Жить я стала отдельно и далеко от родителей. И стали они смотреть на меня со стороны
и стали удивляться, откуда у меня взялось и это и то, по их мнению, они меня этому не учили.
Но это и было тем самым мудрым учением, основа коего состоит в том, что плох тот ученик,
который не превзошел своего учителя. Это, скажу прямо, громко сказано на мой счёт, но зерно истины
в этом, всё же, есть. Я чуть-чуть переросла в своей самостоятельной жизни родительские ожидания.
Я сделала шаг в новую жизнь, можно сказать, неоправданно резкий, он не был наполнен ни малейшим
раздумьем, ничем кроме любви, и я сделала шаг, в неизвестность.
Началась жизнь в другой, новой для меня семье, присматриваясь и сравнивая я понимала, что мне,
в общем-то, понятна чужая жизнь и я её совсем не боюсь. Случилось так, что меня родители воспитали,
не подозревая этого, лишь на рассказах обо всех наших родственниках с их непростыми, а порой очень
трагическими судьбами.
В силу оторванности нашей семьи от родных мест и родственников, я не имела возможности естественным
образом, как у большинства людей, узнавать своих родственников их взаимоотношения во время различных
встреч, которые подразумевают хождение в гости, где укрепляются все родственные связи традиции,
где возникает любовь, уважение, да элементарное знание своих родных, что называется в лицо.
Весь этот пробел общения, мне заменил постоянный экскурс в историю объединённой большой семьи
Дмитриевы – Шилкины, который родители талантливо восполняли своими рассказами. Что и позволило мне
знать об их судьбах, о хитросплетениях семьи, и на этом воспитать в себе стабильное знание, что я
– есть представитель одной большой семьи.
Люди, объединённые семьями, потом составляют более крупное сообщество – клан, и в силу уже своего
множества, люди становятся одновременно и дружественные, и равнодушные, и разно полярные, и не обязательно
в негативном смысле. Но как факт неприятный, люди родства бывают между собой завистливы, а в худшем своём проявлении даже враждебны.
Классическая литература и людской калейдоскоп живых историй, есть множественное тому подтверждение.
Ну, а мы участники отдельно взятой семьи, скажем так первого эшелона родства: родители и дети,
были связаны между собой любовью и дружбой, чем я, в свою очередь, очень горжусь. Мы, слава Богу,
не стали обладателями ярлыка – «Иваны незнающие родства». И одним из главных моментов, я считаю,
это рассказы родителей о наших корнях: о своих дедушках и бабушках, которые мне уже приходились
прабабушками и прадедушками, о своих родителях, которые для меня были дедушки и бабушки.
Я считаю это огромной удачей и счастьем, что родители в моё воспитание привносили знание о наших
таких далёких в расстоянии, но таких близких родственниках, тем самым, развивая во мне уважение
и уверенность, что мы и с родом, и с племенем.
Эти разговоры возникали в домашних посиделках за чаепитием в редкие, но неумолимо ценные моменты
папиного присутствия в семье. Инициатива вести эти рассказы исходила от папы, он рассказывал о своих
дедах, о своём детстве и маму очень активно привлекал поведать нам и о её родстве.
Папа с особой теплотой вспоминал своего деда Андрея, по маминой линии, он был очень добрым
и заботливым, но счастье проживания в семье было недолгим, наступили репрессии, а за тем и война,
и весь неспешный городской уклад мастеровой жизни был нещадно порушен.
Папин отец, мой дедушка Сергей Дмитриевич Дмитриев, был инженер и получил это образование
ещё при царской России. Он был инженером Калининской энергетической системы. Должность эта была большая,
их семья жила в хорошей квартире и у Сергея Дмитриевича в ней был свой кабинет.
Нехватка квалифицированных кадров была очень острой и дедушка, поскольку являлся главным специалистом,
радеющим в первую очередь за дело, а не за лозунги, взял на работу, очень нужного специалиста,
но отсидевшего когда-то в тюрьме. Сергей Дмитриевич был очень смелым и ответственным человеком,
и он понимал свой риск, но он был, профессионал. Но как известно, не знает фанатизм любого толка
никаких границ в своём невежестве. Дедушка попал под репрессии, он был снят с занимаемой должности,
изгнан из партии и как говорилось в то время, он стал обладателем «волчьего билета».
