядом с нашим домом протекало два источника. Вот так и подсел. А здесь не вода, кислота какая-то.
Иван тут же отказался от пива как напитка, который поможет наладить контакт, и стал пить кофе.
- Хорошо живет театр? – спросил Иван, подходя вплотную причине посещения этого общепита.
-Бедно, - грустно произнес Анатолий. - Государство денег выделять не хочет, спихнуло нас в муниципалитет, затем на автономию. Будем теперь госзаказы выполнять для чиновников. А администрация принюхивается к зданию, хочет превратить его в бизнес-школу для юных. Чтобы в ней росли бизнесмены.
-А труппа? - спросил Иван.
-Плохо, - грустно сказал Камчатный. - Театр маленький. Труппа слабенькая. Ленивая. Ничего делать не хочет. Потому что стимула нет. Государство не дружит с нами. Хочет нашей смерти. Половина актеров ушло, остались одни старики и те, которые не любят правительство. Благодаря им и скребем на то, на это. Декорации смешные, как в домах культуры, швеи нет, осветитель языка не знает, завлит через месяц хочет уехать в Израиль. Не отпустить не могу, потому что понимаю, что каждый стремится туда, где трава гуще. Может, не надо понимать, да не тот я человек.
Он прикончил уже пятый чебурек, успевая четко произносить фразы и прожевывать запеченное в тесте мясо одновременно, и поднял руку. Через мгновение появился тот самый мифический официант с бутылкой воды и стаканом, как будто появлялся только тогда когда был нужен, не мельтешил возле других столиков, не портил фотографию заведения.
-В чем ваша идея? - спросил Анатолий, охлаждая себя глотками минеральной воды. – Расскажите.
Откуда-то полилась музыка, и приятное щекотание в области груди распространилось по верхней части тела, добавляя жар и горячесть в это блюдо, в которое они погружали руки. Руки почувствовали легкое жжение и оторопь от неожиданной догадки, простоты эксперимента, но в то же время фальши, неискренности, цинизме и прочего того, что бывает в театре.
- Вы знаете о том, что во времена Гомера актеры не получали деньги, а сами платили за то, чтобы участвовать в волшебном действе? Об этом писал неизвестный Крон. Он говорил о том, что актер отдает деньги за уникальную возможность быть увиденным в другой жизни, в которую он попадает благодаря людям организующим это.
Иван плавал в этом масленом воздухе. Он привстал, и его стул, на котором он беззвучно сидел в последние несколько минут, стал выскальзывать из-под него и танцевать, как одинокий выбившийся от труппы балетоман, правда под надзором своего учителя, который, наблюдая за ним, делал важные пометки.
- Я решил организовать театр, - твердо сказал он. - Торговый. Бизнес-театр. Не театр с актерами, прыгающими с одиннадцатого по восемнадцатый разряд всю жизнь. Не с теми, что получают гроши. А с теми, кто сами платят. И мне совершенно не нужны профессионалы. Напротив, я не хочу чтобы актер хоть мало-мальски знал о театре. Нужен совершено зеленый плод. Он и станет у нас расти.
- Стоп, - остановил его Камчатный, поднимая руку, чтобы подозвать официанта, но тот был в двух шагах, что через мгновение предстал, убрал пустую тарелку и оставил после себя ванильные крошки в воздухе. –Я не понимаю. Как вы хотите без актеров? И в то же время вы говорите о плодах. Плоды без актеров невозможны.
Он сделал большие глаза и все то, чему когда-то учили его в театральном вузе – удивление, восторженное, но неадекватное чувство, в то же время очень гибкое и податливое - отразилось на его лице.
-Они нам и не нужны вовсе, - снова начал приподниматься Иван. Стул упал, Иван не ринулся за ним. - Нам нужна площадка и два креативных человека.
-И вы думаете? – приподнялся Анатолий.
-Почти уверен, - заговорчески тихо сказал Иван, пригибаясь к столу.
В кафе вбежал малец лет двенадцати. Он был совершенно рыжий, и его лицо, испещренное веснушками, лучилось и вызывало необычайное ощущение счастья, как будто пришел ангел или добрый вестник. Ангел был одет в штаны-шаровары и широкую рубаху с дырками на месте карманов. Он встал посреди трех ответвлений, как богатырь на распутье, и заорал так сильно, что сперва подумалось, что у него во рту встроен микрофон, или металлические пластинки, как у греческих актеров:
- Полундра. Падает метеорит!
Малец подпрыгнул, изобразив технически, как это может произойти, издал звук падающего пузыря с водой на тротуар, хлопнул в ладоши, и исчез в голубом проеме, проскользнув между ног у вошедшего мужчины, который держал в руках сверток. Тот стал оглядываться, словно искал обладателя этого прямоугольного предмета, в котором, по всей сущности, было что-то ценное – мужчина в солидном костюме держал его крепко и в то же время бережно, как какую-то хрупкую вещь.
Народ засуетился. Женщина, кормившая сына чебуреками, стала судорожно собираться. Иван, стоявший около стола, присел так, что оказался под столом, около стула, за который он схватился и медленно стал вырастать под суетливые движения остальных чебуречных клиентов. Анатолия уже за столом было, но Иван почувствовал как дрожит земля, посуда и стол пляшет в пример недавнему непоседе-стулу, как запаздавший ученик, вошедший в раж.
-Интересный кадр, - впечатлено сказал Иван спрятавшемуся партнеру. - Даже если действительно падает метеорит, нам от него не уберечься. Сидите, мой друг.
Все остальные посетители залезли под стол, веря в надежность этого укрытия, хотя стол был из куска дерева, которое могло гореть не более получаса и быть раздавленным тучным человеком, который случайно мог перепутать стул со столом и надеяться на его крепкость было по сути глупо, но люди сидели и верили в это. Самые ловкие жевали чебуреки под столешницей, успевая разговаривать шепотом и посмеиваться над пошлым анекдотом, которые под столом рассказывались проще нежели над ним. Казалось, что чебуречная очистилась, но лишь звенящая посуда на столах и выступающие шляпы, носки ботинок, уголки сумок, локоточки дам выдавала прятавшихся. Человек со свертком недоуменно посмотрел куда-то в сторону окна, почесал затылок, еще раз поискал глазами человека, пройдя глазами по столам, словно хотел по следам зубов на надкушенных чебуреках определить его обладателя, и резко вышел на воздух, где, по-мнению ребенка, должен был обрушиться кусок неба.
Выбежал управляющий в сопровождении двух официантов.
-Уважаемые посетители, это маленькое недоразумение, - говорил худой высокий человек с усами как у Эркюля Пуаро. - Каждый день приходит этот мальчик и хулиганит. Маленький шутник.
Он был похож на очаровательного гнома, который стоял перед входом в волшебную страну – добрый, услужливый, но в то же время какой-то приторный и противный.
-Надо будет его найти, - произнес Иван и тут же щелкнул пальцами, призывая официанта. Тот появился, остановился в определенной точке. – Дюжину чебуреков. С грибами, картофелем и мясом.
Официант промокнул полотенцем лоб, кивнул и как-то комично пошел. Словно избрал для себя походку более экономичную, с которой меньше всего болят ноги.
-Зачем? - спросил Камчатный.
- Аппетит пришел без спроса, - ответил Иван и хлопнул себя по животу, которого у него не было.
-Я о мальчугане, - сказал Камчатный,
- Нам нужны такие смелые кадры, - ответил Иван.
Появился официант, который поставил на стол чебуреки и бокал пива.
-Уберите, - произнес молодой человек в несколько грубой форме.
-Да, но у нас акция, - настаивал официант. – Ничего платить не надо. Ни копейки. Это правда.
Он пытался убедить его, как обычно убеждают тинэйджеры в магазине, что им уже есть восемнадцать.
- Не время пить, - произнес Иван. - Принесите мне еще один кофе.
-Хорошо, - согласился официант, пожал плечами и понес бокал, смотря по дороге на часы.
-Вам виднее, - наконец сказал Камчатный, и Иван уже нее помнил, к какой реплике эта фраза относилась. - Как к вам обращаться?
-Зовите меня Ваня, - сказал Иван, - но при людях мистер Ван.
-Хорошо, - согласился худрук. Тогда я Камчатный. Для своих Камчатка.
Теперь он наблюдал, как Иван поглощает лунные слои теста с начинкой, рассказывая о своем прошлом, как он, будучи маленьким, был в театре и узнал, что есть жизнь на сцене, которая, как болезнь преследует всю жизнь. Хотел стать врачом – стены института не пустили абитуриента, подумал быть инженером – другой институт не позволил ему закончить, и только профессия режиссера была благосклонна на начальном этапе и позволяла существовать.
Они вышли из кафе. Воздух был сладковатый. В небе летала белая пыль, слипаясь в однородную кучу, смущая прохожих и собак.
-Я вас подвезу, - произнес Камчатка.
Около его красного «БМВ» крутился маленький стервец в знакомых шароварах. Он уже открыл дверь, и его руки бродили по салону. Камчатный успел схватить его за руку, подвел к Ивану, словно тот должен был решить, что с ним делать.
-Он хотел вскрыть мою машину. Точнее он ее вскрыл и уже вытащил вот это, - он показал на розовый треугольник атласной ткани. – Откуда это!? произнес сконфуженно Камчатный и засунул в карман.
Мальчуган выкручивался:
- Я увидел наклейку Бомбера, - произнес он. - А вы знаете, что такое в двенадцать лет увидеть коллекционную наклейку. Это почти тоже самое, что увидеть машину своей мечты, дом, город, в котором хотел бы провести остаток жизни. Вам не двенадцать. Поэтому не понять.
-В милицию! - решительно сказал Камчатный. - Пусть разбираются в твоей мечте мастера в погонах.
Иван вспомнил, как в восемь лет случайно попал в поток бастующих и, когда услышал мигалки, не понял самой опасности. Затхлый запах – рыбы с конифолью и тошнотворные стены, словно измазанные жирным салом – висели в его комнате воспоминаний. Столкновение юности с этими нежелательными кусочками взросления. Он видел, как пятнышко попало в рыбий жир, растворяясь в нем без остатка.
-Не надо милиции, - произнес Иван уверенным голосом. – С нами пойдешь.
Камчатный развел руками, паренек сморщился, отчего у него на лице появились складки старости, и Иван открыл дверку «Бэхи», приглашая юного синьора-вора внутрь.
-Никуда я с вами не пойду, - возразил малец, но уверенный взгляд молодого человека убедил его и тот уселся на заднее сидение.
-Ничего там мне не прожги, - недовольно сказал Камчатный. Ему не понравилась эта идея.
Камчатный сел за руль, а Иван, подождав, пока все займут свои места, сел на заднее сидение.
- Поговорим, - начал он.
- Поговорим, - пожал плечами рыжий.
-В кафе зачем устроил сумятицу? – спросил Иван.
-Они меня как-то раз выгнали, - возмущенно сказал малец. - Зашел я поесть. Голодный был как никогда. Ну поел. Вместо десяти положил на стол девять рублей. Все, привет, выгнали взашей.
Мелочные официанты сновали кругом, показывали распечатанные счета и решали нехитрые задачки с хитрыми клиентами.
- Что ты съел? – спросил Иван. – Интересно увидеть блюдо за десять рублей. Наверное, очень особенное и главное сытное.
-Бефстроганов, - сказал малец. – Всего-то.
Перед глазами возникла витрина с табличкой «распродажа». Все бефстроганов по десять. За качество не отвечаем.
-Так он стоит не менее ста, - усмехнулся Иван.
-Значит девяносто девять, - исправился он.
Было видно, что он врет. Эта история родилась сейчас и, возможно, умерла в то же мгновение как неудачное воплощение, так как слушающий ее не ответил должной реакцией. Дешевые мясные азу, почти бесплатные, теплый ночлег за гроши и много сладкого – все это мерещилось перед глазами мальца, и становилось той частью иллюзии, в которой он большее время и пребывал.
- Я дите улицы, - гордо сказал он. Мы питаемся исключительно плодами улиц. Теми что выносят на задворки. Оставляют на столах. Иначе я погибну, пока дождусь, когда у меня в кармане вырастет пачка денег.
По улице проехал «Хаммер» ядовито-желтого цвета. В нем сидел белобородый мужчина. Он чванливо вытянул голову и демонстративно жевал веточку винограда, вызывая неприятные чувства.
- Красиво, - мечтательно протянул мальчик, и прислонился носом к стеклу, делая его похожим на поросячий. – Правда, красиво, дяденьки? Правда?
Он словно говорил: «Папка, это здорово, что мы в зоопарке, я давно мечтал об этом!».
-Что если он окажется среди тигров и львов, - подумал Иван. – Он просто двинется от такого.
«Хаммер» плыл, неторопливо проводя свой корпус по улице и это большое чудовище на колесах выглядело устрашающе из-под низкой приземистой «Бэхи» 87 года выпуска, чувствуя себя карликом перед великаном.
-Да ну, пошло и тяжело, - прокомментировал Камчатка, - У него эта маска вынужденная. Он ее вместе с машиной купил.
Мужчина лениво посмотрел на Ивана, и с интересом на Камчатку – то ли на его плащ, то ли на усы, сравнивая свои, уступающие только по цвету.
- Король? - прошептал Иван и понял, что говорит это скорее несерьезно, потакая маленькому сорванцу.
- Да ладно, - резко сказал Камчатный отрезвляюще. – Перестань. Дети соблазняются величиной, что на лицо, красотой – что под сомнением, и главное влиянием Запада. Вот ты мне скажи, юный отрок, почему ты не восхищаешься нашей русской «Победой» или «Волгой, «Чайкой» наконец, на которых президенты любят разъезжать по Красной? А, чего молчишь?
- Он вряд ли знает, - ответил за мальчугана Иван, понимая, что тот смущается, и повернулся к нему, но обнаружил на его месте крошки то ли хлеба, то ли самого себя. - Где парень?
Парня не было.
-Черт, - закипятился Камчатный. - Сбежал. Ну, надо же!? Он мой портфель унес. Вот гад! Он не мог далеко уйти.
- Поехали за ним, - предложил Ваня, и это было не просьба, а скорее руководство к действию.
Иван оглянулся и почувствовал, что парень близко – хитро поливало солнце, не жалея своих прикосновений особенно для тех, кто имеет цвет яркий и дневной. Он был замечен. Сперва, Иван, потом Камчатка увидели как тот, прицепившись к бамперу ядовитого джипа, едет довольный и радостный оттого, что смог выскользнуть из крепких рук. Теперь мчи, мужик и не останавливайся. Мы здорово провели этих двух взрослых! Они, два взрослых, значит глупых, разинули рот, а он, молодой, значит умный, не будь дураком… Но тут…«Хаммер» остановился около магазина сувениров, где заспанный продавец, не веря своим глазам, стал готовить товар к показу.
-Стой, - крикнул художественный руководитель и собирался было бежать, но дальнейшие события сделали это необязательным.
Мальчуган спрыгнул и помчался в сторону ближайшего угла, где в его детском сознании выстроилась фантазия – ожидающий «Феррари» с личным водителем ждет его, и он, поддерживая себя этими светлыми, даже бриллиантовыми мыслями, свернул за угол, но фантазийный шар лопнул, разбрызгав изобретателя с ног до головы. Тучная дама с большими пакетами снеди, шедшая из магазина, остановила его, хотя он и пытался пробежать, но мешала широченная юбка, над и под ворохом продуктов – было невозможно сделать – женщина запаслась на совесть.
-Отстаньте, я вам ничего плохого не сделал, - произнес он эмоционально правильно, но имея предшествующие выходки, не внушал доверия ни на йоту. Он в очередной раз находился в руках двух театралов, которые не слишком умели обращаться с такого рода детьми, с которыми нельзя вести себя, как со стандартными подростками. -Не сделал, - согласился Иван. – Конечно, не сделал.
-Тогда что вам от меня надо? – недоумевал малец, - Я буду кричать. Знаете, у меня голос, как у Синатры.
-Поздравляю, - улыбнулся Иван. – Я думаю, он нам подойдет.
-Да, - согласился Камчатный.
-Не надо, - резко сказал малец. – Я не подойду. Я худощавый. Я вряд ли на что сгожусь. Других много.
Два стороны говорили о разном. Малец думал о том, что происходит с подростками, когда их увозят на пустыри взрослые и столько нынче пишут о маньяках. Театральные маньяки – это будет что-то новенькое. Но на самом деле мысли ограничивались тем, что пацан идеально подходил под юного участника, открывающего этот театр. Он был светлый, лучистый, смелый, как огонь. Действительно, как огонь.
-Куда едем? – спросил Камчатный.
-В штаб, - произнес Иван.
Красная «Бэха» 87 года неслась. Нужно было пересечь улицу, свернуть на светофоре и подъехать к крыльцу. К чему были такие излишества? Театралы они вообще странные существа. И не такое могут придумать. На светофоре машина остановилась. Малец осторожно открыл дверь и выскочил из машины, громко хлопнув дверью. Через мгновение, он скрылся за Хаммером, который стоял припаркованный и более защищенный от веснушчатых сорванцов, и был проглочен фисташковым домом с розовыми балконами.
-Ушел, - недовольно сказал Иван.
-Догнать? – спросил Камчатный.
-Не надо, - остановил его парень. - Он бы все равно сбежал. Ребенка ведь ничем не заставишь, если он не хочет. Будем искать другое дите.
-Да, дите, - мечтательно сказал Камчатный, думая о своей жене, детях и внуке, который сейчас был примерно такого же возраста, что и этот уличный проныра.
Иван любил детей. Маленьких, лежащих в пеленках. И дети чувствовали это. Они отвечали ему взаимностью. Но здесь он впервые ощутил оглушительное неприятие к ним.
Сцена 6
Театр
С внешней стороны это здание походило на собор, в котором не умолкают литургии и беспокойно снуют монашки в поисках способа спасения своей души. Розовая насыпь, как утренняя зорька, застыла на здании и проступала сквозь ивы, как дневные звезды. Лепнина, в некоторых местах потерявшая свои былые формы, продолжала выделяться и украшать – ангельские головы без крыльев и ножек, цветочные бутоны без достаточного количества лепестков, окна, обрамленные не в достаточной мере, лишенные гордых углов.
-Добро пожаловать в наш страшненький театрик, - произнес Камчатка. Он топтался, приглашая Ивана. Тот вошел и замер на входе.
На лестнице стояли рыцари, которые напоминали героев Пелопонесской войны, точнее их облачение уже после битвы, так как доспехи были в сомнительном виде – ржавые, гнутые и нуждающиеся в реставрации. Также нуждался в замене ковер, на котором они стояли – он был потрепан и потерял цвет, как и ступеньки на которых торчали гвозди, как цветы на полянке без бутонов. Цвета в этой плоскости отсутствовали. Иван словно попал в старый мультфильм, в его выцветший мир.
-Наш театр состоит из двух наземных блоков и одного подземного, - прокомментировал Камчатка, отвлекая Ивана от дотошного изучения дефектов данной конструкции прошлого века
-А сцена? – спросил Иван.
-Да, еще есть сцена, - подтвердил худрук.
По лестнице мчался хорошо знакомый человек, путающий лампочку с батарейкой. Увидев худрука, он замер и спокойно стал идти вдоль отшлифованных перил
-Не разрешаю им бегать, - прокомментировал Камчатный.
-Дисциплина, - согласился Иван.
-А как же, - резво сказал художественный руководитель. - Они же дети. Кто-то сказал, что сукины, а я бы о них еще хлеще высказался. Заслуживают они того. Той любви.
На двери было написано «бухгалтерия». У слова не все было в порядке. Оно страдало. Без буквы «х». Мечтая превратить «у» в «о».
-Нужный орган, -улыбнулся Иван, понимая, что эту фразу он уже произносил ранее.
-А то, - подтвердил Камчатный, прмглаживая голову ладошкой, предварительно поплевывая на раскрытую пятерню. Он немного был взволнован, словно ему надлежало встретиться со своей первой любовью, которая была еще в ранней юности.
Иван отворил скрипучую дверь и увидел премилую картину. Две пышные дамочки – одна с мелированными, другая с огненно-рыжими волосами – пили чай, и гора печенья, конфет, пряников в большой посуде уничтожалась с бешеной скоростью.
-Людовика Марсовна слева, у компьютера с гигантским экраном и Евлампия Суворовна справа, - они у нас - с городостью сказал руководитель. - Две важнейшие работницы. Чем живете, мои дорогие?
Анатолий обернулся в заботливого пса, готового служить этому финансовому дуэту. Он с умилением глядел на женщин, как будто они были редкими в своем роде, что приходилось держать в их определенных условиях, с климат-контролем, позволяя себе лишь вольность иногда видеть их по праву начальства.
-Разрабатываем стратегию экономии, - произнесла женщина справа, обладательница мелировки и химической завивки.
-Внедряем конкурентоспособность на базе кризисной строки бюджета, - говорила слева.
-Говорим, что и в кризис существовать можно безбедно, - продолжила свои утверждения главный бухгалтер.
При внешней порисовке силуэтов можно было сразу определить, кому досталась завидная роль главного буха, а кому быть второй скрипкой. Слева около большого экрана было первостепенное лицо, решающее важнейшие денежные вопросы. Ее фигура была немногим пышнее, чем у Евлампии Суворовны. Та же в свою очередь имела склонности, но в меру своего статуса и положения не выходила за эти рамки, правда неизвестно кем установленные. Если только не природой.
- Деньги – это бумага, - произносила пышка.
-Бумагу нельзя жечь, - выступала вторая. – Сжигая бумагу, мы сжигаем деньги.
-Но в то же время огонь – это затраты, - вспоминала первая.
-Думай, прежде чем станешь воспламенять горелку на плите, - строго говорила вторая.
Женщины, говорящие лозунгами, могли встретиться на демонстрации, в дебатах, по телевизору в новостях, в разгар президентских выборов.
-Пришел на работу – не спи, достойно под вечер уйди, - улыбалась Людовика Марсовна.
-Верно, - согласился Камчатка. –Что вы думаете, Иван Митрофанович?
-Шедевриально, - произнес Иван мечтательно. – Вношу в свой ломящийся от скудости фраз блокнот.
- Играешь на сцене, играй как бог, но денег лопатой здесь не огребешь, ты даже лопату не купишь, так, небольшой совок, - произнесла вторая, просто бухгалтер, подкрепляя свой статус.
-Утверждаем, - захлопал в ладоши Камчатка. –Вот они, наши светила. А это человек светило ума, который вытащит наш театр за волосы из болота.
Дамочки приподнялись, переглянулись, тут же уронив взгляд на правую руку мистера Вана, затем на его фактуру и только потом стали рассматривать глаза и что росло подле их и принадлежало молодому человеку – большой горделивый нос, впалые щеки, но упрямый подбородок. Девушки мечтательно вздохнули. Они мечтали именно о нем. Чтобы он пришел в один прекрасный день, растоптал шоколадно-пряничную гору и взял все в свои руки.
-Да ладно, - засмеялись дамочки, и вместе параллельно произнося то одно, то другое слова продекламировали, - Мы так считаем, как вас обожаем!
Женщины были похожа на сирен, зазывающих своим пением моряков. Здесь пением служили их лозунги, которые стремительно вылетали, не успевая занять нужное русло, стать самостоятельной частью, а просто бродили в воздухе, как висящие транспаранты, которые никто не читает, но понимает, что это – нужная составляющая городского мероприятия.
-Не вставайте, - произнес Камчатка. - Вы молодцы. С меня шоколадка.
-Они и не смогут, – подумал Иван.
На следующей двери значилась цифра 6. Но если первый кабинет они прошли, то сейчас должен быть второй. Отсутствие логики не смущало Ивана. Он нанизывал колечки местного контингента на свое восприятие, чтобы впоследствии состряпать нехитрый разговор, объясняющий новый взгляд на старые вещи.
-Жертвы будут, - мелькало у него в голове. – Надо продумать способ эвакуации. Безопасный способ.
-Наша Леночка, - представил Камчатный.
Они вошли дверь уже три минуты назад и Иван, все еще не смог разглядеть в ворохе бумаг крохотное кудрявое существо, которое он уже видел ранее – с лейкой. Кабинет был покрыт мелкими стружками, и в воздухе витал аромат свежего дерева.
-Здесь пилили лобзиком, - извиняясь, проговорил Камчатка. - До сих пор пилят. Устраивают кружки юные экологи. Говорят, пилят то дерево, которое дало согласие на использование. А те, что против, они оберегают. У каждого ребенка в районе есть дерево, за которое он отвечает. Каждый четверг они отчитываются. Приходится сдавать. Последняя постановка нам принесла значительный убыток, хоть мы и не тратились на костюмы, на декорации, играли в другом декоре, никто и не заметил.
-Теперь юным экологам придется поискать новое место для своих экспериментов, - твердо сказал Иван.
-Да, но… - начал говорить Камчатный.
-Отставить детский сад и прочую благотворительность, - произнес Иван начальственным тоном и все с большим энтузиазмом. – Вот заработаем первый миллион, тогда пожалуйста. Превращайте хоть весь театр в детскую игровую.
- Здравствуйте, - послышался голосок из под кипы папок.
-Добрый день, - произнес Иван.
Теперь, когда глаза привыкли к этому смогу, он разглядел ее более детально. На него смотрело удивительное создание - милый взгляд с выразительными глазами и маленьким носиком, сливочными губами, и тонкой лебединой шеей. После шеи были необходимые округлости и в животе они не заканчивались, что подсказывало о ее интересном положении. Дело в том, что Леночка была одинока. У нее был взрослый сын, актер в этом театре, сама она занималась литературной частью и свою работу любила. И все было бы хорошо, если бы не ее природная влюбчивость. Да, она влюблялась во всех, кто ей казался симпатичным. Так произошло с администратором. Это благодаря ему, у Лены произошло «вздутие». Впрочем, Камчатный говорил о ней.
- Наша Леночка – прима по части пьес, - произнес Камчатный. - Знает все от Софокла до никому неизвестного Камчатного.
-Не скромничайте, - промолвила она звонким детским голоском. – У него пять пьес. Одна другой лучше. Если хотите, я вам процитирую.
-Был бы рад, - согласился Иван, хотя это сказал скорее из вежливости, так как не был настроен слушать драматургию, которую никто никогда не ставил.
Леночка мигом нашла пачку из сотен, покрывающих ее стол, показала ее внушительную толщину, открыла в начале, засмеялась, потом перевернула три страницы, прочла про себя, на этот раз скромно улыбнулась, и стала читать:
- Он (входит): Я знаю причину, побудившую меня не оставаться равнодушным.
Она (опешив): Он должен был приехать три дня назад, но не приехал.
-Вот здесь такое сильное место я всегда вздрагиваю на этом, - произнесла она.
Муж (входит). Вам осталось жить ровно три часа. Странно, что вы не услышали, как я подъехал. Прежде чем заводить любовницу, нужно проверить все ли в порядке с ушами, глазами, вообще нужно пройти ряд врачей и если надо пройти медкомиссию. Если все в порядке, врачи одобряют, то пожалуйста.
-Вы понимаете, да? - звонко произнесла Леночка. – Он издевается над ними. – Но что будет потом, вы не представляете.
Представлять не хотелось. Текст был слезливым. Леночка уходила в сантиментальные причитания, вытирала слезы и кидала свое миниатюрное лицо на кипу папок, которая хранила информацию.
-Что в них? – спросил Иван, ловко перейдя от читки к делу.
-Это все, - ответил Камчатный, видя, что Леночка, переживает, и не хотел мешать ей. - Папка к папке, бумажка к бумажке. С архивами поставленных спектаклей. Начиная с Бомарше, потом был Ибсен, конечно же Уильям, потом Пушкин.
Леночка успокоилась и вновь стала прежней – легкой, воздушной. Она с таким увлечением стала доставать из одной папки фотографию актера с длинными усами и девушки, что Иван не мог оторваться от ее лица, и узнал похожие ямочки, которые возникали при улыбке, также при легком напряжении лицевых мышц.
-Я, - все больше рдела она. – Правильно подметили.
-В общем, хлам, - подытожил Камчатный, поднимаясь, взяв за руку Ивана и направляясь к двери.
-Ничуть, - кричала вдогонку Леночка. - Это история. А история – она же главная свидетельница нашего взросления.
Леночка была прообразом той самой девушки-истории, которая наблюдает, ведет летопись и эти диалоги, написанные в пьесах – словно они были подслушаны ею, точно записаны, чтобы потом понять, а верно ли поступали те говорящие, нужно ли было спорить, говорить колкости, признаваться в любви, в содеянном. Эти картонные папки, завязанные хлопчатобумажной тесьмой светло-бежевого цвета, хранили в себе все то, что считали нужным внести люди, забывая дни-пустоцветы, где были диалоги, подчас красноречивее, но не приводящие ни к чему.
- Куда вы? – удивилась она. - У меня есть чай и кофе. Да, еще есть что-нибудь покрепче.
Диалог не вязался, так как впереди было продолжение экскурса.
-Леночка, я ничего этого не слышал, - пригрозил Камчатный.
-Куда вы? – спросила она.
-Знакомиться дальше, - ответил худрук и вышел из двери, не забыв подождать мистера Вана.
-Не торопитесь заходить к Оклахоме, - услышали они. - Он сегодня на Олимпе.
-Что это значит? – спросил, не возвращаясь, Анатолий.
-А то и значит, что нам его не достать, - захихикала Леночка, и было в этом смехе что-то нервно-парализующее.
-Но мы все равно пойдем, - говорил худрук, - Леночка, вы оставайтесь здесь и ищите пьесу. Эта пьеса должна быть о том, что мы все понимаем, но в то же время стремимся познать. Во как.
Гость и житель этого «страшненького театрика» вышли из кабинета, и намеревались двинуться дальше, но едва не споткнулись о тело, которое лежало поперек дороги.
-А вот и сам, - процедил Камчатный сквозь зубы. - Познакомьтесь, наш администратор. Человек пьющий. Но не скрывающий этого, как видите. Лежит горизонтально около двери Леночки, так как имеет прямое отношение к ее положению. Правда родство не признает, но в минуты опьянения совесть возвращается к нему, и он идет к ней, но не всегда доходит.
-Может его поднять? - предложил Иван.
- А зачем? – спросил улыбчиво Камчатный. - Лучше перешагнуть.
Они с легкостью переступили тело, которое лежало неподвижно, воплощая в себе все процессы, которые бурлили в театре. Он не двигался, и театр был похож на музей, где тихо, и лишь экспонаты живут своей отрешенной жизнью. Экспонатов было много. Один из них лежал и пытался дотянуться до лба пяткой резкими размашистыми ударами. Он постоянно мазал, и лишь протирал пол, на котором появился след от его штанин в виде раскрытого веера. Наконец, он повернулся на другой бок и оказался вплотную к двери и через мгновение был внесен в кабинет «завлита» женщиной, у которой было развито чувство сострадания.
Спустившись на цокольный этаж, Иван обнаружил, что вдоль коридора стоят транспаранты с лозунгами и таблички с подозрительно знакомыми фамилиями.
-Участвуем в выборах, - прокомментировал Камчатный. - Наш театр уже лет пять как называют политическим. Пусть у нас нет в репертуаре «Ричарда 3» и «Короля Лира», но как только появляется новая партия, все знают, что есть место общепризнанное.
Они прошли вдоль обшарпанного коридора, под потолком которого висели гирляндами провода, доставая некоторым до макушки, и приходилось нагибаться, чтобы не дай бог не задрожать от легких покалываний по всему телу.
- Добро пожаловать в монтировочный цех, - произнес торжественно Камчатный и открыл деревянную дверь, обитую алюминием.
Монтировочный цех напоминал музейную комнату. На стенах висели картины, декоративные ружья, горны, в углу стояли кресла. Но прежде всего здесь стоял стол, принадлежащий к антиквариату. Он был широких размеров и, казалось, вырос в этой комнатке, так как с трудом можно было представить, как его сюда вносили. Дуб уж потемнел с годами, и время от времени накладываемый слой лака облезал и делал его блестящим, что в скудном освещении монтировочного цеха было воистину преимуществом. За этим столом когда-то решали сложные политические вопросы, принимали решения о войне и судьбе братьев, этот стол служил свадебным застольем, местом, где проектировали макет будущего памятника. Теперь на нем играли в карты, смотрели цветные журналы с раздетыми красотками и спали, когда в комнату набивалось больше одного человека.
-Да здесь и жить можно, - сказал Иван, а сам вспомнил как когда-то жил в одном стареньком театре также в монтировочной комнатке, значительно меньше этой и менее заставленной.
-Что они и делают, - сказал Камчатный. - До этого у нас работал один ушлый, который умудрялся сдавать карету, как комнату с почасовой оплатой. У него это продолжалось почти полгода. А я об этом не знал, пока не обратил внимание на расхлябанность кареты. Она стала менять курс.
- Молодцы, - засмеялся Иван.
-Монтровщики у нас особенные, это правда, - произнес Камчатный. - У нас мало у кого есть автомобили, зато монтировшики, все кроме одного, на колесах. Они считают, что нужнее всего здесь именно они.
-Пока считают, - продолжил Иван.
Раздался грохот. Посыпалась штукатурка. Камчатный упал, повалив за собой Ивана. Раздался крик. Женский, затем мужской, потом снова женский в содружестве. Они находились на цокольном этаже. Что-то тяжело рухнуло вниз. Крыша, самолет?
-Что за бл…-во, - не выдержал Камчатный.
-Землетрясение? – предположил Иван. – Кажется, уши заложило.
Раздался еще один толчок и он вновь оказались на земле, прилично запачкав свои одежды.
-Что за бл…- продолжал ругаться Камчатный. Он боялся встать и поэтому лежал на земле, вдыхая пыль и не знал, что предпринять. – Какого хрена здесь делается. Эй, вы там! Разве кто услышит.
-Война? – возникла догадка у Ивана. – Откуда? Наверняка, с востока. Нам повезло, что мы здесь были. Как в катакомбе оказались.
В белом дыму появился человек. Он шел по направлению к лежащим людям и внушал страх, так как его профиль был широким и маленьким, как у восточного человека.
-Что, твою мать, случилось, - спросил Камчатка, узнав в этом силуэте старшего машиниста сцены.
-Круг оборвался, - объяснил мужчина с порванным ртом. - И на этот раз еще и провалился. То есть здесь не просто нужно натягивать трос, но и поднимать всю эту конструкцию.
-Едрена… - не мог остановиться Камчатный. -Что вы там делали?
- Да ничего. Репетировали.
- Что репетировали?
-Понимаете, у нас возникла идея, - взбудоражено сказал он. - У нас есть трое – я, Ролан и Гена. Мы готовим номер.
-Номер называется «Обрыв троса»? – предположил Камчатный.
-Нет, - проговорил мужчина.
-Слушай, Юра, - начал говорить главный. – Ты же уже тридцать пять лет в этом театре. И никогда не было проблем.
-Вот именно, - тяжело вздохнул Юра. – Столько лет в искусстве, без реализации. А так хочется, хоть под старость лет что-нибудь эдакое. Вот молодежь приучил. Они ведь тоже страсть как хотят.
- Япона баба, - прокричал Камчатный. – Да что вы все, смерти моей хотите? Кто теперь будет ваши игруньки восстанавливать? Я? Или ваш доблестное трио? А что? Покажите мне искусство. Верните все на круги своя. Чтобы круги крутились.
-А что насчет нашего номера? – робко спросил Юра, не слишком надеясь на положительный ответ.
-Да бл…благодаря вам, я е…ерунду должен разгребать, - простонал Камчатный, хватаясь то за лоб, то за поясницу.
Дальше они разговаривали. Этот диалог был насыщен разными формами, оборотами. Наверху только сейчас начали бегать. Одновременно с беготней стали трезвонить телефоны, послышались сирены скорой помощи, милиции, что, казалось, упал метеорит, в который Иван начинал верить, так как подобного происшествия в театре не помнил. Да не было такого. Театр гнил. Механизмы выходили из строя, но никто не хотел снабжать его новым и корабль терял доски и уже дал течь. Еще парочку досок и шторм от него мало что останется.
- Я думаю, настало время посетить моих старых хозяев, - прошептал Иван и увидел досадливо-недоуменное лицо художественного руководителя, который нервно прижимал ладонь то к правому уху, то к виску, словно что-то искал. Он был похож на ребенка, которого оставили одного на проезжей части. И вот он сидит, вокруг мчатся автомобили, сигналят, конечно, объезжают его, но успевают крикнуть что-то неприятное и никто не останавливается, чтобы взять к себе. Правда, Иван на своем пешем мустанге попытался это сделать. Но ребенок не успокаивался. Наверное, до поры до времени.
Сцена 7
Коммуналка
Двери служат для того, чтобы жить непринужденной частной жизнью. По-простому – изолировано, отдельно, чтобы никто не мог увидеть, как ты одеваешься по утрам немытый и нечесаный. Чтобы не прослыть на весь двор, что ты ходишь по дому в дырявых кальсонах и варишь на обед мороженую картошку. Двери служили защитой. Они открывали дверь только своим, но говорили своей большой толщиной и величавостью о невозможности пройти, если ты не принадлежишь к их роду.
Двери, из которых состоял этот дом, были когда-то хлипкими. Они скрипели, размахивали своими стройными телами, пропуская всяк и каждого, признавая в нем своего, не вдаваясь в подробности исторической справки. Появилась в городе фирма, потом другая, и теперь множество фирм заполнило город, и снабжают его железными псами – дверьми, которые не пропустят даже порой и своего человека. Люди перестают стучаться, ходить в гости и открывать двери. Это сперва мучило человечество, но потом, найдя в возможные преимущества, народ стал делать то, что при открытых дверях они бы не посмели. Люди становятся более скрытными и опасными. Они начинают плести сплетни о соседях, говорить правду и неправду, вымышленное смешивая с реальным, забывая, где первое и второе. Они могут придумать такое изобретение, от которого станет лучше. Различные пластиковые стаканчики и зубочистки были придуманы в закрытых помещениях, но и водородная бомба, террористические замыслы были рождены там же. Дверь может быть тюремной, а может служить открытием. Она защищает, но прячет от нас многое. Дверь двулична, лицемерна, цинична. Как и человек, она обязательно имеет две стороны – положительную и отрицательную, внешнюю и внутреннюю, свою и чужую.
Звонок не работал, что было обычным делом. Иван постучал в массивную дверь, с поруганной честью – она была исписана, измалевана, слегка порезана и доведена до такого болезненного вида, что хотелось не колотить, а мягко постукивать, прикладывая полотенце с собранному кулаку. Никто не ответил.
-Спят? Или все ушли, - подумал он, хотя знал, что хозяйка редко куда выходила и все свое свободное время проводила на кухне, высматривая в окне других жильцов, которые проживают в других коммуналках, намного чистоплотнее и порядочнее тех, по ее мнению, что были у нее.
Иван постучал еще и услышал, как крепкие мужские ноги надевают тапочки и шаркающей походкой семенят к двери. Прикоснувшись к замку, вопрошая на ходу «кто?» и не дожидаясь ответа, человек в квартире стал открывать дверь, чтобы на пороге услышать и увидеть ответ в лице пришедшего.
- Я, - сказал Иван. Он пришел один, принимая во внимание, что у него и так натянуты отношения с этой популяцией, поэтому появление допкадра вызовет недовольство, что мягко сказано, скорее, последует бросок через бедро на улицу, в пух, напоминающий рассыпчатую рисовую кашу, громкие слова и этот запах нафталина, который снабжал комнаты тем забытым настроением поколения советских людей. Но были две причины, для чего он появился на пороге. Одна из них была связана с недвижимостью. Ему нужен был запасной аэродром, где бы он мог зализывать раны, обдумывать следующий шаг и скрываться во время первых ляпов.
- Все мы от Якова, - услышал он знакомый голос Лексея. Сосед был нетрезв. Он приоткрыл дверь и, держа ее на цепочке, промолвил:
-А, какие… - сказал он весело, словно произносил молитву и хотел добавить «люди», но, видимо, передумал, и став серьезным, продолжил:
-Чего явился? Ты здесь не живешь. Поэтому тебя нет. Для меня ты труп. Пошел вон, труп. Уходи, мертвец. Я не хочу впускать ожившего мертвеца. Ни за что. Уходи. Пошел, пошел.
Лексей был в ударе. Он был молчаливым человеком, но когда прикладывался к бутылке, то язык становился как помело. Доставалось всем без исключения.
-Не рад? – спросил Иван.
Лексей засмеялся, но через мгновение его захватил приступ кашля, и он согнулся уже не от приятных ощущений, а, скорее, в опасном для жизни положении. Но ему то ли нравилось быть на грани жизни и смерти, доводя себя до предпоследней крайней точки, то ли водка была из холодильника. Это подействовало на него отрезвляюще, словно это Иван сделал так, чтобы тот стал задыхаться, держа его невидимыми руками за горло, отпустив только при положительной реакции на его появление. Сосед снял с двери цепочку, пропустил Ивана, позволил ему пройти на порог - там появилась кушетка, которая ранее стояла на кухне, где любое перемещение предметов каралось суровым проклятием. Этажерка для обуви стала черной. Возникла неприятная догадка, которую хотелось отбросить в сторону, как сорняк.
-Значит, меня здесь не ждут, за здравье не пьют, - произнес Иван. Он посмотрел в просветы залы и ему показалось что на столе лежал круглый цветочный венок, а пол блестел, словно его помыли.
-Отчего же, рад, - произнес он. - Ты был занятным.
Вот и все, что возникло у Лексея по отношению к нему. Занятный. Он жил у них достаточное количество времени и получил только звание занятного, Как грубо. Лучше бы молчал. Представляете, жил человек долгое время, умер, а про него стали говорить «в этом доме жил занятный человек» и все, больше ничего. Или же: «Он всегда был таким занятным», будут говорить дети.
-Так меня слушал, - продолжил он. - Я когда говорю, меня слушают две категории людей – молодые и пенсионеры. Они похожи. Недавно вывел еще одну категорию. Собаки. Они слушают даже намного внимательнее, чем первые две. Вот хочу завести собаку, только такую же занятную трудно найти. Та, что слушала меня, у нее был хозяин. Я ей говорил о Троянской войне и перевороте на Кубе, она положила мне голову на колени, словно и ранее лежала там. Разве старики так могут.
Иван представил, как старик кладет голову ему на колени в момент его душещипательной истории и как Лексей довольно на него смотрит, поглаживая седой вихор.
-Хозяйка дома? – спросил Иван.
-Нет, - грустно сказал Лексей.
В прихожей было жарко. Летний воздух в закрытом помещении царственно блуждал на одном месте, не желая переходить в комнаты, в раскрытые форточки, лениво останавливаясь на люстре, прикладываясь сонным воздушным тельцем к потолку, соблазняя окружающих.
-Как нет? – тихо спросил он, и венок на столе задвигался, стал ярче, осыпаться и разносить по комнате такой аромат, от которого могло стошнить. Здесь было все – и пряные запахи, а парфюм «Красный Октябрь», и печеные пирожки, и гречка с тефтелями, и запекшаяся кровь с несвежим ртом.
-Нет ее, - прогундосил Лексей. Он стоял, прогибаясь, в судороге подгибая то одну, то другую ногу, опираясь на полку, где стояли бутылочки с кремами для обуви, щетками, тряпочками для протирки полок, тюбик с сандаловой мазью, вазилин в целлофановой упаковке, заботливо уложенный хозяйкой.
-И где, как это? - промямлил Иван и задний план стал гореть, высвечиваться цветным, увеличивая резкость, в отличие от первого плана - тот был черно-белым, монохромным, его вообще не было, он перестал существовать.
-Уехала она, - произнес он.
-Куда? - недоверчиво спросил Иван.
-Мужа искать, - ответил он, и прихожая снова стала темно-желтой с зеленоватым отливом, как и во все времена существования этой квартиры.
Иван смотрел на человека, который жил один и вся его жизнь сводилось с скучному пересчитыванию долгов и воспоминаний о людях, которые нашли тунгусский метеорит.
-Накапал все же? – сурово произнес Иван. - Довел?
-Чего ты драконишься? – пробурчал Лексей, – Чего ты?
-А то, что милая старушка жила прекрасно, - сказал Иван. - У нее когда-то давным-давно умер муж. Сейчас он покоится на кладбище. Она свое отплакала. Уже практически не впоминает. Но вы не желаете, что его честное имя исчезло с ее уст, и при каждом удобном случае вставляете фамилию, примешивая порок ко всему роду.
- Может, я и говорю об этом, - занервничал Лексей, - то только потому что…Нет, не потому, что эта правда и я так думаю, нет. Просто я любил хозяйку, а она мне показала кукиш, мол, рот не разевай. Я же к ней и так, и этак. Она ни в какую. Ну я и ляпни в сердцах. И знаешь, когда я это произнес, она на меня так посмотрела… В этом взгляде было все – ненависть, страсть, боль. Какой был взгляд… И когда она говорит, я просто млею. А перед отъездом, как все получилось. Я решил ей напомнить о себе, что я есть мужчина, что хватит, пора и…Приготовил ужин, сварил пельмени, покрошил зеленый лук, мое любимое и ее тоже, оделся поприличнее. Напрокат взял костюм. Не пил целый день, а она не пришла. Оказалось, что у нее была встреча выпускников, и они хорошо просидели мило в одном заведении. Я и выпил. Когда она пришла, я ей закатил такую сцену и наговорил, что звонил ее муж, что он звонит раз в месяц и рассказывает о том, как он там прекрасно живет и иронично спрашивает – как там моя бывшая, не спилась? Она ушла в ванную, я думал, вены порежет или еще что. А она вышла, решительно прошла в спальню, и вечером ее уже не было, только оставила записку. Вот.
Он протянул ему записку, на которой «Я давно должна была это сделать. Но спасибо тебе, что ты меня подтолкнул. Без этого толчка я бы не решилась. Спасибо. Ты хороший».
-Я пью третий день и все не могу остановиться, - произнес он. - Стало так грустно, пусто. Она уехала, как будто оторвала кусок меня. Может выпьем, правда у меня есть только полста грамм. Будет мало. Сбегай. У меня есть огурчик.
Лексей стал рыскать по кухне, призывая Ивана не входить. Он стал греметь посудой, пытаясь отыскать зеленое просоленное чудо.
- Был, - капризно произнес он, едва не плача. - Где же он? А он был, уверяю тебя. Я его не трогал, думал, что суп сварю.
Он стоял в прихожей, сиротливо поглядывая на Ивана, который, по его мнению, должен сейчас накрыть стол, снабдить всем необходимом. Он думал, что человек, который застал его в таком положении, не оставит и сделает все возможное, чтобы вернуть к жизни.
- Кто живет в моей комнате? – спросил Иван. Он смотрел на дверь, которую он открывал, закрывал и прятался за ней в холодные вечера, когда никого не хотелось видеть и отвечать на стуки хозяйки, и даже тогда, когда нужна была помощь. Вещи и предметы наделяются воспоминаниями, как живым снадобьем смазываются и становятся одушевленными, при соприкосновении с которыми, бешено колотится сердце и блестят глаза.
- Я, - ответил Лексей.
-У тебя же есть комната, - недовольно произнес Иван, словно пусть кто угодно бы жил но только не он.
-В моей я сплю, и работаю, - пояснил он. - А там я пью. Извини, но туда лучше не ходить.
Лексей загородил проем, но его худосочное тело не служило хорошей защитой. Иван прошел не спрашивая, не заметив, как сухое слабое тело пытается его остановить. Он отворил дверь. То, что он вдыхал до этого, показалось легким ветерком, В носу закопошились неприятные молекулы, а нос морщился, неприятно сознавая, что допустил это, передавая сигнал глазу, который дергался и отправлял свою очередь в мозг, где гремело все на предмет – зловония – сочетание каких напитков дает такой запах, сложно было предположить. Бутылки стояли в ряд на столе. Среди них было даже шампанское. Оно светились в солнечных лучах, которые, попав в комнату, старались украсить ее своим появлением – лужи искрились, бутылки стояли бравыми офицерами, вещи создавали неподражаемую пойму для интерпретации.
-У меня для тебя есть работа, - произнес Иван.
Этот дрожащий человек, который отказался от всех жизненных возможностей, взмахнув бутылкой, смотрел на Ивана, как на чудо-лекаря.
-Что за работа? – спросил он.
- Нужно наладить круг в одном маленьком театре, - объяснил молодой человек. – Как обычно – сорвался трос.
-Что за история с этими кругами? - деловито сказал Лексей. - Ведь они круглые и, следовательно, должны крутится легко и безмятежно. А они напротив, ломаются. Отчего? Я не понимаю. Когда это было? Три месяца назад, или четыре… В общем директор одного из театров-малышей, где еще старое оборудование, благодаря которым у меня есть работа, позвонил и изложил: генеральная репетиция сорвалась из-за того, что трос п…-ся. Не вручную же им крутить. Нужно за ночь совершить невозможное. Так и сказал. А я что? В предыдущую пил, в день гулял. Но тут был повод – пять лет как живу без цели. Событие, согласись?
-Точно событие, - иронично произнес Иван, смотря на его непослушные губы, которые когда учились произносить буквы, слова и когда-то целовались первый раз, и ему стало жалко его. Его внешность, внутренне состояние, душа с болезненными ранами – все было такое, как у животного на улице, про которого все забыли.
-Я же хорошим мастером был на автомобильном, - причмокнул Лексей. - Шестой разряд. Наша страна в начале 80-х изготовила только за год более миллиона машин. Дальше вообще дело пошло. Гордились все, ну и я в том числе. А у меня мысль возникла, как повысить доходность. К нам на завод эфиоп приезжал. Ходил, изучал. Вот и подумал я: а что если устроить торги для западных коллег. Наши машины новы, перспективны, боле экономичны. Тогда меня и турнули. За то, что я пытался продать наш автомобиль за бугор. Меня чуть за это не закрыли. Но работу я точно найти не мог. Всюду мне отказывали. Как слышали фамилию Бровкин, сразу возникал вопрос не тот ли это Бровкин, который…в общем я оказался не удел. Спасибо театрам. Они, как церковь – приютят, когда нужно…
-Итак…, - прервал его молодой человек. – Вы получили заказ?
-В общем, нужно было решаться, - говорил мастер шестого разряда. – А заплатить он обещал. Хорошо. Не обижу, говорит, по тройной ставке. Я и пошел. И знаешь, я им так все сделал, что ни разу ни одного косяка. Я и на генеральную ходил, и на премьеру. Хозяйку звал, она тогда не в духе была.
-А что за спектакль? – спросил Иван.
-Не помню, - потянул Лексей. - Я же говорю тебе, три месяца назад это было. Времени то прошло сколько.
-Действительно, очень давно, - согласился Иван. – Здесь тоже не обидят, но тут такое дело. Мне нужна помощь.
Лексей застыл в позе, сохраняя нейтралитет, готовый в следующий момент рассыпаться в любезностях или напротив хлопнуть дверью перед самым носом.
-Так я и знал, - произнес он. – Работу он принес. Добряка. Ты, парень, говори, да не заговаривайся.
-Я в порядке, - сказал Иван, скорее самому себе, так как картина нуждалась в реставрации – это место некогда было приятнейшим домом, стало похоже на сарай, где жило одно животное, похожее на человека. Отдаленно напоминающее.
-Вижу, что в порядке, - сказал он. - Прибарахлился. Я-то думал в помойке крыс дохлых гоняешь, раз на улице остался, а ты наоборот. В чем секрет, поделись? Может, и мне твоим путем пойти?
-Нет секрета, - ответил Иван. - Просто есть голова. Этого достаточно.
-Ну-ну, - скептически отнесся к этому старик, прищуриваясь - И что твоей просто голове понадобилось?
- То, что она не может, - серьезно произнес Иван. – Документы, а именно, паспорт, все как полагается и трудовая книжка. Стаж не менее пяти лет в театре, желательно директором. Наверное, все.
Иван задумался о том, что еще нужно приплюсовать, но так и не вспомнил. Он знал, что Лексей, которому перевалило за пятый десяток, в столице знает всех и каждого. Пусть от него отвернулись работодатели (кроме некоторых театров), но другой мир – мир жульничества, сомнительного промысла был всегда открыт для него. Здесь у него был Клондайк. Можно было все купить, продать, наказать человека. Только Лексей не имел высокого рейтинга. Контакты пылились в записной книжке, и редко пользовались. Если, конечно, кто-нибудь из своих не попросит…
-Вот замахнулся, - присвистнул Лексей. –А это, позвольте спросить, все? Может, и трусы свои с инициалами подарить? А то я могу.
-Нет, - улыбнулся Иван. – Это можете оставить себе.
-А вдруг, - сказал сосед. – А то жил просто, питался дешевой соевой тушенкой и копеечными макаронами, с завистью смотрел на котлеты на сковороде, прошло немного времени и ты франт. Хочешь поменять имя, изменить историю. Стать другим человеком. Вычеркнуть свою прошлую жизнь, нашпиговать ее новыми фактами.
-Так поможешь? – спосил Иван. - У тебя же есть знакомые.
-Хитрый, - продолжал щуриться Лексей.
-Это жизнь хитрая, - аргументировал Иван, - мы лишь подстраиваемся под нее. Была бы жизнь попроще, то ты бы сейчас узрел другого человека. А пока смотри на меня, хитрого и алчного.
Коммуналка была пуста. Такое было впервые. В основном она жила паровозной жизнью – гудок, отправление, ворочание колес, сближенных друг к другу, и редко замирала, не выпускала дым, не остывала. Теперь она похожа на забытый дом, и только расстановка обуви – желтых сандалей и многочисленных тапочек напоминала о прежней жизни, когда обувь стола в ряд утром, совсем недолго, а потом смешивалась, находила себе новую пару, порой совершенно неподходящую, но интересную и загадочную.
-Ладно, - согласился Лексей. - Есть у меня один человечек. Он так все сделает, не отличишь.
-Звони, - резко казал Иван, нырнул рукой во внутренний карман, обнаружив пустоту, вспоминая, куда делся его кнопочный друг. Остался в магазине у той дамы.
