Его душа ускользала от меня, потому что завладеть чужой энергией, не поглотив ее, невозможно для древнего духа, коим я являюсь. Обладать чужой душой, не уничтожая, возможно только с ее согласия. Мой брат и мой господин сохраняет души, потому что они сами добровольно отдаются ему, растворяясь в нем без остатка. Они делают это в экстазе счастья, но мне всегда такое претило. Тогда он разрешил мне сохранять самые ценные души. Но они требуют энергии живых. Вампиры - не самые страшные существа, только физическое воплощение древнего монстра, который тоже на свой манер научился овладевать душами, не разрушая. Абсолютное большинство мне подобных элементарно пожирает людей. Это и есть бесы, а за ними стоит дьявол. Настоящий, не такой как я, всего лишь ангел, изгнанный из рая ради воплощения целей, для которых потребуется слов больше, чем я планировал впихнуть в мою скромную, мучительную для меня историю любви к смертному мальчику из Оверни. Мир людей - большая загадка. Они - венец мироздания и наша пища. Каждый из них по отдельности при всей краткости своего существования равен любому из древнейших. Демоны избегают любви к смертным, потому что ничего кроме боли это не даст. Я же - проклятое создание. Я влюбляюсь снова и снова. Иногда мне везет, и у меня имеется целая коллекция сохраненных мною для вечности душ. Не часто я рисковал принимать облик смертного мужчины, но если позволял себе это, то влюблялся в женщин. Женщины лучше приспособлены сопротивляться вторжению, их невозможно растворить, потому что они растворяются и растворяют сами. Не все женщины, есть такие, которые противятся и поэтому гибнут. Лестат при некоторой женственности своей натуры имеет яркое, пылающее, склонное покорять и властвовать мужское начало. Он в первую очередь Ян, окутанный Инь, как приманкой. Ему естественнее обладать. В этом его свойстве с ним может соперничать разве что Николя, мои же Инь и Ян равноправны, будучи, как у любого создания во вселенной, абсолютно и безусловно равноценны. Однако, приняв облик смертного мужчины, влюбленного в смертного мальчика, сочетающего в себе Александра и Гефестиона, я обнаружил, что моя страсть раздирает меня на части. Будь он мягче и гибче, позволь своей женственности взять над собой верх... Как знать, возможно, я бы не затеял всю эту историю.
Но я затеял, и вот я, изнывающий от страсти мужчина, едва сдерживаю себя от того, чтобы в самом деле не сделать с ним того, чего он справедливо боится, потому что чувствует. Никакой нежности у меня уже нет, она сгорела дотла, пока я денно и нощно мечтал о нем. Мой смертный век краток, пусть и мною поставлена пьеса, но я также подчиняюсь законам времени, физики и логике человеческих взаимоотношений. Это время, эта эпоха - вовсе не в моей власти, хоть я и дьявол для овернских мальчишек. Я умело вклинился в тот кармашек событий и исторических коллизий, в который мне было позволено вклиниться силами много превосходящими всех демонов вместе взятых. И сейчас мне сорок смертных лет. И если этот мальчик здесь и сейчас не станет моим, то не станет уже моим никогда.
