З-я часть про карело-финнов Кауко и Эйлу ("Любовь колдуна"), 11 страниц.
***
Каждый человек периодически задумывается о том, свободен ли он, и какова степень его свободы.
Одни считают свободу господством над обстоятельствами и возможностью выбора среди вариантов событий, другие — способностью отличать добро от зла и на этой основе принимать решения, третьи – самоопределением по отношению к богу. Разговоры на данную тему не прекращаются со времён Сократа, и от ответа на коварный вопрос зависит признание человеком ответственности за свои поступки.
Эйла уходила из дома Кауко. Уезжала из его поселения.
Сердце грубо сжимала ледяная рука тоски. Он обреченно опускал голову, сжимал кулаки, до боли скрипел зубами, но всё же не становился с ружьем в руках поперек рельсов, преграждая путь паровозу…
Кауко мог остановить Эйлу или отправиться вместе с ней. Она могла остаться рядом или позвать его с собой. Но далее двух не приспособленных к мирам друг друга людей ждала верная гибель: болезни, крах карьеры и нищета, а значит – скорая смерть.
Как бы ни хотелось переломить очевидность и дать волю эгоистичным желаниям, каждый из них, запирая в душе трепетную любовь, делал ради другого свой осознанный и жестокий выбор.
Если предполагать, что каждое действие заранее предопределено, его не следует вменять кому-либо в вину или ставить в заслугу. Усилием воли спасая друг друга от самих себя, они добровольно отказывались от сияющих красок жизни, рвали на части созданный для бескрайнего полета внутренний мир… и утешались самовнушением, будто поступили благородно и правильно.
Каждый глядел на посекундно увеличивавшееся меж ними расстояние и понимал: неповторимое, родное заменить будет некем и нечем.
Нет, изначально люди вовсе не целые…Половинки все-таки существуют, но они не вправе соединяться ради совместной гибели. Пусть лучше каждая из них созерцает издалека свою живую, обожаемую звездочку…
Это была их свобода выбора, свобода воли. Свобода принести себя в жертву ради жизни любимого существа…
«Как же я… без тебя? – думали оба. – Для чего мне теперь это куцее, неполноценное существование? Там, где мы якобы сделали свободный выбор, на самом деле проявился окаменевший лик судьбы…»
«Я не стал умирать с тобой, Эйла, но все равно неминуемо умру без тебя…» – прошептал Кауко, однако тут же получил ответ: «Недопустимо…»
У них обоих есть особенное призвание на Земле, – у каждого – своё, – и обязанности перед богом…
Безусловно, человек не свободен. Как правило, он делает то, чего не хочет, а когда пытается поступить по велению сердца, обстоятельства встают непреодолимой стеной.
Стоило бы смириться с тем, что настоящая свобода невозможна. На свете нет человека, который хоть чем-то не был бы притеснен. Все зависят от общества, в котором живут, и которое – явно либо завуалированно – навязывает свои мысли. Зависят от законов природы, которая сотворила людей такими, какие есть, и обрекла действовать исключительно в ее рамках.
Человек скован по рукам и ногам во всем: от идей и желаний до возможностей и поступков. Даже колдуны, обладая неизмеримо большими ресурсами, чем другие смертные, ограничены пределами выносливости и мастерства.
Вокруг говорилось, что лучшая свобода – это зависимость от законов, предупреждающая многие проблемы и трудности. И два любящих сердца невольно подчинились логическим правилам…
***
Кауко сел на опустевшие рельсы, обхватив голову руками, и беззвучно заплакал. Кто-то другой разделит радость и грусть его Эйлы, посмеет касаться изгибов любимых губ... И колдун не вправе ему помешать.
***
Позади остались полтора месяца, краткую протяженность которых они с Эйлой пытались превратить в сотни лет. Теперь стержень сердца казался сломанным, но тепло ее тела хранилось между его ладоней…
Любовь проста, понятна, несомненна, как смена дней… как взгляды белокрылых лебедей, как безысходность дальних расстояний… И неподвластна пошлости вопросов «зачем», «как мог», «что с этим делать»…
Пройдет время, и тупик обернётся подземным ходом.
