Я подхожу к краю платформы и останавливаюсь. Знаю, что здесь будет дверь. За несколько лет я изучил даже трещины на облицовке стен этой станции. Через минуту в глубине появляется свет, и поезд под нарастающий гул колёс вырывается из туннеля. Мелькают окна, двери, огни, окна. Поезд останавливается, я вхожу, падаю на первое же попавшееся свободное место, благо, что в это время в вагонах уже есть места, и закрываю глаза, готовясь пережить привычный ежедневный приступ боли.
Боль накатывает мгновенно. Вся скопившаяся за долгий день усталость в моих ногах набрасывается на меня именно в этот момент, когда я впервые за многие часы могу сесть и расслабиться. Через минуту она притупится и я открою глаза, чтобы осмотреться.
Первое, что я вижу - некрасивые, худые женские ноги в простых туфельках, как-то неестественно подвернутые под себя и внутрь. Дешёвые колготки, видно, что неоднократно стиранные, серо-зелёная клетчатая юбка, прикрывающая острые коленки. Кому могут принадлежать эти ноги? Мой взгляд скользит вверх. Пальто из петельчатой ткани красно-серого цвета - такие были в моде лет пять назад. Ещё выше – серое непривлекательное лицо с сеткой морщин у глаз и замотанные шарфиком, такие же серые волосы. Ну, что ещё? Рука, держащая за локоть мальчишку лет пятнадцати. Наверное, это твой сын. Одет поприличней. Джинсы, не затёртые, куртка и кроссовки недорогие, но весьма симпатичные и не старомодные. Его ты одеваешь лучше, чем себя. Ну, да и Бог с вами. Я продолжаю оглядывать вагон.
Обычный народ. Кто-то возвращается, как и я, с работы, кто-то с прогулки. Две или три дамы, читающие романы, компашка пацанов с рюкзачками перетаптываются у дверей, парень с затычками в ушах, закрыв глаза, подергивает головой в такт какой-то «колбасе», девица, с надменным видом перелистывающая «Космополитэн», толстый краснорожий мужик с полуоткрытым ртом и т.д. Ещё две довольно симпатичные девчонки, щебечущие о чём-то чуть наискосок от меня. Эти, пожалуй, самые интересные, можно втихаря понаблюдать и полюбоваться, немного отвлекая себя от боли в ногах.
Полюбоваться можно, но через минуту оказалось, что мои глаза направлены в сторону той серой мыши в красном пальто. Не понимаю, уж она-то меня точно не отвлечёт – на что смотреть?
Так, что же там девчонки? Вон как мило улыбается та рыженькая курносая, а ведь мне очень нравятся рыженькие и курносые…
Но уже через несколько секунд я осознаю, что вновь смотрю на тебя, и это происходит не потому, что смотреть на тебя мне удобней всего, ведь ты сидишь почти напротив. Так, в чём же дело? Ах, вот… Я не обратил внимания, но мои глаза сами запечатлели и отложили в памяти нечто необычайное и красивое.
Мои глаза остановились на твоей руке, на твоих тонких пальцах обвивающих локоть сына. Как красива эта рука! Она худая и узкая, с выступающими круглыми костяшками суставов, обтянутая сухой морщинистой кожей. Но, как она красива, эта рука! Ты говоришь что-то, наклонясь к его уху, и твои пальцы движутся в такт твоей речи, так мягко и плавно, будто трогают, едва прикасаясь, боясь повредить что-то хрупкое и очень дорогое. Никогда ещё я не видел, чтобы мать, даже самая любящая, с такой трепетной нежностью ласкала руку сына. Сыновьям улыбаются, гладят по голове, но так? И твоё отношение к нему начинает казаться мне загадочным, таинственным. Стараясь понять, я перевожу взгляд на парнишку, опять на тебя, и опять на него.
Я смотрю на твоего сына. Он слушает тебя, его взгляд, направленный прямо перед собой, внимателен и сосредоточен. Глаза думающего человека. И поза. Меня поражает его поза. Ноги прочно упираются в пол, спина плотно прижата к спинке сиденья, а руки свободно лежат на коленях. Так сидят взрослые мужчины – столько уверенности в этой позе. И мне начинает казаться, что это не он едет вместе с тобой, а ты – с ним. Именно он главный в вашей паре, и именно он несёт ответственность за тебя. Не ты за него, а он за тебя… Вот он, ключ!
Наверное, ты одинока? Отец твоего сына погиб. Или умер. Или просто оставил его и тебя одних. А ты так любила этого человека! И теперь он, твой сын, остался твоим единственным мужчиной, твоей единственной любовью, надеждой и опорой. И ему, только ему ты отдала всю свою нерастраченную любовь и нежность. И он понимает это и старается быть опорой для тебя. А ты благодарна ему за это. Вот откуда столько ласки в твоей руке, обвивающей локоть сына. Вот почему так подвёрнуты твои ноги – тебе так удобнее, прижимаясь к его плечу, ощущать близость родного, любимого человека. Вот откуда столько света в твоих глазах. И морщинки, которые так не понравились мне поначалу, теперь кажутся мне лучиками этого света.
Твой свет постепенно проникает и в меня, и я вижу, как светлее становится в вагоне. Я любуюсь этим светом и чувствую, как оттаивает моя душа измотанная за долгий день. Я любуюсь этим светом, и мне уже всё равно, какое надето на тебе пальто и во что обуты твои ноги. И что там делает эта рыженькая курносая, которая, кстати, уже вышла на какой-то из остановок. Я любуюсь твоим светом, почти не скрываясь, но ты этого не замечаешь. Этого света в тебе столько, что тебе безразлично, кто и в каких количествах будет воровать его у тебя – его всё равно хватит для сына!
Поезд подходит к конечной станции. Парень встаёт, подаёт тебе руку, помогает подняться. Двери открываются, и вы выходите на перрон. Я бреду по платформе метрах в пяти от вас, чуть сбоку и чуть позади, и любуюсь твоей походкой, тем, как мягко, но уверенно ты ставишь ногу, как прямо держишь спину, как красиво поднята твоя голова, и мне представляется, будто не старомодное пальто из петельчатой ткани, а королевскую мантию несёшь ты на своих гордо развёрнутых плечах.
Я прибавляю шаг. Куда девалась боль в ногах? Я обгоняю вас, чтобы оказаться на эскалаторе чуть впереди. Там я оборачиваюсь и в последний раз смотрю на тебя, стараясь на всю жизнь запомнить – КАК ТЫ ПРЕКРАСНА!
Февраль - март 2005 г.