НАТ. УЛИЦА ГЛУХОЙ СИБИРСКОЙ ДЕРЕВНИ ДЕНЬ
ДИКОЙ и ЛЁХА идут по улице. ДИКОЙ – высокий, худой мужик лет сорока с костистым лицом. Нескладный, большой и жилистый. ЛЁХА – низкорослый тщедушный мужичонка лет пятидесяти похмельного вида с физиономией опытного алкоголика. В руках у ДИКОГО длинная штанга магнитометра, прибор висит на груди, за плечами – рюкзак. ЛЁХА несёт автомобильный аккумулятор, кабель от которого тянется к магнитометру. Оба одеты в рабочие спецовки и разбитые кирзовые сапоги.
ЛЁХА
Может, хватит?
ДИКОЙ
(качает головой)
Мало…
У глухих ворот с перекошенной калиткой ДИКОЙ вдруг останавливается. ЛЁХА со стоном опускает в траву аккумулятор. ДИКОЙ внимательно осматривает ворота и крышу дома за ними. За воротами лает собака.
ДИКОЙ
Так…
ДИКОЙ прикасается пальцами к рукояткам прибора на груди. Взгляд отрешённый, только ноздри раздуваются.
ДИКОЙ
(продолжая)
Так…
ЛЁХА
Не надо, а?
ДИКОЙ
Не ссы, не ссы…
ДИКОЙ толкает калитку и входит во двор, увлекая за собой напарника.
НАТ. ДВОР ЭТО ЖЕ ВРЕМЯ
Обыкновенный двор, широкий, вытоптанный до земли. Хозяйственные постройки, навесы. Рубленая изба с высоким крыльцом в глубине. Собака на длинной цепи – затейливая деревенская помесь, - пытается куснуть ДИКОГО за голенище сапога. Дикой небрежно отодвигает пса штангой, не останавливаясь. Он направляется к хозяйке дома, сморщенной старушке, ожидающей их на крыльце. ЛЁХА обходит собаку стороной, выставив аккумулятор перед собой как щит.
ДИКОЙ
Здорово, бабка!
ДИКОЙ достаёт из кармана пару мятых бланков с печатями и росчерками.
ДИКОЙ
(напористо продолжая)
Отдел контроля администрации. Районная служба по борьбе с незаконным оборотом спиртного…
СТАРУШКА
Ох, милай, чего ж ко мне-то?
ДИКОЙ
Сигнал на вас поступил…
ДИКОЙ быстро прячет бумаги в карман, пока СТАРУШКА не разглядела наряд на земляные работы и разрешение администрации на проведение раскопок.
ДИКОЙ
(продолжая, поднимаясь по ступеням и тесня хозяйку в тёмные сени)
Ко всем ходим, на кого сигнал поступил.
СТАРУШКА
Какое ж спиртное?! Нету у меня ничего! Кому пить-то?! Старый уж почитай как шашнадцать лет помер… Тише ты, ирод, сомнёшь!
ДИКОЙ
Проверим, гражданка, проверим. Все так спервоначала говорят, а у нас – во! Техника!
ДИКОЙ скрывается в сенях, подёргивая кабель. Лёху пошатывает от рывков.
ДИКОЙ
(продолжая, невидимый)
Всё построено на объективных закономерностях процедур локации верхового брожения. Не подкачает! Тут и суперпозиции полей, и поверхностные напряжения, и тонкий магнетизм. В комплексе!
ИНТ. КОМНАТА В ИЗБЕ ПОЗЖЕ
Комната-кухня с большой русской печью. Архаичное деревенское убранство и утварь. СТАРУШКА стоит посредине, сложив руки под грудью. Входит ДИКОЙ и делает вид, что внимательно всё осматривает прямо с порога. Старушка с подозрением и испугом посматривает на магнитометр и штангу.
СТАРУШКА
Сапоги отруси, лиходей! В чистое прёшь!
ДИКОЙ
Тихо!
ДИКОЙ оборачивается в тёмные сени и дёргает кабель. В темноте что-то гремит, словно пустыми вёдрами.
ДИКОЙ
(продолжая)
Товарищ инспектор! Не отставайте.
ЛЁХА вваливается в избу, громко топая сапогами.
СТАРУШКА
Ну, ишшите, ишшите…
Вид у старушки неприступный, как у «половецкой бабы».
ДИКОЙ
Начнём. Товарищ инспектор, дайте питание.
ЛЁХА тыкает пальцем в аккумулятор. ДИКОЙ включает прибор, крутит ручки настройки, всматривается в окошечко приборной шкалы. Хмыкает. Потом начинает водить штангой над полом, постепенно приближая её к печи. Датчики реагируют на печное железо. Магнитометр издаёт громкий писк. Старушка вздрагивает и поджимает губы. Руки её нервно двигаются.
ДИКОЙ
Ага! Что-то есть. Ну-ка, ну-ка!
ДИКОЙ хмурит брови и вглядывается в шкалу.