Жильё сразу отняли, бабушка Екатерина Андреевна с детьми скиталась по родственникам. Было одно утешение,
что Сергея Дмитриевича не расстреляли, и эта счастливая случайность не пополнила жизнь ещё одной драмой,
достойной пера Ф.Достоевского. Дедушку, честнейшего человека, не лишили жизни, его жена не стала
вдовой, а сыновья сиротами. Сергей Дмитриевич прошёл всю войну был тяжело контужен и ранен в руку,
рука у него была парализована. На войне он был в инженерных войсках, свои фундаментальные знания
он применял на возведении переправ и при строительстве инженерных сооружений.
С фронта Сергей Дмитриевич, несмотря на тяжёлые ранения, пришел в конце войны. И долгие годы
он мучился физически от разбившего его паралича и морально, от сознания несправедливого обвинения.
Правда, Сергея Дмитриевича реабилитировали, и он узнал об этом ещё при жизни, но уже тяжело больным человеком.
Его оценок этого события я так и не знаю, жили очень далеко, и не было у нас тесных связей,
а письма мы не писали друг другу в силу его тяжёлого состояния здоровья и моего, в то время, малолетства.
Мамино воспоминание о своих бабушках было очень тёплым, и в отличие от папиных, они были наполнены
редкостным колоритом. Её бабушка Екатерина, по папиной линии, была очень скромным и тихим человеком,
жилось ей непросто, ввиду сложившихся семейных разногласий.
Моя мама вспоминала, как она вопреки этим отношениям помогала любимой и очень скромной бабушке,
угощая её продуктами питания, скрывая этот факт.
Но особый интерес представлял мамин рассказ о своей бабушке Авдотье, по маминой линии,
она жила в семье своего сына, маминого дяди Петра Тимофеевича, у них с женой Екатериной своих детей
не было и они с огромным удовольствием принимали мою маму у себя в гостях.
Пётр Тимофеевич был начальником маленькой станции на Ленинградской железной дороге.
У них в глухом лесу стоял очень добротный дом на две семьи, в другой половине дома жил его помощник с семьёй.
Мама рассказывала, как радостны для неё были эти поездки. После города, в котором вся жизнь идёт
по правилам ритма, бабушкин дом, для мамы, был образцом свободы, красоты, всеобщей любви,
мудрой размеренности и вкусной сытости.
В доме весь уклад и порядок вела бабушка Авдотья, она являла собой ту мудрость женского начала,
когда во всём чувствовалась её твёрдая рука.
Просторная комната всегда блестела чистотой и нарядностью, её убранство, в первую очередь, являла
русская печка барской наружности с удобной и ухоженной лежанкой, на которой в семье отдыхали
и в редких случаях, если подхватывали простуду, то прогревались. Гордостью комнаты были
большой стол и удобные широкие лавки. Они до белизны были на мытые и отскобленные специальным ножом.
Пол был безукоризненно чистым, выстлан он был широкой дубовой доской, бережно и красиво застлан
домоткаными дорожками. Комната была поделена на две половины красивой тканой занавеской, за которой
стояла гордость бабушки Авдотьи, её дубовая, очень широкая кровать, она всегда была убрана: покрывалом
с вышитым подзором и огромным количеством пуховых подушек. По стене стоял внушительных размеров
шифоньер, а рядом огромный, кованый сундук. В противоположном углу стояла красивая никелированная
с декоративными шишками кровать. Окна украшали резные и красиво вышитые занавески, а на подоконниках
было буйство цветущих, пышущих здоровьем и обилием цветов, комнатных растений.
В красном углу убранство дома довершала полка, на которой были красивые старинные иконы, и всегда горела лампадка.
Кроме красоты дом был наполнен теплом, уютом и запахами божественно-простой еды.
Здесь я бы передохнула.
Самое главное, что в этом рассказе хороши не только интерьеры, ушедшего во времени жилища,
но и люди, бесценны их отношения, в которых они так мирно и мудро сосуществовали в этом доме,
оторванном от городской суеты. Уклад жизни в этой родной по крови и очень близкой по духу семье,
подходил моей маме и по характеру, и по доброте душевной. Приезжая к ним на каникулы она
включалась в посильную работу.
