Лев Николаевич Егоров,
инженер-спецхимик
В первой партии молодых специалистов, приехавших в Бийск на «почтоящик №47» оказался выпускник ЛТИ им. Ленсовета молодой инженер химик-технолог Лев Егоров. Он приехал с молодой женой, тоже выпускницей ЛТИ, и, что совсем уж было редкостью, вместе со своими родителями. Я не помню, в какой цех направили его жену, она примерно через полгода упорхнула с завода в только что открывшийся рядом НИИ. Я не осуждаю ее, ибо почти одновременно в НИИ ушла добрая половина молодых специалистов с порохового завода под названием "почтоящик №47".Наши молодые однокашницы откровенно говорили, что на заводе им приходится ходить в замызганных ватниках, а в НИИ они будут стучать каблучками по паркету. Оказывается, это очень много значит даже для советских молодых специалисток.
А Лев вместе со мной попал в цех №5.Нам сначала дали должности мастера с окладом 900 сталинских рублей. Потом по каким-то таинственным принципам половину из нас повысила в старшие мастера с окладом 1200 рублей. Старшими мастерами оказались и мы со Львом. Если учесть, что к окладу прилагалась надбавка в 15% в виде районного коэффициента, как говорили, за удаленность, то материально нас обеспечили по тем временам совсем даже неплохо.
Примерно месяц или полтора мы вели практически бездельный образ жизни. Завод еще только достраивался, и нам совершенно нечего было там делать. Мы утром на рабочем поезде ехали от жилого поселка, который назывался Первый участок, вместе со строителями «на объект», там собирались дружной компанией молодых инженеров и техников из всех цехов и превесело проводили все 8 рабочих часов на травке в тени могучих сибирских сосен. Погода стояла прекрасная, потом у установил, что в Бийске солнечных дней насчитывается примерно 300 в году. Каждый день табельщицы несуществующих еще цехов раздавали нам под роспись спецталоны на спецпитание, разумеется, бесплатное, и мы не очень вкусно, но весьма плотно обедали.
Молодые и самонадеянные, мы не могли дни напролет играть в карты и травить анекдоты. Мы часами обсуждали свою будущую работу и уточняли всякие научно-технические детали. Здесь на первое место постепенно выдвинулся Лев Егоров. В ЛТИ научная подготовка студентов была поставлена все же куда более обстоятельно, чем в КХТИ,а вот по профессиональной, технической подготовки мы их "забивали". Лев знал многое из того, о чем мы вообще не имели понятия. Кроме того, он оказался радиолюбителем-самоучкой, и охотно раскрывал мне секреты коротковолновиков. Как-то незаметно мы с ним сдружились.Я познакомился с его отцом, - слесарем, электриком,сварщиком, жестянщиком и вообще мастером на все руки.
Месяца через полтора наша беззаботная жизнь прекратилась. Началась приемка завода от строителей и монтажников. Нас разогнали по цехам и мастерским и заставили «писать недоделки» для предъявления их строителям. Мы с тетрадками и карандашами ходили по своим мастерским, осматривали здания изнутри и снаружи и записывали недоделки. «Здание 47/1, кабина отжима, над окном торчит арматура, убрать». «Зд. 47/2, кабина вальцев, стена между кабинами не окрашена, окрасить». И т.д. Заодно мы невольно знакомились с оборудованием, на котором нам вскоре предстояло делать баллиститный порох для укрепления обороноспособности нашей страны. Оборудование это с ног до головы было заляпано штукатуркой и краской, вышибные окна – тоже, асфальтовые полы все в кочках и выбоинах.
Взрывоопасная кабина прессования представляла из себя настоящий железобетонный монолитный дот площадью 6х6 и высотой ; метра со стенами толщиной в 1 метр армированного монолитного железобетона, с вышибной, то есть, очень легкой дощатой задней стеной с дощатыми же воротами, ведущими в вышибной дворик таких же размеров, но с железобетонными стенами толщиной всего в полметра и без потолка. Предполагалось, что если при прессовании произойдет взрыв, то вышибная стена легко улетит к чертовой матери в вышибной дворик, и оборудование в кабине останется целым.
