Муж нашелся довольно быстро: в пятой по счету больнице. Бросив трубку телефона, Люба быстро попихала в сумку продукты из холодильника, вытерла непрошенные слезы, наскоро подкрасилась, и поехала к мужу в больницу. С трудом пробившись через регистратуру в отделение и пройдя длинным, пустым коридором, взволнованная женщина подошла к двери нужной палаты. Здесь она на несколько секунд остановилась, чтобы хоть немного отдышаться и придти в себя. Только дав себе команду «успокоиться», Люба открыла дверь.
Игорь лежал на койке с перекошенным ртом и помертвевшим правым глазом. К руке его присосалась трубка подвесной капельницы. Увидев жену, он глухо замычал что-то нечленораздельное, слабо пошевелив левой рукой. Вздрогнув сердцем, забыв про установку, Люба зарыдала в голос от жалости, и кинулась к Игорю. Обливаясь слезами, она приникла своей горячей щекой к его небритому, холодному лицу, и замерла. Муж пах каким-то антисептиком, чуть-чуть мылом и водочным перегаром. Немного успокоившись тем, что Гоша жив, она, все еще всхлипывая, промокнула платком слезы, поправила себе прическу, и, достав из сумочки пудреницу, мельком глянула в зеркальце. Удостоверившись, что ее лицо в относительном порядке, она снова повернулась к Игорю.
- Гоша, как же так? – взволнованно спросила она мужа, - что с тобой случилось?
Игорь снова забормотал что-то, силясь исковерканным болезнью языком объяснить жене ситуацию, но тут с соседней койки донесся чей-то ленивый голос:
- Дамочка, да не терзайте вы его сейчас. Все равно он вам ничего путного не расскажет. Его еще и лечить-то не начали толком.
Люба оглянулась, и увидела одетого в синий спортивный костюм приятного мужчину лет сорока пяти, сидящего с ногами на кровати.
- А что с ним такое? И как он сюда попал? - спросила она, внимательно разглядывая мужчину.
Усмехаясь несколько нагловато, сосед по палате неспешно потянулся, и опустил ноги на пол. Пальцем пригладив небольшие усики, он наконец, ответил:
- Да обычный инсульт! Таких здесь половина отделения. Вашему еще повезло. Несильный удар был, да и привезли вовремя.
- И кто же привез? И откуда?
- Вот уж откуда, я не знаю. А привезла какая-то женщина. Симпатичная, между прочим! Я, кстати, был уверен, что жена.
- Нет, жена – это я.
Мужчина как-то неопределенно ухмыльнулся, и сказал:
- Ну, да, теперь-то я понял.
Люба помолчала, приводя мысли в порядок, и, сделав попытку улыбнуться незнакомцу по-дружески, спросила:
- А вы здесь тоже с инсультом?
- Нет, что вы! – засмеялся он. – Я здесь по другой болезни, не такой серьезной.
Люба сразу подхватилась:
- А что, инсульт – это серьезно?
- Ну, как вам сказать? Если по-простому, удар у него случился. Кондрашка. Да вы к доктору сходите, он вам все и расскажет. Я-то что, не врач.
- А.. . Ну да, конечно! Побегу. Вы тут за Гошей не присмотрите пока?
- Ну, конечно. Что же мне еще делать? - со смешком в голосе ответил незнакомец.
Доктор был занят, и на тревожные расспросы Любы отделался общими фразами. Только и поняла она, что все идет по плану, особых опасений нет, и скоро мужа можно будет забрать домой.
Вернувшись в палату, Люба присела на койку в ногах задремавшего мужа, и, поймав заинтересованный взгляд соседа, вдруг покраснела, как девочка. Давно уже никто не смотрел на нее такими глазами. Ей, матери троих детей, в последнее время редко приходилось общаться с мужчинами, так что подзабыла она, какими они бывают. Не назовешь же мужчиной ее Игоря, вечно пьяного, и дурно пахнущего. Когда-то, в молодости, до женитьбы, Гоша был веселым и приятным парнем, на которого вешались все окрестные девчата. Хоть и был он беден, зато внешностью вышел. Кудрявые русые волосы, красивые, полные губы, голубые глаза. Нелегко было тогда Любе отстоять свою любовь, но он все же выбрал ее. И как же так получилось, что через некоторое время стал Гоша пить, да на сторону похаживать?