С Петром Тимофеевичем она ходила чертить вдоль полотна белую межевую черту, а после такой
творческой работы, отдыхая на откосах полотна, мама собирала осыпную землянику, упав в одном месте,
можно было, не вставая наесться всласть.
Мама рассказывала, что земляники, черники, малины, брусники, морошки, клюквы было такое несметное
количество, что обобрать её ни у кого не возникало желание, потому что это было не под силу
и потому, что люди не брали лишнего, торгом не занимались, но варенья варили на зиму вволю.
В семье держали корову, мелкую живность и огород. Мамина ночёвка на сеновале заканчивалась рано поутру,
когда начинали доить корову, ей уже сквозь сон слышалось, как идёт дойка, молоко сначала
звенит о подойник, а вскоре струйки молока уже пыхтят, попадая в пенистое молоко полного подойника.
Потом, процедив его, бабушка будила маму пить парное молоко, выпив кружку ещё тёплого, сладкого молока,
начинался её новый день.
Когда бабушка пекла хлебы, то аромат свежеиспеченных хлебов наполнял всё жизненное пространство.
Ловко посаженные в печь они, после выпекания, бережно доставались деревянной лопатой из горячего
чрева печи, бабушка умывала их водой и выкладывала на специальную доску, накрывая белейшим рушником.
Потом, в печь, ставила обед, в чугунок закладывала все продукты сразу: мясо, капусту, картошку, лук,
морковь и всё заливала водой из колодца. Потом глиняную плошку она наполняла чищеным картофелем
и щедро смазывала его сметаной; в крынках ставила топиться молоко. После этого закрывался заслон,
и вся эта простая еда готовилась путём тихого томления.
С раннего утра для обитателей дома начинался трудовой день, где у всех были свои
обязанности. Мама рассказывала, что ей давали разные задания, которым она всегда была рада.
Когда её посылали в огород, она очень любила дёргать зелёный лук и выкапывать молодой картофель.
Перья у лука были тёмного насыщенного цвета, приятного аромата и даже сладости, картошка, своей
красотой, тоже доставляла удовольствие. Потом мама шла на колодец, журавлём доставала вкусную
и очень холодную воду, которой намывала лук и картошку, а мытые овощи приносила на крыльцо.
Удобно усевшись на теплые от солнца деревянные ступеньки, мама любила, есть зелёный лук с хлебом,
и припевать его квасом.
Квас, как и всё в этой семье, был достоин всяческих похвал.
Бабушка варила его по своим рецептам, а потом заливала квас в деревянную бочку, стенки
которой выкладывали ржаной соломой, бочка помещалась в погреб, там квас настаивался, и
приобретал густоту и неповторимый вкус хлеба и поля. Заканчивался трудовой день, все
возвращались от своих забот и собирались в круг большого стола.
Тётя Катя открывала заслонку, и запах еды ароматами наполнял весь большой дом.
Все блюда выставлялись на стол, на котором уже лежал красивый лук и в крынке квас.
Перед едой все, кроме мамы, возносили Богу молитву. На дворе стоял победивший социализм
и конец тридцатых, но мои дорогие родственники, рождённые в Вере, от этой Веры,
по собственной воле, отказаться не хотели. А к маме, в этом вопросе, относились мудро.
Веры от неё не скрывали, но и не вовлекали, умные были люди, они понимали, что девочку в школе
учат обратному, а чтобы не произошло с ней беды, верили и молились сами, как говорится и за себя, и за неё.
День заканчивался чаем, вечером ставился ведёрный самовар, под крышку в полотенце заворачивались
яйца и при его кипении они варились, к чаю подавалось топлёное молоко, разнообразное варенье, мёд
и городские гостинцы в виде конфет подушечек и баранок. Осенью в грибной сезон в округе была
тьма грибов и орехов их собирали почти рядом с домом. Для этого случая во дворе дома из
кирпичей сооружался импровизированный таган и на большой чугунной сковороде жарили грибы,
преимущественно белые, заливали их сметаной, и грибы в сметане тушились.
О достоинствах этого блюда говорить не приходиться.