Поскольку взрыв при этом мог быть только физическим, без детонации, за счет мгновенного образования огромного количества газов, как взрыв парового котла, то наши 47-е здания не были обвалованы земляной насыпью. В соседнем 4-м цехе, где готовился нитроглицерин, взрывоопасные здания спрятали за мощной земляной обваловкой, а в здание входили через потерну, то есть тоннель в обваловке, тоннель этот имел резкие изгибы, чтобы ослабить возможную взрывную волну.
Все эти премудрости были детально изложены в «Правилах по устройству и эксплуатации взрыво- и пожароопасных производств». Кроме учета недоделок мы должны были днем и ночью зубрить эти правила. Лев как-то прочитал нам стихи, которые стали у нас лозунгом.
О,воин, в армии живущий,
Читай устав на сон грядущий,
А утром, ото сна восстав,
Учи усиленно устав.
При работе мы каждый год сдавали экзамен по этим «Правилам», - всю жизнь.
Кое-где строители только начинали снимать опалубку с монолитного железобетона. И однажды мы испытали довольно сильные впечатления от этого безобидного зрелища. На свежей бетонной стене зд.47/2 кто-то разглядел нечто вроде подошвы резинового сапога. Мы посмеялись: не хватило бетона и мастер-строитель пожертвовал своим сапогом. Но дело оказалось куда серьезнее. Приехали работники "органов", прибежали солдаты из внутренних войск и заставили рабочих долбить бетон ломами. Вскоре стало ясно, что в бетоне замурован человек. Естественно, уже мертвый. Не знаю, докопались ли органы до деталей этой строительно-зэковской трагедии.
В это время начальником нашего 5-го цеха был некий Киселев, личность во всех отношениях бесцветная. Единственное, что восхищало нас в нем, - это его бдительность. Мы всегда стремились хотя бы украдкой посмотреть, как он уходит после работы из своего кабинетика. Киселев выходил из кабинета, зорко и с подозрением осматривал окружающую местность, потом доставал из кармана брюк ключ, при этом он старался, чтобы окружающие не видели ключа. Он запирал дверь, несколько раз дергал ее за ручку, - проверял замок. Потом неторопливо отходил от двери и вдруг оторопью бросался назад к ней. Он лихорадочно дергал за ручку, убеждался,что дверь заперта, утирал пот со лба и только теперь спокойно шел к проходной.
Потом строители ушли, наши недоделки они порекомендовали нам засунуть куда-нибудь подальше, а мы принялись готовить свои здания к пуску. Старших мастеров направили в мастерскую №1, на здание 47/1, которое предстояло запускать первым, мастеров – на зд. 47/2, где еще не все оборудование было смонтировано. Эти здания состояли каждое из четырех независимых друг от друга «блоков», каждый блок состоял из трех десятков технологических кабин, машинных отделений, бойлерных, вентиляционных камер и электрокамер со смонтированным оборудованием. Дальше за зд. 47/2, за тремя рядами колючей проволоки высилось здание 47/3, совсем другой конструкции, - под новейшую,секретнейшую модерновую технологию, которая даже еще не попала в учебники. Там продолжали возиться зэки с вольными прорабами и бригадирами.
Нам назначили нового начальника цеха, Кутикова Михаила Александровича, который раньше работал на небольшом пороховом заводе под Москвой. Это был очень деликатный, интеллигентный еврей, и мы быстро зауважали его. В войну он служил на Северном флоте юнгой на миноносце «Страшном», причем служил вместе со знаменитым теперь певцом Штоколовым, тогда тоже юнгой. При Кутикове мы перестали бездельничать и всерьез приступили к подготовке цеха к работе.