Лишь только прозвенел первый звоночек, побежала Люба к матери, советоваться. Не хотела она тогда терять мужа, тогда еще любимого, вот и пришла за помощью. Мать-то ее и надоумила. Мол, заводи ребенка, нет крепче привязи для мужа, чем ребенок, а наипаче сын. Послушалась Люба, и родила сына. А Гоша порадовался рождению сына, да на радостях и загулял. Да так потом и продолжил пить, да по бабам шляться. Тогда она родила ему дочь. Не помогло. Стала Люба его кодировать, да с подругами его разбираться. Год, два не пил, а потом как с цепи сорвался. Иногда и ночевать не приходил.
Погоревала Люба, да в последней надежде родила еще одного сына. Но, Господи, нет! Не успокоился Гоша, не принялся воспитывать детей, не стал добропорядочным семьянином. Видно, не это ему нужно было, а что-то другое. Спрашивала его Люба, стыдила, уговаривала. Ничего не помогало. Ожесточилась тогда Люба, и перестала вытаскивать мужа из ямы, в которую он с наслаждением падал. Отселила его на диван, и перестала реагировать на его пьянство и частые отлучки. Лишь бы скандалов не закатывал. И вот он, пожалуйста, дорогой супруг, лежит себе на койке, посапывает. Наверняка у бабы был, да пьяный. У нее и удар случился. Хорошо хоть, порядочная, видать, женщина, не выбросила мужика на улицу, в больницу отвезла.
Злость на мужа начала вскипать в душе Любы ключом. Она с ненавистью взглянула на посапывающего Игоря сквозь не просохшие слезы, и отвернулась. И почему она с ним до сих пор живет? Зачем столько мучилась, ночами не спала, в муках рожала? Все, что он зарабатывал в автосервисе, сам же и пропивал. До детей ему никогда дела не было. Да и красота вся спала. Остался плешивый, невзрачный алкоголик. Так для чего ей такой муж? Для того, чтобы этот урод окончательно сел на ее шею? Конечно, это в сердце у каждой русской женщины: хоть какой, да мой! Да только хрен ему!
Люба очнулась от своих дум, и снова взглянула на соседа. А тот, красавчик, улыбается во весь рот, зубы скалит.
- Как зовут-то тебя? – спрашивает, не переставая скалиться.
- Любой меня зовут, - сердито ответила Люба, и, не удержавшись, спросила, - а тебя как?
- Владимир я. Можно просто Вовка.
- А чего ты, Вовка, все улыбаешься, - сердясь уже на саму себя, спросила Люба. – Тут ведь больница, а не цирк.
- А я, Люба, как раз, из цирка. В смысле, работаю там. Клоуном.
- Да врешь ты все!
- Да чего мне врать? Коверный я.
- Какой такой коверный?
-Обыкновенный! Ты в цирке-то была хоть раз?
- Некогда мне по циркам ходить.
- Неужто не была? – поразился Вовка. - А хочешь, я тебя проведу? Бесплатно!
Люба помолчала, подумала, покосилась на спящего мужа, и ответила:
- Не знаю. Мне вон за мужем надо ухаживать. Какие цирки?
- Да брось ты! Никуда твой муж не денется. Меня вот завтра выписывают. К обеду, наверное, уже выпустят. А ты приходи в цирк к пяти. Только не с главного, а со служебного. Спросишь Вовку Челищева, я и выйду. Мне еще больничный должны дать, долечиваться. Так что я пока свободный.
- Как это, свободный? А жена?
- Вдовец я, Люба. Жена два года назад умерла.
Люба подумала, внимательно посмотрела на Вовку, и, поймав себя на мысли, что он ей очень нравится, снова сделала суровое лицо. В конце концов, она-то замужем.
- Нет! Наверное. Я не смогу.
- Да все нормально, Люба! Мужу твоему ты пока не нужна. Толку от твоего присутствия здесь нет. Вот когда подлечат, тогда и будешь к нему ходить. Соглашайся, Люба!