ДИКОЙ
(продолжая)
Понятно. Есть следы. Объём… от литра до пятнадцати. За печью, вроде. А?
Старушка молчит. ДИКОЙ выключает прибор, опускает штангу к ноге. Он буравит старушку прокурорским взглядом. Её подбородок вздрагивает.
ДИКОЙ
Ну что? Сами выдадите, добровольно. Или…
Старушка молчит, глаза её влажно блестят.
ДИКОЙ
Ах, в молчанку играть будем! Ежегодно в стране от некачественной водки погибают тысячи людей, а она молчит тут! Несознательно и аполитично, гражданочка, выступаете вы в нашем правовом поле. Налоги опять же… Товарищ инспектор, оформляйте протокой изъятия! Будем применять САНКЦИИ…
ЛЁХА по-хозяйски устраивается на лавке за столом. Достаёт из кармана мятый лист бумаги и карандаш. Смотрит мимо старушки, в пространство.
ЛЁХА
(скучно)
Фамилия. Имя. Отчество…
СТАРУШКА
Нету у меня водки! Вона бражка…
ДИКОЙ
Где?!
СТАРУШКА
А то не знашь?! Тама! За печью.
ДИКОЙ кладёт штангу на пол и снимает с шеи ремень прибора. Старушка бормочет под нос что-то про бога, инспекторов, чёрта и Диавола. ДИКОЙ возится в закутке за печью, наконец выкатывает на середину кухни пластиковую флягу. Внутри тяжело плещется. ДИКОЙ открывает крышку. ЛЁХА привстаёт с лавки, хищно шевеля ноздрями. Кадык у него дёргается.
ДИКОЙ
Так! Есть полуфабрикат! Значит, есть и продукт переработки. Где?
СТАРУШКА
Нету у меня самогонки!
ДИКОЙ
(передразнивая)
«Нету». Аппарат где?!
СТАРУШКА
Нету вам говорят халдеи бесстыжие! Михеич…
ДИКОЙ
Ага! Тут ещё и Михеич! Преступная группа… Кто такой?! Где живёт?
ДИКОЙ оживляется, но старушка замолкает намертво. Рот её стягивается в «куриную гузку». У неё вид партизанки на допросе у фашистов. ЛЁХА разочарованно вздыхает.
ДИКОЙ
Тогда так! Ввиду вашего активного противодействия. Товарищ инспектор – уничтожьте полуфабрикат!
НАТ. ДВОР ПОЗЖЕ
ЛЁХА, кряхтя и обливаясь потом, выволакивает флягу на крыльцо. Повертев головой, он попросту сталкивает флягу вниз. Фляга тяжко падает. Содержимое выстреливает из горловины мощной струёй как из пушки. Куры во дворе бросаются врассыпную. Пёс замолкает и перебегает ближе к конуре. Дикой выходит из дома. Штангу, прибор, и аккумулятор он несёт с лёгкостью, словно они невесомы. Старушка семенит следом.
ДИКОЙ
Последний раз спрашиваю. Кто в деревне ещё гонит самогон?
Учтите, содействие органам вам зачтётся…
ДИКОЙ возвращает аккумулятор ЛЁХЕ. Они спускаются с крыльца. Старушка смотрит им в спины, словно прицеливается. Глаза у неё сухие как пустыня Каракумы.
СТАРУШКА
В Каранаково гонют. Много…
ДИКОЙ останавливается. Осмелевший пёс вновь пытается прокусить ему голенища сапог. ДИКОЙ не обращает на это внимания.
ДИКОЙ
Где?
СТАРУШКА
Да вёрст семь будет. Во—о-н туда.
Старушка машет рукой в сторону и улыбается. У неё во рту пара жёлтых зубов, розовые, блестящие от слюны дёсны. Она выглядит как Лиса-Алиса восьми десятков лет, которая уговаривает Буратино пойти на Поле чудес.
СТАРУШКА
(продолжая)
Там ещё дворов пять теплются. На меду живут, зажиточные.
ДИКОЙ
Ну-ну…
Напарники выходят со двора.
НАТ. ОКРАИНА ДЕРЕВНИ ДЕНЬ ПОЗЖЕ
ДИКОЙ и ЛЁХА стоят в конце улицы у заколоченного дома. В заброшенном палисаднике куча мусора. Чьи-то куры копошатся рядом. Петух сидит на остатках забора с видом евнуха. Улица позади напарников пуста как глубокий космос. Пыльная дорога впереди ныряет в таёжную просеку. Марево дрожит над дорогой. Печёт солнце.
ЛЁХА
-Нет там не фига! Всё врёт старая!
ДИКОЙ
(задумчиво)
Да?
ЛЁХА
(горячится)
Точно – нет! Я у «Доцента» карту смотрел. Нет ничего!
По лицу ЛЁХИ катится пот. Губы сухие, потрескались. Кадык беспрестанно дёргается как чёртик на верёвочке. ДИКОЙ равнодушно пожевывает травинку.