-Фото и данные мне сейчас, - серьезно произнес Лексей и весь алкогольный замороженный голос вышел, поменявшись на деловитость и порядочность. - Документ будет через пару дней. Вот цена.
Он написал в воздухе приличную сумму, посмотрел на Ивана, согласуясь с ним, как он хорошо понял. Иван, конечно, понял, но не имея пока в кармане нужной суммы, которая должна уже была появиться через два дня, он свербил мозг над этим вопросом.
- Загнул, - прошептал он. - Делай скидку. Как родственнику.
- Сынок, не могу, - произнес сосед. –Не я исполнитель. Итак цена натурэль, без наценки. Себе я в данном случае ничего не беру.
Иван стал думать. Это у него хорошо выходило.
-Кстати, тебе привет от хозяйки, - произнес Лексей и засеменил в свою комнату, на ходу теряя левый тапочек. - Подожди, я сейчас, -бросил он, оставив тапочек лежать посреди прихожей, как домашнее животное, требующее к себе максимум внимания.
Ему не хотелось уходить. Он слышал как на улице две подруги разговорились о силе внушения. Как можно всего захотеть одним словом и все это может сбыться. Одна все восхищалась этим, а другая, скучая, слушала ее, прерывая невнятным «да». Иван был благодарным слушателем, и скорее он должен был оказаться перед этой дамой, которая раскрывала глаза другой женщине о возможностях нашего подсознания.
- Я хочу, - повторил Иван и представил как он живет в трехкомнатной уютной квартире в центре, примерно на шестом этаже, у него прекрасная семья – жена и трое детей, двое мальчиков и девочка, с разницей два-три года с хорошим сочетанием 2-4-6. Машина во дворе и гениальные спектакли, в репертуаре многих театров. А еще загородный дом, летние путешествия в разные точки планеты и его слава, которая была в центре каждого пункта в отдельности.
Лексей вошел, держа в руке ключи. У Ивана дрогнуло сердце.
- Вот, ключи от комнаты и от квартиры, - произнес он. - Она уходив, бросила ключи на коврик и сказала: «приюти того, кто в том нуждается, кто чист и добр душой, от которого нельзя ожидать плохого». Я сразу тебя вспомнил, а сейчас уже сомневаюсь.
-Зачем? – удивился Иван.
-Приходи, чего там, - сказал Лексей и обнял парня, как отец сына. «Папа» продолжал держать «ребенка», содрогаясь от всхлипываний.
-Спасибо, - произнес Иван. - За это гранд спасибо.
-Да что там, - сказал Лексей и отпустил молодого человека. – Свои же люди. Уже.
Иван спускался по лестнице, и какая-то сила потянула его вниз. Он присел на ступени лестницы, уже ближе к плоскости. Его тянула юность, дом, в котором он родился, его родство с этим. Пролеты, люди и ароматы, по которым он любил распознавать характер.
В подъезд вошел пожилой человек. Он достал из-за пазухи четвертинку водки, открутил крышку и сделал порядочный глоток. Он прислонился к стенке и благодатно задышал. Ему тоже было хорошо. Ему, как и Ивану не хотелось выходить на улицу, где шла расторопная жизнь. Поэтому он остался стоять в темноте, ожидая первого жильца или гостя, который пройдет мимо или испуганно вздрогнет от силуэта, пропахшего водкой.
Через пятнадцать минут Ваня сидел в Интернете и пытался заработать деньги на опросах. Он смог договориться с менеджером одного интеренет-клуба, обещав его пригласить на открытие своего дела. Тот провинциальный парень, с Рязани, легко пошел на контакт, так как клиентов всегда было немного ближе к ночи, и он сам бывало, сидел на каждом из компьютеров, создавая эффект движения воздушных масс.
Сцена 8
Камергерский
Эти два дня он не выходил из клуба. И только на вторую ночь он вышел, пройдя, как призрак по улице. Как богатый призрак. Он вошел в квартиру, желая поспать хотя бы час, но на встречу ему попался Лексей, который, по видимому, за эти дни не пил. Он справился о том, когда может быть полезен, и пригласил дремлющего на ходу Ивана выпить кофе. Иван согласился, хотя желание спать было чудовищным, но он понимал, что с Лексеем лучше пока не спорить. Говорил в основном старик, вспоминая молодость, фанатные страсти, Олимпиаду и очереди за шампанским с мандаринами под Новый год. Через полчаса, как только Иван соприкоснулся с подушкой, Лексей пригласил его испробовать обед, собственноручно приготовленный им. И снова Иван сидел и слушал. Он говорил, как радиоприемник, останавливаясь, только когда делал глоток, на этот раз безалкогольный, и даже после супа, когда оставался один в комнате, доносился его голос, брюзжание и радостный всхлип, когда ему удавалось развести себя на сентиментальное воспоминание, которое чаще всего возникает в промежутке от двадцати до тридцати лет.
Иван штудировал интернет, пронесся своим пытливым мозгом по всем возможным сайтам, нащупал механизм виртуальных бизнесменов, и был принят за полночь в свои ряды и к утру уже смог обнаружить свой первый доллар, который к часам десяти превратился в пятидесятидолларовый капитал. Такими темпами наращивая свою сумму, он, конечно, рисковал.
Фирма «Дача советов» просуществовала ровно двадцать восемь часов. Она была помещена в форум психологического практикума для работы с душевнобольными олигархами. Отбоя не было. Молодой мужчина, изобретатель продуктов питания для дрессированных насекомых, спрашивал, как ему стать одним из членов мелкой породы, так как этот мир не для него.
-Нужно поместить насекомого в такую же среду обитания, что и вы, - набирал текст Иван. - Где он у вас живет? В коробке? Или банке? Неправильно. Пусть он так же спит на постели. Завтракает с вами за одним столом, читает одни и те же газеты, плескается в ванной тоже с вами. Не отделяйте его от вашей жизни.
На что молодой насекомолюб возразил, что тогда муравей станет одним из нас, а не наоборот. Был найден компромисс – три дня они будут жить как люди, а четыре (преимущество) как насекомые.
Этот изобретатель был доволен происходящим и сказал, что обязательно поделится с друзьями этой победой. На что Иван подумал:
-Странно, что у него есть друзья.
Но это ему было на руку. И пошли вопросы. Начиная с бессонницы, заканчивая слишком крепким сном.
-Если не спите, поговорите самим собой. Встаньте перед зеркалом и вступите с собой в диспут. Вы не представляете, как вы увлечено будете с собой спорить, отстаивать свою точку зрения. Ночь пройдет незаметно. А что касается крепкого сна – попробуйте поспать на мокрой простыне. Эффект будет неожиданным.
Мозг кипел, но вопросы шли ровным потоком, один за другим, как в медицинской очереди к популярному врачу.
- Если вы ходите ночью, лунатите, то посадите рядом с собой пса или кота – они будут с вами идти всю дорогу, чтобы пролаять или промяукать в нужный момент. Не гуляйте под дождем, если вы маленький, не думайте, что это позволит вам вырасти. Добавляйте в пищу морковку и капустку.
И все было хорошо, Он даже задумывался о человеке, собственном секретаре, который принимал бы все вопросы по телефону, в письмах при личном контакте. Он уже видел себя сидящим в офисе, с идущими к нему людьми с разных сторон света, чтобы он мог ответить на то, отчего тому всю ночь снятся медузы или почему у него всегда жидкий стул, хотя тот ест исключительно твердую пищу, и будет ли достроена синагога в районе, если ее уже начали превращать в продовольственный супермаркет.
Но никому так хорошо не живется, как бедному человеку. Тебя не трогают. Но как только у человека появляется небольшой капитал, его помечают, средний достаток – запоминают, начинают интересоваться, он становится одним из преуспевающих – ему завидуют и стараются спихнуть с той планки, делая его прежним. Его окружили виртуальные юристы, подъехавшие к его офису на тех же чипованых автомобилях, поставили клеймо «не работаем» и пригрозили подъехать и реально поговорить. Иван успел перевести деньги на карточку и снять наличными, благодаря Камчатному, так как сам пока был без роду и племени.
У него появились деньги на документы и на временное неудобство в виде коммунальной квартиры вместе с рефлектирующим человеком.
В три часа дня он находился в Камергерском переулке. Он не выспался, но не чувствовал слабости. На нем был тот костюм, подаренный директором суши-бара, ожидающим наверное покупателя все эти дни, и не страшно, что он одел его наоборот – одно из преимуществ двустороннего пиджака итальянской фирмы «Пижамо», которые шли как пиджаки так и двубортные пижамы. Изнутри он был в коричневую клетку. То же самое было и с брюками. Они посветлели, покрылись пятнами, и стали намного лучше сидеть на нем, так как однотонный костюм не шел творческому человеку, вынуждая его что-нибудь прицепить, подчеркнуть. В кармане были деньги, незначительная сумма, с которой еще было можно спать. Эта сумма не вызывала галлюцинации, помешательство и боязни того, что ее могут спереть. Она всю ночь лежала на столике, на нее садились мухи и, возможно, клопы, но никак ее не уменьшило и не сделало беднее обладателя.
Иван остановился около окружной вывески МХАТа, которая одиноким рулетом торчала из-под земли, как обрубленный палец. Он оглянулся. Рядом стояла дерганная парочка в цветных молодежных нарядах – рваные брюки, ленточки, шарфики, банданы. Все это он видел боковым взором, не вглядываясь в них, а скорее обращая на всю картинку разом в радиусе двух метров. Дрожали потоки стремящихся людей то в одну то в другую сторону, на удивление не сталкивающихся, как однополюсные магниты, вызывающие отторжение.
-Угловой дом, - произнес Иван. - Только с той или этой стороны? Неизвестно.
С этой стороны выходили сытые люди, напротив обшарпанное здание пыталось прикрыть свое убожество в виде обшарпанных стен с лоскутками кожи на теле классикой жанра – картинами с изображениями радуги после дождя и этюдами из эпохи Возрождения. Впереди были лица и спины, двигающиеся в такт выходившим и заходившим в открытые помещения ресторанов и кофеен. Здесь была своя энергия, музыка, аккорды стали проноситься в воздухе, делая людей теми молоточками, которые воспроизводят волшебные звуки. Сливаются ноты, стучат легкие туфельки, барабанят грубые ботинки, шлепают незатейливые сланцы и звучит громада. Дома – хлопающие ставни, мяукающий кот на подоконнике, упавший телефон под столик в блинной, разговоры поэтов на своем придуманном языке о вымышленном мире.
Донесся вой. То ли машины, то ли шарманки, то ли человека, изображающего космический корабль. Это не вызвало раздражения, удивления, жалостливого взора, – это было нормально. Место шептало «громче, громче, я хочу услышать, сделай громче».
Действительно, это был корабль. Он шел по кратерам этого яркоосвещенного пути и кричал своим крепким телом:
-Эй, расступись! Я иду. Не надо идти ко мне спиной. Я иду. Неспроста. Я, король, в широченной мантии прохожу. Цепляясь за щербатую поверхность, где из колес только дуги и повороты шарманщика.
Конечно, это был Иван. Он шел по каменным выступам, переваливая свои прорезиненные мышцы, пропитанные самообладанием и вдохновением, и мнил себя кораблем – тем, кто больше, чем человек, могущественнее и сильнее. Он не наезжал на людей, видя в этом пережиток древнего строя. Люди должны были сесть в этот корабль, но направление будет выбирать он. Только он.
Центральные кофейни исторгали пары кофе и жареного мяса, которые примешивались к ним из соседнего заведения, добавляя остроту национального вмешательства востока к западу. Разноцветные покровы на однотонном коричневом полотне принимали в себя частицы кофе, ободряясь и чередуясь с классической палитрой черно-белого интеллигентного колора, который отрицал резкие мазки, мешающие увидеть суть.
В переулке витала суть, которая пропадала на Манежной, в череде Охотного ряда и Тверской. Здесь она обретала тот самый уют, которого она лишалась в метро в нескончаемые часы пик и тесные соприкосновения с незнакомцами. Она пила здесь родниковую воду у памятника Чехова, который скромно прислонился к каменному изваянию, как случайный прохожий, говрящий «это не я, про кого вы сейчас подумали, я просто похож на него, вы проходите, проходите». Также прислонялась к дверям школы-студии, где безбородые юнцы хотели стать частью этой суеты, бросая все свои привычки и пороки, искусно переделывая их в роли. Подглядывала за истинными театралами, которые шли на классический спектакль, поставленный самим мэтром, уже в седьмой раз. У них были черные шляпки-таблетки с орхидеей, шляпка из магазина «Шапелье». Черные, желтые, красные – множество шляп, покрывающих седину возраста, показывающих тот цвет, который сквозил внутри. Они торопились ко входу, но очень долго стояли около него, дабы узреть тех, с кем уже долгие годы ходят в один и тот же театр, но не знакомы. Они делают значительный кивок, в знак того, что «и вы здесь, я и не сомневался». И только по прошествии положенного времени, когда все поклоны розданы, все новые персоны замечены и оценены, театралы проходят внутрь.
-Пять минут и вы в зале, - звенело в голове у Ивана. - Всегда остается одно место. Как по заказу. Таинственное. Будто сам великий придет и огорошит своим присутствием. Неизвестно. Играть на планку выше. Куда же выше. Итак до срыва голоса доходит. Ничего. Ради него можно.
Было жарко. Иван шел сквозь разгоряченные тела, внутренне негодуя от угла дома, и этот переулок был велик, но в то же время мал, чтобы устать и даже если кто и устал, было множество стульев, ступеней, покатых поверхностей, чтобы расслабить свои суставы.
Он шел прямо, не совершая зигзагов подобно спешащим людям. Он был спокоен, зная, что именно в таком равновесии мир не посылает молнии и внезапные таксомоторы из-за угла. Мир любит медленно бредущих странников, не старающихся сносить подметки в сезон, глубоко вдыхающих предоставленные им ароматы и замечающих все те коллизии, которые были сделаны тоже по его сценарию. И вглядываться в эти округлые образования, которые помнят ежегодные дни города, меняющиеся погоды и ночное безмолвие в предутренние часы.
Люди, лица, театры. Там, где они одевают шкуры, принимая новые обличия. Театры, в которых лежала дорогущая пыль истории. Ее хотелось вдыхать, чихать от нее, но с радостью, с непередаваемым чувством восторга. Она забивалась в нос, становилась частью не для всех, подходя к каждому, принюхиваясь, как уличный пес, сперва недоверчиво, но впоследствии становясь частью тебя – бородавкой на щеке, родинкой на предплечье, зубом мудрости.
Иван не заметил, как оказался у угла (правильного на этот раз) и узрел фигуру юнца, стоящего около мусорки-вазы и сплевывающего, как интеллигент, прямо в оную.
Это был он. Мальчик, который пугал метеоритом посетителей кафе и пытался влезть в красную колымагу Камчатного, украсть портфель, быть пойманным, и слинявший в неизвестном направлении, как сказочный колобок, не боясь быть съеденным.
Он выглядел опухшим. От неудобного лежбища, от обильного количества воды или местного воздуха, который делал людей толще, полнее и сытнее? Он потирал свои орлиные глаза, которые смотрелись из-под веснушчатого лица, как два миниатюрных дисплея, показывающих интересную программу. Иван смотрел на каскад зеленых волос, которые как волны окутывали лица проносящихся тинейджеров, и видел этого парня, которого тоже захватила волна, пусть другая, и принесла сюда, в этот мир прекрасного лицемерия.
Должен был подойти парень, а не малец. На углу, а не в центральной части переулка. Не все сходилось как надо бы, но следующая фраза отбросила все сомнения:
- Не найдется лишнего билета на «Чайку»?
- Только на «Синюю птицу», - произнес Иван. – На «Чайку» за полгода разбирают.
Это был тот самый пароль, по которому можно было найтись.
Малец протянул ему книгу. На ней был заголовок. Паустовский. «Рассказы». Зеленая потрепанная книжка.
-Сколько стоит? - спросил Иван.
-Сколько не жалко, - ответил юный. Он вел себя, как будто не узнал Ивана, а может быть, действительно и не признал в нем того солидного человека. - Редкая вещь. В ней есть рассказ «Опасность». Занятная штука.
-Мои финансовые возможности исчисляются моим костюмом, - сказал Иван.
-Пять двести – стоимость, - оценил малец. - Двубортный костюм.
-Какая точность, - удивился Иван.
-Знание – сила, незнание – интерес, - бодро сказал он. - Всегда завидовал дуракам, интересно жить
-Что же сам не стал им? – интересовался молодой человек.
-Хотел, но меня опередил мой разум, - аргументировал малый. - Он рос быстрее моих конечностей и, чтобы не сильно выделяться из толпы, приходилось насиловать мозг и принимать пилюли, которые выравняют все. Но жизнь дорого стоит, поэтому я и здесь и… трачу время на болтовню.
Иван бодро кивнул, достал было конверт, но малец ретиво его остановил, указывая на книгу, которая оставалась в его руках. Клиент взял в руки книгу, пролистал, увидел вырезанную пойму, засунул книгу в карман и через пару мгновений вытащил ее и отдал продавцу. Продавец, в свою очередь, то же самое проделал с книгой – она была помещена за пазуху, и через мгновение вновь появилась.
-На тридцать второй странице, - произнес малец.
Иван взял в руки эту «книгу-табакерку», нашел нужную страницу, достал желаемый документ, открыл его и стал изучать, как искусствовед изучает найденный манускрипт, лежавший в недрах земли целую вечность. Тот человек, который смотрел на него, был не знаком ему. Во-первых, у него были усы, профиль немного больше, чем он есть на самом деле. Да, лоб был широкий как у него и подбородок был прямоугольный, но все остальное было каким-то нереальным.
-Подожди, но я здесь не похож на себя, - произнес Иван.
Малец посмотрел.
-Фотохудожник писал по фотороботу, разговаривая по телефону, - прокомментировал он.
-Да не я это, - сказал Иван.
- Понимаю, - согласился малец и стал копаться у себя в рубашке. Наконец искомый предмет был найден и он протянул его Ивану.
-Прости, - сказал он, причмокивая. - Перепутал. Столько заказов в последнее время.
-Вот это другое дело, - успокоился Иван, держа в руках паспорт, где улыбалось его приятное лицо без усиков и прочих видоизменений. – Иван Онегин. Что за черт. Почему Онегин? Я не говорил, чтобы меня накликали героем Пушкина.
Иван держал в руках документ и почувствовал, как тройка несется где-то вдали, унося с собою его бывшее родство, письмо матери и маленький узелок с его вещами – талисманом, в очередной раз забытый в бане, остаток клубничного мыла и щетку, которую он менял раз в год.
-Так сказали, человек с искусством на короткой ноге, - недоумевал малец. - Я и подумал, чтобы приятно человеку было. Сымпровизировал. Все же для клиента. Ни в чем не отказываем
- Но я Онегин? – не успокаивался молодой человек. – Это же бред. Быть такого не может. Назвал бы меня Кузнецовым, Романовым наконец, но Онегиным, который ездил по балам и соблазнял юных девиц. Мне неприятно даже носить такую фамилию.
-Могу переделать, - великодушно произнес малец. - За ту же сумму. Будете Романовым. Клиент всегда прав.
Малец протянул руку и уже ухватил край паспорта, чтобы унесть его в свое бездонное нутро, как Иван очнулся, вырвал у того из рук и прошептал:
-Но-но. Не надо переделывать. В конце концов, он на дуэли победил, и его любили женщины. По настоящему.
Иван задумался, как выйдет сейчас из-за переулка и изменится. Не будет больше того Ивана, который бегал за шмыгающими девушками зимой, норовящий засунуть им снег за шиворот, чтобы собственноручно его вытащить. Того смешливого говоруна, который учится и не ведает о том, что впереди серьезная жизнь с испытаниями, порогами. Ему невдомек, что оставляет того Ивана в этом месте, где косичка из театрального духовного мира сплетается с миром материальным.
-Не боись, - утешил его малец. - Полстолицы ходит с моими паспортами. И хоть бы кто жаловался.
-Что, все нуждаются? – спросил Иван.
-Все, - согласился малый. - Особенно приезжие. Я-то сам местный. Но мамка спилась и квартиру своему хахалю списала. А он меня на свободу с лестницы. Я, конечно, бываю у них, деньги приношу. Рис, крупа, в трудные времена исключительно овсянку. Мама меня не признает. Порой такая синяя, что и страшно глядеть. А я вот зарабатываю. Но это не основное. Я же рисую, как бог.
У него блестели глаза. Мимо проехала девочка на роликах, ругая себя за то, что заехала на эту неудобную площадку, где следует ходить исключительно пешком. И наверное босиком, чтобы ощущать ту энергию, которая льется через край.
По Камергерскому шли люди. Не босиком, одетые. Улыбающиеся, теплые лица. Им навстречу шел парень. Он ловко держал в руке невидимую трость и подправлял иллюзорный цилиндр, подкидывая тростью головной убор, закручивая его в воздухе, находя ту геометрическую точку, чтобы, остановив, подбросить и подставив голову, быть в оном. Он шел в театр, зная, что нынче грядет одно из важных событий в его деле - разговор с персоналом. Его не трясло, но легкая дрожь присутствовала. В воздухе рябило от белой муки. Красная ленточка с белыми пятнами летела через переулок, как маленький транспарант, предназначенный для отправления послания тому, кто это сможет понять, умеющий читать на языке летящих ленточек по небу.
Мальчик пошел восвояси. Ему не нужен был провожатый. У него был невидимый пес, мать и отец-невидимки, придуманный дом, в отличие от Ивана, у которого имелись в наличии только трость и цилиндр.
Сцена 9
Заседание в театре
Завлит плакала, поливая цветок. Это был гладиолус. Он рос капризно, листья сохли, и сам бутон собирался в один комок, не желая просыпаться с каждым заходом солнца, игнорируя солнечные лучи.
-Не плачьте, - нервно сказал худрук.
Леночка еще больше залилась слезами. Она смотрела в окно, и прекрасный летний зной не радовал ее – то ли окно было грязным, так как даже шедевры Леонардо да Винчи станут ничем в плохом свете и сквозь запотевшие стекла очков, то ли она была чем-то расстроена.
-Будет плакать, - повторил попытку Камчатный.
-Как же мне не плакать? - всхлипывала она. - Тимошка останется без куска хлеба, а он ведь у меня талантище. Вы же сами говорили. Ну? Разве не вы сказали, что его харизмой можно потолок в королевском дворце подпереть.
-Я, - согласился худрук.
-Не вы ли говорили, что его талантом можно… - не унималась Леночка, проливая слезы в мутном стекле над сохнущим цветком.
-Талант, талант, - вскипел Камчатка. - Но пойми, на одном таланте театр не поднять с колен. Факт. Здесь нужны глобальные перемены. Пойми.
Леночка повернулась и казалось, что сейчас бросится на Камчатного и сдерет с него шкуру. На ее лбу выступила испарина, которая осела в складках тревожного лба, тонкой струйкой скатываясь к аккуратной дуге над глазом.
-Не хочу, - крикнула она и тут же увядающим голосом, - А второго моего пожалели? Он же совсем большой.
-Он же еще не появился, - уточнил худрук.
-Но уже все слышит, - резюмировала Леночка. – В свои неполные пять месяцев у него уже есть все те органы, которые позволяют не только слышать, но и вздрагивать от всего этого.
Он налил ей в стакан воды, протянул, на что женщина вырвала у него из рук, от чего изрядная доля попала ей на платье. Остальная часть стекала по его лицу, как знак того, что она будет стоять на своем до последнего.
- Это же ради них тоже, - говорил Камчатный. В своем положении приходилось ожидать самое страшное. - Тебя-то мы оставляем.
Пантера двигалась и уже выпускала когти. Жертва тоже не превращалась в кролика.
-Решайте или я остаюсь с детьми, или ухожу совсем, - сделала она очередной шаг после слез и стакана воды.
-Ну что за ультиматум? – ухмыльнулся худрук. – Глупый и ненужный ультиматум. Фу на него.
Он подошел вплотную к ней и хотел было взять за руки, уже взял за кисть правой, потянулся за левой, но та вырвала и провела своим роскошным маникюром по его щеке, оставив заметную борозду.
- Как вы так и я, - сурово произнесла она, хотя краешек левого глаза моргнул, показывая что совесть проснулась, но оставалась лежать, потягиваясь, на кровати.
- Да что ты делаешь? – вскрикнул Камчатка. – Больно же. Черт. Теперь след останется. Это не по правилам.
В дверь стали заходить актеры, актрисы, технические службы, разговаривая на ходу, задерживаясь на входе, терроризируя не видевших вопросом «для чего собрали?». Они присели на специально поставленные по этому случаю стулья и замерли, наблюдая за сценой, которая продолжалась, невзирая на вошедшие кадры.
Леночка заплакала, заливая бедный гладиолус, который торчал на поверхности черной воды.
- Что же в два ручья-то, - сказала пышная дама, актриса. - Цветок бы пожалели.
-Меня кто пожалеет, - произнесла завлит и села за стол и пропала, так как выстроенные небоскребы из прочитанных пьес высились на столе, один из высоток – хорошие, вторые – посредственные, третий – нечто среднее. Об еще одной высотке с отличным материалом можно было только мечтать.
Иван резко вошел, отворив дверь ногой, как будто у него в руках было по тяжелой гире, оценил обстановку, подошел к Леночке, сломал гору посредственности, и поцеловал ее.
-Так поступают бравые парни, когда видят слезы, - аргументировал он свой поступок.
-Да, - замлела девушка. Она вытерла слезы, сделала еще один всхлип, недоуменно поглядывая то на него, то на растерянных зевак, которые ориентировались исключительно по стенду с расписанием, где часто делали помарки и были уже уверены, что это очередная ошибка завтруппы, которая была к свои семидесяти двум годам уверенная склерозница.
-Чтоб ни-ни, - пригрозил Иван. – Договорились?
-Да, - согласилась она. Она смотрела на него, как на президента, который первый день на службе и пытается поставить себя в этом обществе, указав всем свое место, что у него неплохо получалось.
У Ивана было приподнятое настроение. Круг починят и на первое заседание пришли все.
Народ подобрался самый разный. Хорошо знакомые бухгалтера сидели рядом, как двухголовая дракониха в одинаковых пунцовых платьях, чувствуя себя нормально. Знакомый пиджак бросился в глаза. Покоящееся тело при выходе из кабинета… Администратор Оклахома. Вот и увидел его строгие глаза, дергающиеся губы. И этому человеку доверяется все финансирование. И ряд лиц в исключительно неделовых костюмах – полные, худые, рябые, грустные, веселые, спящие, храпящие, уставившиеся в одну точку в количестве двенадцати человек занимали пространство кабинета.
Иван вспомнил слова своего бывшего актера, который во время очередного банкета по случаю премьеры сказал ему такую вещь, уже после третьего стакана с шипучей газировкой о том, что надо больше доверять актерам. Сейчас он смотрел на эти лица и понимал, что этого здесь делать не обязательно. Он может их любить, боготворить игру, но при воплощении его идеи они, наверное, увы, не сыграют никакой роли. Разве что…не знаю, согласятся ли.
-Ну что, товарищи, - начал мистер Ван, и расстегнул пиджак, в котором ему хоть и было душно, но он не собирался его снимать. – Начну с простого. Время нынче непростое.
Получилась оказия, от чего он поперхнулся воздухом, как бывает, спотыкаются о пустое место и глотают не в то горло. Ему стало неловко, но появившееся в проеме двери лицо спасло положение. Весь интерес переметнулся на пришедшую женщину в длиной юбке и вязаной кофте с крупной вязкой.
-Можно, - произнесла она. - Я опоздала.
-С Новгорода едете? – спросил Иван.
-Почти, - засмеялась она. - С Медведково.
-Она с Медведково, - просмеялись молодые ребята, которые сидели с краю, замыкая актерский ряд по уменьшению. Замыкающие заразили белокурую даму, она в свою очередь мужчину с седыми усами, но без волос на голове, тот сперва не хотел поддаваться глупой усмешке без причины, но актеры – народ холерический и заводится с пол оборота. Понимая, что циклон со смехом сейчас может свернуть серьезность мероприятия враз, он решил вступить в дискуссию.
-Отставить, - вступил он. – Нам это только помешает.
-Ладно, смешное отравление объявляю закрытым, - произнес парень с большим ворохом волос на голове, как будто пучок соломы был приставлен к его чубу, а не родные волосы. Но судя по тому, что часть актеров, не имея нормального гардероба, изнашивала костюмерный цех, эксплуатировала обувной и швейный, это выглядело очевидным.
Люди зашумели, перекликаясь друг другом. Иван вспомнил одну хорошую заповедь, данную ему худруком Татьяной Николаевной, – не делать паузы при разговоре с актерами, иначе они расслабятся и займут ее.
-Не все сразу, - произнес он. Стало тихо. – Вот вы время свое не бережете, а следовало бы. Хорошо, попробую начать снова, - он увидел одобрение в лице Камчатного и умротворенное лицо Леночки, смотревшей на него, как на картину. - У каждого человека в жизни своя роль.
-Открытие сделал, - прошипели в начале ряда.
Это был седой старик, однако с пышной шевелюрой и аккуратно причесанный. Он теребил в руках газету, свернутую троекратно, и незаметно почитывал то, что удавалось. Эту фразу читающий сказал, не поднимая головы.
-Вы с чем-то не согласны? - спросил Иван, одновременно вспоминая заповедь его худрука о том, что не следует заострять внимания на мелочах. Чихание, брюзжание – все это от воспитания. Не следует воспитывать актеров, будучи в театре. Они сами должны себя воспитывать, глядя на других.
- Да что за интерес нам здесь сидеть? - сказал старик, не поднимая головы, словно боялся смотреть в глаза. - У меня дома пельмени стряпают. Кто будет моей женке мясо крутить. Детки или соседка. Все бабы баттерфляем занимаются, а я тут язык перетираю о зубы. А мясо томится.
-Вот так, дорогие мои, - воскликнул Иван. - Театр и пельмени. Ну что может быть ближе. Докатились. Бывало, что актеры репетировали день-ночь, чтобы получилось, за так, потому что верили в успех театра, знали, что любовь к сцене, к искусству сможет преодолеть все. Они понимали, что теряют семью, многие не рожают, но знали, что это того стоит. И что если им пришлось бы прожить еще одну жизнь, то они бы повторили прежнюю, без сомнения.
Этот лозунг был принят на ура бухгалтершами. Они захлопали, но не видя энтузиазма в окружении, затихли.
-А что нас в бюро, - поднял старик глаза – они были синие-синие, как морская пучина. - Я буду жаловаться.
-Не будешь, - возразил Иван.
-Почему? - заморгал синеглазый.
-Лень, - ответил молодой человек.
-Толково, - усмехнулся он. Он посмотрел в глаза Ивана и встретился с той силой, которая бросает в жар. С той, что встречается не каждый день и не в любом месте. - Но только мы посмотрим.
Следующая фраза, которую он произнес, должна была всех смутить, вызвать революцию. Он ожидал дыма, возможно, будет поцарапана и другая щека у Камчатного, будет грохот – от крика, грубых слов, сцепления одних вагонов с другими. Он сделал глубокий вздох, замер на три секунды, выживая как насосом последние капли, выдохнул, и произнес решительно:
- Так вот, дорогие мои. Все вы уходите в отпуск.
Народ смутился. Хотя некоторые вели себя скорее на поводу у массы, так как одобрительные возгласы тоже были вместе со вздохами облегчения. Некоторые все искали причины, чтобы уйти и не могли найти. Но тут подвернулась очень существенная и более мягкая, чем собственноручный уход.
- Есть другой вариант, - произнес Иван. - Все вы остаетесь. Но, прошу прощения, не в качестве актеров. Актеры у нас будут другие.
-Это кто же? – возник вопрос в актерском ряду.
- Те, кто никогда им не был, - ответил молодой человек.
Насупила пауза, и все заповеди повисли в воздухе вместе с этими словами. Было слышно, как тикают часы, дышит восьмидесятилетняя старуха, входившая в труппу, но забывшая кого играла в последний раз, как катится за окном троллейбус вишневой расцветки.
-То есть простой человек? - произнес мужчина лет тридцати пяти с мелкими кудряшками на бровях. -Что за чушь? Это что же, я зря четыре года брился на экзаменах, выстраиваясь в мизансцены, заучивая неудобные фразы, и здесь десяток лет, как подорванный, смеялся на новогодних утренниках? Чтобы мы пришли к этому? Вот это докатились, Анатолий Савельевич.
-Не преувеличивайте, - сказал Камчатный. - Театр сейчас в за…нехорошем положении и вы все прекрасно об этом знаете. Нужны деньги. Этот молодой человек предложил идею. Она мне показалась интересной. Театр никуда не уходит. Он просто терпит реорганизацию, что нормально для любого театра. Это означает, что мы движемся, не топчемся на месте. Разве не так?
-Продолжим, - улыбаясь сказал Иван. – Речь пойдет о бизнесменах. Не против?
- Бизнемены – кто они? – вступил парень, недовольно поглядывая на Ивана, как на вражеского оккупанта.
-Неприятные, - сказала женщина-травести, в лягушачьем костюме, будто ее вырвали из самого болота.
-Толстые, - произнес парень с соломой на голове. Солома ему не давала покоя. Он все время чесал ее, будто зудел клей, с помощью которого был приделан так называемый парик.
-Эгоисты, - произнесла элегантная дама. Она смотрелась на фоне этой суетливой массы, как само спокойствие, белый лебедь на спокойном пруду в утренние безмолвные часы.
-Вот так все думают, - согласился Камчатный, ловя каждое слово Ивана, понимая, что только четкое следование инструкции приведет к успеху.
-А на самом деле на всех этапах театрального дела помогали купцы, - весело сказал молодой человек, - они же современные дельцы. Савва Мамонтов – неприятный толстый эгоист. Ну и что. Пусть. Но главное, что он заинтересован в театре.
-Найдешь сейчас такого дурака, - сказал соломенный парень.
-Правильно, не найдешь, - согласился Иван. - Пока не найдешь правильную приманку.
-Приманку? – удивился тот. - Ха, да они же бизнесмены. Ворюги. Они же никому не верят.
-На самом деле они такие же как и мы, - улыбаясь сказал Иван. – Слабые существа, имеющие неосуществимую мечту.
-Да у них все есть, - не уступал соломенный. Он вступил в схватку с человеком, от которого страдали вся его братия, и намеревался победить его. Но он не знал, насколько подкован пришедший парень в клетчатом костюме, поэтому плевал одиночными, не очередью.
-Неправда, - произнес Иван, хватая на лету его патрон. - По статистике, именно у этих людей не реализованы желания.
-И чего же они хотят? –спросил парень.
-Поужинать на сцене? – присоединился чтец и пельменьщик в одном лице.
-Заняться оргией во время спектакля? – не унимался соломенный парень.
-Возможно, а возможно сыграть зайчика в детской сказке, - говорил Иван, наслаждаясь процессом. – Или волка.
-Так что - они у нас и калым новогодний упрут? – изумился молодой актер. – Это совсем нехорошо. Вот хапуги!
-Шире думайте, - громко, но очень добродушно сказал Иван, желая свои криком достучаться до упрямых умов.
-Я не умею думать как компьютер, - возражал актер. - У меня два глаза и всего один мозг, в котором есть четкие представления об искусстве, пороках, съедобной и несъедобной еде.
Маленькая комната пять на три стала горячей. Люди нагрелись. Средняя температура человека в этом пространстве была тридцать семь с половиной градусов. Двенадцать человек реагировали по-разному. В младом поколении был один ретивым, остальные трое не участвовали в диспуте, видя в этом бессмысленность. Три средневозрастные дамы едва не спали, доверяя своим коллегам по цеху, не видя смысла вступать в спор. Одна девушка, как статуя отличающаяся от местного формата, зорко наблюдала за происходящим, с вниманием, интересом и выразительными глазами, от чего Иван почувствовал легкость и новую порцию вдохновения, так как понимал, что четверо матерых актеров и актрис в содружестве с брезгливым мясником давят его своим негативом и непонятным мышлением.
- Вы займетесь рекламной компанией, - сказал он.
-Что-о-о? - зазвучало со всех сторон и только внимательная девушка улыбнулась еще ярче, словно радуясь, что услышала то, что хотела услышать.
-Будете выступать на телевидении, - продолжал Иван. - Говорить по радио под музыку. Разве плохо.
- По телику меня увидит дочь? – скептически спросил седой актер.
- Наверняка не один раз, - радостно сказал Иван.
-Братцы, а что? – воскликнул актер с пучком соломы на голове. - Какой ролью вы в последнее время были довольны.
-Кикиморы, - невнятно зазвучало в воздухе.
-Муравья, - еще одна попытка.
-Священника, - третий глас.
-Низко, низко, - воскликнул мужик с усами. Теперь он плавно перешел на другую сторону и уже не смотрел в газету, а живо участвовал в диспуте. – Телевизионщики – это другое дело. Мне еще не приходилось работать на телевидении, разве что в гостях, делился рецептом своей фирменной ухи. Но это все мелко. Вот если бы меня заметили, а я, как понимаете, весьма видный мужчина, да и голос мой приятно слушать, то я бы там такое сотворил… Мечта.
-Мечтатели, - подумал Иван. Этот старик напоминал ребенка в песочнице, который делится по мере приготовления песочных изделий своими мыслями по поводу того, как вот он станет большим и тогда… Актеры не растут, - сказал то-то из знаменитых. – Они продолжат вести себя как дети.
-Все может быть, - произнес Иван и тут же добавил предельно серьезно - Да, мне нужен опытный сценарист.
-Я еще никуда не уходила, - вынырнула из завалов Леночка.
-Браво, мамзель, - произнес Иван. - Я целую ваши ручки.
-Тогда целуйте, - настойчиво произнесла завлит.
-Непременно, - произнес Иван и приник к рукам «скромной» дамы под общий гвалт неспокойной публики, и тут же занял место худрука – в старинном кресле из какого-то исторического спектакля.
- На этом месте возникнет театр, - сказал он и все последующие слова произнес с таким вдохновением, которое покорилось и встало на колени. – Театр здесь существует давно. Имеет в своей истории много грандиозных спектаклей, лиц, событий. Театр гордится своей историей, и я ни в коем разе не хочу убивать все то, что накоплено с годами. Сейчас наша задача сделать его лучше. Оснастить, обогатить. Чтобы были возможности – световые, декорационные, костюмные. Чтобы не было стыдно перед другими. Но для этого надо привлечь череду Мамонтовых, которые нам помогут своими инвестициями. Но просто так они это делать не будут. Поэтому я решил продавать роли. Роли, о которых они мечтали. Роль, которая у актера одна. Самая главная. И мы дадим им это.
Возникла пауза. Народ молчал, чувствуя, что даже легкий шепот может растоптать ощущение, что переживают актеры.
-Объявляю перекур, - объявил Иван, прерывая таинственную паузу. – Вижу, что это сейчас необходимо.
После кулуаров, где, вполне вероятно, тоже царила тишина, так как народ. живующий ранее комплексно, теперь вверяя решение за свою жизнь другому человеку, кому-нибудь из труппы, задумался индивидуально. Они понимали, что этот амбициозный человек рушит старое, но в то ж время он несет новое, которое принесет плоды. Или нет?
-В общем, так, - произнес мужчина с седыми усами. - От лица всего голодного актерского профсоюза, я объявляю согласие. Но у нас есть свои условия.
-Какие? – привстал Камчатный. Никогда актеры не выдвигали своих условий, поэтому от них можно было ожидать чего угодно. Накопилось наверняка за все это время.
-Мы хотим получать зарплату каждую неделю, - произнес усатый.
-Что? – воскликнул худрук. – Два раза в месяц, как положено. Знаю я это, каждую неделю. Так хоть дважды в месяц пили, а теперь каждые семь дней. Не согласен.
-Раз у нас европейские замашки, так и система оплаты труды должна в корне видоизмениться, - поддержал парень с соломенными волосами. - Я не прав?
-Послушайте, молодой человек, - нервничал Камчатный. – Вы в театре как долго? Первый сезон. Правильно…
-Мы согласны, - произнес твердо Иван. – Что-то еще?
- Раз здесь будут новые люди, мы хотим процент от сделки, - произнесла девушка, которая все это время молчала.
-За счет чего? – спросил худрук.
-Мы этому театру отдали полжизни, кто-то и больше,- спокойно произнесла девушка. - Он стал для нас настоящим домом. Неужели мы не можем рассчитывать?
-Могу обещать бесплатные обеды, - произнес Иван и хлопнул по столу.
-Решено, - присоединился Камчатный, и тоже ударил по столу как на аукционе, где продавалась актерская профессия, или, скорее, обменивалась на социальный пакет. - На этом все. О следующем сборе будет сообщено заранее. Не отключайте телефоны. Будем звонить.
Ряды поредели. Народ вышел, думая про себя, начав борьбу двух тарелок – с мясом и тарелкой звенящей, духовной. То ли продолжать пихать в себя тошнотворную пищу с редким количеством мясного или все же… Борьба шла и не скоро была видна развязка.
Камчатка проводил всех взглядом, потом подошел к Ивану и рассмеялся.
-Как это у вас так получилось? - не унимался Камчатный.
-Место актера, - ответил он, - сами знаете где.
-В буфете, - закончил фразу худрук.
Можно сказать, испытание он прошел и теперь Камчатный видел в лице Ивана уверенного в себе полководца, за которым не грех пойти.
-Нам нужно сейчас думать о подборе ролей для разной категории первых лиц, - продолжал Иван, отнеся эти слова к Леночке. - Мне нужно полное досье, из которого нужно выбрать четыре, нет, пять человек, с которыми мы начнем работать.
-Я сделаю, - ответила она, записывая все на желтый листочек, наклеивая его на стену рядом с календарем, на котором давно не передвигали даты. По календарю на дворе было второе апреля, день после смеха, который продолжался порядка двух месяцев.
-Мне также нужны координаты всей верхушки, - продолжил перечислять Иван, - которая поможет проплыть по волнам театральной компании.
-Можете на меня рассчитывать, - кивала головой Леночка, наклеивая еще один язычок на стену.
-Сделать небольшой ремонт, но сперва.., - присвистнул Иван.
-Что? – спросил Камчатный.
-Сперва то, что любил вспоминать мой дед, когда вроде все уже сказано, аж до ломоты в зубах, - продолжал насвистывать молодой человек.
-Что же? – спросила Леночка.
-Отобедать, - выдохнул Иван.
-Прошу, прошу, - произнес худрук, он гордо свистнул, и стол, на котором было много бумаг был переоборудован в стол для пиршества.
Глава 10
Первые люди
Они появляются внезапно, и сразу становятся лидерами. С дипломом, положением, семьей. Затмевают самых ярких – мурашки совершают свой кросс по взволнованным спинам, но первые люди давно не испытывают волнения, они помнят только свое имя, звания. Им невдомек, что про них думает народонаселение. Они сами народ, они сами все решают.
Первые люди редко чувствуют себя плохо, они ведут себя по-своему, не подчиняясь рамкам морали. Обедают на газоне, если им вздумается, и пачкают руки чернилами. Им наплевать, что в другой части города квартиры дешевле. Они живут там, где экологически чисто и где удобная инфраструктура.
Они могут быть спортсменами, а могут ими и не быть. Факт, что у них есть спортивный интерес, не сойти с дистанции. Но это маловероятно, за этим они тщательно следят.
Спортсмены не всегда хотят быт первыми. Некоторые так и идут всю жизнь вторыми, словно для них это приемлемо, и что было бы морокой для них в очередной раз подтверждать свой титул. А так будь вторым, либо третьим и нормально. Деньги те же. В газетах не часто, но публикуют, да и усилий не так много. А то, что после смерти будут говорить меньше, ну и черт бы с ним – главное то, что при жизни. При смерти другим жить.
Первые работяги. Они похожи на рабочих в цеху, то же усилие, энергия, пот. Первый рабочий должен отлить больше деталей. Капитан быть у штурвала, растить свою команду и улучшать свои показатели. Но есть и посредственные капитаны. Они плавают в морях, пропадают на недели, отдыхают, ведут праздный образ жизни, показывая кукиш ответственным работоголикам, пьющим только на суше.
Первые люди не ходят пешком. Фигура у них имеет определенный стандарт, под который подходит примерно любой человек из первостепенных лиц. Это редкие волосы у мужчин и пышная шевелюра у женщин. Мужчина много думает, отчего нагревается мозг, напрягясь, он вытесняет растительность посредством избытка мыслей, а женщины напротив возбуждая мозг, пробуждают волосяные луковицы к бурному росту, что подтверждено медициной. Широкие плечи у обоих полов, так как хорошего, но и уважаемого человека должно быть много. Эти плечи должны выдерживать мужа, крепких и слабых сотрудников, ватагу детей, любовницу и количество алкоголя, которое приходится выпивать в течение дня. Грудь – уникальна в том, что она есть у обоих. Порой вызывает недоумение – у мужчины она тоже не маленькая и лишь дальнейшее продолжение на животе и правосторонние пуговицы отличают их от второй половины. Живот – это важное место первого человека. Он служит не только для хранения пищи, но и инструментом управления, двигателем, катализатором роста. С помощью него оцениваются риски, погодные условия. Живот служит барометром в семье. Следует выходить из ванной раньше времени или стоит задержаться, пока не прошла буря. Ноги – стройные у мужчин и как трубы у женщин. У мужчин вся сила в животе, а у женщин в ногах. Именно они позволяют двигать все то, что должно постоянно крутится, беспрепятственно переходить из одного состояния в другое. Ноги – это голова женщины, тогда как живот – голова мужчины. Возникает вопрос, чем являются настоящей головой мужчины и женщины.
Как он обычно появляется? Рождается мальчик или девочка. Ходит в садик, где ни в чем себя не проявляет. Ведет себя очень спокойно, тихо, наблюдая со стороны за другими, не выкладываясь. В начальной школе он также спокоен, правда хорошо учится, но иногда выпрыгнет то одна двойка, то другая, из-за которой он чувствует себя изгоем. Ближе к шестому классу он начинает учиться хуже, забывает об учебе, не ходит в школу, появляются угрозы от директора, он говорит маме или нет, остается на день, а то и на год у бабушки или у дедушки. Те делают все, чтобы ему было хорошо. И вот он попадает во взрослую жизнь, закончив школу с не самым удачным аттестатом, но главное, понимая и отделяя нужное от ненужного. Он не идет в тот вуз, про который щебечут родители, говорят соседи, друзья, а уезжает. В другой город, чтобы самостоятельно выбрать направление в жизни. Без чьих-либо советов, устроившись на работу дворником, общается с опытными людьми, которые, будучи пенсионерами, хлебнули жизнь в полную. Стремится вперед, работает, учится, интуитивно выбирая тропы. Закончив вуз, он при деле. Не домашний мальчик-девочка. То есть не дома, а где-то среди домов, среди домашних, только те в четырех стенах, а в двух и у него есть выбор в отличие от других лиц. Хочется его найти. Точнее тех, кто первый.
Их нигде не увидишь. Что, правда, то, правда. Они пролетают мимо вас на машине, скоростнее вашей на порядок, какая бы у вас ни была, торопятся на деловую встречу, хотя редко опаздывают. Встреча проходит в закрытом помещении, с надежной охраной, и за полночь появляются дома, где ужинают с закрытыми жалюзи в одиночестве, так как жена и дети давно спят. Отдыхать они любят далеко, чаще всего за границей, предпочитая места более независимые, жертвуя звездами сервиса ради спокойствия. В окружении себе подобных, обрастая растительностью, что еще добавляло бал в спокойствие и тишину без должного внимания окружающих.
Где же они прячутся? Даже если ты и знаешь, где, когда и даже умудрился выведать как, то не факт, что он с тобой заговорит. С людьми, занимающимися крупным рогатым скотом, разговор должен быть особый, бассейнами – специфический, школой детского развития – не такой, как у продавцов рыбы…
Всемирная паутина выдавала имена. Тех, кто зарабатывает в год цифры с шестью и более нулями, было не так уж и мало.
Их было огромное количество. Половина из них соприкасалась с органами правопорядка, в основном не потому, что была причастна к тем или иным формам мошенничества, а по причине «открытой заботы».
Картотека предложила более десяти тысяч влиятельных имен. Более сотни были с похожими фамилиями, отчего создавалась путаница, например Николаев Распекаевых было три, а Павлов Смирновых четыре, тогда как Катерина Семенова проживала в двух экземплярах.
- Каждый из них должен быть приглашен, - думал Иван. Нельзя никого оставить без внимания. Первые люди – они же первыми смогут обидеться и затаить злобу. А нам нужны друзья, а не лица с оскалом.
Кабинет был слабо освещен. Из трех положенных лампочек в плафоне выступала только одна энергосберегающая, которые выкручивал электрик в соседнем здании овощного супермаркета, куда ходил в туалет. Да, в театре не было туалета. Зрители терпели или бегали во время антракта в биотуалет, специально поставленный для чебуречной, в которой тоже сей момент отсутствовал. Но в театре была нарисована дверь, с согласными буквами, стоящими друг от друга в пяти шагах. На ней были написано то, что вызывало недоумение:
«Уважаемые дамы и господа! Вы стоите перед тем, что когда-нибудь станет комнатой воплощения ваших нужд. Но сейчас вы туда не попадете. Это произойдет не потому, что этого не хочу я, актеры и другой персонал театра. Просто, за этой стеной кипит работа. Мы стараемся, и в скором времени, приходя на наши спектакли, вы забудете о неудобствах деревянных кресел, обитых мешковиной, слабом освещении, по причине потери половины светового оборудования после гастролей по малым городам, а также духоты, которую можно компенсировать веером, который легко делается из нашей программки. С уважением художественный руководитель театра Камчатный Анатолий».
Далее шла схема изготовления веера из программки, который придумал главный монтер Юра – изобретатель двигающейся пальмы в фойе – ее можно было изгибать, придавать ей любую форму, а также велосипеда театрального, на котором были нашиты кожаные подушки, не портящих пол, преспокойно передвигаясь со сцены в цех, из цеха в карман, из кармана на сцену с фанерным домом или портретом, продырявленном в двух местах неаккуратным переносом.
В связи с этим в театре отсутствовал буфет. Но зато была столовая, исключительно для персонала, и теперь после того, как ушла повариха Света, бразды правления на кухне занимала то Леночка, то Евлампия Суворовна, то сам Камчатный, который готовил намного лучше, чем писал пьесы.
В кабинете было два человека. Они провели в этом помещении порядка пяти часов, штудируя компьютер старого поколения, чудом подключенный к сети. Они нависли над ним, как над котлом, в котором варился целебный отвар.
Леночка входила в один раздел, переходила в другой, затем методом тыка набирала название одной компании, снабдив себя достоверной информацией, добытой ранее, и наконец, находила то, ради чего было проведено это время. Иван ходил кругами, советовал, садился сам, но так как техника вела себя не слишком хорошо и в скорости напоминала стареющую леди, долго думающую над вопросом, он отлипал от клавиш, предоставив хозяйке этой ветхой машины обращаться с ней, так как она уже привыкла.
Они посели сайт «Богатые люди», где наравне с информацией о звездах Голливуда и нашего кино помещалась рекламка маленького формата, призывающая стать одним из них. «Не умеете это читать, то над вами висит пороки других сайтов. У нас их нет, разве что посещение случайных лиц». Сайт был пестрым. Рейтинги по журналам «Финанс», «Forbes». Шкалы роста. Писатели, откровенно написавшие о сексе – миллионеры, художники, порвавший коллекционную картину, так как посчитал, что его картина лучше и был прав, так как его шедевр с девушками лилипутками в большом городе был продан как шедевр Ван Гога. Деньги путешествуют по миру и заплывают туда, кто хорошо подставляет карманы. Миллион заработал человек, который придумал самолет. Орудие тоже было придумано за не меньшую сумму. Самолеты падают, оружие убивает. И за все это платят мешки с долларами. «Хотите заработать?» - всплывала реклама и воспоминания той ночи, которая сделал из него психотерапевта на одну ночь, проплыли перед глазами.
-Хватит, - выдохнул Иван, и Леночка радостно согласилась
-По чефиру! - сказал Иван, понимая, что хочет пива или коньячку, совсем немного, но не стал говорить это беременной женщине.
- Я бы…кефиру выпила, - выпалила Леночка, хотя от бокала вина или двух она бы не отказалась.
Они выпили изрядное количество кофе, съели мороженое, что компенсировало их разные желания, отдыхали после большого количества информации, фильтруя мозг, Иван расположил расслабленное тело на диванчике, не успев спросить у Леночки, где ей удобно. Она сидела на подоконнике и смотрела в окно.
-Смотришь на идущего человека, и кто его знает, может, у него под подушкой миллион запрятан, - произнесла она.
За окном было темно. Круглый циферблат настенных часов напоминал о пройденном времени постоянным тиком и монотонно верещал, переводя секундную стрелку, подготавливая минутную, которая в свою очередь толкала часовую, и если бы была еще одна – по дням, то та тоже заводила бы пружину, чтобы оповестить о своем движении едва заметным переходом.
- Идет старушка, покрытая сединой, идет с кульком семечек, а у нее дома - шикарно накрытый стол и пять искусно обставленных комнат. Она идет в скромном платье, прикривая на болонку, а у самой золотые серьги и браслет с бриллиантами.
-Леночка, вам очень идет говорить о подобного рода вещах, - сказал Иван. –Говорите о бриллиантах – глаза становятся гранеными как дорогие каменья. Скажите о золоте – и наверняка, покроетесь легким налетом.
Леночка засмеялась. Она обнажила свои ровные зубы, и блеск, который покрывал их, был таким особенным, живым, что этот белоснежный ряд напоминал водопад, в некоторых местах омывающий камни не бурным потоком, а тонкой струйкой, смачивая только поверхность толщиной в одну десятую миллиметра.
-Я оттого говорю об этом так легко, потому что знала это, - ответила она. – Мои родители в Израиле и здесь меня держит…уже не знаю что. Разве, что сын. Или….