За каждым из нас закрепили смены из трех десятков рабочих-аппаратчиков, в смены добавили сменных слесарей, электриков, КИПовцев, транспортировщиков с аккумуляторными электрокарами, - и работа закипела. На здание 47/1 при шестичасовой круглосуточной работе приходилось четыре смены. Первой сменой командовал мой однокашник из КХТИ Валера Емельянов, я принимал у него смену и сдавал ее ленинградцу Льву Егорову, а тот – моему же однокашнику Якову Абрамову. Я каждый день встречался с Емельяновым и Егоровым, зато Абрамова видел только на совещаниях у цехового начальства, куда нас, сонных от недосыпа после ночных смен, пригоняла цеховая табельщица, она же дама на побегушках.
Для начала нам предстояло очистить здание 47/1, все кабины в нем и все оборудование в кабинах от строительной грязи, прокрутить его на холостом ходу и устранить все замеченные неполадки. После этого мы должны били обкатать оборудование на инертной, то есть, не опасной массе, имитирующей пороховую. И лишь после всего этого мы могли приступить к изготовлению пороха.
Мне досталась отличная смена из молодых девчушек, естественно, совершеннолетних, молодых демобилизованных парней и нескольких свежеиспеченных техников, назначенных бригадирами и старшими аппаратчиками. Все девчушки и парни были местными, успели сдружиться, пока мы валяли дурака с недоделками, и когда мы с рабочего поезда шли по территории завода к своему зд.47/1, шум и гам стоял великий. Меня не раз спрашивали знакомые мастера из других цехов:
- Как ты справляешься с такими хулиганами?
Я только пожимал плечами. Мне не надо было командовать или налаживать дисциплину. Молодежь просто дурачилась от избытка чувств.
У Валеры Емельянова смена выглядела самой солидной, как и он сам. В смене рассудительного Льва Егорова подобрались настоящие мыслители, там аппаратчики то и дело подавали рацпредложения.
Мы провели все подготовительные операции, 5-й цех мог начинать настоящую работу. Но предыдущий по технологической цепочке 4-й цех все еще неторопливо наводил порядок в зданиях. Начальником там был Адольф Аронович Хенкин, тоже еврей, как и наш Кутиков. О евреях я пишу только потому, что кто-то до сих пор усиленно распускает слухи о страшном запрете евреям в СССР работать на секретных объектах и вообще в оборонке, что их,бедных, не допускали в секретные ВУЗы, НИИ и заводы. Это чушь и гнусная клевета.Я проработал я этой сфере всю сознательную жизнь, и уверяю, что больше половины руководящего состава во всех оборонных отраслях составляли евреи. Даже у нас в мастерской, на зд. 47/1, начальница и механик были евреями с Пермского порохового завода. Кстати, наш механик носил широко известную фамилию Каплан, - и нечего.
Пока мы старательно готовили цех к пуску, хитрый Хенкин в соседнем цехе совершенно не торопился. Там все работники круглосуточно красили стены в оптимистические цвета, полировали асфальтовые безискровые полы глицерином, устилали обваловки свежим красивым дерном, сажали шпалеры кустарников вдоль дорожек и вообще, казалось, никто не думал о настоящей работе.
Мы, молодежь, многого не знали. Не знали, что подходил директивный срок пуска нашего порохового завода. Не знали, что наш директор Подлесный регулярно докладывал «вверх» о том, что подготовка идет нормально и срыва сроков не будет. И вот пришла зима, наша первая зима в Бийске, с ней пришел исторический срок. Он пришел и прошел. А завод не работал. «наверху» гремели громы, но до нас они не доходили. «Сверху» на завод сыпались испепеляющие молнии, но их мы не видели.
Уже потом мы узнали обо всем этом. Хитрый Хенкин извивался, разводил руками и приводил сотни объективных причин неготовности своего цеха №4. И тогда где-то «наверху» родилось гениальное решение. Пуск завода перенесли на пару месяцев, а чтобы снова не произошло срыва сроков, завод будет делать порох на привозной сырой пороховой массе.