ДИКОЙ
Карту, говоришь, смотрел? Я тоже смотрел…
ЛЁХА
Ну вот!
ДИКОЙ
Что «вот»? Ты хоть карту читать умеешь? Это тебе не в «очко» на сигареты играть. Кстати, дай закурить.
ЛЁХА достаёт «Беломор». ДИКОЙ хитро мнёт папиросную гильзу и закуривает. Обгорелую спичку бросает в петуха. Тот даже не открывает полупрозрачные плёнки век. Папироса в корявых пальцах ДИКОГО выглядит, словно «козья нога», но он выдыхает дым интеллигентными колечками, тонкими струйками, словно наслаждается дорогим табаком.
ДИКОЙ
(хмурится)
Есть там деревня. Каранаково. Или село. Только…
ЛЁХА
Во-во! И…
ДИКОЙ
(обрывает напарника)
У нас пойла сколько?
ЛЁХА
Может, хватит! Может, «Доцент» в город сгонял на своём «жигуле»…
ДИКОЙ сплёвывает, касается штангой аккумулятора от легковушки.
ДИКОЙ
Не смеши манду, она и так смешная.
ЛЁХА безвольно опускает плечи.
ДИКОЙ
Самогона мы экспроприировали литра полтора, так? Кроме нас, на раскопе ещё пять рыл. Плюс «Доцент». Сам видел, сколько он выкушать может. Видел? Потом…
ДИКОЙ ухмыляется.
ДИКОЙ
(продолжая)
Потом, надо же и для студенточек припасти. Вдруг обломится… Последняя ночь на раскопе. Потом – всё. Расчёт в зубы и гуляй рванина!
ЛЁХА
«Доценту» не обломилось, а тебе вдруг…
ДИКОЙ
Так это как попросишь.
Короче – миссия пока не выполнена, хе-хе…
ЛЁХА вытирает со лба пот.
ЛЁХА
Жрать охота…
ДИКОЙ хмыкает и бросает окурок на дорогу. Оглядывает пустынную улицу.
ДИКОЙ
Ты с аккумулятором до просеки добежишь?
ЛЁХА
А? Чего?
Вместо ответа ДИКОЙ аккуратно кладёт штангу на землю, снимает с шеи ремень и, едва выпустив его из рук, в длинном вратарском прыжке сгребает большими ладонями ближайшую курицу. Движением кисти ДИКОЙ сворачивает ей шею, отсекая предсмертное кудахтанье. Остальные бросаются врассыпную. Петух расправляет крылья и хрипло орёт. ЛЁХА стоит столбом. ДИКОЙ подхватывает магнитометр и штангу.
ДИКОЙ
Чё стал, бар-ран?!.
ЛЁХА хватает аккумулятор. Как нашкодившие мальчишки, они бегут по дороге к просеке. ЛЁХА отклячивает зад, ноги полусогнуты. ДИКОЙ бежит следом, прижимая курицу к боку локтем. Прибор болтается и бьёт его по груди. Штанга наперевес раскачивается в другой руке. Они бегут, связанные пуповиной кабеля, словно причудливые в своей непохожести сиамские близнецы. Со стороны кажется, что длинный хочет пронзить своей пикой маленького насквозь.
Метров через сто ЛЁХА едва не падает. Он останавливается, кашляет, сплёвывает мокроту. Задыхается. ДИКОЙ тоже идёт шагом, на ходу запихивая курицу в рюкзак. Разумеется, никто их не преследует.
ДИКОЙ
Пошли потихоньку.
ЛЁХА
Надо бы эта, голову. Кровь спустить…
ДИКОЙ
Ага, счас! Показательное потрошение устрою… Шагай!
НАТ. ТАЁЖНАЯ ПРОСЕКА ДЕНЬ ПОЗЖЕ
Когда тяжёлые грейдеры пробивали просеку в тайге, выскребли почву на порядочную глубину. Теперь по обочинам двух – трёхметровые стены суглинков, из которых торчат древесные корни. Напарники бредут по просеке. Оба устали. В тенистых местах, в колеях стоит вода. Парит. Душно. Роится мошка. Удобного места, чтобы выбраться наверх и отдохнуть в стороне от дороги всё не попадается. Они проходят километра три прежде, чем выбираются наверх.
НАТ. ПОЛЯНА ДЕНЬ ПОЗЖЕ
ДИКОЙ сноровисто ощипыпывает и потрошит курицу. Рядом горит костерок. ЛЁХА собирает хворост вокруг, но далеко от костра не удаляется. У него громко урчит в животе. ЛЁХА глотает обильную слюну, наблюдая за манипуляциями ДИКОГО. ДИКОЙ накрывает импровизированный стол. Достаёт из рюкзака горбушку хлеба, чахлые стрелки лука, соль в спичечном коробке. Ощипанная и опалённая курица томится на вертеле, роняя в угли шипящие капли жира. Лёха бросает охапку хвороста рядом с костром и неловко присаживается к столу, не зная, куда деть грязные сапоги с налипшими комьями глины. Наконец замирает и смотрит в огонь. Всё готово, наконец. Затаив дыхание, ЛЁХА следит, как ДИКОЙ снимает курицу с вертела и быстро раздирает тушку на две половинки, а потом роется в рюкзаке. Внутри стеклянно звякает. ЛЁХА тянет руки к еде.