Она стояла около окна, и ее распущенные волосы, спадающие на округлый живот, подчеркивали его значимость и красоту. Это было живописно, и если еще никто из художников не наблюдал подобное в вечернем сумраке – задумавшаяся беременная женщина с длинными волосами вспоминает свою сытую жизнь в увядающем театре, то многое потерял. Как прекрасно!
Иван представил себе обратную картину – леди в мехах и сверкающих подвесках вспоминает годы своих первых неуверенных шагов. Они были робкими, но стали очень дорогими.
- Так вы не простая девушка, - произнес он.
Ваня не хотел кокетничать с ней. Но когда он общался с представительницами противоположного пола, этот наигрыш, это взаимодействие рождалось и становилось неуправляемым. Тем более у него были свои правила, по которым он не должен был заводить интрижки с подчиненными.
- Напротив, я очень обычная девушка, - произнесла Леночка. –Всегда грезила театром, закончила филологический, защитила диплом на тему «Трагедия в современном искусстве как трагедия в современной жизни» и стала частью этого театра. Дважды уходила, первая причина – рождение ребенка, без мужа, случайно, его я даже не помню, вроде стоматолог или таксист. Мне не так легко пришлось. Мне казалось, что я рожаю целую труппу актеров. Но говорят, так случается с теми, кто впервые. Вернулась, внеся в семью еще одного актера, моего сына, который с трех лет на подмостках. Он так привык, что на сцене чувствует себя увереннее, чем на большой улице. Потом сошлась с ним, - она показала на стенку, которая олицетворяла человека –такой же плоский в кричащих орнаментах с прошедшего дня Победы, - Ну и результат… Правда, он женатый подлец. Трое пацанов растет. Я не претендую. Вот и хочу в Израиль, где мои родители. Они после того, как я родила, сразу уехали. Отец нашел работу механика, а мама ухаживает за садом. Они счастливы. А я жду.
Она заревела. Снова, снимая то напряжение, которое накопилось, вызывая легкость, превращая плотность слез из вязкой массы в более жидкую.
Иван обнял ее.
-Все это временно, - произнес Иван, и эта фраза должна была успокоить, внести уверенность и позволить дальше сотрясать просторы паутины в поисках богатеев, которым скучно живется. – Посмотри на часы, он круглые. Они призваны оборачиваться вокруг оси, чтобы человек пробовал снова и снова. Не получилось сегодня, можно будет попробовать завтра – будет такое же утро, вот тогда с новыми силами.
-Да, - зашмыгала Леночка и ответно обняла Ивана, пачкая него рубашку. Этот знак показал то, что между ними может быть исключительно дружба.
Молодой человек понимал, что впервые за долгое время не воспользовался ситуацией. Сейчас он смог побороть это гадкое чувство. В нем горел огонь его мастерства, и эта идея виде растущего леса должна была пойти в печку, чтобы разжечь такой огонь, какой не снился живущим на вулкане.
Раздался стук, который расшатал из цепкое объятие и возник воздух между ними, как и раньше.
-Отворите, я знаю, что вы здесь, - горланил голос. – Не пытайтесь сидеть тихо. Из-под двери струится свет, он такой романтичный. Неужели он предназначен еще кому-то? Зачем ты отдалась его другому?
Этот монолог напоминал финал трагедии или начало комедии дель арте. Вернулся муж – будет убийство и что важно без жертв.
-Мы что закрылись? – спросил Иван. Женская сторона молчала. Стук продолжался.
Это был Оклахома. Леночка отворила дверь, вбежал администратор. У него горели уши. Они смотрел на Леночку, подозрительно оглядывая ее платье, в очередной раз испугавшись разрастающей округлости на животе, остановился на складках, дрожащими руками схватил край платья, отпустил и только потом посмотрел на Ивана.
-Руки вверх, в стороны, - рявкнул он. Его голос был похож на животный позыв. – Главное от нее подальше.
У него были взлохмачены волосы. Его глаза искрились и торопились моргать, не успевая смазывать накопившиеся следы влаги, опорожняясь каждое мгновение и спустя секунду глаз вновь обретал прежнее свечение, не успевая высохнуть.
-Извините, - твердо сказал Иван. –Но мы здесь, извините, работаем.
-Хорошая работа, - закапризничал седеющий мужчина в броской рубашке фиолетового цвета с желтыми звездами на пузе. Ностальгия по прошлому, слезы. Знаю я. Проходили. Чаровница, ну почему ты не отвечаешь на мои письма? Я страдаю.
Окно было открыто. И вечерний зной раздавал без сожаления трогательные кадры - в окне блеснул и погас светлячок, качнулась ветка от вспорхнувшей птицы, мотылек собирался залететь внутрь. Оклахома был трезв. Леночка опьяненная предыдущим кадром, смотрела на него равнодушно, как на призрак, который должен исчезнуть после того, как сильно зажмуриться.
- Мне выйти? - спросил Иван.
-Отаньтесь, - резко сказала Леночка. – Вы нам не мешаете. Это ему здесь делать нечего. Слушай, пошел ты!
Иван усмехнулся припомнив свой недавний тренировочный день, когда отправлял всех людей туда же, вспоминая уместится ли там еще один, представляя то место в виде узкого лифта, где неудобно, спертый воздух и нет дездоранта.
Оклахома заплакал. Он встал на колени, обнял Леночкины ноги и стал целовать колени, вызвав у нее оторопь.
-Они друг друга стоят, - подумал Иван.
-Хорошая получилась сцена ревности, - прокомментировал Иван. – Жаль, нельзя ее продать.
-Это хорошо, что не все можно продать, - сказала грустно Леночка.
-Я пойду, пойду, - встал мужчина в фиолетовой рубашке. – вы работаете. Я все понимаю.
-Да, да, конечно, - бодро сказал Иван, плюхнулся на этот раз в кресло, взял в руки линейку в сорок сантиметров, повел ею в воздухе, нарисовал круг и проткнул его, издав звук лопнувшего шара, выдыхая теплый воздух.
Леночка стояла посреди кабинета – растерянная, словно забыла или потеряла что-то очень важное, но и название и форму не помнила.
- Так, - процедил Иван. – Я бы их на одной каравелле поместил и вызвал грозу, чтобы всех на дно, русалок соблазнять.
-Да ладно, - растаяла Леночка. – Он бывает не так уж плох.
Казалось, она состоит из того мороженого, которое они недавно ели – также легко таяла, растекалась при малейшем повышении градуса.
-Тысячи лиц, красивых и не очень, - возвращался к своим баранам, то есть первым лицам Иван. –Тысячи лиц, красивых…Черт, вот дьявол, сбил с нужной волны. Ну надо же. Оклахома. Что за бред? А почему он Оклахома?
-Потому что он торопыга во всем, - произнесла Леночка.
-При чем тут торопыги? – не понял Иван. Кабинет скосился, и дряхлый компьютер стоявший в стороне, мигая экраном, переливался с желтого на зеленый из-за болезненного кинескопа, вызывая у парня помутнение и мигрень.
-Так Оклахома –штат торопыг, - произнесла Леночка.
-Оклахома – штат торопыг, а Москва –город из… - Иван остановился, думая, какую фразу подобрать. Хотелось вставить «книг», но дома и проспекты с книгами не рисовались в его воображении, скорее глянцевые журналы и плакаты с разрисованными мадмуазелями в оголении. Крутилось «барыг», что в какой-то степени было правдой. Первые люди могли быть барыгами. Грубо, но правдиво. Перед глазами пронесся поток слов – имена, фамилии, звания, семья, капитал, которые образовывали вместе круглый шар – сомкнутый бумажный листок, полетевший через пространство всего кабинета в переваливающуюся через край корзину, попал в самый центр, оставшись лежать в ворохе других клоков, спихнув самые крупные и округлые.
-Оклахома, Оклахома, какой бред, - повторил Иван. – Однако, подкинул идею.
-Леночка стояла у окна и, зажимая рот, посмеивалась как школьница.
-Черт, - подумал Иван. – Еще никогда меня не вдохновляли мужчины…
Сцена 11
Театральная кампания
Шел снег. Тропинки были устланы следами мокасин, в одном месте был большой округлый след, словно при падении. Народ работал. Наверное, никогда еще так не бурлила улица. Окружные заведения - цветочная лавка, книжный и магазин сувениров, спортивный клуб с эмблемой жмущих перчаток выставили своих продавцов на улицу. Товар не шел. Никому не хотелось читать книги, изданные в прошлом месяце. Народ скупал все новое, вышедшее за ночь, не успевая прочесть, но это не беда – книги пылились и в итоге дарились – подругам, друзьям, совершая буккроссинг в городском измерении. Никто не хотел дарить цветы. Ранее бывало в антракте, народ занимав очередь, забыв про бизе в буфете, стоял на морозе в тонких свитерах ради того, чтобы отдать дань искусству в виде ростка с попоной на конце. Нынче лавка полнилась чуть завядшими ветками, помня за сегодняшний день одного клиента, примчавшегося откуда-то в мыле, умоляя сделать ему букет за двести рублей. Продавщица долго колдовала, понимая, что на эту сумму можно купить бутылку, но никак не цветы для дамы. Можно было конечно зайти в магазин с мороженными розами, которые как мумии сидели в холодильниках и подобно свиным тушам утрачивали способность к движению, не говоря уже о росте. Сувениры пылись и продавец, который менял свою национальность и имя каждую неделю, скучая стирал пыль со старых побрякушек, которые никто не хотел покупать, видя в них прошлое, что было для некоторых – пошло и грубо.
В полдень Иван собрал труппу. После собрания несколько человек исчезло – пропали самые тихие. Молчуны, которые, прокрутив все варианты, как при работе над ролью, обдумывая перспективу своего героя, решили не вменять свою барьерную жизнь новому испытанию, не веря в успех. Остался соломенный парень Борька, мужчина-пельменщик с седыми усами Виктор Ерофеевич и та дамочка, просматривающаяся в этом обществе, как клубника среди редиски. Ее звали Нелли, и она любила, когда к ней обращаются Нелли, с ударением на последний слог.
-Нас трое и не обязательно всем тельняшки, - начал свою речь предводитель. Он держал в руках солидную папку, прощупывая ее как хлеб, проверяя его свежесть.
-Что это? – спросил он и демонстративно подкинул папку – та сделала один оборот в воздухе и вернулась на прежнее место тем же углом.
-Папка, - сказал Борька, шмыгая носом, и добавил гордо, - с завязочками. Примерно червонец по стоимости.
-Все так думают? – хитро прищурился Иван.
-Информация, - предположил Виктор Ерофеевич и уставился на папку. Словно умел читать сквозь миллиметровый картон.
-Верно, капитан, - бодро сказал Иван. – Здесь мы имеем информацию. А информация – это та база, из чего произрастает наша работа.
-Какой салат получается, - произнесла Нелли и в ее глазах пробежало пустая строка с недошедшей до нее мыслью.
-Теперь по порядку, - улыбнулся молодой человек. Сегодня он проснулся в шесть. Сейчас было два пятнадцать. Все это время он рисовал данные на формате А4, вкладывая их в десятирублевые папки. Он не принимал внутрь ни грамма, ни капли со вчерашнего кофе с мороженным. Он не видел сны с позавчерашнего дня, точнее ночи. Он был взбудоражен и должен передать свое состояние всем суставам своего тела, коими являлись актеры театра.
- У меня есть все, - уверенно произнес он. - Например, возьмем эту папку, - он ловким движением дернул за торчащий из петли лоскуток, открыл сложенные каскадно картонные дверцы и прочел:
-Леонид Андреевич. 57 года рождения, основатель единственных фитнесс центров «на один день». По его мнению, человек придя всего раз к ним, может на всю жизнь накачать себе достойное количество мышц. Информация не проверенная. Правда, есть пара отзывов. «Мышцы растут, но медленно.» и второй отзыв «Полундра, они растут». Но насколько все это правда, судить не нам. Да и нам это не так важно. Нам важно другое. Кто он, что он и как найти к нему подход.
- Ну не знаю. Машину подарить или билет на Аврил Лавин? – предположил младой.
- Посетить его центр и поблагодарить, желательно при личном контакте, - снова выступил пельменщик.
-Снова побеждает старшее поколение, - произнес Иван.
Нелли продолжала молчать. Казалось, что и она сейчас может сорваться с крючка, присоединится к ушедшим.
-Да, вы правы, - продолжил тренер этой небольшой команды. –Личный контакт. Он самый трудный.
Нелли игриво улыбнулась.
- Да, контакт – это… - начала она подбирая нужное слово и три поколения следили за ее губами, как она ловит в тридцати градусной жаре шаловливое слово, сорвавшееся с губ. – Это контакт.
Хотелось крикнуть браво, захлопать в ладоши, смешивая выкрики с поэтическим «я просто», но Иван скромно улыбнулся.
-Следующая папка, ознакомьтесь, юнга, -протянул Иван папку парню с соломенной горой волос, спадающей до затылка.
Борька взял солидной толщины папку, повертел ее в руках, открыл плотные листы и продекламировал:
-На мушке член финансовой академии. 45 лет. Женат. Пятеро детей. Трое от первого брака, двое от второго. Любит теннис. Ага. Пьет киндзмараули и императорский коньяк. Запомним. Любит прыгать с тарзанки на глазах у массы людей. Извращенец какой. Неужто все они с придурью? Да, пациенты нынче пошли пупырчатые, объемные. Его наверно крупная дробь возьмет.
-С ним лучше не пить, а достаточно одной игры в теннис, чтобы наладить контакт, - довольно сказала Нелли. Кажется, она нашла своего клиента.
-Тогда разбираем, господа, - торжественно крикнул Иван. – По пять в руки. Подходи, не стесняйся. Товар надежный, проверенный. Первый сорт. А теперь, спокойнее, всем достанется.
Каждый получил по пять папок, с которыми они должны были в ближайшие два дня провернуть и прийти после завершения операции с результатами.
Иван пропустил стаканчик зленного чая, хотя страсть как хотелось выпить пару коктейлей, забросить себя в клуб, проторчать там до рассвета, чтобы при первых петухах плестись домой с надутой головой, подрагивавшей в такт ночным ритмам.
-Во-первых работа, - подумал он, - во-вторых….
Он даже не знал, наверное, и не задумывался, что для него важно, что стоит на втором месте после работы. Личная жизнь. Нет, он как-то к ней равнодушно относится. Развлечения. Да, но редко. Снова работа. Точнее. На всех пунктах была работа. Заводя отношения, он говорил о работе, в баре о ней думал, ночью ему снились новые форматы спектаклей. Когда пил чай, анализировал классического героя.
Изучив психологию нескольких сот ролей, Иван реально предполагал, кто перед ним может стоять. Бравый солдат Швейк, Дон Кихот или же хитрый Чичиков. Достаточно было увидеть этого человека, узнать про него максимум два-три факта и его подноготная выступала, поднималась на поверхность. Например, при выборе этого три десятка лиц, он руководствовался тем, что «вот они могли бы заинтересоваться». На сто процентов он не мог судить, но процентов семьдесят у него было. Остальные тридцать нужно было прицепить во время личных контактов.
Направив кавалерию в разные точки, сам он двинулся к зданию в стиле хай-тек, разговаривать с человеком, который управлял всеми выставками собак в городе. Заручившись поддержкой своего личного пятилетнего опыта, он шел к резиденции, где находилось, в одном месте по крайней мере до ста пятидесяти пород сразу. Он понимал, что, говоря с ним на так называемом собачьем языке, они сразу найдут общий язык.
-Мне нужен Нафанаил Маратович, - произнес Иван в настенный микрофон, в нем прохрипел металлический женский голос, спрашивая «кто?».
-По какому вопросу? - прохрипел голос, коверкая представление о говорившем.
-По вопросу приобретения у него права случки,- сказал Иван.
-Чего права? – спросил голос.
-Права случки, - повторил Иван, - вязки, что они тын-тын, ну вы понимаете. Чтобы потом после этого самого они могли продолжить род. Ну вы же все понимаете. Мужская особь, имениемая кобелем напрыгивает на женскую особь, именуемую сукой…
-Хорошо, я сейчас узнаю, - прервал его голос, уходя в фальцет.
Через минуту микрофон вновь зашипел и женский голос благосклонно произнес:
-Проходите. Двигайтесь все время по указателям.
Щелкнул замок, и Иван открыл массивную дверь и попал в коридор, который был похож на квартиру с черновой отделкой – полый коридор и больше ничего, кроме аромата недавней работы. На стене была приклеена бумажка с красной стрелкой в виде вытянутой таксы. Иван следовал направлению этой собаки, которая встречалась ему на поворотах, за углом, при раздвоении, когда дорога начинала петлять и был выбор. Наконец, он набрел на дверь, на которой та самая такса показывала ему палец, и серьезный взгляд можно было перевести как «осторожно, за этой дверью то, что вы искали. Там я и нас много».
Иван открыл дверь, вышел на широкий двор, но не успел опомниться, как лающий звук оглушил его, сделал беспомощным, он хотел было бежать – ему казалось, что сейчас на него набросится стая собак, голодная стая, и пока не поздно, надо делать ноги. Он бросился обратно к двери, но та, успев щелкнуть, не пропустила его.
-Пустите, пустите, - стал кричать он. – Это безобразие! Что же это делается посреди города большого быть съеденным какой-то шафкой, - завопил он, как будто в его ногу вцепился бультерьер, а руку покусывает овчарка. – Откройте, откройте, последний раз прошу.
-Здравствуйте, - услышал он за спиной. –Это вы интересуетесь моими собаками?
Иван повернулся. Перед ним стоял Марк Головин. Тот самый, про которого столько слов, сплетен и главное, все касаемое его безумного состояния. У него были редкие каштановые волосы, приглаженные, закрывая плешь в двух местах в виде распахнутого занавеса, худое лицо и шаловливый взгляд, как у шелудивого пса, который не может избавиться от зуда. Одет в болотного цвета комбинезон с центральным большим карманом, из которого торчала антенна.
-У него собаки денег не жуют, - говорили про него.
-Да, - ответил Иван. – Интересуюсь песиками как объектом для дальнейшего распространения. В странах Азии, Востока. Недавно был в Египте. Собак там мало. Нуждаются.
-Да? – с интересом взглянул на него Головин.
-Именно, - уверенно сказал Иван, оглянулся, и увидел просторные поля, площадки для игр, тропинки, зеленые насаждения, все то, что делало это место оазисом для собак. – Они и не понимают, как это важно увеличивать число собак. Что те приносят неоценимую пользу. Собаки-няньки, собаки-спасатели, а сейчас новая мода в Европе собаки-консьержки, собаки-экономисты. Они же ближе к земле, к его ядру, следовательно, намного чувствительнее нас, долговязых особей. Благодаря им в городе Попа, ударение именно на последний слог, было спасено три посева бобовых. И это еще не все. Собаки предсказывают погоду.
- Никогда не думал, - произнес Головин, - никогда не думал, что есть такие люди, кто также любит собак, не просто любит, а ставит их популяцию в один ряд с человеческой. Вы наверняка читали мои статьи, доклады?
-Да, - согласился Иван. – Трижды перечитывал и ставлю ваше изложение в пример многим кинологам.
-А некоторые говорят, что я того, - произнес Головин.
-Они сами того, - прошептал Иван, и Марк рассмеялся свободно, легко, видя в собеседнике единомышленника. – Не доверяйте мнению туристов. Они не понимают, почему мы избежали еще одной войны. Кругом маленькие вспышки, по всему миру. Но этим вспышкам не дают распространиться именно собаки. А туристы – это те, в детстве мучил собак, бросал в них камни.
-Да вы что? – удивился Марк. – Нам есть о чем поговорить, я это вижу. Прошу ко мне в офис. – Марк, основатель собачьих выставок.
-Иван, - представился молодой человек, - рационализатор.
-Кто? – переспросил Головин.
-Рационально распределяю песиков по всему миру, - улыбаясь, сказал он и вдобавок пояснил: – Чтобы и песики могли мир увидеть. И не только в клетках.
-Как хорошо, как правильно, - произнес Марк и вытащил из переднего кармана рацию:
-Нам бизнес-ланч, для вип, Мариночка, - сказал он и прошел к миниатюрной машине, на которой обычно ездят на гольф-полях за мячиками, – Прошу вас. Позвольте мне показать свои владения и оттуда мы направимся на ланч. Вы не будете против?
-Ничуть, - произнес Иван, понимая, что больший процент работы проделан. –Я с удовольствием.
Они проезжали поле, где собак тренировали опытные инструкторы. Те ловко подкидывали палки, мячики и собаки, понимая, что за это послушание получат презент в виде рыбки, которая так аппетитно пахнет из мешочка, проходили барьеры, лесенки, дощечки и делали это так искусно, что Иван залюбовался и едва не вывалился из машины.
-От них голова кругом, - комментировал он свой поступок. – От любви к ним.
Через полчаса они сидели у него в офисе и пили кофе с коньяком, закусывая ирландскими бутербродами с вяленой рыбой.
- Собаки – гладкошерстные, с растительностью до десяти сантиметров в холке, - говорил Головин, – должны жить там, где лучше. Разве подходит собаке городская квартира? Рассмешили. Они же там мучаются. Без воздуха. Там повернуться негде. А хозяева еще удивляются, чего это их пес постоянно лежит. Да потому что нехорошо ему. Места нет, друзей нет, как тут не загрустить? В квартирах пусть кошки да хомячки живут, а собакам надо в поля, леса, специальные поприща, где они будут развиваться.
-Правильно, - подтвердил Иван.
-Я почему провожу эти выставки, - проговорил Головин, изрядно опьянев от коньяка, который он добавлял в кофе в соотношении 1:2, то есть одна порция кофе на две порции коньяка. – Людям глаза открываю. Чтобы они продавали городские квартиры и уезжали за город. А те, что не хотят, пусть отдают своего пса деревенским жителям, хотя и те в последнее время испортились. Сажают четвероногого на короткую цепь и вся свобода.
Марк прошел по истории зарождения выставки, вспомнил появление первого щенка, недовольства родителей, когда он привел дворнягу домой. Через час он плакал, а еще через два смеялся. На четвертый час своего пребывания Иван смог перевести разговор в русло театральной компании.
- Про нас знает малая часть населения, - произнес Иван. – предлагаю озвучить это на форуме. Соберется множество людей. Организуем шоу. Театрализованное представление, больше тысячи разношерстных собак …это будет грандиозно.
Прошел еще час, а с ним и сытный обед, и этот невысокий человек, чем-то напоминающий мопса заинтересовался театральной кампанией.
-За рациональность в нашем деле! - произнес Иван, и вскоре не помнил, как такси несло его на всех порах к коммуналке. Он зашел в свою комнату, опасаясь зацепить бутылку и уловить тошнотворный запах. В комнате было сравнительно чисто. На столе была постелена салфетка, на которой лежала записка. Иван включил свет и прочел.
- ДАбро пожалавать! – было написано на бумаге.
-Ну что ж, дАбро, так дАбро, -повторил он и упал на диван, через минуту уснул, и не просыпался до самого утра, пока его не разбудили звуки «фыркающего» масла и тягучий аромат блинов. Лексей приятно удивлял.
К вечеру собрались актеры. Иван был в порядке. Восстановился. Он понимал, что хорошо работать именно в команде, зная, что никакого здоровья не хватит ходить в гости одному. Троица сидела перед ним, как студенты на семинаре.
- Все прошло слишком хорошо, - произнес Борька. – Мы с ним выпили, что интересно: я выпил и тут же опьянел, а он пьет и не пьянеет. Но я-то не могу свою слабинку показывать. В общем, голова болит. Это первый. Директор сети алкогольных заводов. Повезло… Ко второму я поехал только сегодня утром, так как вчера в таким состоянии не решался. Это был мясник. С ним мы ели мясо. Третий был кинорежиссер Платинов, четвертый – гендир «Мазепы», пятый – турист…тьфу…директор турфирмы. Со всеми пил, ел, и сложилось такое впечатление, что к друзьям в общагу сходил. Там такое же обращение – последнее отдадут.
Борька лениво сидел и с благодарностью смотрел на Ивана, который устроил ему этот внеплановый праздник.
-Мой тоже в ажуре, - сказал Виктор Ерофеевич. - Приглашал на рыбалку. Я что? Согласился. У него спиннинг G•Loomis. И на Есинских прудах. Всегда мечтал. Это тот, что по удочкам, рыбалке и рыбе в частности. Хороший мужик, интеллигентный, мне отца напомнил.
-Так не понял, - удивился Иван. – Вы же итак были на рыбалке, как я понял по телефону.
-Да, только это была другая рыбалка, - произнес Ерофеевич с прищуром.
-А, - догадался Иван.
- Другой был не такой, - продолжил старик. - Детектив, то есть основатель частных агентств. Все подозрительно на меня смотрел. Разнюхивал. Ему казалось, что я подосланный. А я чувствую, что он ко мне и спереди и сзади подойдет.
- Повезло, Ерофееч, - буркнул Борька. – На голубца напал.
-Да нет, - улыбнувшись сказал Ерофеевич. - Или да? В общем, когда я разговаривал с третьим…третьей то смог передохнуть. Тот молочный магнат. Ее реклама по всему городу. «Мало молока, покупай М+К». Приятная дама. Она мне показлась такой довольной всем, что ей ничего не надо. Да, у меня теперь скидка на ее продукцию двадцать процентов. Четвертый с пятым – меня отправили. Носки и кожгалантерея. Носки в отпуске в Ялте, галантерея на заседании.
У Ерофеевича тоже было все в порядке. Он тоже был доволен, и его глаза излучали блеск благодарности. И только одна из троицы молчала, давала возможность высказаться мужчинам, словно оттягивала свой черед.
-Что скажет женская лига? – задорно спросил Ваня. – Жду и не дождусь интересных новостей.
-У меня клиент –лапочка, - сказала Нелли. - Два сета он молчал, потом как набросится, но я его остановила. Иначе контакта не получилось бы.
-Я думал, что для тебя контакт это и есть контакт, - удивился Иван.
-Все так думают, - сказала Нелли. – А для меня контакт душ – это прежде всего когда можно нащупать те точки, которые идентичны. Они располагаются на теле в разных местах, чаще всего между ног, но это необязательно.
Кабинет нагревался и становилось понятно, откуда идут эти температурные зашкаливания.
-Хватит, - прокричал Борька.
-Спокойно, юноша, - проговорил Ерофеевич, которому тоже было нелегко слышать бархатный голос, сводящий с ума и щекотящий все тело изнутри без возможности унять этот зуд.
- Второй был директор юридического холдинга, - продолжила Нелли. – Держался довольно долго, я подумала, что этого мужика и вовсе не интересует женский пол. Я применяла все способы соблазнения – проводила рукой по колени, вертела на носке туфлю, роняла ее. Наконец уронила ручку, и опустилась за ней… И вот тут он не выдержал. Оказывается, он примерный семьянин и уже как десять лет верен жене. Но я не позволила ему переступить эту грань.
Нелли умела рассказывать так, что все мужчины затаив дыхание, слушали ее.
-Третий пришел ко мне сам, - произнесла девушка с бархатным голосом. - Он биржевой маклер. Денег много, но совершенно не умеет одеваться. Я его повела по магазинам и одела как надо. Не забыв о себе. Не правда ли, элегантный наряд?
И только сейчас Иван заметил, что этот выбивающийся из стандарта наряд – есть то магическое и притягательное, которое так действует на мужчин. Платье-туника серого цвета с округлым вырезом горловины с декоративными украшениями на груди. На фоне обтягивающей ноги джинсы.
-Четвертый пригласил меня в ресторан «Джо», - продолжала свое повествование Нелли. - Угощал, уощал, поил, поил. Но не убедил. А с пятым мы поговорили по телефону. Владеет сетью казино. Такой хлюпик по телефону. Не знаю, какой он на самом деле.
Нелли была спокойна. Она была слишком юна, чтобы о чем-либо сожалеть. Она смотрела на Ивана и думала о том, сможет ли она соблазнить его. Иван это понимал, но был слишком непреклонен, чтобы сдаться.
-А теперь снова и по делу, - произнес он. – Я рад, что вы хорошо провели время. Это честно. Но меня интересуют наши перспективы. Вы хорошо провели время? Гуд! Но что это дает нам для дальнейшего предприятия? И дает ли вообще?
Борька пожал плечами, посмотрел на коллег, Ерофеевич указал на него, мол, начинай, и тот, получив добро на слово, сказал:
-Подумают они, но на открытие подойдут, факт. Может, мне еще разок к ним наведаться? Поговорить там, как следует, они наверняка дозреют.
-Не надо, - сказал Иван. – вы уже все сделали. – Остальное я беру на себя.
-Мои, - начал Ерофеевич, - единогласно за. Ну и на рыбалке продолжим эту тему. Под рыбку то оно душевнее.
-Продолжите, - улыбнулся Иван. – Только лишнего не сболтните.
-Обижаете, - пожало плечами старшее поколение.
-Обещал, что придет, если я там буду, - сказала Нелли. – То есть обещали.
Иван хлопнул в ладоши – своеобразный знак похвалы и произнес речь с щемящим чувством удовлетворения:
- Объявляю благодарность всем. Вы, - то есть мы – настоящая команда. Наш корабль – при небольшом количестве экипажа, что даже лучше: быстрее корабль пойдет без излишней нагрузки, дойдет до гавани, где нас ждет шоу. А этих чертиков в табакерке, точнее в папке, мы берем на буксир. Потому что именно они должны прийти на шоу, что будет половиной победы.
-Что это будет за шоу? – спросил Борька.
-Грандиозное, - вдохновенно сказал мастер слова. - Сценарий уже разработан. Репетиции скоро начнутся.
-А? – удивился Виктор Ерофеевич.
-Все участвуют, - Вопросы?
-Никаких, - сказал Борька и собирался уходить.
- Что мне делать с дежурящими у подъезда мужчинами? - спросила Нелли.
-Не подпускать, - строго сказал Иван, - но и не отпускать.
Параллельно с этими личными контактами, шли договоры о телевизионном вмешательстве. Актеры бегали. Два канала согласились показать. Студент ГИТИСа Вася Тарантьев согласился снять ролик за ничтожную сумму в триста баксов. Иван согласился, понимая, что деньги нужно найти. Радиостанции не отказывались только за кругленькие суммы. Решили ограничиться каналами, по которым крутили научно-популярные передачи времен перестройки, советское кино и почему-то знаменитый восьмиугольник.
По театру ходили рабочие, латая все. Возникла проблема с электричеством. Театр задолжал за три года. То же самое было с отоплением. Верха грозили вырубить свет, и не хотелось, чтобы это случилось в разгар рекламной кампании. Опять же нужны были деньги.
Вечером трое собрались в знакомом кабинете с древесным запахом опилок. Леночка налила брусничный чай и предложила шоколад.
Камчатный оставив театр под полную ответственность Ивана, заручившись поддержкой Леночки и начавшей доверять ему труппы. Он писал, вдохновленный тем, что происходит в его театре. Поэтому это делал параллельно, воплощая в жизнь произведение с рабочим названием «Театральные купидоны».
-Что мы имеем? – спросил Камчатный, заметно отдохнувший и довольный, как человек ожидающий услышать только хорошую новость.
- У нас есть статья расходов, - произнес Иван.
Камчатный сразу изменился в лице, как и любой директор, которому неожиданно сообщают о непредвиденной трате.
Две финансовые барыни продолжали сидеть около пузатого чайника и вливать в себя ароматный чай, смачивая в нем кусочки конфетной горы, будто они все рабочие часы ставят для себя целью уничтожить гору, чтобы в конце месяца себе выписать премию за этот подвиг.
-Сейф пуст, - произнесла Людовика Марсовна в ответ на финансовые нужды. – Бухгалтерия страдает не меньше чем вы.
Да, было видно, как бухгалтера чахнут... Современные компьютеры, мебель и все так резко выделялось, что казалось, в театре снимает комнату другая фирма, никак не связанная с продажей спектаклей.
-Друзья на что – они помогут, - последовал лозунг зама.
Друзей у Камчатного не было. Вся жизнь проистекала в стенах этого заведения, и в последнее время в связи с нарастающим кризисом знакомые, которые иногда и звались друзьями, стали редеть, предпочитая более успешных. Иван еще не успел обзавестись новыми друзьями, которые как говорится, становятся надежными по истечении времени. Зато появились враги – арбатская девушка, директор японского ресторана, служивый, одноклассник-хапуга. То ли еще будет!
- Давайте взорвем, тротил нагреем, - прогорланила Евлампия Суворовна.- Спектакль – есть тротил, он стоит потраченных сил.
-Да, ситуация, - произнес Иван, пока женщины сделали передышку. - Ну что ж тогда к делу! Пошли брать деньги.
Они вышли из «бухгалтерского дома», облегченно вздохнули, так как слушать продолжение нескончаемых цитат, высмарканных из чайного воздуха, было непросто.
-Где? – спросил Камчатный. –Где ты собираешься найти эти самые монетки, бумажки с водяными знаками?
-Там, где они есть, - спокойно ответил Иван.
-А где они есть? – не понял Камчатный.
-Я знаю, и с вами я поделюсь, - успокоил его Иван, думая о том, что родившееся у него в голове должно окупить все затраты по надвигающемуся предприятию, которому был определен день – суббота 26 июня.
Сцена 12
Мошенничество
За что люди готовы платить? Да, деньги есть у всех. Большие, средние, маленькие – не так важно. Главное, что все хотят обменять эти безжизненные бумажки на что-то ценное. На материальное – еду, чтобы насытиться. Но хлеб выращивать у Ивана не было желания. Картины рисовать он не умел, писать книги пока не собирался. На все про все у него было три дня. Плюс сутки на непредвиденные обстоятельства. За эти дни он должен был восстановить здание, заплатить за рекламу, которая уже шла полным ходом, засоряя эфир. И главное, понять, за что люди готовы платить деньги. Успокаивая своих друзей, он руководствовался идеей, которая мелькнула у него накануне, перед тем как отправиться в театр.
Лексей собрался вернуть хозяйку. Это не было никак не связано с поиском денег, но стало значительным событием этих дней.
-Я верну ее, чего бы мне это ни стоило, - говорил он, наблюдая, как Иван без сожаления уничтожает блины.
-Где ты ее найдешь? - спросил Иван. - Германия то она ого-го.
-Найду, - твердо сказал сосед и так сильно тюкнул по столу, что чашка подпрыгнула на блюдце, простившись с небольшим глотком, стекающий по стенкам керамики. – У меня предчувствие.
Наверное, это все что нужно для того, чтобы отправиться на поиски любимой женщины. Лексей не предпринимал серьезных попыток, когда она была подле него столько лет, и стоило ей уехать, как он мчится в неизвестность.
- Я остаюсь за главного? – спросил Иван.
-Верно понял, - дружелюбно сказал старик. – Только мне пару тыщ не хватает. Одолжи, будь добр.
-Без проблем, - ни секунды не медля ответил Иван. – Я сейчас.
Он пошел к себе в комнату, где под подушкой собственноручно изобрел тайник в матрасе, на липучках. Он открепил цепкий карман и достал ровно две тысячи, оставшиеся у него с последнего дела. Парню нужны были деньги и эта часть должна была проложить дорогу к другой сумме, более крупной. Но отказать человеку, у которого решалась судьба, не мог.
Иван шел к театру и в тот день очень болезненно все воспринимал. Хозяин выгуливал собаку о трех ногах. Пес бежал, и в какой-то момент казалось, что у него есть четвертая, так резво он перемещался, ловил полосатый мячик, бросаемый мужчиной в льняном костюме. Иван видел, как далматинец бежит, игриво высунув язык, бросаясь в новые повороты, движения, используя возможности своего тела, правда с небольшим дефектом. Затем был плачущий ребенок в парке, раненая птица, памятник комсомольцам. Все это вызывало щемящую грусть.
И проходя мимо очередного лотка с газетами, он обратил внимание на заголовок в глянцевом издании:
«Звезда спорта снова в пикантной ситуации. С него требует миллион собственная жена, а дети науськанные матерью, называют его чмом»
Сперва ему стало жалко этого человека. У него были добрые глаза и он был достоин другого. Много сентиментальных мыслей посетило его голову, пока не проехала поливальная машина и не оросила его на полтела. И все встало на свои места. Ушла тихая грусть и механизм, работающий исключительно на производство, на создание, закрутился в нужную сторону.
-Эврика! - подумал Иван.
Люди хотят быть известными и менее всего хотят попадать в такие безобразные ситуации. Формула, которую он вывел, была примерно такой: они будут платить за то, чтобы их обманывали. Это правда. Ничто так дорого не ценится, как хорошо сфабрикованная ложь. Ложь с картинками, хроникой событий и правдоподобностью, хотя бы приближенной к реальности.
-Если хотите, я возьму все на себя, - сказал Иван в трубку при общении с первым клиентом. Министр засиделся в гостях у одной дамы, чуток перебрал, не ожидал, что так быстро наступит утро. Ему нужна помощь. – Конечно, нас было двое. Два деловых партнера. Сперва, мы ели спагетти с фрикадельками и говорили о преимуществах доллара перед японской Йеной. Затем мы пили чай и обсуждали фильмы Куросавы. Да, «Семь самураев». Просидели до полуночи, пока заведение не стало гасить огни.
Он брал контактные данные повсюду. Он следил за людьми, выискивал информацию в газетах, листал журналы, понимая, что этот скандал можно заменить другим по величине не уступающим скандалом. И он взялся за это. За раздувание скандалов, в чем ему бесспорно помогала славная троица.
- Он был у меня в гостях. Я художник. Импрессионист. Ваш муж искал подарок на вашу годовщину. Как вы относитесь к стилю го? Обнажение. Говорит, что вы очень сексуальны. И он вам закатит такую ночь. С художниками можно говорить об этом. Мы не разбалтываем. Все, что нам говорят, мы воплощаем в картинах. А это, согласитесь, не каждому понятный язык.
Фотографии и даже видео изготавливались в кустарных условиях. Борька принимал разные обличья – от хулиганистого парнишки до продавца цветов, видоизменяя свою пышную солому на разные лады. Его мама занималась гримом и прическами. Виктор Ерофеевич использовал свое актерское амплуа от инспектора милиции до члена бандитской группировки, куда попал мужчина из-за того, что стал случайным свидетелем. Нелли перевоплощалась от сексапильной дамы до старушки лет семидесяти, не теряющей вкус к жизни и в эти преклонные годы.
- Да, с вами говорит главный инспектор МВД. Примерно понимаю. Но вы поймите, если мы будем прикрывать каждого мужчину, то нашим секретным операциям грош цена. Да, Лапов был здесь. Он возмущался происходящим, и мы забрали его в кутузку, но лишь потому, что так было безопаснее. Спасибо, он нам починил проводку. Что, дома не может починить? А вы его попросите. Мое дело сообщить. Должен спать, а то как же. Волнуемся. Мы же операции тоже проводим для того, чтобы навести порядок в стране.
Фотографии висели на прищепках, и тщательно завешенная кладовка, с красной лампочкой служили импровизированной фотолабораторией. А видео, смонтированное тем же Тарантьевым, обещало быть интересным и занимательным. Было только одно но – Вася все снимал в черно-белом формате. Ему нравился нуар. Но не всем заказчикам было это понятно. Пришлось уговорить мэтра, и только после бутылки портвейна, тот согласился на цветную версию.
-Ваш муж был замечен в Пушкинском музее. Три часа стоял около портрета пожилого мужчины. Вероятно, кризис среднего возраста. Нельзя отворачиваться от него. Он был у меня на обследовании. Да, вы наняли детектива. Что, он заметил, что муж разговаривает в кафе с дамой? Правильно, сейчас ему нужно выговариваться, слышать слова о том, что он еще ничего… Когда вы с ним разговаривали? Нет, так чтобы говорил только он? Не помните? Вот именно.
Люди сходили с ума. Они платили деньги, а театр работал. Сейф разрастался, набухал под воздействием человеческой глупости. В театре появился свет, был сделан косметический ремонт. Украшен вход для театральной компании. Были оплачены все счета по оформлению, рекламе на радио и телевидении. По городу появились афишы на городских стендах.
ВПЕРВЫЕ!!!
Открытие Нового театра
Спектакли, в которых играете вы сами.
Конкурсы, шоу, призы
26 июня. Начало в 12.00.
-Дело за малым, - считал Иван. – Пройти семь кругов чиновничьего ада. Точнее, пять. - он подсчитал.
Театр сутулился, тужился под воздействием нового слоя краски, новых атмосфер. Появился кондиционер и предпосылка на туалет в виде биокабины. Старинный особняк, построенный талантливым мужчиной в те времена, когда еще ценили художественную сторону – роспись, изразцы, лепнину стал походить на собратьев по современному искусству. Он многое приобрел – европейские стекла, штукатурку из Малайзии, двери из Италии, но и что-то утратил. Таков закон равновесия – для того, чтобы приобрести, нужно потерять.
-Сколько еще придется потерять при общении с чиновничьим аппаратом? Наверняка сдерут не менее пяти шкур, - подумал Иван спокойно похлопал по карману, где лежали затраты по предприятию.
Сцена 13
Чиновники
Чиновники самые несчастные люди. Они всегда должны. Казалось бы, за это им несут взятки и прочее, а также смотрят на них как на богов и в связи с этим об этой должности мечтает каждый, но это все полная чушь. На самом деле эти клерки просто страсть как хотят уйти на пенсию. Но не так просто уйти от насиженных дел, легких денег, власти и возможности свалить все накопившееся зло пришедшему человеку.
Говорят, чтобы организовать свое дело, нужно более тысячи подписей.
-Мне нужно пять, - сказал Иван, торжественно потирая руки.
-Пять тысяч? – предположил Камчатный.
Он уже знал, что глупый человек будет собирать эти тысячи закорючек, но для Ивана стало ясным то, что ему нужны пять автографов, и дело пойдет.
На себя брать он все не хотел. Да и зачем, когда есть слаженная команда. Есть прикрытие. Хороший руководитель не пачкает руки, у него всегда найдется парочка запасных ладошек.
Борька не любил чиновничий аппарат. В свое время его отец работал на правительство, выполнял мелкие поручения в виде принеси-отнеси, как мелкий правительственный курьер, на которого свалили парочку взяток, вовремя перекинутых из центрального аппарата. Верхи были спасены, а отец Борьки был выброшен на улицу с отвратительными рекомендациями. После чего отец организовал антиправительственное движение «Годзилла», где главным условием для его принятия было отсутствие связей, уважения, понимания и всего положительного по отношению к правительственным кругам. Каждое воскресенье у памятника Высоцкому члены движения провозглашали лозунги, пели гимны, говорили. Сам Борька не ходил, так как не считал саму затею эффективной. Он договорился с отцом, что будет орудием слова бороться с этим. Отец сказал, что счастлив, что у него такой сын.
- Давно мечтал посетить кладовые министров, - заговорщически произнес он. – Пройтись по этажам и оставить похабные надписи. Выразить свое отношение не плевком в телевизор и пустыми разглагольствованиями с соседями, а чем-то глобальным, чтобы раз и все. Водородную бомбу раз и все – и нет этих толстых морд!
Борька был хороший боец, только все буквально воспринимал. «Бороться», по его мнению – махать кулаками, выяснять отношения – трепаться. Он был молод и еще плохо знал людей. Работа над ролями ему помогала разобраться в людях, но в последнее время было все меньше хороших ролей, да и на котах и вампирах немногому научишься.
У Ивана был план. План захвата, он же план внедрения на вражескую территорию. С пятью остановками, с пятью натисками.
Виктор Ерофеевич каждый вечер включал телевизор. Он был убежден, что уважающий себя человек обязан быть в курсе происходящих событий. Ему не нравилась ситуация в управленческом аппарате, но и что-либо предпринимать он не мог, так как не знал что. В свое время он столкнулся с коррумпированными чиновниками. Те предлагали место в детском саду для его сына, но так как мест нет, необходим был первоначальный взнос в размере трех тысяч…долларов. Тогда он едва не ударил того жирного слюнтяя, говорившего, растягивая слова, как жвачку. Но руки чесались и, наверное, встретив его где-нибудь в парке, он бы помял ему бока. Без сожаления. И второй инцидент был связан с получением гаража. На этот раз была женщина с не меньшими требованиями. Также был разговор о первоначальном взносе, чтобы кого-то там двигать – одного лишить места, а другому предоставить. Она говорила, что мы живем в таком мире, где вся земля, для гаражей, домов и прочих нужд давно распределена и нет ни единого участочка. Что даже на кладбище места на год вперед раскупают, не говоря о гараже. Тогда он не стал спорить. Но и платить тоже не стал. Просто позвонил на телевидение и отдал записанный материал. Женщину засняли, лишили места, а Виктор Ерофеевич получил гараж уже через неделю. Правда, через десять дней его машину угнали. Нашли ее в овраге, в топкой грязи, сгоревшей. Наверняка месть чиновницы, рано ушедшей на пенсию.
- Они меня уже не колышут! - говорил пожилой актер. - Дети мои выросли, учатся за границей, поэтому от наших бюрократов не рыдают. Сам же я езжу на метро, хожу на хоккей, леплю пельмени с женой, и вроде этим меня никто не попрекает. Я давно перестал точить на них зуб. Зубы жалко.
Виктор Ерофеевич был крепким мужиком. Человек слова, дела и принципа. Не предаст, не бросит, будет с тобой до конца. Он не знал, как будет действовать, так как по большей части был исполнителем, точнее стал им, но здесь было кому думать и разрабатывать стратегию. Иван, в отличие от Ерофеевича, знал, как он войдет в царство чиновников, знал, как пройдет охота, но пока еще не думал о том, как они выберутся. Это его беспокоило так, что он мог забыть об этом.
Нелли понимала, что есть такие люди – в костюмах, с чемоданчиками, дорогими часами, надушенные, что они работают на президента, и их работа заключается в том, чтобы уметь долго говорить на ту или иную тему. Например, о деньгах. Для чего они, где их достать, какими бывают, что будет с монетой, если ее поместить в соляную кислоту. Или о праздниках, о воде, о пожарах… То есть о чем угодно. Потрепались и пошли домой. Она даже встречалась с парочкой чиновников. Один занимался физкультурой и спортом. Был кем-то там, отвечающим за спорт в городе. С ним у нее возникли проблемы. Холодный взгляд и молчание сопровождали ее ужин, прогулку и даже попытку пожать руку. Ну это было слишком. Ей еще никто не пожимал руку. За два свидания она услышала от него два слова «голоден» и «гнусно», плюс одну фразу, которая отбросила его чиновничье обаяние за забор ее восприятия. Это было «женщины глупее мужчин». Вот и все. Второй был, напротив, говорливый, и пусть он не говорил о своем неприятии к женщине, но всячески это выражал. Поправлял ей платье, брал ее за подбородок и тянул к себе, чтобы слизать соус с губ. Она сделала вывод, что все чиновники двуличны.
- Я должна была себя чувствовать женщиной, - говорила она, - но чувствовала коровой, которую выгнали в поле.
Иван понимал, что риск в этом деле, конечно, присутствует, но скоро открытие…и нет времени для сомнения. Народ волнуется и пакует чемоданы с наличностью в чемоданы из крокодильей кожи, мажет волосы гелем, зачесывая их назад, чтобы с открытым лбом встретиться с Иваном Онегиным, генеральным директором театральной кампании.
Чиновники любят подарки. Они любят, когда перед ними ползают на коленях, пытаются догнать, но не догоняют, когда народ рукоплещет и каждое сказанное слово, хорошо сказанное слово, в их адрес было отмечено в новостях. Но что касается отрицания, негатива – все это утонуло, стало невидимым.
Чиновники любят внимание и очень любят обеды. Поэтому когда человек врывается к ним в обеденный перерыв, они возмущаются.
Зинаида сидела в удобном кресле, пила кофе из японской чашки, привезенной с острова Хонсю, наслаждалась воздухом их открытого окна, мельком поглядывая за беззаботными людьми, которые могут себе позволить прилечь на травке и откушать сосиску в тесте без последствий. Под окном тарахтел трактор, успешно убирающий мусор. Небо продолжало добавлять в палитру голубые краски, увеличивая свою резкость. Звучал Вагнер. Она закрыла глаза, двигала рукой в такт мелодии, следовавшей по пути в Вальгаллу, небесный чертог для павших в бою воинов и думала о своем деде, который погиб без вести и объявился только спустя десять лет после войны, потерявшим память. Она думала, как это – потерять все то, что когда-то было важным? Проснуться завтра и все забыть.
Дверь широко отворилась, и на пороге стоял он.
Леночка, Люсечка, Анечка – все секретарши, которых увольняли, переводили, штрафовали, боролись, но не могли устоять перед презентом из Голландии, Швейцарии, Италии. На все претензии они отвечали, что они же не вышибалы и им трудно бороться с прущими субъектами.
- Мне нужна ваша помощь, - произнес молодой человек -Я человек? Скажите, похож? Ответьте мне, похож?
-Ну и что? – тяжело вздохнула Зинаида Фирсовна и нажала кнопку охраны. Кнопка не работала.
-Сколько раз я просила починить, - подумала она. – Так прикокнут, и не дозовешься никого.
Парень был в приличном костюме, с тубусом в руке, он размахивал руками, в кабинете витал тополиный пух, да еще эта музыка, и пришедший был похож на человека, попавшего в снежную бурю, пытающегося сделать шаг, еще и еще один. Зинаида поняла, что этот субъект безопасен, и спокойно вытянулась в кресле, намереваясь выпить еще одну чашечку кофе.
-Значит, похож, похож, - утверждал парень с редкими волосами и родинкой на носу. Правый глаз его постоянно дергался, отчего правое плечо также совершало нервные движения. – Следовательно, я могу лицензировать свою деятельность. Могу?
-Можете, - спокойно сказала начальник лицензионной палаты.
- А они мне такого наговорили, - жалко сказал он, - что я бы постеснялся выразиться. Они мне…
Молодой человек открутил меньшую часть тубуса. Зинаида Фирсовна замерла. Он достал оттуда ватман, разложил его на полу, положив на каждый специально приготовленный грузик.
-Что это? – спокойно спросила она.
Она привыкла к разной форме чудачества в кабинете. К ней приходили в одном нижнем белье, врывались в окно, стреляли из рогатки и даже поливали из лейки. Она сумела противостоять этому и не сойти с ума, каких много в «скворечниках».
-Это мой проект, - произнес он.
-Хорошо, это ваш проект, - повторила она, делая очередной глоток двойного кофе без сахара и сливок. Но проект чего, позвольте спросить?
Молодой человек засмеялся, он закинул голову назад, как злодей из голливудских фильмов, чувствующий власть, должен обязательно это сделать.
-Проект вашего здания, - гордо сказал он.
-Что? – удивилась она.
Молодой человек вновь засмеялся, стал бегать, зачем-то взял карандаш со стола Зинаиды Фирсовны, поставил несколько галочек на схеме, положил карандаш на место и жалобно произнес:
-Вы совершенно себя не жалеете.
-Отчего же? – улыбнулась она. Он чем-то напоминал ей первого мужа, который в отличие от нее нигде не работал и все домашние заботы взял на себя. Варил супчики с грибами и пылесосил ковер. То же самое он произносил вечером, когда она приходила домой – усталая, сытая, мечтающая о подушке, а не о вегетарианском супчике, и разговоре о прочитанном материале.
-Ваш кабинет совершенно не предназначен для работы, - громко заявил он. – Эти тонкие стены. Гипсокартон. Очень хорошо прослушиваются. Здесь нужно несколько слоев. Во-первых резина, во-вторых дерево, в третьих снова – резина. А у вас здесь металлическая решетка. Для чего? Чтобы звук резонировал и отдавал эхом. Понимаете. Вы здесь говорите, а эхо…ууу.
-Меня это не беспокоит, - произнесла она.
-Как же? - удивился парень. – А если у вас будет важное дело, достоинством в энное количество долларов, то разве нужны свидетели?
-Послушайте, молодой человек, - не удержалась она, - сейчас у меня обед. Через десять минут он заканчивается.
-Вот именно, - воскликнул молодой человек, показывая на часы. От напряжения он снял пиджак, отбросил в сторону. – Вам нужна что? Кухня. Вот, - ткнул он пальцем в еще одну галочку. Об этом я подумал. Две трети – это кухня. Утренний чай, ланч, обед, послеобеденный чай и чай перед уходом. Получается, что две третьих времени вы проводите на кухне. Вот и сейчас вы пьете чай.
-Кофе, - поправила она. Ей нравилось наблюдать за этим клоуном, который прыгает перед ней, позволяя ей в очередной раз убедиться, что мужик нынче не тот пошел. Мужик плясал, размахивал руками и был похож на аниматора с турецкого пляжа, нежели на ученого инженера.
-Тем более, - еще громче закричал он. - Для кофе нужна кофеварка. Для кофеварки нужны особые условия. Отведенная территория с вентиляцией. Вы же не пьете растворимый кофе?
-Стыдно признаться, но пью, - скромно сказала она.
-Не рекомендую! – громко произнес предрасположенный. - А кровать должна быть также недалеко.
-Это еще зачем? – спросила она, покачивая ногой.
-Случаются разные ситуации, - произнес парень, прокручивая в воздухе руками, как бы одновременно вкручивая две лампочки. - Надо быть готовым ко всему.
-Я думаю, это не понадобится, - твердо сказала Зинаида, готовая встать из-за стола.
-У меня здесь есть все, - присел изобретатель над своими чертежами и стал загибать пальцы, указывая на них, - душевая, парилка, игровая комната, вот здесь можно поставить бильярд. И все эти комнаты смежные. То есть вы легко сможете переместиться из парной в игровую, а из спальни на кухню. Да, вот еще одна комнатка, которая наверняка вам понравится. Это комната наказаний, где можно проучить надоевшего клиента.
Женщина вышла из-за стола и встала, красиво закинув ногу на ногу, показывая свои формы, и демонстративно хлопала глазами. Молодой человек остановился, замер. Он не был готов к такому положению дел.
