В электричке

      
      
    Ранним  теплым сентябрьским утром 2011 года, один, без жены, я отправился в наш сад.  Домашние хлопоты не отпустили  жену со мной. А самому мне уж очень хотелось поехать. И, как ни старалась жена отговорить меня ехать в одиночку, но я на уговоры не поддался. И настоял-таки на своем. 
    В передней части салона старого вагона электрички, где я теперь сидел, с трудом открывались и закрывались входные раздвижные двери. Передние, те, что были перед моими глазами, стояли слегка на перекос, со щелью, и открывались  редко. Дальние же двери, те, что остались за моей спиной, при открывании часто и глухо постукивали  отвердевшей за долгие годы  резиной. И после каждого стука я ощущал, как в пространстве позади меня постепенно накапливались  пассажиры. Они  рассаживались с шумом, стараясь, по возможности,  избежать в пути горячих лучей поднимавшегося солнца  и деловито пристраивали рядом с собой свои вещи так, будто бы занимали кому-то места.  Не нужно было и смотреть, чтобы все это видеть. Так делали все и всегда, во всех электричках. Некоторые из пассажиров привычно здоровались друг с другом и начинали громко говорить между собой.  Другие же, едва устроившись, сразу же демонстративно доставали свои мобильные телефоны и начинали пищать кнопками, или втыкали  в свои уши портативные наушники, чтобы слушать музыку.
    Я еще, невольно,  подумал, что за каких-нибудь  несколько лет мобильный телефон буквально завоевал весь мир. Но, к сожалению, из действительно полезной и нужной вещи  он быстро превратился  во всеобщую игрушку и предмет напрасного  хвастовства. А ведь, если трезво рассудить, сегодня мобильником уже никого не удивишь. Он есть почти у каждого взрослого человека и у многих,  даже самых маленьких,  детей. Лично я однажды наблюдал  мобильник  даже у бомжа, на одной из остановок троллейбуса. И при этом  бомж  им пользовался. Так-то вот.
    Интересно, а сколько должно пройти  времени, чтобы люди  привыкли  к мобильнику так же, как к наручным часам?  Ведь сегодня каждый из нас практически  не замечает часов на руке,- ни у себя, ни у других. Пока не потребуется узнать, который  час.
    По мере приближения момента отправления поезда чувствовалось, что мой вагон будет полным. Стало быть,  не одному мне нужно было куда-то ехать. Понятно, конечно. Но  и  вправду, куда они все?
    До отправления поезда оставалось еще пятнадцать минут.  И пока я, глядя в окно на перрон,  предавался самым разным мыслям, знакомые мне садоводы на этот раз рядом со мной  так и не появились. День, видно, выдался такой. 
    Чтобы как-то скоротать время, и я полез в карман своей  ветровки  за портативным музыкальным  плеером. И через минуту и в моих ушах тоже торчали  миниатюрные наушники,  как и у многих людей в вагоне.  Я  с наслаждением стал слушать своего любимого Фрэнка Синатру…
    В последний момент перед отправлением поезда, через косую щель с трудом  раздвинутой  впереди меня двери,  откуда я уже и не ожидал увидеть никого с перрона,  порядком  запыхавшись, что было откровенно видно,  втиснулись двое. Двое стариков. Он и она. По виду, оба были старше меня лет на десять.
    Похоже,  они, как и я,  были из интеллигентов, несмотря на свою весьма простую,  как мне показалось с первого взгляда, одежду.  Однако,  по правде сказать, и у большинства сидевших в моем вагоне пассажиров одежда особо ничем от них не отличалась. Ведь лучшего гардероба для осенней поездки в пригородный сад  и не требуется.
    Как любой жаждущий дорывается до стакана с водой, так и эти двое с явным  наслаждением  плюхнулись на свободную скамейку в соседнем отсеке, недалеко от двери. Напряженные  лица их были повернуты  ко мне, и я видел, как они, молча, с трудом  стали отходить от тяжелого для них бега. А то, что им пришлось насильно пробежаться, не оставляло никаких  сомнений. В таком возрасте беготня и не к лицу,  и не по силам. И так сразу видно было, какие из них спортсмены.  Я, невольно, подумал при этом, а почему они не догадались сесть в первый, при выходе на перрон,  вагон, а потом пройти по поезду? Ведь не пришлось бы бежать. Но, видно, не догадались. Бежали по привычке,  в «свой» вагон.