- Я подумаю, - ответила Люба, внутренне уже решив, что пойдет, и снова вспыхнув румянцем от этой мысли. Все равно дома никого. Старший, Сергей, служит по контракту в армии. Александра, дочь, отдыхает в Египте, а младший, Сашка, в спортивном лагере. Можно и ей в цирк сходить, развлечься. Но, только в цирк. Никакого баловства! Только чуть-чуть снова почувствовать себя женщиной. Не все же этому алкашу развлекаться! Ей ведь всего тридцать девять. Иные в ее годы только замуж выходят, да первенца рожают. А она уже, практически, вот-вот бабушкой станет, а любви и ласки, можно сказать, и не видела. И все из-за этого урода. Какие ласки, если он каждый день пьяный. А она все ждала столько лет, надеялась на лучшее. Вот, и пожалуйста, дождалась!
Еще раз взглянув в зеркальце, Люба захлопнула пудреницу, и, решившись, спросила у Володьки:
- К пяти, говоришь?
- Да, я как раз освобожусь, - радостно ответил тот. – Приходи, Люба! Я очень буду ждать!
До вечера Люба успела оформить на работе отпуск без содержания, и, с чувством выполненного долга, отправилась к матери. Та жила на окраине города в небольшом деревянном доме. В том самом, который был родным и для Любы. Нечасто получалось ей бывать здесь в последнее время, но сердце всегда екало то ли от радости, то ли от грусти.
Мать, в последнее время чувствовавшая недомогание, лежала на диване. Телевизор громко орал, так как мать была глуховата. Как пришла Люба, она не слышала, и резво соскочила с дивана только при виде дочери.
- Любаша, как я рада! – закричала она, через вопли героев какого-то сериала. – Случилось что?
- Ну, мама, почему сразу «случилось», - недовольно воскликнула Люба, - что я, не могла просто так приехать? Ну, случилось. Гоша в больнице.
- Что с твоим алкашом произошло, – спросила язвительно мать, - белая горячка?
- Ну, мама, при чем тут белая горячка? Инсульт у него.
Мать подняла с дивана пульт, и выключила телевизор. Наступила оглушительная тишина. Люба присела на диван, придерживая на коленях свою большую черную сумку, и сказала:
- Сказали, что все обойдется.
- Обойдется? – воскликнула мать с омерзением. – Обойдется, говоришь? Да нихрена ничего не обойдется! Ты на себя посмотри! Ты же на труп уже похожа! Я прямо радуюсь, что отец этого безобразия уже не видит. Убил бы он твоего балбеса! Убил бы, и сел в тюрьму. И правильно бы сделал!
- Ну, мама! Опять ты начинаешь! Я сама все знаю! Только он ведь не просто так. Он отец моим детям. Он мой муж, между прочим.
- Вот именно, «между прочим»! Какой он муж? Что ты от него хорошего видела? Что от него хорошего видели дети? А?
- Ну, уж про детей-то ты бы помолчала! С чьей подачи я троих нарожала? Кто мне все зудел, что мужика только дети удержат? А? Все бестолку для дурака! Никто ему не нужен, кроме водки да шлюх. А теперь еще и парализованный. Судно из-под него теперь выносить? Вот радость-то!
- Так я же хотела, как лучше! – беспомощно сгорбилась мать. – Кто же знал, что он такая сволочь?
- Как там сказал товарищ Черномырдин? «Хотели, как лучше, а получилось, как всегда»? – зло усмехнулась Люба. - Ну ладно, теперь уже поздно кулаками махать. Я чего приехала-то? Посоветоваться. Я отпуск без содержания взяла на десять дней. Буду ездить в больницу, Гошу навещать, да кормить. В больнице-то не знаю, как накормят. Все же не чужой. А? Как ты думаешь?
Мать помолчала, а после нехотя сказала:
- Ну, да, если не будешь ходить, некрасиво будет. Вроде как отказалась ты от него. Хотя, если бы отказалась, я бы тебя поняла.
- Ой, мама, не гневи Бога! От меня не убудет. Все же мы одна семья. Нехорошо это. Как-нибудь обойдется.
- Ну-ну, тебе жить, - сказала мать с печалью в голосе, - только меня не забывай, проведывай. Я ведь, не вечная. Седьмой десяток пошел.
- Ладно, не прибедняйся. Вот, я тебе конфет принесла, да тортик к чаю, - сказала Люба, вынимая из сумки упаковки со сластями.