-Пожалуй, я у вас закажу…, - произнесла Зинаида Фирсовна. – Например…
-Да? – радостно воскликнул молодой человек. – И вы не пожалеете! Ей богу. У меня самые качественные проекты. В том году я работал над туалетами для англичан. В каждом биде должна была быть республика, на которую вам…ха, понимаете. У некоторых он стоит. Только не будут говорить, у кого… А то захочется заглянуть в гости и проделать то же самое. Вы будете брать весь комплект из четырнадцати секций?
-Только комнату наказаний, - нежно сказала она. – Мне показалась привлекательной исключительно комната.
-Ну хорошо, - сказал он. – Тогда мы ее сделаем большой. К вам за день наведывается множество людей.
-Безумное количество, - продолжала она произносить томным голосом. -Я чувствую нехватку этой самой комнатушки. В ней можно столько всего…Да, мне еще нужна спальня.
-Все же решились? – тик перешел на оба глаза.
- Ага, - сказала она. - Не помешает. Сперва, мы опробуем там, потом сям, здесь…
Она двинулась напрямую в сторону молодого человека, пронзая острыми каблуками ватман, приблизилась к нему вплотную, взяла его за неровно завязанный галстук.
-Продолжим на кухне, - шаловливо произнесла она, - устроим парилку там. Хорошо бы после всего в бассейн. Но и там можно закатить такую оргию, которая вам и не снилась.
-Можно, - растерялся он.
-Не робей, - ткнула она указательным пальцем под лопатку, отчего тот ойкнул и согнулся от боли. - На сладкое оставим комнату наказаний. Там я тебя буду наказывать до тех пор, пока ты не попросишь пощады.
-Нет, - закричал молодой человек. – Я наверное пойду. У меня сегодня еще несколько мест.
-Что, не будем? – жалобно произнесла Зинаида Фирсовна.
-Не будем, - дрожащим голосом произнес он. – Я лучше пойду. До свидания, был рад. Не провожайте. Ой.
Молодой человек уткнулся в большой шкаф, едва не уронив папки, торчащие из него, скрутил тубус и умчался подпрыгивая на одной ноге, не успев одеть обувь.
И снова зазвучал Вагнер. Легкие пушинки окутали мысли Зинаиды, и легкий трепет от звуков пронзил ее тело в неудобном деловом костюме. Музыка понесла в другой мир, снимая неудобные туфли, заставляя подрагивать мочки ушей и уголки губ, носа и конечностей, возбуждая нервные окончания. Они охладились, но и нагрелись, не позволяя определить температуру тела, находясь в промежуточном состоянии. Пока не прозвучал грохот.
-Нам надо, - крякнул старческой голос за стенкой.
-Почему никто не может прийти спокойно, - подумала она. – В назначенный час, вежливо постучаться, зайти, поздороваться, присесть, изложить проблему, принять помощь совет, пожелать хорошего дня и уйти.
В кабинет к Зинаиде Фирсовне ворвалось два человека. Бедно одетые. Один, что постарше – с бородой до самого пупа, был облачен в спортивный костюм в каких-то масляных пятнах и дырках. Второй, помладше, был одет в длинные хлопковые штаны и холщевую рубаху. Этакий танцор. Но с одним примечанием – штаны имели три заплаты, рубаха была просто разорвана в двух местах.
- Пока до вас доберешься, туфлей стопчешь не одну пару, - запричитал старик. – Это ж как неудобны дороги. По одной колее пойдешь, так она в другую перевалится. Какая неудобная дорога к вашему ведомству.
-Откуда вы? – опешила Зинаида Фирсовна, потянулась к заветной кнопке, на ходу вспоминая о поломке.
-Мы из села Хорошовка, - продолжил старик. - Только дела наши не так уж и хороши. Нам бы ор-га-ни-зо-ва-ти тиатру. Большущий. А то нам скучно совсем. Народ спивается. Рождаемость падает, оттого что вдохновения нет. Вот и мужики сидят всю ночь на завалинке, пьют и баб от себя гоняют, как комаров.
-Но я то чем могу вам помочь? –спросила женщина. – Я же вам не село Хорошеевка. Идите к себе в управление, там пусть этот вопрос решают.
-Мы умеем петь, танцевать, я умею показывать старика одноногого, посмотри, - протараторил дед и ловко поджав ногу, запрыгал на одной.
-Хорошо, хорошо, - засмеялась Зинаида Фирсовна. – В ваших талантах я и не сомневаюсь. – Вот и идите в свою префектуру.
-А еще фокусы показывать, - вступил молодой человек. Во, пять рублей. Они сейчас легко пройдут сквозь стол, тело, то есть все то, что есть препятствие.
-Я еще раз вам говорю, у вас есть главный… - настаивала женщина.
-Как мне сказал председатель, что в столице надо говорить, так я и поехал в столицу, - произнес старик. - К красивой женщине. Почти как на свидание. Не с пустыми руками. Вот.
Второй человек в интересном наряде стал вытаскивать огромную бутыль самогона, солидный шмат сала.
-Уберите это, - резко сказала она.
-От всех хорошистов села, - продолжал вытаскивать содержимое сумки старик.
-Я сказала: уберите, - умоляюще сказала женщина, когда из длинного свертка показалась голова рыбины.
-Вот, это сом, - пояснил старик. - Прошу отведать сома. Ведь у нас сом ловится. Хорошеевка – родина сома.
-Куда же это? – брезгливо отошла женщин от этих даров, заполнивших ее стол. – Вы же мне все закапаете…
-Детям, - бодро сказал младой. – Детям и их родителям. Такую уху приготовите. Ну и нас уважьте.
Старик ловко протянул бумагу и Зинаида Фирсовна, еще не до конца вернувшаяся из небесного чертога Вальгаллы маэстро Вагнера, поставила свою подпись и закрепила бумагу твердой печатью синего цвета. Она не обратила внимания, что на бумаге указан город, в котором она находилась и театр, который был в пяти остановках от этих стен.
Виктор Ерофеевич и Борька, громко смеясь, спускалась по спиралевидной лестнице на другой этаж и, закрывшись в туалете, сменили свои театральные балахоны на стандартные одежды российских граждан, пришедших в департамент по личным вопросам.
Пока наши друзья искусно изображали хорошеевских селян, Иван сидел в кабинете у мужчины и протягивал ему одну салфетку за другой.
-Я ведь ее предупреждал, - говорил мужчина. - Не ходи туда! А она меня не слушает. Может быть, во мне мужского мало? Я сейчас и голос свой отрабатываю. Боксом занялся. Авось поможет. Жена снова недовольна. Я прихожу усталый, на нее сил не остается. Сама прыгает. Вот курица. Говорит, что ей посоветовали ходить на эти процедуры. А развестись и не могу. У нее контракт. Разведусь и половина дома, две машины – все ей. И детей будем делить, и дачу. Она же у меня все нутро съела. Не спросив. Я если честно, после нее стал к женщинам равнодушен. Мне даже в какой-то момент показалось, что а ну их, этих женщин, от них одна морока. Мне стали нравится мужчины. Да не то, чтобы я был таким, просто возникла защитная реакция – раз ненавидишь женщин, остаются мужики.
Иван слушал начальника департамента поддержки и развития малого предпринимательства Эммануила Капитолиевича и ждал, пока тот выплачет все свои слезы, выскажется по полной.
-Детей она возит к бабушке, - продолжил он. – Что за мода такая появилась? Выходные проводить у родителей. Может быть я хочу провести его в парке с детьми. Чтобы поговорить с Макаром о самолетах, с Роксаной о…о чем-нибудь с дочкой. Но зачем мучить себя просиживанием за столом у стареющих родителей и слушать эти маразматические истории о том, как в детстве читали стихи на стульчике и одевали картонные уши на новый год. Зачем все это? Мне же хочется в кино. На боевик, с сыном, затем его обсудить. Не картофельные оладьи, а столкновение машин-убийц и людей. Меня мало интересует мыльная история по всем каналам, а ведь нужно обязательно перечислить всех мужчин и прически у всех знакомых женщин… Как мне все это надоело. И только этот кабинет меня спасает.
Нелли пила уже второй бокал вина, пока начальник департамента торговли и услуг Дмитрий Самсонович бегал по этажам в департамент образования к Мадлен Викторовне. За пятнадцать минут, проведенных в компании обворожительной девушки, он готов был отдать свою голову, руку и все, что она попросит. Поэтому подпись она получила сразу, но решила воспользоваться его услужливостью, отправила на этаж выше, куда, по ее словам, не так просто подняться, а на самом деле причина была проста – там была женщина. С ней было бы намного сложнее договориться. Оставив Нелли и откупоренную бутылку вина, он обещал в скорейшем времени вернуться.
В комитете труда и занятости сидел Камчатный. Сперва он высказался о своем проекте. Сообщил о том, что при появлении новой компании, шкала занятости в городе подпрыгнет, от чего повысится и авторитет самого департамента. Потом привел в пример страны запада, где сейчас все так делают.
-Да вы что? – удивился Марк Карлович. Он приподнял очки и очень внимательно изучил костюм, рубашку и даже узел галстука пришедшего.
- Делают и при этом безбедно живут, - произнес Камчатный. – Государство доверяет начинающим бизнесменам, считает, что они вполне справляются и постепенно увеличивают нагрузку от одного маленького отдела в доме культуры до театра.
-Да вы что? – в очередной раз произнес Марк Карлович, делая ударение на «вы», словно интересовался, как это соотносится с нами – где они, а где мы, и у Камчатного возникло неприятное предчувствие.
- Мы берем часть работы на себя. – продолжал говорить худрук, - освобождая вам время для других важных дел. Надо работать вместе. Сообща. Только тогда мы сможем конкурировать с западом. Только тогда мы можем смело выставлять свои показатели успехов.
У Камчатного было в запасе еще несколько козырных тузов, касающихся его детей и возможности показать начальство с другой стороны, творческой.
-Нет и нет, - подытожил Марк Карлович. – Все это хорошо, только не для России. Мы еще к этому не готовы. Может быть через пять лет, страна будет готова сотрудничать с народом, а пока этого делать не стоит. Опасно.
- Один эксперимент – и вы не пожалеете, - дерзнул Камчатный.
- Так дело не пойдет, - произнес начальник. - Нужно пройти по списку все инстанции, иначе моя подпись не будет иметь силы. Ну, я вам желаю удачи. Приходите, как завершите. Примерно через месяц.
Камчатный не уходил. Он надеялся получить подпись, да и рука у Марка Карловича была слишком близка к шариковой ручке, а ручка к тому документу, который очень нуждался в размашистой росписи первой части фамилии.
- Но департамент по градостроительству одобрил мой проект, - выдавал он оставшиеся карты. - Здание не подвергалось серьезным изменениям. Напротив, они были очень довольны, что ремонт фасада был проведен.
- Департамент по градостроительству здесь ни при чем, - ответил Марк Карлович. –Вы молодцы, что провели ремонт на свои деньги, но лишь ускорили плановый. Можно было подождать и не платить.
-Так мы готовы заплатить, - понимал уклоны чиновника Анатолий.
-Я не готов принять, - сердито сказал чиновник, на что Камчатный подумал:
«Редкая сука. Откуда же ты такой отыскался, ископаемое?»
Партнеры вышли из здания.
- Такое ощущение незавершенности, - досадливо произнес Камчатный. - Как в предложении, где не поставлена точка.
-Не беспокойся, - улыбнулся Борька. – Я ее поставил.
На стене в туалете значилось «Всем чиновникам хана!». Еще два дня не стирали эту надпись, думая, что это послание должны прочитать все, даже те, кому было бы неприятно это сделать. Иван ждал в желтом такси на углу напротив ломбарда, который стоял впритык с департаментом. Через пятнадцать минут подошли все, держа в руках заветные бумажки и только одна бумага была не подсвечена подписью и печатью, но с этой подписью можно было подождать. У них было все для открытия театра. Оставалось два дня.
Сцена 14
Открытие Нового театра
26-е число подступило следом за 25-ым.Утро выдалось мрачным, но к одиннадцати солнце прогнало настойчивую тучу, заполнившую большую часть неба. Все было готово. Точнее, все должно быть в ажуре. Народ не проходил мимо, чтобы остановиться и обсудить странное событие в их тихом районе. Появление «Чебуречной», закрытие «Сосичной», открытие «Рюмочной» - нередкое явление. Но открытие нового культурного центра воспринималось как нонсенс. Центры в основном закрывались. Меняли форму и содержание, оставляя порой само название. Из досугового центра «Лепесток» - кооперативный холдинг по детскому досугу с одноименным названием, из районной библиотеки – Интернет-кафе. Народ был в хорошем расположении духа, чему способствовала погода и новшество, которое заставляет проснуться и протянуть свой интерес к свету, на котором все это новое и произрастает. Люди ходили кругами и изучали увиденное, или делали вид, что изучали. Народ любит ходить кругами. Все дело в том, что наша земля сама, по своему строению, подсказывает, какой фигурой ходить. Итак, люди ходили по кругу, посматривая на вывеску и все остальное вокруг. Оформление было странным. Шарики, флажки и две растяжки «Театр – мой дом» и «Добро пожаловатъ» с твердым знаком в последнем слове. Перед входом стоял деревянный настил на скособоченных ножках. Как будто только что по нему прошелся бегемот, стадо слонов бежали к водопою или поработал незрячий. Если так, то простительно. Но три версии, одна другой лучше, не соответствовали правде.
Иван рвал и метал. Он ходил от начала растяжки в конец, смотрел на все это художество, затем отворачивался, плевал вниз и снова бросал взгляд на слова, которые можно было увидеть за несколько миль отсюда, находясь на Тверском бульваре, на ветке дуба с цепью.
-Ты сколько заплатил за дизайн, оформление и саму работу? - спросил Иван с камнем на сердце.
-В долларах или фунтах? – спросил Камчатный. Ему нравилось все – от шарика до каждой буквочки, от музыкального сопровождения до маленькой собачки, подбежавшей к зданию. Он видел во всем символы удачи, победы. Он широко улыбался с чувством выполненного большого дела, и ему были непонятна нервозность гендира.
-В деревянных, - резко сказал Иван.
-Около, - начал подсчитывать Камчатный. – Примерно восемнадцать тысяч пятьсот в дубовых. Если в зеленых, то мы делим нашу сумму на…
-Это за пять шариков? – возмутился Иван.
-Но ведь они же рисковали, - защищал бригаду охмелевших рабочих Камчатный. – Для того чтобы подвесить один шарик, нужно, находясь под куполом неба, почти как в цирке, умудриться удержаться, что совсем непросто. И притом, нормальные столичные расценки.
Камчатный предстал перед капитаном этой идеи, боготворцем и названным родителем в одном лице, в новом обличии. Как бы не шумели мысли, заглушая это обидное слово, но оно проступало. В обличии труса.
Камчатный боялся. Главное отличие Ивана – еще молодого человека от Камчатного – уже хлебнувшего кислых щей, что у первого не было такого слоя жизненных отказов. Анатолий уже глотнул неприятие хорошей идеи, воплощение новой задумки, которая, по его мнению, должна была всколыхнуть мир. Он смотрел на Ивана и, во-первых, естественно, видел себя, с голыми руками берущегося за горящие вожжи и управляющего тройкой гнедых, распустившихся и отбившихся с рук. Камчатка понимал, что ему не хватило немного храбрости, где-то следовал поднажать, а не уступать ни под каким предлогом. А он, приняв кресло, стал во всем потакать правительству, которое понимало в театре столько же сколько Камчатный в пуговичном производстве. В результате подгнившая структура стала заваливаться на бок, а правительство видя сей процесс решила использовать регресс в своих целях. Благо, театров по городу было предостаточно, и лучше пусть детки богатеев учатся продавать, чем бедный театр с глупым некассовым лицедейством влачит жалкое существование. Камчатный видел, как время от времени приходил человек оттуда…с самого верха, здоровается, осматривает здание, говорит «хм», что-то записывает, куда-то звонит и уходит, возвращаясь через два дня с другим, показывая тому те места, в которых он воскликнул «хм». И Анатолий молчал, боясь даже элементарно спросить, в мыслях попрощавшись с театром, должностью и, возможно, самой жизнью, так как для человека, покинувшего театр наступает худшее время, все равно, что смерть. Не меньше и не больше.
-А где же мой проект, мой уникальный проект!? - воскликнул Иван с досадой в голосе, - мое эмпирическое здание, напоминающее олигарха – точь-в-точь, большой, полный, нахальный и в то же время харизаматичный, приятный и эстетичный. В самом начале под музыку сэра Брамса у толстяка Сэма открывается рот, и оттуда под звон набежавших аккордов, один за одним выплывают воздушные шарики в виде древнегреческих масок, как трагических, так и комических. Они плывут по небесной сцене… Растоптали, да? Раздавили мою идею!?
- Слушай, Иван, - по-отцовски начал Камчатный. – Это все хорошо, но наш народ любит лаконичность, чтобы тут шарик, там флажок, тут надпись, а вот тут стул, нужно сесть и перед тобой сцена, где будут выступать.
Камчатный, принимавший за зерно в произведении три слова – патриотизм, дружба и любовь – теперь не понимал взмыленного руководителя процессии. По его мнению, все идет как надо. Вывеска есть, украшение на месте, плакат с анонсом есть. Что еще? Музыка – пусть не Брамс, но что-то из французского шансона, что, по его мнению, даже лучше.
-Вот именно, - вздохнул Иван, - я ушел от стереотипов и не хотел бы снова вернуться в мир, где стоят автоматы с газированной водой с сиропом за три копейки и игровыми автоматами с черно-белым экраном. Я живу сегодня, и это будет моя жизнь. Не мрачная , а в ярких кислотных цветах. Теперь поймите, отчего я так кипячусь.
Иван не умел сердиться. Точнее, умел, но последствия были неприятные. При этом он надувал щеки и шипел как гусь. Это было сродни астме, когда не хватает воздуха для передачи эмоций. Он дышал глубоко, казалось, применяя для дыхания все тело разом, воспользовавшись ногами как кислородными баллонами.
-Да, - перешел он с тяжелого дыхания на более легкую волну, - сцена моя должна быть в окнах здания. По моему проекту все должны выступать в этих проемах. Так я хочу. И почему вы мне пытаетесь противиться, я не понимаю. У вас восемь широких окон. Они должны были быть все открыты. Я говорю: все. Семь – это не все. Семь и одна створка – это также не все. Все – это ровно восемь. Только при такой сценографии, проемы оживут. В верхнем левом – монолог об арбузном мальчике, далее по порядку – песня «страна в масках», фокусы на подоконнике, монолог шута из «Двенадцатой ночи». А теперь я вижу эти подмостки, от которых меня воротит. Вас не воротит, синьор Камчатный?
-Да нет, - робко сказал худрук. –Не воротит.
-А вот меня сейчас тошнит, - гневно сказал Иван. – прямо на эту отвратительную сцену. - Чей этот новый проект, скажите мне? С кем мне пришлось конкурировать?
Иван не был в театре ровно одну ночь. Спокойно прошелся по вечерним улочкам, вдоль которых бродили одинокие странники, уставшие за долгий день от впечатлений, бродячие собаки, голодные, но еще не потерявшие надежду узреть доброго путника с куском мяса. Улица, по которой он шел, была для него в тот момент целым миром, океаном, который нужно было пройти вброд. Зашел в парк, и скрипач, играющий мелодию вальса из гениального фильма «Запах женщины», заставил его остановиться. Он увидел в свете меркнувшего дня даму, которая шла по бордюру, неуверенно, дрожа, посмеиваясь, боясь упасть. Он оказался рядом тогда, когда она прошла часть пути и, успев раскачать свое тело до неуверенных колебательных движений, перевесивших ее левую часть, уронила свое тело в сторону густой травы, ощутив на талии плотные ладони мужчины. Трава была кучерявая, как у нее волосы - свежая, еще нетронутая газонокосилкой и прохожим. Это видение сопровождало его до дома. И посадив девушку в иллюзорное такси, он решил пойти пешком, чтобы вновь пережить то чувство, которое ему дарили причудливые фонари в парке.
- Кто автор этой безвкусицы? - сердито спросил Иван. Он не любил кустарное производство и, если видел, что хоть один элемент в декоре выпадает или, напротив, делает конструкцию громоздкой и вычурной, начинал все сначала. С проекта, утверждения. Он не торопился в эти вопросах. Сегодня премьера. И все вопросы уже давно обернулись в точки и восклицательные знаки.
-Мой осветитель постарался, - ответил Камчатный. – Этот вариант более экономичный. Я директор, поэтому отвечаю за экономию средств в бюджете.
-Какая экономия? – разошелся Иван. – Вы разрушили мою концепцию. Вы не понимаете? Мое видение оно утонуло. Открытие, которое, по моему мнению, принесет значительные плоды, не состоялось. А, следовательно, плоды будут не такими, как хотелось бы. – Где рабочие? Нужно все переделать. У нас есть ровно час.
Переделывать – это так знакомо. Почему обязательно нужно переделывать? Нельзя сразу, с нуля, делать качественно? Редко. Народ разбился на два лагеря, - те, что ломают и строят и те, что машут рукой, приговаривая: «А что, разве плохо, стоит, себе стоит. А то, что не соответствует ряду домов по улице, так это же нормально. Такое случается. Сплошь и рядом».
-Рабочие спят на скамейках штрафников, - произнес Камчатный. – У них сегодня был прием по две желтых карточки на брата
-Да что они себя позволяют, - разбушевался молодой человек.
Он их нашел, потому что не мог не найти. Рабочие лежали на скамейке, в соседнем парке и мерно дышали. Они выполнили свою работу, точнее, все делали по предложенному проекту. Нельзя было понять, кто кого кинул. Камчатный решил сэкономить, кустарь изобразил, бригада четко следовала схеме. Такие деньги. Да, деньги имеют свойство уплывать. На этот раз финансовая струя покоилась в организмах уставших работяг. Эти деньги нельзя было вернуть, но их было можно ощутить носом, так услышать, что сразу поймешь.
-Работнички, - подумал он. – да… коньяк налицо.
Это обстоятельство несколько смутило Ивана, но он не успокоился перед этим. Он стал трясти одного, то другого, пытаясь добиться членораздельного ответа. Один махал руками, выставив наружу свой широченный язык, другой пытался обнять, приговаривая « мы с тобой так странно встретились», третий резко вскочил, посмотрел на Ивана, показал ему кулак и лег снова, не реагируя теперь ни на что живое.
-Подъем! - кричал Иван. –А ну проснитесь! Я вас Христом Богом прошу. Черт вас возьми. Кто ж на вас действует? Бог или дьявол?
Он знал, что в премьерные дни случается подобное. Недошитый костюм, сломанная доска на ступени, хриплый актер. И это все сглаживается тем, что позади долгая история репетиций, сделавшая актеров закаленными и слепыми. Слепцами по отношению к выпячивающимся мелочам, которые, если им не придавать значение, сами исчезнут.
-В чем дело? - услышал Иван, и увидел еще одного рабочего, идущего к нему с пакетом, со знакомо позвякивающим звуком. Он был послан за продолжением банкета, и пока тот ходил за продукцией, решили покемарить. Сколько они уже выпили, остается вечной загадкой. Недолго думая, Иван схватил того за грудки, посадил перед собой:
-Дорогой мой, - начал Иван – Мне нужно. чтобы было вот так.
Он вытащил из кармана план-проспект, в двух словах изложил концепцию, в сердцах поругав старшее поколение, пытающееся ввернуть свое.
-Ну я не знаю, - среагировал на это член бригады восточного типа. - Я один. Мне нужна подмога. Плюс переработка. Думаю, дня за три мы справимся.
-Даю час, -серьезно сказал Иван. – Нет, уже пятьдесят пять минут.
-Шутите, начальник, - улыбнулся восточный мужчина. - Нет, мы не успеем. Даже если будем работать командой в десять человек.
-Плачу…, - вскинул Иван несколько купюр солидного достоинства, - только в том случае, если успеете. Он повернулся и пошел в кабинет к Леночке сверить список выступающих, понимая, что и тут могут быт непредвиденные моменты. И разговаривая с Леночкой, которая по случаю этого дня стала королевой, немного волнующейся королевой,он оглядывал на рабочих, которые приподнялись уже через пять минут и, замерев около своего старшего, выслушав его предложения, разбежались в разные стороны и, через минуту вновь соединились, держа в руках сподручные материалы – веревку, ткань, атласные ленты и прочее, прочее.
Через час, как и было намечено, оформление завершилось. На олигарха в костюме, конечно, времени не хватило, но на фасаде здания появилось пышное лицо, выразительные глаза и объемный рот, откуда собственно и должны были вылетать шарики, которые тоже пришлось надувать в бешеном ритме Леночке и Ивану. Пока Леночка надувала один, Иван успел округлить пятнадцать. Леночка волновалась, и шарики вылетали на половине пути своего развития.
Часы на соседней площади соединили большую стрелку с римской цифрой двенадцать. Раздался звон, фатальный и как только одиннадцать ударов остались позади, на двенадцатом полилась мелодия – легкая, полирующая праздничное состояние. Грянул залп конфетти, с неба посыпалась цветная труха, и маски полетели, прыгая, как неопытные парашютисты. Они поднялись в небо, сперва цепляясь друг за друга, неуверенно, чувствуя команду, превратившись в смешную гусеницу, собравшейся своими частями разными спинками, словно была цель дотронуться до каждого, и только потом, когда этот насекомое преодолело самое высокое дерево, оно распалось, погибло в своей совокупности, оставшись в бездонном небе сам по себе, играя роль, произнося текст согласно своему персонажу на маске.
«Первые люди» подтягивались. Они вели свои кадиллаки по дороге, ведущей к театру и, попав в пробку, разглядывали друг друга, не столько одежду, автомобиль а сколько вопрошая взглядом «может быть вы знаете, куда направлен этот поток», но в то же время никто не хотел получить ответа прямо сейчас. Хотелось немного себя помучить, заламывая интригу из этого времяпровождения. Они заметили пышное лицо с выплывающими из полости рта шарами и довольно гоготали.
Наспех сколоченные места – три скамейки были вовремя заняты жителями местного района, двумя бабушками и старичком. Прогонять их и объяснять, что места предназначались для элиты общества, было не вариантом. Предполагалось соорудить удобные кресла со столиками, но экономия разрушила эту мысль, превратив ее в недовольство первых людей, которые будут смешно стоять, и наблюдать за происходящим стоя. Но было уже слишком поздно, и часть из них занимали пустые пространства вокруг театра.
Вторым пунктом была программа, которой руководила Леночка. Она четко отслеживала каждое выступление. Но сперва грянул гром. На грубо сколоченные подмостки взошел человек в костюме. Его сопровождали два персонажа в темных очках, оглядывающиеся и передающие по рации информацию. Казалось, что они сообщают о том, что сделали благополучно еще один шаг и, когда пройдут следующий, обязательно оповестят. Он поднялся по лестнице, едва не упал, но у него была два верных помощника, поэтому падения быть не могло, взошел на трибуну, взял в руки приготовленный микрофон для ведущего.
-Это еще что за сюрприз? –подумал Иван.
- Добрый день, мои дорогие, - прозвучал голос и только сейчас Иван обратил внимание, как собирается народ, затрудняется движение, замер Камчатный, и все люди смотрят на него как на господа Бога. – Я здесь случайно, хотя люблю бывать на подобного рода мероприятиях по личному приглашению. Ну что ж, пусть меня не пригласили, но я решил пробраться в окно, к недовольству устроителей этой церемонии. Но раз я здесь, мне хочется сказать вот что. Театр формирует сознание, и мне хотелось бы чтобы наше сознание благодаря возникновению новых саженцев, заполнялось, превращалось в оранжерею круглогодичного цветения.
Народ зашевелился, и пространный гвалт стал выравниваться, находить общее направление.
-Кто это? – спросил Иван, все более напрягая лоб. – Главный садовод города? Или как их там? Озеленитель?
-Ты что? – удивился Камчатный. – Сам мэр пожаловал.
Иван схватился за голову. Тот пункт, который был обведен зеленой пастой, остался невыполненным. Мэр и все сопутствующие органы не были приглашены. Здесь присутствовал даже священник, который сидел в Леночкином кабинете и беспрестанно пил кофе, рассказывая о своих проповедях в интересных местах – дирекции киностудии «Мосфильм», в студенческом общежитии. Леночка так же как и Иван, хваталась за голову. У нее была причина – борода с остатками сметаны, ряса и большой позолоченный крест на груди.
-Вот так история, - повторно обнял он объемный плод на шее, который редко что забывал.
Не пригласить такого гранда, было делом нехорошим. Надо будет умаслить его. Но как?
- И как только я услышал информацию, - удивленно воскликнул мэр, - по радио, телевидению, плакаты висят по городу и взывают идти сюда, то у меня возникло любопытство – я что-то пропустил, разве я был в отпуске, почему я не знаю ничего о театре, точнее я о нем знаю, водил когда-то сюда детей, помнится…оказывается не помнится. Да и политические блоки формируются частенько в этих стенах. У меня было желание одно время сделать из этого старинного здания, где когда-то жил крупный промышленник Фокус – Приемкин, школу для детишек, желающих научиться такому занятному ремеслу, как торговля. Все мы, сами о том не задумываясь, занимаемся этим. Любая профессия связна с умением качественно продать свои услуги. Поэтому театр, в котором когда-то мужчина, тот самый Фокус-Приемкин, решил своей жене, да и всем женщинам, у кого есть дети, сделать радость, должен измениться. Клянусь богом, если бы не этот молодой человек, занявший эту нишу, то строительство школы началось. Жена этого Фокуса сперва сама играла с дочками, потом крепостных приручила и так далее. Потом родился Хухунов.
Народ зааплодировал. Бурно. Так, наверное, аплодировали первому человеку в космосе.
-Кто этот Хухунов? – спросил Иван.
-Да ты что? – возмутился Камчатный. – Ты не знаешь, кто есть мисье Хухунов? Да ведь это, это…
-Кто? – нервно спросил Иван.
Но не успел Камчатный раскрыть парню глаза на необыкновенную фамилию и самого человека, как мэр сказал:
- Человек, который создал легендарный образ женщины в теле мужчины. Прекрасно, просто, талантливо. Он был поэтом, и ему было просто это сделать. Он даже не женился, так как знал, что если он это сделает, то изменит своему женскому я . Его спектакль живее в записи, в наших сердцах.
Этот Хухунов сейчас выступал как спонсор открытия театра…
-Да, сколько подражателей было на этой земле, - продолжал мэр. - Я желаю, чтобы новый подражатель не был подражателем, а стал развивать свое.
Иван уже стоял рядом.
-Благодарю, - произнес он. - Причина нашего невнимания вполне оправдана. Сегодня открытие театра, но не премьера. Еще рано показывать наш мир, он пока только формируется. Но как только пройдут те самые семь дней, за которые бог создал землю, вы будете почтенным гостем на нашей планете под названием «Новый театр» .
Эта лесть подействовала на мэра. Он засмеялся, народ засмеялся тоже, Иван был сдержан.
Из окна показался священник. Он гордо встал в проеме окна, посмотрел исподлобья вниз, где собрался народ, по его мнению, для того, чтобы услышать праведные слова.
-Не время, святой отец, - произнесла Леночка.
-Как это, не время, - удивленно воскликнул он. – Меня же кличут.
-Это не вас, - отрицала она.
-Только меня так могут, - возразил он.
Леночке удалось сменить картинку с бородатым человеком в рясе на зеленые шторы. Мэр пожал руку Ивану, обещал сопутствовать ему во всех делах, и улыбнулся так, что Ивану показалось, что у мэра города ярко выраженные клыки. Он встряхнул головой и увидел крайнюю границу где-то на горизонте, в третьем ряду дальних домов, впадающих в лесной массив, как случайные туристы.
Мэр посмотрел на народ. Словно подсчитывал, все ли явились, и если кого не досчитается, обязательно напомнит в следующем выступлении. Затем ему помогли спуститься две человеческие ширмы – высокие крепкие парни, и он тут же слился с головами, потерявшими большую часть волос.
Последовала очередь священника. Старика сорвали с панихиды и, как положено, бросили на ходу, что нужно выступать и вроде сказали где, но тот уже не помнил, так как его возраст не позволял ему долго помнить. Ему было за восемьдесят. Он немного устал от роли священника, и когда его звали, порой легче притвориться, что двинулся умом и себя таковым не считает. Ему хотелось отправиться на одинокий остров, где не существует никаких религий. Собирался он таким образом около десяти лет, не решаясь оставить такой важный пост.
-Мне жаль, что этот мир принимает… - начал говорить старик. Паузы не было, да она и не была здесь нужна.
-Батюшка, у нас праздник, - звучал под ухом суфлер
-Принимает праздник, - исправился он. - А в праздник положено веселиться. Но веселиться надо с умом. Ум – это поле, где можно посеять два вида пшеницы – добро и зло. Встречается мужлан, по природе быдло с интеллигентом и говорит ему « ты мне должен три мешка пшеницы, два овса, один ячменя. Когда вернешь?» А тот ему: «А ты что голодаешь?». Задумался тогда мужлан, заиграла в нем совесть, понял, что всю жизнь только и делал, что требовал с людей, а чтобы так, безвозмездно, то нет. Его затрясло. Как же так.
Он знал, что хорошо во время проповеди вернуть шутку и часто вворачивал. Правда, шутки ему нравилось придумывать самому, что не всем доставляло удовольствие.
-И тогда он сказал, - продолжил святой отец после того, как выпил стакан воды. – Хорошо, сосед. Не возвращай мне пшеницу, овес, ячмень. В этом месяце. Вернешь в следующем. Но учти в следующем будет четыре мешка пшеницы, три овса, два ячменя. Ответил ему сосед.- Будь проклят тот день, когда я был у тебя в гостях и съел пшенную кашу, вкусил овсяных лепешек и подобрал ячменное зернышко со двора. Так и мы поступаем. Не даем просто, а берем за так. Подумайте об этом.
Ему зааплодировали даже несколько громче чем мэру, но тот уже этого не услышал, уехав сразу после выступления. Священник исчез. Запела белокурая девочка в правом верхнем окне. У нее бодро подрагивали кудряшки, и она гордо упоминала в своей песне фразу « я актлиса», не умея произносить букву «р».
-Пустите меня, - вылетело из толпы. - Это все провокация. Это место было некогда культурным, и сейчас его хотят сделать центром разврата. Превратить место в вертеп проще простого, но вернуть былое, как?
Молодой человек, с фотоаппаратом вырвался из плотного кольца и оказался перед сценой, на которой лежал включенный микрофон. Именно он создавал свист, вызывающий содрогание.
-Вы все попадете на обложку, - кричал он. - Про вас узнают. Наверняка. Но вы не знаете какой ценой. Для этого вас разоблачат. У каждого из нас есть свои секреты. Сперва вы должны будете эти секреты раскрыть, потом вас нашпигуют информацией, и будут использовать как флэшкарту, только более надежную.
Народ развлекался, думая, что это часть шоу.
Журналист Никита Круглогогодов ждал этого дня. Он ждал его как праздник. Еще вчера он посетил два открытия ресторанов в центре города, успев ввернуть свою правду-матку об убиенных животных и ценах на бифштексы. Он говорил, что такие как он, никогда не узнают вкус мраморной говядины из японских коров Вагиу, не попробуют пиво за 79 долларов за пинту. Он хотел справедливости, только не всегда знал, что за этим последует. Да, он выскажется, успокоит свои связки, наболевшее. Его статьи в нескольких изданиях были известны и славились тем, что как смело и рьяно он выступал на открытиях музыкальных фестивалей, театральных конкурсов. Во всем он видел свои недостатки. И даже в совершенной картине он видел сырые места, неразборчивость почерка и то, что «могло быть лучше». Сам он критиковал – свою мать, занимающуюся гаданием, сестру, преподающую латынь, бывшую жену за то, что она верила гороскопам.
- Все продается, - кричал он. – Здесь торгуют кожей, Мясной комбинат под вуалью. А так театр, где дают Шекспира, Маугли и трагедию. Но театр, который всегда носил маску добродетели, сорвал ее, оголив что называется все пороки.
Он замер на некоторое время, принимая отклики в вербальном и беззвучном состоянии, испытывая удовольствие. В то время как народ улыбался, кто-то аплодировал, думая, что выступление окончено, Иван же снова схватился за голову, мечтая прищучить этого выскочку. Через пять мнут сцена опустела, оставив после него уязвленное состояние. Но у Ивана было чем это состояние заполнить. Он как будто знал об этом инциденте и все предусмотрел.
Неровно выставленный подиум, на котором выступал мэр, должен был быть использован под стол. Подъехал грузовик и восемь молодых людей в белых костюмах в несколько мгновений постелили скатерть, положили тарелки и большие котлы с яствами стояли по обе стороны, маня своим ароматом.
Народ не заставил себя долго ждать. Подошел первый старичок в приготовленной ложкой. Он зачерпнул с поверхности горячий рис, положил его на язык и сделал такое выражение лица, словно что-то такое, что в его возрасте не допустимо. Подошла парочка с рюкзочками и мисочками. Люди приготовились. Через минуту стучали ложки, чавкали, обсуждая новое место.
-Хорошо здесь, - звучало в толпе, и за этим доброжелателем последовали: Душевно так. Интересно, у них так как часто будет?
Улица опустела. В небе летали шарики. А на скамейке, где недавно лежали рабочие, сидел журналист Никита Круглогодов и нервно кусал ногти.
-Подождите, вы у меня попляшете. Пасадобль…
Сцена 15
Хухунов и последователи
Режиссеры признаны руководить. Они просыпаются не потому, что ими руководит разум, а потому, что они сами говорят себе «подъем». У них крепкая рука и твердый шаг. Ступая, они оставляют заметные следы. Они не шепчут, а говорят очень громко, пробуждая все вокруг. Режиссер – человек-оркестр.
Хухунов родился в семье полиглотов в небольшом городке под Костромой во второй половине прошлого века. Страна переживала кризис, за границу не пускали, а Европа продолжала быть колыбелью как для писателей, так и для других работников искусства.
В детстве он соорудил кукольный театр. Разобрал чердак, без спросу. Однажды дед, известный в своих кругах филармонист, вышел во двор выкурить сигарку, и увидел, что у дома отсутствует чердак, а так как чердак являлся составной частью крыши и большей его частью, то закричал: «Талантливый, сукин сын. Где у меня ремень?».
Первый спектакль, которым он сразил наповал -«Беспреданница». Хухунов показал в сочных красках палитру того времени – бурая ткань, куклы, погода и состояние героя. Паратов смеялся, он был с широко открытым ртом, Карандышев был грустен, рот был зажат. Весь текст за мужские роли произносил он и его сестра за женские. Ей нравилось, что брат играет с куклами. Брату тогда исполнилось одиннадцать лет. Потом был Чехов. Небо меняло свои очертания, художественные образы меняли форму, оставив для выражения идеи тканевую основу, которая могла показать как светлый мирный день, так и поле битвы.
В двенадцать он ушел из дому. Его искали, долго. Но поиски были тщетны. Родители поплакав, успокоились. И вот как-то тихим осеним вечером к дому подкатила телега. Катил ее какой-то старик. Он начал играть на скрипке и из телеги показался мальчик, подкидывая апельсины. Это был он. Хухунов. Оказывается, он бежал из дому вместе с труппой бродячего цирка. На вопрос, зачем это сделал, пожимал плечами и говорил «не знаю, видимо я понравился актерам». За время отсутствия, а не было его долгих шесть месяцев, дома ничего не произошло. Уходил, когда распускалась листва, а пришел, когда она уже увядала.
Он пробыл дома ровно час, за столом, съев все что было, и сказал родителям:
-Отец, мать, - произнес он, - я должен идти в большой город.
Родители запричитали – мать заохала, отец схватился за ремень, но через пару часов они сидели на завалинке и собирали ему вещи и подшивали деньги в дорогу.
Через сутки он был в столице.
Через три года он выпустил свой первый спекталь. Три года выпали из его летописи. Чем он занимался все это время? Говорят, готовил свое первое творение.
Это был спектакль под названием «Театроном». Пьеса, написанная им самим под влиянием картин Сальвадора Дали и Шагала. История о человеке, который изобрел аппарат, по проверке театральности в том или ином обществе. Стоит только поместить этот аппарат в какую-нибудь среду, то он с точностью до девяносто девяти процентов определяет насколько общество просвещено. Спектакль был воспринят на ура.
В газете был опубликован репортаж и интервью.
« Хухунов – фамилия, которая звучит в языцех. Мы оглядываемся назад, а смотрим далеко вперед».
Прошли президентские выборы и пришедший к престолу государь не любивший так сильно театр, предпочитавший все больше домино и хоккейный клуб ЦСКА, запретил несколько спектаклей. А уже вышли его «Дороги» - спектакль о выборе места в жизни ( по Горькому с примесью восточного фольклора), где он ярко и живо показал странников на Руси, бредущих без возможности дойти до нужной точки. Уже все столичные мамы говорили с возмущением о его «Поросятах», которых почему-то в сказке было двое, как и волков, нехорошо среагировавшие на его национальный конфликт, который по их мнению может нанести травму ребенку. Но Хухунов считал, что дети должны понимать это с самых ранних лет. Когда в одной группе в детском саду выделяют тебя по критериям. К своим пятнадцати годам он смог сорганизовать все театры выступить в качестве движущей силы строительства большущего центра, где спектакли будут идти, как киносеансы, каждые пятнадцать минут. Правда, ничего из этого не вышло, но верхи узнали, что есть некто Хухунов и уж больно он прыток для своего возраста, но пока его не трогали.
Театры любили этого паренька. У него не было места жительства. Он жил в театре. Его приглашали – на чай, на юбилей, на спектакль, на постановку. Последнее он получил, когда ему исполнилось восемнадцать, и его спектакли на площадных театрах уехали на гастроли и не вернулись. Он нуждался в стационаре. И он его получил.
Он поставил «Буратино». Спектакль для детей, но и для родителей. Оставив из персонажей только самого носатого и двух ворюг – Алису и Базилио, он показал борьбу двух структур – мафиози и честного гражданина. Алиса попала в психотерапевтический госпиталь, а Базилио лег с сердцем. Снова родители, их возмущение и худрук, который доверился ему, отказал ему в дальнейшей постановке.
Ему стали отказывать. Народ хотел смотреть сказки и вытирать слезы, глядя как возрождается любовь. Он уехал заграницу. Поставил Колобка. Концепция выражалась в том, что колобок представлял собой правительство, которое шло от одного привала к другому, дуря прохожих и вот нашелся один прохвост, не менее хитрый.
И дети пошли. И родители стали говорить, какой современный умный спектакль. Он чувствовал себя хороши в свои девятнадцать мог остаться там, но слишком любил Россию. Она его манила к себе.
И он уехал. Уехал в свое родное костромское село и до двадцати двух лет занимался исключительно деревенскими делами. Пас коров, ходил за водой.
За эти три года он старался изучить жизнь. Три раза пытался жениться, но не выходило. Изучил технику – от сеялки до крупного агрегата и стал помогать в колхозе. Но в скорейшем времени пробил колокол.
Газета, которая приходила в село, каждую неделю писала о нем. Что его разыскивают и что он нужен. На его счету более тысячи писем от благодарных родителей. Также есть письма с извинениями.
И он вернулся. Но создал только один спектакль. «Антимир». Об актере, попавшем в мир, в котором все было против него.
После премьеры он исчез. На этот раз навсегда. Его ждали, надеялись, что пройдет время и он всплывет на поверхности какого-нибудь подпольного театра. Но он не появился. Его и искали, но тщетно.
Говорят, что он ставит сейчас космические спектакли.
Появлялось много мошенников, выдававших себя за Хухунова, но Хухунов оставил в памяти не только свои игривые глаза, но и спектакли, с редким искусным почерком.
Сцена 16
Кто ходит в театр
Театр придумали греки. От скуки. Был такой бог Дионис. В честь него проводили обряды - надо же было как-то его благодарить. Это выражалось в форме диких танцев с бедной хореографией и слабыми нечеткими мизансценами. Тогда народ считал, что театр – это громко, быстро и эффектно. Последний пункт перекочевал в последующий век, там развился в некие формы – скоморошничество, языческие праздники – Ивана Купала, рождественские с Херувимами и пастухами. И так, кочуя из одного в последующий век, он стал тем, кем является сейчас – драматический, музыкальный, оперный, то есть какой угодно, на любой вкус, запросы и человеческую психику, что нынче действительно актуально, хотя на некоторых спектаклях люди со слабой психикой не выдерживают. Все дело в том, что сегодняшние приемы – это оголение на несколько секунд, взрыв, падение огромного, тяжелого и опасного на сцену, нецензурные выражения. Вчерашнее забывается – маститая игра, актер – ведущий спектакля, а не световой эффект и движущаяся декорация. Спектакль все больше превращается в кино, где на первое место ставится смена кадров и звук. Музыка, которая когда-то лейтмотивом присутствовала в жизни героя, теперь живет своей потусторонней жизнью, загружая сцену своей мощной полифонией, делая спектакль живым, но актера мертвым, не настоящим.
Сегодняшний Актер Актерыч - это не вчерашний Михаил Чехов, он не видит в театре себя. Он мечтает о большой роли за большие деньги. Поэтому старается не жить на сцене, а показывать, как он живет. В этом суровая правда сегодняшнего театра. Показушничество, которое начинается с театральных школ, где сами педагоги строят свою учебу с эффекта. Если человек идет под дождем в лесу, то нужно обязательно два раза споткнуться, опуститься в листья, полежать минуту и подняться, с таким выражением будто попал в собачье дерьмо. Разговаривая с противоположным полом, он должен обязательно прикоснуться к ней. И актер прикасается, падает и фальшиво лепит несуществующее. Скульптура создана, но она неживая, у нее нет глаз, ее руки сжаты, а ступни вросли в землю. Она скована. Таким ее сотворил создатель. Большой поклон ему. Ей страдать. А он будет создавать следующий труп, которым будет любоваться человечество, радуясь и закрашивая черным свой тонкий вкус.
В театр идут расслабиться. Как в горячей сауне, со всеми ингредиентами. После трудных будней, закабаленных часов вынужденной отсидки в мире трелькающих телефонов, разнополых голосов, криков, окриков, чавкающих звуков, отпивающих, проглатывающих. После этого бесхрамья они попадают в настоящий храм. Во всяком случае так надеются на это. Они слышат, как тикают часики, продолжает звонить сутяга-телефон, тянется за ним, чтобы отключить, но не успевает, так как раздается грохот, на сцену падает луч света и окрашивает растревоженные мысли в ровные цвета, переворачивая страницу за страницей. Мужчина выходит из театра. Он расслабился. С ним точно что-то произошло. Он приходит домой и к изумлению своих близких ложится спать, не поужинав. А на следующий день идет на работу, садится в свое кресло и ему не удобно. Он не может, как прежде, в нем находится. Оно ему кажется чужим. Он меняет себе кресло и ставит вместо него стул, но и тот не утешает его. Но это полбеды. Он не может говорить с клиентами по телефону. Он не понимает происходящего, он не видит в этом смысла. Он говорит себе: «А зачем я с ним говорю таким тоном, он же мне не нравится». И перестает с тем общаться, а может быть говорит всю правду, что мол, вы мне не нравитесь, поэтому я не хочу с вами разговаривать. Клиент недоумевает, но мигом перестраивается на другую фирму, коих немало. Тоже самое происходит еще с одним клиентом и еще. И нашего героя увольняют. Он освободившись от этих фальшивых законов, запирается в комнате и не выходит целые сутки. Все волнуются – семья на взводе. Все было в порядке, пока он не сходил в театр. Стоило ему идти на этот спектакль, - подумала жена. Именно она купила билет и поэтому больше всех чувствовала угрызение совести. – Нельзя было его отпускать одного. За ним нужен глаз да глаз. Мужчина уходит из дома, чувствуя иронию, насмешки, кривотолки. Все такое нереальное, фальшивое, - думает он и продолжает уходить. Он лишается работы, семьи, но обретает свободу и чистый лист, на котором он пишет предсмертную записку. На этом листе он может написать новую жизнь, но тот спектакль дал ему запала только до этого пункта, не больше.
Театр опасен. Он способен возродить, а способен и загубить все самое хорошее в человеке. Культура массового сознания, спрессованная в спектакль, часто вызывает недоумение. Сейчас все реже эффект восхищения, когда выходишь на крыльцо и так приятно вдыхать воздух. Он так хорош и все вокруг такое. А чаще выходишь и думаешь, что наверное нужно перечитать произведения и пеняешь на свою безграмотность. Наверное, режиссер лучше знает, Он так развил свою идею, вышел за рамки. И ты читаешь, читаешь, подгоняешь себя под него. Разрушаешь свое мнение, которое самое главное.
В театр ходят все. С первого взгляда кажется именно так. Здесь встречаются и солидные представители определенных конфессий –политических, деловых кругов, использующие театр для обмена информацией, для собственного укрытия от своих оппонентов, которым никогда не придет в голову искать их здесь. Юноши и девушки в джинсах и футболках с противоречивыми надписями – учатся жизни. Наблюдая за перипетиями на сценической площадке, они учатся на чужих ошибках, но в чем парадокс, внося в свою жизнь эти самые ошибки, а не для того, чтобы избежать их. Почтенные старики, традиционно пришедшие в этот театр, как в старые добрые времена, чтобы посидеть в зале, вы буфете выпить кофе с пирожным, а затем долго толкать в гардеробе, просачиваясь к выходу, чтобы некоторое время стоять у него, провожая глазами молодых, вспоминая себя такими же юными и спешащими с театра к друзьям, а потом на танцы, а потом, а потом… Сейчас хорошо пройтись по бульвару и когда все деревья в цвету обсудить актера Х, который так красиво вскинул ногу, а актриса У так заливисто смеялась. Критики ходят сюда, чтобы узреть соринку в глазу. Они садятся в кресло, приготовив блокнот и ручку. Весь спектакль они строчат. Они одинаково настроены на любой спектакль. И если он превзошел все свои ожидания, то конечно сложнее увидеть трещины, но тут включается критический профессионализм, который выдает фразы, слова, находит несоответствие, что главное в этой профессии. Найти несоответствие. Маленькие посещают это заведение под надзором взрослых. Ребенок любит новые места, но зал, в котором они находятся, не устраивает его по двум причинам – выключают свет и смотреть надо на то, что происходит там, далеко. Ребенку хочется включиться в эту игру, он не привык смотреть, как другие играют. Поэтому начинает елозить, баламутит маму, та думает, что тот хочет в туалет, ведет его, ребенок же думает, что его ведут домой, где он вдоволь наиграется, оказывается в комнате с писсуарами. Происходит непонимание. Они возвращаются, часть действия упущено и что происходит на сцене, в очень знакомой сказке непонятно. Ребенок сидит, надувшись, а мама, краем глаза посматривая за своим чадом, ломает голову, как сделать так, чтобы ее ребенок полюбил театр.
Примечательны совместные походы, цель которых обычно никак не связана со спектаклем, а скорее это общее времяпровождение, проверка на прочность. Школьные безобразия, семейные, дружественные, поход в театр после ресторана тоже во истину уникален. Школьники галдят, перенося атмосферу школьной перемены в эти стены, мама с папой перевоплощаются в истуканов, делая таким и сына – походка по струнке, положение сидя, тишина, обязательное обсуждение, друзья становятся врагами, особенно зуб стачивается на того, кто стал зазывалой, подвыпившие люди слишком много смеются. Школьники остаются школьниками, семья остается семьей…это что качается вопроса перевоплощения. Театр – место, где люди перевоплощаются. Исключительно в положительного персонажа. Или в того, кем ты являешься. Ты видишь себя на площадке и тебе интересно. А театр, как место для соблазнения своей пассии – перевоплощение в кого? В Казанову. Если в этом прямое предназначение театра…
Относительно ресторанов театр проще. Сравнение было взято исходя из того, что в этих двух заведениях подают пищу. Конечно разные блюда, на совершенно непохожих подносах, да и официанты скорее напоминают манекенов, нежели актеров. Прейскурант цен самый разный. Желание разглядеть родинку и морщинку, чувствовать энергетику, плещущуюся через край - разные цены. Чем выше желание – видеть, но не трогать конечно, хотя в наш век вседозволенности за определенную сумму такое вероятно.
Список предлагаемых ролей был расписан в одночасье. Но понимая, что необходимо идти от клиента, что он схематичный, шаблонный, в нем примерно указано то, на что он может рассчитывать.
Итак, примерный список ролей, предлагаемых Новым театром:
-Театр древней Греции
Прометей прикованный (он может быть раскованным, татуированным, в пирсинге или в доспехах),
Антигона (прообраз современной леди, идущая вопреки у своего отца, народа, политическая леди. Возможно, феминистка);
-Театр Древнего Рима
Федра (опытная женщина воспылавшая страстью к пасынку, возможны варианты),
Медея (наравне с главарем Ясоном похитила золотую шкуру, прообраз современной женщины-хапуги);
-Зарубежный театр эпохи Возрождения и Нового времени
Дездемона (в отличие от классической интерпретации, сама душит, как вариант – травит),
Гамлет ( как частный детектив расследует убийство и накрывает целую шайку, прообраз инспектора Мегре),
Король Лир (без комментариев),
Шейлок (еврей, может выступать любая нация ),
Доктор Фауст (прообраз современного врачевателя),
Тартюф ( хитрый проныра, герой нашего времени)
Арган (больной, симулирующий болезнь, ловкий, хитрый, двуличный, плут)
-Театр эпохи Просвещения
Фигаро ( человек нашего времени),
Труффальдино ( туда же)
Плюс типажи: подбирается с клиентом.
Театр призван…да кому это сейчас нужно. Каждый зарабатывает как может. И что театр призван никого сейчас не волнует, главное, что важно для самого человека. И сколько за это платят. Мы это не оговариваем, но понимаем важность этого.
