На медведя

               
НА МЕДВЕДЯ

Незаметно опускалась на землю ночь. Смолкли в чаще птичьи голоса,  с севера  наползли тучи,  укрыли небо сплошным серым одеялом, и сразу стало тепло. Зазвенели комары над ухом - последний  отголосок сгоревшего  порохом лета - и  сладкая  дремотная истома разлилась по всему телу.
Я сидел  на тонких жердочках  устроенного меж берез лабаза  и вслушивался в звуки отходившей ко сну деревни. Вот застучал, набирая обороты, колодезный ворот, и глухо стукнулось о воду в глубине  колодца ведро, заговорили было на повышенных тонах бабы, но скоро разошлись по домам, протарахтел и смолк припозднившийся трактор, тракторист хлопнул дверкой и что-то сказал вышедшей на крыльцо жене и та ответила согласно, но что, было не разобрать. Вот на другом конце деревни залаяла собака и ей отозвалась другая, третья и снова наступила тишина.
Я представил себе медведя, лежащего сейчас  где-то в чаще недалеко от лесной кромки и слушающего голоса  вечеряющей деревни. Должно быть, он хорошо  знал и голоса деревенских баб, и их мужей, и хозяйских собак, и малых ребят, если они еще  рождались в этой деревне, наверняка различал и настроение людей ведал и привычки их, поскольку соседствовал с деревней не один год. А может быть даже научился слушать и  понимать последние новости, звучащие по радио?  Ведь так случилось, что и его медвежья жизнь оказалась в зависимости от политической погоды в стране.  Даст правительство сельскому хозяйству кредиты на посевную, значит, и на полях осенью будет чем поживится медведю. Не даст - лапу соси, последняя пашня зарастет ивняком да багулой...
Как-то летом у нас на бору в крохотной избушке поселились вздымщики - сборщики сосновой смолы, некогда ценившейся очень дорого. Нынче этот промысел едва теплится, потому как заработать  сбором живицы на жизнь трудно. Надо побегать по лесу, надо попотеть.
Для связи с цивилизацией  устроили вздымщики в избушке радио, антенну вывели на крышу. Уйдут по утру на делянки, а радио
вещает на весь лес. Дело было накануне президентских выборов, когда  протаскивали на второй срок Ельцина. Одна политика в эфире, одни прогнозы да обещания райской жизни.  И вот возвращаются вечером мужики с делянок и видят, что антенна их повержена и приемник валяется на  полу.
Поматюкались и снова наладили радио. И снова на весь лес заголосило оно про светлое будущее и рыночные отношения.
Приходят вечером мужики в избушку: да, что такое? Опять антенна с крыши сдернута и приемник валяется.
Решили злодея поймать да проучить. Антенну поставили, а сами  на нары забрались караулить.  Радио на весь лес голосит, старается. Часа два прошло, наконец, старший вздымщик с нар скатился, схватил радио и... об пол: “ Хватит врать, семя крапивное!”
Спустя какое-то время встречают на бору грибника с корзиной.
 - Вы, - говорит, - ребята, поостерегитесь. Третьего дня я у вашей избушки самого Михайла Потапыча видел.  Антенну с крыши сдернул, залез лапой в окошко и шурудит тамо. Экий-то сарай, злющий. Ему вашу избушку раскатить, как комара прихлопнуть.
 - Это он радио выключать приходил,- сказал со знанием дела старший вздымщик. -Это ж надо? Медведя и того достало!

