Красив и необычен мир созданный Господом, а мы называем его естественным, и значит, обычным. И не ценим мы его, и ищем чего-то сверхъестественного, как бы чудесного по-настоящему. В поисках этих мы опускаемся до противоестественных вещей, и готовы упиваться обычными мошенничествами фокусников. И не думаем мы уже, что все фокусы строятся на использовании естественных явлений, изначально созданных Господом. Живя среди чудес, мы восхищаемся иллюзиями. Может быть, нам действительно не хватает какого-то чуда?
А может быть, это чудо, которое должен совершить каждый человек сам? Это чудо восхищения творением Божиим? Но не получится оно, если в выборе своём между добром и злом, человек выберет зло. Есть ли хоть один человек, который никогда не выбирал зло? Много ли таких? Ведь зло всегда предаёт, а выбранное человеком добро не покидает его никогда. Даже если человек пришёл к добру через зло. Только не может быть добро оправданием злу. Не должно быть зло дорогой к добру. Потому что зло противоестественно. В нём нет ничего чудесного. И видишь зло, и понимаешь, что это оно, и не знаешь как бороться с ним. Где найти силы для этого?
И почему же не скорбеть душе, если каждый раз, когда видишь от кого-то обиду, не можешь заставить себя не ответить, из боязни выглядеть трусливым? Если не получается выключить свою память и она начинает вытаскивать на свет все нелицеприятные поступки обидчика и предательски замалчивает твои собственные проступки и ошибки. А может быть так легче жить? Жить, когда чья-то подлость выглядит как оправдание собственной жизни? И как же не скорбеть душе?
И почему же не грустить сердцу, когда потеря слишком велика и необъяснима? Если просыпаешься с мыслью о ней и ложишься с этим спать. И много дней не может изменить ничего. Боль не становится меньше, а память короче. И только спустя много лет, вдруг улыбаешься, вспоминая об этом с таким светлым чувством, будто и не могло быть ничего лучшего в жизни. И не хочется об этом рассказать никому, потому что свет нельзя рассказать, или услышать. И почему же не грустить сердцу об ЭТОМ?
И как же не возмущаться разуму, когда ложь придумывается людьми для того, чтобы обвинить невиновного за то, что он невиновен, а зло делается для того, чтобы его же наказать за это, и оправдание зла рождается ещё до того, как ложь прозвучала в устах обвиняющих. И что может противостоять лжи, злу и оправданию их? Когда осознаёшь, что никакое возмездие не сравнится с покаянием и прощением, понимаешь, насколько же ты примитивен. И как же не скорбеть о душе, когда возмущается разум?
И как не сожалеть о безвозвратном, если знаешь, что сделанное, сделано тобой? И мысль о том, что ты ответишь за это, не только страшит тебя, но и отчаивает настолько, что хочется тебе ответить за это не когда-то, а сейчас. И понимаешь, что нельзя, и только совесть твоя позволяет тебе продолжать чувствовать себя человеком, но не сопровождает она тебя без страха твоего и отчаяния о безвозвратном. Как не сожалеть о том, что не думаем мы о безвозвратности поступков наших и дел?
Как не сострадать несчастным, которые и в несчастии своём откровенны и бегут от всякого лицемерия? Как не сострадать счастливым, которые имеют счастье и не могут ему обрадоваться, и завидуют несчастным лицемеря перед самими собой? Как не сострадать тем, кто сочувствует и не может никому помочь, потому что так этого хочет? Как не сострадать себе, имеющему и то, и другое, и третье, и десятое в себе?
Сколько ошибок обретут завершение, и сколько завершений останутся незамечены никем? А сколько замеченных ошибок останутся принятыми по умолчанию бездумно-равнодушных и умудрённых жизнью безразличных людей только потому, что так удобно сильным? Пусть даже нужно для этого осудить одного или тысячу невинных, наказать их и оправдать случившееся придуманным для этого законом. И если упадёт на землю отравленный дождь, испепеляющий всё живое, во искупление многих ошибок, то не догадаются умудрённые под упрёками равнодушных, в чём причина беды. Но тогда исчезнет безразличие. И как не скорбеть о том, что только вместе с умудрёнными, равнодушными и нормальными людьми исчезнет оно? Ведь если случится это, останется ли хоть кто-то жить за чуткость свою по воле Божьей?
Как не скорбеть о сокрытом? Когда спрятанное от глаз людских очевидное, прячет от них одну половину света небесного для того, чтобы затуманить другую, а когда вдруг спадает пелена сокрытого и рассеивается туман, то многие продолжают не видеть ни первого, ни второго по привычке своей. И даже спрос прозревших не интересует никого, потому что нет уже ответственных за сокрытое, а есть только преступная слава их. И тем, кто не замечает света, не хочется, чтобы слава скрывших истину закончилась, потому что исчезнет тогда смысл их слепоты.
Сколько ещё людей отнимут чужие жизни, зная, что нельзя этого делать? А сколько убедит себя в том, что это сделать нужно? И кого же больше из них? Поднимая оружие своё, мало кто думает о том проклятии, которое он произносит про имя своё, а тот, кто думает, надеется, что проклятие это не бессрочное и можно успокоить совесть свою простыми житейскими доводами. Лишь бы не видеть мучения того, кого смерти предаёшь. Глаз его умирающих не видеть, в которых замрёт твоё окаянное отражение, как свидетельство несмываемого позора души твоей. Но не скрыться от глаз душ людей убитых. Им дано видеть всё и свидетельство их неоспоримо.
