Николай Константинович Егоров,
д.т.н., профессор, лауреат Государственной премии.
В прикладной оборонной науке считалось престижным привлекать к работе академические институты и высшие учебные заведения. Весьма авторитетной считалась Военно-инженерная академия имени Дзержинского, ныне Военная академия имени Петра Великого. В годы моей молодости кафедрой порохов и взрывчатых веществ в этой академии заведовал генерал-майор Тишунин Иван Васильевич, доктор технических наук, профессор и лауреат Сталинской премии, позже переименованной в Государственную.
Свой первый научно-технический подвиг Тишунин совершил во время Зимней кампании, которую позже стали называть Финской войной. До этой войны финская граница проходила в 32 километрах от Ленинграда. Нас учили, что финская военщина постоянно устраивала провокации на границе и угрожала безопасности города Ленина. Красной Армии пришлось в ответ на эти провокации начать военные действия в ноябре 1939 года.
В ту зиму в Карелии стояли сорокаградусные морозы. Красная армия кроме всего прочего использовала в Финляндии лучшие в мире минометы. И вот эти минометы вдруг стали при выстреле разрываться и уничтожать свой собственный расчет. Иногда взрывались не минометы, а мины на выходе из ствола, но результат оставался тот же: минометный расчет погибал.
К расследованию этого вредительства, кроме НКВД, привлекли лучших ученых, в том числе, преподавателя военно-артиллерийской академии И.В.Тишунина и одного из создателей баллиститных порохов Г.К.Клименко. И эти наши советские ученые нашли и ликвидировали причину преждевременных разрывов зарядов в минометных стволах.
В минометах применялся самый мощный баллиститный порох с высоким содержанием нитроглицерина. При сильном морозе нитроглицерин эксудировал, выпотевал, выкристаллизовывался из пороховых элементов в виде мелких капель и, естественно, эти капли при сотрясении от выстрела взрывались, а с ними взрывался и весь минометный пороховой заряд.
Как Тишунин и Клименко разделили между собой славу и Сталинскую премию, я не знаю, но наши минометы больше никогда не взрывались и по достоинству считались лучшими в мире. Чуть позже Тишунин совершил еще один научно-технический подвиг, не менее важный, а Клименко стал непререкаемым законодателем в пороходелии и вывел нашу пороховую промышленность на недосягаемую нигде в мире высоту.
Тишунин обладал весьма высоким авторитетом в нашей прикладной науке не только из-за своих весьма важных научно-технических достижений. После войны он написал и издал огромный труд в пяти томах под названием «Химия и технология порохов и взрывчатых веществ». По этому пятитомнику мы учились в ВУЗах, этот пятитомник служил нам настольной книгой долгие десятилетия в нашей работе. Мы сами писали и издавали монографии, книги, брошюры, но, увы, ничего подобного пятитомнику Тишунина никто до сих пор создать так и не сумел.
Я увидел Тишунина в первый раз, когда приехал в ВИА имени Дзержинского для заключения договора о совместной работе, и был сильно разочарован увиденным. В маленьком кабинете за большим столом сидел щуплый, морщинистый и довольно невзрачный, какой-то совсем не парадный генерал с весьма недружелюбным и даже желчным выражением лица. Потом оказалось, что такое выражение лица относилось не ко мне лично, а было постоянным для знаменитого генерала. Видимо, он был довольно сварливым человеком. Кстати, позже я убедился, что подавляющее большинство талантливых людей имеет весьма сварливый характер, - чем талантливее, тем сварливее, - и с ними непросто иметь дело. По моим наблюдениям, обратной силы эта закономерность не имеет.
После заключения договора мне приходилось редко встречаться с Тишуниным, я больше общался с его ближайшим помощником, молодым двадцативосьмилетним полковником Егоровым Николаем Васильевичем. Крепкий, коренастый, очень подвижный полковник Егоров отличался прекрасным характером и отличным здоровьем, о чем свидетельствовали его румяные щеки и постоянный оптимизм. Он легко сходился с людьми, особенно с дамами, быстро переходил на «ты», был неистощим на шутки. Любил он крепкие алкогольные напитки, особенно за счет собеседника, внешне почти не пьянел, лишь начинал называть партнера по выпивке «Дружбой» и часто говорить ни к селу, ни к городу: «Вперед, Франция!». Это все знали, и когда полковник Егоров в застольях начинал говорить:
- Наливай, Дружба! Вперед, Франция! – мы старались наливать ему поменьше.
