Творческая история повести Н.В. Гоголя "Нос". Ринотиллексоманиакальное исследование
Оглавление:
Глава 1. О предмете повести - http://www.proza.ru/2014/05/01/260
Глава 2. Начало работы над повестью - http://www.proza.ru/2014/05/09/390
Глава 3. Основная работа над повестью
Часть 1. Кавказский коллежский асессор - http://www.proza.ru/2014/05/21/1287
Часть 2. Неординарный профессор - http://www.proza.ru/2014/05/24/505
Часть 3. Дурной сон майора Ковалева - http://www.proza.ru/2014/05/27/294
Глава 4. Предпечатная история повести
Часть 1. «Московский наблюдатель»
Часть 2. «Современник» - http://www.proza.ru/2014/09/13/338
Глава 5. О предмете повести. Post factum - http://www.proza.ru/2015/02/08/411
Глава 4. Предпечатная история повести. Часть 1. «Московский наблюдатель». Возвращение Гоголя в литературу. «Особенная повесть».
Хотя, возможно, первое время после определения в Петербургский университет Гоголь действительно полагал, что его дальнейшая судьба будет надолго связана с университетской кафедрой [1], все его усилия в тот момент оказались направлены вовсе не на подготовку к лекциям. 23 августа 1834 г. он писал М.А. Максимовичу: «Я тружусь как лошадь, чувствуя, что это последний год, но только не над казенною работою, т. е. не над лекциями [2], которые у нас до сих пор еще не начинались, но над собственными своими вещами» (Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений в 14 томах. М., 1937-1932. Т. X. С. 339. Далее в тексте с указанием номера тома и страницы). Неудача «киевской компании» резко меняет вектор приложения его сил. После почти трехгодичного «молчания» Гоголь вновь возвращается в литературу. За полгода, с момента подачи в июне 1834 г. прошения о поступления на службу в Петербургский университет, им было подготовлено к изданию два сборника произведений. А далее, вплоть до отъезда за границу, - планы сотрудничества с «Московским наблюдателем», работа в «Современнике», написание и постановка «Ревизора», наконец, начало работы над «Мертвыми душами». Это был самый плодотворный период в творческой биографии писателя. Чем может быть объяснен подобный прорыв?
В результате «киевской истории» Гоголем оказался утерян (растрачен впустую) его главный капитал – чистое имя. Решившись однажды пустить его в оборот, назвавшись историком, способным преподавать на университетской кафедре, он использовал единственный шанс заявить о себе с чистого листа. Ради этого момента он столько времени сторонился литературной известности, да что там – откровенно чурался ее.
Решившись искать место ординарного профессора всеобщей истории в Киевском университете, Гоголь фактически шел ва-банк. К тому моменту он являлся старшим учителем в Патриотическом институте для девочек. До 1864 года этой должности соответствовал IX чин табеля о рангах – титулярного советника (писатель был утвержден в этом чине одновременно с назначением старшим учителем 1 апреля 1831 года). 8 июня 1834 года Гоголь писал М.А. Максимовичу, что имеет чин коллежского асессора. Не совсем ясно, когда он получил повышение, но в любом случае согласно тогдашнему положению этому чину соответствовала лишь должность экстраординарного профессора (см. Русские писатели. 1800-1917: Биографический словарь в 5 томах. М., 1989. Т. 1. С. 662), которую собственного ему и предлагали (вся загвоздка для Гоголя была только в кафедре). Чин не всегда соответствовал занимаемой должности, но чаще всего такое положение дел было временным, в силу необходимости. Например, на тридцатилетнего Максимовича по приезде в Киев были возложены обязанности ректора, которые он исполнял больше года. В чин статского советника, соответствующий этой должности, он был произведен (за выслугу лет) только в 1843 году (см. Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Московского университета за истекающее столетие, со дня учреждения января 12-го 1755 года, по день столетнего юбилея. Том 2, С. 21), когда после полной отставки вновь ненадолго вернулся к преподаванию. Гоголь же, претендуя на место ординарного профессора, должен был обладать чином надворного советника (т.е. VII класса). Выслужить подобный чин было для Гоголя делом весьма и весьма туманной перспективы. А вот получить его по случаю для двадцатипятилетнего писателя было очень и очень заманчиво – и, в общем-то, вполне реально. Во вновь создаваемом учебном заведении должна была ощущаться нехватка квалифицированного персонала. Гоголь полагал, что получив должность, сможет вжиться в выбранную для себя роль, наработать необходимые знания и навыки, до того как появится возможность для его замены.