Мы не знали и об этом. Только вдруг однажды в метельный зимний день, когда наши аппаратчики не успевали расчищать дорожки, на промежуточный склад зд. 47/1 снабженцы завезли несколько сотен металлических оцинкованных "лысьвинских" банок, каждая на 90 литров, заполненных сырой пороховой массой.Нам предстоит переработать ее в пороховые артиллерийские трубки. Проектная мощность одного блока нашего здания - 4,5 тонны готового пороха в смену.
И вот, пока хитрый Хенкин продолжал разводить небесные тона в своем цехе №4, мы с энтузиазмом застоявшихся жеребцов принялись за работу. Пионерами предстояло стать аппаратчикам смены Льва Егорова. Вальцовщики разогрели свои огромные непрерывные вальцы и вскрыли первые банки с пороховой массой.
Естественно, масса оказалась замерзшей, что-то вроде смерзшейся смеси льда и снега. Старший мастер Егоров сам взял в руки безискровый лом из бронзы и осторожно ударил по мерзлой массе в банке. Ничего, обошлось. Он ударил еще раз, еще, уже смелее, масса стало крошиться. Вскоре вся масса в банке превратилась в небольшие ледяные куски. Емельянов с вальцовщиком перенесли банку в кабину вальцев. В кабине находились двое вальцев, с тонкой вышибной перегородкой между ними, но из осторожности решили пока запускать только одни.
Вальцовщик Долматов, бывший летчик-лейтенант, попавший под хрущевское сокращение армии, спокойный, даже флегматичный коренастый молодой мужчина, как положено по инструкции, выгнал старшего мастера Егорова из кабины и загрузил на вальцы первую порцию грубо измельченной мерзлой пороховой массы. Огромные горячие вальцы размяли ледяное крошево и погнали ставшую пластичной массу к формующим кольцам. Егоров со вторым вальцовщиком подбрасывали все новые порции мерзлой массы, и вот первые пороховые таблетки посыпались в шнековый транспортер.
Не знаю, раздавались ли здесь крики «Ура», свидетелей рядом не оказалось. Но радость пионеров самодеятельного пороходелия продолжалась недолго. Видно, какой-то кусок мерзлой массы оказался слишком прочным, послышался какой-то треск, и 40 килограммов горячей пороховой массы, намотанной на один валок в виде полотна, мгновенно вспыхнул.
Долматов успел среагировать, выскочил из кабины на улицу, в кабине сработала дренчерная система, мощные струи воды быстро потушили огонь. На этом изготовление пороха в смене Егорова закончилось. До конца смены вальцовщики с помощью других аппаратчиков устраняли следы. пожара и готовились к новому запуску вальцев.На следующий день блок №1 зд. 47/1 в смену Емельянова были получены первые пороховые "трубки".
Так был запущен Бийский пороховой завод. Наши вальцовщики «горели» чуть не каждую смену, к счастью, обходилось без серьезных ожогов. Однако постепенно они все слегка опалили себе лица и ходили, вымазанные оранжевым облепиховым маслом, благо единственный в СССР завод по его производству находился тут же в Бийске. Вскоре мы приспособились к работе с мерзлой массой, и загорания на вальцах происходили довольно редко. И мы, и аппаратчики теперь только беззлобно посмеивались над незадачливыми коллегами, которые иногда пулей вылетали из пламени в кабине вальцев.
Но тут обнаружилась другая беда, куда более серьезная. Готовые пороховые трубки мы прессовали на шнековых прессах, - это что-то вроде огромных мясорубок. На таких шнек-прессах делают макароны, с той разницей, что макароны не горят. Эту шнековую технологию разработали в 1943 году те самые пороходелы в ОТБ НКВД под руководством Д.И.Гальперина и под отеческой опекой Л.П.Берия. Как я уже упоминал, такую очень производительную и довольно безопасную технологию ни в какой другой стране наши «коллеги» так и не сумели организовать.
И вот обнаружилось, что наши шнек-пресса отказываются прессовать порох из таблеток, полученных из мерзлой стерлитамакской массы. Вместо того, чтобы продавливать горячую пластичную массу через формующие втулки, винты прессов просто «жевали» ее. Так ручная мясорубка иной раз «жует» мясо, когда выходная решетка забивается пленками.