***
Огненно-рыжий шар садился за хмурый лес. Полусфера над головой беззаботно играла желто-розовыми переливами.
Кауко забрался далеко в чащу, ища успокоения среди сильных высоких сосен с замшелыми серыми стволами и инстинктивно избегая меланхоличных елей.
Некоторые деревья причудливо сплетались друг с другом, напоминая обнявшихся в любовном экстазе людей. А может, то были радость встреч или отчаяние перед долгой разлукой…
Со всех сторон к колдуну приближались всевозможные лица и морды. Непосвященному человеку их черты показались бы разрозненными обломками сучков, древесными грибами, кривыми дырами, зазубринами коры. На самом деле испокон веков тайгу населяли лесные сущности, которые по-своему приветствовали Кауко, трогая ветвями за плечи и шепча лишь ему понятные заклинания…
Сквозь бурелом упрямо пробивала себе дорогу мелкая березовая поросль, весело зеленея юной листвой. Здесь шла та же жизнь, что у людей, только более осознанная, в замедленном действии...
Кауко спустился с сопки к болоту, прыгая по высоким упругим кочкам, поросшим зелеными мхами и багульником, извилистые, широко ветвящиеся лапы которого сплетались в плотные гамаки и нависали над темной водой. Можно было довериться им, точно плетеному креслу.
Оглушительный запах этого маленького узколистного кустарника, сплошь покрытого розовыми цветками, облегчал боль и соблазнял на долгую остановку.
Колдун улегся на толстый, мягкий плетень, опутавший огромную кочку, под которой виднелись остатки коричневых прошлогодних листьев. Он вдыхал стоявший в воздухе горьковато-сладкий аромат с тем же чувством, с каким порою держал в руках пару бутылок водки… Зная о последующей головной боли и упрямо желая забыться в данный момент…
Идти по лесу было жарко, однако стоило лечь, как снизу потянуло мертвящим холодом… Позвонить ей? Но что сказать?
«Голоса твоего звук...
Как прожить без него день?
Незначительных слов сундук
Над плеядами деревень...
Наше главное – между строк.
Что отпущено нам? Лишь грусть…
И заветный, святой мирок,
Где так хочется утонуть…»
Рядом переплелась стволами и ветвями пара карельских берез. Это были они…
Слух Кауко вновь улавливал слова Эйлы: «Ангел, придумай мне сказку…»
«Сказку не надо выдумывать, – отвечал колдун. – Она рядом… почувствуй…»
«Кажется, я знаю…» – шептала Эйла.
И вскоре он, приоткрывая краешек одеяла, тихо звал ее: «Иди ко мне, лисичка… Я люблю тебя, лисичка! Я так ждал тебя… И боялся, что я для тебя уже не тот…»
Как же хотелось оставить ей всего себя… Осязаемо запечатлеться в ней… Чтобы, уехав, она продолжала его ласкать, а он мог бы всё это чувствовать…
Уже в приглушенном свете белой ночи Кауко, шатаясь, выбрался на берег ламбины* и заметил завал крупного сушняка.
Он машинально провел рукой по стволу понравившейся сосны. Теплая, нагретая июньским солнцем древесина была гладкой, без трещин и сучков.
Кауко пригляделся пристальнее, и тут же карманным карандашом пометил на древесине: «Здесь будут ноги…»
Затем, достав из рюкзака пилу со средними зубьями он, не спеша, начал опиливать будущую скульптуру…
Наметив центр симметрии фигуры, линии симметрии во фронтальной и боковых плоскостях, сделал предварительную обрубку, и очертания Эйлы тут же начали смутно проступать, словно она приближалась к нему из густого тумана. Издали смотрела в глаза… робко протягивала руки, не решаясь обнять… как после долгой разлуки… когда они впервые встретились у порога…
«Я не верю, – говорил он тогда. – Страшно дотронуться…»
«Так можно умереть», – склоняя голову к его плечу, улыбалась Эйла.