    Потом, когда их дыхание  понемногу успокоилось,  и они заново ожили,  у  них началась какая-то возня с пересаживанием. Кажется, его не устроило, что он сел  прямо под ожидаемые лучи  восходящего солнца. А ей, видимо,  неудобным  показалось сидеть лицом ко всему вагону.
    Первым поднялся и перешел в правый отсек пожилой мужчина. Он сел на свободное место под окном, по ходу движения поезда, в предполагаемую  тень от стенки вагона. Через минуту  к нему, молча, бочком, устало подсела жена. И, мне показалось, что на этом они успокоились.
    Однако, пока я за ними краем глаза наблюдал, я прозевал момент, когда моя электричка, наконец-то, плавно сдвинулась с места. И вот уже, вместо перрона Северного терминала Южного вокзала, за моим окном слева замелькали, набегая, и,  то сходясь, то расходясь, бесчисленные  блестящие рельсы. Мимо проплывали стоявшие на них вагоны и локомотивы. А в стороне, поодаль, у крайних путей,  дымились покрашенные свежей зеленой краской старые мусорные баки.  И все это на какой-то миг, словно затвором фотоаппарата, фиксировалось моим взглядом, и тут же уплывало, вместе с сизым дымом назад, словно прочитанная  и навсегда перевернутая страница книги, или навсегда сохраненный  в памяти,  так, на всякий случай,  файл.
    Поезд постепенно, с нарастающим тихим гулом, набирал скорость  и незаметно, извивающимся ужом,  выползал из города. Еще минут сорок езды, и я буду на месте. Главным было то, что я все-таки ехал. И эту электричку не отменили. А бывало и такое.
    На какой-то миг я отвлекся от созерцания пассажиров. Из-за Синатры я почти ничего не слышал вокруг. А проплывавший за окном, сначала городской, а затем, начавшийся  уже, пригородный зеленый пейзаж привычно радовал мой глаз.
    Прошло еще несколько минут.  Наконец, я вынул наушники из ушей и выключил плеер. На сегодня Синатры  было достаточно. Я смотал наушники, спрятал, вместе с плеером  назад, во внутренний  карман куртки, и прижался боком к своему рюкзаку, стоявшему на сидении слева. Так, словно, проверял,- а все ли свое на месте. Теперь можно было и по сторонам слегка  посмотреть.
    Рядом со мной, на удивление, так никто и не сел, от самого Харькова. Ну, что ж, может,  оно и к лучшему. Мне же свободнее.  И я, невольно,  вернулся к созерцанию «своих» стариков, что сидели по-прежнему впереди, только справа, и несколько боком по отношению ко мне.  Пожилой муж сидел у самого окна, держа свое тело прямо. А его жена сидела рядом, но как-то странно, вполоборота по отношению к мужу, так, словно, демонстративно  повернувшись к нему спиною.
    Не знаю, что так привлекло мое внимание к ним, но почему-то с этого момента я всецело  был поглощен именно этой парой. По-возможности незаметно, но внимательно я стал за ними наблюдать.
    Они были среднего роста и не толстые. Мужчине на вид было лет около восьмидесяти. Но он был еще довольно бодр. При внимательном  рассмотрении я понял, что одет он был просто, но достаточно прилично,- в легкую серую куртку и темные, спортивного кроя,  брюки. На его вытянутых вперед ногах были черные носки  и приличные коричневые босоножки. На голове  была плотно надета  модная черная фирменная бейсболка, наполовину закрывавшая седой затылок. Я обратил  также внимание  на его лицо.
    Он был довольно красив, или, скорее, интересен, даже, несмотря на свой преклонный возраст. Правильные черты не измятого старостью, тщательно выбритого лица дополняли умные глаза с длинными изогнутыми темными ресницами, которым позавидовала бы любая женщина. Весь его облик был подчеркнуто интеллигентен.  Этот приличный пенсионер явно всю жизнь занимался чем-то серьезным, требующим ума. И я бы не удивился, если бы, сидя рядом, почувствовал от него запах приличного одеколона, а не табака.
