Все у комбинатовского художника из цеха эстетики Владимира Николаевича Турундаева в жизни было бы как прежде: оформлял бы красные уголки да ленинские комнаты на производствах, готовил бы плакаты и транспаранты на ноябрьские и майские, подписывал бы инвентарные номера по цехам на госимуществе, отмечал бы (почти ежедневно) дни рождения с дружками-художниками, если бы не… передовики производства.
Все началось с того, что неожиданно собралось посетить комбинат, на котором трудился Владимир Николаевич, высокое начальство из Москвы в сопровождении партийных бонз из области. Директор на планерке так и заявил: «Если ты, Турундаев, в передовики не рвешься, это не значит, что на производствах их нет. В общем, два дня тебе на оформление доски почета в портретном исполнении. Возьми в отделе кадров по списку фотографии двадцати трех человек и нарисуй. Послезавтра проверю, — и добавил: — Гляди у меня, я их каждого в лицо знаю, не раз награждал!»
Ох уж эти передовики, их каждого Владимир Николаевич тоже знавал и в лицо, и по другим разным параметрам. Хоть бы взять ту же Вальку из литейного... да ладно, замнем для ясности. Дело тут было и в другом: это какой же уважающий себя художник за два дня и две ночи портреты двадцати трех человек напишет, и чтоб директор их опознал. Но Владимир Николаевич в спор с начальством вступать не решился — себе дороже. Все же какая-никакая мастерская при комбинате имеется, да и расходные материалы за казенный счет для халтур всегда под рукой. Вон одни коврики настенные с оленями в лесу да женщинами на берегу (одна, кстати, так на Вальку смахивает) сколько рубликов в доходную часть бедного художника приносят. А понять его никто не может. Детство в интернате. В свидетельстве о рождении дата стоит, а с гороскопом все не совпадает, липовая дата, получается. Вот и приходилось Владимиру Николаевичу каждый день, как день рождения отмечать, пусть порой и в одиночку, а надо: вдруг сегодня родился!
В общем, написал он «сухой кистью» двадцать три портрета передовиков, а к утру сдачи понял, что «перегрелся». И вся его жизнь в ту минуту переменилась и потекла другим руслом — руслом новым, доселе ему неведомым.
Турундаев бросил пить. Весь алкоголь, выкупаемый по талонам, Владимир Николаевич начал складывать в одежный шкаф, устроился на новую работу в пожарную часть, чтоб сутки через двое, и с головой ушел в творческий поиск ради спасения себя и человечества. «Кто мы на этой земле? — без конца задавал он себе один и тот же вопрос и тут же сам отвечал: — Мы, как трихомонады на теле Земли, мечемся в поисках тепленького, а разве в этом суть? Найти свое место в мироздании — это ли не смысл существования?!»
Первое открытие, к которому пришел Владимир Николаевич, находясь в новой форме своего существования, должно было навсегда победить алкоголизм. Травами. Науку, соответственно, назвал Фитосационикой! Его однокомнатная квартира превратилась в биолабораторию. С женой они давно в разводе, разменяли трешку, поэтому сейчас он царствовал здесь один. Настои из растений, по мысли гения, вытеснят человеческую зависимость от алкогольного опьянения и заменят на более чувственные желания, пребывание в эйфории, причем с многочисленными оттенками. И каждый настой проверял на себе лично неоднократно. Заготовлял по лунному календарю травы, ягоды, хвою, настаивал на воде, не добавляя в этот состав ничего более. Выдерживал неделями и месяцами, а затем разливал по пустым бутылкам и угощал сам себя. «Я, — говорил он бывшим своим коллегам-художникам, — этими настоями, как на органных струнах своей души играю». И правда, с тех пор как Володька «перегрелся», никто из прежних товарищей его в веселых компаниях не видел и в кабаках не встречал. Но причиной внезапного и полного отшельничества Владимира Николаевича Турундаева явилось еще одно открытие, не менее важное, чем Фитосационика. Визуальная Дендратерапия!
Справившись с одной проблемой человечества, Владимир Николаевич взялся за искоренение другой — людских пороков — объявил войну зависти, жадности, предательству и иже с ними. Квартира художника-отщепенца быстро трансформировалась в мастерскую деревянной скульптуры. Первый эксперимент, как полагается, провел над собой. И получилось! «Я раньше якал, якал, а теперь не якаю и не выкаю», — заявил он однажды соседу по площадке, чем вызвал глубокое недоумение у всех присутствовавших при откровении и причастившихся к нему после: «Еще вчера по-человечески жил, а нынче! Хорошо, в доме электроплиты, все как-то спокойней за безопасность, тем более из пожарной части уволился. На что он жить собирается?!»