«Ты – моя муза, ты – шквал хаотической музыки, из которой льют радугу… и совершенство миров!»
«Но меня больше нет... Я – только свет. Ты… меня… превращаешь в сияние, голос чудной мелодии в вое ветров…»
Под распахнутым небом, не ощущая тел, души пересекали запретные рубежи…
***
Кауко занимался резным делом много лет, но неохотно открывал свои работы людям. Чудилось: посредством своих скульптур колдун становится безоружным и беззащитным, словно стоит посреди толпы голый…
Обычно из его рук выходили фигурки лесных животных и птиц. Он вырезал их из сухой древесины, а порою сплетал в натуральную величину из валявшихся по берегам озер и рек причудливых, отшлифованных волнами коряг.
«Мой ангел, – говорила Эйла, – твои скульптуры волшебны. Кажется: вот-вот кто-то из мишек запоет человеческим голосом веселую песню…
Во всём, что ты делаешь, живут светящиеся, добрые души… Проникаешься счастьем, миром и светом от одного только взгляда на них».
«Тебе всё это кажется, – притворно мурлыкал Кауко. – Несчастный колдун не может создавать ничего светлого».
«Почему несчастный?»
«Всех, мне подобных, душевно ломает, и впереди ждет ужасная смерть».
«Но ты не такой, как тебе подобные!»
«Об одном прошу: не молись за меня, если хочешь видеть меня здоровым...»
Теперь Эйла сама становилась его волшебной деревянной красой, и не подозревала об этом. Добрая и мягкая – она заново рождалась в его руках из самой податливой и энергетически теплой древесной породы…
***
Первым источником вдохновения была для Кауко родная природа: высокоствольный карельский лес со слабо выраженным подлеском, Юшкозеро и Куйто, берега рек Чирка-Кемь и Кемь***. Здесь Кауко увидел материалы и образы, вызвавшие в нем тягу к искусству скульптуры.
Куски древесины, обладавшие различной твердостью, выразительной текстурой и любопытным диапазоном цветовых оттенков, руки колдуна превращали в сказочных тетеревов и сов, лосей и медведей, лисиц и лебедей… удивительно естественных, но умевших говорить и даривших людям ощущение счастья.
В сознании Кауко бедственно сплетались язычество и христианство. Родившись в карельской деревне, он получил в наследство необычную силу и впитал в себя древнюю культуру предков. Осознав впоследствии сложность, непостижимость картины мира, в котором всё взаимосвязано и одушевлено, он почувствовал тягу к богу, и в своем творчестве стремился выразить идею слияния светлых человеческих чувств с дикой природой... Показать не языческое подчинение ей, а вовлеченность художника в удивительный лесной мир, его приобщенность к замыслу Творца, и их таинственное взаимопроникновение…
***
Любой художник – будь то живописец, писатель, скульптор или музыкант, – мечтает создать что-либо необычное и более прекрасное, чем всё, существовавшее до него. Однако в момент наивысшего вдохновения он не думает об успехе и славе, он забывает самого себя, пытаясь выразить доступным способом обуревающие его чувства и таким образом облегчить тяжесть душевного бремени.
Источник вдохновения, даже самый очевидный, навсегда остается загадкой. Но лишь под его воздействием рождается чудо… подобное розам на рассвете или заре белой ночи, которое впоследствии поражает непостижимой глубиной и трогает чужие души, будто близкое существо…
***
Забывшийся с теслом и плотницким полутопориком в руках Кауко видел в куске высушенной сосны не собственное творение, а любимую женщину… и двигался ей навстречу.
Закончив вырубку скульптуры на четыре грани, он быстро разделил основные массивы и обозначил робко, едва заметно протянутые вперед руки и линии длинных ног. Эйла уже стояла перед ним, прекрасная и нагая… однако абрис фигуры еще оставался несколько обобщённым.