В цирке Любе не то, чтобы понравилось, нет, что-то ей было неприятным, а от чего-то она была в восторге. Но общее впечатление сложилось хорошее. Да и люди там были незлобивые и доброжелательные. Володька водил ее по всем помещениям большого здания, знакомил со всеми его работниками, и от каждого она получала улыбку и доброе слово. Заметила, что Владимир ревниво следит за тем, как реагируют мужчины на его стройную и миловидную экскурсантку, и Любе это понравилось. От Володьки исходила жаркая волна страсти и ревности, и не почувствовать ее было невозможно.
Наконец, пришло время увидеть представление. Вовка сидел рядом с ней в первом ряду, и, сжимая ее руку в своей, негромко комментировал все происходящее на арене. Люба не пыталась отнять свою руку, хотя ей было неловко. А потом ей стало жарко, и, в антракте, когда они охлаждались мороженым, она запросилась домой. – Хорошенького помаленьку, - подумала она про себя. - Что-то ты разгулялась, подруга.
Володька проводил ее до подъезда, и целомудренно поцеловав Любу в щеку, ушел. С тайным сожалением вздохнув, Люба поднялась к себе, и плюхнулась на диван не переодевшись. Она вспомнила весь прошедший день, и как бы снова ощутив жар Володькиной ладони, почувствовала, что в который раз краснеет.
Отец воспитывал ее в строгих правилах. Мать почти не участвовала в педагогическом процессе. Она работала, руководила, допоздна задерживалась на совещаниях, и поэтому Любу воспитывал отец. Он был добрый, но упрямый. Если что сказал – закон. Пролетарский! И никаких компромиссов. До самой смерти. Поэтому Люба выросла такой же бескомпромиссной, честной и упрямой. За свою семейную жизнь она не изменила мужу ни разу. Да ей и других забот хватало. Не до измен. Однажды приняв на себя ответственность за семью, она долгие годы хранила ей верность. Но чаша терпения была переполнена в тот момент, когда она увидела мужа на больничной койке и узнала причину его появления там. Гнев и презрение растопили оковы добродетели, освободив ее душу от множества запретов. Только вот привычки никуда не делись, и, чтобы изменить мужу, надо было изменить себе.
И все же это случилось.
Через несколько дней она поддалась на уговоры Володьки, и, зашла к нему в гости, в его холостяцкую квартиру. Люба вновь краснела и смущалась, но увидев жилище, лишенное женской руки, успокоилась, и привычно принялась наводить порядок. Лишь Вовкины ласковые руки и жаркие губы остановили ее, заставив забыть обо всем.
Домой она вернулась в смятенных чувствах. С одной стороны она встретила мужчину своей мечты. Сильного, умелого и в работе и в любви, доброго и понимающего. Люба хотела его, мечтала о нем, совсем как девочка. Но, с другой стороны, она совершила измену. Она не хотела изменять, так уж нечаянно получилось. Получилось потому, что она встретила другого человека, и, изменившись от этого сама, изменила и мужу. Наверное, так и случается при встрече двух людей, которых тянет друг к другу. Они оба непременно изменяются. В какую сторону? Неважно. Да просто изменяются.
Наконец выписали из больницы Игоря. Люба, увидев мужа, выходящего из дверей отделения, застыдилась, и пожалела Гошу, чуть приволакивающего правую ногу, и кривящего в неприятной ухмылке полные губы. Разговаривал он уже лучше, но все равно невнятно, словно его рот был набит кашей. Но, уже попривыкнув, что его плохо понимают, Игорь больше молчал, чем говорил. И это было хорошо.
Усадив мужа на заднее сиденье своей Тойоты, Люба неспешно поехала домой. Ей было мучительно тяжко, сердце сдавливала мысль о том, что она снова заковывает себя в брачные кандалы. – Выздоровеет – и все! – решила она про себя. – Я все ему скажу. Больше я уже не намерена его терпеть.
Выздоровление шло плохо. Игорю нужно было заниматься, разрабатывать мышцы и речь. От реабилитационного санатория он наотрез отказался, а сам заниматься ленился. Зато постоянно ныл, жаловался на то, что его никто не понимает, и все чаще то требовал, то просил водки. Люба только усмехалась на его нытье, и грозилась сдать его назад, в больницу, если он будет продолжать лениться. Муж как-то оплыл, сгорбился, и перестал улыбаться. Но Любе его уже не было жалко. Она перегорела. Да, она понимала, что Гоша тяжело болен, но к этой болезни он сам шел семимильными шагами. Только порочный образ жизни привел Игоря к инсульту, и в этом он должен был винить лишь себя.