Как мы мучились с этим «жеванием»! Что мы только не изобретали! Но ничего не получалось. Несколько раз в смену мы останавливали весь блок, со всеми предосторожностями очищали пресс от кусков «жеваной» пороховой массы и запускали снова. Вместо проектной выработки 4,5 тонны в смену, мы в лучшем случае получали сотню-другую килограммов пороховых трубок, да и то половина из них оказывалась браком.
Но вот однажды прекрасным зимним вечером я пришел на смену и узнал из сменного журнала, что в предыдущую ночь смена Льва Егорова наработала полторы (!) тонны продукции. Быть того не может! Но в журнале распоряжений наша начальница восторженно предписывала нам равняться на передовиков производства. Правда, как это сделать, она не указала. Я не смог повторить достижение Льва Егорова. Моя смена наработала привычные 300 килограммов "тьрубок", в основном бракованных, и я мрачно ждал Льва, чтобы передать ему смену. Когда он пришел, я прямо потребовал у него раскрыть секрет. Лев почему-то оглянулся по сторонам и негромко сказал:
- Останься после смены, я тебе кое-что покажу.
Его аппаратчики сменили моих, мы со Львом прошли в приемную кабину пресса. Там очень медленно и неровно, с остановками и рывками струились по приемному столу все 64 пороховые трубки. Периферийные еще кое-как двигались, а центральные упрямо стояли на месте. Хорошо знакомая мне старшая аппаратчица очень подозрительно посмотрела на меня и хмуро обратилась к Егорову.
- Лев Николаевич, опять «жует». Надо останавливаться.
- Останавливай, - почему-то хитро подмигнул ей Лев.
Аппаратчица выключила пресс. Остальные аппараты блока продолжали работать, чтобы не терять потом лишнего времени. Мы со Львом прошли на заднюю сторону длиннющего здания, вошли в вышибной дворик. Лев отключил блокировку на двери прессовой кабины и мы прошли к прессу. Конечно, бункер заполняли бесформенные куски спрессованной «жеваной» массы.
- Будем выгребать? – со знанием дела спросил я.
- Не суетись под клиентом, - усмехнулся Лев.
Он вернулся к двери, туго завязал тряпкой пружинный язычок блокирующего устройства, подошел к отверстию в приемную кабину, откуда слышались голоса аппаратчиц, и крикнул:
- Римма, давай!
Пресс загудел, его формующий винт стал медленно вращаться. Лев вскочил на высокий фундамент аппарата, сел верхом на пресс позади бункера и стал руками проталкивать куски «жеваной» массы внутрь аппарата. Так при работе на ручной мясорубке иногда приходится пальцами проталкивать мясо, когда забьется решетка. Но ведь то мясо, а тут…
Молодость не знает преград и не верит в опасность. Я тоже поднялся на фундамент, заглянул в бункер пресса. Куски «жеваной» массы Лев уже протолкнул внутрь, но оттуда начинали лезть назад новые порции «жеваных» комков.
- И так до конца смены? – усмехнулся я. – Ну, ты точно - Стаханов.
- Я же говорю, не суетись. – Лев повернулся к отверстию в приемную кабину и крикнул во весь голос:
- Римма, останови подачу!
Тут же поток таблеток в бункер прекратился. Лев умял все комки «жеваной» массы в работающий пресс и снова крикнул:
- Римма, таблетку!
Таблетки посыпались в бункер, Лев выпрямился.
- Теперь с полчаса будет нормально. Потом опять придется уминать. Пошли отсюда, я должен руководить сменой.
Через пару дней все четыре смены освоили егоровский метод повышения производительности труда, и выработка достигла уже половины проектной мощности. Опять же не могу сказать, знали ли наши непосредственные начальники суть этого метода, или же они просто радовались повышению выработки.