Лишившись шанса получить заветное место, Гоголь потерял всякий интерес к этой затее. Весь его задор прошел. Он знал, что Петербургский университет - это тупик, и ему не стяжать здесь, на приобретенном почти против воли месте адъюнкта, ни славы, ни денег, ни карьеры, ни душевного спокойствия.
Однако, назвался груздем – полезай в кузов. Принимая место в Петербургском университете, Гоголь хорошо понимал, что он будет вынужден действовать, что называется «на глазах» (как это произошло бы и в Москве, куда его звал Погодин – слишком поздно для Гоголя). От него будут ждать результата, которого он не мог представить. Все дальнейшие действия Гоголя – его лихорадочная литературная и издательская деятельность – носят следы ребрендинга, отчаянной попытки нейтрализовать столь тщательно и последовательно создаваемый им до этого образ «профессора-историка». Неудача этого образа заключалась в том, что гора родила мышь [3]. Вне зависимости от того каким было объективное состояние дел, именно таковым было восприятие сложившейся ситуации самим Гоголем. Он очень переживал не столько о том, как все обернулось, сколько о проявленном им при этом шаблоне поведения, своей «хлестаковщине» [4]. Теперь Гоголь пытается перенести акцент со своих занятий историей на возрожденное литературное творчество. При этом он начинает весьма активно рекламировать свое авторское (литературное) имя. Еще совсем недавно представить что-либо подобное было абсолютно невозможно.
Упоминания об истории постепенно исчезают из писем Гоголя, словно и не она еще столь недавно определяла все его думы (очень скоро она становится принадлежностью только служебной стороны его жизни). Преподавание в высшем учебном учреждении - главная цель всех предпринятых им усилий - с самого начала становится для него неприятной обязанностью, от которой он пока не видит способа как отделаться. Он манкирует служебными делами, пропускает занятия, не готовится к лекциям, уделяя все свое время литературе.
И.А. Виноградовым сделано весьма существенное замечание, что «все написанные к 1834-му году произведения Гоголь пытался издать как единое целое – своего рода “собрание сочинений” [5]» (Виноградов И.А. Гоголь – художник и мыслитель. М., 2000. С. 210).
Для нас еще более важным является то, каким именно образом Гоголь пытался преподнести это «целое».
Первым из печати вышли «Арабески» (цензурное разрешение – 10 ноября 1834 г., вышел в свет – 20 января 1835 г.). Этот сборник должен был стать тем отчетом, который Гоголь волей-неволей должен был предъявить любопытствующим. В.Г. Белинский в примечании к своей статье «О русской повести и повестях г. Гоголя (“Арабески” и “Миргород”)» писал: «Я очень рад, что заглавие и содержание моей статьи избавляет меня от неприятной обязанности разбирать ученые статьи г. Гоголя, помещенные в «Арабесках». Я не понимаю, как можно так необдуманно компрометировать свое литературное имя» (Белинский В.Г. Собрание сочинений в 9 томах. М., 1976. Т. 1. С. 184). Здесь критик затрагивает важную проблему – противопоставление в глазах читателей имени Гоголя-писателя и имени Гоголя-ученого. Издание подобного сборника преследовало очень важную для автора цель - связать под одной обложкой эти две его ипостаси (попытаться приставить майору Ковалеву его нос). Понятно, что двух Гоголей быть не могло. Писатель делает попытку перекрыть художественными произведениями (весьма броскими) свои научные статьи: петербургские повести - исторические отрывки - статьи (в том числе исторические). Это хорошо заметно в рекламных объявлениях по поводу сборника. Если на титульном листе самой книги значится заглавие «Арабески. Разные сочинения Н. Гоголя», то уже в рекламе акцент делается в первую очередь на художественные произведения, здесь сборник уже именуется «Арабески. Повести и разные сочинения Н. Гоголя» [6].
Вскоре вслед за «Арабесками» 21 февраля вышел «Миргород», сборник новых малороссийских повестей, о написании которых автор еще недавно не хотел и слышать. Одновременно с цензурным разрешением на издание «Арабесок», было получено разрешение на второе издание «Вечеров» (10 ноября 1834 г.), и хотя в рекламе на обложке «Миргорода» обещалось, что второе издание «Вечеров на хуторе близ Диканьки», «его же, Гоголя» выйдет в непродолжительное время, сборник был отпечатан только через год.