Кауко увлеченно работал стамеской, не замечая, как день переходит в ночь и обратно…
Всё чаще кружилась голова. От отчаяния и недостатка сил его рассудок порой затягивала мутная пелена.
Расставшись, каждый из них потерял себя. От этого колдуну казалось, что дальнейшая жизнь бессмысленна… И инстинкт выживания заставлял его творить Эйлу по памяти.
В первую очередь проявились чуть испуганные, полные восторга глаза, плавно изогнутые брови, мягкая линия рта... нижняя губа – немного полнее верхней…
В конце концов Кауко потерял сознание.
Очнувшись часов через десять среди опилок и инструментов, истерзанный гнусом, он наскоро перекусил завалявшимся в рюкзаке черствым хлебом, запил его водою из ламбины и вернулся к скульптуре.
Срезал углы, уточнил позу Эйлы, динамику и пластику ее фигуры…
Изгибы стана сделались похожими на стебли, грудь и пушистые волосы – на цветущие венчики…
Вскоре Эйла почти совсем приблизилась к нему из тумана: колдун округлил ее тело, и теперь с помощью ножа искал идеальное отображение ее пальцев… сосков… ногтей и волос…
И вот уже, держа скульптуру в объятиях, Кауко недоуменно спрашивал себя: «Неужели ее сделал я?!»
Как он смог… и как посмел… воплотить Эйлу в дереве? Любовь и мужская страсть помогли ему повторить живую, дышавшую счастьем красу… или потусторонние силы стояли рядом, водили его руками?
Вспомнить не получалось.
***
На ее поверхности еще оставались шероховатости и задиры. Чтобы отшлифовать волнующее творение и покрыть его лаком, Кауко пришлось возвращаться домой. Заходить в те самые двери, через которые его навсегда покинула Эйла…
Спасаясь от черной тоски, он, не глядя по сторонам, любовался спадающей на плечи копной волос и высоким лбом драгоценной скульптуры... Как жаль, что в дереве не передать глубокий, густо-зеленый цвет милых глаз …
Иногда, наклоняясь, Кауко вдохновенно целовал ее чувственный рот.
Заметившие грязного, заросшего, сверкавшего полубезумным взглядом колдуна соседи забеспокоились, но он прямиком направился в мастерскую – подбирать насадки из наждачной бумаги для бормашины и абразивные камни с «алмазным» напылением.
Любовно отшлифовав скульптуру вдоль и поперек волокон, Кауко, наконец, добился совершенно гладкой, матовой и шелковистой на ощупь поверхности. Загрунтовав ее и нанеся несколько слоев лака, – для придания зеркального блеска светлому тону древесины, – он устало присел в трех метрах от вернувшейся Эйлы.
Глаза заслепило: сколько в ней было небесных чувств, очаровательного смущения и рвавшейся навстречу Кауко страсти... Уму непостижимо, как удалось в неодушевленный предмет вложить живые порывы любимой женщины… Ее неподражаемые движения угадывались в рельефах мышц, в повороте головы, нежных линиях тела.
«Вы прекрасно владеете техникой, – говорили колдуну заглянувшие в мастерскую любопытные. – Ваши работы очень выразительны и эмоциональны. Вы умеете удивительно показать привычные явления, а то, что никто не видел и не ощущал, сделать будто бы узнаваемым. Где вы учились?»
«Нигде», – мрачно отрезал он.
«Сколько в этой скульптуре любви и таланта! – рассматривали Эйлу приезжие журналисты. – Здесь очевиден ответ на вопрос «можно ли изваять любовь?» Мы видим: да, можно! Кауко, вы – мастер. Ведь это – всего лишь сосна. А кажется – живой человек».
«Настоящая, застывшая в дереве страсть, – воскликнули, переглядываясь, хорошо знавшие Эйлу соседки. – Насколько хорошо нужно было прочувствовать и понять женское тело, чтобы потом создать… это чудо!»