Сцена 17
Первый клиент
Иван убивал от скуки пыльного микроба, что бороздил просторы освобожденного от бумаг стола, кои покоились на шкафу, готовые в любой момент скинуть свои заполненные туши на пол. Прошло три дня со времени открытия. На город снизошел праздник. В правительственных кругах придумали выходной, благодаря которым и простые смертные отдыхали и не оставляли свои разгоряченные тела в городе. Театр тосковал. Тосковали и управляющий «чебуречной», и продавец матрешек. Последний открывал магазин в двенадцать и уже к трем часам закрывал его. А эти три часа стоял под козырьком и, протирая платочком какую-нибудь маску или поделку из слоновой кости, насвистывал мелодию, чаще всего одну из тех, что ты знаешь, но не можешь вспомнить. Она формируется, исходя из нескольких сразу, как часто просмотренный фильм оставляет осадок того, что это уже было, человек, которого ты хорошо знаешь. Камчатный уехал на три дня в отпуск, за гору, его роман приобрел новое звучание и он, отключив телефоны, пребывая там совершенно один, доверив все дела новому управляющему. Он должен был приехать и увидеть результаты, которыми особо не поделишься.
-Почему к нам никто не идет? - тоскливо сказала Леночка. - Такая компания и название просто притягательное. Я бы зашла, хотя бы просто из любопытства.
-Что же у нас есть результат, - комментировал Иван. Он перестал гоняться за невидимыми жителями стола, и обратил внимание на дверь, которая замерла, как и все остальное в этот час. - За эти три дня, пока существуем мы, нас посетило в общей сложности пятнадцать человек. Девушка в малиновом берете спросила не сможем ли мы устроить ей гастроли в Париж, где ей предсказала гадалка встречу со своим суженым. Она почему-то негодовала, что «такая крупная организация не может сделать такую малость».
-Народ не понял, - вяло протянула Леночка. Она поглаживала свой живот и что-то шептала время от времени, но Иван не решался спросить, да и все мысли были направлены в другую параллель.
-Парень с тремя пакетами книг хотел обменять их на роль, - продолжил Иван, - он думал, что это равноценный обмен: обменять Горького на роль. Он думал, что можно сразит нас наповал своей редкой коллекцией.
-Сбрендил что ли, - прошептала Леночка. Здесь одной библиотекой не отделаешься. Здесь нужны другие бумажки.
За окном маячил фигурный змей. Тот достиг своей надрывной точки и рвался выше, но чья-то крепкая рука сжимала моток синтетической нити.
-Пожилая пара предложила организовать трио, - Иван продолжил. - Он поют, играют на пяти музыкальных инструментах и могут тоже стоять в прейскуранте цен как роли, например балагуров.
- Столетние, а не уймутся, - усмехнулась Леночка.
-Студенты, -перечислял Иван, - в количестве четырех человек, три девушки и один парень долго изображали из себя бизнесменов, возникла мысль, что они могут быть детьми одного из того самого списка, но тщательный осмотр одежды смутил. Джинсы за пятьсот рублей и телефоны за три тысячи не могут быть у такого контингента.
- Детки. Вот у меня не такой, - сказала завлит. - Честный. С его талантищем в Голливуде сниматься.
Дверь скрипнула, прервав диалог. На ней колыхнулся прошлогодний календарь и антураж, который входил в оформление – грамоты, призы, большинство сфабрикованное и сделанное благодаря рыжему пацаненку с Камергерского, тоже заходил ходуном. В двери показался сперва один белый кед и часть потного носа. Параллельно со входом головы полностью, появилась вторая пара из обуви и, наконец, сам человек в костюме и розовой рубашке спросил:
-Можно?
-Да, - машинально ответила Леночка.
-Я прошел по-по прямоугольным, - начал он, немного заикаясь. – По квадратным углам, переминаясь, надавливая на поверхность.
Теперь он стоял в двери, словно зажатый в тиски створкой, переминал в руке свой портфель, неожиданно уронил его, поднял, снова уронил, не стал поднимать, потом одумался, поднял и прижал его к груди. Рубашка была застегнута на все пуговицы, и было понятно, что ему трудно дышать, но он ничего не предпринимал для этого, словно на него было возложено проклятие таким, а не другим образом носить рубашку. Волосы его были зачесаны вперед, отчего глаза наполовину были скрыты, и все обозрение лица начиналось с носа. Нос был прямой и длинный. Казалось, что в этом человеке главное именно нос. По нему он определяет погоду, состояние, степень приготовления спагетти. На носу у него были небольшие очки, хотя его нос мог вместить целую дюжину или одни, но очень существенной величины.
-Академик, что ли, - спросила Леночка, к его удивлению продолжала гладить свой живот, - Что тебе надо академик? Хочешь вычислить, сколько тебе надо работать, чтобы купить хоть самую мелкую роль?
- Само вычисление не затрагивает полярность двух нестыкованных станций, - начал он. –Одна из них подключена, другая нуждается.
- Хорошо, кто же спорит, - улыбнулась Леночка. –Если кто и нуждается, то его надо подключить. Только у нас не бюро, где включают-выключают. Мы другим занимаемся. Вы про театр когда-нибудь слышали?
-Да, правильно, - ответил он и сделал технический жест и случайно задел плафон. Тот зашевелился и стал вращаться, затухая с каждым новым повторением.
-А вы поймите, что мы не намерены заниматься глупыми вопросами, - продолжала Леночка.
Иван догадался. Леночка еще нет. И впустую Иван жестикулировал, Леночка все поняла только после фразы, сказанной гостем:
-Я тот самый. Директор.
Она побледнела. Вскочила, посмотрела на Ивана, тот пожал плечами, она вцепилась в чайник и помчалась в сторону кулера, чтобы налить воды, сделать чай, чтоб хоть как-то загладит этот казус.
- Ели прокрутить матрицу сценосхождения на третий уровень вашего бенома, то порядок равен вашей каверзности вопроса, - сказал мужчина и засмеялся. Вероятно, это была шутка, и Иван, понимая, что нужно поддержать пришедшего засмеялся. – А сам вопрос ингульдирован и принадлежит метрической системе координат. Посему уделяя вашей абциссе точку инофермы, я попадаю в матричную систему, откуда был вовремя отщеплен.
-Да, да, - продолжал усмехаться Иван, понимая, что этот человек хочет обрисовать этот случай с помощью метрической системы. –Позвольте представиться, Иван, создатель этого бинома.
- А, приятно, - улыбнулся мужчина. – Николай Глубокоуважев. – Математик, академик, и главное директор исследовательских лабораторий по всему миру. Мой профессиональный контиинум будет рад детерминировать с такой конгруэнтной мне плоскостью, как ваша. Я рад провести диагональ, но для начала надо познакомиться.
Он похлопал по чемодану и Иван сразу же подумал, что детерминировать для него все равно, что выпить и уже готовил свой организм для принятия вовнутрь крепко напитка, так как знал, по наслышке, что ученые пьют по-черному. Николай открыл портфель и вытащил оттуда большую кипу бумаг, положил перед ним, и с чувством достоинства произнес:
- Вот.
Он это сделал как опытный картежник, запасливо скрывающий до самого последнего крупную масть, чтобы красиво победить в финальной части игры. Иван разглядывал схемы, параболы, графики.
-Это мой мир, - произнес он. – А это ваш.
-Правильно, - произнес Иван.
-И вы можете их соединить, - резюмировал Глубокоуважев.
Иван понимал, что будет нелегко и что обязательно придется плясать от клиента, но этот клиент был самородок. Этакий камень грубой породы, не отшлифованный, найденный уже изначально со своими скосами, зазубренностями.
-Без проблем, - воскликнул Иван. –Но у нас есть маленькая традиция. И мы ее стараемся соблюсти.
-Да, традиция – это аппроксимация жизненных лемм, - произнес математик.
-А? - вошла Леночка и эта фраза заставила ее замереть на пороге. – Как красиво. Вы наверное поэт.
-Поэт – компактифицирует зримое в окольцованное пространство своего кругозора, - изрек Николай.
-А, божественно, - завизжала Леночка, вручила стакан с кипятком Ивану, отчего от тоже закричал «а», едва не издал матерное «б…-ть», в связи с попавшими каплями на брюки и живот и подбежала к столу, чтобы найти блокнот, куда бы могла записать эти строки. – Как вы сказали? Зримое куда?
- В окольцованное пространство, - повторил математик. – А вы интересуетесь математикой.
-Женщина и математика - очень тождественные понятия, - скромно произнесла Леночка.
-А, как коаксильно, - произнес он.
Леночка завизжала в очередной раз.
- Продолжим, - перебил Иван. – Мы о традициях. Расскажите о себе.
Математик, расположился в кресле, которое было специально устроено под клиента – удобные подлокотники, несколько режимов, подогрев.
- Я люблю свои формулы, - сказал Николай. – Аксиомы, доказательства, компоненты, матрицы. Я родился, чтобы искать неизвестные, решать формулы и доказывать теоремы. Если вам интересно, то я был рожден в лаборатории, прямо на столе. Подо мной лежали теоремы Гаусса, а я появляся на свет. И первое, что я увидел – это яркий свет и плакаты с математическими формулами. Мне интересен свой мир, но я совершенно не знаю другие, и мне показалось, что самым правильным прохождением, будет проведение диагонали от моей точки сквозь призму театра.
-Сквозь призму, - повторила Леночка и зачастила ручкой, конспектируя высказываемое. Иван кашлянул, указывая, на стол и Леночка, скосив глаза опустилась достала с нижней полки и вскинув руки с пачкой чай и банкой кофе, вскрикнула:
-Чай, кофе?
- Чай, без кофе, - произнес Николай. Кофе – продукт ночной, от него экспоненциально зависит день. Как и днем чай. Но тот и другой продукт могут стать как дневным, так и ночным. Все зависит экспоненциально от условий существования индивида.
-А, - вскрикнула Леночка, и бросилась записывать произнесенное.
- Я разработал матрицы нашей жизни, - продолжил говорить Глубокоуважев. – Все вокруг состоит из мелких клеток. То есть одна клетка стоит на другой, та еще на одной и так далее повсюду. И все можно переделать. Сместить один кирпичик, чтобы поменять конструкцию. Главное, найти тот кирпичик и не спутать. Иначе жизни может пойти под откос. Рискуем, но кто не рискует, тот не получает Нобелевскую. Нет, я не получал. Но платят мне не меньше.
Иван уже был не рад, что попросил его рассказать о себе, так как информационный поток, льющийся из его уст, требовал дополнительного переводчика или усвоения.
-Вы бы наверное хотели для себя роль солидного ученого, - предположил Иван.
-Ни в коем случае, - возразил он. – Мне нужен образ Мефистофеля, образ убийцы или маньяка. Я хочу попробовать каково это. Знаете, как обо мне пишу в газете – у него такие добрые глаза, что хочется писать иконы. С меня иконы? Не рано ли?
Иван уже видел его в образе Раскольникова, убившего одного человека, «сдвинул у него не туда кирпичик», и это ему понравилось. Он вошел во вкус и стал передвигать кирпичи, нарочито неправильно. Люди катились вниз, а он, стоя перед зеркалом смеялся, обнажая свои зубы, десна и потускневшую душу.
- Для меня все это – сцена и движения, – продолжил он, но все больше поддаваясь внутреннему порыву, словно брал разгон перед прыжком, - раньше было не более чем правильно смоделированный механизм действий. Я редко смотрел, но если и попадал, то видел в нем движения частиц, без внутренней энергии. Со мной уже год что-то творится. Я не могу спать, с подушкой, поменял квадратную на треугольную, перьевую на игрушечную с запахом детского мыла.
Николай достал носовой платок, громко высморкался и положив его на стол к недоумению присутствующей женщины, продолжил с еще большим каскадом эмоций и слов:
- Понимаете, вся эта терминология преследует меня, - прошептал он. – Вот если вы меня попросите сказать что-то, то я обязательно загну. Непременно загну. Попросите меня. Ну, давайте.
-Расскажите о вашей первой любви, - предложила Леночка.
-Нет, - воскликнул он, - только не это. – Это уравнение с тремя неизвестными и я остаюсь неизвестным.
- Как вы относитесь к живописи? - спросил Иван. Вопросы, которые возникали к клиенту, рождались произвольно. Нельзя было заранее знать, кто войдет в дверь, поэтому общение было вольным.
-Это матрица, тех самых квадратиков, - ответил мужчина с длинным носом, - только в живописи все больше неровностей и сдвигать эти квадратики намного сложнее, нежели у реального человека. Вот видите.
Мужчина заахал, а Леночка наконец налила ему чашку чая и домашний пирожок смог претворить кислую гримасу в улыбку на его таинственном лице. Пока он жевал и умно смотрел на Леночку, которая время от времени доставала пирожки, словно фея, воплощающая в жизнь все желания, Иван обдумывал. Он понимал, что этот человек попал в новый мир, он как ребенок, только что родившийся или попавший в детский сад, но уже подпорченный наукой. И с ним нужно долго работать. Либо нет.
- Мои пирожки кушают все в театре, - нежно прошептала Леночка, и протянула еще один пирожок. – Этот с повидлом. Объедение.
-Объедение, - повторил мужчина. Его лицо было измазано разными начинками из пирожков и он действительно напоминал ребенка, который, не желая ослушаться взрослых послушно ел пирожки, пил чай и слушал молодого человека с гармошкой на лбу, которая стала постепенно сглаживаться.
- Без проблем, - воскликнул Иван, отчего Николай заашлял, Леночка сердито посмотрела на Ивана и захлопала Глубокоуважеву по спине. Тот, в свою очередь, с интересом посмотрел в сторону Ивана. - Вот что я примерно вижу.
И Иван начал описывать ему мир, который только что возник у него в голове. Он говорил о человеке, мечтающем о карьере актера, но жизнь в ветхом жилище, постоянные подсчеты копеек и сантиметры сыплющейся штукатурки сделали из него геометра. Но так как геометр не мог получать много, он решил нанимать богатых учеников, брать в заложники и потрошить их семьи. Одна семья, вторая, третья, но четвертая семья – была той семьей, которые сами вышли из тех слоев. И он не смог просить денег. Таким образом он или погиб или остался жив, что по согласию клиента. Сюжет был прост и вряд ли мог получить Букера за оригинальность, но человек, который впервые столкнулся с миром театра, мог подойти даже Колобок.
- Ничего не надо элиминировать, - воскликнул он. – У меня супремум.
-Вот условия, - быстро сказал Иван и протнул бумаги, где следовало расписаться. – Распишитесь тут и тут.
Клиент внес задаток, получив необходимые инструкции.
-Время репетиции будет объявлено, - сказал Иван.
-Хорошо, вы меня понимаете, у меня супремум, супремум, - восклицал он выскочил на одной ноге из кабинета, приговаривая, - Супремум.
На столе лежали первые деньги. Окно было открыто и птицы пролетающие на уровне второго этажа плавно скользили по воздуху так, что теплый ветерок безоблачного дня залетал в кабинет и блуждал по нему, разбавляя концентрированный воздух приятным хладом. Эти деньги не были такими, которые могли улететь. Они лежали твердой пачкой и даже порыв не мог сдвинуть их с места.
Раздался звонок. Леночка подняла трубку.
-Да, добрый день, конечно. Тридцать две страницы за три дня. Поздравляю. Кого? А они? Какая прелесть. В смысле, грустно конечно, но какая прелесть, что вы это все. Я не льщу. Да когда я вам льстила. А у нас новость.
-Не говори ему об этом по телефону, - прошептал Иван.
-Новость какая.., - продолжила Леночка. – Да мой Борька пинается. Покоя не дает. Как еще дела. По-старому. По-старому не надо? Тогда по-новому у нас дела, по-новому. До встречи.
Леночка положила трубку, глубоко вздохнула.
-Звонит Камчатный. В его романе произошел переломный момент. Еще он сказал, что нашел одного клиента в Уругвае. Только за ним надо поехать.
-А зачем? – воскликнул самодовольно Иван, причмокивая - У нас и своих предостаточно. Разве нет?
И он взял в руки пачку, которая лежала неприкосновенно с тех самых пор, когда Николай Глубокоуважев положил их на стол. Он провел по ней пальцем, по рыхленной толщине и улыбнулся. Так улыбаются только опытные игроки в покер, поднимая ставку до приличного состояния.
Сцена 18
Куда уходят деньги
Деньги вещь непостоянная. Она любит течь, впадать в более крупные водоемы, смешиваться с другими водами, погружаться в водоворот и находить свою нишу в виде подводного источника в труднодоступных пещерах, куда просачивается только особенная личность.
-А не сотворить ли нам по случаю первой победы…, - произнес Камчатный, для которого эта новость не была вроде как снег на голову, он другого и не ожидал. Вероятно, он не только писал на природе, но и медитировал. Оттуда и эта уверенность. Своего рода взгляд со стороны, откуда всегда лучше видно. – Поход в злачное заведеньице. Например, я знаю несколько таких, злачных. Ха-ха. Перечисляю в алфавитном порядке. А. Блок, Авеню, Абриколь, Авокадо, Автограф, Адмирал Бенбоу…
-Но послушайте, - произнес Иван недовольно. – Я думаю, стоит повременить с этим.
-Отчего, - воскликнул задорно Камчатный, - почему?
- Почему? – повторил Иван вопрос, - пока у нас только один герой. Боюсь, что спектакль из одного героя вряд ли получится.
Камчатный с такой тоской взглянул на Ивана, так жалобно блестели его глаза, что Иван тут же повернулся, но в то же мгновение слился с глазами завлита, взгляд которой тоже умилял и трогал. Из кабинета хотелось вырваться как человеку, который отсутствовал три дня в другом пространстве, так и Ивану, который после напряженной подготовки, открытия, тревожного ожидания и первого клиента еще не успел выдохнуть воздух, заполнивший все пустоты в теле. Не говоря о Леночке, которой полезно было бы пропустить пару бокалов сока.
-Все равно, - воскликнул Камчатный. Он держал в руке воображаемый хлыст и сек им непослушный коллектив
-Нам нужно переодеться, - произнес Иван, понимая, что спорить с человеком в кожаном плаще не имеет смысла. Градусник показывал верхнюю отметку, но Камчатный не чувствовал на себе дискомфорт, он бы скорее почувствовал, если бы на нем его не было. Была, правда, еще причина. Его костюм, доставшийся ему от владельца японского ресторанчика, изрядно потрепался.
-Стол, - воскликнула Леночка. – Я хочу заказать половину меню, попробовать редчайшее блюдо, пить самое лучшее вино и танцевать до упаду. Я понимаю, что мне ничего этого нельзя, но позвольте мне просто помечтать. Я буду пить вино, и меня будут приглашать на танец, но я буду ходить через один, так как чтобы попробовать все меню тоже нужно время. Да, и главное.
-Что? – умиляясь спросил Камчатный.
-Закажем такси, - резко сказала она. Чего мы ждем?
Иван не очень хотел ехать. Дело еще только начало давать свой ход. И рано было разбивать бутылку шампанского о каменную стену здания. Он хотел закрыться в своей коморке и уснуть, чтобы наступил следующий день, когда он сможет надеяться встретить следующего клиента, не менее богатого и интересного. Но его заразили своей энергетикой, и он не мог отказываться, так как капитан не может прятаться в рубке во время значительных событий.
Такси поехал по шумным проспектам. Стемнело и размытые огни, как на картинах импрессионистов, отображали внутренне состояние участников этой гонки.
-Мы выехали на Ленинский проспект, - говорил таксист. Слева национальный банк, а справа магазин игрушек, работающий даже в кризис. Откуда я это знаю, так как работал в банке. Водителем.
Цветная параллель протянула дорожку вдоль неспокойных улиц. Замелькали бутики, серые манекены замелькали на светлом фоне пролетающих мимо заведений. Они стали танцевать, переминаясь с ноги на ногу, соединяясь, делая осторожные движения, поворачиваясь, и ритмичная музыка, подобранная водителям давала им тот драйв для последующего па в пластической импровизации.
-Вы взяли деньги? – возник вопрос у Камчатного. Он не так часто разъезжал в такси и тем более находясь рядом с водителем, который развлекал, пел и прочее, что входит в понятие сервис, он хотел быть уверен, что за все это они смогут заплатить.
- Нет, - ответила Леночка, -неправильно поставленный вопрос. А хватит ли у нас денег на все?
-Вы тоже не правы, Леночка, - возразил Иван. – Денег хватит, чтобы колесить по столице неделю не останавливаясь. С шампанским, ликером, вином и мартини.
-А как же Борька, Ерофеевич и наша Нелли? - вдруг припомнил Камчатный.
-Они будут гулять после нас, - произнес Иван, хоть и чувствовал, что поступил нехорошо, что не сказали им об этом, но некая рассеянность была в его действиях – его неготовность к этому променаду, внезапный срыв с места, чем меньше будет человек, тем проще, да и чем больше человек, тем торжественнее, а при таком количестве был просто небольшой фуршет по случаю первого шага. Большие фуршеты и победы впереди.
Красный Renault мчался рассекая по лужам, по сухой насыпи с лежачими полицейскими, подпрыгивая на их упругом пузе, как на батуте.
-Москва – уникальный город, - говорил таксист. – Не знаю, как вы, но я люблю его. Особенно в ночное время суток. Ну, ека-заека, - прокричал таксист и резко надавил на тормоза, - чтобы тебя бегемот проглотил.
Дорогу переехал черный джип, виляя своим объемным задом, меняя добродушное выражение лица водителя такси на агрессивное. Прозвучали барабаны гуагуанко и громкий выкрик «налей» просвистел отрывисто в раскрытое окно красного авто. Таксист злорадно улыбнулся, хлопнул ладонями по клаксону, тот в свою очередь пропел незатейливую мелодию, и заверещал:
- Москва – город лихачей, правильных и неправильных. Кто это, правильный лихач? Он будет нестись по проспектам, площадям, переулкам и даже там где колеса не имеют права заступать, - грамотно, с уважением к каждому встречному-поперечному. Он остановится, если дорогу будет переползать… улитка.
По тротуару шел ребенок и катил улитку на колесах. Мама семенила за ним, как за главным. Ночная прогулка по прихоти ребенка? Или…
- А есть неправильные, - посмотрел водитель по сторонам, словно искал пример и остановился на дальнем виляющем грузовике, который подрезал в нескольких местах, подкинул масла в огонь. – Они в основном на солидных автомобилях и считают всех других нелюдями. Они нарушают, пересекают двойные сплошные, наезжают на газоны, игрушки, домашних любимцев. Они считают себя королями, но ведут себя как разбойники. Их ловят, но у разбойников нынче есть все, чтобы стать неуязвимыми. И они маневрируют между препятствиями, как рыбы. А мы не можем вот так, как они. Ма-нев-ри-ро-вать.
Таксист стал показывать рукой, демонстрируя фокусы этих неправильных лихачей и в доказательство тому, джип в двухсот метрах от него продолжал вилять своими округлостями, отбрасывая от себя мелкие рыбешки, выжимая из себя ритмы африканских барабанов.
-Все, встали, - произнес таксист и сотни клаксонов зазвучали одновременно с пылкими выхлопами разгоряченных авто, вызывая массовое недовольство, – Меня Кеша зовут. А вас?
-Надолго? – спросила Леночка.
-Кешей на всю жизнь, - гордо произнес водитель, - а таксистом на половину жизни, на вторую половину, в связи с чем и не могу найти себе вторую половинку. Вот такой вот каламбур.
-Встали надолго? – повторила она. Ее немного подташнивало, и она уже пожалела, что поехала на машине.
-А, не знаю, - пропел водитель. - Там поворот, все едут и бывает, что с час стоишь. Послушаем.
Он вытащил из бардачка диск, вставил его в проигрыватель, закрыл глаза и приготовился слушать.
- Упражнение 5, - раздался голос из приемника. - Как не нервничать в пробках. Расслабьтесь. Сделайте вдох-выдох, еще раз. Молодцы.
Таксист точно повторял это. Он прижимал одну ладонь к другой, преподносил их к лицу, раскрывая на ходу, массировал себе лицо и резко выбрасывал вперед руки так, что ароматизаторы-елочки колыхались.
- А теперь выгляните в окно, - произнес таинственный голос, - и скажите пять комплиментов, рядом стоящим автомобилям и водителям соответственно.
Ивана передернуло. Неужели Кеша сделает это. И Кеша повторил в точности все, как просил записанный голос.
- Дорогой, - произнес он справа стоящей «Хонде», в которой за рулем была женщина, на заднем сидении сидело двое детей, недоуменно посмотревшие на маму, а той стало неудобно.
- Милый, - произнес он парню, который ехал на спортивном «Феррари» и слушал музыку, так что этот комплимент был проглочен крепкими слоями металла.
- Люблю вас, хорошие мои, - прокричал он и все вокруг просигналили ответно в знак благодарности.
-Москва – город пробочный, - комментировал после этой процедуры Кеша, - и надо обязательно что-нибудь, что спасает. Кого-то спасает таблетка, кого-то «Доктор Живаго», меня вот это.
Зазвучала приятная музыка и в пространстве наркотического помутнения от жары и неопределенного ожидания стали мелькать образы. Некоторые из них сливались в один, часть вели себя одиночно, обособленно. В этом пропаренном воздухе отделилась фигура, которая своей пестротой бросилась в глаза.
- Рыжий вихор, - подумал Иван. - Где-то я уже его видел.
-Наш друг, - произнес Камчатный. – Мальчишка-воришка.
Он торопился и завидев знакомые лица, открыл дверцу и нырнул в салон
-Поехали, поехали, - прикрикнул он. – Чего стоим? Два косаря плачу. Мало? Три. Только поехали.
-Ага, умен, брат, как погляжу, - среагировал таксист. – Тебя не смутило, что у меня клиенты.
-Ага, - бегло произнес мальчуган, окинул взглядом людей в салоне. – Здрасьте. Мы кажется знакомы. Меня зовут Рома.
-Вы мальчонку не видали? - послышался голос на тротуаре. Инспектор расспрашивал панка на остановке, куда мог подеваться и тот, показывал на красный «Renault».
-Здравствуйте, инспектор патрульной службы Ворюгин. – подошел человек в штатском и приложил руку к козырьку. – Вы не видели мальчика лет двенадцати-тринадцати, рыжий с веснушками.
Малец пролез через весь салон и вылез из автомобиля, расположился с другой стороны. Инспектор окинул взглядом салон.
-Извините, - улыбнулся он. – Но от этих воришек покоя нет. Их так развелось. Только за один день до сотни. Вы представляете. Да и это не только этих пострелят касается. Столько мошенничества. С квартирами, ложными фирмами. Но ничего, все они у меня будут здесь. Накроем. Сейчас они куражатся. Воруют, пьют на награбленное, одеваются, но это до поры, до времени. Скоро у них кончится все, они пойдут на новое дело, вот тогда мы их подкараулим и все. Все они будут под колпаком.
Он громко засмеялся, отошел в сторону, к нему подошел панк что-то прошептал на ушко, тот резко развернулся и смахнул с того кепку. Панк, шатаясь, отошел в сторону.
-Ты здесь откуда? – спросил Иван, когда Ромка залез в салон и присел так, чтобы его вихрастый купол не выступал.
-Да, клиент попался нечестный, - произнес мальчуган. – Говорит, встретимся на выходе из метро. Стою, вижу рука из машины меня подзывает. Я подхожу. Даю ему паспорт, появляется мент, хватает меня за руку и ведет в отделение. Хорошо, что я успеваю вырваться.
Инспектор контролировал все проезжающие машины и так как красный такси был еще в его зоне видимости, он заметил постороннее движение в салоне – этого было достаточно, чтобы все понять и принять меры. Он прижал к губам рацию, бросился к интересующему его автомобилю и стал бежать, раскидывая руки в стороны, как девушка.
-Он заметил, поехали, - стал тарабанить ладонями мальчик.
И как по мановению волшебной палочки, впередистоящий «Фольксваген» тронулся с места и красное такси двинулось за ним.
-Это что, мы от милиции сбегаем? - спросила Леночка. Она спросила сквозь сон. Ее разморило и так и не получив ответа, она продолжила просматривать ночной сериал с цветными картинками.
-Погоня – классическая для столицы форма жизни, - комментировал таксисит, - Каждый уважающий себя горожанин хоть единожды испытывал на себе прелесть погони. Это драйв. Ну, ека-заека, снова!
Перед ним проехал джип. Его обширный зад с красными лампочками напоминал о себе. Напоминала о себе и та африканская рапсодия, непрерывно доносящая из салона. Казалось, что в салоне едут аборигены.
-Не понял, откуда он взялся, он же был впереди, - произнес Кеша.
Черное пятно стало увеличиваться и красные лампочки стали становится по размеру. Прозвучил сильный треск. Таксиста саданули и как видимо не на шутку.
-Ах, ека-заека, - воскликнул таксист, - я тебя обгоню.
Свернув на шоссе, появилась возможность сделать это. На дороге происходила натуральная борьба. Как в боях без правил и были опытные соперники, знающие приемчики, а были и полные профаны.
-У нас беременные в салоне, - предупредил Камчатный, после того как третья скорость перешла в четвертую
-Я постараюсь не доставить им неудобство, - произнес Кеша, переходя на следующую ступень коробки передач.
Два автомобиля неслись по проезжей части. Они были разными по величине и большая, своей неуклюжестью мешала другим машинам, создавала пробки, сигнала, смелые выкрики, но не могла помешать проворному такси быть первым. На развязке дорог, они поднажали и обогнав встали перед нашими героями. Красный «Renault» остановился.
Из машины вышли два человека – гора и небольшой холм.
-У вас проблема, - подошел человек и гора в одном лице, поправляя пиджак, обнажая оружие на внутреннем ремне.
- У нас нет никаких проблем, - произнес Кеша. – Мы миролюбивые люди считаем, что Москва – город людей, умеющих находить компромисс. Неоднократно в этом убеждался.
Он смеялся и вел себя как комик, которому непременно нужно было рассмешить публику, иначе он не получит обещанного гонорара.
-А мне показалось, что вам жить надоело, - промолвил человек-гора. Он смотрел ему в глаза, и, казалось, способен заглянуть глубже, так он настойчиво буравил его взглядом..
-Москва – уникальный город, - изрек таксист, - знаете в чем? В том, что здесь все могут договориться.
-Договоримся, - сказал человек-холм, - Обязательно. Сейчас договариваться будем. Прошу в наш скромный кабинет.
Гора указал на черный джип, который стоял в стороне и его зад казалось подергивался от нетерпения,
- А что собственно случилось? - улыбаясь вышел Камчатный. – Мы все люди.
-За эту улыбку, за беременную девку на заднем сидении и красный цвет пожалуй скосим пару штук, - деловито сказал гора. - С вас пятьдесят штук.
-За что? – не понял Иван.
-За мораль, - произнес гора.
-За что?- переспросил Иван.
-За науку, которые вы сегодня изучили, - аргументировал большой человек.
-Да шли б вы, - усмехнулся Иван, - нашли пионеров.
-Не люблю слово нет, - произнес человек-холм.
- А я не люблю таких мразей, как вы, - произнес Ромка. – Вы мне жить мешаете. От такого рода людей страна деградирует. Вас надо в один котел запереть и на медленный огонь. У меня много есть для вас таких примеров.
Человек-гора засмеялся.
-Еще разок, будете расплачиваться по счету? – спросил он. .
-Нет, - решительно сказал Иван. Я же вам уже сказал, что пионеров уже нет около двадцати лет.
- Тогда до завтра, - произнес холм. На этом же месте. Мы и вы с суммой в шестьдесят тысяч. Пришлось увеличить наш гонорар. За строптивость. А мальчонку мы прихватим. Будет для нас залогом. Обычно это были девчонки. Но сегодня сделаем исключение из правил.
Рома кусался, пытался вырваться, но они смогли его затянуть в свой дом на колесах. Машина дернулась и неуклюже влилась в стремящийся поток и была поглощена торопливостью и суетой, прорывающаяся сквозь сотовые волны в виде женских и детских голосов.
-У тебя же были деньги, - произнес Камчатный. Он повернулся к Ивану и словно отец стал его отчитывать.
-Да, ну и что? – возразил Иван.
-Так над ним же могут надругаться, - проговорил Анатолий. -Всю жизнь могут ему искалечить.
-А могут и не искалечить, - отрезал Иван.
-А могут изуродовать, - не унимался Камчатный.
-А, - проснулась Леночка. – Мы уже приехали?
-Спи, спи, - произнес таксист. – Нам еще долго ехать.
-Вы же сами хотели рестораны, бутики, - парировал Иван. –Вам не угодишь. Я же вам говорил не время пить шампанское, не тот повод. Вот и палки в колесах образовались.
-Да ну к черту это, - сказал в сердцах Анатолий. - Домой хочу, к своей Ларе.
Они стояли на мосту и мимо неслись столько машин, что у Ивана мелькнула мысль, что это несправедливо, что он стоит здесь, а не несется на полной скорости в приличной ресторан. Почему он должен здесь терпеть все эти выходки и не позволить прогулять толстую пачку, которая уже оттягивала карман.
- Это честно заработанные деньги, - упрямо твердил Иван, -И я бы не хотел так просто с ними расставаться.
- Ага, - проговорил Камчатный и уткнулся в плечо Леночки и закрыл глаза.
- Москва – уникальный… - начал такист.
-Заткнись, - крикнул Иван. -Так, поехали за ним.
-Что? – не понял таксист.
-Поехали, поехали, - упрямо твердил Иван. - Он свернул на Рублевку. Я видел.
Камчатный не поднимал головы, но заметно улыбнулся и чтобы Иван этого не заметил уткнулся лицом в сидение.
Они свернули с Кутузовки на Рублевку, ворвались в беспорядочные линии, походившие на осьминожий хвост.
- Мне кажется, они нас заметили, - сказал таксист.
-Кажется ему, - уверенно произнес Иван. - Следи за дорогой.
- Конечно, -послушно произнес Кеша. - Только…
-Платим по тройному тарифу, - произнес Иван. – Все будет в порядке. В сумму будет входить и оплата бензина, и сервис, и страховка. Да, за конфиденциальность тоже получишь, будь здоров.
-Какой тариф? – воскликнул таксист напрягая лоб. –Да вы что? Какая страховка? Какой сервис? Разве можно брать деньги с таких людей? Москва – уникальный город и люди в нем уникальны.
Они въехали на территорию роскошных вилл.
-Ека-заека, главное выбраться, - произнес Кеша, сглатывая слюну и добавил: После.
Они проехали кирпичный забор, и стражники в виде гранитных фигурок стояли поодаль, встречая их своей неприступностью и закрытостью.
-Дворец, - прошептал Иван.
-Да, королевство прямо, - согласился Кеша. – Я здесь не первый раз. Самые хорошие клиенты отсюда.
Клиенты выстроили высокие заборы и считали свою личность неприкосновенной. Они построили огромные замки и снабдили себя охраной, чтобы заниматься обычным делом, например чистить рыбу. Им кажется, что чистить рыбу в четырехэтажном доме доме, с парком и бассейном, удобнее нежели в квартире. Стены молчали. Они были свежими и были похожи а склеп, во-первых, потом на искусственный дом, в-третьих на декорации для рекламного ролика.
Кеша поворачивал. От роскоши одних апартаментов к величию другому.
-Мы не заблудились? – спросил Иван и уже Камчатный оторвал голову от сидения и сал участвовать в слежке.
-Не должны, - произнес Кеша.
-А вдруг они уже заехали в один из дворов. И все. Нет паренька.
-Хватит гнусавить, - строго произнес таксист. –Ека-заека, -резко затормозил он. Подождите.
Кеша выскочил на дорогу и вернувшись держал в руки маленький комочек.
- Что это?
-Жене на воротник, - сморозил он.
Котенок попискивал.
-Он мне сейчас все тут обделает, - пробурчал Камчатный.
-Он не из таких, - уверенно произнес таксист.
-Не знаю, - засомневался Камчатный.
-Тихо, вот и наш друг, - прошептал Иван.
Все, что они увидели, было похож на кадр их японского боевика, вкрапленный в этот размеренный российский быт.
Мальчуган ударил человека-гору в колено, тот прогнулся, выскочил человек-холм, который также получил удар, но уже в пах и вот оба согнувшись в три погибели пытались дотянуться до него, он соединил их лбами, оторвал друг от друга и с той силой, которая может быть у двенадцатилетнего, сомкнул с легким звуком. Они повалились навзничь. Он забрался в авто, заработал двигатель. Из дома выскочил хозяин.
-Фас, Тарзан.
И пес побежал. Джип рванул с места, выплюнув клубы пара. Но он встретился с красным «Renault».
- Вы откуда? – прокричал Ромка.
-А мы тебя выручать, - произнес Иван.
-Что-то вы припозднились, - улыбнулся мальчуган.
-Садись, - крикнул Иван и Ромка не долго думая сменил коня.
-Сейчас, нужно поправить, - медлил он.
Он размахнулся и ключи полетели в сторону трехэтажного особняка со стеклянной крышей.
-Все? – спросил Анатолий.
-Да, теперь все, - согласился Ромка. - Можем ехать и курить?
- Здесь мо…нет, нельзя, - произнес Иван.
Все это время Леночка сидела на заднем сидении и молчала.
-Куда везти? – спросил Кеша.
-В ресторан, потом бутик, - перечислил Иван.
-Нет, сперва бутик, а потом и в ресторан можно, - предложил Камчатный.
-Да, - воскликнул таксист, - вот это я, ека-заека, понимаю. Русские гуляют. Узнаю русскую душу.
Они отдали две красные бумажки и хлопнув дверцей, сделали таксисту ручкой. Он послал им воздушный поцелуй.
-Голубой он или что? – спросил Камчатный.
-Это называется доброта душевная, - сказал Иван.
-Не знаю, мне кажется, он был голубым, - настаивал Анатолий.
Потом последователи бутики. Один, другой, третий. Иван чувствовал себя лучше. Если утро сегодня было серым, небо затянутым, то к обеду оно просветлело, а к вечеру наполнилось самыми разнообразными красками.
Себе он прикупил костюм, галстук и туфли на крокодильей коже, о которой мечтал с самого детства. Камчатка раскошелился на галстук и решил этим ограничиться.
-Брось ты свой плащ, - сказал Иван, - Он старый.
-Ему двадцать три года, а он как новый,- возразил Анатолий. - В том году я его красил. В этом мажу маслом. Исключительно оливковым.
-Ну как-то неудобно, - предположил Иван.
-Позволь, я куплю новую дым-машину, - последовало встречное предложение.
-Позволяю, - вскинул руку, сказал Иван. Он не знал, что дым-машина стоит целое состояние. Точнее ту, что он хотел.
Потом было застолье. Они не стали праздновать в театре, они решили выйти в ночной город. Ночной клуб, салаты и бесконечные напитки.
-Сколько осталось, - спросил Анатолий.
-Три рубля, - сказал Иван.
-Что все? – удивился Камчатный.
-И еще пятьсот, - достал он из кармана купюру.
-Не густо, - оценил Камчатный
-И еще сто, - извлек Иван на свет еще одну бумажку.
-Ты что их рожаешь? – усмехнулся Камчатный. – Тогда роди тысячные, а еще лучше пяти.
-И еще пятьсот, - добавилась к вышеназванному, - Теперь все.
Приличная сумма, которая заставила героев несколько минут замереть от неожиданости была роздана жителям центральной части города в обмен на шкуры, внутреннее удовольствие и дым-машину, которая теперь стояла в кабинете и радовала глаз.
Сцена 19
Второй, точнее вторая
На столе стояла холодная вода. В графине, стакане, банке, стесненной двумя канделябрами. Она была необходима. Ивану было нехорошо. Камчатный лежал на сооруженном из стульев диване, подложив под себя папки с пьесами и глядя в потолок, пытался очиститься. Потолок был белым, но освободиться от накопившегося груза было не так просто. Н Анатолий пытался, шуршал пьесами, вертелся на одном месте, наконец, опрокинул свое тело на пол, но не собирался подниматься, так как понял, как на полу прохладно.
Она вошла молча. Молча села на кресло, дала свою визитку. «Настасья Ароновна Безрукович. Директор сети свадебных салонов по всему миру». У нее не было кольца, зато на шее были бусы – несколько соединенных обручей.
-Не смотрите так, -произнесла она. - Это просто колечки. Как у вас колечки на ухе.
Она закинула ногу на ногу. Камчатный вскочил и сел на импровизированный диван, прослюнявил ладонь и пригладил волосы.
-У меня мало времени, - деловито сказала она. - Я сразу приступлю к делу.
-Хорошо, - согласился Иван и стал поочередно убирать емкости. - У нас…
-Я все про вас все знаю, - сказала девушка. - Точнее знаю ровно столько сколько нужно. Вы женаты?
-Нет, - ответил Иван.
-Собираетесь? - продолжала она спрашивать с пристрастием.
-Нет, - ответил он.
-У вас есть товар, - пояснила она, - у нас, как говорится купец, в данном случае купчиха. А вы женаты? – спросила она у Анатолия, который в то самое мгновение пытался отпить немного воду из литровой банки. Он уже запрокинул голову и саму банку – жидкость потекла, заполнила его ротовую полость, одновременно с прозвучавшим вопросом и он закашлялся от неожиданности.
-Нет, - ответил Камчатный. –Точнее женат. Но у нас все не хорошо. Мы живем вместе, но в разных комнатах.
- И церемония должна пройти по всем параметрам. А у вас я смотрю нет кольца тоже.
-А я его не ношу, - сказал Камчатный. – Я же вам говорю мы уже давно не живем вместе. А развестись все лень. Просто я так думаю, лучше какой-никакой человек, чем одиночество. А если вдруг, в чем я сильно сомневаюсь, появится половина у нее или у меня, что еще маловероятнее, тогда мы сможем развестись. Так и нашим детям спокойнее.
-Вот оно как, - воскликнула дама. - Веяние моды. Поколение выбирает опасный секс и брак без колец. Это не есть хорошо.
-Я же вам говорю, - вертел головой Камчатный. – Это не мода, это наше решение. Чтобы дети были в порядке. Их у меня четверо. Все богатыри.
-Мальчики? – спросила Настасья Ароновна.
-Почему, нет? - рассеяно сказал Камчатный. - Два мальчика и две девочки. -У вас интересный акцент, - резко сменил он тему, так как семейный вопрос ему обсуждать явно не хотелось.
-Я из Прибалтики, - сказала Настасья Ароновна.
-И я, - воскликнул Камчатный. – Я из рижского города Елгава.
-Странно, - сказала она. - Я тоже. На Академиясе, 28.
-А в 30 доме, - сказал Камчатный
-Вы шутите? – спросила она.
-Ничуть, - сказал он. Первая часть моей жизни прошла на Кавазе, вторая в Елгаве, третью я сейчас проживаю. Сколько их еще будет, одному богу известно.
-Как странно, - сказала она. - Мы ничего не путаем? Недалеко от православной церкви?
-Да, кивнул он головой. – И магазином «Фауна». Ничего, все мы родственники, - сконфузился Камчатный, - Через некоторое число рукопожатий. А у вас колец я так понимаю много.
-Это все кольца не связанные с браком, - смутилась Настасья Ароновна, но держалась увереннее нежели Анатолий. - Он связаны с моими делами. Проделав дело, я снимаю, как ношу.
Он засмеялся, показав пантомиму –от рубки дров до вкручивания лампочки, после каждого проделанного дела снимая кольцо. Анатолий снимал воображаемое кольцо через ноги, отчего вызывал бурную реакцию у дамы. Та заливисто смеялась, забыв, что в кабинете есть еще Иван.
- У вас три кольца, - не унимался Анатолий. - Значит три ноши. Поэтому раз – на абордаж, два – туда же, три – на самое дно.
-Да, ровно три, - согласилась она.
-Интересно узнать, - перестал смеяться Анатолий, вызвав неловкую паузу, как для себя так и для гостьи.
-Да? – перспросила она.
Он хотел ответить, но горло пересохло и звук не последовал, как он ни пытался. Тогда он просто кивнул головой, дважды, для полной уверенности, что она его правильно поняла.
Они нашли общий язык и было бы правильнее выйи из кабинета, чтобы они продолжили кокетничать, но Иван был всегда был против отношений на работе, тем более со своими клиентами. Тем более Камчатный был по своей натуре юбочник и при удобном случае пользовался этим. Первую пьесу он написал после того, как ему удалось в один день соблазнить четверых девушек. Как он любил говорить «после завтрака, обеда, ужина и перед сном, чтобы спалось слаще» Пьеса так и называлась «Множество». О человеке, который не мог остановиться. Сейчас Камчатный не вел себя так ретиво, но порой, когда подворачивался случай…
- Итак, - прервал Иван этот цветочный мир. – Вы если не ошибаюсь спешили, поэтому ответьте, какая роль вас манит.
Настасья Ароновна приоткрыла рот, словно хотела подхватить это слово с притягательным звучанием и значением, нервно вздохнула, как бывает после долгого плача, посмотрела на Камчатного, почему-то отвернулась в противоположную сторону и в очередной раз приоткрыла рот, но это слово растворилось в воздухе и расщепилось на множество частиц.
-Да, - очнулась Настасья Ароновна, - Я мечтаю о роли женщины, которая сидит в заключении.
-Расскажите о себе, - предложил Иван. Он смотрел на эту женщину и видел как под ее руками оживают раненые воины, как ее слово способно поднять с ног тяжелобольного, ее голос лечит, а само присутствие способно вызвать революцию.
- Я всю жизнь занималась костюмами, - произнесла она. – Как себя помню. Маленькая, в желтом платье, сделанном из пеленки. Мама тогда ругалась, а отец хвалил. Они недолго жили, отец занимался наукой – изучал редких насекомых, исключительно женскими особями. Мама даже ревновала его к ним. Тот смеялся, но как-то раз просто не вернулся домой после экспедиции. Пропал без вести. Мама все говорила, что отец превратился в насекомое, надо же ему было стать тем, кого он так безумно любил. Я любила отца, даже больше, чем маму. Она не понимала меня, а отец любил разговаривать. Он мог часами говорить про мои глаза, что он в них видит и такие истории выдумывал, что ему впору книжки писать. Наверное, написал бы, если бы не пропал. Хотя, я частенько бываю в книжном магазине и ищу книгу с необычными историями, ищу другое имя, понимая, что отец прячется. Мне так хотелось его найти и встречаться с ним, даже украдкой, в тайне от мамы. Но я так его и не нашла. Я его искала повсюду. Для меня стало привычным – приходить на мост и стоять, наблюдя за потоками людей. У меня было две главные приметы – лысина и его неподражаемая походка. Он ходил как будто был на пружинах. То, что смотрела на людей, искала в толпе повлияли на мои способности. Я могла определить по человеку, что ему нужно. Традиция с мостом осталась, но мне хотелось изучить людей поближе, нежели с высоты. Тогда мне исполнилось пятнадцать. Я закончила курсы парикмахеров и устроилась работать в салон. Вот где я смогла узнать о людях все. Правда, о мужчинах я так и ничего и не узнала. Они в основном молчали, порой твердили как нужно оставить и где сделать пробор. Но женщины – это все. Такой мир открылся передо мной. И я поняла, что женщинам по сути нужны три вещи – хорошая свадьба, вечерний наряд на все случаи жизни и еще какой-нибудь запасной вариант. Мама работала на звукозаписывающей студи и все деньги вкладывала в очередного музыканта, с которым она спала, поэтому инвестиции были ненадежными и мы скоро оказались на мели. Я помню тот вечер, когда мама сидела в кресле, покачивая его с нарастающей силой, рядом с ней лежала пустая бутылка с тонкой дорожкой красной жидкости у горлышка, а я рисовала план. Мама умирала, а я рождалась. Рождался салон. У меня было внутреннее предчувствие и оно оправдалось. Он стал популярным и они стали расти как грибы после дождя. С мамой у меня до сих пор отношения нескладные, но я ей помогаю.
-Почему такая экстравагантная роль? - спросил Иван.
- Но так как я никогда не была замужем, - ответила Настасья Ароновна, - я хочу сыграть женщину в клетке. Так, часто сравнивают женщину в браке.
-Она прекрасна, - воскликнул Камчатный, когда женщина ушла. На столе покоился объемный конверт с гонораром.
-Не влюбись, - предупредил Иван.
-А что? – смело сказал Анатолий. – Разве плоха? Все при ней, я тоже уже как боюсь сказать сколько в сухарях хожу.
-А как же семья, четверо детей? – воскликнул Иван.
-Э-эх, - махнул рукой Камчатный, показывая свою беспомощность в этой ситуации.
В кабинет вбежал Оклахома. На удивление, он был трезв, только немного нервничал.
-Что случилось? – спросил Камчатный
- У нас в декорациях мыши, - произнес администратор и направил руку в то место, где предположительно была угроза грызунов.
-Как мыши? – спросил Камчатный. – Этого не может быть. В нашем театре есть все, но чтобы и мыши…ну, нет.
-Я туда было сунулся, - произнес Оклахома. - Там у меня свои припасы. Как-то оставил, а сегодня вспомнил. В тех декорациях, которых уже давно списали. Поэтому я и спрятал в военную палатку из спектакля «Эшелон».. Списанные то они кому нужны. Оказывается, понадобились. Вот я сегодня прихожу за огра…пардон, оставленным, а там шоркает кто-то. Я сперва пшикнул, но не тут то было, в ответ услышал то же самое. Пшик-пшик. Ну, думаю, крыса попалась ловкая. Я прикрикнул, а там раздался такой писк, ну я и струсил.
-Пойдем, -вздохнул Камчатный, -посмотрим на грызуна, который тебе чуть руку не оттяпал.
-Ну что вы дразнитесь, - произнес Камчатный. – Вот в Аргентине водится такая крыса калибара, размером с небольшого кабана и весом до пятидесяти илограмм. Такая способна не только руку…
В кармане было навалено все в одну кучу. Двери лежали вперемешку с воздушными шарами. Лампочка была благополучно выкручена. В воздухе было сыро и пахло мокрицами. Пшика не было слышно. Камчатный стал освещать видимость фонариком от мобильного телефона.
-Ну что, дорогой мой администратор, - произнес Камчатный и направил свет прямо тому в лицо, от чего тот зажмурился и повел рукой. – Где наша угроза?
Оклахома стоял на месте и просто направил пальцем в ту сторону, дескать нужно идти туда, где уж точно не ошибешься.
-Вылезай, - спокойно произнес Иван.
-Вы это кому? –испуганно произнес Оклахома.
-Мышке той, которая тебя напугала, - сказал Камчатный. – Вылезай, калибара.
Послышался шорох и звук соприкосновения ступней с чем-то бумажным. Оклахома задрожал и встал за спину Ивана.
-Вот видите, - произнес Камчатный. - Сейчас как запищит.
Из декораций вылез слон, показав в порядке последовательности хобот, затем голову с ушами. Оклахома издал крик «а» и упал в обморок. Голова повернулась на бок и упала на пол. На месте головы показался рыжий вихор.
-Ну что Ромка, выспался? – спросил Иван.
-Ага, - сказал он.
-Тогда стряхивая с себя пыль, - сказал Иван. - И будем переезжать.
-Куда? – удивился Ромка.
-На квартиру, - ответил Иван. – Против?
-Нет, - ответил мальчуган.
-Тогда пыль с себя стряхивай, - деловито сказал Иван. - Не жди ветерка.
-А чего это он лежит? - спросил Ромка, показывая на Оклахому, который лежал в той самой позе, в которой он был представлен Ивану впервые.
- Калибару испугался, - сказал Камчатный.
Сцена 20
Коммунальный скандалист
-Здесь будешь жить, - произнес он, - предлагая рыжеволосому мальчугану войти.
Ромка осторожно заступил за порог и воровато оглянулся. В прихожей пару дней как перегорела лампочка, поэтому новоявленный гость входил в темноту, как в некую неизвестность, которую он должен был принять не глядя. Но Иван прошел на кухню, включил бра, затем зажег свет в комнате, и говорливые лучи прошептали Ромке и расположении предметов и их примерной стоимости. Шкаф – две тысячи, стол – тысяча сто, - шептали предметы, а мальчуган смотрел на кухне, где ему больше всего приглянулась плита, на которой стояла сковорода.
-Хоромы, - комментировал он увиденное. - Не так шикарно, где я жил, но тоже ничего.
- Понимаю, что улицы, парки, вокзалы, детприемники намного шире, - сказал Иван. – Но здесь лучше.
-Я понимаю, - согласился он. – Не донимают. Куда я могу кинуть кости?
Он оглядывал коврик в прихожей и кухонный диван, хотя в его усталых глазах читалось равнодушие – они слипались и требовали возможности побывать в сомкнутом состоянии не меньше трех-пяти часов.
-Во-первых, в душ, - произнес Иван командным голосом. – А потом можно и в комнату. Я думаю, что у тебя будет свое временное жилище в виде комнаты. Не против?
-Мечтал, - спокойно произнес мальчуган, посматривая на сковороду, вероятно предполагая, чем она может быть заполнена. Картошка с грибами или на сале. Аромат знакомый.
-В душ, - последовал очередной толчок и тот снял свои кроссовки, с порванной подошвой и помчался в душ.
-Стой, ключ возьми, - произнес Иван и достал с верхней полки, где лежали головные уборы гаечный ключ.
-Что? – не понял Ромка, все же принимая увесистый предмет.
-У нас тут своя система, - пояснил Иван. - Каждый со своим ключом в душ ходит. Иначе вода не открывается. Такие правила свой ключ от крана, двери, свой собственный стульчак. Правда, я сейчас один, но привычка заразная как-то так и осталась.
Ромка кивнул головой, пожал плечами и засеменил в душ, напевая мелодию, явно не из русского репертуара. Четко выделялись слова «килл» и «мани мач» и Иван с улыбкой проводил паренька в душ, предполагая, что чудодейственная вода способна не только смыть грязь и прилипшие привычки, но и совершить ликбез слов и выражений.