Наконец, домой приехали дети. Дочь и младший сын, не интересуясь подробностями, приняли живейшее участие в реабилитации отца. После летнего отдыха они с энтузиазмом взялись делать ему массаж и пассивную гимнастику. Игорь ворчал, но терпел. Постепенно ему стало лучше, он выходил на улицу, и частенько посиживал на лавочке у подъезда.
Пользуясь тем, что Игорь теперь не оставался дома один, Люба все больше времени проводила с Володькой. Даже иногда оставалась у него ночевать. У того тоже что-то не ладилось со здоровьем, и он все еще сидел на больничном.
- Любонька, давай уже, переезжай ко мне, - все чаще говорил он. – Ну, сколько можно?
Люба вздыхала, но ничего не обещала. Супружеские оковы спадали с нее медленно. Неясное чувство вины за измену все же тревожило ее, не позволяя резко порвать с прошлым. Она страдала от этого, и страдание выливалось в невроз, доведший ее до почти истерического состояния. Она крепилась, но развязка была уже близка.
Игорь бездумно сидел на лавочке у подъезда. Люба отлично видела его из окна кухни, к которому частенько подходила, боясь контактов Гоши с местными алкашами. Сама она готовила обед, перемывала посуду, ожидая прихода детей с прогулки. Гоша, по своему обыкновению, дремал, косо прислонившись к спинке скамейки, когда из подъезда вышла пожилая соседка из восемьдесят третьей квартиры. Люба плохо ее знала, слышала только, что это ужасная сплетница и скандалистка. Женщина подсела к Игорю, и, тронув его за плечо, стала страстно о чем-то рассказывать. Она часто кивала головой, трагически воздевала руки и молитвенно прижимала их к груди. Гоша внимательно слушал, изредка переспрашивая. Наконец соседка встала, размашисто перекрестилась, что-то говоря, и, повернувшись, ушла, помахивая пустым пластиковым пакетом.
У Любы заныло сердце. Еще не зная, что соседка рассказывала Игорю, она почувствовала, что ее ждут неприятности.
Так и оказалось.
Игорь вошел в квартиру, с хмурым лицом. Приволакивая ногу сильнее обычного, он громко хлопнул входной дверью, прошел на кухню, и, вцепившись левой рукой в спинку стула, вонзил злой взгляд в спину Любы. Почувствовав тяжесть угрозы, повисшей позади, Люба обернулась, и, увидев окаменевшее лицо мужа, коротко спросила:
- Что?
Игорь выдержал паузу, и, не отрывая взгляда от лица жены, косноязычно заявил:
- Ты мне изменяешь! Тебя несколько раз видели с мужчиной. Что скажешь?
- Это тебе соседка напела? – раздраженно спросила Люба, – Так она же известная сплетница!
- Не ври мне, сука! Ты мне давно изменяешь! Ты думаешь, я дурак? Я не дурак. Я все вижу! И как ты дома не ночуешь! Якобы у мамы! Как же, у мамы! У хахаля своего! Сука!
Раздражение, скопившееся в душе у Любы, немедленно выплеснулось наружу.
- Ах, я сука? А ты кто? Кобель? Сколько лет ты мне изменял? Сколько баб у тебя было, пока я детей воспитывала? Сколько денег ты пропил, пока я семью на себе тащила? И я, значит, теперь сука? Ах ты, козел!
- Заткнись, сука, - прошипел перекошенным ртом Игорь, - пока я тебе мозги не вышиб!
И Гоша попытался ударить Любу здоровой левой рукой. Женщина увернулась, и, схватив с кухонного стола чисто вымытую сковородку, изо всех сил залепила ей Игорю в лоб. Муж закатил глаза, пошатнулся, и внезапно осел на пол.
После отъезда «скорой», увезшей Гошу в больницу, Люба присела за стол, и, закрыв лицо ладонями, громко заплакала. Но, это не были слезы сожаления о случившемся, или страха перед будущим, а только слезы облегчения. Она, наконец, освободилась от множества своих страхов и комплексов, и могла твердо смотреть в будущее.
-