Подобная последовательность издания книг не случайна. Им была продумана структура не только самих сборников, но и всего данного литературного массива, который представляет собой своеобразный мета-сборник («собрание сочинений», И.А. Виноградов). В его издательском плане четко прослеживается ретроспектива, желание вернуть все к исходному состоянию, к началу литературной карьеры, когда популярность «Вечеров» была на пике, и еще не было и помину об его ученых занятиях. То, что сборник второго издания «Вечеров» поступил в продажу лишь январе 1836 г., после оставления Гоголем университета, ясно указывает то, что в «литературном прорыве» прослеживается причинно-следственная связь с проявившим себя позднее намерением Гоголя купировать (локализовать и пресечь) свою служебную практику.
Если при первом издании малороссийских повестей Николай не пожелал афишировать свое имя, то теперь ситуация изменилась на совершенно противоположную. Он всеми доступными средствами пытается указать публике на то, что именно он является автором тех самых «Вечеров». Выпущенный «Миргород» получил подзаголовок «Повести, служащие продолжением Вечеров на хуторе близ Диканьки Н. Гоголя». (Ср. определение «авторства» в промежуточной «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», опубликованной в альманахе «Новоселье» в 1834 году.) То же стремление прослеживается и в рекламе вышедших книг, где важным оказывается порядок их подачи. В объявлении, напечатанном в первом издании «Ревизора», выпущенные сборники представлены в ретроспективе – сначала упоминаются «Вечера», затем «Миргород» и лишь после «Арабески».
Гоголь начинает активно сотрудничать с журналами. Если публикации в «Журнале Министерства народного просвещения» составляют обязательную программу [7] и не вызывают особых вопросов, то неожиданная активность в художественных изданиях кажется приметной. Гоголь и раньше печатался в журналах, однако причина тому – это был единственный доступный тогда способ для публикации своих произведений. Сотрудничество с журналами позже носило скорее необходимость декларировать широкой публике свое писательство, нежели действительная потребность в литературной трибуне [8].
В конце декабря 1834 года в «Московских ведомостях» появилось объявление о предполагаемом с 1 марта издании нового журнала «Московский наблюдатель», среди участвующих упомянут и Гоголь. (12 января подобное объявление было помещено в «Северной пчеле»). Ранее (2 ноября) Гоголь в письме к Погодину высказал согласие «со своей стороны помогать по силам» (Х, 341).
В этом письме всплывает весьма любопытный образ. Гоголь писал Погодину по поводу его занятиях историей: «Охота тебе заниматься и возиться около Герена, который далее своего немецкого носа… ничего не видит. Чудной человек: он воображает себе, что политика какой-то осязаемый предмет, господин во фраке и башмаках, и притом совершенно абсолютное существо, являющееся мимо художеств, мимо наук, мимо людей, мимо жизни, мимо нравов, мимо отличий веко, не стареющее, не молодеющее, ни умное, ни глупое, чорт знает что такое» (Х, 341-342). Это овеществление умопостигаемого предмета (его антропоморфизация), накладывается на идею предложенной в скором времени «Московскому наблюдателю» (Погодину) повести, озаглавленной «Нос».
В этом же письме Гоголь писал о своих планах: «Я сам замышляю дернуть историю средних веков… но я не раньше, как через год, примусь писать» (Х, 342). Пафосная восторженность исчезает из его писем. Собственные занятия историей, перестав быть «делом всей жизни», вызывают у него скорее с самоиронию. Он начинает представлять свои работы как дело молодости, пройденный этап. 22 января 1835 года посылая Погодину только что вышедшую книгу «Арабесок», творческий итог своей ученой деятельности, Гоголь писал: «В ней очень много есть детского и я поскорее постарался выбросить в свет, чтобы вместе с тем выбросить из моей конторки все старое, и, стряхнувшись, начать новую жизнь» (Х, 348). Это признание желания начать новую жизнь делает понятным, что история осталась для Гоголя в прошлом. Поэтому его слова в письме о том, что он думает «хватить среднюю историю томиков в 8 или 9, если бог поможет» (Х, 348) (то же в письме к М.А. Максимовичу) напоминают скорее издевку. Он уже даже не надеется на то, что его намерение будут воспринято серьезно. Меж тем эти слова лишь повторение его официального обязательства. В выписке из «Отчета по Санктпетербургскому учебному округу за 1835 год» о состоянии научной работы в университете значится: «Адъюнкт по кафедре истории Гоголь-Яновский сверх должности своей по университету принял на себя труд написать Историю средних веков, которая будет состоять из 8 или 9 томов. Так же намерен он издать особенное извлечение из оной истории в одном томе» (Машинский С. Гоголь: 1852-1952. М., 1951. С. 65).