    Его жена, как я уже сказал, сидела, демонстративно отвернувшись от мужа, слегка прислонясь к нему спиной. По возрасту, она была не намного моложе мужа. Только облик ее несколько диссонировал мужу. Она не была красавицей, и, скорее всего, даже смолоду. Лицо ее  было несколько простовато. Но вот откровенных  морщин на нем я не заметил. Носик  у нее был прямой, но короткий. Зато верхняя губа была непомерно высокой, и это портило ее. Никаких признаков косметики на лице не было. Большой лоб прикрывала расчесанная челка. Редкие волосы неопределенного цвета были коротко подрезаны сзади и тоже расчесаны. Тусклые глаза ее смотрели в одну точку перед собой, так, словно застыли.  И этот неподвижный  взгляд упирался прямо в левый угол вагона.
    На этой пожилой женщине  был простой свитер с подвернутым до самого подбородка воротником. Длинная  юбка открывала внизу часть ноги с поблекшей сморщенной кожей, обутую в носки и стоптанные туфли-лодочки.
    И свитер, и юбка, и носки, и туфли ее были непонятного цвета и возраста. Ее руки без всякого движения лежали опущенными на узкие бедра. Выпрямленные тонкие пальцы с коротко остриженными ногтями, без всякого лака, торчали из длинных рукавов свитера.
    Мой поезд уверенно продвигался  вперед  и успел сделать первую остановку. И только тогда  я заметил, что все время, пока мы были в пути,  этот пожилой мужчина что-то тихо говорил своей жене,  как бы нашептывая ей на ухо сзади. Его рот закрывался только изредка. Он все время что-то говорил ей и говорил. А его жена абсолютно никак не реагировала на слова мужа. Она сидела, молча, всю дорогу, все в той же позе и с тем же неподвижным взглядом. У меня создалось впечатление, что мужчина что-то доверительно  рассказывал  своей жене. Но тогда почему она никак не реагировала на его рассказ? Или, может, он ласково успокаивал ее всю дорогу? Но почему?
    Ее лицо не выражало ничего, и прочесть на нем что-то было невозможно. Она, словно, отсутствовала здесь, и была в этот момент где-то далеко и сама. На лице ее мужа, наоборот,  были написаны  доброта и забота. Он тихо и настойчиво старался достучаться до ее души. Но, видимо, все его усилия были тщетны. Жена сидела, отвернувшись, и казалось, что она ровно ничего не слышала из того, что он всю дорогу пытался ей сказать.
    Я представил, что в жизни этой пожилой пары произошло что-то такое, после чего эта женщина замкнулась в себе. Удивительно даже, что мужу удалось заставить ее собраться и поехать  куда-то вдвоем, скорее всего, в их сад. Муж явно пытался встряхнуть жену, оторвать этой поездкой от болезненно мучивших ее печальных мыслей. Но то, что ее так волновало, всецело поглотило ее сознание. Она была, словно манекен, а не живой человек. А ее заботливый  муж, видимо, по-прежнему любил ее, такую некрасивую, но родную и близкую, и жалел, как мог, стараясь ласковым словом вернуть ее к жизни.
    Они вышли на одну станцию раньше меня. Последнее, на что я обратил внимание, было то, как она, молча, поднялась и, словно заводная кукла, медленно пошла по его команде к выходу. А он, уже  в тамбуре, осторожно постарался стать перед ней, чтобы, выходя, подать ей руку. Там очень неудобные  и опасные ступени.
    Электричка коротко свистнула и повезла меня дальше, к моей станции.  Следующий перегон  был самым длинным. И я стал перебирать в уме увиденное и пытаться представить себе, а что же у тех стариков могло случиться?
    Что, если они потеряли любимого и единственного сына, или дочь?  Тогда по-человечески мне абсолютно понятно, что с этой женщиной. Но я не думаю, что в такой ситуации  ее мужу легче. Просто он сознает, что ему нужно нести этот  крест за двоих. Ведь он, хоть и пожилой, но мужчина. А, значит, должен быть сильней. И, если не он, то кто же теперь поддержит ее?
    А его?  Кто же поддержит его?..


г. Харьков.
23.09.2011 г.