«Порождения ехидны!
как вы можете говорить
доброе, будучи злы? Ибо
от избытка сердца говорят
уста».
(Евангелие от Матфея, 12:34)
1
И вот с востока пришла новая жизнь. Дата 17 июня 1940 года принесла беду Станиславу Пруссу. Она перекроила его судьбу. Все вдруг рухнуло и оборвалось. Почва ушла из-под ног. Новая власть грубо вторглась в рабочую семью.
Возникшие в памяти события того времени растревожили душу освобожденному узнику. Горечь распирала сердце. Он пытался вырвать из памяти отдельные отрывки жизни. Но чем больше он предавал их забвению, тем они явственнее всплывали в памяти. Станислав чувствовал, как мир рушится, и был словно на распутье, понимая, что сторонним наблюдателем ему быть не придется. Он не был мягкотелым неженкой и тяготы жизни переносил легко, но заключение в каменном подвале, голод и душевные переживания подкосили ноги, и идти уже не было сил.
По большаку скрипели повозки и ржали запряженные в них кони. На повозках смеялись и шутили немцы, была слышна и латышская речь. Станиславу стало муторно. На одну телегу ему предложили сесть, но он сплюнул в сердцах и отказался. Этим вызвал подозрение у немцев, и смех тут же сменился на грубые издевательства. А потом наступило выжидательное молчание…
И Станиславу пришлось показывать свой документ и оправдываться тем, что наглотался пыли и на зубах начинает хрустеть, и он боится своей тошнотой испортить всем веселье и мундиры. Толстый слой пыли на лице, обросшем густой щетиной, и истощенный вид возымели свое действие. Немецкие солдаты выругались и оставили бывшего узника в покое, а один протянул ему кусок ржаного хлеба с толстым слоем сала.
Станислава охватила тревога: он понял, что остаться в стороне ему не позволят. Эти опасения все больше укреплялись в сознании, и он почувствовал безграничную усталость и бесконечное одиночество. Нравственно опустошенный, обессиленный телом, он вошел в ближайший лес, сел на подгнивший пень и, откусывая маленькие кусочки, съел хлеб с салом. В плену своих раздумий он не замечал, как по нему сновали крохотные муравьи, которых было множество в расщелинах пня.
Где-то гремели выстрелы. В воздухе раздавался гул самолетов. По пыльной дороге мчались грузовики и мотоциклы с немецкими солдатами. Весь мир раскалывался от тревоги и ужаса. А в лесу, ощущая под ногами мягкий мох и аромат душистых трав, Станислав ощутил покой. Деревья стояли неподвижно, как будто замерли, даже молодые березки не шелестели ажурной листвой, только безмятежно чирикали воробьи, да без устали трудились муравьи.
Станислава вновь захлестнула горячая волна воспоминаний. В мыслях рисовались картины жизни последних лет…
2
В начале августа 1940 года в волости созвали народное собрание. Оно проходило в здании школы. В президиуме сидело новое руководство волости, состоящее из безземельных крестьян и бывших батраков.
Оперуполномоченный советской власти Сергей Алов, мужчина крепкого сложения с густой шевелюрой темных волос, гордо расправив плечи, стоял посреди сцены в кожанке и хромовых сапогах по щиколотку. Он объявил населению, что прошли выборы в народный Сейм Латвии и на первой сессии избранники народа единогласно приняли решение об установлении в республике советской власти и вступлении в Союз Советских Социалистических Республик. Он, Алов, был избран в депутаты и участвовал в историческом заседании. Станислав Прусс стоял у входа и думал про себя: «Я не знал о выборах».
Они с Аловым были одногодки. Оба закончили три класса местной основной школы. В школьные годы даже дружили, но потом их пути разошлись: каждый был во власти своей мечты. Один мечтал стать крепким хозяином, а другой – отдать свою жизнь борьбе с хозяевами как с эксплуататорским классом.
Еще в юном возрасте Сергей восторженно вслушивался в речи о советском востоке, где царили равенство и братство. Во впечатлительной голове плескались высокие идеалы, в ней зародилась мечта стать пламенным революционером и посвятить себя целиком борьбе с буржуазным строем. Воодушевившись идеей коммунизма, он в ранние молодые годы покинул родительский кров и стал яростным борцом за строительство советской власти в Латвии. Как политзаключенный несколько лет провел в тюрьме. При вступлении в коммунистическую партию Латвии Сергей публично отрекся от своих родителей.
3
Старый Михаил Алов держал на берегу Даугавы трактир с местами для ночлега, двором для лошадей и причалом, заведение никогда не пустовало. Оно было основано потомком, корни которого уходили в еврейскую семью, и связывало два берега реки. Мимо него еще с древних времен проходил водный путь к морю. Из поколения в поколение в семье передавалась легенда о том, что в эпоху Екатерины Второй был проложен великий санный путь по льду Даугавы-Двины от Санкт-Петербурга до Витебска.