Ковалев, после ступора, в который его повергла радость нечаянного возвращения утраты, «взял бережливо найденный нос в обе руки, сложенные горстью, и еще раз рассмотрел его внимательно» (III, 67). Эта фраза (присутствующая в печатной редакции) являться возможным признанием автора в возвращении к работе над повестью по прошествии описанных в ней событий. 31 января 1835 года Гоголь писал Погодину о начатой для журнала повести. 9 февраля – о том, что пишет для «Московского Наблюдателя» «особенную» повесть. Подобная характеристика автором своего произведения дорогого стоит. Его слова могли подразумевать, что повесть будет совсем не похожа на малороссийскую сказку – только эти его произведения к тому времени были известны читателю («Арабески» к этому времени еще только-только вышли), и именно такое произведение от него ждали в Москве, но возможно автор, редко отзывающийся положительно о своих произведениях в письмах, хотел сказать, что эта повесть отличается от остальных не только по жанру, но и по значимости для него самого. Слова Гоголя должны были привлечь внимание редакции – его поторапливали. 20 февраля он писал Погодину: «Я поспешу сколько возможно скорее окончить для вас назначенную повесть, но все не думаю, чтобы она могла поспеть раньше 3-й книжки. Впрочем я постараюсь как можно скорее» (Х, 354). Письмо это не застало Погодина, так как 18 февраля получив отпускной билет, он выехал в Петербург по делам. (Есть вероятность того, что приезду он остановился у Гоголя.)
Целью приезда Погодина было пожаловаться министру на притеснение со стороны московской цезуры. Однако поездка так же являлась своеобразной творческой командировкой, возможностью наладить связи для вновь открывающегося журнала. Отчетом Погодина стало его «Письмо из Петербурга», напечатанное в второй книжке «Московском наблюдателя» (ценз. разр. 30 марта 1835 года).
Примечательно, что Погодин подробно описав в нем свои впечатления, в первую очередь все то, что касалось достижений и ближайших планов петербургских историков, собирателей древности и вообще всех кто живет историей, ни словом не упомянул в этом отношении о Гоголе. Все что Погодин посчитал нужным написать, касалось исключительно его литературной деятельности. Кроме того, сообщив о прочитанных Гоголем драматических отрывках, с восторгом отзываясь о его новых малороссийских повестях, Погодин ни словом не обмолвился о предназначавшейся для «Московского наблюдателя» повести. Может быть он поостерегся про нее что либо писать, дабы не предубеждать раньше времени редакцию журнала? Или же Гоголь, по своему обычаю, не дал даже намека на то, о чем она, до ее полной готовности? Судя по срокам основная работа к этому моменту заключалась в перебеливании рукописи. «Письмо из Петербурга» датировано 11 марта, то есть оно было написано Погодиным почти за неделю до отъезда. Сам же Гоголь в письме к С.П. Шевыреву [9] от 10 марта, уговаривая того поддержать «Московский наблюдатель», писал, что на днях закончит предназначенную для журнала повесть, и – «начнет другую» (Х, 355).
Видимо Погодину в Петербурге так и не удалось подержать рукопись в руках. После его отъезда в Москву Гоголь отправил повесть ему вслед. 18 марта он писал: «Ну как ты доехал? <...> Посылаю тебе нос» (Х, 355).
«Нос» вполне мог быть опубликован в «Арабесках», как еще одна петербургская повесть [10], однако Гоголь видимо даже не помышлял включить ее в состав сборника. Что впрочем, вполне понятно - личные переживания, легшие в ее основу, были еще слишком свежи. Но Гоголю было необходимо выговориться. Посылая повесть в московский журнал, Погодину, он хотел стороной выведать «мнение света», что о нем думают. «Нос» был написан с провоцирующей откровенностью – однако ключ к повести имели лишь те, кто был посвящен в его планы. Гоголь несомненно должен был отдавать себе отчет, что подобное произведение не может удовлетворять требованиям редакции, избравшей для себя целью борьбу с торговым направлением, произведение было слишком необычное, авангардное для традиционных представлений. Так же он понимал, что повесть никогда не пропустит цензура в том виде, в котором он ее послал. Разве мог он допустить мысль, что московская цензура - учитывая имеющееся положение дел, которое наглядно иллюстрировала цель приезда Погодина – пропустит подобную повесть без вмешательства? Сцена с нахождением носа в церкви, пусть даже в католической, была в принципе непроходима через цензуру (церковная цензура была гораздо строже светской). И тем не менее посылая рукопись Погодину он писал: «Если в случае ваша глупая цензура привяжется к тому, что нос не может быть в Казанской церкве, то пожалуй можно его перевести в католическую. Впрочем я не думаю, чтобы она до такой степени уж выжила из ума» (X, 355). Ранее опасения на счет цензурного вмешательства заставили Гоголя отказаться от работы над «Владимиром 3-ей степени» («перо так и толкается об такие места, которые цензура ни за что не пропустит» (Х, 262-263)), сейчас же подобные сомнения при работе над «Носом» (или, тем паче, «Ревизором») ничуть не беспокоили его.