...Нелегко сидеть на лабазах: ни кашлянуть, ни пошевелиться - медведь услышит, не выйдет на  овсы . Хотя выйти должен непременно. И скорее всего не один. Овсов-то в округе не стало. Это единственный островок пашни, отвоеванный охотниками у наступающей дикой природы. Некогда обильные хлебные поля теперь, увы, стремительно зарастают.
На эту медвежью охоту  пригласили меня знаменитые на Вологодчине охотники Володя Каплин с Вадимом Наволоцким.
У одного Каплина на прикладе карабина более двадцати зарубок - по количеству единолично добытых медведей. Первого медведя завалил он в тринадцать лет из простого дробовика. Теперь у Каплина карабин “Лось” с оптическим прицелом,  через который можно видеть цель даже при свете звезд.  Но и с таким
вооружением добыть зверя не просто.
Володя рассказывал о медведе-академике, обитающем  в окрестностях деревни Степушино. Вот уже много лет местные охотники не могут его достать его ни пулей, ни капканом, ни клепью....
Нынешним летом Академик и вовсе обнаглел: начал гонять из малинника баб, а потом и  до малинника не стал допускать их. Только бабы по тропе в лес зайдут, а он тут, как тут. Встанет на дыбы да реветь, бабы визжать да бежать. Осерчали мужики, за ружья схватились и ... под прикрытием баб в лес. Да не тут-то было. Углядел косолапый Академик мужиков, не вышел.
А только бабы без сопровождения сунулись в лес, медведь на тропу лезет из кустов. Совсем без ягод и грибов оставайся?
Мужики на последнее средство решились: бабьи платья натянули, платки  повязали -  да только попусту свое мужское достоинство унижали. Ружья - то под подол не спрячешь...
Так что профессор-медвежатник Каплин мечтал добыть медведя Академика, а я мечтал  написать о медвежьей охоте.
...К засадному месту  мы пришли еще засветло. Меня посадили  на центральный лабаз, под которым проходила медвежья тропа к полю. Володя с Вадимом разошлись по краям. Условились возвращаться к машине около полуночи по сигналу прожекторов, которыми они были вооружены. На случай
стрельбы я должен был сидеть и ждать охотников. Ружья-то у меня, понятное дело, не было.
И вот я сижу на лабазах уже больше часу. Стало совсем темно, деревня затихла, затих, затаился и лес, только слышно было изредка, как с тихим шорохом отрывался с ветки умерший лист и медленно падал на землю. Неодолимо захотелось спать. Ночь накануне была бессонной.
Днем вчерашним ездили мы в другой медвежий угол соседнего Тотемского района - к  озеру Сондугскому,  малообжитому, нелюдимому, а от того таинственному и загадочному.
Рассказывают, что будто бы у озера того  прямо на болоте больше века  стоит нерушимо рубленный из огромных сосен огромный дом с черными незрячими глазницами окон. И что по ночам в тех окнах мерцает призрачный свет и слышны тяжкие стоны.  И всяк кто, переступит порог того дома,  долго на свете этом не задерж
ивается. Местные любители приключений звали меня посетить эту болотную хоромину, да я благоразумно отказался.
Много всякой всячины про местных колдунов и знахарей, загадочные явления рассказывают бывавшие в этих местах. Да я и сам  в августовскую ночь 1992 года  наблюдал в деревне Борок небесное явление, напоминающую высадку инопланетян. И не один я , а десятка два отпускников, наезжающих летами в деревню видели это чудо, как из сияющей в ночном небе станции матки, похожей на тележное колесо, стали  отделятся и  пошли к земле один за другим яркие точки, которые  расценить можно было  как спускаемые аппараты. Наблюдавший это явление народ был в шоке. Ждали, что вот, вот сейчас  с кромки поля  от леса явятся пришельцы, и одному Богу ведомо, что сотворят они с деревней и ее обитателями. Разошлись по домам под утро. Пришельцы  не удостоили нас своим визитом. А следующим днем сняли мы на болоте среди чахлых сосен два закатных солнца, которые садились не за горизонт, а прямо в болото и причем не на западной, как положено, стороне, а восточной. Снимок  этот у меня до сих пор хранится.
Дорога на Сондугу завораживает. Леса, одетые в осенний яркий наряд, торжественным парадным строем вдоль большака стоят, то распахнется вдруг простор и на сколько видит глаз откроются с холма поля, рассеченные перелесками,  и проселками, деревеньки на взгорках,  могучая, подпирающая куполами  сентябрьский небосклон церковь, осененная сусальным золотом растущих на ее кровле  берез. Вожбал - старинное купеческое село, ныне оказалось далеко в стороне от торговых путей  и торной дороги рыночных преобразований, постепенно край этот приходит в запустение, вымирают деревни и смотрят пустыми глазницами окон на проезжающих охотников да грибников огромные, схожие с крепостями избы и дома ушедших в прошлое крестьянских поколений.
Часа через полтора пути по размытой и разбитой дороге
встретили мы пожилого мужичка с почтовой сумкой на груди, правившего пешим в недальнюю деревушку на взгорке.
  - Что за деревня?- спросили мы.