Владимир Николаевич знал, чем и как жить дальше. Фитосационика делала свое дело — чакры открывались одна за другой. Подобрал он однажды по пути домой сухое бревнышко и, как Папа Карло увидел в полене Буратино, так и наш герой разглядел в бревне нечто, что необратимо приведет к счастью всех и навсегда.
Принес домой и принялся за работу: строгал рубанком, долбил стамеской, резал резцом. Под утро глянул на свое произведение и обомлел: «Да это же я! Вот он, нос, вздернутый к верху, как у заносчивой птицы. Вот он медальон на всю шею с буквой «Я». Ни дать ни взять гордыня!» И все осознал. Если человек увидит себя со стороны (и не с лучшей стороны!), если признается себе, что что-то подобное в нем сидит, то есть порок, наверняка, зрительная память будет возвращать его к неприглядному образу и заставит измениться к лучшему. Как те передовики производства, которые изменили самого художника и которые до сих пор висят у проходной, написанные его, Владимира Николаевича, «сухой кистью».
Вскоре к многочисленным бутылям с настойками, заполнившим добрую часть его холостяцкой жилплощади, добавились новые постояльцы — деревянные болваны — материальное воплощение человеческих несовершенств. Ряды их пополнялись почти еженедельно. Из-под топора и стамески доморощенного ваятеля выходили, пораженные от рождения всеми мыслимыми людскими пороками, чудища. К топчану, на котором изредка забывался одержимый создатель, теперь невозможно было попасть как прежде. Чтоб добраться туда за той или иной надобностью, приходилось двигать с места на место фигуры размером с человеческий рост, что со стороны, если бы, конечно, нашелся любопытный наблюдатель, могло напомнить странную шахматную партию. Впрочем, рокировки случались и без видимых на то причин: среди ночи в облаке стружки, из которой, как из пены, вот-вот готов был родиться еще один деревянный антипод Венеры, появлялся вдруг Турундаев и заводил очередную увертюру к той главной и единственной партии, которая раз и навсегда должна будет очистить мир от скверны. И двигал ли тогда дендроидами точный расчет гроссмейстера или, как это чаще случается у творцов, наитие — вопрос открытый. К слову, в направлении шкафа, надежно перекрытого плотной стеной широкоплечих истуканов, где напрасно ждали своего часа несколько поллитровых, Владимир Николаевич так и не предпринял ни одной контратаки.
Турундаев спешил. Апофеозом задуманного должен был стать Музей Визуальной Дендратерапии, воздвигнутый на набережной. И всякий человек, вошедший в этот пантеон порока и вынужденный в поисках выхода лавировать меж деревянными скульптурами своих «двойников», достигал бы к концу пути неизбежного катарсиса. Вход в это земное чистилище будет с западной стороны, а выход на востоке. Разумеется, всем посетителям будут предлагаться настои, изготовленные по рецептам фитосационики. «Вот я полюбуюсь на кислые рожи передовиков, — веселился Владимир Николаевич, — а потом встречу их на востоке!»
Турундаев умер ранним утром прямо за работой, болваны молчали, скорбно возвышаясь над создателем. Его обнаружили не сразу. Соседи учуяли характерный запах на лестничной площадке и вызвали милицию. Скорая констатировала острую сердечную... Квартира по наследству перешла единственной дочке, которая была в ней прописана, но проживала с матерью. Все настои были вылиты в унитаз, бутылки из-под них выброшены с грохотом в мусорный контейнер. От Фитосационики не осталось и следа. Бывшая жена Владимира Николаевича предложила городу, у которого не было своего музея, купить коллекцию злополучных болванов, но в ответ услышала: «Денег нет!» Больше про Визуальную Дендратерапию никто никогда не заговаривал. Лишь один корреспондент местной газеты как-то под вечер, проходя неподалеку от дома, где когда-то жил и творил Турундаев, заметил, как ватага пацанов перекатывала в сторону школьного двора деревянную скульптуру с возгласами: «Вот трудовик завтра порадуется!» Корреспондент хотел было спросить у мальчишек про находку, да передумал — спешил на открытие комнаты трудовой славы комбината, где в числе экспонатов висели портреты передовиков производства, написанных Турундаевым «сухой кистью».