ДИКОЙ
Погодь, погодь…
ДИКОЙ достаёт два стакана и литровую банку с самогоном. Самогон сизый, словно табачного дыма в него напустили. ДИКОЙ разливает.
ДИКОЙ
Ну, давай! Чтоб хер стоял и деньги были!
Они выпивают, принимаются с аппетитом есть.
ДИКОЙ
Пуля не пролетит?
ЛЁХА
(с набитым ртом)
Не-е-е-е…
С едой расправляются быстро. Остатки самогона ДИКОЙ вновь прячет в рюкзак. Тень от старой берёзы накрывает бивак прохладной ладонью. Ветер раскачивает ветки, листья шелестят. Сочные краски осенней тайги радуют глаз. Напарники расслабленно лежат на травке, курят и пускают дым в прозрачное синее небо. Застарелое похмелье отпускает ЛЁХУ в сладкие пьяные волны. У него слипаются веки. ДИКОЙ тормошит его.
ДИКОЙ
Вот ты художником был, верно?
ЛЁХА
(сонно)
Угу…
ДИКОЙ
А ты баб голых рисовал? В натуре?
ЛЁХА
Ну, бывало… Это называется обнажённая натура.
ДИКОЙ
Ну, вот рисовал ты её, рисовал. Лежала она перед тобой, в чём мать родила, сиськи-письки всякие. А потом встала и пошла, что ли? Домой?
ЛЁХА
Ну, почему? Голая же не пойдёт. Одевалась сперва. А потом, мало ли куда ей надо?
ДИКОЙ
Нет, ну ты что, ни одной не отодрал даже?
ЛЁХА
Ну, как? Всяко бывало…
ЛЁХА
(сонный голос за кадром)
Как вот такому объяснить, что натурщицы за деньги позируют, а не из любви к искусству, художнику, или из любви к искусству любви…
ДИКОЙ
Я бы так не смог. Стоишь перед голой бабой, кисточку елозишь, а сам елдой мольберту подпираешь, да ещё и обломишься. В кулак, что ли гонять?
ЛЁХА
(за кадром)
Да где тебе? Твои половые фантазии и фантазиями-то нельзя назвать…
ДИКОЙ
Я вот не художник, но возьмись сейчас бабу голую рисовать, хоть и не с натуры – беда. Трусы порву!
ИНТ. КВАРТИРА-СТУДИЯ МНОГО ЛЕТ НАЗАД, ВОСПОМИНАНИЕ
ЛЁХА ещё молодой и внешне опрятный делает наброски обнажённой натуры. Натурщица лежит на кушетке, закинув полные руки за голову. ЛЁХА бросает на женщину цепкие взгляды, прядь волос упала на лоб, брови нахмурены, губы плотно сжаты.
ЛЁХА
(голос за кадром)
Причём тут трусы?!! Рваные… Линии тела такие плавные и живые. Тело нарисовать нетрудно при известной сноровке, но как в это тело жизнь вдохнуть? Как перенести на холст тяжесть округлой груди, готовой качнуться при одном едва заметной движении; мягкость и одновременно упругость живота, под которым тени живут особенной, собственной жизнью; а бёдра, что готовы раскрыться, но это можно только угадать, или даже угадать угадываемое в плотно сдвинутых коленях, наливных и округлых, как яблоки в Райском саду…
КОНЕЦ ВОСПОМИНАНИЯ
ДИКОЙ
Ладонь видишь? Титьку накрою и сразу размер скажу!
ЛЁХА
(голос за кадром)
…что толку в знании размеров, понимании законов перспективы и пропорции, если не можешь неподвижными линиями показать движение, из мёртвого материала сделать живое? Боги были жестоки и завистливы, когда позволили Пигмалиону вдохнуть жизнь в одно, - всего лишь в одно! – творение. Как они должно быть смеялись над ним – счастливым и безмятежным уже прозревая его будущее…
ИНТ. КВАРИТИРА-СТУДИЯ МНОГО ЛЕТ НАЗАД, ВОСПОМИНАНИЕ
Та же студия, но уже захламлённая. Лёха с воспалёнными от недосыпа и постоянного пьянства глазами ползает по полу, малюя на кумачовом транспаранте лозунг. Руки трясутся. Натурщица, состарившаяся и обрюзгшая, неприбранная, в халате и шлёпанцах стоит у окна с папиросой в зубах. Она с презрением смотрит на ЛЁХУ и наливает себе в стакан дешёвого красного вина.
