Мы вышли на улицу, на которой, несмотря на вечерний час или по его причине, смеялся, шумел, пел, кричал и гоготал пестрый люд. Были тут и местные забулдыги в неопрятных одеждах - они горланили пьяные песни; хорошенькие девушки с веселыми личиками стреляли глазками из-под короны золотистых или каштановых завитушек под белыми чепцами; угрюмо шаркали сморщенные старики; куда-то спешили вечно недовольные старухи; молодые хорошо одетые мужчины в узких панталонах лениво высматривали хорошеньких женщин; милые дамы, с кошачьей грацией ступали по неровной мостовой... Торговцы с корзинами и телегами, стайки чумазых ребятишек, гуси, поросята и парочка бродячих артистов. Один из них держал в руках шляпу так, чтобы в нее сыпались монетки, при этом паренек - гибкий и стройный с озорными глазами - кувыркался и выделывал невообразимые фокусы, визуально удлиняя себе руки, укорачивая ноги и ни секунды не оставаясь в покое. Его товарищ - хрупкий юноша с льняными кудрями - играл на скрипке, как мой Николя когда-то, но много хуже. Я с улыбкой остановился перед ними, оглянувшись на Николя, чтобы пригласить его разделить со мной удовольствие. Лицо моего возлюбленного друга выражало раздражение - его игра ни в какое сравнение не шла с игрой юноши. В то же время в глазах Николя мелькал странный огонек, словно это зрелище пугало или завораживало его, или напоминало о чем-то большем, чем наши с ним первые выступления на парижских улицах. Не знаю, о чем он думал, мне же захотелось пуститься в пляс вместе с одной босоногой цыганочкой, когда скрипач заиграл зажигательную, но здорово писклявую мелодию. По лицу Николя пробежалась судорога, я рассмеялся и полез в карман, но внезапно меня осенило, что по статусу мне не положено вот так легко и непринужденно танцевать. Наверное, я замер с горстью золотых монет в руке. Я почувствовал, что Николя схватил меня за руку. Он вытащил из моей ладони монеты, ссыпал их в шляпу и потянул меня прочь. Улица, огни из домов и от редких фонарей - все закружилось передо мной. Николя вел меня, а я погружался в воспоминание о вчерашнем разговоре с проклятым герцогом...
- Я уезжаю по делам. Спектакль состоится без моего участия. Ты понравился мэтру, но твоя игра чрезмерно нервная. Это непривычно для салонной публики. Мое мнение - у тебя мольеровский подход, и это хорошо. Слушай мэтра, но дели его советы на два. Кое над чем тебе нужно поработать. Технику никто не отменял, искренность чувств ее облагораживает, однако ж... Мы не можем заставить других сопереживать, если будем выражать эмоции на своем собственном сокровенном языке...
- Подожди... Ты... вы... В самом деле оставляете меня?
- А ты будешь скучать по мне?
- Вы прогоняете меня?
- Напротив. Я оставляю на тебя дом. Слуг, сундуки, полные красивых камзолов и шелковых рубашек. Чего тебе еще? Деньги тоже в твоем распоряжении. Можешь сорить ими направо и налево. У меня их хватит на все твои причуды. И еще полно останется в банках и недвижимости.
- Но... за что? Я ничего не сделал.
- У меня есть одно условие.
- Какое?
- Ты волен делать все, что тебе заблагорассудится, но ни на миг не забудешь, что ты мой наследник, о чем, впрочем, можешь не кричать с каждого угла. Что твое имя - Лестат де Лионкур, и ты вырос в семье маркиза, и в твоих жилах течет кровь крестоносцев и рыцарей.
- А также бандитов с большой дороги, насильников и убийц.
- И их тоже. Из песни слов не выкинешь, но именно в тебе я вижу лучшее, что породило в итоге твое сословие. Я не говорю, что это нечто безусловно хорошее. Может ли лев быть добр? Воплощать лучшее в животном мире? Разумеется, нет. Но ты и даже твои братья необходимы. Грядет время шакалов...