К началу нашего знакомства он имел кандидатскую степень и активно продолжал выпускать одну за другой научные статьи и оформлять изобретения. Позже он защитил докторскую диссертацию и стал профессором своей, вернее, тишунинской кафедры. Почти одновременно с этим событием Тишунин ушел на пенсию, и полковник Егоров занял место заведующего кафедрой.
Мы с ним часто встречались, в основном, по работе, но иногда и просто ради общения. ВИА занимала огромное здание, расположенное по периметру большого квартала в Китайгородском переулке, возле Каменного моста. Я так и не сумел разобраться в бесконечном лабиринте академических коридоров и постоянно путался во множестве поворотов и лестниц и в сотнях неотличимых дверей. Поэтому мы предпочитали встречаться где-нибудь в нейтральном месте. Полковник Егоров не отличался светской щепетильностью, и в период дурацкой горбачевской борьбы с алкоголизмом мы иной раз непринужденно располагались прямо на газоне у академической старинной железной ограды. Несколько раз при этом присутствовали весьма известные люди из других авторитетных научных организаций.
Не буду описывать научные достижения профессора Егорова. Основной его работой было все-таки преподавание, он обучал основам прикладной науки молодых капитанов, возил их на практику, спускался с ними в пусковые шахты жидкостных ракет, заполненные ядовитейшими испарениями, знакомил их с работой оборонных заводов и НИИ, где его питомцам предстояло работать военпредами. Со временем почти все военпреды в НИИ и на заводах спецхимии оказались его учениками. Круг его знакомств был поистине безграничным, особенно с учетом его общительности.
Он так и не стал генералом, хотя при Тишунине должность заведующего кафедрой по штатному расписанию была генеральской. При всей своей общительности полковник Егоров отличался независимостью характера и не признавал чинопочитания. Его академические начальники быстро поняли разницу между уважительным отношением умудренного жизнью генерала Тишунина и молодежным нигилизмом полковника Егорова. Вскоре в штатном расписании генеральская должность заведующего кафедрой была заменена на полковничью, и Егоров остался полковником на всю свою долгую жизнь.
Он не раз жаловался мне на то, что его высокие начальники совершенно не заинтересованы в развитии науки в военной академии.
- Им нужна полевая выучка. На науку они плюют.
Скорее всего, он правильно оценивал обстановку в академии, потому что через несколько лет произошел серьезный конфликт. Академическое начальство решило вообще упразднить научную кафедру, и все преподавательские силы направить на чисто военные тактико-стратегические дисциплины. Полковник Егоров боролся, как мог, но начальство твердо стояло на своем.
- Офицерам не нужно знать, как горит порох в пушках и топливо в ракетах. Им нужно уметь правильно использовать артиллерию и ракетные установки в бою.
Когда проект приказа о ликвидации научной кафедры в ВИА лег на стол начальника академии, Егоров решился на отчаянный шаг. В нарушение железной армейской субординации и всех военных правил приличия он через голову всех своих начальников обратился лично к министру обороны Маршалу Советского Союза А.А.Гречко. Он подготовил письмо к министру и добился приема у него. Маршал выслушал энергичного полковника, согласился с ним и отменил все решения о ликвидации научной кафедры в ВИА. Наука осталась в академии, но полковник Егоров стал для академического начальства нахальным нарушителем воинской дисциплины и отъявленным диссидентом, это словечко тогда уже вошло в моду.
Но полковник Егоров не зациклился на своих личных бедах, он продолжал развивать научные исследования на своей кафедре. К этому времени он приобрел в прикладной и фундаментальной оборонной науке большой авторитет, пожалуй, не меньший, чем у его учителя и кумира Тишунина.Его часто приглашали первым оппонентом на защиту кандидатских и докторских диссертаций, и он почти никогда не отказывал. Ученые тоже люди и верят во всяческие приметы и предрассудки. Постепенно все стали считать, что у профессора Егорова «легкая рука», и что его оппонирование гарантирует успешное прохождение диссертации через все последующие контрольные и бюрократические инстанции.
К концу жизни он поставил своеобразный рекорд: прооппонировал 63 докторских и 226 кандидатских диссертаций, причем, всегда Первым оппонентом. И практически все эти диссертации ВАК утвердил без каких-либо замечаний.