Закрылась дверь, позволяя ребенку, годами не знающего уюта, одному реагировать на это благолепие в виде удобств и главное и такого отношения.. Что он делает первые мгновения, оставшись один на один? Пускает слезы или пока еще не осознает произошедшее. Смело крутит вентили, смешивая потоки воды, подставляя голову под контрастный душ, погружаясь в новый мир, еще не понимая, как реагирует организм положительно или воротит нос. Наверняка, он ошарашен. Как первые минуты бездомный котенок не может найти себе места, приткнувшись в какой-нибудь угол, не двигаясь, застыв в некоем параличе и сменивший это состояние на нормальное только спустя сутки, а то и двое.
Иван держал в руках деньги и думал, куда их положить. Первая сумма разошлась на разные глупости. Имея в кармане значительную сумму денег, обязательно вляпаешься в какую-нибудь историю, - предположил Иван, вспоминая случай с рублевскими. –Без денег оно как-то спокойнее. То есть деньги обладают какой-то дьявольской энергетикой. Он задумался и представил как эти деньги печатаются. Перед его взором монетный двор начинался с большой дубовой двери, около которой стояли черти с рогами и хвостами, как положено и не пускали никого, кроме персонала и открывалась дверь и лестница, ведущая вниз. В дыме, подсвеченный красными фильтрами. Он вспомнил студенческие годы, когда как только появлялся лишний рубль, то тут же был потрачен на общее дело. Деньги несомненно пойдут на оформление, заработную плату, непредвиденные расходы – дополнительная реклама и спецзаказы клиентов, но так как пока с пьесой еще существовала неопределенность, то деньги должны быть заморожены. Их надо бы куда-нибудь положить. Не в книге же на полке хранить. Не в носке. Нужно надежное место. Вся квартира казалось ненадежной. Сколько раз он просыпался от крика, что у одного из жильцов были похищены пусть не деньги, но воспользовались его зубной щеткой, брали его кофе, пропадали тапочки. И виновник всегда успевал уходить, прежде чем был настигнут. Шкафчики, одежда, карманы его старого пиджака, в котором уже несколько лет лежал платок, которым не удавалось воспользоваться. Джинсы с узкими карманами, туфли, кеды. Все, конечно не то. Матрас, как вариант. Но, приподняв его, у него отпало желание что-либо оставлять там. Красные точки живых и уже не жильцов пестрили матрас, как звезды. Он грустно посмотрел на банку, из-под которой торчали букетом карандаши и пара ручек. Они были без стержней, но разбавляли это деревянное единоначалие. Он бороздил глазами подоконник, долго смотрел на горшки с цветами, предполагал, что будет, если деньги закопать, как разбойники клад. Положить, естественно, в какую-нибудь емкость, без щелей и на дно горшка. Пока он обдумывал этот вариант, который и был не плохим, но был труден для осуществления, да и неизвестно их реакция на влажность земли, не говоря о реакции растения. Если оно начнет сохнуть, то станет понятным, что здесь что-то не так. Оно выдаст себя этим. Взгляд его пал на семейное фото в деревянной рамке под стеклом, где он с родителями, лет пять назад и сестрами на пляже. В кадре только лица и лишь частично четыре сжимающих пальца, крепко сдерживая друг друга. Все улыбаются в полный рот и только Нина, младшая, едва приоткрывает рот, стесняясь показать дырку вместо зуба. Тоня смотрит на маму, как будто повторяет движения ее губ. Сама мама улыбается, она счастливая, помнится, что ее не нужно было смешить, чтобы улыбнуться. Отец смотрит на Ивана, который улыбается немного устало. Этакая вымученная улыбка, на публику, без искренности и естества. Все равно эта фотография была выбрана из множества семейных, хотя были и более свежие, но такого семейного доброго совместного снимка больше не было. Он снял рамку, положил за нее конверт с деньгами и повесил обратно. Мама нежно посмотрела на сына. Тоня и Нина улыбались, радуясь за него, за его первые победы. Как хорошо бы позвонить. Но куда?
- Хорошее фото, - услышал он голос за спиной и добавил, - Твои? А ты совсем не изменился. Вот я тоже, наверное, совсем не изменюсь когда вырасту. У меня предчувствие.
-Ты давно здесь? – спросил Иван
-Только что вошел, - ответил Ромка. Он вытирал волосы и вряд ли предавался сантиментам. Если только не в ускоренном режиме.
-Ты быстро, - сказал Иван, отворачивая голову от картины.
-А я не очень испачкался, - ответил мальчуган. - Я же еще ребенок. Да и я из разряда аккуратных уличных жителей.
Он сушил волосы и на голове образовавшийся пучок делал его похожим на огородное пугало.
-Именно таким должен быть творческий человек, - подумал Иван. – Взлохмаченный и в т же время свежий.
Ромка бросил одеяло на кресло, где лежала тройка непрочитанных газет, заранее приготовленных, но не найденных для них временного промежутка и встал в стойку – вольную, с подогнутой ногой, стойка расслабленного человека у себя дома.
-На диван, - предложил Иван.
Они сели на диван и устроили маленький пир, освободив холодильник от мясных полуфабрикатов – котлет и колбасы. Все это было пожарено, свалено в одну глубокую тарелку и выставлено на стеклянный столик для поедания. Они сидели в зале, где обычно никто не жил и остановившаяся здесь жизнь со сломанным механизмом спокойно покрывалась пылью. Стены были покрыт книгами, книги – пылью, а воздух был тяжелым, словно здесь произошло убийство. Возможно и так, в этой комнате погибли двое, разделившись навсегда. Ромка болтал ногами и пытался читать названия более крупных книг, стоявших на нижних полках.
- При-клю-че-ни-я Га-гу-ли-ве-ра, - произнес он, - Приключения Гулливера. Это я знаю. Он тоже любил путешествовать. Как и я.
Ромка уничтожил в один присест четыре котлеты, пять бутербродов с колбасой и большую чашку с кофе. Теперь он лежал на диване, свесив ноги, и уже не думал о таинственной сковороде.
- Когда мне исполнилось десять, я уже стал взрослым, - сказал Ромка. - Но в девять как и все нормальные дети, задувал свечку. В девять с половиной я понял. что я погибаю. Становлюсь никому не нужным.
Ромка засвистел мелодию и Иван улыбнулся. Он знал эту мелодию. Это был «Щелкунчик» Чайковского, марш. Он поддержал мальчугана, и они засвистели, оживляя образ мышиного короля, чтобы оживив его тут же свернуть ему шею.
-Ага, - решительно сказал Иван, потирая руки - Значит так. Будем из тебя человека делать. Согласен?
-А что? – спросил Ромка.
-Хватит тебе ерундой заниматься, - сказал Иван. - Учись, профессию получишь. Вот ты кем хочешь быть?
-Я же говорил, - произнес мальчуган и провел левой рукой в воздухе, демонстрируя свои способности.
-Да, точно, ты рисуешь, - твердо сказал Иван задумался как пристроит паренька, которому просто хотелось помочь, без объяснений. – Художники, как и все технические службы сказали адью, точнее ни разу не появлялись. Вот только как он рисует, неизвестно.
-Да, и мне кажется, - сказал он, решившись взять еще один бутерброд нагрузив его еще одной котлетой и приправил кетчупом, отчего толщина была внушительной, - что я должен этим заниматься, но проклятая реальность заставляет меня идти на улицу и зарабатывать на людской глупости.
-Ты этот текст всем толкаешь, - спросил Иван.
-Надо же, - удивился Ромка. - Что так заметно?
-Ну, я в какой-то степени твой коллега, - улыбнулся старший.
- Уважаю, - сказал Ромка и пожал своей жирной от колбасы и котлет рукой чистую руку Ивана.
-Ну что коллега, - бодро сказал Иван, - добро пожаловать во временное пристанище, которое станет на время нашим домом, а там посмотрим.
-Там посмотрим, - сказал Ромка и добавил. – А давай еще одну тарелку нагрузим. А то одной тарелки на двоих будет мало.
На третий день ворвался Лексей. Он был неопрятен. Его чемодан о трех ремнях был поцарапан. На лице было беспорядочно – борода, бегающие глазенки и нервозность, исполосовавшая его лицо с отголосками по всему телу.
-Что разбогатеть захотели? - воскликнул он с порога. - Круг захотели покрутить. На вот, выкуси.
Иван выскочил из комнаты, где он знакомился с трудами Камчатного, который нагрузил его и тот, чтобы не обидеть взял большую часть домой. У Камчатного был свой стиль, но не было цели, во имя чего он писал. Ивану это сразу бросилось в глаза. В детективах убивали просто без мотива, в любви меняли партнера, чтобы разнообразить жизнь и только, в науке спивались люди создавая мелочь, а не крупное изобретение. Казалось, что Камчатный боится писать о цели, словно боится исповедоваться, зная о том, что если зазвучат мотивы, то он будет оголен. А он не хотел обнажаться. Так, если самую малость, по пояс.
-Что вы здесь…- опешил Иван. – Что такое?
-Это я хотел спросить, что такое, - в бешенстве воскрикнул Лексей, и ткнул пальцем на первую полосу в газете. Это был «Труд». Сазу после названия и сколько лет газета издается и не сходит с лотков, шла строчка черным по белому: «Театр или бартер» и более мелким шрифтом значилось «театр перестал относиться к культуре, сейчас он находиться в разделе объявлений о продаже»
Иван бегло пробежался по статье. Пока он читал, Лексей скидывал обувь, пиная туфли так, что они неслись в коридоре как шальные пули. Статья была грубой. В ней в грубой форме был выставлен Иван и даже пририсована карикатура, где многоголовый дракон (Иван) отдает одну из своих голов клиенту в обмен на мешок денег. А на заднем плане стоит театр в виде человека с костылем.
- Это я что барыге помогал? – не унимался сосед. Он ходил по прихожей и не мо найти себе места. - Я всю жизнь налаживал круги в театрах, чтобы они крутились. Развивались, значит. Меня поэтому и звали шарманщиком, который наладит механизм и все хорошо, как будто приятная трель звучит.
Лексей сидел несколько секунд и тут же вставал, осматривая то Ивана, то место на котором он стоит. Иван, в свою очередь, держал ворох газет и удивлялся фотографиям с открытия, из кабинета и даже личной биографии Ивана. Фото с труппой старого театра в глубинке.
- Но откуда столько желчи? – произнес он
-И это еще не все, - изрек Лексей, и на стол посыпалось десяток изданий, на которых значились «мир катится в тартарары, увлекая за собой духовное». «Кто такой Иван Онегин, гений или злодей?». «Кто привел за руку этого плебея». «Пушкин писал роман, не думая о том, что породит зло»
-Но я не понимаю, - недоуменно прошептал Иван, перебирая одну за другой порицающие его газеты. – За что они так? Я еще ничего не успел сделать
-А вы что хотели спокойного отношения? – сказал Лексей с издевательской циничной ноткой. - А по телевизору как тебя любят. До слез. На всех каналах. Особенно, канал Культурный, уже успел обговорить эту проблему. Жди, и тебя пригласят на культурный митинг в студии.
-Хватит, - пытался остановить этот словесный поток Иван. – Упокойся.
-Успокойся? – засмеялся сосед. - Да я тебя сейчас…
Лексей бушевал. У Ивана одновременно с чувством негодования возникло приятное чувство. Вот так и приходит известность. Сперва ругают, а потом идут у тебя на потребу. Конечно, как относится к неизвестному смелому Дон Кихоту, идущему на борьбу с мельницами? Конечно, смеяться, ругать и критиковать, используя массу эпитетов. На столе лежал ворох информации о нем, о его театре. И пусть в них хлестко упоминалось его имя, его поступки, но так пишут газеты сегодня. Завтра они напишут новые статьи, а о прежних забудут. Такова привилегия газетного материала. Помнишь, пока не прочтешь новый.
Лексей был не в форме, конечно, не только по этой причине. Тут было другое. Конечно, родина его не встречала как должно, но и чужбина была не гостеприимна, как видимо.
-Хочешь быть директором? - спросил Иван.
-Чего? – не понял Лексей.
-Мне нужен директор по прокату, - произнес он, возвеличивая значимость этой профессии. – Оклад хороший, да и работа непыльная.
-Я ж никогда этим не занимался, - произнес старик. –Я могу разве что директором про прокатыванию круга быть.
-Я тоже не всегда был руководителем Нового театра, - парировал Иван. - Тем более тебе есть ради чего. Есть, не лукавь. Она может вернуться. И то, что вы сейчас разминулись, не беда.
На его лице навернулась крупная слеза, которая не решалась скатиться по бугристой щеке, словно выбирая траекторию морщинистых выемок
-Есть у меня наливочка, - произнес Лексей. - Мама еще ставила. Царство ей небесное. Я думаю надо выпить и все хорошенько обдумать.
Иван кивнул головой, предполагая, что сейчас вместе с ним посидит на кухне, как в старые добрые времена, выслушает его очередную исповедь. Но к удивлению Ивана, тот прошел к себе в комнату и закрылся.
-Здесь мальчишка спит, - вышел он через минуту. – Да, я хотел тебе о нем рассказать, да не успел.
-Да, я тебе не говорил, - сказал Иван. - Его зовут Рома. Он у нас недавно. Будет писать декорации.
-Понятно, - сердито произнес Лексей, захлопнул дверь к себе и не выходил примерно час. Иван взялся за очередной шедевр Камчатного, где у одного психиатра не было диплома, и он одолжил его у одного приятеля, который хоть и имел диплом, но ужасно не любил свою работу. Здесь он снова боялся показать тот нарыв, словно пропускал самое главное в их жизни, замораживая самые главные участки.
Через час Лексей. появился в проеме комнаты. Лицо отливало синим цветом и казалось, что в его организме плещется как минимум литра два.
-Что мальчонка? – спросил Иван.
-Спит, - улыбнулся он. - Я пил, а он спал. Экий соня.
Лексей был в лучшем расположении духа. Он пошел на кухню, сел в кресло и скомандовал:
- Я им круг, а он мне кофе не нальют.
-Почему же, - произнес Иван и сделал ему растворимый кофе. - Как продвигаются дела на Морфлоте?
-Моряки хотят на берег, - двусмысленно произнес сосед, - а те, кто на берегу мечтает о плавании.
Он засмеялся громко, выражая своим смехом все свою боль и страдании, выхолащивая их в рыдание, которым он завершил свое реакцию на смешное, одновременно проговаривая:
- Я же всю дорогу бороду не брил. Примета такая есть, если не бриться до встречи с человеком, то обязательно услышишь то, что задумал.
-И что? –спросил Иван. – Услышал?
-Да на первом полустанке высадили, - досадливо бросил Лексей. - У меня же загранпаспорт липовый. Твой кустарник делал. Подвел. Это здесь лохи ходят, им хоть стельку от обуви показывай, пропутят, а там люди с головой. Вот и попал под пресс. Представляешь, оказался между двумя странами. На самой границе. На станции. И русские, и немцы и еще разные нации. С чемоданами, с парами. Мне так захотелось к кому-нибудь присоединиться. Попросить у них кусочек той самой жизни. Понятно, что у них перебор с этим. А у меня недобор. Для гармонии нужно чтобы у всех было поровну. Я же прав. А?
-Добрый день, - произнес Ромка. Он вышел из комнаты, держа в руках бутылку с красной жидкостью. – Это очень резко пахнет. Наверное, испортилось.
-Кустарник, - закричал Лексей и бросился к мальчугану, который к сожалению, не узнал старика, - вот я тебя и поймал.
-Полундра, - вскрикнул Ромка скорее от боли. Лексей дежал его за ухо. На помощь поспешил Иван:
-Я думаю, стоит познакомиться более цивилизованно.
Сцена 21
Третий клиент
Камчатный запил. Когда пьет рабочий – это еще полбеды, но когда запивает творческий человек – это настоящий кризис. Он лежал на коленях у Леночки, после третьей бутылки вина и тосковал:
-Вот так, Маруся. Жизнь она строится по досочкам. Но леса бывает что жалко. Бывает, что былинка радуется своей сути, а дуб может пребывать в вечной меланхолии. Кому лучше и главное как лучше. Вот так живешь, строишь свой дом, выстраиваешь его, заполняешь людьми и пытаешься делать их счастливыми, а не выходит. То есть на каком-то этапе ошибся – фундамент не так клал, не в той пропорции цемент или дом не в том месте, а может быть, и не тех людей запустил. Только что сейчас об этом? Жизнь подходит к концу, а жить вроде как и не начинал.
-Что не идет роман? – спросила Леночка.
-Не хочет, - согласился Камчатный. - У меня заковырка там. Понимаешь, я все еще не могу определиться с главным героем. То ли он положителен, то ли отрицателен.
-Главный? – переспросила Леночка. - Конечно положительный. Разве главный может быть отрицательным.
-Да, но заковырка в том, что никому не нужен положительный персонаж, - прохрипел Камчатный. – Всем подавай брутального подонка. Тогда есть что читать. Когда в нем все так хорошо, покрыто густым слоем меда и шоколада, приторно и вызывает изжогу. А если он с иголками, тогда уу…адреналин.
-А может он быть и тем и другим? – спросила Леночка, поглядывая на лысину худрука и свой живот.
-Как это? – спросил Анатолий, вскочил и встал перед ней на колени. – Еще раз, пожалуйста.
-Может он быть положительным, - медленно проговорила Леночка, - но решивший на поворот в сторону.
Камчатный стоял посреди кабинета на коленях, медленно приподнимая руки вверх, как в ритуальном танце и когда его кисти достигли максимальной точки, он подпрыгнул, одним прыжком стал на ноги, приговаривая:
-Еврика, еврика, Леночка, - радостно прокричал он и стал обнимать девушку. – Это еврика.
В кабинет вбежал Иван. Увидев картину объятий, он лишь на мгновение замер у входа и не став извиняться прошел, бегло осматривая стол, бланки и само кресло
-Так, все собрались, - воскликнул Иван. У нас клиент.
Камчатный не слышал его. Он продолжал благодарить Леночку за удачную линию главного героя.
- Хватит, - на полтона громче сказал он. Его услышали. - У нас клиент. Важный. Такой важный. Он уже наверное поднимается по лестнице.
Иван бросился к еще запертому окну.
- «Жигули», «Ренолт», - перечислял Иван, - «Газель», а это что? «Тайота рав 4»? Чья? Не известно. Но я нутром чувствую, что это он.
-Ваня, ты не понимаешь, как странно устроена судьба, - начал Камчатный. – Мы с тобой крутим землю, во всяком случае пытаемся, а она нам не дает плоды. Может оно пошло все. Не будем крутить?
-Это что? – спросил строго Иван.
Леночка указала на аккуратный флигилечек, где уместились четыре бутылки, одна непочатая, плюс разрезанное пополам яблоко, и апельсин, с на четверть снятой шкуркой. Все это было прикрыто папкой с надписью « Пьеса. Домоуправление»
-Так понятно, - серьезно среагировал парень. – Не очень хороший прием. Пьяный слезливый мужчина, беременная женщина и психопат. Да и все это в суровой обстановке с ароматом кислой капусты и еще что-то…
Иван открыл окна. В комнату ворвался воздух, растворяя винный запах, который за эти часы приобрел объем и не желал сразу расщепляться, противоборствуя атмосферным налетчикам.
-За ширму, - скомандовал он, - Быстро.
Как только Качатный водрузил себя за черную ширму у окна, раздался стук.
-Вам не обязательно, -прошептал Иван на попытки Леночка тоже спрятать свое тело за черной тканью.
-Хорошо, - согласилась Леночка и села на стул около статуэтки с греческим трагическим актером, подарок одного из поклонников.
-Войдите, - громко сказал Иван и дверь отворилась. На пороге был человек или не человек. Он походил на животное по выпячивающим формам и жировым складкам, на которых можно сыграть как на гармошке и только костюм, обернутый вокруг него давал понять, что это человек, правда, немного полный. Было ясно, что он не пройдет в дверь, то есть он был значительно шире дверного косяка, но каким-то образом его воздушное тело прошло в пространство Нового театра и завладело их вниманием.
-Я директор мясокомбината. – произнес он. -.Петр Ильич. Здесь презент. Отведайте бараньи мозги. Очень вкусно.
Он протянул сверток, который извлек из своего костюма, как фокусник, у которого может появиться все, что угодно из-за пазухи. Это тогда бы точно объяснило ей распухший вид.
-Спасибо, конечно, - произнес Иван. – Но, наверное, это будет излишним.
-Ничуть, - среагировал гость. От него шел изрядный перегар, не меньший чем у Камчатного.
Прозвучал какой-то монотонный звук, похожий на гудение бритвы или кофе-машины.
-Это что? – спросил он.
-Да вы внимания не обращайте, - улыбаясь сказал Иван. - Это наш кондиционер. Он так работает в неполную силу. Выдохся под конец дня.
-Понял. – подмигнул Пер Ильич и достал из внутреннего кармана бутылочку беленькой. –Ву а ля.
-Это лишнее, - сказал молодой человек.
-Ву а ля, - продолжил Петр Ильич, и на столе появилась палка колбасы и ветчина. – Закуска любит появляться там, где ее не ждут. – Ву а ля, - и на столе были поставлены стаканчики.
Он смеялся громко так, что дрожал стол с танцующими стаканчиками, колебалась в графине вода и сера стала просачиваться к барабанным перепонкам с удвоенной скоростью. За ширмой снова послышалось бурчание. Петр Ильич прервал свой раскат смеха.
-Что это? – удивился он.
-Вы же знаете российские кондиционеры вещь ненадежная, - прокомментировал Иван. – Кряхтит, кашляет, не охлаждает.
-Понял, - произнес Петр Ильич, - Я вам японский подарю. Он сунулся в карман, заелозил и Иван уже думал, что из внутреннего кармана пиджака появится кондиционер, но тот достал платочек и вытер себе лоб, на котором образовалось полотно из капель пота.
- Вы только сделайте все как надо. Платить буду, кормить мясом буду, поить. Главное, дайте мне возможность.
В его маленьких зрачках, которые двумя светящимися точками горели вокруг мясистого лица, чувствовалась та непосредственность, которая пыталась выбраться на поверхность, но была заложена, и поэтому оставалась лишь горящими угольными точками в округлых формах.
-Постараемся, - улыбнулся Иван. – Наша литературная муза, Леночка. Рождает такие чудесные образы.
-Я смотрю, натурально рожает, - сказал Петр Ильич, и посуда задрожала от его неудержимого каскада, смыкающегося рта с перебоями от смеха.
- Так вышло, - скромно произнесла Леночка, словно была виновата в чем-то перед этим тучным человеком.
-И вошло, - заметил мясных дел мастер, - Как я это все понимаю. Но давайте выпьем. Первый тост за рождаемость. Чтобы у нас рождались и не вырождались. Все. Вы муза, можете скушать эту колбаску. Ваш малыш будет в восторге от этого качества. От мяса. От вкуса. Да из-за рецепта этой колбасы может война начаться.
Он отрезал значительный кусок, который обычно покупают в магазине на всю семью из пяти человек и протянул Леночке. Сам выпил и проследил за тем, чтобы Иван тоже опустошил содержимое сосуда.
- Мясо – это сила. Я без труда резал кур. Мне нравилось наблюдать за птицей, когда она без головы пыталась взлететь и летала намного выше, чем при жизни. Тогда я чувствовал себя волшебником.
За ширмой в очередной раз раздалось неторопливое звучание.
-Хотите, я его починю, - воскликнул Петр Ильич. – Это я могу. Когда я начинал свое дело. У меня был маленький сарай и больной теленок. Сейчас у меня сеть самых крупных заводов по всему миру. Что произошло? Я просто починил теленка. Подлечу ваш кондиционер, гляди через год…
-Не надо, - сказал Иван. – Спасибо, зачем себя утруждать. Давайте лучше поговорим о вас. Как об актере.
Петр Ильич подтянулся, втянул живот, что никак не отразилось на его форме, пригладил волосы и произнес:
-Мне нужна роль ребенка. Да, может быть, это звучит безумием, но я хочу быть ребенком. Здесь не важно, каким он будет. Лет десять, с привычками, попыткой стать кем-то. Понимаете, дело в том, что у меня не было детства. Я вновь хочу его пережить. Пусть на сцене.
Его зрачки вновь совершили попытку выбраться на поверхность пышных розовых холмов и частично удачно.
-Ради бога, - произнес Иван.
Потребность рассказа о себе отпала, так как за этот небольшой промежуток этот клиент показал все, что было достаточно для роли. За ширмой в очередной раз прозвучал монотонный гул.
- А почему у вас человек, изображающий кондиционер, к нам не присоединится, - спросил Петр Ильич. –Тогда он наверняка хандрить перестанет. Как раз родился второй тост. За наш совместный проект. Нет, нет так. За наш удачный проект.
Из-за ширмы показалась голова Камчатного – удивленная, скромная, но в то же время довольная тем, что на него обратили внимание.
Сцена 22
Попытка влюбиться
Иван шел по Арбату, и в переливах вечерних огней фонари светили то ярко красным, то желтым, то зеленым. Последнего было больше, и он шел обдаваемый светом от неоновых вывесок, как канатоходец под куполом цирка. Он шел медленно, наступая и как бы проваливаясь в пешеходку, которая увязала в его ноге и он вытаскивал ее также осторожно, чтобы проделать повторную попытку.
За последние дни он устал. Но устаешь после проделанной работы – это в порядке вещей, наступает то чувство томительного ожидания, когда сливаешься с подушкой и уносишься в неизвестность под покровом ночи. Когда ничего не тревожит и результат месячной, а то и двух- и трехмесячной натуги лежит на столе, переминаясь с ноги на ногу, как годовалый малыш, совершающий первые попытки передвижения. Помнится, когда-то он ставил параллельно три спектакля, а здесь он пока ничего не ставит, но устает значительнее. Процесса еще не было и это отображалось на нем.. Только в голове звучал марш, зарождалась идея, что объединяла всех героев вместе.
-Здравствуйте, девушка, -сказал Иван. –Я пришел, чтобы узнать как вас зовут.
Он стоял среди вороха платьев и аромат парфюма сливался с шоколадно-кофейным вкусом.
-Меня Полина, - произнесла она и в первые секунды была для него открытой и расположенной к общению.
-Поляна? – переспросил Иван.
-Нет, Полина, - ответила она, начиная подозревать в нем что-то.
-Очень склоняемое имя, - весело произнес молодой человек. - Полина – малина, смешлива, игрива, строптива, ретива, спесива и мила.
Иван взял ее руку, провел пальцем правой руки по ее раскрытой ладони, написав что-то, используя ладонь как полотно, а палец как кисть. Она отдернула, испугавшись своей реакции или того сочетания букв на линиях жизни.
-Спасибо, но вы торопите события, - сказала она и прищурилась.
-Если бы я их торопил, когда они сами меня толкают и шепчут всякие непристойности, - произнес Иван. - Я бы рад, но тут побеждает их большинство.
И тут она его узнала. Сперва она не показала это. Наверняка подумала, что так будет лучше. В магазине кроме Полины и Ивана никого не было. Да, еще стояло несколько бесполых манекенов кремового цвета, облаченных в унисекс так что Иван в своем костюме чувствовал себя джентльменом на студенческой пирушке. Девушка совершала пальцами рук таинственные действа – соединяла, скрещала, проглаживая тыльную сторону ладони и ее внутреннюю часть, собирала руки в замок и все это в какой-то ритмической последовательности, которая была продиктована локальным климатом. Кружки в руках не наблюдалось, но она держала в руках ножницы и желтый лист бумаги и небольшой хвостик отрезанного куска свисал с большей части, желая отделиться.
Иван был здесь. Для чего? Его тянула сюда одна банальная истина, которая гласит, что без любви жить нельзя на свете. И его тянуло туда, где она могла быть. Где он чувствовал ее зарождение. Вокруг еще все было чужим и миллионы незнакомцев не позволяли зародить это чувство, заслоняясь от него, как от проказы. Но были люди, с которыми ему приходилось столкнуться и даже какая-то искра пробежала между ними. Он шел к ним, точнее к искре, надеясь, что она разгорится.
-Чем вы занимаетесь, кроме того, как бегаете от продавщиц женского белья? - спросила девушка.
-Бегаю от продавщиц молока, - сказал Иван, и понял, что искра никуда не уходила, она просто терпеливо ждала ее обладателя, храня заряд, - которое я страсть как люблю и московских плюшек, на которые сейчас жалеют сахар, чему я очень возмущен.
- Вы шутите? – спросила она.
-Нет, я вру, - сказал он. - Я врун, который пытается исправиться. Просто нужен верный саратник, на которую я бы смотрел и хотел походить. Надюха Константиновна и Лилечка Брик в одном.
Он приложил к себе висящий халатик розового цвета и Полина рассмеялась, правда сдерживаясь, но совсем немного.
-Не надо походить на женщину, - обнажала она вои ровные зубы снежного цвета.
-Только самую малость, позвольте, - сказал Иван и добавил, - спросить, вы во сколько заканчиваете? Когда будут распроданы все платья, и манекены будут зябнуть от холода до нового поступления?
-Через полчаса, - ответила Полина, продолжая смеяться, как смеются над забавным анекдотом из жизни. Ну чем не анекдот. Еще вчера он похитил платье из ее магазина, а сегодня приходит и приглашает на свидание.
-Прогуляемся? – спросил он.
Она смотрела на него как профессор с высокой степенью на микроб, новоявленный, про которого еще никто ничего не знает.
-Я каждый день гуляю до метро, - сказала она и проводила взглядом свадебную пару, прошедшую мимо. Жених нес ее на руках, но невеста была полной и поэтому пронести долго ему не удалось. За ними шли друзья и звякая бокалами подтрунивали над ними. -Если будет угодно.
-Будет угодно, - сказал Иван. В окне прошелся бродячий пес, принюхиваясь не оставил ли свадебный кортеж что-нибудь съестное и не найдя ничего приличного поплелся обратно.
-Так вы дамский угодник? – спросила она.
-В хорошем смысле этого слова, - развел он руками. - Угождаю дамам, но не забываю о себе.
-То есть вам подходит мужской угодник в виде женской половины? – предположила она. - К сожалению или к счастью я к ним не принадлежу.
-Отчего? – просил он
-Не люблю идти на поводу у мужчин, - ответила она. – Они такие, они такие… ненормальные.
Так странно прозвучало это слово, подобранное с такой страстью, что Ивану сразу захотелось считаться безумным, вырядиться в обветшалый вид и скакать на одной ноге, голося на японском слова из «Библии». Но в ее устах ненормальный – это скорее человек, который может крепко взять за руку и, не спросив разрешения повести туда, куда ему вздумается и там, в этом месте, любить страстно, опять же безумно может быть долго, а может быть мимолетно, бросая ее на песок вместе с остатками разбитого корабля. Она опасалась, ее уводили, бросали, поэтому она одергивала руку, не шла по неизвестной местности, а сама выбирала дорогу. И вот теперь появился он – странный молодой человек, меняющий костюмы как маски, образы и свое поведение, что ей было не угнаться за его логикой.
Прошло полчаса. Он рассматривал черно-белую афишу театра Вахтангова, выискивая в художественном оформлении режиссерский ход. Белый снежный ком, который увеличивался по мере накопления неприятностей. Он оглянулся, что-то его заставило это сделать – знакомый профиль, походка, скорее голос и увидел ее, Полину. Он смотрел на нее как на героиню спектакля. Настоящей Полины не было – была актриса, с реальной он должен был увидеться через десять минут и прогуляться. Люди шли создавая массовку – молодые ходили зигзагами, думая о цели своего назначения, пожилые шли черепашьим шагом, утопая в каждом сантиметре этого воздуха. Режиссура была славная и Иван, пребывая в ней, как в карамельном воздухе, опьянел и застыл в одной точке. Послышался грохот. Иван вздрогнул. Послышался крик, переходящий в гул. Иван осторожно оглянулся. В метре от него рухнул фонарный столб. Послышались различные версии происшествия:
-Основание столба было ослаблено писающими собачками. Пьяный тракторист, патруль или не выдержал массовость лохотронов.
Иван посмотрел в сторону идущего «спектакля». Он закончился. Актеры оставались на месте, но сам спектакль подошел к концу. Героиня этого спектакля смыв грим шла с неизвестным субъектом. Он был низкого роста, ниже ее на полголовы, молодой с редкой растительностью на подбородке и не поднимал ноги при ходьбе. Этот маленький юный отпрыск шел под ручку с ней, точнее шаркал.
-Здравствуйте, - произнес Иван, настигнув удаляющуюся парочку.
-Вы меня извините, - сказала Полина, и в ее глазах замаячил суетливый мотылек, попавший в замкнутое пространство горящих свечей. Иван застыл, наблюдая, как они в очередной раз уменьшаются. За спиной проходили удивленные люди, обходя и перепрыгивая столб, добавляя в версию греховность этого места и дороговизны электричества.
Послышалось «кто это» и ответ «мой сегодняшний благодарный клиент», купивший для жены желтое платье» зазвучало так жестко, так больно.
-Да что же это? – прошмыгнуло в голове. – На глазах уводят. Когда я позволял себе такую вольность. Надо догнать.
Когда он догнал Полину и этого маленького бородатого хомячка, то увидел как они рассматривают в лавке книгу с изображением Колизея.
-Рим – это уникальный город, - услышал Иван и вспомнил таксиста также говорящий о Москве. – В нем есть такие улочки, в которых так узко, что можно пройти только одному. Или очень близко вдвоем. Говорят, поэтому Италия – одна из самых горячих стран в смысле страсти и прочего.
-Простите, сэр Антонио, - произнес Иван. – Но мне нужно поговорить с Полиной.
-Полиной? – повернулся он. – А это вы? Вы же торопились к жене?
-Не у меня жены, - резко сказал Иван. – Полина, послушайте, мы же с вами договорились, я вас ждал. Что случилось?
- А кто у нас Полина? – спросил мужичок.
-Дорогой, для него все женщины Полины, - грустно сказала девушка, - И всех он рано или поздно считает женами. Со мной он тоже сделал попытку.
Мужчина насупился, стал еще круглее и затоптался на месте как петушок в порыве агрессии.
- Я не посмею, чтобы какой-то молодняк портил настроение, - произнес он. - Мне нужно успокоиться.
-А я хочу разобраться, - сказал Иван. – Значит, вы не Полина и не собирались со мной прогуляться. А то, что у вас в глазу автоматическое устройство по производству искр – это факт.
Полина смотрела равнодушно на Ивана, понимая то, что находится в выигрышной ситуации.
-Спокойно, я хоть и маленький, - прокричал недоросток, размахивая руками, - но приемы знаю.
- Не напрягайся, - спокойно сказал Иван. –Я уже ухожу.
Он тут же повернулся и пошел в сторону Смоленской. Последнее, что он слышал – это «без массажа я не усну. Мне нужен горячий чай и массаж» и «да, да, дорогой». Последняя фраза звучала то ли с досадой, то ли с грустью.
С ней он столкнулся через метров десять. Она шла с пакетами, довольная и счастливая. Таких искрящихся глаз можно увидеть разве что у ребенка.
-Леночка, а что вы здесь делаете? – спросил он. В его глазах была грусть, зато у Леночки горело лицо.
-Подбираю свадебное платье, - воскликнула она. - Поможете?
-Я? – удивился Иван.
-Понимаете, с моим животиком – это не так просто, - сказала она. – Обычно это делают с подругами, но сколько я живу здесь с подругами напряженка.
-Понимаю, - сказал Иван, - А что у нас уже свадьба?
-Да, через неделю, - сентиментально сказала Леночка. - А потом мы едем в путешествие.
-Я вас поздравляю, - сказал он, - А как же наше дело?
-Вы справитесь, - радостно сказала она. - Я уверена.
-Буду надеяться, - согласился молодой человек.
И Ивану так захотелось поговорить с кем-нибудь из родных и он вспомнил, что был рядом с тем местом, где оставил телефон с номерами своих родных и был так близок, чтобы их услышать. Но девушка с лицом похожее на пуму уже была далеко.
Сцена 23
Четвертая
Кабинет приобрел в своем лице кондиционер, и дышать стало проще. Вода была в кулере, а не в графине как раньше. Были и другие нововведения. В клетке появился попугай, которого Камчатный приобрел по случаю распродажи. Попугай пестрил своими резкими перьями и изредка раскрывал крылья, что в пространстве клетки было непросто и кряхтел не по-нашему.
-Почему я уже третий день не вижу Леночку? - спросил Камчатный. Он уже держал в руке свернутый рулон бумаги, по всей вероятности, рукопись, и жаждал поделиться им, но достойного слушателя не было.
-А у нее свидание, - сказал Иван.
-С кем? – нервно спросил Камчатный.
-Не знаю, - ответил парень и попугай зашевелился в не по размерам клетке и закряхтел, прокашливаясь, как тенор перед выступлением. - За ней подъехал шикарный автомобиль такого серебристого цвета, и она выбежала.
-Бремахноу, - воскликнул попугай и зашуршал своими крыльями о клетку. – Бремахноу.
-Никуда не надо махноу, - пригрозил Камчатный. – Ишь, чего удумал. Все назад в джунгли дороги нет и навряд ли будет. - Она же в положении.
-Ей это не мешает ходить, - ответил Иван.
-Да, но у нее уже срок, - взволновано сказал Анатолий. –А она как…как…институтка. Бегает, все бегает. И это черт. Кто он, за кем она бегает? Серый. А он то кто? Что за морда? Откуда?
Камчатный был не в себе. Если ранее у него был кризис по случаю непродвигаемости романа, то сейчас он нашел препятствие в виде Леночки, которой не было на своем месте.
-Плохой писатель всегда найдет причину, - вспомнился молодому человеку кто-то из классиков. – А хороший будет их избегать.
-Не надо так беспокоится, - произнес Иван.
-Как это не надо? – возмутился Камчатный. - На шестом месяце на свидание, да еще и работу прогуливать. Безобразие.
Он присел, выпил стакан воды, уже стоящий на столе, проглотил ставшей теплой жидкость, поводил нервно губами, бросил на стол рукопись – та развернулась и стала походить на детские качели, покачиваясь из стороны в сторону.
- Она меня успокоила, - сказал Иван.
-Как? – из последних сил выдал Камчатный.
-Сказала, что если что позвонит, - ответил молодой человек.
-Да, теперь я не волнуюсь, - сквозь зубы произнес Анатолий, и его снова понесло, - Теперь я успокоился. А что? Все нормально. У меня все хорошо. А если правде в глаза? Да ни черта не хорошо. Коллектив вразвалочку, завлит на свидании, актеры разбрелись по другим театрам.
Вошел Борька. Он прошел вдоль стенки и застыл около календаря с изображением маски скорби.
- Можно? - осторожно спросил он, -Я тут от лица всех, так сказать, чтобы узнать. Не полагается ли нам по случаю успешного, так сказать, открытия, премиальные в виде, так сказать, благодарности.
Он стоял в проходе и не заметил, как с другой стороны тяжелая рука направляется к двери и надавливает на нее, едва не зацепив Бориса.
-Нет, пока еще не полагается, - произнес Иван и плотно закрыл дверь.
-Зачем ты так с ними? – спросил Камчатный.
-Потому что не полагается, - -спокойно сказал Иван.
Иван встал не с той ноги, но сейчас чувствовал себя хорошо. Камчатный не верил в правило правой ноги, вообще не верил ни в какие приметы. Он подошел к Ивану и произнес:
-Ты пойми. Ты молодой. Ты конечно можешь себе позволить слабость. Так, сам с собой. На крайний случай, с женой своей или еще с кем, не принадлежащих рабочему месту. Но нужно всегда уважать их мнение, просьбы. Вот что…не сюсюкаться конечно. Но пойми…актеры народ обидчивый. Они мигом чуют неприятие и тогда пеняй на себя. Я бы на твоем месте, выделил деньги.
-Сперва спектакль, потом деньги, - на своем стоял молодой человек.
-Как знаешь, - сказал Камчатный пошел к выходу, остановился, вернулся к столу, забрал рукопись и вышел из кабинета. Обиделся он или нет? Наверняка, но Ивана это мало трогала, заповедь его первого худрука о том, что если что сказал, то неси до конца и что у режиссера что ни слово, то жизненный принцип. Он обратил внимание, что Камчатный не понимал, что он делает – руководит театром, пишет пьесу, приударяет за женщинами и все не в полную силу. Вся жизнь не в полную силу получается. Где остаются пробелы, заливает вином и замороженной водой.
Через полчаса в кабинете сидел новый клиент. Это была женщина в черном кожаном костюме. У нее была кожаная шляпа и сумочка. Когда она говорила, то приподнимала верхнюю губу, желая показать то ли свои ровные зубы, то ли животный рык. Представилась она, как Ларочка. Без отчества.
-У меня свой салон, - произнесла она. - Животные – это прелесть. Я хотела прихватить с собой моего четвероногого друга, но решила оставить его дома. Он бы здесь стал проказничать. А я их балую. Пусть думаю, проказничают, вволю. Но у меня есть фотографии всех пород. Вот посмотрите. Вы будете в восторге. А, взгляните, лапочка. Прелесть, не правда ли?
- Коррида, - воскликнул попугай.
-А, - вскочила и залаяла. – Гав-гав. – Какая мерзость. Птицы – разносчики болезней. Другое дело собаки.
Попугай как будто понял ее и застыл, подтачивая клюв своими широкими лапками.
-Кеша рад приветствовать гостя, - предположил Иван и в доказательство сему попугай захлопал крыльями.
- Вы знаете, что собаки – это чудо, - воскликнула она.
-Догадываюсь, - подметил Иван.
Последовала лесть, одна фраза за другой и теперь она была гуще, просторнее. Иван был один в кабинете и мог говорить все, что угодно. Все же Леночка и Камчатный его смущали. Леночка тем, что не хотелось перед ней обнажать свои порывы – она итак постоянно влюбленная (хорошо, что нашла новый объект вожделения, сняв путы с Ивана), а перед Камчатным, как перед старой закалки человеком.
-Собаки – они удивительные, - протяжно говорила Ларочка, смакуя каждое слово. - У меня большое количество собак и сколько бы их не прибавлялось я буду с удовольствием их брать, покупая еще одно поле и еще одно, беря на работу еще одного и еще собачника, который сможет за ними ухаживать. И это того стоит. Вы меня извините, но я должна сделать один звонок.
-Да, да, конечно, - произнес Иван, получая удовольствие от общения с такой увлеченной персоной, какой являлся и он.
Она взяла телефон и стала звонить. Сперва нервно нажимала на кнопки, нервно вздрагивала от того, что ошибалась и наконец набрав нужный номер, стала вглядываться в него, как песик перед сосиской. И как только на том конце ответили, то последовала ее речь, в корне отличающаяся по манере от той, с какой она говорила с Иваном:
-Люся, время обеда вы не забыли. Да, полкило съедает Шерри, ноль шесть Гаррисон, но Молли сегодня на диете, даже если она будет просить. Она проказница забывает, что у нее каждую неделю один день очищения. Да, Роден будет счастлив, если ты ему погладишь за ушком. Ты записываешь, или запоминаешь Сколько съедает Шерри? Да нет, ноль шесть съедает Гаррисон. Кому нужно погладить за ушком? Да нет, Молли на диете. Милочка, вы что? Это не просто собаки. А если вас вместо мяса накормили почесыванием за ухом? Что, вообразили. Отлично. И теперь ответьте, почему собаки должны терпеть? Потому что они собаки. Что? Я скоро буду.
Она положила телефон на стол, и теперь Иван мог его разглядеть. На аппарате висели множественные волосяные косички.
-Это я сделала в память моим умершим собачкам, - грустно сказала Ларочка. - Да, косичка воспоминаний.
-Кем бы вы хотели быть? – вывел Иван гостью из грез своих сентиментальных мыслей.
-А что, вы разве не догадались? – спросила она, поглаживая уголки глаз.
-Нет, - ответил Иван.
-Конечно песиком, - сказала она. - Собакой. Такой маленькой, хорошей, и чтобы люди, увидев меня, захотели приобрести. Не меня, конечно, а собачку. Я думаю, мы обязательно об этом скажем в антракте или еще где. Например, укажем в программке. Все будут говорить обо мне. Вам кто более всего запомнился. Тот резвый песик. Просто чудо.
-Хорошо, - согласился Иван
-Харя шо, Харя шо, - стал кричать попугай.
-А это невозможно? - воскликнула Ларочка и схватилась за лоб. – Если мы будем работать в таких условиях, то я буду нервничать, а мне этого делать нельзя, так как мои питомцы чувствуют. Они все воспринимают близко к сердцу.
-Сейчас я все сделаю, - сказал Иван, - Извини, Кеша, но так надо, - грустно произнес молодой человек, и накрыл говоруна черным материалом, предназначенный то ли для этого случая, то ли для другого, так как в театре все может найти свое применение.
Тот издал какой-то мрачный звук.
- У меня есть то, что другим непонятно, - сказала Ларочка. - Это свой мир. Я не каждого зову туда. Вот вы любите попугаев и кошек.
-Откуда вы знаете? - спросил Иван.
-Не сложно догадаться, - сказала она. - У вас спокойный ровный голос. Вы не любите встрясок. А также кофе и крепкие напитки.
В двери стояла большая птица. Она появилась неожиданно, совершенно бесшумно и торчала в проеме, просуну свой большой нос внутрь, как будто застряв в дверях. При этом грустное выражение птицы подтверждало эту догадку.
-Какая мерзость, - воскликнула Ларочка.
Из под фанеры в форме птичьей головы показалась голова Ромки.
-Неужто плохо? - промямлил он. - Я думал, что…
-Нет, все отлично, - воскликнул Иван. - Наш художник. Талант от бога. Рисует, делает декорации. Самородок. И что удивительно из Москвы.
-Да, мальчик…, - сказала Ларочка, кривясь лицом, как будто птица светила противным светом, таким каким пользуются при очищении помещения в лабораториях. -Тогда поменьше птиц. Больше собак.
-Как скажите, - сказал мальчуган и уволок здоровый кусок фанеры обратно. – Птица им моя не понравилась, - промычал он. – Ничего, ничего, они у меня потанцуют.
Этих слов уже никто не слышал. Так как шел официальный момент. Соглашение, подписи сторон, пожатие рук и финансовая сторона вопроса.
На столе лежала сумма в два раза превышающая предыдущие взносы. Наверное, животные больше стоят. Так думал Иван.
-Ну что пернатый, я думаю ты заслужил особую пищу, - произнес Иван. – Вот только чем ты питаешься, кроме зерна и фруктов?
-Паррау, - кричал попугай, прорываясь сквозь ткань, словно он хотел произнести название любимого блюда, но блюдо под названием паррау не знали ни в одном зоомагазине и птичьем рынке.
Сцена 24
Заказ оттуда
Лексей упрямо говорил о просторе нашей родины, где располагаются живописные места, где так любит отдыхать народ и почему народ предпочитает места с неровным климатом, чтобы как говорится все – и тепло и холодно, и чтоб зубы стучали, и пот ручьями стекал
-Есть дома отдыха. Более тысячи. На любой вкус. Например, база отдыха «Беспамятство», претендующая на звание одной из самых красивых, где, по их вероятности, клиент должен впасть в беспамятство, в хорошем понимании – влюбиться в это место с первого взгляда и продлить свое пребывание с короткого на необычайно продолжительный срок.
Ивану в очередной раз приснился спектакль. Трое из актеров выносят четвертого на руках. Двое мужчин крупного телосложения, но без видимых черт – на лицах маски и одна женщина, что выдает ее стать и пышная копна волос. Они подходят медленно к авансцене, звучит колокол, раскачивают четвертое одушевленное лицо на сцене – не известно какого пола, больше напоминает мумифицированное тело, обмотанное белыми лентами. И в когда частота качаний стала зашкаливать и пора было принимать решение, в толпе раздался женский крик:
-Не надо его брать на ручки. Он уже ходит.
Помнится Иван проснулся, и увидел перед собой собачью голову. Он вскрикнул, отбросил ее и только, когда вокруг него в радиусе метра не было ничего угрожающего, спокойно вздохнул и тогда смог разглядеть, что наступило обычное утро, приснился очередной кошмар, что в его жизни не редкость, а голова песика – это детская игрушка, которая случайно обнаружилась в этом коммунальном хозяйстве и стала своего рода защитой для Ивана.
- Каждый брюзга может изжить свои низменные интересы в этих уголках России, - продолжал Лексей. Его несло и он, чувствовалось, хорошо подготовился по этому вопросу.
-Кто по твоему брюзга? – задал встречный вопрос Иван. Он не понимал, что его больше беспокоит – собачья голова из ангорки или эта мумия, за которую заступились. Голова была разгадана, но с мумией все обстояло несколько иначе. Она таила в себе секрет, завернутый на несколько слоев белой ткани.
-Да что я нашего брата олигарха не знаю? – ответил Лексей. – Тот, что ворочает нос от одного до другого. Мне кажется, что нос у богатеев самый развитый орган. Они им могут и вправо и влево ввернуть. Главное, что им попадет под нос. А уж об этом мы позаботимся.
Лексей потер руки с большим усилием, отчего стал похож на каменного человека, пытающегося добыть огонь методом трения.
-Это «Вернисаж», - бросил он цветной проспект на стол в ряд других названий на «А» и на «Б». – Место в самой гуще леса. Отдых с животными. Медведь, олень и косуля. Без охоты. А вот «Город на траве», - последовал желто-красный сложенный вчетверо буклет. – Все то же самое, но есть два плюса. К животному семейству примешивается кабан и второй, самый важный охота. Здесь можно охотится. Эти животные выращены для того, чтобы пасть ниц от отдыхающего, доставив ему удовольствие тем, что не будут слишком долго бегать от наведенного ствола, а остановятся прямо перед тобой и единственное что останется сделать, это нажать курок.
Лексей мало где бывал и был в этом плане близоруким. Но у него был талант говорить о любом городе таким уверенным тоном, словно он там не просто отдыхал, но и жил. Но его способность говорить о самом, пусть даже захолустном месте с чувством восхищения здесь играла не на руку.
-Ты что думаешь, наши актеры будут разъезжать по никому не известным домам отдыха? - сердито сказал Иван. –Я тебе отвечу на этот вопрос. Нет. Не будут. Завертят самым активным органом? Теперь мои точки. Кремлевский дворец съездов, Храм Христа Спасителя, Большой театр. Еще нужно подумать об открытых площадках. Патриаршие, на Поклонке…
Лексей стоял с растеряным видом. О периодически что-то записывал, как говорится, на манжетах, на миниатюрных бумажках, заранее приготовленные для таких случаев. В правом кармане были чистые, в левом исписанные. Как-то раз он перепутал карманы и дважды исписал один и тот же лист, после чего долго разбирал написанное в своем размашистом почерке.
- Да, но там репертуар, - апеллировал он. –Как же? Неужто мы можем претендовать на внесение собственных корректур?
Лексей держал в руках брошюры с оставшимися домами отдыха с буквы «Д», и не заметил, как сперва одна выскользнула из центра, за ней поспешили другие, образуя на полу бумажную горку. Он наклонился, чтобы поднять, но разволновался, и уронил все подчистую, приговаривая:
-Я сейчас все уберу, сейчас, сейчас.
-Нас не должно это волновать, - твердо говорил Иван. - Мы должны сдвинуть идущие в репертуаре нашим спектаклем. Понимаешь, если мы не ворвемся, не столкнув никого, ничего не разбив, то ничего и не выйдет. Не надо ждать.
-Хорошо, - согласился Лексей и поднятый ворох в очередной раз поспешил покрыть пол. - Тогда мы идем напрямую к ним.
-Не надо, - перешел на спокойный тон Иван. – Нужно, сам знаешь что.
Лексей наивно захлопал глазами, проворачивая в голове все возможные варианты, но эта процедура никак не стимулировала его ход мыслей.
- Просто предложить деньги, - подсказал Иван.
-Кому, - продолжал хлопающие движения Лексей.
- Скоро у тебя будет список, - успокоил его Иван. - И не надо вести себя как коммивояжер, уговаривая купить ненужное. Мы должны к ним прийти как в магазин, купить и все. А они продать, предоставив нам место, зрителей и успех.
-Понял, понял, - кивнул Лексей, крепко удерживая цветные проспекты, улыбаясь в свои неполные ряды зубов и, подбоченись, побежал корректировать свои данные.
Почти все было готово. Пьеса вырисовывалась. Не хватало еще одного героя. Но у Ивана было предчувствие. Этот герой как бог из машины должен появляться внезапно. Разом. Возможно, он будет выдавать себя за ушедшего из жизни. Пусть эпизодом, но эпатажный выход и роль. Когда на сцене все главные, тогда наступает некий хаос. Но ежели хотя бы один из них побочный, тогда другое дело. Все шишки достаются ему
В кабинет вошел Ерофеевич. Он был не брит, тяжело дышал, и казалось, что вырвался из марафонского потока, где был первым. Его лицо было покрасневшим, и морщинки выделились и укрупнились, стали как будто вырезанными лезвием. Он, не спрашивая сел на кресло, налил воды и выпил. Та же участь последовала со вторым и с третьим стаканами. Иван с интересом взглянул на него перед этим, успев задуматься о том, как все систематизировано в этом кабинете – вышел один человек, вошел другой и обязательно только тогда, когда первый выйдет.
-На Братиславской волнения, - устало сказал он. На Поварской не пройти. Я каким-то образом прошел. Люблю эти копеечные лотки с книгами. Вот и понесло меня. Едва не стал жертвой.
Ерофеевич налил еще один стакан, посмотрел на свое отражение, внутренне успокаиваясь, что все на месте и выпил его ровными глотками.
-Что произошло? – спросил Иван.
- На всех площадях, - сказал старик. – На некоторых бульварах. Сжигают чучело. Беспощадно. Грубо.
-А чего сжигают? – удивился Иван. - Так не масленница же.
- Сжигают старый театр в честь нового, - произнес Виктор Ерофеевич. Он вытер рукой лоб, и ладонь проехалась по образовавшейся лужице с температурой жидкости под сорок градусов.