Мужичок окинул нас оценивающим глазом и ответил рассудительно:
  - Это еще как посмотреть!  Ежели вы надумаете письмо сюда направлять, то надо писать Захаровская, а по - настоящему называется она Заречьем. Вон та следующая деревня пишется у нас Марьинским а зовется Шильниковым, еще подальше будет Степановская, по-устному  Талашово, там вон на взгорке деревня по названью Кузнецово, пишется Ильюхиным, ну, и  крайняя к озеру  по-письмеенному будет Никититнская, по-устному - Конец.
  - Что за притча? - удивились мы.
  - А вот так повелось исстари...- развел руками мужичок.
  - Как хоть зовут-то вас? - поспрошал я его.
  - Кичигиным. Николаем...
  - Это по-письменному. А по-устному?
  Мужичок хохотнул:
  - Все-то вам и скажи...
  В деревню Конец приехали мы уже под вечер. Дорога здесь заканчивалась, и далее начинался сплошной лес да болота на десятки километров. Вот в таких заброшенных и необитаемых местах и должна была густо селится по моему разумению всевозможная дичь и  осторожный зверь.
Охотники тут же отправились на разведку обследовать зарастающие кромки полей на предмет медвежьих следов, а я уже на подходе к деревне встретил своего давнего знакомого. Потряхивая густой, черной с проседью бородой, посверкивая глазами из-под  кочковатых  бровей, похожий на  лесное диво, одетое в фуфайку, огромные валенки с калошами и спортивные  брюки с яркой надписью “Евроспорт”,  он стоял перед мольбертом и старательно  растирал краски . Перед ним  на пожухлом лугу торчали два кособоких, потемневших  от дождей стожка, очертания которых знакомый мой трепетно переносил на холст. Человека -это лесное диво - звали Николаем Прокопьевичем Сажиным.
Николай Прокопьевич - член Союза художников России. Художник на Вологодчине известный, хотя профессионального образования и не имеет - самоучка. Не смотря на грозный облик свой, тих, мягок и застенчив.
Увидев меня,  Сажин заторопился, собрал мольберт и мы в сопровождении  огромного козла, голову которого венчали
острые витые рога двинулись к дому. А из калитки, вытирая передником руки, уже спешила навстречу жена  художника .
  - Анфея Ивановна,- радостно представилась она. - Или Анфимия. А кто дак и амфибией назовет.  Давайте-ка, сразу к столу. Самовар готов.
 Теплый, ласковый вечер опустился на Сондугу. Все живое: и куры, копошившиеся в траве, и голуби, ворковавшие на крыше, и козы во главе с рогатым предводителем своим,  и перелетные птицы, устало севшие на поля, все радовалось последнему солнцу, наполнившему щедро золотым сиянием своим окрестности  и крохотную деревеньку Конец,  в которой две трети домов стояли с порушенными крышами, зарастая  пышными султанами иван-чая.
  И казалось, что в сиянии света и тепла ничто не предвещает  тоскливой октябрьской  непогоды, что скорые  метели и вьюги переметут дороги и тропинки, и отрежут Сондугу от всего мира.
 Но Сажины так и не соберутся в город, в теплую квартиру, а словно медведи лесные до весны  замкнутся в своей избушке и будут жить  летними да осенними припасами, печи станут топить да баню, хозяйство нехитрое вести, да окрестную красоту на холст переносить. Грешным делом, и сама хозяйка Анфея Ивановна к  кистям да краскам пристрастилась.  Да и не только к краскам, но и к стихам.
  Хорошо в дому у Сажиных. Тепло и покойно. На стенах картины.
Круторогий знакомый козел, полный достоинства, снегири на ветках словно живые, окрестности деревни и весной талой и зимой студеной,  клюква на холсте и в сенях, травы под притолокой, веники, ружья на гвоздях и стреляные тетерева - сын Прошка егерем служит, с родителями живет.
За певучим самоваром разговор о Сондуге любимой. Анфея Ивановна на  высокий стиль перешла, поэтический.
  - “Сельсоветом Сондугским
   Как мне не гордиться?
  Мне ведь здесь, товарищи,
  Довелось родиться...

  Хлеб у нас на Сондуге
  Хорошо родился,
  Озеро поблизости,
  Окунь там водился...

  А теперь на Сондуге
  Нету населенья,
  Пенсионеры старые,
  И нету здесь рожденья.”