Возможно публикация повести интересовала его лишь во вторую очередь, и судя по поведению, он вообще не был уверен - хочет ли он действительно чтобы она была напечатана. Главным для него было - реакция Погодина (или скорее отсутствие оной) на «прочтение» повести, но он не был уверен, что готов к тому, чтобы его историю читали все. Отправляя рукопись, он тут же просит Погодина вернуть ее назад. «Да если ваш журнал не выйдет, пришли мне его <«нос»> назад. Обо<…>лись вы с вашим журналом. Вот уже 18 число, а нет и духа» (Х, 355). Первая книжка «Московского наблюдателя» вышла 15 марта, однако видимо не получив о том известий Гоголь вновь 23 марта писал Погодину: «Так как Московский Наблюдатель не будет существовать, то пришли мне мой нос назад, потому что он мне очень нужен» (Х, 358). Весьма примечательно то, каким образом автор именует здесь свое творение. Несведущий человек может подумать, что автор письма действительно отправил свой нос [11]. Гоголь старательно придерживается затеянной игры, говоря «мой нос», играя семантическим значением, он как бы дает знать, что все описанное в повести произошло с ним.
И - неожиданно - игра с «носом» выходит за литературные рамки. Невероятно, но «нос»… пропал! Посылка с рукописью затерялась где-то на почте. Через месяц, 17 апреля Гоголь, отвечая на запрос Погодина, писал: «Сам чорт знает, что делается с носом! Я его посылал как следует, зашитого в клеенку, с адресом в московский университет. Я не могу и подумать, чтобы он мог пропасть как-нибудь. У нас единственная исправная вещь: почтамт. Если и он начнет заводить плутни, то я не знаю, что уже и делать. Пожалуйста, потормоши хорошенько тамошнего почтмейстера. Не затерялся ли он куда-нибудь по причине своей миниатюрности между тучными посылками» (Х, 363-364). По стилю этот опус сильно напоминает приснопамятное письмо к матери, в котором он пытается изъясниться, почему он вдруг перестал пользоваться именем отца. Если бы не сохранилось позднейшее письмо к Погодину с просьбой вернуть рукопись назад, можно было бы даже подумать, что Гоголь так и не отправил повесть в Москву, решив подобным образом завести в тупик эту затею.
Публикация повести в «Московском наблюдателе» не состоялась. Будучи проездом в Москве (в начале мая 1835 года, по пути в Васильевку) Гоголь не счел необходимым забрать рукопись назад (возможно, он планировал сделать это на обратном пути, - но в августе Погодина не было в Москве). Он вспомнил о своем «Носе» лишь в январе 1836 года.
[1] Планы Гоголя на этот счет были весьма противоречивы. Например, он не оставил намерений покинуть столицу. В конце мая, поняв, что ему не суждено попасть в Киев, он собирался бросить все и уехать на Кавказ. Не оставили Гоголя (по крайней мере судя по письмам к Максимовичу) и мыслей об Украине. После определения в Петербургский университет адъюнктом он рассчитывал через три-четыре месяца получить экстраординарного профессора («приобресть имя») и на следующий год попасть в Киев. Он даже просит Максимовича приискать ему там дом. Однако ожидаемого повышения не последовало (да и намерение попасть в Киевский университет уже больше напоминало браваду) и после поездки на родину летом 1835 года (отпуск на четыре месяца был получен для лечения на Кавказе) Гоголь вновь вернулся в столицу. Будучи в родном имении Гоголь решил, что он сможет вздохнуть с облегчением, только покинув пределы страны. 10 ноября 1835 года он писал по этому поводу матери: «может быть, вы часто думали о моем будущем путешествии по Европе» (Х, 376). Возможно именно для этой цели он, будучи в Малороссии, предпринимает кое-какие действия – пытается раздобыть денег коммерцией (см. письмо к Г.И. Спасскому от 1 июня 1835 года), на обратном пути в Киеве собирается оформить какие-то бумаги («гербовые заботы», см. письмо к И.И. Срезневскому от 11 июля 1835 года).