Я тоже пригласил его первым оппонентом на защиту моей докторской диссертации, он согласился. Третьим оппонентом я пригласил моего старого друга Л.К.Белецкого, который в то время заведовал кафедрой в одном московском ВУЗе. Защита проходила в Ленинградском технологическом институте им. Ленсовета и завершилась успешно. А на дворе стоял расцвет борьбы с алкоголизмом, и банкеты категорически запрещались. «Обмывка» нового доктора наук состоялась в узком кругу надежных людей на квартире одного из доцентов ЛТИ.
Мне в ЛТИ еще предстояло длительное оформление документов для ВАК, а мои оппоненты Егоров и Белецкий торопились вернуться в Москву. Я заранее взял им билеты на вечерний поезд, и вот мы оставили ленинградцев на конспиративной квартире допивать запретный алкоголь, а сами втроем отправились на Московский вокзал. Конечно, парочку бутылок с закуской мы прихватили с собой.
В ожидании поезда мы нашли отличное место для прощальных тостов. Посреди вокзального двора стояли какие-то строительные козлы, и мы со всеми мыслимыми предосторожностями использовали их в качестве секретного праздничного стола. Озираясь, как закоренелые алкогорлики, мы под козлами разливали содержимое бутылок в пластиковые стаканчики, украдкой выпивали жидкость и потом уже открыто жевали бутерброды и пирожки. У полковника Егорова от алкоголя усилилась потребность к общению, и он то и дело предлагал проходящим мимо нас дамам присоединиться к застолью.
- Мадам, разрешите пригласить, - бормотал он.
Если бы Егоров надел свою полковничью форму да еще со всеми регалиями, дамы реагировали бы, пожалуй, по-другому. Но в целях сохранения государственной тайны всем военным, имеющим дело с оборонными предприятиями, организациями и ВУЗами, предписывалось в командировках носить штатскую одежду. Сейчас дамы видели немолодого подвыпившего штатского мужика и, естественно, шарахались от него. Но Егорова это не огорчало, он уже успевал высмотреть новую красавицу и снова бормотал:
- Мадам, разрешите…
Все шло прекрасно и весело, на табло уже высветился наш поезд, пора двигаться к вагону. И тут мы с Белецким заметили, что нас у козел осталось двое. Полковник Егоров куда-то бесследно пропал. Мы растерянно вертели головами, как вдруг откуда-то снизу, будто из-под земли послышался слабый, сдавленный голос, похожий на голос моего первого оппонента. Мы заглянули под козлы, и волосы у меня встали дыбом. Оказывается, наши уютные козлы располагались над открытым канализационным люком, предупреждали пассажиров об опасности. Видимо, мы как-то сдвинули их, и полковник Егоров провалился в люк. К счастью, военная выучка не подвела, Егоров сумел молниеносно среагировать. Сейчас он висел в люке на растопыренных локтях. Мы вытащили его на поверхность, почистили от пыли и направились к нашему поезду на платформу.
При посадке в вагон тоже не обошлось без приключений. Я хотел немного поговорить с Белецким, мы долго не виделись, я попросил его подождать меня у вагона и провел Егорова в купе. Потом вышел на перрон и обомлел: теперь пропал Белецкий. Слава Богу, вскоре я увидел его: он сосредоточенно и целенаправленно шагал вдоль поезда обратно к вокзалу. Я догнал его.
- Ты куда?
- Как куда? В метро, домой. Мы же приехали в Москву. – Леонид говорил очень уверенно.
Я с трудом уговорил его вернуться к вагону. Когда Леонид вошел в тамбур, из вагона вышла дама, а за ней вывалился Егоров.
- Мадам, разрешите, - нетвердым голосом бормотал он.
Дама поспешила избавиться от непрошенного ухажера, а мой первый оппонент уже отыскивал новый предмет своих внезапно вспыхнувших чувств. Мне пришлось пройти с оппонентами в их купе и сидеть там, пока поезд не тронулся. Как видно, даже на таком уровне пьянство – вред.
Егорову частенько приходилось ездить в командировки по всей нашей необъятной стране, не только с курсантами, не только по научной работе, но и на защиту диссертаций. После защиты обязательно устраивался тайно или явно банкет, и неизменный первый оппонент частенько отравлял свой организм алкоголем. В Москве тоже чуть не каждый месяц его приглашали оппонировать на очередной защите. А кроме защиты диссертаций в советской науке часто случались конференции, симпозиумы, юбилеи, дни рождения уважаемых людей и так далее, и тому подобное.