ДИКОЙ
(голос за кадром)
…по трезвянке не давала вообще! Ну, думаю, чтобы мне и не дала?!! Пусть по-пьянке, но я ей вдую! Сообразил я нам натюрморт из шести бутылок красного. А она пьёт как лошадь! И ни в одном глазу! Я-то знай, подливаю, самого уже торкнуло. Хана, думаю, только нажрусь! И тут у неё флаги упали – потащила она меня в постель. Лопочет чего-то, а меня уже самого – хоть трахай! Короче, залез я на неё, вставил и уснул…
ЛЁХА
(голос за кадром)
…это и было как сон: пьёшь белое, красное. Сначала, чтобы пробудить демонов сознания. Потому что кто-то из великих любил абсент. Другой – вино. Потом пьёшь, чтобы погасить дикую ярость от ясного и чёткого понимания что ЭТОТ, тот самый, что дал тебе толику умения, лишил всякой возможности использовать это умение по назначению. Потом пьёшь, чтобы избавиться от дрожи в руках и вывести очередное «Народ и партия – едины» ровнее. Чтобы заплатили, чтобы было на что пить. Потом просто пьёшь. Пьёшь и уже не помнишь, зачем таскаешь с собой дырявый мешок с пожелтевшими листами бумаги, ржавым перочинным ножом, огрызками карандашей, вылезшими кистями и тюбиками с засохшими красками. Нет, не помнишь, но всё равно цепляешься за него мёртвой хваткой, когда менты волокут тебя из тёплого подвала, охаживая по почкам резиновой палкой, словно в этом грязном мешке и заключён остаток твоей никчёмной бессмысленной жизни…
Женщина в халате подходит к транспаранту на полу и пинает банку с краской. Белое пятно заливает надпись и кумач безобразной кляксой. Женщина хрипло и грубо смеётся. ЛЁХА поднимает голову, сжимая кулаки. У женщины лицо старушки, которой они испортили брагу. Два зуба, голые дёсны. Она улыбается как лиса Алиса.
ЖЕНЩИНА В ХАЛАТЕ
Скоро ты сдохнешь…
КОНЕЦ ВОСПОМИНАНИЯ
ЛЁХА погружается в глубокий сон.
ЗТМ.
НАТ. ЛАГЕРЬ НА РАСКОПЕ НЕСКОЛЬКИМИ ДНЯМИ РАНЕЕ НОЧЬ, СОН-ВОСПОМИНАНИЕ
Вечерний костёр с чаем и рассказами. «ДОЦЕНТ» - руководитель студенческой практики будущих археологов, мужчина около шестидесяти с одутловатым, отёкшим лицом, и картой на коленях. Он в центре внимания студентов. Полтора десятка девушек и парней расселись вокруг костра и внимательно слушают. Несколько человек выделяются из группы ребят. ОКСАНА – вызывающе красивая девушка. Загорелая, чаще других появлялась на раскопе в открытом купальнике. Даже сейчас, когда ночи становятся по-осеннему прохладными он в майке и шортах. Ноги вытянуты к костру. Кожа на бёдрах отливает медью. ПУСТЫРНИКОВА - худенькая нескладная девчушка с умным, внимательным взглядом на некрасивом лице. ЛАХТИН – вихрастый, крепко сбитый паренёк. ЛЁХА пристроился в тени. Он любит эти посиделки. Они напоминают ему о его другой жизни.
ДОЦЕНТ
Вот здесь, у начала отрогов Янецкого Алатау есть интересная долина, которую местные аборигены называют не иначе как «Долина теней». Названьице так себе, слыхали и пострашнее, но аборигены – потомки некогда кочевавших в здешней тайге племён хуннской ветви, - наотрез отказываются говорить об этом месте, не говоря о том, чтобы кого-нибудь туда проводить. Говорят, что там есть несколько озёр с чистейшей водой, но это так… не подтверждено.
ПУСТЫРНИКОВА
Почему? Разве картографическая съёмка этого района не производилась? Это же просто нелепо…
ДОЦЕНТ
Видишь ли… м-м-м… Пустырникова, как бы это не казалось странным, но вероятнее всего это так и есть…
Студенты недоверчиво гомонят.