А мы, молодые и глупые старшие мастера часами сидели верхом на работающих прессах и руками уминали «жеваную» пороховую массу внутрь аппарата. Могу сказать, что особого страха я не испытывал. Человек привыкает ко всему, даже к смертельной опасности. Конечно, порох может загореться, тогда пресс со страшной силой разлетится на куски. Меня этот физический взрыв размажет по бетонным стенам кабины. Но, во-первых, со мной этого не случится, а во-вторых, если такое произойдет, то я не успею ничего почувствовать. Другое дело – ожоги. Тогда человек может долго мучиться и даже в муках умереть. Но я не собираюсь умирать, мне еще надо многое сделать в жизни. Я уже не меньше десятка раз успешно убегал из огненного океана горящей кабины вальцев, и впредь ничего серьезного со мной не произойдет. Авось, небось, Бог не выдаст, свинья не съест. Я только радовался, когда на доске показателей видел, что моя смена обогнала емельяновскую и абрамовскую, оставалось только догнать и перегнать Егорова.
Наша радость от постоянного, хотя и неспешного увеличения выработки омрачалась большим количеством брака. Несмотря на все наши официальные меры и неофициальные секретные приемы, пороховые трубки, прессованные из мерзлой пороховой массы, не соответствовали заданным размерам, получались корявыми, бугристыми, бамбукообразными, а то и вовсе рваными и похожими на елочку. Наши начальники проводили совещание за совещанием, разрабатывали один план-график за другим, но брак практически не уменьшался. Мы, четыре старших мастера, тоже напряженно ломали голову над этим неистребимым браком.
И вот однажды Лев Егоров при приеме смены задумчиво сказал мне:
- В первой половине смены я работаю еще на твоей таблетке. Потом начинает поступать моя. Интересное дело: на твоей таблетке брака куда меньше. Почему бы это?
Я, естественно, начал выпячивать грудь, мол, надо уметь работать, надо знать физико-химические процессы и т. д. Но на самом деле я ничего не мог понять. Аппаратчики Егорова более вдумчивые, чем мои, вальцовщик Долматов не сходит с доски почета, старшая прессовщица Римма Анисимова – техник с крепкой подготовкой, на сушке тоже работает умненькая техник Тамара Чеснокова. И вот сам Егоров признает, что мои безалаберные и озорные девчушки и парни делают свое дело куда лучше, чем его «мыслители». Я несколько дней буквально ломал голову над загадкой, пока меня вдруг не осенило. Моя «эврика» оказалась такой простой и такой не научной, что я даже не сразу поверил, что дело именно в этом.
Компот! Все дело именно в бесплатном спецкомпоте! Перед сменой мы заходили в заводскую столовую и подкреплялись там бесплатным спецпитанием. Качество столовской спецпищи оставляло желать лучшего, и я предпочитал заменять особо невкусные блюда компотом, - такая замена разрешалась. Иной раз я перед сменой выпивал по четыре-пять стаканов компота.
Во время смены мы постоянно бегали из кабины в кабину, постоянно заходили в пультовую, в машинные отделения, в венткамеры, подгоняли транспортировщиков, водили аппаратчиков на разгрузку промежуточных складов, заполняли технологические и сменные журналы, в общем, беготни хватало. Тем временем мой избыточный компот просился наружу, а туалет находился в конце длиннющего здания, куда не очень-то хочется бегать, пока ходишь туда-сюда, слишком много проходит времени.
Я нашел простой, хотя совершенно дикий в дисциплинарном и технологическом отношении метод. От кабины вальцев таблетку на следующую операцию сушки подавал длинный-предлинный шнековый транспортер, который находился в узком и темном коридорчике. И я, недолго думая, принялся, прошу прощения, сливать свою лишнюю жидкость в этот транспортер. По моим теоретическим рассуждениям ничего страшного при этом с порохом не могло произойти.
И вот, по зрелом размышлении, я догадался, что хорошая таблетка в моей смене получается только исключительно из-за моего обильного компота. Я обмозговал эту мысль так и этак, а потом поделился со Львом Егоровым. И он, к моей несказанной радости, согласился со мной. Я несколько дней задерживался после смены и мы со Львом всесторонне обсуждали этот мой компот в длинном шнековом транспортере.