Широко пользовались услугами постоялого двора прихожане католического прихода. Костел находился недалеко от причала, но на внушительном расстоянии от основного поселения волости. На воскресную литургию приплывали на весельных лодках, а после богослужения заходили в трактир и иногда уходили в такой загул, что комнаты не пустовали. Помимо торговли семья Алова держала много скота, различной домашней птицы и имела большие угодья хорошо обработанной земли с лугами и пастбищами. Все, из чего готовились угощения, производилось в усадьбе. С таким объемом работы могли справиться только с помощью наемных работников, то есть батраков. Сергей открыто осуждал своих родителей и выказывал презрение к их богатству. Его непримиримость звучала подобно вызову всему эксплуататорскому строю.
«Ну, какие они эксплуататоры? – размышлял Станислав Прусс: - Если невысокого роста хозяин трактира сам торговал, его жена, тучная неповоротливая женщина, все время стряпала возле горячей плиты, а их дочь, черноглазая красавица с курчавыми волосами цвета воронова крыла, гнула спину над грязной посудой. Противился работе только Сергей. Его мысли заняты борьбой. В этом потоке ненависти и злобы нечего ждать хорошего от власти, где отрицают Бога, попирают его заповеди. От такого черствого человека, как Сергей, нечего ждать любви, понимания и теплой дружбы, а только жестокости».
4
Алов со сцены разъяснял населению решение Верховного Совета Республики о земельной реформе и национализации крупной собственности. Он выступал вдохновенно, глаза блестели на раскрасневшемся лице. В пылу ораторства молодой коммунист шагал по сцене взад-вперед, держа за спиной руки. Распахнутые полы черной кожанки открывали на поясе кобуру с именным наганом. Алов гордо всем рассказывал и показывал, что наган помечен его именем и выдан за заслуги перед советской властью.
В зале установилась полная тишина. Люди слушали речь настороженно, многие почувствовали в ней себе угрозу.
Станислав вспомнил проповедь ксендза, в которой он призывал прихожан терпеливо нести свой крест и не заботиться о завтрашнем дне – одному только Господу Богу известно, что уготовано каждому, и он мысленно воскликнул: «Господи, дай мне силы выдержать то, что уготовано мне».
- Могучий народ вырвался из неволи, а свергнутый им режим не уйдет спокойно без насилий и преступлений против него, то есть вас. Следы его черной работы уже проявляются повсеместно. Буржуазный класс угнетателей не отдаст добровольно награбленное у бедняков, - жестким тоном говорил Алов, выказывая военную выправку, - Буржуа с огромной ненавистью относятся к советской власти и открыто выражают презрение к простым людям, то есть к вам. Кулак не скрывает своей вражды. Два непримиримо враждующих мира стали друг против друга. Никто в этой борьбе не может остаться посторонним наблюдателем, - в его голосе чувствовалась угроза. В зале настороженно молчали. Алов горячился. – Враг не дремлет. Кулак мирно не отдаст свое…
Некоторое время Станислав Прусс, молодой хозяин, стоял отрешенный от происходящего в зале, погруженный в свои горькие думы: «Наступило время холодной вражды. Мир разваливается на два ненавистных друг другу лагеря. Чистота, честность, любовь, являющиеся мерилом настоящей человечности, утонут в потоке вражды. Истинная ценность, возможно, попадет в кровавый водоворот и погибнет. Господи! Мне страшно от того, что может произойти. Смилуйся над нами!».
Алов продолжал:
- Классовый враг, кулак, будет изворачиваться, пускаться в изощренные хитрости, чтобы не отдать свое богатство, нажитое вашим потом и кровью. Он, как цепной пес, то будет рычать и кусать, то зализывать ваши раны. Не поддавайтесь на лживые уговоры своих бывших хозяев. Кулак не домашний пес, а лесной матерый волк. И чтобы он вас не разорил и не разодрал, его надо уничтожить как классового врага, как мерзкого эксплуататора…
Молодой хозяин от этих слов встрепенулся: «Кого он называет кулаком? Кто кулак? Его родители кулаки? Где советы взяли такое определение? Мы кулаки только потому, что у нас быстрый ум, схватывающий на лету, как можно сделать деньги, а значит обеспечить семье достойную жизнь; способные принимать неординарные решения. Быть батраком ума не надо. В нашей семье у всех изворотливый ум, сноровистые руки да непреодолимое желание ни от кого не зависеть, решать самим, как жить и чем заниматься, владеть своим имуществом. Да, я собственник! Каждому в жизни свое: кому быть хозяином, а кому батраком. Только одному богу ведомо, какую долю он уготовил каждому, «ибо Ты сотворил все, и все по Твоей воле существует и сотворено»1
.
И он смело бросил через зал вызов Алову:
- Да, я кулак! Я цепко держу деньги, а значит и жизнь, в кулаке, - и гордо вышел из зала.
- Вот-вот! – воскликнул оперуполномоченный. – Волк уже показывает свои клыки.