ДОЦЕНТ
(повышая голос)
Да, да! Не удивляйтесь. Года три назад я пытался получить разрешение на проведение раскопок в этом месте. И получил от ворот поворот не только от чиновников, но и от нашего ректора! Я, было, упёрся, но «старик» меня вызвал. Увещевал поначалу, а потом намекнул на… Ну, в общем, выпер он меня с этой заявкой. Резолюция – бесперспективно, антинаучно, пустая трата средств! Разумеется, я огорчился, но вместе с тем любопытство моё было возбуждено до предела: внятного объяснения запрета я не получил ни от кого! Что же там такое? Начал я с того, что заново пролистал книгу Карпинского. Вы знаете эту работу. Дотошность, скрупулезность, осторожность в толкованиях – качеству этого труда можно только позавидовать. Но… я ничего не нашёл! Карпинский умолчал обо всём, что имело отношение к этому району: рельеф, полезные ископаемые, растительный и животный мир, мифы и легенды коренных народностей, в которых без сомнения отражена запретность этого места. Я был озадачен и возбуждён. Современному историку редко выпадает случай наткнуться на «белое пятно», да ещё так сказать, у собственного порога. Как учёный и педагог, я не мог оставить тему просто так. Была, правда, не слишком приятная мысль, что вся тайна связана с военными. То есть в этом случае можно было ставить крест на любых попытка что-либо выяснить…
ЛАХТИН
Да ну! Какие у военных теперь тайны? К тому же будь там «объект», была бы и инфраструктура – дороги, техника, «запретки», люди. Всё в карман не спрячешь…
ДОЦЕНТ
Слишком смелое и категоричное обобщение, юноша. Будущему историку не к лицу. Тем более что вы ещё не дослушали…
ДОЦЕНТ
(переждав смешки)
Так вот. Неделю я провёл в областном архиве. Кипы документов скапливались на столе: подшивки газет, отчёты геологических и картографических экспедиций, мемуары краеведов… И знаете что?
ДОЦЕНТ замолкает и поправляет в костре поленья.
ОКСАНА
Ну не томите, Сергей Павлович!
ДОЦЕНТ
(явно доволен)
Во-первых, карты области, составленные по отчётам трёх картографических экспедиций 1926, 54-го и 78-го годов имели разночтения именно по этому району…
ДОЦЕНТ проводит на карте небольшую окружность, приглашая студентов полюбоваться зелёной кляксой у начала коричневых отростков Янецкого Алатау. ЛЁХА заинтригованный, как и все остальные тоже заглядывает в карту. Почти под пальцем ДОЦЕНТА, у края обломанного ногтя видна крохотная точка с подписью «Каранаково»…
КОНЕЦ СНА-ВОСПОМИНАНИЯ
НАТ. ПОЛЯНА БИВАК ДИКОГО И ЛЁХИ ВЕЧЕР
ДИКОЙ просыпается первым, быстро поднимается, лихорадочно надевает рюкзак. Пинает спящего ЛЁХУ в бок. Солнце ещё не скрылось за деревьями, но уже стоит низко. Тени удлинились. Ветер шевелит их неровные размытые очертания.
ДИКОЙ
Поднимайся!
ЛЁХА с трудом приходит в себя. Хмель ещё не прошёл. Он поднимается на ноги и покачивается. Взгляд мутный, непонимающий. ЛЁХА касается рукой лба. Тяжело и шумно вздыхает. Губы у него потрескавшиеся и сухие.
ДИКОЙ
Не стони, не стони! Расстонался он тут… Что встал на раскоряку? Бери аккумулятор!
ДИКОЙ возвращается к просеке, не оборачиваясь. Лёхе приходится торопиться. Он семенит за напарником, пытаясь перехватить аккумулятор удобнее. На лице сразу выступает обильный пот. Осыпая сухую глину со склона, они спускаются на дорогу. ДИКОЙ поворачивает направо. ЛЁХА, занятый своими мыслями и недомоганиями, не сразу обращает внимание на то, куда они собственно идут. Просека становится уже, деревья выползают на ржавые склоны, нависая над дорогой. Колеи делаются уже, вот возникает травянистый гребень между ними, а склоны всё понижаются, покрываются травой.
ЛЁХА
Слышь, погоди, а… Да стой ты, чёрт!
ДИКОЙ
Ну?
ЛЁХА
Мы… это… куда?
ДИКОЙ
Туда, в Каранаково…
ДИКОМУ наплевать на ЛЁХИНЫ недомогания, немощь, что тому давно за пятьдесят. Это легко читается во взгляде и в выражении лица. ЛЁХА бросает аккумулятор в траву. ДИКОЙ рефлекторно дёргается подхватить. Аккумулятор снят с машины ДОЦЕНТА, и если лопнет банка, то руководитель раскопок попросту вывернет из зарплаты.
ЛЁХА
Сам неси, понял!
ДИКОЙ
Чего?!
ЛЁХА
Ничего!
ЛЁХА втягивает голову в плечи и щерится словно крыса. Верхняя губа задирается, обнажая редких, почти коричневых зубов. Он сопит, словно закипающий чайник и смотрит исподлобья. Трясущиеся пальцы сжимаются в крохотные, по сравнению с «дыньками» ДИКОГО, кулаки. ДИКОЙ ничуть не испуган. Ему даже интересно. Он слегка подбрасывает штангу магнитометра в руке и кротко, без замаха бьёт её концом ЛЁХУ в живот. Кладёт штангу на землю, снимает с шеи прибор и, шаркая сапогами, вразвалочку подходит к скорченному на земле напарнику. ДИКОЙ приседает рядом на корточки, шарит в чужом кармане, выуживает папиросу и закуривает. Пускает дым в искажённое болью лицо.