- Я вас не понимаю.
- Естественно, нет. Если бы ты понимал, то это я бы смотрел на тебя такими огромными глазами. Подойди ко мне. Или боишься? Но ты же, кажется, хотел отблагодарить меня. Я не мог так в тебе ошибиться.
Я видел, что он смеется надо мной - с самого начала нашего разговора и с самой первой секунды, как он меня увидел. Но он был прав. Я его боялся. Причем, теперь, когда он осыпал меня столькими милостями, что я захлебывался в них, я его боялся больше, чем когда-либо. Я смотрел на него, осознавая, что он по-своему красив. Но его красота очень... мужественная? Да, я привык к юношеской хрупкости, к изящным изгибам тела, к бархату кожи и голоса, который будет звучать в унисон моим стонам и подчиняясь моим ласкам или если я позволю ласкать себя. Но в случае с герцогом мое позволение не спрашивалось и спрашиваться не будет. Его мужская, грубоватая красота являлась воплощением силы и власти. Это было бы соблазнительно, если бы было игрой, но я понимал, что игрой это не было. Я пошел к нему, подошел вплотную. Теперь я видел его глаза, в которых я пытался найти хотя бы какой-то намек на то, что он тоже готов покориться мне. Немного, чтобы я отдался ему, не чувствуя себя поглощенным им без остатка, до потери себя. Безвозвратной потери. Но то что я увидел напоминало страх. Дьявол тоже боялся. Сожрать меня. Я протянул руку к его щеке, чувствуя себя сумасшедшим, который лезет в камин со словами: "а я вам докажу, что силой воли можно покорить и пламя". Его грубая кожа царапнула мне подушечки пальцев, но с безумным приступом смелости и злости я прижался к его губам и поцеловал его...
- У меня есть хорошее вино. Отец... Это шевалье де Лионкур. Наш сосед. Ты, должно быть, его помнишь.
Старик, облаченный в темный бархатный камзол и каштановый прилизанный парик, прошамкав ртом, впился в меня полным ненависти взглядом.
- Ах, ваша светлость! А я надеялся, что тебя убили, щенок.
- Отец!
- Прошу мерси пардон. Не погнушайтесь нашим скромным кровом, ваше сиятельство.
- Отец, Лестат принят при дворе. Он вхож в круг самой королевы.
- Ну так оно ясно дело. Потаскуха потаскуху издалека примечает.
- Вижу, вы мне не рады. Но ведь Николя может пойти в гости ко мне. Разумно ли создавать дорогому сыну такие условия, чтобы ему хотелось встречаться с кем-нибудь вне дома?
- С кем-нибудь... - проворчал старик. - Фу... А духами-то как разит! Прямо как из борделя. Мерзость. Пьер! Неси наверх обед. У нас высокие гости. Не чуешь вонь какая стоит? Аристократия к нам пожаловала. Хозяин наш... Барчонок, Лестат. Жив-живехонек. Мать его...
- Прости его. Он стар и болен.
- Я понимаю. И он хочет, чтобы ты женился.
- Да.
- И как? Не подыскал кандидатуру?
Николя посмотрел на меня так, словно хотел ударить, но вместо этого грубо схватил за локоть и втолкнул к себе в комнату. Я замер в восхищении. Обстановка этого жилища пленяла простым здоровым уютом, какой царит только в домах хороших буржуа. Ситцевые ткани повсюду с ярким цветочным рисунком, аккуратно разложенные на низком диванчике с лакированными ножками подушки. Порядок фантастический, ни одного лишнего предмета. Отсутствие ваз, рюш и безделушек, вроде табакерок или фарфоровых кукол. На полке несколько в кожаных переплетах гроссбухов. Чуть в стороне - молитвенник, самый пыльный из всех предметов.