    - Все! - Анфея Ивановна тяжело вздохнула.
- Вон Прохор женится и население пойдет! - Поспешил я утешить хозяйку.
Она оживилась.
   - А вот  как мы с Колюшкой моим сошлись, рассказать?
Она обхватили руками  косматую голову мужа и ласково поцеловала в бороду.
- Тридцать девять лет уж вместе живем, я его все люблю. Он у меня хороший, добрый.
Я библиотекарем  работала на Красном Бору в леспромхозе.  Ехали как-то с Тотьмы на машине в кузове. А зима, холодно на ветру. И гляжу, одиноко сидит паренек чернявенький. Без рукавиц, в воротник фуфайчонки голову втянул. Я его подозвала к себе да пригрела. Потом он ко мне в библиотеку пришел. Из лесу, грязный, сырой. “ Мне, говорит, книжку про любовь дайте!” Дала. А он провожать намерился меня.
“Хорошо, отвечаю, только ты по мосткам иди, а я по земле, чтобы нам с тобой поровнее быть.” Потом пришел три рубля занимать.
До сих пор не отдал. Не успел. Поженились. Ночью пожитки перевозили на санках, чтобы не стыдно было.  Вот, говорят, костер разгораться не хочет, а у нас разгорелся костер=то. Трое детей.
Николай Прокопьевич  молчал,  лишь ласково поблескивал из темных бровей  глазами  небесной голубизны.
А хозяйка уже взялась за гармонь, и в избе рассыпалась частушечная скороговорка:
“Все пришли, все пришли,
Все пришли, притопали
А моего милого нет,
А видно волки слопали...”

За окнами уже синели сумерки. Скоро у дома проурчал сыто мотор, и огромный  “Джип” с московскими номерами, слепя галогенными фарами отходящую ко сну деревню,  выгрузил в заулок команду  экипированных по последнему слову моды и техники охотников, более похожих на пришельцев из другой галактики. Впрочем, наверное, так оно и есть. Столица давно уже  стала иным миром для  российской глубинки: бескрайне корыстолюбивой, непонятной,  внушающей страх и тревогу.
Московские охотники были раздражены: на десятки километров  в округе овсов не нашлось. Да их и не сеяли. Не было и следов медвежьего пребывания.
Вскоре приехали и наши товарищи. Мы  собрались и двинули дальше на Север, в самую глухомань Тарногского района, считавшегося еще недавно настоящей медвежьей обителью, где едва ли не под каждым выскирем была мишкина берлога.
В Степушино, где ждала нас  пустая крестьянская изба и ночлег, приехали мы уже около обеда следующего дня, последние километров двадцать плыли по дороге, как по реке, не чувствуя порой под колесами земной тверди. Но велика же охотничья страсть, в угоду которой охотник готов принести даже свою любимую обласканную, ухоженную, вылизанную машину. Только вперед. Любой ценой.
И вот, где на ваге, где на домкрате, ломаясь и ремонтируясь в пути, выползли мы, наконец, на  степушинский взлобок и зачарованно остановились. Нет, недаром тарногские края звали некогда вологодской Швейцарией.
Темные сосновые боры с вкраплениями золотых березовых перелесков, петляющие меж холмов   речки с хрустальными водами,  и  рассыпанные окрест деревеньки с особым тарногским архитектурным  стилем, где, что ни дом, то произведение плотницкого искусства. Дома -терема, украшенные затейливой резьбой,  увенчанные горделивыми коньками, умещающие под одной крышей летнюю и зимнюю избы, и схожее с государством разве хозяйственное подворье. И трудно понять, как мог человек оставить эту красоту, бросить на произвол судьбы плоды  десятков и сотен крестьянских поколений, в поте лица трудившихся на этой земле и украшавших ее.

Отсюда в начале шестидесятых годов московские любители древностей, наживая себе состояния,  начали вывозить грузовиками   материальное выражение духовной красоты северян: иконы, медные складни и кресты, резные иконостасы и наличники с окон, прялки и  туеса,  охлупни с коньками.