[2] М.А. Максимович писал по поводу посещения его Гоголем в августе 1835 года: «Он, между прочим, откровенно сознавался в своем небрежении о лекциях в петербургском университете и жалел очень, что его не принял фон-Брадке в университет киевский» (Максимович М.А. Письма о Киеве и воспоминания о Тавриде // Виноградов И.А. Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Т. 1. М., 2011. С. 638).
[3] А.В. Никитенко так характеризует результат карьерных амбиций Гоголя – его службу в Московском университете: «Что же вышло? “Синица явилась зажечь море” – и только» (Никитенко А.В. Дневник: в 3 т. Б.м., 1955. Т. 1. С. 169).
[4] Применение этого определения в отношении ученых притязаний Гоголя встречаются в литературе (напр., см. Венгеров С.А. Собрание сочинений. Т. II. Писатель-гражданин. Гоголь. СПб. 1913. С. 146, 153).
[5] И.А. Виноградов так же обращает внимание на то, что в рецензии на второе издание «Вечеров на хуторе близ Диканьки» А.С. Пушкин перечислил все известные к тому времени произведения Гоголя, в том числе готовящейся к постановке «Ревизор». Исследователь считает, что «возможно это было сделано по просьбе Гоголя» стремившегося в то время представить все свои произведения как некое «собрание сочинений» (см. Гоголь Н.В. Собрание сочинений: в 17 томах. М.-К., 2009. Т. 9. С. 857).
[6] Объявление помещены на обложке «Миргорода», шмуцтитуле первого издания «Ревизора» (см: Гоголь Н.В. Собрание сочинений: в 17 т. Указ. изд. Т. 9. С. 480). Так же объявление о книгах Гоголя было помещено в «Русском Инвалиде» от 5 марта 1836 года.
[7] Гоголь так же предполагал участвовать (со статьями по всеобщей и российской истории) в несостоявшемся издании «Всеобщей энциклопедии наук» в 40 томах (отказ цензурного комитета относится к началу 1835 года) (см. Виноградов И.А. Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Указ. изд. Т. 1. С. 783).
[8] Если в начале 1834 года упоминание его псевдонима на обложке «Библиотеки для Чтения» вызывало неудовольствие Гоголя, то позже упоминание его литературного имени в аналогичном объявлении может оказаться скорее следствием усилий самого Гоголя (частью его рекламной компании). Его псевдоним значился среди участников литературных прибавлений к «Запорожской Старине» И.И. Срезневского (объявление об этом несостоявшемся издании было помещено в «Северной Пчеле» № 260, от 15 ноября 1834 года). Примечательно, что в сборнике предполагалось помещать как художественные произведения «лучших Писателей Украинских», так и исторические статьи об Украине. Упоминание псевдонима писателя («Рудаго Панька») видимо никак не предполагало публикации каких-либо его исторических материалов по истории Малороссии. Имя Гоголя так же значится в списке лиц желающих участвовать в издании журнала «Северный Зритель» (см. Виноградов И.А. Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. Указ. изд. Т. 1. С. 801).
Позже, в постзаграничный период, его сотрудничество с периодическими изданиями были весьма неохотным. Характерно, что свои единичные статьи этого периода Гоголь даже не захотел подписывать своим именем.
[9] Посылая Шевыреву «Арабески» Гоголь просит его высказаться о книге. В конце он писал: «Вы приобретаете такого человека, которому можно все говорить в глаза и который готов употребить бог знает что, чтобы услышать правду» (Х, 355). Возможно, именно с этого момента обостряется его интерес ко всему, что о нем говорят другие, ставшее впоследствии болезненным желанием «слышать о себе правду».
[10] В опубликованном в 1842 году в третьем томе собрания сочинений Гоголя «поздние» повести перемежают «ранние», те, что были напечатаны в «Арабесках» - и «Нос» оказался почти в самом начале списка.
[11] В первом издании писем Гоголя при приведении оригинала к грамматическому стандарту эта игра слов оказалась утрачена (см. соответствующие письма в след. изд.: Письма Н.В. Гоголя: В IV томах. Редакция В.И. Шенрока. СПб., 1901. Т. 1).
Продолжение следует: «Нос» Гоголя. Глава 4. Предпечатная история повести. Ч. 2. «Современник» - http://www.proza.ru/2014/09/13/338