Как вымолить прощение за лицемерие, если оно никогда не бывает одно, а первое тянет за собой все последующие и чем больше разветвлений, тем труднее вспомнить ту первую слабость, которая привела к унижению? Если всю жизнь свою убеждаешь себя в том, что лицемерие твоё не лицемерие, а воспитанность твоя и только однажды понимаешь, что не выглядит оно так в глазах тех, перед кем лицемеришь. Как распознать в себе лицемерие своё, если всю жизнь свою жил так, думал так, и только чувства твои заставляли тебя усомниться в происходящих событиях жизни твоей? Ты старался не замечать этого. Но исчезала сила духа твоего с каждым лицемерием твоим, унижающим твоё собственное «ты». И никакое сожаление не вернёт ничего. Только покаяние немного утешит душу твою сегодня, но не вчера и не завтра. И как же не обеспокоиться завтрашним днём твоим?
Когда смотришь в небо и видишь свет небесный, и знаешь, что уже скоро не увидеть тебе его, каким прекрасным и неповторимым кажется он. И думаешь, что воровски отдал бы даже то, что не имеешь, чтобы видеть эту красоту хотя бы на единый только миг дольше отпущенного. И рождается мысль о том, что всю жизнь старался тратить время, чтобы купить достижимое не понимая, что ничто достигнутое не принесёт тебе даже единого мига восхищения светом небесным. И стараясь для себя, ты не замечаешь, как достигнутое тобой оказывается достоянием мошенников. А высоко в потрясающем по красоте синем небе, над тобой пролетают и исчезают вдали невероятные облака, и тянутся к ним все растения земли, и живёт всё вокруг не замечая твоего равнодушия к чуду. И неужели только миг восхищённого последнего отчаяния удел тех, кто в состоянии восхититься увиденным чудом, но не делал этого никогда?
Луч утреннего света преломлённый в капле росы, есть неповторимый образ вселенной всей. Тепло материнских рук, есть малый отблеск Славы Создателя. Чистота мыслей одного простодушного в миллионы раз выше умудрённости всех расчётливых прозорливцев. И знают об этом все, и не вспомнит об этом никто. И сколько тех, кто пытается растоптать то, что нельзя продать во имя безделья своего? И не ведая что творят, уповают на прощение ради неведения своего. Но не бывает оправданного неведения, если из жадности и зависти человек сам не хочет знать ничего.
«Бог есть любовь». Не отдаём себе отчёта в том, что мы живём любовью ближних своих, детей, родителей, друзей. Любовью любимых своих. Но не сравниваем мы искренность чувств своих с чистотой неба, яркостью солнца, свежестью ветра, горечью правды, радостью счастья, созданных Господом. И чья в том вина, когда не соответствуют чувства высоте, чистоте и яркости промысла Божьего? И боимся мы такого сравнения, чтобы не пришлось сказать себе, что не любовь пришла к тебе. И боимся тогда настоящей любви. И похоть любовью называем только за то, что не нуждается похоть в испытаниях, зато достижима за деньги. И слова Господа о том, что нужно любить врагов наших, тем более непонятны тем, кто пытается любовь купить. Потому что покупатель такой не стяжает любви к ближним своим, а что же тогда говорить о любви к врагам только лишь за то, что они как и ты созданы по образу и подобию Божию. Но если ты в состоянии любить врага своего, то насколько же велика тогда будет любовь твоя к ближним твоим! Насколько же ближе ты будешь к Богу!
У каждого мошенника своя правда, а у каждого лицемера – две. Одна для себя, а другая для свидетелей жизни его. И ни одна из них не имеет ничего общего с истиной, потому что ничего не объясняет, а лишь безнадёжно пытается хоть что-то оправдать. У каждого живого существа свои глаза, и не похожи они по строению своему. И сложность строения даже глаза самого маленького насекомого необыкновенна и не уступает по сложности глазу самого большого животного. Но все глаза есть для того, чтобы видеть этот свет. Это истина всяких глаз на свет взирающих. Истина каждой правды мошенника или лицемера, есть обман. Обман всех вокруг и себя самого.Обман, который так любят они называть правдой. И если перестанет себя обманывать мошенник, то проклянёт он правду свою, которая не правда, а ложь. Потому что не существуют глаза для тьмы, а обмана для того, чтобы быть правдой.
Возглашающий правду свою, которая ложь, над миллионами людей, что слышат его, и знающий, что это ложь, как сможет избавиться от яда лицемерия своего? Яд этот убивает не лицемера, а тех, кто верит ему, и переходит в души родных и близких его, если не отмечены они защитой свыше. Раскаяние возглашающего ложь, тем горше, чем сильнее страдают от лицемерия его близкие ему. И догадывается об этом возглашающий ложь, и избегает раскаяния своего, и ищет убедить себя в том, что он прав, но с каждым убеждением таким находит для себя новое опровержение собственной лжи. И понимает, что уже не обмануть себя и не спасти близких, но продолжает лгать верящим ему, чтобы оттянуть горькое раскаяние своё. И чувствует, что нужно ему раскаяние, но забывает о том, что с раскаянием можно не успеть. И сколько уже было первых, которые стали опоздавшими? Про то даже лживая история может рассказать, которую во имя первых оболгали.
Велика Слава Создателя и непостижима. Нет предела расстоянию и времени. В каждом мгновении жизни твоей - вечность. Какую вечность ты приобретёшь в мгновение смерти своей знать невозможно. Но разве не будет это та вечность к которой ты стремился всю свою жизнь? Может быть, это будет вечность страха, а может быть вечность бесстрашия или умиротворения. Вечность зависти, или вечность сострадания и радости. Вечность злобы и ненависти, или всё таки вечность любви. К какому мгновению вечности ты идёшь всё время жизни своей?