Колдуну сделалось невыносимо гадко...
«Экскурсии закончены», – объявил он, выставляя всех за порог.
***
«Моя богиня любви и красоты, – с нежностью шептал он, устраивая статую Эйлы возле своей кровати. – Неважно, что было с тобою до и что будет после… Как классическая Афродита вышла на берег из морской пены… Так и ты… явилась мне из штормовых волн Jyskyjаrvi... ступив из темной воды на песчаный берег.
Её встретили греческие богини, а тебя – карельский колдун…»
Долгими вечерами Кауко одиноко лежал в своей большой, измятой постели, хранившей блаженство исчезнувших суток. Он с вожделением глядел на деревянную копию Эйлы, жаждал ее движений и вспоминал классические сюжеты об оживающих статуях.
Эта идея в литературе встречалась часто… Взять хотя бы «Дон Жуана» или греческое предание о Пигмалионе… Использовали схожие мотивы Пушкин, Шекспир, Гейне и Грин… Но Кауко не находил в их сюжетах собратьев по несчастью. Казалось, что за всю историю человечества лишь он один, смертельно скучая, повторил в дереве любимую всем сердцем женщину.
Тусклый свет ночника струился по статуе и отражался от блестящей поверхности. Эйла таинственно глядела из полумрака. Ее голова слегка склонялась набок. Колыхавшиеся пряди волос приоткрывали плавную линию плеч... Уголки губ чуть-чуть улыбались.
Не удержавшись, он коснулся, точно живых, ее круглых коленей, тонких бугорков жилок на щиколотках, аккуратных раковинок ушей… небольшой выпуклой груди, пьянящего изгиба поясницы…
Статуя была теплой. Колдун чувствовал, как пульсируют ее вены, как бьется сердце и дрожат ее веки, за которыми светится жизнь…
Казалось: вот-вот рука Эйлы протянется, как когда-то, - дальше, вперед, - и нежно погладит его лохматые кудри… а он поцелует пойманную ладошку…
Прижимаясь к статуе, Кауко шептал: «Если бы только ты могла через скульптуру… – твое второе тело… – говорить со мной!»
Утром он достал из сумки купленное в городе кружевное белье и заботливо натянул его на казавшиеся беззащитными округлости статуи. Затем одел ей на шею витиеватую золотую цепочку с крестом – такую же, как у настоящей Эйлы…
Она множество дней не решалась позвонить, и наконец не выдержала.
Увидев на дисплее знакомый номер, колдун вздохнул с облегчением…
«Почему ты не звонишь, мой ангел? – грустно спросила она. – Неужели забыл меня?»
Онемев от радости, Кауко улыбался, точно герой кинофильма.
Она плакала.
«Я не живу без тебя… Закрывая глаза, я вижу твое лицо. Как наивные дети, мы ждем неведомого, чудесного продолжения сказки... А судьба всегда распоряжается по-своему».
«Нет, – выпалил Кауко**. – Хватит! – Она забывала, с кем говорит… – Как мы захотим, так и будет. Изменим нашу свободу выбора! Все твои желания исполнятся, Эйла**! Вот где опасность».
В ту секунду колдун выбрал путь, который изначально считал единственно верным. Он не станет теперь петлять чужой – мучительной и бессмысленной – тропинкой. И ничто больше не имело значения.
Впервые за последнюю неделю он поглядел на бушевавшее вокруг лето.
Зеркальные полоски на воде, серебряная рябь озёрной сини…
«Люблю тебя! Не закрывай свой мир. Отныне…»
2014
*Ламбина — небольшое озеро, встречающееся в холмисто-моренных областях и в областях основной морены (Карелия, Кольский п-ов).
**Кауко, Эйла – финские имена
***Юшкозеро, Куйто, Чирка-Кемь, Кемь находятся в Северной Карелии
Фото: скульптура О.Родена