ДИКОЙ
Ты за базаром-то следи. Самогон, значит, выкушал и всё? Поимел удовольствие за обчественный счёт и под кустик, полежать? Молодца!
ЛЁХА слабо сучит ногами. Глаза закрыты, дышит тяжёло, рывками. Жесткая трава колет щёку.
ДИКОЙ
Так не делается, родной. Ты ж не чушкан какой-нибудь, а я – тем более. Чё ты ерепенишься, дурачок? Тут пройти осталось – хрен, да маленько…
ЛЁХА открывает глаза. Лицо ДИКОГО висит над ним как щербатая луна.
ЛЁХА
(плаксиво)
Как же, маленько. Идём, идём. Семь километров прошли давно. Где твоя деревня?! Говорю, нет там ничего. Соврала старая, нарочно…
ДИКОЙ
Ха!
Он хлопает ЛЁХУ по плечу.
ДИКОЙ
А ещё художником был. Это вёрст до Каранаково семь. А верста-то поболее километра будет… раза в два… Вон, свёрток налево, видишь? Скоро уже…
ЛЁХА
(упрямо)
Это почему «налево»?
Он поднимается на колени. Левая ветка развилки выгляди куда более заброшенной, чем прямопуток. Он морщит лоб, словно пытается что-то вспомнить. ДИКОЙ собирает свой скарб, пристраивает штангу на плече.
ДИКОЙ
Потому. Потому, милый, что карты читать – уметь надо! И на местности ориентироваться. Пропадёшь тут иначе…
ЛЁХА
Ну и что?
ДИКОЙ
А то! Балдоха на юго-западе, север – там. Нам по карте, чуть к востоку, а стало бы тут – налево.
ЛЁХА
Ну, может быть… Только ДОЦЕНТ говорил…
ДИКОЙ
Чего говорил?
ЛЁХА
Не помню точно. Что-то про то, что место там плохое…
ДИКОЙ смеётся. Он поворачивается и шагает, бухая разбитыми кирзачами.
ДИКОЙ
Что ты булькаешь, дурилка картонная! Ты железку бери и айда. Скоро темнеть начнёт, а на большак засветло надо выйти…
ЛЁХА покорно бредёт следом.
ДИКОЙ
Если ты не знаешь, то я знаю. Я тайгу потоптал – ого! Каранаковых таких повидал – будь здоров! Деревня в тайге – штука хитрая. Если помирает, то долго, со скрипом. И люди в таких вот умирающих деревнях живут годами. Их как бы и нету вовсе, а они есть. И живут себе и хлеб жуют, и что самое приятное – самогон гонят…
ЛЁХА
Соврала старуха!
ДИКОЙ
(не обращает внимания)
Опять же бегут из города отдельные всякие. Найдут такую деревеньку и селятся. Хозяйства держат, пасеки. А пчёлы – это медовуха. Сечёшь!? Им то и хорошо, их как бы и нету совсем. На бумаге. Начальство не заедает, участковые не ездят. Сами они по себе, по каким хотят законам. И на хрен им твоя цивилизация не нужна!
ДИКОЙ останавливается у ещё одной развилки. Ответвления походят на тропинки. Тайга подступает к колеям вплотную. Всё сыпано палыми листьями и хвоёй. Сумрачно и прохладно. Комариный писк висит над дорогой. Правая ветка вскоре, взгляда хватает, забивается густым кустарником. Левая - почище, но тени там гуще, мрачнее. Кроны деревьев сходятся над ней плотным шатром. ДИКОЙ сворачивает налево и ускоряет шаг.
Кое-где ещё пробиваются солнечные лучи, но уже золотисто багровые, предзакатные. Копьями умирающего света они пронзают темнеющую зелень. Идти всё тяжелее. Много травы, сломанных веток. Хвоя пружинит под ногами и гасит звуки шагов. Шелестит грубая роба, да тяжело дышат пешеходы. ЛЁХА почти выдохся. Волны тяжёлого равнодушия накатывают всё чаще и чаще. Он мучительно напрягает память, вспоминая, что ещё доцент говорил о Каранаково и Долине теней. Что-то очень важное. Он едва слушает болтовню ДИКОГО. Тот подбадривает его разными обещаниями: ещё одной курицей, скорым отдыхом, то целой бочкой самогона. ЛЁХА безучастен. Силы быстро уходят. Аккумулятор гирей висит в немеющих руках. Кусты цепляются за одежду. За воротник сыпется колючая труха. ЛЁХА вдруг вспоминает.
ЗТМ.
НАТ. ЛАГЕРЬ НА РАСКОПЕ НЕСКОЛЬКИМИ ДНЯМИ РАНЕЕ НОЧЬ, ВОСПОМИНАНИЕ
ЛЁХА вновь отступает в тень. ДОЦЕНТ убирает палец от надписи Каранаково. Студенты рассаживаются по местам.
