В этом году я стал слишком уж задумчивым и замкнутым, после чего и решил свести общение со знакомыми к незначительным встречам, чтобы не расстроить их резким словом. Терпеть мой характер мог только друг детства Пригодич, однако по воле значимого обстоятельства, которое ранее представлялось мне пустяковым, он уже не мог видеть меня. Одиночество не расстраивало, я даже чувствовал себя спокойнее, вслушиваясь в гулкую тишину квартиры и свой простуженный, трескуче-сухой кашель. Пригодича очень не хватало.
Каждый день я видел одни и те же элементы быта: голубовато-серые обои, которые выцвели из-за того, что окно выходило на юг, тихо шипящий на плите чайник и мутное по краям зеркало. Это однообразие успокаивало, и со временем даже стало казаться, что я начинаю наконец приходить в себя. Произошедшее с Пригодичем уже не воспринималось так колюще, как раньше, поэтому я стал понемногу возвращаться к нормальной жизни. Если бы я знал, что выбор, который я сделал всего лишь в одном пункте жизни, даст такой результат, то, наверное, был бы осторожнее со своими желаниями. Но инстинкт выживания не дает человеку отказаться от жизни, за ислючением совсем уж трагических случаев, поэтому я не особо верил в то, что смог бы выбрать другой вариант.
Без всяких сомнений, подросток, который в четырнадцать лет чуть не утонул в реке, и я, тридцатилетний, были совсем разными людьми, но выбор подростка слишком отразился на моем состоянии сейчас. Помню, как удалялась вверх синеватая, искрящаяся на солнце гладь, как тяжело и жгуче давило на грудь. Отчетливее всего помню, как то, что так сильно пугает меня сейчас, решило тогда показаться мне. Оно колебалось в воде и имело человеческие очертания, определить его возраст было сложно, но голос можно было описать как дребезжащий. Странно, что я видел его лицо, но в памяти не осталось визуального образа, поэтому я все еще боюсь его.
Я решил называть его тусклым человеком, потому что не знал, что это такое на самом деле. После того, как я пришел в себя на берегу, то мог вспомнить только одно: тусклый человек пообещал у меня что-то забрать.
Однако потом не произошло ничего, что можно было бы считать возвратом долга, поэтому тусклый человек был забыт, а все произошедшее списано на галлюцинацию. К сожалению. Иногда я думаю, произошло бы это, если бы я не забыл о своем обещании, мог ли сдержать тусклого человека одним лишь фактом того, что я его помню? Мог ли он не приходить, если бы я вспомнил его лицо? Но это всё лишь попытки оправдать себя. Виновником случившегося был не тусклый человек, как бы мне этого ни хотелось. Я мог тогда выбрать другое, но инстинкт выживания не дает человеку отказаться от жизни.
Когда Пригодич вышел от меня и направился домой, но не дошел, у меня даже не было мысли о том, что это может иметь отношение к моему обещанию, однако тревожный, беспокойный сон расставил все на свои места. Я не мог проснуться, а Пригодич, укоряюще глядя на меня, погружался в мутную серую воду. В сыром воздухе тяжело пахло полынью, алые огни на другом берегу нескончаемо моргали, и рядом со мной стояло то, что имело человеческие очертания, и дребезжащим голосом благодарило за сдержанное обещание. Фигура Пригодича долго растворялась в темной глубине, пока не исчезла совсем.
Я слышал слова, которые выходили изо рта стоявшего рядом существа, видел его белесые длинные пальцы, но осознание своей ошибки мешало смотреть ему в лицо. Тусклый человек понял это и разрешил мне проснуться. Стоит ли говорить, о том, что Пригодич, как выяснилось два дня спустя, утонул? Я знал, знал, что все произошло не без причины, что есть тот, кто виноват в этом больше всех остальных, поэтому ждал, что в один из дней оно придет ко мне.
Но тусклый человек не приходил. Ему незачем было это делать. Он уже всё у меня забрал.