Грузди и рыжики солили в бочонке холодной засолкой. Всё, от самих продуктов до их приготовления
было подчинено и закреплено, в этой семье, крепкими традициями.
Колоритней этого маминого рассказа в её, детстве больше ничего и не было.
Но какое счастье осознавать, что был этот маленький, яркий и незабываемый солнечный свет,
озаривший мамино многострадальное детство. А нам он достался в виде незабываемых картин ушедшей
жизни, как сокровенная память истоков, которые, хочется верить, не иссякнут.
Потом началась война и всё зачеркнула: и детство, и юность, а для многих и жизнь,
обрекая живущих на долгие годы страданий, потерь, разрухи и нещадного голода.
Мамин отец, мой дедушка Александр Гаврилович Шилкин, был красивый и талантливый человек.
Он работал на Морозовской мануфактуре раклистом, это специалист печатного рисунка на полотне.
Дедушка был одарённым гитаристом, он играл в филармонии в оркестре, в свободные вечера и в
праздники. На его долю выпало две жесточайшие войны: он воевал на Финской войне 1939 года,
очень страшной и не потому, что война бывает нестрашная, а потому, что она трагична преступными
людскими потерями, которые допустило наше командование. Там солдаты, в большинстве своём, погибали
не от пуль и снарядов, а заживо замерзали и вмерзали в землю тысячами. Но дедушка вернулся,
вернулся, чтобы погибнуть в Великой Отечественной войне. С фронта он прислал одно письмо:
теплые слова детям и то, что они идут на Смоленское направление. Вслед за его письмом пришло
извещение о том, что Шилкин Александр Гаврилович пропал без вести в тяжелых боях под Смоленском.
Мамина детская судьба во время войны сложилась ещё трагичней папиной. Когда немец подошёл
к городу, то моя, в будущем, бабушка Зинаида Тимофеевна собрала своих детей: мою маму и её
сестру Нину, будущую мою тётю, и приняла решение бежать, чтобы укрыться в доме бабушки
Авдотьи на далёкой, как им тогда казалось станции. Несколько дней каторжного пути и они
добрались до станционного дома, который, отступая, наши солдаты готовили к поджогу и на
их глазах подкладывали под дом солому, а куда делись две семьи из этого дома, солдаты не знали.
А совсем недалеко уже проходила линия Ленинградского фронта. Вот в прифронтовой полосе под
канонаду орудий беженцы чистили картошку для передовой.
Как только немца выбили из Калинина, бабушка с девочками вернулись домой. Кругом разруха,
квартира разграблена, она была на первом этаже и в ней держали лошадей, как в деннике,
вокруг картина полного краха, а жить надо.
Вот Зинаида Тимофеевна и стала прикладывать всяческие усилия, чтобы выжить с дочками.
Надо заметить, бабушка была умной и очень волевой женщиной, а чтобы понять, о чём я говорю,
надо представить, то, что моя бабушка не владела пароходами и пристанями, но её характер и темперамент
это образно – Васса Железнова из одноимённой пьесы М.Горького.
И мы в семье её часто так и величали. Она всегда была деятельна, работу считала самым главным
делом в жизни. У неё была уверенность, что женщина, обладающая мужской специальностью, в обществе
более востребована и уважаема, нежили женщины традиционных профессий.
Зинаида Тимофеевна до войны работала по всем своим убеждениям о женской карьере, в должности
сменного электрика на Калининском Вагоностроительном заводе, профессия и впрямь мужская, да ещё с учётом
тех несовершенных технологий.
А вот к моде у бабушки были особые пристрастия. Если работа должна быть сложная и мужская,
то одежда безупречно женская, обязательно дорогая и модная, выдержанная в классическом стиле
деловой женщины и предпочтение было отдано исключительно английским костюмам.
Зинаида Тимофеевна всегда была красиво и дорого одета, даже в войну она старалась, как можно достойней
выглядеть и пережить страшное время. Но судьба суровая штука.
Зинаиду Тимофеевну в 1942 году по доносу осудили с конфискацией имущества и посадили
на десять лет. Моя мама в двенадцать лет, а её сестра в четырнадцать остались сиротами.
Из квартиры вывезли всё, оставили двух девочек в проходной комнате с одним стулом и кроватью,
а в другую комнату подселили новую молодую семью с ребёнком, которые через них и ходили.