- И хорошо то как! - бодро сказал Иван и вызвал такое недоумение в глазах стареющего актера, что то приподнялся, посмотрел по сторонам, словно не верил, что перед ним тот самый Иван, есть еще другой, и он бы среагировал по-другому.
-Думаешь? - ответил Ерофеевич и пристально посмотрел в глаза Ивану, срывая одну маску за другой, надеясь найти то истинное лицо, которое будет соответствовать его представлению.
-Да, а что? – улыбнулся Иван, прошелся по кабинету, затем присел и стал говорить вполголоса, как будто действительно опасаясь внешних источников, которые непонятным образом информируют обо всем, что происходит в этих стенах. – Старый добрый дедушка театр. Как ни печально, но он себя изживает. Он похож на старый дом, который прекрасен тем, что когда-то существовал, и, что парадоксально, все понимают, что хранят его ветхость только потому, что когда-то именитый актер сказал свою ключевую фразу и зародилась жизнь. Что он уже не популярен, как в прежние годы и нужна реформа. Глобальная. Размером в глобус. Не меньше.
Иван смотрел на актера и наверное если бы перед ним сидела Нелли, то этот монолог звучал иначе. Виктор Ерофеевич – прообраз старого ветхого дома, скошенного прошедшими событиями, жарой и пушистой оспой деревьев, новыми людьми и их ноу-хау.
-Мне сообщили, что через десять дней премьера, - прозвучали в устах актера, как приговор.
-Правильно, - согласился Иван и понимал, что эта информация была известна только ему и даже не до конца были определены эти дни, до начала репетиций. Но эти вести гуляли по тропинкам, наведываясь в каждый дом, где горит свет. Ерофеевич смотрел на Ивана, как на редкое существо, на особь в зоопарке, которая получилась методом скрещивания. Только здесь скрестились две культуры – наша, европейская, две эпохи – до и после кризиса и два поколения.
-Да, но репетиции еще не начались, - недоумевал Виктор Ерофеевич. Он даже стал заикаться, так как ему было небезразлично положение дел, но понимал, что не сможет сыграть никакой роли, механизм уже запущен и уже грохочет, набирает обороты, передвигается и давит то, что лежит на дороге, ища перспективу в новом методе разрушения старого.
-Это не так важно, - сказал Иван. - Вы что же думаете, они смогут сыграть хоть на сотую долю как вы. Нет, это нонсенс. Но в то же время, сейчас не нужна хорошая игра. Для этого есть кино. В театр сейчас ходят на звезд, на эпатаж. Вы представьте, когда пять неумех, пятеро олигархов с миллиардовым состоянием изображают детский сад, разве люди не пойдут на это шоу. Валом. Я гарантирую.
Возникла пауза. Виктор Ерофеевич переваривал информацию, смотрел на Ивана, на желтую луковицу храма в окне, налил себе пятый стакан и, держа его как во время произношения тоста, сказал:
-То есть вы не слишком искренни с актерами?
-А зачем? – усмехнулся Иван. - Я делаю то, что хотят они. А они понимают, что будут смешны, но им это и нужно. Новое чувство, незнакомое, адреналин, который действует как сафари, как горные лыжи. Где еще такое найдешь? Конечно, в театре. Да, те самые слова. Из рекламной компании.
- Что будет с нами? – как-то безнадежно спросил Виктор Ерофеевич и поставил стакан на стол, не сделав ни глотка.
-Продолжайте заниматься рекламной компанией, - сказал Иван. – Объявления. Сотрудничайте с Лексеем. Он сейчас получил некоторые инструкции по точкам, в которых будет намечено проведение этих шоу. Не останавливайтесь. Скоро все только начнется, и мне бы хотелось, чтобы вы поддерживали огонь в вашем секторе. Я как повелитель огня должен обеспечивать топливом и это топливо, оно…
У Ивана потемнело в глазах. Перед глазами прошли полные люди, они витали в воздухе, и мумия с сачком их пыталась поймать, но те не поддавались, так как, даже будучи пойманными, вырывались, используя складной ножик, зажигалку, ногти. Он дотронулся до одного, тот захохотал, как будто в нем заработал некий механизм, заставляющий его смеяться, до другого – тот сперва среагировал сухим молчанием, но потом оскалил зубы и засмеялся только наоборот, громко и привлекая внимание, до третьего – заставляя говорить и говорить, на разных языках, членораздельно и нет, по-разному, до четвертого – тот смутился и на фоне плача, смеха, болтовни долго не мог сориентироваться и, наконец, запел, покрывая все звуки в толще голоса и слов. Только каких слов? Слов не было. Были звуки. Как и пятый человек, которого еще не было, но все знали, что он должен быть и ждали его.
-Вы в порядке? – прозвучал знакомый членораздельный голос.
-Да, - сказал Иван, пробиваясь сквозь толщинку внутреннего хаоса. - А что?
-У вас усталый вид, - комментировал Виктор Ерофеевич.
Иван не чувствовал себя усталым. Эта маска сама нацепилась на него, без спросу. Всему виной был этот кабинет, это кресло, эти заполненные папки, состоящие из пустых пьес и люди, которые заносили сюда вирусы, заражая стены, потолок, шкафы и даже воду в кулере.
-Да, - сказал он. - Я сплю и ем не согласно режиму. Обычный процесс. Творческий.
-Ага, вниз или в дурку, - предположил Ерофеевич и вирусы, припасенные им, стали заканчиваться. – Или…
-Пусть будет или, - улыбнулся Иван и поднялся, показывая, что собеседнику пора. Тот приподнялся, подошел к двери и спросил перед выходом:
-Я чего зашел-то, мы все, то есть я, Борька, Нелли, интересуемся финансовой стороной вопроса.
Он стоял немного косясь в сторону, словно этот вопрос требовал таких усилий, от которого тело изгибается.
-После премьеры в этот или на следующий день, - ответил Иван и проводил Ерофеевича взглядом. Тот вышел и забрал с собой ту неразбериху, которая сминала в голове амбиции. Раздался звонок. Иван улыбнулся. Один вышел, другой зашел. Какая четкость. Он стал искать на потолке камеры и стал всматриваться в грушевидный плафон, где могла поместиться неплохая камера слежения.
-Новый театр слушает вас, - сказал он и выпил стакан воды, оставленный предыдущим посетителем. Он поморщился, так как в этой атмосфере вирусов и летней пыли вода становилась негодной уже через мгновение. А таких прошло как минимум два.
-Мне нужен Иван Онегин, - прозвучал голос. Ему он показался знакомым, но зная о том, как телефон способен коверкать голоса, не стал пытать мозг.
-Это я, - ответил он. Он привык что телефон трезвонил. Рекламные газеты, интернет каналы, просто интересующиеся бабушки и юные бизнесмены, уцепившиеся за идею. Его приглашали на семинары, платные и благотворительные. Он соглашался, и вся его последующая неделя была расписана по такому принципу: утром – репетиция, вечером – публичное мероприятие. Поэтому когда раздался звонок и спросили его, он не смутился и стал ждать очередного приглашения на творческий вечер или форум.
-Хорошо, - услышал он. - Я не хочу называться. Но вы сейчас поймете, кто с свами говорит.
В трубке послышался шум. Одновременно с этим зашумел Кеша, который до этого сидел спокойно, что для попугаев неестественно, но он видимо тоже был подвержен местному вирусу, и как ему это удалось, но странным образом клетка открылась, и он вылетел на свободу. Он поднялся вверх, оглянулся и рассмотрев широкую со створками щель в стене, направился к ней, рассекая взъерошенными перьями воздух
-Стой! - крикнул Иван, забыв на время о странном собеседнике, бросился к окну, но птица уже оказалась на воле и парила в ста метрах от дома, подыскивая более удобное пристанище, чем клетка.
-Нам кто-то мешает? – продолжил таинственный голос.
-Нет, простите, просто он улетел, - грустно сказал Иван, словно потерял последнего друга. Что-то в этом было.
- Мы вам перечислим следующую сумму, но на определенных условиях, - продолжал голос. - Это наши условия и очень хотелось бы, чтобы вы их соблюли. Если вы не подведете нас, тогда будет еще заказ, возможно крупнее. То есть от вас Онегин зависит очень многое. Я думаю, что мы с вами сработаемся.
Далее прозвучала цифра, и Иван очнулся. Только тогда он понял серьезность происходящего, что это не просто звонок
-Этого будет много, - сказал он.
-Не бывает много. В этой пьесе должно быть…
Условия звучали как пули. Он решетили его сознание и заставляли мрачнеть под покровом современной инфраструктуры, политического снобизма и тех дешевых элементов, от которых Иван уворачивался.
-Это не так просто, - произнес он.
-Не надо употреблять частицу «не», - сказал знакомый голос, который Иван все не мог припомнить. - Это не слишком вежливо.
-Как скажите, - согласился парень.
-Тогда до встречи, - серьезно сказал голос. - То есть, конечно, вы нас не увидите. Мы будем вам звонить сами. До свидания. У вас будет еще один клиент. Потом начинайте репетировать.
-Хорошо, - согласился Иван.
Послышались гудки. Открылась дверь. На пороге стоял Ромка, но Иван его не видел. Он сидел в коматозном состоянии и думал:
«Камчатный пропал в очередной раз. Леночка не показывалась дня три или четыре. Иван остался один. Даже Кеша скрылся в неизвестном направлении. Все было не так гладко. Когда остаешься наедине с самим с собой, то встречаешься с тем, кого не сразу понимаешь. Он не соответствует тебе. Он другой».
Иван вспомнил тот момент, когда в первый раз остался дома один. Он целый вечер просидел на подоконнике и легкий холодок, просочившийся сквозь щели не заклеенных окон сковал его ноги и он руки и все тело. И он ощущал себя ледяной фигуркой, которая стояла во дворе и претерпела множество изменений, благодаря изменчивому климату и теперь выглядела несколько странно, вызывая множество ассоциаций, но не было ни одного точного определения.
Сцена 25
Пятый клиент
Иван писал пьесу. Он не думал о том, что окружающий народ поредел. Мало кто заходил в гости, пил чай, как бывает обычно. Традиционного кофе с администраторами – не было, так как администратор сбежал, точнее побежал за Леночкой, но попал под автомобиль и теперь лежит в больнице. А Леночка, сердобольная, бросила своего богатого Буратино и теперь сидит у кровати Оклахомы, от которого ушла жена и говорят, что негде ему жить. Около театра теперь не стояли машины монтировщиков. Скамейка пустовала. А по театру бродил призрак вчерашнего драйва.
Не все у него сходилось. Он пытал свой ум, который, вмещая в себе две должности, не мог полностью сосредоточиться на каждой из них в отдельности. Директор занимается хозяйственными делами и в этом он очень надеялся на Камчатного. Но тот его подвел и уже около недели не показывался в театре. Режиссер занимается творчеством, не сталкиваясь с хозяйственными нуждами, разве что в самых редчайших случаях. Тут он уповал только на себя. И пусть туалета не было в помещении, а тот, что на улице, расписан и наполовину сломан, пусть в некоторых местах штукатурка сыпется, и нет времени на эти посторонние звуки, которые бы так сильно мешали сосредоточиться, но зато идет творческий процесс. Создается произведение. Уникальное, можно поспорить. Его уникальность заключена в самих актерах, которые будут произносить собственный текст, рожденный ими. То есть текста не будет, так решил Иван. Пара фраз, не больше. Он не верил в память, тем более за такой срок. Даже если один выучит на ура, то другой, не зная текста, не сможет вовремя среагировать на реплику, тогда будет провалена одна сцена, другая, весь спектакль. Но у Ивана была идея, которая позволит актерам не прибегать к такой сложной системе как память. Каждому встроенный микрофон в ухе и текст по проводам сразу воспринималось утопически. Не выйдет живого общения. На сцене будут роботы, повторять текст и стоять и ждать следующей подсказки. То, что он придумал, лежало на поверхности. Нужно было просто заметить и взять. Что он и сделал.
Послышался грохот. В предбаннике кабинета, стояло ведро, которое оповещало о прибытии новоявленных лиц. Иван вернулся в кабинет, который был залит светом, как майонезом и стал свидетелем явления чуда. В дверь вошел человек – не человек, в болотном костюме, на нем было ведро, а в руках большие сумки.
-Какие у вас двери узкие, - произнес он, снимая ведро как шляпу. Иван ждал, что гость повесит ведро на крючок, но пришедший поставил ведро рядом с мусорной корзиной, заполненной до отказа. - Я бы расширил. Здравствуйте.
То, что он поздоровался в последний момент, говорили о его рассеянности и застенчивости. Иван ждал пятого клиента с самого утра, а уже был полдень, но он не думал, что тот будет таким несуразным. Он был худым как жердь и костюм свисал с его конечностей и когда он вошел и произнес речь об узких дверях, в проеме которой могло помститься десять таких как он. Но размахивая руками и отчаянно жестикулируя и широко ставя шаг, он становился вроде бы как шире и заполнял собой пространство своими движениями. У него был нос картошкой и глаза в виде изюма, потерявшие форму то ли от усталости, то ли еще от чего.
-Добрый день, - произнес Иван. Кабинет наполнился чудным ароматом.
-Восточные благовония, - подумал Иван. – Человек с востока, занимается йогой. Залезает в труднодоступные места для достижения нирваны.
Но этот воздух был специфическим. Казалось, в нем скрыт несколько других ароматов и этот внешний, с виду восточный, на самом деле был лишь прикрытием для настоящего запаха.
-Я работаю директором а…., - произнес мужчина, одновременно кашляя и двигаясь в каскаде звуков его хруста костей так, что его профессия исчезла и стала такой же таинственной, как и звучащий аромат.
-Кем? – переспросил Иван. - Я не расслышал.
-Аср…м. – пытался снова сказать мужчина, на этот раз он сознательно наклонил голову, проговорил слово в себя и если бы Иван сидел у него на коленях или на переносице, то вероятно слово было бы услышано.
-Еще раз, - спросил Иван, хотя уже понял, что эта та профессия, про которую вслух просто не скажешь.
-Наверняка что-то связанное с разведкой, - подумал Иван. – Какой незамысловатый наряд. Такой человек точно не вызовет вопросов. Шпион. Интересно, из какой разведки? Неспроста меня о нем предупреждали. А какое непринужденное поведение. Вот это я понимаю маскировка
-Я лучше напишу на листочке, - произнес он и начал искать в своем внутреннем кармане, по всей видимости, блокнот. - По старинке.
Он достал из кармана несколько сложенных вчетверо листочков, и вывел на одном из них ручкой, которая возникла у него в руке, как будто он все время держал ее наготове. Протягивая листок, он прикрывал его ладонью, и сперва Иван должен был догадаться о профессии по кольцам на руке, которые были нанизаны на каждый палец, но «шпион» рассекретил себя, убрав ладонь, при этом приговаривая, как бы в довеску к профессии, которая была хоть и нечетко написана, но раскрывала глаза на деятельность в целом:
- Вы не представляете сколько на сегодняшний день выбрасывается в каналы. До тысячи литров. И это только в России. За границей и того пуще. А более всего в развитых странах. Где питание получше и соответственно с этим тоже проблем не возникает. А уж наша забота все это утилизовать, и в некоторых случаях использовать. Вы не представляете, как можно это использовать. Не мы это придумали, но мы уцепились за эту идею и считаем, что она выведет нашу страну из кризиса. Именно с помощью фекалий. Фекалии – и нет кризису.
На листочке было выведено «главный ассенизатор». Вот откуда такой странный запах.
-Ага, - произнес Иван с трудом, так как легкие заполнились тяжелым воздухом, который пребывал в замкнутом пространстве уже четверть часа и занял лидирующую позицию. - Что ж почетная профессия. Очень нужная.
-И я о том же, - благодарно произнес он, услышав понимание в лице Ивана. - Ведь никто не задумывается о том, куда все это уходит. Если бы нас не существовало, тогда все бы утонули в…
-К счастью это не происходит благодаря… - не стал договаривать Иван. А зачем? Итак было понятно, что тема скользкая и говорить о ней прямо могут только работники этого учреждения. Они сидят за столом и спокойно пьют чай вприкуску с печеньем, конфетами и обсуждают эти «продукты», которые образует человек, съев обед или ужин, о совокупности семейных килограммов и прочее. Иван понимал, что впервые не может с интересом говорить на предложенную тему.
-Мне давеча звонили, - сказал он. - Вас как по батюшке?
- Для вас я просто Анатолий, - произнес гость.
- Вот и явилась достойная замена нашим кадрам, - подумал Иван и продолжил уже вслух, - Как здорово. Просто Анатолий, а я просто Иван. Анатолий и Иван. Отлично, не правда ли?
-Да, - согласился тот, соединив коленки и весь как-то закрылся.
-Так вот мне давеча звонили, - повторил Иван, - и я было подумал, что это вы изволили звонить.
-Нет, - ответил Анатолий, - я к вам без звонка. Думаю, зачем звонить. На меня плохо волны влияют. Понимаете? И я не хотел бы лишний раз в них попадать. Лучше напрямую. Так оно и лучше и полезнее.
-Я вас внимательно слушаю, Анатолий, - произнес Иван. Странно, что он не сознался, но это не меняет дело. В любом случае он здесь, а остальное не важно.
Тот сидел на стуле и долго не мог найти нужное слово. Он сперва массировал коленки, словно собирался совершить забег, затем теребил кисти рук и, наконец, произнес едва слышно:
- Понимаете меня интересует роль…
Он произнес слово в конце предложения прикрыв рот и это слово стало простым движением руки и звуком, похожим на высмаркивание.
-Кого? – переспросил Иван. - Не расслышал.
- А.. – повторил Анатолий, убрав руку, но произнося таинственное слово не раскрывая рта. Казалось, что он не говорил, а делал упражнения для лицевых связок.
-Еще раз, - сказал молодой человек.
-Меня интересует роль… - начал он сначала, но тут же засмеялся и сказал, - Я лучше на листочке напишу. По старинке.
И он написал. Слово, которое легло на один из его сложенных листочков из кармана. Бог заднего прохода. Именно эти слова легли на бумагу. И нужно было ответить на них. Немедленно.
-Так что вы хотите сказать, - начал Иван напрямую, - что вы себя таковым не считаете? Вы итак бог всего…
-Нет, вы поймите, - сказал Анатолий, - я хочу быть настоящим богом. Ходить в белых одеждах и говорить с умершими. Только я хочу распределять людей не по лицам и душам, а по другой части тела. То есть в отличие от другого бога, я буду смотреть в человека с обратной стороны.
Иван смотрел на человека, который занимался тонким делом, и наравне с отвращением у него возникло доля уважения к нему. Но значительнее было то, что этот человек был готов выложить хороший гонорар за такой пустяк. Бог поп, да пусть будет бог поп. Какая разница?
-Вы мне только скажите это возможно? - спросил Анатолий с капелькой сомнения, которая негативно отразилась на его теле. Плечи стали подрагивать , приводя в движение и корпус, и ноги.
-Театр – волшебство, где сбываются мечты, - улыбнулся Иван. – А мечта – она как ребенок, ее нельзя обижать.
-И? – спросил Анатолий.
-И вы будете этим…самым, - сказал Иван.
-Расскажите, - попросил Анатолий. – Как вы меня видите?
-Все просто, - сказал Иван и стал приводить в движение свои импульсы, которые неслись уже в сторону импровизационного канала, собирая на ходу всех и вся, оговаривая новый поступивший вопрос.
Более получаса Иван рассказывал о том, какая судьба ждет бога поп. Анатолий в свою очередь ахал и охал, представляя свое тело в причудливых сценах, написанных воображением Ивана Онегина.
Сцена 26
Другой пятый клиент
Ромка сидел в кабинете «главного режиссера» и перебирал бумаги. В дверь постучали.
-Да, да, - ответил мальчуган. – Войдите.
В дверь вошел мужчина, солидно одетый, в сером костюме. Пиджак он держал через плечо и его нервозность, в сгибающе-разгибающих ногах, походила на сильное желание сходить в отхожее место.
-Что вам, молодой человек, - серьезно спросил Рома, нацепив очки, лежащие на столе.
-Извините, - осторожно спросил пришедший, - Вы Иван?
-Да, я Иван, - сказал юнец.
-Я не ожидал, что вы будете так молоды, - сконфузился мужчина. – Просто мне сказали, что это будет парень. Да, он будет молодым, но чтобы так, как вы… Вам позвольте сколько лет?
Ромка вытянулся в кресле и вся его одежда – джинсовые штаны и курточка заляпанные краской показались лицом, словно этот признак прибавлял несколько лет к имеющимся двенадцати.
-Двадцать пять, - сказал он. – А что? – При этом он почесал кожу над верхней губой, словно недавно брился и крем, которым он пользовался неравномерно, пропитался и заставляет кожу зудеть.
-Да? – Вы выглядите на тринадцать –четырнадцать, но никак не на…
-Вы пришли, чтобы оскорбить меня? – спросил мальчуган, которому нравился это цирк – ощущение того, что он здесь главный и что он может решить все вопросы за начальника, – Или что? Разве я виноват, что не расту больше. Но это не как не сказывается на моих способностях. Я расту, пусть мое тело остается юным.
-Извините, - произнес пришедший, и ему стало так неудобно, что его лицо приобрело лиловый оттенок и залоснилось с проступившими каплями на лбу и на висках. - Я кажется что-то слышал об этом. Нехватка одного гормона в детстве, потом еще и родители не придают этому значения. Еще раз извините. Меня зовут Степан, и мы вроде бы обо всем договорились. Что еще?
Степан стоял перед мальчуганом двенадцати лет и проделывал своими ногами танцевальные движения.
-Вы пришли предложить мне то, от чего мне будет очень трудно отказаться? - сказал Ромка, внутренне размышляя в какую сторону его повести, чтобы не очень сильно, но и чтоб не упустить такую возможность.
-Да, вы же знаете, - радостно произнес Степан. – Мы же уже. То есть не я уже, А они уже того.
Ромка смотрел на кривляющегося человека, говорящего на странном языке непонятные вещи и произнес не откладывая:
-Мне очень трудно, но я вынужден отказаться.
-Простите, - Степан вытянул вперед шею и стал похож на гусака при неприятном знакомстве, - Я вероятно неправильно понял. Или же вы меня до конца не поняли. Я Степан. Я оттуда.
-Понимаю, понимаю, - согласился Ромка, - Вы Степан и вы оттуда. Как же не понять. Все предельно ясно.
- С вами разговаривал мой шеф, - произнес он. – Он должен был изложить все, по порядку, что я…
-Что вы Степан, - строго повторил мальчуган. – Что вы оттуда.
-Да, - радостно произнес мужчина. – Все правильно.
-До свидания, Степан, - произнес Ромка. – Я вынужден с вами попрощаться. Как бы мне не хотелось, но прощайте.
И он выдворил человека за дверь, осторожно прикрывая, чтобы не прищемить «человека оттуда», приговаривая:
- Сколько щарлатанов бродит. На всех ремня не хватит.
За дверью слышалось возмущение, правда ничего нельзя было понять, потом стук, снова нечленораздельные слова, из которых проступило «покажу», потом очередной стук, уже ногами, затем тишина и снова попытка ругнуться, громкий удар всем корпусом, и на этот раз действительно тишина, переходящая в шаг по лестнице вниз с непрерывным руганием с ведущим словом «покажу».
Ромка встал около окна и увидел, как Степан неуклюже садится в белый Мерседес, громко хлопая дверцей, и уезжает в неизвестном направлении по дороге, между тремя высотками.
-Кто это был? - услышал он за спиной голос. Это был Иван. – Крик, ор, стуки, звуки. Что это было?
Он вошел с коробкой объемом метр на метр, поставил ее на стол и стал разворачивать. Он был в задорном настроении и его спортивный камуфляж в виде красного костюма с желтыми лампасами говорил о том, что он в настроении выходного дня, в том состоянии, когда проделан глобальный этап, пусть значительный кусок той дороги, ведущей к намеченной цели детства.
-Да, очередной пройдоха, - комментировал мальчишка. – Решил взять нас за рога, которых у нас нет. Потом была попытка взять за одно местечко, но не знал, бриллиантовый, что у нас в разных местечках по разному капканчику. Не так ли, комдив?
-Все так, – сказал Иван, сняв первый слой картона и защитную пленку, покрытую скотчем. - Бриллиантовый? Капканчик? Где ты таких слов набрался? На Казанском или Ленинградском вокзалах?
-На Романовском, Ивановском и Камчатском, - сказал Ромка и засмеялся, обнажив свои кофейного цвета зубы.
-На хорошем автомобиле он был, судя по звуку, - продолжил расспрашивать Иван, обнажая принесенный предмет от стретч-пленки, снимая плечики и штанишки из пенопласта.
-Ага, на велосипеде, судя по звонку, - ответил Ромка, продолжая смеяться. Он издали наблюдал за манипуляциями Ивана, не понимая, что это, но и не стремясь лезть под руку, так как через минуту другую все станет ясно.
-Да? – задумался Иван и сняв последний слой пленки, явил большую камеру. - И что ты с ним сделал?
Иван приподнял прямоугольный предмет, вскинул его на плечо и с видом заправского журналиста направил его на Ромку. Тот отвернулся, как будто процесс съемки шел вживую.
-А что с ним нужно было сделать? – торопливо проговорил мальчуган. - Выгнал взашей. Вот что.
-Правильно, - сказал Иван, продолжая наводить камеру на разные объекты. Сейчас это была оконная ручка, которая снималась с разных ракурсов.
- А он был солидный? – последовал очередной вопрос из цикла «хочу все знать».
-Ага, - ответил Ромка. - Все как положено. И даже шляпа на голове. Но он ее не успел даже снять, как я его по всем законам расписал и отправил на свободу.
-Странно, -удивился Иван и перешел к стене, на которой узрел вымпел с бахромой. Именно она и стала очередным объектом исследования. - Еще ходят. А под каким предлогом?
-Он кричал, что «это безобразие, - сказал мальчуган, болтая ногой. - Меня должны были встретить. У вас будут неприятности». Пугал, в общем. Но мы-то пуганные и я ему показал вежливо выход и отправил в Киев к дядьке.
-Так, я не понял, - сказал Иван, - его должны были встретить, неприятности? – тут он задумался. В его голове заскрипел тот шаркающий голос и дипломатический тон, который не советовал употреблять частицу «не». Здесь было что-то не в так. Или ненормальный? Может быть, просто дешевые угрозы в связи с плохим воспитанием? Но все же что-то не так. Да нет, все в порядке. Да мало ли ходят.
-Итак, - воскликнул Иван. – Мы будем снимать кино. Впервые на экране люди. Но это не просто люди. Это сливки общества. Тридцати пятипроцентной жирности. Не пропустите отведать.
Ромка сидел в кресле и крутился на нем, как на карусели. Оно поскрипывало, как будто пела какую-то незамысловатую песню. Поведение Ивана вызвало интерес, и он с любопытством ожидал подробных комментариев.
- Кино? – лаконично спросил он, и Иван понимая, что сейчас просто не хватит воздуха, чтобы раскрыть все карты, указал на кулер, намекая на воду. Мальчуган налил ему стакан холодной, протянул и тот, держа его на уровне груди, начал свою речь:
- Да, театр – это лишь первый этап. Но на этом я не хочу останавливаться. Впереди нас ждут неделя съемок в той части света, где они пожелают. А потом будет балет и наверняка опера. Я обязательно вытащу их на лед, чтобы в первом действии они катались, а во втором плавали. Эти обожравшиеся людишки наверняка затоскуют и, исполнив свое предназначение, захотят что-нибудь еще. А у меня есть в запасе несколько идей. Не пропадем, как говорится. Ну что скажешь?
-Что я скажу? - недоумевал Ромка и захлопал, широко выставляя руки. – Браво! А что с самим театром, людьми? Что будет с ними?
-Нам здание менять никак нельзя, - сказал Иван. – Это место было шикарно освещено прессой, в рекламе и по телевидению. Здесь будет офис Нового театра. Отсюда все и плясать будем. Кстати, хорошая идея насчет танцев. Не балет, а что-нить народное, хороводное. Это супер.
Иван нашел на столе пьесу, точнее часть того, что было написано, и прочел:
- Они вышли из кафе, и увидели, как юный отпрыск взламывает стоящий автомобиль. Так что-то знакомое. И куда-то строчка убежала.
Иван оторвался от камеры и пронаблюдал, как листок, совершив круг, оказался в мусорной корзине. На что Ромка прокомментировал свои действия:
-Да, очередные пьесы о смысле жизни, воровстве идей и прочее, прочее, что может написать стареющий, но почтенный театрал.
-Человек театра, - поправил его Иван. – Только человек театра всю жизнь посвящает театру, погружается, а театрал – это тот, кто любит театр со стороны, не погружаясь в него.
-Вот, что ты мне скажи, Онегин, - спросил Ромка, - ты почему выбрал такой нелегкий путь. – Почему не просто жить, как все?
-Так у меня на судьбе расписано, - произнес он. Знаешь, когда я был таким как ты, у меня был учитель, не тот который учит правильно писать слова, а тот, что учит театру, да и наверное всей жизни тоже. Он говорил, что когда актер выходит на сцену, то должен определенно испытывать чувство, как: стоит на подмостках, освещенный со всех сторон светом, на него смотрит переполненный зал и он готов на сто процентов. И эта стопроцентная уверенность будет выражаться в том, сможешь ли внутри себя произнести слово «подмостки». Просто слово «подмостки». Да, помимо роли, для внутренней уверенности. И если зазвучит «подмост» или даже «подмостье», то значит актер не готов и ему еще надо тренироваться, репетировать. Да и не только в моем деле. В любом другом эта уверенность нужна.
-Это почти как первое слово, влияющее на судьбу, - сказал Ромка. – Если бы знать, что я тогда произнес, так нет, не помнит маманя. Говорит, что я матюгнулся. Даже если и так, тогда что?
На подоконнике послышался звук. Плюхнулось что-то тяжелое. Это была туша птицы. Живой птицы. Она расположилась около сохнущих цветов, которые стали походить один на другой и не двигалась. Перья были растрепаны, и большая часть была растеряна в пространстве полетов и свободы, клюв позеленел от несвежей пищи, и тело высохло и стало меньше раза в два.
-Кеша прилетел, - воскликнул Ромка. – Точнее упал с неба. Спасибо, - крикнул он, выглянув в окно, повернув шею в сторону неба.
-Есть захотел, - сказал Иван и поставил камеру на стол. - Голод не тетка. Россия не мать. Из сиськи не накормит. А вот мы тебе пожалуй насыпем. Если ты конечно, снова не пропадешь.
-Не пропадет, - сказал Ромка. – Он теперь ученый.
Иван достал из ящика пакетик с сухим кормом, насыпал, стал наблюдать, как тот клюет, потом схватился за голову, будто что-то вспомнил, достал из нижнего ящика пакетик с семечками, насыпал рядом. Все это происходило на подоконнике, так как клетка стояла среди декораций нечищеная и по последним сведениям мыши погрызли днище. Так что для существования она была непригодна, от чего бы Кеша только возрадовался, хотя об этом не знал и даже не догадывался. Он клевал сухой корм и его вялые перья, смоченные дождем, с прилипшим мусором подрагивали, словно показывая как он рад, что вернулся.
Дверь отварилась, и взбудораженный Лексей влетел в кабинет. Кеша встрепенулся, хотел взлететь, но слабость не позволила ему это сделать и все, что он смог сделать, это упасть на пол.
-Прекрасная картина, просто шедевр, - комментировал Ромка, приподнимая попугая и возвращая его на исходное место. – Птицы падают, зато директора по прокату влетают.
-Я не просто так влетел, - захлебываясь, теряясь в собственных словах, начал Лексей. – Это важно.
-Хорошо, сосед, - улыбнулся Иван. – Я тебя слушаю.
-Непорядок в городе, - сказал Лексей. – Народ волнуется. Возникают гильдии актеров, которые хотят брать штурмом наше здание. Бухгалтерши ушли.
-А они то чего? – спросил Иван.
-Устали, - сказал он. –Им не нравится, что вы не сдаете деньги в кассу. Вот и решили в другой театр податься. Говорят, они в театре имени самого…ну вы меня понимаете, работают.
-Ничего, проживем, - гордо сказал Иван.
Только сейчас Иван заметил ворох газет, которыми он вертел перед носом, напоминающий инцидент в коммуналке.
-Что… - спросил Иван, и Ромка добавил, - это?
-Это ваша смерть, - произнес Лексей. – В городе возникают не только гильдии, но и шайки актеров-непрофессионалов, которым не нравится такая избирательность в ваших глазах. Да что там? Вот сами прочитаете. Мой совет вам, линять отсюда, пока не проехались по живым местам. Я никуда не убегу, но и бездействовать нельзя.
Заголосил телефон на столе.
-Не берите, - крикнул Лексей.
-Какие глупости, - ухмыльнулся Иван, - Да? Я вас слуша…что. Да мне нечего бояться. Есть ли у меня собака? Нет, а зачем? Не ходить по темным переулкам? Это что мои родители просили передать? Или вы благотворительная организация. И вам не попадаться мне на глаза? Если я узнаю ваш голос, то придется настроить его на фа-бемоль. Весьма рад вас был слышать.
Иван положил трубку, ухмыльнулся и посмотрел на Лексей, который стал кивать головой, приговаривая:
-Я говорил…
Не успел он произнести, что предупреждал и про советы, как раздался очередной звонок.
-Не стоит брать, - крикнул Лексей. – Они на все способны.
-Да, - ответил Иван, - с вами говорит Онегин. – Кто я? Ну надо же. Интересно. Ну, вы об этом составителям словарных слов скажите. Они подумают и решат, рисковать им или нет. Брать такое серьезное слово или же нет. Всего доброго.
Только он положил, как телефон затрещал снова. На этот раз Лексею удалось взять трубку:
-Кто это? – произнес он. – Ага. Это вы. Так слушайте, мистеры. Вам бы все в слова играть. Ну что вы как дети? Мы тут занимаемся делом, вас не трогаем. Ну, и зря? То есть мы должны вас тронуть? В каком смысле? Ах, так. Ничего у вас не получится. Повторить? Ничего у вас… правильно, мистеры.
Он положил трубку, и не дожидаясь пока телефон разразиться очередным сигналом, вырвал с корнем.
-Ну, зачем же так грубо? – спросил Иван. День -дцатый и мы остались без связи. Хорошо, что сказать?
Лексей держал в руке телефон и чувствовал себя спасителем. Ромка спасал Кешу от голода, а Иван мысленно начал концентрироваться. Ему нужно было написать пьесу за рекордно короткий срок.
Сцена 27
Работа над пьесой
Камчатный ходил по театру и руководил. На его взъерошенном хохолке было больше половины седых волос, и количество их продолжало увеличиваться. Он нервничал. Было множество причин, побудившие его вести себя беспокойно. Он успел выставить себя на посмешище, крикнув в какую-то несусветную даль, откуда доносился рокот бура, поймал за шкирку осветителя, который тайком ночевал в театре, вспоминая прежние годы, заливая свою печаль гранатовым ликером.
-Ну что ты шляешься, Купидончик? - взял он ностальгирующего мужчину за шиворот. – Захотелось найти прежний театр? А нет его. Так что ищи его в другом месте. Где? А я не знаю. На земле. Там или там. Не трись здесь и не пей этот ликер. У тебя есть еще?
На это вечно попадающий перед худруком маленький человек завертел головой, потому что ликер ушел в его вечернюю грусть, но даже если бы и было часть, то он бы не посмел предложить, так как знал, что от Камчатного можно ожидать и то, что он будет слоняться по театру, улице, городу и искать тех, кто его споил, надоумил, впрочем, как и любой хороший начальник, имея в запасе боксерскую грушу, запасной аэродром и ответ на любой вопрос.
Иван его перехватил его в кармане, когда он пытался уехать на карете. Он стегал деревянную лошадь с дерматиновой попоной, стегал ее невесть откуда взявшей плеткой и кричал:
-Залетные! Давай! Не останавливайтесь. Впереди яма, а вы прыгайте. Но, коняги. Не те пошли нынче лошади. Коняги, вот им название.
Иван сел на расфуфыренную плеткой попону, и к изумлению Камчатного выхватил у того инструмент, точнее схватился за него, так как беспокойный человек, некогда руководивший учреждением в полсотни человек, не отпускал. Они молча стали перетягивать деревянный предмет с кожаной уздечкой и долго пыжились, фыркая и шипя, но не произнося при этом не единого слова, словно это было запрещено в этой негласной дуэле. Наконец, Иван одержал победу, а Камчатный вывалился из кареты как безбилетный пассажир, проехавший полпути, но все же настигнутый органами правопорядка.
-Так меня с места? - разразился Анатолий. – Да я еще успею! Меня никто не смеет сметать! Я не блоха! Я покрупнее буду! У меня сто пьес, одна другой лучше! И ты попадешь в мои строки, уже сегодня. Что не ожидал? Да, все попадают. Я может быть и согласился на эту авантюру, потому увидел нового персонажа. Сейчас так сложно найти новое лицо. В этой серой массе узреть хотя бы одного такого, это не легко. Мы же все похожи. Живем под мостом, где все кажется темным, черно-белым каким-то и не рвемся встать на мост и взглянуть оттуда. А зачем, задаем мы себе вопрос. Только и делаем, что болтаем, как бы перекрывая доступ кислорода нашим потенциальным возможностям. А ведь мы, а ведь я, а ведь они…
Камчатный попытался вновь влезть в карету, но споткнулся на подножке и упал навзничь, сделав себе больно, так как схватился за колено и заохал.
-Я не могу, у тебя есть неуязвимость, - произнес Камчатный. - Это нужно в театре. Хотя бы у одного человека. До тебя мы все были уязвимы. Посмотри на каждого. У каждого есть проблема. Мне кажется, в театр идут для того, чтобы разобраться со своими проблемами, но, приходя туда, они плодят их. И те, у кого их не было, находит их здесь. Но здесь они не такие как в жизни. Они имеют вкус сладко-горький, притягательный. Эх, Ваня, так хочется напиться, разрушить какую-нибудь декорацию и, забравшись на памятник читать Маяковского. Может быть Мольера раздербаним. Тартюф как и в прежние времена был не разрешен. Спасибо нашему мэру. Он следит за нашими учебниками. Знаешь, что я придумал для тартюфа. Кресло. Которое подведено к электричеству. То есть он приходит в этот дом, чтобы занять место и подводит к нему электричество. Каково? Никто об этом не знает и всех трясет. Время от времени дом искрится от напряжения. Давай его раздербаним.
-Так дело не пойдет, - прикрикнул Иван и его голос раздался в этом пространстве бутафорских предметов неожиданно громко, чего он от себя не ожидал. - Нужна дисциплина.
-Ау! - позвал Камчатный. - Ау-ау. А ее нет.
-Она есть, - строго сказал Иван. - Вот здесь. Прямо здесь. И я не хочу, чтобы вы мне портили дело.
Иван был на редкость строг. Он видел равнодушие в глазах старика, который делал не усердные попытки, чтобы помочь ему. Чиновник ему отказал. Да и скоро будет сбор новоявленной труппы, которой не желательно видеть этот перфоманс старческой сентиментальности.
-Безусый парень хочет меня учить жизни, - грустно произнес старик. – Я же тебе в отцы гожусь, у меня ты знаешь сколько, я не один, у меня было очень, очень… Да если знаешь кто я?
-Знаю. – согласился Иван. - Спившийся актер, ставший сперва неудачным режиссером, потом неудачным директором, ну и наконец неудачным драматургом.
-Да я тебя, - пытался дотянуться до него Камчатный. Он все еще сидел на полу и казалось, что попал под лошадь, так как рядом стояла карета и Иван был похож на того зеваку, который обычно подбегает первым
-Что не правда? – спросил Иван. - Вы же знаете, что все это правда. Только сознаваться боитесь. Ну, ничего, другие вам скажут. О том, что вы плохой актер сказали в газете, режиссер – там же, директор – актеры, драматург – Леночка, которая вас любила, а вы ее эксплуатировали.
-Да я ее…, - начал было говорить Камчатный, но осекся, так как чувствовал, что виноват. Виноват перед всеми и даже перед этим молодым человеком была какая-то связь, которая существует между продавцом и покупателем, банкиром и кредитором, между отцом и сыном.
-Нет, не трогайте ее, - произнес Иван. - Ей нужен человек, а не глина.
-Я –глина? – спросил Анатолий и было в этом вопросе столько жалости, столько недоумения, что Иван посмотрел наверх, где в пространстве колосников затаились подвешенные деревья одного из спектаклей.
-Да, вы – глина, - произнес он. - Мнете себя постоянно, не принимая определенную форму.
- Я играл Сирано, - воскликнул Камчатный. - Как бог.
- Боюсь до бога вам далеко, - заключил Иван.
Лексей вбежал в пространство стен и атрибутики из разных временных эпох, споткнувшись о широкую корону, которая служила украшением ковра и была к нему пришита – так что последовавший за этим пинок не привел ни к чему – корона продолжала выпирать из пола.
-Что насчет Исторического музея? – спросил он.
-Непременно, - сухо ответил молодой человек.
-А Царицыно? – продолжал Лексей.
-Подходит, - соглашался Иван, хотя все внимание было направлено на Камчатного.
-В усадьбах Коломенское, Троекурово…- перечислял прибывший.
-Подходит, - крикнул Иван.
Лексей кивнул головой, еще раз пристально посмотрел на Ивана, словно пытался увидеть в его глазах еще несколько фраз, но искомое не нашел, снова кивнул убежал, проговаривая «Трое-трое-ку-ку-ро-во, Трое-трое-ку-ку-ро-во, Коло-коло-мен-ское, Коло-коло-мен-ское».
-Так вы будете мне помогать, - спросил Иван человека, лежащего на полу. Бог, игравший кода-то Сирано стирал с лица проступившую влагу, словно грим и не желал вставать с древесного пола. В нем вместе с соленой жидкостью проступали детские черты – капризы, желания, надежды, затмевая все взрослое, что наросло с годами – скептицизм, злость и разочарование.
-В чем же я могу вам помочь? – спросил Камчатный.
-Вы пишите пьесы, - сказал Иван. - Они не издаются, не ставятся. Беда. Но вы хоть раз подумали, отчего оно так получается. И приняли ли меры по устранению этих ошибок? Нет? Ну конечно же нет. Зачем это делать, когда совершать ошибки можно безболезненно, не ломая себя. Когда как, сломав себя, точнее сломив, что не одно и то же, можно выйти на путь успеха. А вам видимо и не хочется уже. Создали свою лыжню где-то в стороне от главной дороги и плететесь медленно, понимая что никогда не будете первым. И главное, понимаете, но все равно плететесь.
-Не знаю, - произнес Камчатный. - Словно где-то я разрушаю ее. Словом, ненужным поступком, лишним персонажем. На мой взгляд, каждый из них совершает поступок, что недопустимо. Поступок должен совершать главный персонаж, остальные крутиться около и подначивать его к этому поступку. А у меня все главные, все совершают что-то особенное и говорят на одном и том же языке.
Ивану стало не по себе. Актер для него был вершиной, глыбой и огромное уважение к этой профессии не позволяло даже допускать мысль, что он может так унизительно стоять на коленях протирать штаны и играть с мертвыми декорациями.
-Есть шанс, - произнес Иван, - создать пьесу. Легендарную.
-Да? – поднял голову Камчатный.
-Да, - сказал молодой человек. - Тем более она наполовину готова.
- И чем же я смогу помочь? – спросил старик. Он смотрел на руководителя Нового театра, молодого, но уверенного в себе юношу и ему стало смешно. От того, что происходит, что еще месяц назад театр давал спектакли, а сейчас спит, от того, что этот молодой человек так внезапно ворвался и накрыл своей идеей, как ураганом, который снес большинство из существующих, оставив только Камчатного и несколько авантюристов. Поэтому он закрыл лицо ладонями и утопая в них стал фыркать, подергиваясь от поступившейся волны, словно толкал голову в ладони рук, пытаясь уместить ее в них. Смех, слезы – в этот момент все душило его.
- Своими идеями, - ответил Иван. - Понимаете мне нужен человек, который станет эквилибристом слова. Он сможет перескакивать из одной комнаты в другую, от одного персонажа к следующему, связывая не совсем связываемых лиц.
-Я не совсем понимаю…, - сказал Камчатный, обрывая свою истерику лишь на мгновение, чтобы услышать ответ.
-Я сейчас все объясню, - сказал Иван. У нас есть пять персонажей. Перечисляю в порядке поступления. Итак я начинаю.
-Начинайте же, - торопил его Камчатный, стирая с себя влагу на лице.
-Конечно, конечно, - сказал Иван. –Итак, это Мефистофель, он же убийца, маньяк. Далее следует женский образ заключенной. За ним просто ребенок. Четвертый персонаж – собака, сука и пятый – бог поп. Вам предстоит их связать в одну строку, так скажем в едином ключе. У нас впереди три дня. Ответственных… не то слово.
Сцена 28
Пьеса
Иван лежал на халате и сжимал в руке хрустальный бокал. Он так и проспал с ним, тиская его в руке, забыв про то, что с ним рядом. Он осторожно вылез из-под горячих блондинок, посмотрел на часы, подошел к окну. Ландшафт ему не был знаком. Вокруг все было зеленым и таинственным. Вокруг не было мебели. Только зеркала, придававшие этой комнате вид спортивного зала.
-Милочка, мы где? – шепнул он на ушко девушке, у которой из-под одеяла высовывалась голова. Волосы ее были спутаны и соприкасались с другой частью тела второй девушки. Это были ноги.
-Не знаю, - вяло сказала она. - Наверное, у тебя.
Она стала поворачиваться и как обычно бывает у людей спящих валетом, возникают конфузы – неловкие соприкосновения и даже болевые удары. Вторая получила легкий уда в переносицу, отчего получила легкий шлепок.
-Точно не у меня, - сказал Иван. - У меня все по-другому.
-Тогда у меня, - проснулась вторая девушка и повторила шлепок очень игриво, - Точнее у нас.
-У вас? – не понял Иван.
-Да, в Горках, - сказала первая и стала тянуться, обнажив верхнюю часть тела с красивыми формами.
- Вот занесло, - подумал Иван, - Но как? Мы же писали пьесу. Камчатный соединил несоединяемых персонажей, потом предложил продолжить в парке. В парке было темно, мы пошли в кафе, там было закрыто. Я предложил ночной клуб. Что же было потом?
-А как я сюда попал? – спросил он.
-Мы познакомились в клубе, - сказала первая, - ты представился Онегиным. А мы Татьяны, твой идеал.
- Только два идеала, - сказала вторая девушке и они обе засмеялись.
-Так вы… - начал Иван.
-Да, мы близняшки, - хором сказали они.
-Черт возьми, - воскликнул Иван. – У меня никогда раньше не было близняшек.
-А теперь есть, - сказала первая и шлепнула вторую, отчего та засмеялась и шлепнула Ивана, но тот воспринял это без энтузиазма.
-А где пьеса? – спросил он.
-О чем ты? – спросили девушки. Они, как и положено близнецам говорили об одном, делали одно и то же, вероятно от того, что хотели одного и того же. Вот и сейчас видя разгоряченного мужчину в боксерках в надписью «Все на штурм Зимнего», у них возникло непреодолимое желание пойти на штурм.
-Я должен был дописать ее, - произнес Иван. – я должен был. И дописал же. Точнее дописали.
-Ты сказал, что сотворил нечто ужасное, - произнесла первая и стала обходить его сзади, успев переглянуться с сестрой.
-Мы подумали, что ты террорист и хотели сбежать, - сказала вторая, подходя к нему вплотную
-Но ты нас не отпустил, - положила первая руки ему на плечо, массируя плечи плавными движениями.
-Ну, мы и подумали, даже если и террорист, - произнесла та, что была напротив него. Она смотрела на него и ее руки в тот момент не медлили, а совершали круговые движения вокруг его торса, остановившись на резинке, удерживающей нижнее белье. - Какая разница. Главное, что мы развлечемся на все сто.
Иван попытался вырваться, но девушки были непреклонны. Сперва нужно было унять их аппетит, утолить голод – только тогда они позволят сделать все, что угодно. Но настрой был не тот, да и…Хотя фигуры у них конечно ничего, - подумал он. - Да и я свободен, как птица. Почему бы и нет? Но где же пьеса? Эта мысль весь настрой сбивает. Тем более два человека. Тут нужен двойной настрой.
-Нет, ну где же, - произнес он, задавая вопрос двум игруньям, которые продолжали прокладывать тропу к его нагой сущности. - А что если нам по шампусику и в бассейн?
-Очень хорошо, - согласилась та, что была за спиной и мяла плечи. - Забав и роскоши дитя, не хочешь бодрого зелья?
-Да, кофе, - сказал Иван. - Но сперва. Мне нужен телефон.
Он вырвался их этого огненного кольца и стал рыскать по дому в поисках трубки. Он стал поднимать одеяло и обнаружил, что на импровизированном ложе на полу лежат бумаги, много бумаг, исписанные черными чернилами с красными пометками на полях.
-А, - закричал Иван. – Пьеса.
-Вот, какой заводной, - произнесла первая девушка, достающая из бара бутылочку шампанского. –Всегда мечтала о таком активном.
-Я тоже, - произнесла вторая, держа в руках бокалы.
-Что же с ней случилось, - крикнул Иван и упал на колени, чтобы попробовать собрать все то, что имеется. – Что это такое? – спросил он, когда его смелые попытки не увенчались успехом.
Блондинки засмеялись пока Иван не повторил свой вопрос:
-Что это такое?
- Это матрас такой, - произнесла первая, - Мечта писателя называется. Как будто спишь на своих рукописях. Божественно, не правда ли? Достался нам в подарок от одного издателя. Он издавал свои книги на простынях, одеялах, подушках. Так он говорил меня будут чаще читать, нежели на бумаге. Здесь его первая часть романа под названием «Не спи, замерзнешь». Я прочитала.
-Я тоже, - сказала вторая. – Особенно когда спишь обнаженная. Эти слова можно прочувствовать всем телом. Прикоснуться каждой клеткой. Представьте себе, если вы вашей грудью прикоснулись к слову страсть, то такая волна накатывает. Не то слово.
-А я как-то раз обернулась им, - продолжила первая, - и мне такие сны снились, что я когда проснулась, мне не хотелось снимать с себя эту оболочку. Так бы и ходила в ней.
- Однажды ночью… - начала вторая, но Анатолий, не выдерживая такого количества напряжения, поднялся с постели и воскликнул:
-Достаточно. Мне нужен телефон.
-Пожалуйста, - протянула ему первая девушка. –Вот он.
Анатолий увидел на столике дельфинчика, который и служил связующей нитью этого мира с другим. Он схватил дельфина и спал набирать номер у него на брюхе. Дельфин довольно курлыкал.
-Анатолий, - резко сказал он в трубку, - а кто это. Где? Понятно. А кто есть? Я ищу. Да, на столе. Спасибо, ты меня выручил. Уф.
Раздался хлопок. Иван подпрыгнул, бросил дельфинчика на пол и нырнул под одеяло на рукописи неизвестного.
-Все в порядке? – хором спросили девушки. Одна из них держала в руке откупоренное шампанское, другая подставляла емкости в льющуюся пенную жидкость.
-Да, более чем, - сказал Иван и дотронулся до лба. Он был холодным. - Так кто упоминал зелье. Я не против.
Он взял в руки бокал и не чокаясь произнес:
- За вас, дамы и за него в постели.
-А бру…- не успели произнести девушки, как Иван осушил бокал.
-Повторим, - произнесла первая, надеясь получить свое. Она налила еще один бокал и спустила бретельку на своем бюстгальтере.
-Повторим, - согласился Иван и добавил, - За мир, в котором нет…
И он задумался. Каким он хотел сделать мир? Чего он хотел избежать? Не противоречит ли себе? Вопросы набегали один на другой, как волны на берег. Ни на один из них у него не было однозначного ответа. Эти мысли в очередной раз оборвались женским визгом.
--Брудершафт, брудершафт, - радостно воскликнули девушки. - Теперь ты от нас никуда не денешься.
Иван чувствовал себя в западне. Возможно, в прекрасной западне, но в этот момент этот капкан казался ему просто капканом, без красивых эпитетов и метафор. Он не слышал в этом поэзии, не видел живописных полотен, не чувствовал музыку.
-Ваня, - послышался голос.
-Что это за звук? – встрепенулся он.
-Наверное, показалось, - ответили девушки, обволакивая его своими чарами.
-Да нет, не показалось, - отстранялся он, но у него это плохо выходило. Девушки были настойчивы.
-Ваня, - продолжал настойчиво теребить голос его имя. – Ваня Онегин. На выход, с вещами.
-В окне, - сказал он, и смог сорвать тот настойчивый замок и оказаться на подоконнике, где с высоты третьего этажа можно было увидеть знакомый силуэт. Под окном стоял Лексей.
-Шампанское распиваем, значит, - произнес он
-Так утром для аппетита, - сказал Иван, забыв о том, что был в неглиже и с бокалом в руке.
-Соседушка, а вы каким макаром сюда? - спросил он.
-На такси, - ответил он.
-Как нашел? - спросил Иван, чувствуя как его тело тянут обратно в дом, на пышную кровать и что похоть намного сильнее целомудрия, что ему все труднее сопротивляться, но он пытается, правда из последних сил.
-А это вопрос не ко мне, - ответил Лексей. – Я ж за вами ни на шаг. В целях безопасности. Вот и попал в клуб. А там спасибо бармену. Он знает всех посетителей и практически на каждого есть досье. Конечно, за определенную наличность. Чаевые – это не просто чай.
Иван сопротивлялся. Уже болтались боксерки на указательном пальце первой близняшки и ноготки второй бороздили спину, оставляя красные следы. На него было жалко смотреть. Как бы поступил в такой ситуации пушкинский Онегин. Воспользовался ситуацией. Наверняка. То Пушкин, а то сама природа, создавшая Ивана и следившая за каждым его шагом.