Московские любители старины и по сей день не перестают шарить по умирающим деревням, собирая  чаще всего на продажу иностранцам стоящие больших денег свидетельства материальной культуры уходящей  Северной России. Один мой знакомый, например, купил у проезжего собирателя для перепродажи  опять же кусок полусгнившего охлупня с коньком за 150 долларов. Это годовая пенсия какой-нибудь тарногской бабуси, не ведающей какое богатство, почитаемое ею за хлам, таится у нее на повити и чердаке.
... Завидев выгружающихся в деревне охотников, стало подтягиваться к машине местное население Степушина. Первыми пришли две коровы: степенная и важная Маленка с  огромным выменем и  похожими на ухват рогами да молодая игривая Муха  с рогами, более походящими на вилы. Потом подтянулись их хозяйки, пенсионерки со стажем Анна Проталионовна с  Галинкой Евсевьевой.
Словоохотливая Галинка первой беседу завела, указывая на ружья.
  - Вы, робята лючая на медведей-то охотьтесь. А то зимой шатуны в окошки к нам заберутся да и съедят нас. Даром, что костля вые, а  с голодухи-то им почавкать можно.
 -Что, много медведей развелось? - спрашивали мы.
 - А вон в соседней деревне мать с сыном на болото пошли за клюквой, медведица-то на них и напала. -С готовность принялась рассказывать медвежьи истории Галинка. - Так сын на дерево изловчился заскочить и кричит сверху : “ Мама, затаи дыханье! Мама, затаи дыханье!” А сам с  себя все срывал да поджигал, чтобы отогнать зверину. Так та, сказывают, бабку только в мох закатала, а не тронула. Уж не знаю, врут или нет. -Перевела она дыхание.- А только вот я сама пошла на поле Муху пасти.
 А вижу у леса мужик черной приседает. Думала ягоды берет.  А чую, неладный мужик=то.
Уж рядом стали, боюсь да и  кричу корове=то: “Куда пошла, куда загниголовая!”  А тут он как подымется, да лапы-то колесом , так
что сарай хороший! А потом как перепружится  назад, так только кусты затрещали. Да еще чего-то не по-нашему и промявкал.
Еле домой пришла, штанишки сырые были. Больше уж коров на поле не пускаем, в деревне пасем.
  -Это  должно быть наш Академик.- С уверенностью сказал Каплин.- Ему вашу коровешку пришибить, что мне муху прихлопнуть.

Коровы, словно понимая грозящую им опасность, жались к хозяйкам, тыкались мокрыми носами в руки их.
  - Вот беда, из без коровы нельзя, а и с коровой невмочь.-Сказала горестно Анна Проталионовна.- У меня Маленка тридцать литров доит. Летом три деревни в округе снабжаю молоком. А теперь девать некуда. Взяли бы хоть у меня ведро творогу. Хоть за так отдам. Все одно пропадет.      
  -И у меня может заберете? -  Поддержала ее хозяйка Мухина.  - И творог и сметану, и сливки... А может и саму Муху. Привяжите к машине и  езжайте. В городе-то съедите.  А у меня уж сил не стает за ней ходить. - И она отвернулась смахнуть набежавшую слезу.