В конце концов, такой образ жизни вызвал серьезные осложнения в семье уважаемого всеми профессора. Его жена, Милица Михайловна, стала считать мужа неисправимым пьяницей, бабником и вообще развратным типом. Их семья прежде отличалась гостеприимством, Егоров часто приглашал коллег из других городов в гости. Я бывал у них в небольшой квартире в пятиэтажном панельном доме, почти всегда - с кем-то из коллег.
И вот однажды Милица Михайловна вдруг стала изливать мне и моему коллеге свои семейные беды. Она плачущим голосом рассказывала, как тяжело ей жить с таким мужем, как он чуть не каждый вечер приходит домой поздно и всегда в нетрезвом виде. Он совсем не занимается сыном, а уж о ней самой и говорить нечего.
Я чувствовал большую неловкость, не знал, куда девать глаза, как вдруг заметил их десятилетнего сына. Тот стоял в дверях, с увлечением слушал рассказ матери, и когда она на миг замолчала, серьезно сказал:
- Мама, а ты еще вот про это расскажи…
Видно, Милица Михайловна не в первый раз и не одному мне жаловалась на беспутного мужа. Семья у них откровенно распадалась, сам Николай Константинович называл теперь супругу не иначе, как Милиция, и даже как-то 10 ноября устроил у себя на квартире что-то вроде мальчишника. Прямо при жене он заявил:
- Надо отметить. Сегодня день Милиции, а у меня жена Милиция.
Как-то в это время он рассказал мне интересную историю. Он ехал утром в метро на работу в академию, пребывал, естественно, в полковничьей форме со всеми регалиями. На какой-то станции дверь вагона уже стала закрываться, как вдруг в узкую щель проскочила красивая молодая женщина и по инерции буквально упала на грудь Егорову. Они познакомились.
Егоров развелся с Милицей Михайловной и оформил брак с новой женой Раисой Васильевной, которая так романтично упала ему на грудь в метро. Он с трудом получил от академии однокомнатную квартиру и зажил там с молодой женой. Поведение Егорова резко изменилось. Нет, он оставался таким же общительным, но теперь никогда никого не приглашал к себе домой. Мы понимающе перемигивались: профессор Егоров боится за свою молодую и красивую Раису Васильевну.
Из множества его научных достижений мне самым важным представляются его работы по практическому регулированию скорости горения смесевых твердых ракетных топлив. Именно его кафедра обратила внимание на железоорганические катализаторы горения типа ферроцена и после многолетних исследований разработала вместе с ГНИИХТЭОС самый эффективный способ существенного повышения скорости горения перхлоратных смесевых твердых ракетных топлив с помощью так называемого ферроценового масла. Не буду останавливаться на скучных деталях, но именно с применением ферроценового масла вскоре было разработано лучшее в стране быстрогорящее твердое топливо для советской антиракеты, значительно превосходящей по характеристикам американскую антиракету «Спринт». Наша антиракета принята на вооружение Советской армии, она может уничтожать любые вражеские ракеты, запущенные в нашу сторону, даже на нисходящей ветви траектории.
Профессор Егоров оформил по своим работам более трех сотен изобретений. После внедрения быстрогорящего ракетного топлива он стал оформлять документы на звание заслуженного изобретателя РСФСР. Ему требовалось получить отзывы заинтересованных НИИ и предприятий на свою изобретательскую деятельность. Прислал он проект такого отзыва и в нашу фирму в Бийске. Я там уже много лет работал начальником научного отдела, был на неплохом счету у своего начальства. Мой шеф Г.В.Сакович, заместитель директора НИИ по науке, в это время находился в отпуске, и я исполнял его обязанности. У нас сложились прекрасные отношения, и Сакович при каждом своем отъезде доверял свои обязанности мне.
Я получил проект отзыва с рекомендацией присвоить профессору Егорову звание заслуженного изобретателя РСФСР. Никаких возражений против такого отзыва я не видел. Если не присвоить Егорову этого почетного звания, то кто же в стране заслуживает его? Конечно, я с удовольствием подписал отзыв за своего шефа, для страховки утвердил его у нашего директора и отправил,куда следует. Вскоре Егоров сообщил, что почетное звание ему присвоено. Но радоваться этому мне не пришлось.
Когда Сакович вернулся из командировки, я доложил ему обо всем, что натворил на его высоком посту, и вскользь упомянул, что подписал положительный отзыв профессору Егорову из ВИА им. Дзержинского на звание заслуженного изобретателя РСФСР.