Война, не проходящий годами голод, сиротство, всё это тяжёлым горем обрушилось на детские плечи.
Это даже представить трудно, как выживали взрослые люди, а они маленькие девочки
весь этот ужас пережили и выжили в жуткое время, когда детям было трудно жить даже в семьях.
А люди, попадавшие в Сталинские лагеря, для всех знакомых, а порой и для родственников становились
сразу бывшими, очень трудно жить, когда все отвернулись и при этом, усердно делают вид, что тебя,
особо-то и не знали.
Бабушка попала в исправительно-трудовой лагерь в Архангельской области на станции Ерцево,
там находился ведомственный посёлок НКВД. И там, она начала свою новую жизнь, но по-прежнему
Зинаида Тимофеевна была трудолюбива и в хорошем смысле честолюбива. Она работала на Ерцевской
железной дороге согласно своей квалификации, в должности электромонтёра, эта работа была спасением
по сравнению с валкой леса.
Эта местность, начиная с 1938 года, очень быстро стала лагерным районом поселений, основная деятельность,
это заготовка леса, а потом его вывоз. Как грибы после дождя росли лагеря-поселения, наполненные
каторжным трудом, гнетущим чувством страшной несправедливости, которая подтачивала человека из нутрии,
отнимая здоровье, отнимая веру, заживо хороня в человеке жизнь.
Отступив от рассказа, лагеря существуют и по сегодняшний день, правда, не в таких огромных
количествах. Брошенная обширная, просто необозримая территория представляет собой мертвую зону отчуждения.
Опять возвращаюсь к Зинаиде Тимофеевне. Несмотря на то, что к жизни у бабушки были другие требования
и высоты, и мечтала она, и хотела иметь больше того, чем кем-то ей было намерено. Но не случилось.
И она доказала, что характер по имени Васса Железнова, он и в тюрьме делает из женщины – сильную женщину,
а из сильной женщины – успешную. Наверно, такая метаморфоза кажется не уместна для тюрьмы, но
Зинаида Тимофеевна своей судьбой доказала, что жизнь это не только правило, но и исключение,
которым она и была.
Мама рассказывала, что первое свидание им разрешили через 8 лет, и ей было уже двадцать,
они не виделись жутких восемь лет.
Девочки старались выкроить хоть что-нибудь, чтобы привести маме передачу. Нина не поехала,
они накопили на билет маме, она и поехала одна, в поезде её обокрали, и мама голодная ехала.
А когда кто-то из пассажиров стал чистить яйцо, мама от запаха и желания есть потеряла сознание,
словом правдами и не правдами добралась она до Ерцево. Какое же было удивление у моей свободной,
но голодной мамочки, когда к ней в комнату для свиданий пришла её опрятная и подтянутая мама,
даже не мама, нет, правильней сказать Зинаида Тимофеевна.
Она была в строгом и одновременно красивом рабочем халате: черного атласа с белым воротничком
и платочком в маленьком карманчике. Она угощала свою дочку крепким чаем с сахаром и булочками
и от этой роскоши под названием еда, да принесённая на подносе, моя мамочка поняла, что её маму
даже тюрьма не смогла сломить. Потом она принесла приготовленные подарки для дочек и, конечно, это
были вещи. Мама помнит, что среди них была красивая кофта, юбка, и что-то ещё из белья.
Зинаида Тимофеевна была рождена побеждать, она в жизни имела одну главную для себя цель, сделать
успешную карьеру, и соответственно ей, достойную жизнь, но судьба её была слишком трудна и горька
для взлётов и больших побед. Бабушка на всём своём жизненном пути никогда не давала своего
согласия на поражение, она побеждала там, где многие уже не боролись, она везде умела пользоваться
своим умом и силой характера.
Исковерканные судьбы людские по пройденным испытаниям могли сравниться только с тем,
что они выжили, что просто остались живы.
* Семейное фото 1914 год, мой дед - Дмитриев Сергей Дмитриевич с родителями сестрой и братьями.
* Семейное фото 1950 год, мама вошла в семью Дмитриевых.
* Семейное фото 1933 год, моя бабушка Екатерина Андреевна с отцом, сыновьями, сестрой и родственницами.