После собрания население вернулось к своим прежним делам. Вели хозяйство, как будто ничего не случилось, но исподтишка поглядывали друг на друга, кто, выжидая хорошего, а кто – ужасного.
Выжидал и Станислав Прусс. Он никак не мог избавиться от навязчивых размышлений о непредсказуемых странностях жизни и своем месте в ней. В дни мрачных раздумий он был неразговорчив и угрюм лицом. Мастер впрягался как вол в непосильную работу, пытаясь физической усталостью заглушить боль сомнений. Работал так, что ныли мускулы.
Обычно в дни тяжких сомнений человек ищет облегчение в обществе близких, но Станислав, как замкнутая натура, не мог раскрыть свое сердце Леонтине. Он все держал в себе, не выплескивая боль души. Это подрывало его здоровье. За годы непомерной физической нагрузки и постоянного нервного напряжения, когда и во сне продумывался, взвешивался и прорабатывался каждый момент зарабатывания денег, необходимых для выплаты кредита и выкупа усадьбы, молодой муж потерял способность иметь детей. Злые языки, завидуя успехам хозяина, дали ему прозвище Тухлые яйца и распускали грязные сплетни о его красавице жене. Как все замужние женщины, Леонтина лелеяла мечту о материнстве. И она страдала…
Страдала от невозможности иметь детей и подлых языков в свой адрес. Муж не хотел усугублять ее страдания новой бедой. С каждым днем все больше оправдывались его предчувствия о наступлении страшного времени.
5
В начале сентября 1940 года представители землеустроительной комиссии начали выделять десятигектарные наделы земли для батраков и безземельных. Хозяева больших владений мучительно воспринимали суровую действительность, когда от их владений отрезали участок земли и отнимали кровное имущество, приобретенное иногда за долгие годы жизни целых поколений. От перенесенных потрясений некоторых владельцев приковала к постели тяжелая нервная болезнь. Слабые духом от такого поворота судьбы совершали самоубийства. Сильные же духом и телом, озлобившись, уходили в подполье и исподтишка наносили удары по новым завоеваниям Красного октября 1917 года. Многие айзсарги в ожесточении грозились новоиспеченным хозяевам расправой. У них еще оставалось оружие, и они приводили свои угрозы в действие, лишая жизни активных сторонников советской власти. Большинство хозяев, чтобы не досталось батраку их добро, все ценное глубоко прятали или просто уничтожали. Установленный веками мир рушился.
Кровью обливалось сердце у молодого хозяина Станислава Прусса, когда он представлял, как отнимают его оборудование. С ним он терял как будто части своего тела, частицу себя.
Смутное, страшное время…
Как-то раз мимо его усадьбы проходила землеустроительная комиссия в сопровождении оперуполномоченного Сергея Алова.
- У Прусса нет земли. От них нечего отрезать, - сказал худощавый землемер с клинообразной бородкой в кирзовых сапогах, с измерительным прибором за спиной.
- Но у него есть вот это, - ответил Алов и показал рукой на каменное здание, где разместились кузница, мельница и столярный цех. Он подошел к гатеру, вмонтированному в землю. Внимательно рассмотрел его и даже проверил на ощупь болты. Гатер стоял целый и невредимый.
- Хорошо бы посмотреть, что сохранилось внутри здания, - предложил Алов комиссии.
Станислав, стоявший возле входа в столярный цех, прогремел:
- Не пущу! Мое! – и повесил на ворота массивный замок. Но не успел повернуть ключ, как гигантского роста оперуполномоченный одним прыжком очутился рядом и толкнул его с такой силой, что могучий Станислав отлетел в сторону и ударился плечом о стену здания. Его грудь наполнилась неудержимой яростью, в тело влилась неведомая сила. Бесстрашно бросился молодой хозяин на защиту выстраданного имущества и рванул Алова с такой силой, что тот очутился на земле.
- Ты, кулацкая морда, поднимаешь руку на меня, на советскую власть. Да я тебя … - вскочив с земли, зарычал Сергей и, выхватив из кобуры именной наган, направил дуло в грудь Станиславу и рявкнул, - Я все конфискую…
На шум из дома выскочила вся семья Пруссов. Остановились прохожие, испуганно выжидая, чем закончится этот инцидент. Молодой хозяин отважно подставил свою грудь под дуло нагана и крикнув:
- Не боюсь! Стреляй! – обнажил ее, разорвав рубашку. Леонтина и Эмилия истошно закричали.
Алов и землеустроители ушли.
Вечером уездные милиционеры скрутили Станиславу за спиной руки и волоком потащили к машине.
Так молодой хозяин, Станислав Прусс, за сопротивление советской власти был брошен в Даугавпилсскую тюрьму. Он попал в невыносимые жизненные условия тюремного регламента , где ежеминутно давали почувствовать бесправие и полную зависимость от чуждой ему власти.
1 Откровение Святого Иоанна Богослова, 4:11