Киноповесть написана в 1993 году.
Напечатана на пишущей машинке.
Поэтому публиковаться будет потихоньку,
ведь торопиться совершенно некуда,
и чайник на плите не стынет...
Терпения вам, читатель,
и приятного "просмотра" первой киноглавы...
"Будем смеяться, не дожидаясь минуты,
когда почувствуем себя счастливыми, –
иначе мы рискуем умереть,
так ни разу и не засмеявшись".
Жан Лабрюйер,
французский писатель XVII века,
попавший в российский календарь конца XX-го.
"Не в деньгах счастье. Счастье в нас".
Нарек Арутюнянц, поэт и музыкант XXI века.
Солнце палило над Африкой.
По саванне, пригнувшись, шёл человек. Он сжимал в руке винтовку образца тысяча восемьсот девяносто первого года и пристально всматривался вдаль.
Это был Василий Василич. В сверкающем на солнце пробковом шлеме, белой куртке и шортах, босой, он крался на цыпочках, словно ягуар. Можно было восхищаться плавной поступью Василия Василича и тем, как мужественно опускал он свои нежные ступни на жёлтые жёсткие колючки.
Где-то там проносились резвые антилопу-гну. Жирафы грациозно срывали с баобабов листья. Слоны топали к водопою.
Но мирные обитатели Чёрного континента не волновали Василия Василича. Он пробирался сквозь густой кустарник, осторожно, без единого звука, к заветной цели.
А в тени акации блаженно сопел гривастый глазастый лев. Сопел, ни о чём не подозревая.
Сердце Василия Василича бешено колотилось
Он вскинул винтовку, прицелился и...
...Раздался щелчок.
Стрелки часов показывали шесть тридцать. От будильника тянулись проводки к древнему катушечному магнитофону. Что-то звякнуло, что-то дёрнулось, бобины завертелись и разнёсся по странно обставленной квартирке мощный львиный рык.
Василий Василич проснулся.
Он лежал под тёплым, пуховым одеялом с надвинутым по самые глаза розовым ночным колпаком и улыбался чучелам.
Чучела выглядывали отовсюду. Из самых неожиданных мест.
Кабаньи, обезьяньи, попугаячьи рожи скалились со всех сторон и беззвучно хохотали над хриплым рёвом льва.
Василий Василич протянул руку к будильнику. Магнитофон умолк.
– Уху, – сказал хозяин чучелу американского филина, который сидел на красном бархатном абажуре. – Уху.
И с удовольствием зевнул.
Несколько минут спустя Василий Василич брился в тесной ванной, где с потолка вниз головой свисало чучело мартышки. Обезьянка заглядывала через плечо Василия Василича в зеркало, а человек ей подмигивал и густо намыливал пеной утреннюю щетину.
На кухне Василий Василич чинно ел яйцо всмятку.
У окна в клетке глупая канарейка глупо клевала зерно и искоса поглядывала на Василия Василича.
Василий Василич смотрел не на птицу. Взгляд его блуждал по красочной карте мира, любовно изображённой прямо на стене. В утробном мычании, которое издавал Василий Василич, можно было угадать позывные популярной телепередачи семидесятых годов "В мире животных".
Канарейка прыгала по клетке. Чучела сверкали в полумраке глазами. И, казалось, поскуливали.
Василий Василич в синем служебном костюме с потрёпанным раздутым портфелем в руке семенил по старой московской улице.
Он шёл тёмными проходными дворами, перепрыгивал через зелёные лужи, уступал дорогу неопрятным старичкам и старушкам. Далеко обходил переполненные мусорные контейнеры, где бродили задумчивые вороны.
У покосившегося особнячка с вывеской "Добровольное общество – Друг Охотника – ДОДО" Василий Василич поправил на голове шляпу, потянул на себя тяжёлую дверь и нырнул в раскрывшуюся пасть некогда роскошного здания.
В мрачном вестибюле Василий Василич наклонил голову, в знак приветствия кисло улыбнулся вахтёрше тёте Маше и попытался проскочить на второй этаж.
Тётя Маша позволила ему сделать несколько суетливых шажков по лестнице, чтобы секунду спустя поймать врасплох.
– Ну что, Вася? – зычно крикнула тётя Маша.
– Марья Сауловна, – заныл Василий Василич, – дайте же подумать!
– Ну, думай-думай, потом жалеть будешь, – причмокнула губами тётя Маша. – Розочка моя – пока что бутон... Цветок для большой любви... А ты, милый мой, не хочешь её сорвать – Розочку...
Вахтёрша шумно хлебнула чай из гранёного стакана.
Василий Василич не услышал последних слов вахтёрши. Он открыл одну из многочисленных дверей и не успел переступить порог огромной залы, заставленной под самый потолок стеллажами и пыльными чучелами экзотических обитателей Земли, как услышал строгий окрик:
– Чижиков, где данные по Греции?!!
Василий Василич замер и уставился на морду гиены.
– Чижиков, я вас спрашиваю!
Василий Василич сглотнул и хрипло пробормотал, обращаясь к животному:
– В ячейке тридцать-три-ю-прим.
Из-за чучела орангутана выглянула сухая дама в очках.
– Я смотрела в тридцать-три-ю-прим! Там нет!
Казалось, даму хватит кондрашка.
Василий Василич подошёл к одному из стеллажей и пробормотал:
– Греция всегда в этой ячейке...
Дама – Агнесса Лукинична с надрывом продолжала:
– Чижиков, в тридцать-три-ю-прим нет Греции! Вы растяпа, Чижиков! Вы безответственны! Вам нельзя доверять ни данных по Греции, ни даже по Буркина-Фасо!
Агнесса Лукинична печально опустилась на скрипучий стул и закрыла глаза, чтобы не видеть Василия Василича. Впрочем, до неё всё равно доносилось тоскливое бормотание Чижикова:
– Буркина-Фасо-то здесь причём?.. Ну вот... Вот вам Греция... Нашёл!
Агнесса Лукинична взглянула на него.
Василий Василич потерянно улыбался, раскачиваясь из стороны в сторону, словно раввин на молитве.
Агнессе Лукиничне на мгновение показалось, что перед ней стоит пейсатый человек в ермолке и чёрном сюртуке. Более того, она явственно услышала еврейскую молитву, протяжную и красивую.
Из висевшей на стене радио-тарелки довоенных времён донёсся мягкий доверительный голос диктора:
– Радиотеатр "Маяка" познакомил вас с новой пьесой камчатского драматурга Марко Кочана – "Последний раввин, или Что же нужно бедному еврею?"
Агнесса Лукинична поправила съехавшие по длинному носу очки и примирительно вздохнула:
– Мотайте-ка за билетами.
– Как всегда? – ожил Василий Василич.
– Нет, вот новые номера, – Агнесса Лукинична взяла со стола сумочку, порылась в ней, протянула Василию Василичу сложенный листок и три новенькие десятирублёвки...
Продолжение следует – http://www.proza.ru/2014/06/17/1046