Я никак не ожидал такой реакции своего шефа. Сакович буквально взбесился, что с ним на моей памяти никогда не случалось. Он отчитал меня так, будто я предал наше Отечество. Он заявил, что я ни в коем случае не должен был подписывать эту рекомендацию человеку, который ничего ценного не создал, лишь толкался в высоких кабинетах и присваивал себе достижения других, более достойных людей. Я обиделся и тоже наговорил шефу кое-что лишнее. Мы впервые расстались недоброжелательно, даже весьма недоброжелательно. С тех пор Сакович никогда не оставлял меня исполнять свои обязанности, и наши отношения резко изменились не в лучшую сторону.
А жизнь продолжалась. За разработку антиракеты и быстрогорящего топлива для нее изобретатели получили Государственную премию. Получил ее и профессор Егоров. Но трудности для него в ВИА им. Дзержинского усиливались. Маршала Гречко на посту министра обороны сменил промышленник Устинов. Его мало интересовали научные знания курсантов ВИА, и академическое начальство стало постепенно сворачивать научные работы кафедры профессора Егорова.
От постоянного стресса, от частых банкетов здоровье Егорова пошатнулось, врачи обнаружили у него рак в довольно запущенном состоянии. Он решился на весьма сложную операцию. Операция прошла успешно, организм справился с болезнью, Егоров остался жив, хотя ему удалили почти все внутренности. Он долго лечился, но все-таки вернулся к работе.
Ему пришлось смириться с потерей должности, его оставили в ВИА на полставки профессора. Заведующим кафедрой стал один из его учеников. Естественно, Егоров все это воспринял с невольной, но заметной обидой. Начались неизбежные неприятности.
Мы теперь редко встречались, но Егоров не скрывал, что у него неприятности начались и в новой семье. Молодая и красивая Раиса Васильевна после операции резко изменила свое отношение к нему. По-моему, она даже не захотела ухаживать за тяжело больным мужем после операции. На помощь пришла прежняя жена, Милица Михайловне. Это никак не могло улучшить отношений. Егоров однажды невесело пошутил, что Раиса Васильевна называет Милицу Михайловну Старшей Женой, как в гареме.
Потом я случайно узнал от общих знакомых, что Егорову пришлось уйти от Раисы Васильевны. Милица Михайловна его не приняла, и он довольно долгое время жил в курсантском общежитии ВИА.
Теперь он ничем не напоминал того энергичного молодого полковника с румяными щеками, каким я помнил его с нашей первой встречи. Он ослабел, сильно постарел, потерял энергию. С ним уже практически перестали считаться не только среди начальства ВИА, но и на факультете и даже на родной кафедре, которую он спас от ликвидации. Старые заслуги забываются очень быстро.
А тут развалился СССР, и все покатилось под гору. Его перевели на четверть профессорской ставки, потом – на четверть ставки старшего научного сотрудника, и в конце концов – на четверть ставки младшего научного сотрудника. Не раз ему прямо намекали, что пора уходить на давно заслуженную пенсию. Он спокойно мог расстаться с такой «работой», полковничья пенсия позволяла ему прилично жить даже в бандитские годы ельцинского беспредела, но Егоров продолжал буквально цепляться за академию. Возможно, он делал это из-за общежития, - ему просто негде было жить. Все это нелегкое время за ним сохраняли его кабинет. Ему исполнилось 75 лет, и коллеги устроили для него банкет со множеством приглашенных.
Вскоре наступил конец. У Егорова случился инфаркт, и он залег в больницу почти на три месяца. А когда после больницы он вернулся на родную кафедру, ему показали для ознакомления приказ о его увольнении в связи с выходом на пенсию. У него исчезла последняя опора в жизни.
- Понимаешь, - горько говорил он мне. - Не в том дело, что меня так вот исподтишка уволили. Меня попросили сдать ключи от кабинета и сейфа. Когда я зашел туда, - вот тут чуть не упал. С книжных полок все сброшено на грязный пол, ящики стола распотрошили, сейф распахнут, все бумаги на полу. У меня много дарственных книг, дорогих мне. И я увидел на полу книгу ак4адемика Николая Николаевича Семенова с дарственной надписью, а на раскрытой странице – отпечаток солдатской подошвы.
Последние дни он жил в квартире, где когда-то был счастлив с молодой и красивой Раисой Васильевной. Та ушла к кому-то другому. Умер он в 2007 году, немного не дожив до 79-ти лет. Его тело сотрудники академии имени Петра Великого за свой счет кремировали, и урну с прахом передали родственникам.