...  Стало совсем темно,  медведи на поле не выходили, а сил  бороться со сном не оставалось. Я вспомнил, как на вологодских овсах едва не погиб один из самых ярких представителей  российского кинематографа. Он тоже задремал на лабазах и уронил карабин. А под лабазами в то время оказался медведь.  Карабин  угодил ему в голову . Мишка взревел, вздыбился и едва лабаза вместе с охотником не снес. Хорошо охотник  с перепугу с лабазов не сиганул, когда они нос к носу с медведем оказались. Мишка тот был трехметрового роста \ мерили,  когда добыли все-таки его\, а лабаза всего  на двухметровой высоте были устроены.
Другой мой знакомый и вовсе на медведя с лабазов упал.
Подранил  зверя в овсах, тот развернулся и к обидчику под лабаза.
Охотник хотел затвор передернуть, а затвор заклинило, дернул посильней, раз, другой, а лабаза были старые, а охотник слишком велик. Ну, и рухнул на медведя всей своей массой. Хорошо задавил на раз, а то  далеко ли до беды?
 ... Впрочем, эти воспоминания меня нисколько не взбодрили, и я  пристегнув себя ремнем к березе, тут же уснул, как пишется в сказках, богатырским сном.
... Сколько я спал, не ведаю, Только явился мне во сне старый устьянский охотник Северьян из Богородского, которого звали все попросту Сивирей. Со старым дробовичком, в латаной фуфайке, драном треухе, заплечным тощим  мешком, на старых, на половину уже стертых лыжах. Сивиря был самым знаменитым охотником на той стороне Кубенского озера.
Однажды  лесорубы потревожили в берлоге огромного медведя. И пошел тот шататься, добывая себе пропитание. Среди бела дня на лесной дороге напал на учительницу, снял ей скальп, вырвал груди и съел.  В окрестных деревнях началась паника. Послали  гонцов к старому уже Сивире: спасай!
Сивиря не заставил ждать. Скоро собрался в путь, взяв с собой  из съестных припасов лишь мешочек сухарей.  От растерзанной учительницы следы уходили в чащобу. И Сивиря встал на след, и пошел распутывать медвежью грамоту.   Скоро зверь почуял охотника. Наверное , понял, что идет его смерть. И стал уходить. Он был стократно сильнее и сноровистее старого охотника, но  охотник  шел за ним не оступаясь день и ночь, второй день и вторую ночь, ни на минуту не давая отдыха ни себе, ни зверю. Лишь сухарик за сухариком бросал в рот. Медведя охватил ужас, он начал метаться, терять силы и к концу третьих суток пал без движения. Тут и нашла его пуля охотника Сивири. 
И вот этот легендарный Сивиря явился ко мне во сне. Он тряс меня за плечо, приговаривая ласково: “  Вставай, парень! Медведи уже в поле!”
Я вздрогнул и открыл глаза.   Почему-то было много светлее. Видимо,  взошла луна и через облака освещала ночной мир.
Я попытался вглядеться в лежащее передо мной поле, но ничего не увидел. Недалеко в чаще вскрикнула тревожно ночная птица и стихла. И тут каким-то внутренним чутьем я понял, что зверь здесь. Его присутствие словно разливалось в воздухе, заполняло пространство, подчиняло себе и подавляло всякую другую  живую волю от мелкой пичуги до человека, сидящего на тонких жердочках меж берез.
Я усиленно таращил глаза, пытаясь разглядеть его в овсах, и скоро
темные очертания зверя проявились в центре поля, потом в одном краю его, в другом, в третьем. Через несколько минут мне
казалось, что все поле заполнилось медведями, все они шевелились, двигались, перемещались. Я ждал, что вот-вот наступит развязка, грохнет выстрел, другой, раздастся предсмертный яростный медвежий рев, вспыхнут фары прожекторов и обозначат лежащую черной копной тушу еще агонизирующего зверя.
Но выстрелов не было.  Я сидел на лабазах полчаса, час. Поле по=прежнему в глазах моих  было полно неясного движения, и я решил, что все это плод моего зрительного напряжения. Так просидел часа полтора, прежде чем нехорошие предчувствия начали закрадываться в мою душу. Похоже, что товарищи мои или безмятежно спали на лабазах или их не было там вообще.
Стало тоскливо и неуютно. Тело от долгого сидения на жердочках занемело и требовало движения. Вряд ли в таком положении я досижу до утра.  Слезать и идти  без команды по полю: или подставить себя под пули или нарваться на медведя...
Я совсем уж было отчаялся, как на другом конце поля в той его части, где оставили мы машину, замаячили призывные огни прожекторов.
Охотники звали меня к себе. Я приободрился, сунул  в рот пальцы и свистнул, что есть мочи. И тут в овсянике раздалось испуганное хорканье, тяжелый топот  и последовавший за ними треск кустов. 
 
...Наутро мы  снова поехали на овсы. Охотники мои были взволнованы. То тут, то там виднелись следы медвежьего ночного разгула: отставленные на глине отпечатки лап больших, средних и малых размеров, помет  с не переваренным овсом и брусникой, сбитая роса и примятые травы. Казалось, что на поле пировало   медведей пятнадцать, не менее.

...Похлебка из русской печи была постной. Скрасило трапезу молоко да творог, принесенные добросердечными  Галинкой да Анной Проталионовной.

-В природе, - рассуждал за обедом медвежий профессор Каплин,- есть так называемый эффект опушки. Всякая дичь, зверь всякий  не живет в глухом лесу, все тянется к человеку.  На опушке и тетерев, и заяц, и куропатка, и тот же медведь пасутся.  А лось, он без вырубок не может плодиться. Есть вырубки, есть молодые побеги, и лосю есть кормовая база. На вырубках  ягоды буйно растут: малина, брусника, опять же медведю приволье.

-Тут один москвич так выразился,- вступил в разговор Вадим Наволоцкий,- численность медведей, говорит, создали коммунисты. При коммунистах все поля засевались, а убиралась может половина. То-то зверю раздолье было.