И вот он целует меня. Ни намека на покорность, хотя он и в самом деле чувствует себя обязанным, должным отблагодарить, но осознает, что тут не без ловушки. Однако все его тайные мечты сбылись в одночасье. Малыш не понимает, что его заслуга не меньше моей. Я дал ему то, что мог дать. Все остальное - его рук дело, его талантов, его потенциала и даже я не знаю, чем все закончится и не будет ли катастрофы, ведь шутки со временем опасны, хотя само его течение не позволит нам много напортить. Прижавшись своими губами к моим, желая получить от меня трепетный ответ или хотя бы признание его права принадлежать себе и самому решать, что в следующий миг будет с его телом, он быстро отстранился, точнее попытался это сделать, но я поймал его за талию. Это сделали мои руки смертного мужчины, плавящегося от желания и, честно говоря, я сам испугался не меньше его, потому что осознавал, что не могу ни за что ручаться, но был уверен, что хочу взять его по-крайней мере не покалечив. Поэтому ничего не предпринимая, я держал его за талию, осознавая, что делаю ему очень больно. Мои пальцы подобно стальным прутьям впивались в его гибкий стан. Я чувствовал, какой он сильный и какой он хрупкий. Юный будоражащий поток весеннего ветра в самое сердце. Он замер, инстинктивно, как дикий зверек, угодивший в лапы хищника. Его тонкие ноздри раздувались, на скулах появились красные пятна, но в глазах не было страха, только возмущение и вызов. О всемогущие боги! Что он мог мне противопоставить? Он только спровоцировал во мне желание повалить его на паркет и свершить с ним разом все, о чем я, изнемогая от похоти, мечтал последние дни, точнее каждую минуту своего смертного существования. Я сдержался дьявольским усилием воли и выпустил его, жутко рассмеявшись, и только тогда смог насладиться подобием его... не покорности, естественно, а хотя бы тем, что прочитал в его глазах понимание. Он почувствовал, что только что едва не произошло и чего я сумел не допустить. Возможно, если бы дело закончилось банальным насилием он мог бы меня презирать (если бы смог испытывать еще какие-то чувства), так же он стал свидетелем моей силы. Я увидел, что его заметно трясет. Теперь, когда опасность вроде бы миновала или можно было на это надеяться (напрасно), его охватила паника. В фиалковых глазах плескался ужас, и он бы бросился из комнаты наутек, если бы не гордость.
- Я вернусь через месяц, - сказал я тяжелым хриплым голосом. - Будешь скучать по мне? Дождусь ли я большего проявления благодарности?
- Через месяц, - прошептал он.
Таким тоном приговоренный к смерти озвучивает срок до своей страшной кончины.
- Я вижу, ты будешь меня с нетерпением ждать.
Я испытывал горечь и боль. Как мне справиться с собой, что мне сделать, чтобы при моем прикосновении его силы не истощались? Как мне заполучить его, но с его согласия, чтобы овладеть полностью, ничего не потеряв и не уничтожив? Чтобы его принадлежность мне стала для него желанной? Все, кто стали моими и бессмертными, отдались мне до конца... У меня немалый опыт овладения душами и завидный - телами. Я в совершенстве владею наукой соблазнять, заставляя свои жертвы предавать самих себя, поддавшись инстинктам, это годится для пассивных сладострастных натур, а такими оказываются практически все люди. Что же со мной происходит, что я не могу справиться с пареньком двадцати лет от роду? Огоньком, случайно зажегшемся на смертном небосклоне, чтобы угаснуть через... Сколько сиять его звезде? Если у меня ничего не выйдет, то лет пять. Может, десять. Впрочем, при его красоте он и в сорок будет хорош, даже еще лучше, но это будет не совсем то, за чем я охочусь, хотя, быть может... О, я не собираюсь сдаваться!
- Тебя огорчает длительность нашей разлуки?
Но он не собирался подыгрывать. Дрожь прошла. Он смотрел на меня вопросительно, даже требовательно.
- Вы много мне дали. Я благодарен вам, но... Я прошу взять плату сейчас. Что будет через месяц? Это и много, и мало.
- Плату? А ты готов сейчас платить? Секунду назад я думал, что делать с твоим коченеющим от страха трупом.
- Я вас не понимаю, - зло ответил он. - Если вам нужен я...
Я усмехнулся, безжалостно разглядывая его длинную рельефную шею, в золотистой тени упрямые скулы, тяжеловатый для девичьи тонкого лица подбородок, изящно очерченные чувственные губы, беззащитные и изменчивые, как он весь, его тонкий гибкий стан. Он все же смутился, но взгляда не отвел, только напрягся, как перед броском или готовясь нанести удар.