Лев, как более подкованный теоретически выпускник ЛТИ, нарисовал полную картину физико-химических процессов при наружном увлажнении горячей таблетки перед ее поступлением на сушку. Если коротко, то эта жидкость не давала образоваться пересушенной корке на таблетках в сушильном аппарате. Таблетка шла на пресс без этой корки, и конечная продукция получалась кондиционной.
А вот дальше все вышло неладно. Я постепенно забыл об этих наших разговорах, и даже прекратил добавлять «жидкость» в транспортный шнек. Ведь, в конце концов, это просто неприлично. Но Лев, как инженер с развитой исследовательской жилкой, продолжал думать и решился провести более чистый эксперимент. Никому не говоря ни слова, он стал подливать чистую водопроводную воду в тот же злополучный длинный шнек. Качество продукции в его смене резко улучшилось. Возможно, он собирался как-то заявить об этом, но случилась осечка.
Однажды в его смену заглянул цеховой военпред, капитан Коньков, которого из-за дурного, нервного и невероятно придирчивого характера ненавидел весь пятый цех. Коньков «засек» Егорова на месте преступления. Поднялся страшный скандал. Коньков требовал чуть ли не расстрелять «вредителя», его поддерживал старший военпред завода, хотя в более мягкой форме. Льву грозило лишение допуска к работе с секретной продукцией. Я не раз предлагал Льву помощь в виде раскрытия секрета моего компота, но Лев каждый раз категорически запрещал мне это.
- Ты представляешь, что будет? В лучшем случае, ты будешь строить где-то новый пороховой завод вместе с другими зэками. Ты тут совершенно не причем. Ну, пописал пару раз в шнек, - никто не знает. У меня же есть своя голова, я должен был думать.
Защищать Льва было трудно, ведь он и в самом деле грубо нарушал технологический процесс. Его спасло то, что в его смене и в самом деле брак был минимальный. В итоге его понизили до инженера и перевели в техотдел цеха. Он не особенно унывал, только стал совсем молчаливым и о чем-то сосредоточенно размышлял.
И вдруг в городской газете "Бийский рабочий" появилась большая статья о Льве и его жене. Некие доброжелатели писали, что молодая женщина купила в Москве мебельный гарнитур и железнодорожным контейнером отправила его в Бийск. При этом она, якобы, жутко надорвалась и теперь не может иметь детей. И вот родители муже гонят бедняжку на все четыре стороны, им, дескать нужны внуки, а не бесплодная сноха, а нехороший муж, конечно, встал на сторону своих злых родителей.
Я не знаю, какому идиоту пришло в голову все это публиковать да еще в "городской сплетнице".Конечно, в советском обществе женщины частенько сберегали семью с помощью парторганизации и прочей общественности, но эта заметка сыграла обратную роль. Энергичные мужики, узнав о бесплодности молодой женщины,начали толпами домогаться ее. Говорили, что им это нередко удавалось.
Тут по БХК пошли очень неприятные слухи, которые вытеснили пикантную историю с несчастной женой нехорошего Егорова.Оказывается, пока мы, как дураки, сидели верхом на работающих пороховых прессах и своими руками повышали сменную выработку, заводское начальство оформило акт о пуске завода в эксплуатацию. Последовали победные приказы главка и министерства, последовали награды и крупные премии руководству завода и цеха. Насколько я помню, эти премии и награды никого из нас совершенно не коснулись.
Для нас, молодежи, это оказалось первым неприятным столкновением с грязной изнанкой жизни, столкновением весьма серьезным. После этого многие молодые специалисты перешли в соседний НИИ, многие под разными предлогами уволились и уехали в европейские города СССР.
Уволился и куда-то уехал Лев Егоров вместе с родителями. Жена его бесплодная тоже уехала куда-то в другое место. Я навсегда потерял след Льва Егорова. Через несколько лет я случайно узнал, что он, будто бы, работает директором одного из цементных заводов в Новороссийске.