-Девушки, а у него бородавка на причинном месте, - выдал Лексей.
И все прекратилось. Иван почувствовал легкость не только от того, что его больше не донимают, но и от полета, который последовал после страстного приставания. Иван шлепнулся на цветник, в самую гущу азалий и роз и с жутким оханием стал потирать ушибленные места.
-Зачем ты это сказал? – спросил Иван, продолжая охать.
-Но ведь подействовало? – сказал Лексей.
-Да, но нельзя было что-нибудь другое, - возмущался Иван. – Что я, не знаю, например, очень производителен. При соприкосновении уже может возникнуть потомство.
-Нет, - пожал плечами Лексей. – Такая глупость в голову не пришла.
-А на чем отсюда будем добираться, - спросил Иван. – Я нутром чую, что это место, где еще недавно была неприятная ситуация, подставит подножку и не отпустит нас живыми. Правда, меня сейчас не узнать. Я как и раньше, гол.
Лексей свистнул. Из кустов показалась передняя часть «Волги»
-Вы заказывали такси до Москвы, - вежливо произнес водитель. – Прошу. Не смущайтесь, что вы в таком виде. Мне не раз доводилось подвозить обнаженных субъектов, особенно в этой части города.
Иван сел в авто, как в следующий момент с окна полетели вещи и хлопающий звук подбросил их вверх, деформируя их по мере падения. Первая блондинка с ружьем наперевес решетила его одежду. Последним элементом были боксерки, которым достался два заряда. Они упали рядом с другими элементами рвани и стали похожи на одежду человека, попавшего в автокатастрофу.
-Поехали, - громко сказал Лексей. – Не думаю, что они на этом остановятся.
-Этого не может быть, - крикнул Иван, дрожа то ли от холода, то ли от страха. – Я как будто попал в кино.
- Да, что ты, - сказал Лексей. – Вся наша жизнь – сплошной кинематограф, не говоря уже о театрографе и других видах искусства.
Последовал выстрел. Он прогремел где-то рядом, и автомобиль успел завернуть за угол, не попав под стальную дробь неудовлетворенных женщин.
-Я не понял, почему ты здесь оказался, - спросил Иван, когда машина резко затормозила и водитель выскочил. – Что опять?
Через мгновение водитель сел на свое место, держа в руках маленькое создание в виде котенка.
-Все таксисты такие сердобольные? – вскипел Иван. – Или что?
-Мой сбежал недавно, - произнес водитель, - представляете, пожил у меня две недели, пока был слепым и как только открыл глазки, сбежал. Я что ли ему не понравился. Моя борода – это тот еще кадр.
-Вперед! - прикрикнул Иван и понимая что он выглядит нелепо – голый командир, сказал более тихо, - Послушайте, давайте слегка прибавим темп.
-Тогда держись, - воскликнул водитель, - Какой же русский не любит…- и «Волга» понеслась по местности, где стояли самые дорогие дома, и было так тихо, словно все богачи то и делают, что спят.
Сцена 29
Чиновник тычет палкой
Марк Карлович любил пунктуальность. Когда на улице возникала пробка из-за того, что продавец фруктов зазевался и просыпал яблоки или апельсины и народ из-за одного обалделого малыша, который вставал на четверинки и пытался супротив маме и ожидающему народа прихватить как можно больше, он нервничал. Обычно он приходил на работу раньше и уходил позже всех. Он не пропускал ни одного клиента и если кто-то выпадал из поля зрения, он тщательно проверял, выяснял, не наделал ли человек глупостей, дабы не легло пятном на их организацию труда и занятости.
Народ не любил трудиться. День и ночь Марк Карлович занимался тем, что трудоустраивал людей. А они меняли одно место, не успевая сообщить об этом министру. Он обижался и когда они в очередной раз приходили к нему, совершенно забыв о своем поступке, он напоминал об этом и ждал…не денег, а извинения, что человеку порой труднее сделать, нежели дать деньги. Так, дал деньги и все, а тут…
И когда Анатолий Камчатный приходил к нему, что значилось в пропуске и больше не пытается договориться, то гора идет сама. Марк Карлович навел справки и узнал, что открылся Новый театр, а их министерство осталось побоку. Это ему не понравилось, и он решил в обеденный перерыв наведаться в театр, так как е любил отсутствовать в другие часы рабочего времени.
-Здравствуйте, Онегин, - сказал Марк Карлович, после того как услышал «войдите» и первого шага открывая дверь.
-Мы знакомы? – спросил Иван. Он был один и занимался редактированием имеющегося материала. Он пытался вспомнить, что сочинил он, а что Камчатный, чтобы после не возникло конфликтов из-за авторства этой пьесы. Но ему было сложно это сделать, так как большая часть пропала во вселенной памяти, и он страшно удивлялся, как они писали пьесу, если сейчас он читал ее, как будто в первый раз, не узнавая слов, диалогов. Словно эта пьеса была написана еще кем-то. Она была хороша, но что-то его смущало. Но времени было не так много, поэтому он закрывал глаза на многие места, где по его мнению могли быть провалы.
-Я с вами да, - ответил пришедший, - но ваш оперуполномоченный, пожилой человек, имел счастье общаться со мной. И это хорошо, что я встретился с вами, а не с ним. Он труслив.
-Да? – удивился Иван, отбросив на время пьесу, - С чего вы взяли?
-Трусливого человека с первой секунды ощущаешь, - сказал Марк Карлович. - Вот я вошел, а вы даже позу свою не поменяли. Отчего? Ответьте? Или смелость или же наглость?
-Что вам угодно? – спросил Иван. – У меня мало времени. Сегодня у меня ответственный день.
-Который может не состояться, - сказал Марк Карлович.
-Что? – спросил Иван.
-Вы не оформили нужные бумаги и ваша резиденция будет закрыта в считанные дни, - спокойно сказал министр и даже улыбнулся, показывая, что сам он ничего против не имеет, но работа такая.
-Какие бумаги? – спросил Иван.
-У вас Новое предприятие, - продолжал чиновник. – Следовательно, каждого работника нужно оформить. А вы пропустили этот маленький пунктик. Открыть вы конечно открыли, но дальше ничего не сдвинется без наших резолюций.
Марк Карлович был страшным человеком. Точнее не прогибаемым. Что одно и то же.
- Мы это сделаем, например, сейчас, - произнес Иван. – Так, что для этого нужно? Если это стоит каких-то денег, то я всегда пожалуйста. Мы решим все вопросы. Даже те, которые на первый взгляд невозможно решить.
-Нет, знаете, не желаю, - ответил Марк Карлович. - Спасибо, что у меня есть право отказать или принять. Я решил вам отказать.
-То есть вы отворачиваетесь от нас? – спросил Иван.
-Да нет, молодой человек, - ответил чиновник, в очередной раз улыбаясь. - Это вы поздоровались ногой и вошли в стенной шкаф. Простите, я пойду. У меня заканчивается обеденный перерыв, а я еще хотел бы заглянуть…Все, через сутки к вам явится пристав и все опечатает.
-Постойте, - крикнул Иван.
Еще десять минут назад все было хорошо. Через час должны были прийти актеры и все начнется. Закрутится круг, как говорится. Но тут приходит чиновник и начинает тыкать палкой прямо тебе в лицо. Завтра придут люди с большими амбарными книгами и начнут все опечатывать. Нельзя этого допустить. Что же делать? Иван посмотрел на Марка Карловича, который по своей природе был вежливым и остановился, потому что его попросили это сделать, и упал на колени.
-Да, да, - прошептал Иван. – Это он. Точно он. Какое сходство.
-Это слишком, - сконфузился чиновник. - Что вы. Не унижайте себя
-Поразительное сходство, - продолжал Иван. – Такой же профиль. А нос, как будто с натуры списан.
-О чем вы? – спросил Марк Карлович. Он не очень любил, когда его рассматривают и был также по природе скромным человеком. Поэтому это наблюдение его смутило. – Что вы так на меня смотрите? Перестаньте.
-Простите, - произнес Иван, - это вышло случайно. Просто вы похожи, как две капли воды на нашего президента и у меня есть для вас роль. Пожалуйста, не отказывайтесь. Скажите, что подумаете. А роль просто уникальна. Она выписана, но в последний момент человек передумал.
-Неужели, за те деньги, которые они платят вам, не можете подобрать ему то, что ему по вкусу, - спросил чиновник.
-Я не машина, - гордо сказал Иван. - Я творческий человек и сам подбираю себе актеров. Только так.
Марк Карлович не любил публичность. Он был скромным человеком, но не лишен тщеславия. Ему хотелось, чтобы на него смотрели, чтобы ему завидовали и стремились походить. Но не всегда у него это получалось. Мешал тот самый страх перед публикой, о котором мало кто знал. Да разве может министр страдать такой формой фобии. Это нонсенс. А тут появилась возможность ее преодолеть. Так сказать бесплатный тренинг для совершенствования.
-Допустим, я соглашусь и что, - произнес он.
-То, что вы будете включены в труппу и играть все спектакли, - произнес он. –По крайней мере тот, о котором я говорю.
-Так кто я? – спросил Марк Карлович.
-Вы..президент, точнее король, - сказал Иван.
-Можно войти, - спросил тучный человек, появившийся в проеме двери. Он держал в руках рогатку и был внутренне готов к своей роли.
-Вы немного раньше, - сказал Иван.
-Так что мне домой пойти? - спросил Петр Ильич, стараясь говорить фальцетом.
-Располагайтесь, господа, - громко сказал Иван, словно ему включили микрофон. - Познакомьтесь.
Через полчаса все были в сборе. Второй пришла Лерочка, которая на пороге заявила, что хочет быть крупной породой, а не мелкой. Третьим пришел Никита Глубокоуважев. Он вошел скромно, в каком-то странном плаще, напоминающий плащ мушкетера. Настасья Ароновна пришла одновременно с Анатолием, демонстрируя по дороге свои способности.
Иван смотрел на труппу, и ему стало внутренне смешно. Но внешне он этого не показывал. На глаза он нацепил очки, которые немного спасали его от откровенности его зрачков.
Петр Ильич, мечтающий сыграть ребенка грыз ногти и время от времени смотрел в окно, ловил ворон. Казалось, что он действительно ребенок в теле взрослого человека. Ларочка высунув язык смотрела на каждого пришедшего, изучая их по-собачьи. Никита молча сидел и ждал. Настасья Ароновна сидела широко расставив ноги, а Анатолий так сконфузился, что действительно напоминал играющий орган. Марк Карлович посматривал на часы, но понимал, что одно опоздание не повлечет за собой серьезных последствий.
- Здравствуйте, дорогие мои, вы попали… - произнес он, и увидел настоящие кадры, которые были приняты без дополнительных сигналов в голове.
Перед ним сидели равнодушные люди, которые пришли сюда, так как заплатили деньги, и Иван должен был эти деньги отрабатывать. Камчатный в очередной раз исчез, Леночка продолжала носить куриный бульон в больницу Оклахоме, Лексей договаривался с усадьбами, а Ромка писал декорации.
Петр Ильич громко говорил по телефону:
-Я не могу тебе сейчас принести то, что ты хочешь. Я не курьер. Знаешь, что не трогай мой бизнес. Он тебя одевает, кормит и все, что тебе угодно. Да, я как ребенок. Именно так. Пока.
Он отключил телефон, как зазвонил другой.
Ларочка смотрела по сторонам и не наблюдала попугая. Кеша, который взял привычку прилетать только тогда, когда нужно набить брюхо, был уже сегодня, поэтому ближайшее время не будет женских вскрикиваний, если только это не будет касаться роли.
Никита посылал по смартфону информацию в одну из предполагаемых исследовательских лабораторий. При этом он так надувал щеки, словно набивал рот едой и проглатывал ее, не прожевывая.
Настасья Ароновна не сидела на месте, а стала ходить из угла в угол, как животное в зоопарке.
Анатолий спал.
-…в театр, - продолжил Иван, - и то, что мы с вами будем делать не написано ни в одной книге, не сказано ни одним человеком.
-Как хорошо, - воскликнула Настасья Ароновна, которая все же нашла место у зеленого растения.
- Театр – это не просто хорошо, - сказал Иван. – Это хорошо с плюсом.
Сцена 30
Репы
К первой репетиции Иван подготовился очень тщательно. Написал текст по пунктам примерно на три часа. Больше он подумал, не понадобится.
-Главное, не смотреть им в глаза, - подумал он. – А то съедят.
У него возникли страхи, какие обычно бывают в детстве, когда впервые сталкиваешься с чем-то новым. Первый поход в детский сад, школу. Новое место, ощущения, лица, с которыми нужно вести себя иначе, нежели с родителями. И это ощущение, возникающее вначале, стало нейтрализоваться, так как он не увидел терпеливых лиц, слушающих его внимательно от начала до конца.
-Театр – это волшебный мир, - произнес он. – Попадая в него, не забывайте отбросить все, что у вас за плечами.
-Это как это отбросить, - спросил Петр Ильич. – У меня на работе холодильники в одном городе отказали. Несколько сот килограмм тухнет. Так что я должен забыть про это? Нет, это невозможно.
-А у меня собаки нечесаные, - сказала Ларочка. –Так что мне забыть об этом? Так ведь это будет бесчеловечно.
-Как говорил Станиславский, нужно отбросить ненужные эмоции, - сказал Иван, -отбрасывать, как ненужный сор.
- Ладно, маэстро, кто бы ни был этот Славский, его сегодня нет, и нам он не поможет, - продолжил Петр Ильич. - Ты наш гуру и тебе нас учить. Не правда ли?
По спине забегали мурашки. План, который он выстраивал, летит в тартарары. Нужен запасной. Но и здесь Иван справился.
-Хорошо, - согласился Иван. - Тогда будем выходить на сцену и ходить.
-Что? Ходить? – послышались возгласы удивления среди новоявленных актеров. – Что мы ходить не умеем?
-Я имел ввиду ходить, говорить, то есть все то, что делают настоящие актеры, - сказал Иван.
-А, тогда ладно, - успокоилась масса. – Ходить, как настоящие актеры – это наверное здорово. Нужно попробовать свою фирменную походку.
Иван уже не слышал, кто говорит. Он слышал голоса, и его голова пульсировала, особенно в районе висков.
-Здесь жарко, - произнес Иван.
-Да, вы правы, - сказала Ларочка и сняла кофточку, оставшись в одном бикини.
- Я вам обязательно подарю кондиционер, - сказал Петр Ильич. – обещал же. Мое слово – копченный окорок.
Дверь отворилась и вбежала Нелли. Она была несколько возбуждена, ее глаза горели и руки-кулачки торопились поступательно вперед по направлению движения.
-Какая краля, - воскликнул Петр Ильич.
-Что вы себе позволяете, мужчина? - резко ответила Нелли.
-Извини, Нелли, но у нас репетиция, - сказал Иван, понимая что этот конфликт может перерасти в нечто глобальное, а этого допустить он не мог.
-Да, но мальчики жалуются, - процедила девушка, давая понять, что этот вопрос нужно решить немедленно.
-Я же сказал после спектакля, строго сказал молодой человек и так сердито взглянул на девушку, что она едва воскликнула:
-Как так?
-После, - оборвал ее Иван и увидел, что она держит газету, на которой он, руководитель Нового театра его труппа, пока еще карикатура, но уже неприятно, так на ней он был изображен…
-Дай сюда, - вырвал он газету на которой смотрели все знакомые лица – и тучный мясник, и худосочный ассенизатор, и будущая заключенная, и витиеватый Никита, и нервная собачница, не выносящая птиц. Они все сидели на телеге, под управлением главного ослика по имени Онегин. И дано им было название большим шрифтом «Онегинцы».
-Это что? – спросила она.
-Потом, Нелли, - сказал молодой человек.
Иван схватил газету, свернул ее в несколько раз и положил во внутренний карман.
-Кто это был, - спросил Петр Ильич.
-Наша костюмерша, - нашелся Иван.
-Я хочу чтобы она меня раздела, -сказал пышный человек.
-Перестаньте, - сердито сказала Настасья Ароновна. - -Не думаю, что она будет в полном восторге от вашей фигуры.
-Что вы имеете против моей фигуры, - спросил Петр Ильич. – По меркам России, у меня самый здоровый вес. Зимой помогает сохранить тепло, летом влагу. Я бы ничуть не хотел похудеть и все те, кто плохо отзывается о моей стати, просто завидуют мне. И я их понимаю.
- По-моему, вы полноваты, - сказал Анатолий, - но вам это очень идет. – Я сам другой комплекции и знаю, что как только в моем теле прибавятся лишние килограммы, то буду ощущать себя нехорошо. Я плохо не отзываюсь, поэтому и не завидую.
- Число микрочастиц, попадающих на границу альфа волн перекрывают поток бетта- и гамма-частиц, создающих пробку, - прояснил ситуацию Никита Глубокоуважев. – Отсюда и рост волокон тела в одном направлении.
-Мужчины ничего не понимают в стройности тела, - сказала Ларочка.
-Немного понимают, - произнес Марк Карлович. – Когда я полнею, я сажусь на диету и она может продолжаться день, а может и два дня. Все зависит от времени года. Летом, естественно, больше.
Между ними возник диалог, точнее спор, но это тоже форма диалога. А диалог – это есть первый шаг к сплочению в коллективе, что очень нужно. И не так важно, на какую тему они будут разговаривать, что будут отстаивать – диету или футбольный сезон, главное, чтобы они могли все высказаться.
- Вот я люблю женщин, - произнес Петр Ильич.
-Как приятно, - воскликнула Ларочка.
- Я люблю есть, люблю пользоваться службой доставки, пятизвездочные отели, а лучше съемные дома на побережье, - сказал Петр. –Я люблю все то, что сделано с любовью. Архитектуру, ангелочков, богов на колесницах в фонтанах, древние замки, кувшины, столики – все, что сделано с любовью. Поэтому я и такой пышный. Все люди, которые поглощают любовь, они пышные.
- А я люблю дарить любовь, - сказала Ларочка. – У меня более тысячи собак и я считаю своим непременным долгом поговорить с каждой их них. Хотя бы обмолвиться парой слов. Они такие благодарные слушатели, вы не представляете. Они меня облизывают, когда я им говорю «бяка» или «лапочка».. Они ориентируются по интонации. Тут я сама нежность.
-Все внутри человека, - произнес Анатолий, - если человек плохо ест или много нервничает по той или иной причине, то он и выделяет мало, а то и вообще ничего. Все закупоривается внутри него – в его органах, чувствах, мыслях. И он не то что не может говорить, но и дышать, слышать. Он как инопланетянин. Другие слышат и все у них в порядке, а он не от мира сего, с атрофированными органами чувств. Внутри все как на ладони.
- А мне кажется, что комплекция человека – это его оболочка, и она может быть какой угодно, - сказала Настасья Ароновна. – Ну не дал тебе тот, что купол подпирает хорошей фигуры и носишь ты как какое-то бремя, живот и ягодицы с жировыми отложениями, ну и пусть. Не надо думать о себе, часто смотреть в зеркало. По мне нужно жить таким, какой ты есть. Вот ты весом под двести кило и что всю свою жизнь убить на борьбу с весом. Не обязательно. Займись любимым делом. Я была худой, я была полной, я была разной. Я уже не помню, какой я была. Зато я помню все свои ощущения. Это главнее.
-В каждом человеке есть бином, - начал Никита, - который отвечает за его главное мироощущение, - если индивид научится им двигать, тогда процесс пошел. Я свой нашел в двенадцать лет, совершенно случайно, попав под дождь. Биномиальное распределение сулит множество открытий – от самого простого до гениального. Я не считаю себя гением, но я двигаю свой биномный рычаг.
- Позвольте и мне пару слов, - сказал Марк Карлович. – Это все хорошо. Рычаги, внутренности, фактура. Но самое главное вы пропустили. Вот мы совершаем поступки, не задумываясь. Сегодня одно, завтра другое. Сегодня поможем, завтра пошлем человека. И мы знаем, что все обратимо, но почему-то считаем, что нас это не коснется. Да, человек может быть тучным, человек может не разговаривать с массой собак, он также может не искать в себе рычаг, вдруг он у него в виде кнопки или просто отсутствует, но совершать поступок, обязательно подумав, а сможет ли он быть ответственен за него. Он его совершает, все равно что сажает зерно, которое даст всходы.
-Интересная ситуация, - подумал Иван. – Они разговаривают между собой, не подразумевая кто из них в какой роли. Но как правильно все складывается. Король говорит самые мудрые слова, как бы подводя итог, а все остальные лишь предполагают.
Они переместились в репетиционный зал, покрытый ковролином и пахнущий краской. По дороге продолжались внутренние беседы о дорогах, которые зимой превращаются в кашу и каше, которую если приготовить с умом будет есть каждый ребенок. Одна тема перетекала в другую, создавалась такое ощущение, что все они изголодались по общению, по свободному, без ограничений.
-У нас есть неделя, - сказал Иван. Через неделю мы должны будем показать свой шедевр в Кремле. Потом запланированы гастроли по нескольким ошеломляющим усадьбам и завершим мы наш тур показом нашего спектакля по центральному телевидению, в прямом эфире.
Не последовало бурных оваций. Народ принимал все это, как само собой разумеющееся.
-А что если нам поставить спектакль за пару репетиций, - предложил Петр Ильич. – Думаете, не хватит?
-Это как же? – спросила Ларочка.
-Сегодня поговорим, - аргументировал Петр Ильич. - Возьмем текст. Мы его выучим и на следующей репе поиграем в него.
-Правильно, - согласился Анатолий. – Я тоже не хочу долго мусолить.
-Игра в текст – это прикольно, - произнес Никита.
Иван никогда не ставил спектакль за неделю, не считая школьных постановок. А здесь решили ограничиться парочкой дней.
-Как скажите, - произнес Иван, как джин волшебной лампы, которую крутили шесть начинающих актеров, которые ничего не хотели делать для того, чтобы научиться определенным навыкам. – теперь о том, что мы будем играть. Это комедия положений. То есть дело будет происходит в одном месте, в течении одного дня. Все герои живут в одном поселении.
Он еще раз окинул взглядом труппу, вспомнил отведенные роли для каждого, внутренне рассмеялся и стал говорить:
-Сюжет строится таким образом. Жило одно очень маленькое королевство. У нее был король и был народ. У короля был помощник. Злющий человечек, хотел прикарманить себе королевство и время от времени спаивал короля травами, от которых были галлюцинации. И в таком состоянии он выпускал короля в народ, чтобы те могли увидеть каков их нынешний правитель. Важная составляющая королевства была тюрьма. В ней сидели преступники, а также те, кто нехорошо посмотрел в сторону короля. Сам король был близорук, и ему было трудно это заметить, поэтому он доверял своему прибежнику, который видел кругом ненавистные взгляды и если бы не ограниченное количество мест в темнице, то он бы всех пересажал. И вот в очередной раз, напоив короля дурман-травой, он выпускает его в люди, дает ему нож и король, находясь в наркотическом опьянении, убивает собаку. Разгорается скандал. Убийство собаки карается казнью, сам король издал этот указ, поэтому он попадает на крючок. Король попадает в тюрьму. В ней уже сидит одна заключенная, которая обещает помочь ему, она сможет оживить эту собаку, так как обладает определенными способностями, приобретенными от одной дряхлой старухи знахарки, но взамен тот должен отдать своего ребенка. Король соглашается. Ночью ему снится сон. Что к нему приходит его сын и допытывается, почему он убил собаку. Она была такая славная, отец не может ничего ответить. Потом к нему является собака. Она не бросается на него, а начинает облизывать. Сперва это неожиданно, потом приятно, потом невыносимо. Он просыпается, когда его выводят на улицу и ведут к эшафоту. Он становится перед гильотиной и вдруг видит, что вокруг одни задницы, что вместо лиц попы. И что народ колотит новый трон, а человек, сложив руки, стоит и ждет. Король спрашивает «а вы кто?». Он отвечает «бог этих самых поп». Короля казнят, собаку не воскрешают, а ребенок все равно попадает в руки той женщины, которая продалась во второй половине ночи за более выгодный обмен.
Актеры молчали. Ларочка промокала глаза салфеткой. Петр Ильич тяжело дышал. Никита сложил руки в замок. Настасья Ароновна кивала головою. Анатолий улыбался. А Марк Карлович замер.
-Мне понравилось, - шепотом сказала Настасья Ароновна.
-И мне, - произнесла Ларочка.
- Я такой трогательный, - всхлипнул Петр Ильич.
-А я обаятельный, - произнес Анатолий.
-А я такой ха-ха, харизматичный, - гордо произнес Никита Глубокоуважев.
Марк Карлович молчал. Сказать, что понравилось, это ничего не сказать. Пусть он был королем, но ему отрубали голову. Вот в чем была загвоздка.
-А мне обязательно в конце рубить голову, - спросил Марк Карлович.
-Того требует драматургия, - сказал Иван.
-А если министр другого потребует, - шепотом произнес Марк Карлович, прищуриваясь, как будто закладывая снаряд в пушку.
-Да, маэстро, я бы хотел чтобы у меня была еще одна сцена, а лучше две, - сказал Петр Ильич.
-Если мы о предложениях, - вступила Ларочка, - то я хочу являться во снах всем. – И злодею-слуге, и заключенной, и даже богу, извиняюсь, Поп.
- А мне бы хотелось фигурировать не только в конце, - сказал Анатолий. – Я бы хотел появится в начале. Например, я сбегаю из тюрьмы. Меня посадили за то, что я кричал на каждом шагу что король – лжец. И вот меня поймали. Но я продолжаю кричать. Меня хотят приструнить, но я все равно кричу. Казнить меня не могут, я ни одну собаку пальцем не тронул, да и держать в замках, где акустика будь здоров тоже не желательно. Меня отпускают. Вот я и начинаю действовать, собирать народ.
-При чем тут попы, - спросила Ларочка, - никак не могу понять.
-Эх, ты, - сказал Петр Ильич, - это же метафора. То что они против нынешнего строя и повернулись к нему одним местом.
Ивану захотелось стучать головой о стену, но эти предложения он обещал внести.
- Все будет основано на ситуациях, - сказал он. - Мы сейчас смоделируем несколько ситуаций, затем их соединим, повторим снова и все спектакль готов. У нас есть шесть сцен, точнее уже десять, добавляем сцены с побегом Анатолия из тюрьмы, явлений собаки и дополнительная сцена с ребенком. Приступим?
Как выглядит человек, который полжизни просидел в кресле, на сцене? Как он выглядит. Нелепо, смешно, как катастрофа. Он передвигается по сцене, как по минному полю, не замечая окружающих. Он состоит не из плоти и крови, это скорее дерево и сталь. Как выглядит шесть человек, которых объединяет только одно желание развлечься, потратить деньги и стремление своим я задавить окружающих. Нелепо, смешно, как катастрофа.
Иван провожал взглядом поток автомобилей, скрывающихся один за одним за прямоугольными домами. Он взял в рот сигарету. К нему подошел дворник, которого редко можно было встретить в этой местности. Вероятно первые дни или один их волонтеров, которые выходят, когда есть настроение. Он прикурил Ивану от спички и встал рядом, чтобы, как и положено всем дворникам знать положение дел в этом районе.
-Что здесь происходит? – спросил он, не дождавшись пока Иван сам не начнет говорить.
-Здесь становятся актерами, -сказал молодой человек.
- А я смогу им стать? – спросил дворник.
-Сможете, - сказал Иван. – Сейчас все могут стать актерами. Даже…
И он осекся, так как понимал, что внутри него зашевелился беспокоящий его ранее камень, который не просто вытащить, так как был внушительных размеров.
Сцена 31
Бунт, или За два часа до премьеры
Сердце не слушалось. Оно билось в такт налаживаемому кругу, который как обычно сломался перед премьерой. Его некому было наладить, так как произошел сбой не только у Ивана, но и у директора по прокату. Если Иван несколько дней не мог говорить, его тошнило, как беременную женщину, то Лексей просто вернулся домой, где его ждала Марианна Леонтьевна. Действительно, ждала, поняв его попытки и расшифровав все слова сказанные им.
-Мы круг не задействуем, - кричал Петр Ильич, который взял за себя основные технические моменты. Вторая репетиция прошла…неоднозначно. Актеры говорили о своих способностях. Собака оказалась полиглотом, умеющая говорить аж на пятнадцати языках, демонстрирующая в своих снах. Ребенок оказался настоящей находкой для психотерапевта – такое количество проблем нужно было еще поискать. У него были проблемы с одноклассниками, с ребятами во дворе, девочками, он не понимал книги Жюль Верна и ему постоянно хотелось сладкого. Все это он тоже излагал, когда являлся к королю. Бог Поп проявил новаторство в том, что стал рассказывать своему народу, используя в данном случае зал, что сходство физиономии с пятой точкой имеет свои преимущества. Эти преимущества у него были в четырнадцать пунктов. Среди них самые яркие – это таинственность и импозантность. Короля воскрешали, и он долго благодарил свою спасительницу до такой степени, что она уже жалела о своем поступке.
-Это как же? - возмущался Лексей в последний раз, когда круг выходил из строя. – Я его налаживаю, налаживаю. Он у меня на прокрутке сходит, потому что барабан ни к черту, а они не участвует. Мне обидно.
Тогда на него было жалко смотреть, но сейчас он был в крепких руках Марианны и все мысли крутились вокруг нее на том таинственном круге, который не мог сломаться. Поэтому на все вопросы по поводу сломанного круга, Лексей пожимал плечами и говорил, что «его круг в полном порядке». Но самый жалкий вид был у Ивана. Девяносто девять и девять десятых процента сделано. Сегодня соберется народ. Прогон для прессы, искусствоведов и студентов. На родной площадке Нового театра. Всю ночь не давали спать телефонные звонки. Грозили развалить. Почему у Ивана было предчувствие, что они были правы.
Актеры разминались. В голове проносилась недавняя репетиция и один из самых дорогостоящих проектов. На сцене был нарисованный задник с морским пейзажем.. Станок с движимыми лестницами, чтобы темница могла выезжать наверх. И конечно костюмы, которые были подобраны согласно действующему лицу. Больше всего досталось Богу Поп, который в силу авангардности был сделан из силикона.
Ивану не хватало воздуха. Воздух не был пригоден для дыхания, так он был заполнен разного рода информацией. Телевидение разносило в пух и прах эту идею, и хоть этот пиар был ему на руку, он был пропитан негативом и отстраненностью. Газеты комментировали то одного героя, то другого. Ивану понимал, что такого количества информации не выдержит ни один мозг. Смешались параллели из театрального искусства в виде усмехающихся масок и современного железобетона в виде опускающихся труб на городской стройке и грядущих перспектив с роботами-актерами, технически переходящих из одной мизансцены в другую, ломая еще одно ветхое здание с позабытым архитектором. Газеты мелькали о его «профнепригодности». Радио передавали новость о предстоящем анонсе наравне с критикой извне. У Ивана жутко болела голова. Он хотел найти ту проточку, благодаря которой вся боголепная атмосфера скисла и стала утопичной. Он прощупывал здание, переходя из одного квадратного помещения с одним-двумя проемами, тяжело дыша, как будто гнался за призраком, который по его сведениям должен был быть в одном из этих театральных комнат.
Борька сидел на куске лестницы и грыз яблоко.
- Как дела? - спросил Иван.
-Да никак, - произнес парень. - Все вокруг темное и мрачное.
-Отчего? – спрашивал руководитель. У него дрожали руки и зубы, которые в какой-то момент как будто пропали в ротовой полости, появились и стали мешать.
-Вот что лучше духовное или материальное? - спросил молодой актер, принявшись за сердцевину яблока.
-Духовное, - ответил Иван.
-А почему же больше любите материальное? – процедил Борька.
-Так жить то нужно, - ответил Иван.
-То есть любя духовное, жизнь невозможна, - сказал парень. – Вы так утверждаете?
-Она возможна, только… - начал Иван, но понял что есть в этом своя правда. И он ее ощущал. С каждым днем все больше и больше. Она разрасталась как снежный ком, делая его самого холодным как снег, или лед.
-Только не в нашей стране, - спокойно сказал Борька, держа в руках веточку от яблока. - Кстати тот гонорар, который вы мне заплатили, после спектакля, я оставил.
-Но почему? – удивился Иван.
-Мне стало горько, - признался парень.
-Но мы же договаривались, - сказал Иван, хотя понимал, что сейчас говорит не он, а скорее тот пиджак, который был на нем и брюки, а также рубашка в клеточку и серебристый галстук.
-Да, но сразу то непонятно, - ответил Борька. - А вот когда сядешь, да подумаешь, тогда другое дело. Тоже советую…
-Сесть? – машинально спросил Иван.
-Подумать, - сказал Борька и спрыгнул с лестницы в пустоту, точнее чистоту принятого решения.
Иван молча вышел из кармана. Повсюду зудели мухи. Откуда они здесь, - подумал Иван. – Их что специально разводят? Он шел по щербатой лестнице, напоминающей трап самолета, словно потерял что-то.
В темном коридоре, где постоянно выкручивали лампочки, он столкнулся с Ерофеевичем. Тот выходил из гримерки с пакетом вещей и в связи с тем, что опасался, что ручку может оборваться, держал его обеими руками.
-Здравствуй, - сказал Иван.
-Привет, - сказал Виктор Ерофеевич. - Хотя сразу же скажу до свидания.
-Отчего? – спросил парень.
-Перехожу в другой театр, - сказал старик.
-Но почему? – удивился Иван, хотя это удивление было сродни тому, что рано или поздно должно было случиться.
-Актеру надо играть, - сказал Ерофеевич. - Он не может играть роль подмастерья, когда он сам мастер.
-У тебя будет роль, - произнес Иван в полголоса.
-Не надо, - закрутил головой старик. - Прогнило все. И попытка реанимировать лишь подтверждает это.
Иван шел дальше, спотыкаясь о камни, которые были разложены по всему зданию. Некоторые побольше, некоторые поменьше, но их было огромное количество и главное рассчитать траекторию, по которой они были разложены, практически было невозможно.
Нелли он встретил около гримерки. На ней помимо имеющихся фамилий возникли новые имена, точнее имя Петр Ильич.
- Уходишь? – спросил Иван, предчувствуя расставание.
-Нет, остаюсь, - сказала она. - Только мне нужно чтобы вы мне помогли. Один актер холостой. Мне нужно сделать так, чтобы он в меня влюбился.
-И как же я это смогу сделать, - спросил Иван.
-Вы же режиссер, - сказала девушка.
-Я попробую, - согласился Иван, взваливая на себя эти баулы и подобно девушке с кольцами, ждал когда освободившись от оных, снимет первое и последующие
Он не понимал что происходит. Он чувствовал, как его тело ходит по этому гранитному полу, не чувствуя как он ступает, испытывая недостаток в ощущениях, как будто он ходил по чему-то мягкому, облачному. Мысль подсказывала, но она подсказывала не то. Он не хотел вверять свою судьбу шальной мысли, пришедшей из ниоткуда. Слишком случайной была она. Он растерялся и поплелся к кабинету, стараясь быть незамеченным, наблюдая со стороны, как члены труппы выбегают с телефонами и громко говорят на несуразные темы, вроде повышения цен и количества выпавших осадков, а также нового бизнеса, который можно купить в один из вечеров.
Он вернулся к себе в кабинет. Дверь была открыта. Кто-то встрепенулся в самом углу. Он заметил, как синий силуэт погрузился за письменный стол. Иван бросился к столу и увидел Ромку, притаившегося под грудой пакетов от печенья, конфет, без которых не могли работать большинство актеров.
-Ты что делаешь? – спросил Иван.
-Искал простой карандаш, - ответил тот.
-Он обычно на столе, - сказал Иван и обратил внимание, что мальчуган что-то прячет за спиной. - Что это у тебя?
-Ничего, - сказал Ромка.
-Покажи, - воскликнул Иван и схватил за руку. В его руке был фотоаппарат. -Для чего тебе это?
-Это для моих творческих поисков, - сказал мальчуган.
-Покажи, - сказал Иван.
-Нет, - беспокойно отреагировал мальчуган,, и вцепившись, совершив жесткое соприкосновение двух рук до самого предплечья, он смог сорвать с него куртку, откуда посыпались фотографии, статьи. В этой подборке было целое досье.
-Так это ты шпионишь, - догадался Иван. – Но почему?
-Мой брат так решил, - сказал Ромка. - А я ему помогаю.
-Брат? - спросил Иван. – Какой брат? Да кто, черт возьми, твой брат?
- Круглогодов, слышали, - спросил Ромка, понимая что попался. Хотя он был очень спокоен.
Ивану стало не по себе. Он слышал шуршание за спиной, поворачивался снова и снова, а шуршание все продолжало оставаться за спиной, не давая возможность разглядеть источник.
- Так это твой брат, - сказал Иван. Его голос дрожал, как у актера-дебютанта. - И жить тебе было где.
-Да, прости, но я тебя прощупывал, - сказал Ромка. – Крепкий, но в тебе нет одного качества. То есть то, что не должно быть.
-И что же это? – спросил Иван. В то время пока он репетировал свой спектакль, за его спиной происходил другой, используя его, как в реалити-шоу.
-Ты слишком любишь людей, - сказал Ромка, собирая с пола артефакты.
- Понимаешь, - сказал Ромка. – Я родился здесь и мне известно как работает эта система. Чиновники, мэры – все это пешки в руках журналистов. Только человек из газеты способен так представить материал как ему выгодно, да еще тиражом в сотни тысяч экземпляров.
-А Камчатный значит пишет пьесу, - догадался Иван.
-Да, наш худрук сильно потрепался за последнее время, - сказал Ромка. –Стресс, стресс. У него и семьи то нет. Так выдуманная история. Он всю жизнь придумывает истории, верит в них и живет, пока не наскучит Полечка из продуктового, на ходу сочиняя историю о Вере из парикмахерской.
-Да но ему-то это зачем? – спросил Иван.
- Он труслив, - сказал Ромка. – Нам были нужны материалы. Он постоянно был рядом с вами. Но в последнее время запил. Совесть замучила. Хорошо, что пьесу успел передать, где мы благополучно все поправили.
- Поправили – удивился Иван. – Я знал.
--Понимаешь, - нам нужен рейтинг. Лишь потому. Дело не в тебе. Точнее в том, что тебе пришло в голову. Это могло прийти в голову продавцу огурцов, но пришло тебе и это здорово. Осталось только довести до финала.
-То есть ты меня используешь, - негодовал Иван. - В свои двенадцать. Это- то хоть правда?
-Да, мне двенадцать, - сказал Ромка.
Ивана повело. Он пнул дверь, провалился в проем двери, оставил позади прямоугольные препятствия лестницы и оказался на улице
-Ты куда? - услышал он в окне.
-Как Достоевский писал неправдой свет пройдешь, да назад не воротишься, - произнес Иван.
-Что? – спросил Ромка.
-Мне пора, - сказал Иван.
-Стой, а как же? - удивился мальчуган. - Твой спектакль.
-Он не мой…. – произнес Иван.
Иван шел и теплый ветер обжигал его как жаркое на сковородке. Если он когда выбегал из театра не знал куда несут его ноги, то сейчас он ясно видел траекторию движения.
Лестница скользила. Недавно ее вымыли, и идти было немного опасно. Иван улыбнулся, так как представил на мгновение, как поскользнувшись, летит вниз, размахивая руками и взывая о помощи. Но этого не было, и он благополучно открыл дверь и зашел в квартиру. Он осторожно прошел на цыпочках в свою комнату, взял рамку с семейной фотографией, небольшую сумку и также осторожно вышел. Хозяйку с Лексеем он не увидел. Хотя оставил на столе записку.
«Спасибо. Буду помнить. Иван».
Он положил записку на столик в прихожей, сверху положил ключ и вышел на скользкий парапет.
Сцена 32
Под мостом-3
Ноги сами его привели к мосту. Гранитный монстр скалился. Он выражал свое недовольство потерянным лицам и холодно отрезвлял каждого, кто появится здесь с эмоциональной маской скорби
-Махнуть бы на Луну, - возникло в голове. - Чтобы бороздить кратеры, переходить с одного труднодоступного участка на другой, чтобы не видеть и не слышать. Чтобы оставлять следы, глубокие, по колено. Чтобы ветер снимал один слой, а другой еще многие десятилетия мог радовать или приводить в недоумение космонавтов, инопланетный разум. Взять с собой тех, кто мне дорог. Родителей, сестер, бабушку, друзей. Леночку, оторвать ее от Оклахомы, Камчатного, он хороший, просто пошел по пути наименьшего сопротивления. Ромку. Он тоже живет так как умеет. Борьку, Виктора Ерофеевича. Нелли не пропадет. С ней бы я просто переписывался. А моя доблестная труппа. Наверное, нет. Я бы взял тех, кто во мне нуждается. А они все могут сами. Я им не нужен. Я как телохранитель.
Солнце пряталось за гранитный желоб играя в прятки с прибрежными посетителями.
- А Новый театр…. - бурлила мысль. – Нужен ли он? Наверное, да. Но тем, кто не различает полезного от вредного. Уже семь ноль две. Представление начинается. Зрители рукоплещут. Впереди час уныния и скорби. Точнее смеха и слез. Глупой отсидки и зевоты. Интеллектуального времяпровождения…Не знаю. Сейчас вряд ли кто может отличить интеллектуальное от псевдоинтеллектуального, все замазано образами, метафорами, загадками и символами.
На берегу сидел парень. У него были джинсы, малиновая футболка, кеды. Он смотрел вдаль, где проплывающие парусники посылали сигналы пешеходам и наземному транспорту.
-Извините, - сказал Иван.
Парень не услышал. Он был на самом дне своих таинственных мыслей и не хотел всплывать на поверхность.
- Я прошу прощения, - осторожно подошел Иван и заметил, что у парня порвана губа.
-Да? – ответил парень, немного отрешенно. Он смотрел на Ивана испуганно, словно видел в нем угрозу, поэтому весь сжался так, что стал похож на комочек.
-Вы не видели одного человека? - сказал Иван. - У него джинсы. Он еще бубнит.
-Нет, - ответил парень. – Не видел. Я ничего не видел, ничего не знаю.
С ним явно что-то произошло. Обокрали, бросили, обманули. Ясно одно, у него что-то произошло. Наверное, с каждым происходит одно и то же, как только здесь появляется впервые.
Иван заметил, что такого количества сидящих людей несколько. Просто они сливались с берегом, с камнями и взглянув впервые их можно было не заметить. Он узнал знакомое лицо, фактуру, гардероб - худую фуфайку, под которой была одета спортивная синяя куртка и футболка красного цвета с желтой окантовкой. Костюмные брюки с едва приметной стрелкой и грязные, но солидные штиблеты, а также табличка «поможите бывшему банкиру»
-Вы? – удивился Иван. – Вы снова здесь? Вы же должны были вернуться.
-Да, - резко сказал он, - я снова здесь. Вам то какое дело? Смотрю у тебя полный порядок. Здесь обычно те, у кого не все в полном.
-Мне нужно от тебя только одно, - сказал Иван.
-Нет у меня паспорта, - воскликнул «банкир».
-Да к черту паспорт, - ответил Иван.
-И денег, - сказал парень на берегу. - Они все ушли. Вот и попытайся найти их.
-Не надо денег, - спокойно сказал стоящий и вынул из кармана несколько тысячных купюр и бросил банкиру. – Вот, возьми. Мало? Еще на. Мне не жалко.
-Тогда что? – испуганно смотрел на него парень, сгребая в кучу деньги и рассовывая их по карманам.
-Где он? – спросил Иван.
-Кто? – еще больше испугался банкир.
-С вами был мужчина в джинсовом, еще порванные кроссовки, где он? – спросил Иван.
-Философ? – спросил банкир.
-Да, именно, - сказал Иван.
-В больнице, - ответил ему парень.
-В какой больнице? – удивился Иван, не до конца доверяя этому человеку.
-В центральной, - ответил банкир. - Попал под грузовик. Переходил дорогу, задумался о смысле или бессмысленности жизни, вот и угодил. Так, наверное, бывает со всеми, кто слишком много думает.
-Серьезно? – спросил Иван. Это звучало как бред. Вот еще недавно был человек, ходил, философствовал, хлоп и он на больничной койке.
-Я то серьезно, а он – да так пустяки, - произнес банкир.
Иван не стал расспрашивать у банкира, как это так получилось, что он снова оказался здесь, он помчался в больницу. Преодолев пролеты моста, он оказался на остановке. Пять остановок трясясь в автобусе, выйдя в неположенном месте, криком остановив оный, он поймал такси и доехал до намеченного пункта уже через полчаса. Он забежал в открытые двери и стал всматриваться в лица лежащих на каталках. Мужчина с лицом похожий на жаренную яичницу, женщина с перевязанной головой – выступающие длинные волосы помогали разглядеть в ней женщину.
-Мне нужен…, - начал парень.
-Кто вам нужен? - пришла на помощь женщина в белом халате.
-К вам поступал мужчина? - начал Иван.
-Имя, фамилия, - сухо сказала женщина.
-Не знаю, - ответил он. – Я не знаю как его зовут. Я очень мало о нем знаю. Знаю, что он был в джинсовом костюме с лямками, как у автослесаря.
- Это не показатель, - ответила женщина. –Джинсы, джинсовые костюмы. Смешно. Девяносто процентов больных. Джинсовых больных. Можно так сказать. Может быть адрес?
-У него нет адреса, - ответил Иван.
-Этого не может быть, - сказала женщина в белом халате.
-Он живет под мостом, - ответил Иван. - На краю города.
- У нас центральная больница и к нам попадают люди, у которых есть крыша над головой, есть полис, есть работа, - ответила женщина.
-А что же происходит с теми, у кого этого нет? – спросил Иван.
-Этого я не знаю, - сказала женщина. – Есть множество благотворительных обществ, клиник при церквях. Они помогают этим субъектам.
-Подождите, - воскликнул Иван. – Вполне вероятно, что у него был адрес.
-Тогда вероятно, что он у нас, - сказала женщина.
- Его невозможно забыть, - сказал парень. – Он старик, но очень колоритный, Борода, пляшущая походка и свист. Да, он постоянно что-то насвистывает. Старые американские песни.
-Ах, вот вы о ком, - сказала женщина. – Этот свистун. Был такой. Выписали. Он должен был еще пару дней полежать, но «поеду», говорит.
-Куда он поехал? - спросил Иван.
-Домой, говорит, поеду, - ответила женщина в белом халате.
Иван вышел из пахнущего лекарствами заведения. Он прошел несколько переулков с заковыристыми названиями и вышел на шумный проспект. Он шел по проспекту и думал о философе, который наверняка вернулся домой и сейчас пьет чай и плачет над фотографиями. Мужчина в джинсовом комбинезоне разговаривал с бабушкой, продавщицей семечек. Это был он.
-Добрый день – сказал Иван. – Мне медсестра сказала, что вы поехали домой. Я думал, что вы уже дома.
-Не поехал, - ответил философ. - Нет. Не смог.
-Но почему? – спросил Иван.
-Не нужен я там, - сказал философ. - Я ведь при рождении был оставлен у ворот их дома. Прожил ровно три дня. Потом меня похитили. Хотели продать в какую-то жаркую страну. Хотели из меня что-то вырезать, но меня снова перехватили борцы. Так я болтался по свету, переходя из одних грязных рук в другие, пока не окреп и не подумывал о самостоятельности в жизни. - И ты сбежал?
-Откуда знаешь? – спросил Иван
И Иван вспомнил того рембрандтского старика с меховой шялпой, который спрашивал его о побеге и предостерегавший от сублимации дорог.
- Мне ли не знать, Ваня, - сказал философ.
Старик опустил голову, и когда ее поднял, то Иван увидел старца с закатанными глазами. Он просто мычал.
-Но как же ты, - не понимал Иван. - И почему ты?
Философ стал бубнить на своем языке, произнося фразы, напоминающие Ивану парад, на котором провожают. И он понял, что добиться чего-то еще у него вряд ли получиться. Он хотел пожелать ему счастья, но увидев, как старец что-то говорит, при этом покачивает головой и что его счастье здесь не нуждается ни в каком дополнительном ингредиенте. И что можно быть счастливым везде, даже если ты попал туда не по собственной воле. Он просто повернулся и пошел дальше по проспекту, где увидел много стариков с печальными, но счастливыми глазами.
Он увидел вывеску музей книг и зашел. Он зашел, потому что впереди был подземный переход, а спускаться он не хотел. Что-то подсказывало ему не делать этого. Оставался магазинчик по пути.
Листая книги с полки с драматургией, он слышал, как книги гогочут. Как когда-то животные несдержанно потешались над ним.
-Хватит, - воскликнул он.
-Вы что-то конкретное хотели, - спросил продавец, тучный мужчина с желто-зеленым шарфиком.
Полки затихли, услышав голос владельца.
-Извините, - сказал Иван.
Заметив, что Иван находиться около этажерки с темой театр, он произнес:
- У нас прекрасная коллекция драматургии. Например, вчера прислали с десяток книг молодых авторов. Они вот здесь немного, прямо перед вашими глазами.
Молодые авторы находились на самой видной полке. Они призывали купить и ставить себя на сцене. Они больше всего смеялись, в то время как классики молчали. Не потому, что многие их ныне не здравствуют, а только лишь потому, что массовое сознание хотело их. Они были сексуальны, модны, противны, что тоже привлекало. Оно было безвкусным, плохопахнущим, но тем и притягательным.
-Спасибо, - ответил Иван. - Нет.
-У нас еще есть, - не унимался он.
-Я вам сказал, что я не буду ничего у вас покупать, - твердо сказал Иван.
-Как знаете, - равнодушно сказал тучный владелец, хотя скорее сделал вид, что найдется другой, кто купит, а вам я желаю счастья, идиот.
Ивана трясло. На сцене должно было произойти то, что он слепил, почти с закрытыми глазами, видя перед собой только металлические кружочки и звон от них. Но теперь он открыл глаза.
-Это вы, - удивилась девушка, - не подходите, я сейчас вызову милицию.
Она была в том самом платье. Желтое, безвкусное, успевшее столкнутся с перипетиями своей юности, оно элегантно сидело на ней. И теперь, увидев его, она демонстративно схватилась за телефон, показывая, что это сделает, поэтому Иван остановился, понимая, что уже начинает подходить к ней вплотную в без того миниатюрном магазине.
-Мне нужен мой телефон, - произнес он. – Девушка, можно стакан воды, - добавил он.
Все смешалось – эти две просьбы, сомкнувшиеся опережая друг друга в важности и ее недовольство предыдущими инцедентами.
-А кто мне поможет? – спросила она. – За такого рода покупателей, кавалеров. Слишком дорого вы мне обходитесь.
-Вот возьмите, - произнес Иван и вывалил всю кучу денег из карманов, которая мятым ворохом покрывала стол с шапочками и летними шарфиками.
У девушки все потеплело в глазах. У Ивана потухало. Он чувствовал, как колючий шар пытается пройти по горлу, вонзая свои шипы в толщи тела.
-Мне бы телефон, - сказал он и добавил, - И каплю воды.
Полина или иначе, растерялась, но сумела собраться и направиться в сторону платье, с которыми она выглядела как клоун среди деловой челяди, где даже дети одеты в тройки и имеют аккуратно завязанные галстуки.
-Вот, хотела выбросить, - протянула она конверт пепельного цвета. В нем выступала антенна мобильного телефона - Два раза разрывался, я брала трубку, но там молчали. На третий он потух, потеряв свои способности.
Он вертел его в руках и понимал, что всего шаг отделяет его от возможности поговорить, но оказалось, что к этому шагу добавился еще один, а может быть и все сто, не понимая какой величины.
-У вас есть зарядка? – спросил Иван, вспоминая где могло быть зарядное устройство, но так и не вспомнил.
-Нет, - сказала девушка.
-Что же делать? – спросил Иван.
-Ничего, переносите симку на мой телефон, - сказала девушка.
-Вы теперь не работаете в том магазинчике? – спросил Иван.
-Да, частично благодаря вам, - сказала она. – Тогда было первое нарушение, второе случилось в тот день, когда я с вами не прогулялась. Ушла раньше с работы на пятнадцать минут. Думала, не заметят. Ошиблась, заметили и выгнали. Сразу же, на следующий день. Да и друг мой оказался и не другом вовсе, а так.
-Не обессудьте, - сказал Иван. – Среди книг как-то уютнее, чем среди тряпок. У книг есть душа, а тряпка – она бездушна.
-Да что я, - сказала она. – У меня спокойная жизнь. Работа, дом, магазин. Хожу я медленно, люблю, когда меня обходят в толпе, не сталкиваясь. Люблю идиллию ночи, а также классику и новогодние огни все праздничные дни. В любые праздники, даже летом. Я когда на них смотрю, то в каждом огоньке вижу человека, который пытается догнать другой огонек, то есть человека, ноу них ничего не выходит. Тогда я закрываю глаза, и мне снится то, что все же они догоняют друг друга. А у вас все очень беспокойно. Я и сама актриса, закончила Щуку, но не пошла в театр, так как слишком спокойная натура. Там такое творится, если бы вы знали.
Иван смотрел на бывшую актрису, которая сняв себя бремя актерской жизни, стала играть в жизни, как это обычно бывает с теми, кто предает театр. Она положила руку на шею и стала придерживать голову, как хрустальный бокал.
-Актриса для стоп-кадров, - возникло в голове у Ивана, когда он переставив симку со своего погасшего телефона на рабочий, звонил за тысячи километров:
- Мама, привет. Да, я дурак. Не переживай. Сейчас еду на вокзал. Завтра ночью ждите.
Прозвенел колокольчик, и легкий морозный ветер летнего вечера залетел в помещение, совершив полтора круга, чтобы потревожить легкое, что было в этом магазинчике. Но книги были упрямы. Они твердо стояли на полках и с усмешкой наблюдали за листочками, чеками и флажками, которые ожили в колокольном звоне.
Послесловие
Спектакль прошел и стал сенсацией. Актеры играли на сцене Большого, Кремля и в Зеленом театре… Иван прочитал об этом в прессе.