- Да. Мне нужен ты. Но не как одолжение или торопливо отданный долг. Мне нужен ты, но так, чтобы ни миллиметра твоего тела не осталось без моей метки. Чтобы...
У меня перехватило дыхание.
- Если я велю тебе сейчас же раздеться и задрать передо мной свой зад, ты сделаешь это?
Он приоткрыл рот, с отвращением искривил насмешливые губы.
- Ваши желания на мой счет все в этом духе? Что ж... Если вы дадите мне достаточно вина...
- Я уже сказал, мне не нужны подачки.
- Ты хочешь, чтобы я сам...
Он вспыхнул от бешенства и глаза его заметали молнии.
- Да. Сам. Иначе я возьму свою плату без твоего согласия.
- Тогда... Мне ничего от тебя не нужно! Я ни о чем тебя не просил! Подавись своими деньгами и шмотками! Я ухожу и сюда не вернусь!
Я расхохотался, потому что мальчик дернул дверь и встал перед ней, беззвучно содрогаясь от ярости. Дверь была надежно заперта. И ему отсюда не выйти. О чем я ему и сообщил.
- Даже если ты выйдешь, я все равно найду тебя.
- Хорошо, - медленно поворачиваясь, произнес он, - тогда зачем ждать месяц?! Бери свою плату сейчас. Я... готов. Мне... - он зажмурился.
- Тебе наплевать? Тебе так кажется. Я сделаю так, что тебе наплевать не будет. У тебя один выход - смириться. И как раз месяц поможет тебе в этом преуспеть. Я надеюсь, во всяком случае.
Он продолжал гипнотизировать зарешеченное окно. Мне показалось, он худеет у меня на глазах.
- Пусть сейчас, - сказал упрямец, поворачивая ко мне лицо.
Его глаза были сухими, но в голосе зазвенели истеричные нотки. Он готовился отдаться, я чувствовал, как он настраивает себя, бледный от подступавшей тошноты. Меня затопило жалостью, а с ней и спасительной нежностью. Я смог подойти к нему и прижать к себе не как тигр, прижимает ягненка, а как... как влюбленный мужчина прижимает к себе хрупкого юношу, когда страсть не туманит мозг, поостыв на мгновение от осознания ответственности.
- Ты едва не плачешь, - мягко сказал я и нежно, но твердо обхватил его подбородок громадной и грубой своей ладонью.
Он часто задышал, а потом... тщетно попытавшись вырваться, разрыдался, беспомощно утыкаясь мне кулаками в грудь. Я обнимал его и гладил по голове. Это была моя победа, подсоленная его слезами. Я мог его гладить, а он даже не падал в обморок и уже не пытался со мной драться. Я бы мог воспользоваться этим приступом покорности и взять его, но его душа бы витала где-то, стеная над терзаемым мной телом. Смирившаяся, но не отдавшаяся мне.
- Неужели невозможно, чтобы ты полюбил меня? - спросил я печально.
Его лицо все еще было прижато к моему плечу, и он не мог найти в себе сил взглянуть мне в глаза. Я сломал его? Проклятье! Ведь я еще ничего не успел сделать!
- Лестат?
Он отодвинулся от меня насколько позволяли мои железные объятия.
- Пусти, - приглушенно сказал он, взглянув на меня потухшим взглядом.
Не нужно было быть дьяволом, чтобы понимать, что он так ослаб, что еле стоит. Его психика и без моих экспериментов не отличается крепостью. Я легко поднял его на руки. Он вскрикнул, но тут же замолк, обмякнув. Думал сейчас все и свершится? Я отнес его в его комнату, оставил в покое. У него целый месяц, чтобы оправиться, а у меня собраться с мыслями. Он проводил меня затуманившимся взором, никак не отреагировав на мой отеческий прощальный поцелуй в лоб.