- Ну, а сколько всего медведей в области насчитывается? -спросил я Каплина.

- Тысяч семь. Самая высокая плотность во всей Европе. Ежегодно голов пятьсот по лицензиям отстреливается. Да сколько без лицензий.  Надо сказать, популяция активно эксплуатируется. Сегодня на медведя только ленивый не охотится. При этом численность поголовья не падает, но сам медведь мельчает. Такие, как Академик уже большая редкость, - Каплин при этом палец к потолку поднял...

А я подумал, что медвежья охота при разумном подходе к ней могла бы  приносить области немалые доходы. Как-то в одном журнале увидел я цены  мирового рынка на медвежью желчь и жир. По лечебным свойствам им равных нет.  Как противотуберкулезное средство, противоожеговое. Так вот цены на эти продукты были такими, что я не решаюсь их здесь приводить, чтобы не навредить медвежьему племени.   А иностранные охотники с их тщеславным желанием экзотического трофея?
 ... Как ни стремились мы, а на лабаза выехать не удалось. Ближе к вечеру прикатил в деревню посыльный на тракторе.  На середине пути в Степушино пропадали немецкие охотники. Выехали они на двух машинах: русском грузовом вездеходе  "ГАЗ-66" и  собственном  "Мерседесе" вседорожнике.  Дорогой "Мерс" загорелся. Едва потушили. Какое-то время тащили его буксиром. Но потом и у вездехода-грузовика отказали тормоза.
 
Мы оседлали  "Ниву" Наволоцкого и пустились  спасать немецких коллег.

Да. Картина была удручающа. У "немца" лопнул диффузор в карбюраторе, произошел перелив бензина,  а потом вспышка. Выгорело все, что могло сгореть.  Бывший здесь представитель фирмы "Мерседес" утверждал, что машину можно восстановить только на заводе изготовителе в Германии или на худой конец в Москве на специализированной станции . Охота пропадала.

Но тут пришел местный Кулибин в очках, стянутых резинкой, заглянул в мотор, хмыкнул иронически и запросил за ремонт литру...

Часа два спустя машина была готова. Диффузор  деревенский Кулибин склепал из медной трубки,  воздухозаборник на карбюратор соорудил из консервной банки "Килька в томатном соусе", шланги и провода погодились отечественные. Примотали все это где на скотч, где на проволоку и вот уже загудел мотор.  Немцы от такого народного творчества были в потрясении. Каждую операцию на  видеопленку сняли, говорят, в Германии как сенсацию станем показывать.

Каплин тем временем  с товарищами русским вездеходом занимался. Сняли они колеса, а там в тормозной системе на тормозном цилиндре резиновые манжетки прохудились. Казалось бы пустяк, да где взять?

 -Братцы,- говорит Каплин разгибаясь ,- вот если бы у меня были, простите за выражение, презервативы, то я бы эту проблему враз решил. Только где возьмешь эти резинки в такой глуши? Тут ими, наверное, отродясь не пользовались.
 

Немцы заволновались, снова за камеры схватились, а представитель "Мерседеса" полез в карман и достал из кармана целую пулеметную ленту этих изделий.
-Возьмите ,- говорит ,-только разве это может быть совместимо?

Каплин обрадовался, скорехонько ножницами ободки отстриг - и на  цилиндр. Тютелька в тютельку!  Быстренько  колеса на грузовик поставили - работают тормоза! Еще как!

Тут представитель  немецкой автомобильной фирмы  посерьезнел и попросил слова:

-Я хочу сказать, - волнуясь произнес он, - что Гитлер, Наполеон, Чингиз-хан были полными идиотами, когда решали покорить русский народ. Потому что ни одному немцу, ни одному французу или монголу и в голову не придет, что с помощью резиновых изделий интимного назначения можно починить  тормоза такого огромного грузовика. Этот народ непобедим!

... Я уже не стал возвращаться на медвежью охоту. Материала у меня было предостаточно. Через неделю позвонил Каплину. "Академика" они так и не добыли.

  -Не огорчайся , - сказал я ему. - Помнишь, как твой отец охотился с поэтом Яшиным на медведя. Тот потом еще такие стихи опубликовал:
                "Медведя мы не убили,
                Но я написал рассказ
                Про то как медведя убили,
                Какими мы храбрыми были,
                Когда он пошел на нас..."
               
                г. Вологда