ДОЦЕНТ
Правильнее говорить, что на этом участке все три карты разные… На карте 32-го года выпуска, отпечатанной в типографии Сочмарово под эгидой Института геодезии и картографии, здесь было отмечено множество озёр. На карте 56-го, выпущенной уже в Москве, обозначена ровная как стол возвышенность, изменяющая очертания Загряжного хребта. А в 80-м вышла вот эта самая карта, которую вы видите: довольно сложный рельеф и впадина, чуть ниже уровня Западно-Сибирской низменности.
ОКСАНА
Но это же… невозможно!
ДОЦЕНТ
Я тоже решил, что подобные несоответствия отнюдь не есть ошибка картографов. Не забывайте, в составе любой картографической экспедиции обязательно присутствует и военный топограф. Начальник экспедиции 26- го года, некто Краско Андрей Еремеевич, из «бывших», военспец и выпускник Академии Генштаба царской России! Мало того, что среди выпускников этой конторы неучей не было, учитывая его происхождение и т.д. и т.п., он просто не имел права ошибаться. Могли и шлепнуть под горячую руку. Время было непростое... Так что, переворошив кипу разномасштабных карт еще один раз, я вновь подумал, что поддерживать такую неразбериху в отображении рельефа на протяжении нескольких десятков лет и в таких масштабах по силе только централизованным структурам государственного уровня: военным, КГБ, и так далее. Представляете сколько воли, сил и средств на это потрачено?! Даже в наши расхлябанные времена, только инерция столь тщательно отработанного механизма сокрытия истины, не позволила бы даже приблизится к разгадке.
ПУСТЫРНИКОВА
Но, может быть, одна, правильная карта, все-таки есть? Кто-то же наверняка там побывал, в этой долине...
ДОЦЕНТ
Да, конечно. Но уверен этому кому-то было не до топографии, ответил Доцент. Есть ведь еще и «во-вторых»...
История совершает новый поворот. Кто-то из студентов подбрасывает несколько заготовленных поленьев в костер, сноп искр устремляется в чёрное небо. Остальные не двигаются. У ЛЁХИ от долгого сидения на корточках затекают ноги, но и он боится пошевелиться.
ДОЦЕНТ
(прихлёбывая из кружки чёрный как дёготь чай)
Столь обескураживающие результаты поисков заставили меня призадуматься. Ввиду вышеизложенного, делать запросы в центральные архивы по материалам экспедиции Краско я не мог, но был уверен искать нужно именно здесь. Последующие экспедиции, скорее всего никогда не посещали этот район. Поразмыслив, я занялся поисками каких-либо документов относящихся к снабжению экспедиции Краско: продовольствие, амуниция, приборы, оружие и боеприпасы... И, представьте себе, нашел! Каким образом пачка ведомостей хозяйственного аппарата областного ГПУ, осела в сочмаровском обкоме партии, мне не понятно, но к дрянным лиловым копиям ведомостей на получение соответствующих припасов были подшиты собственноручные! отчеты Краско! Я не верил своим глазам! Редкая удача! У меня тряслись руки, когда я начал разбирать документы...
КОНЕЦ ВОСПОМИНАНИЯ
НАТ. ЛЕС ВЕЧЕР
Дороги больше нет. Дикой объявляет привал. Они молча курят, примостившись в каких-то лопухах. ДИКОЙ молчит тяжело, а ЛЁХА обессилено. Разговаривать не хочется обоим. ЛЁХА ловит ускользающее воспоминание о рассказе ДОЦЕНТА. Переубедить ДИКОГО у него уже не получится, но ему важно вспомнить, что его так пугает в деревне с таким звучным названием. После короткого привала ДИКОЙ тропит путь без дороги, с хряском и кряканьем врубаясь в цепкую растительность. ЛЁХА волочится следом, спотыкаясь от рывков грубых кабеля. Он сипит, кряхтит и булькает как дырявый чайник. Мир сужается до размеров спины ДИКОГО с наростом рюкзака.
Несколько раз они обходят буреломы - серо-белые нагромождения мертвых деревьев. На дне очередного оврага, натыкаются на родник. Перекуривают еще, запивая ледяной водой тошнотворный привкус дрянного табака. Папиросы последние. Лёха бросает пачку под ноги. ОН уже знает, что они заблудились и до ночи никуда не выберутся. Когда Дикой стаскивает с шеи прибор и швыряет его вместе со штангой в папоротники, Леха думает, что, возможно, они не выберутся никогда. Мысль оставляет его совершенно равнодушным, куда важнее, что ему не надо больше нести аккумулятор. У Лёхи даже шаг становится шире, спина распрямляется. С губ то и дело срывается почти музыкальное мурлыканье. Дикой косится через плечо, и только кожа туже обтягивает скулы. Он уже не пытается ориентироваться, просто ломит, как секач с налитыми кровью глазами. Солнце садится, невидимый, отгорает закат, густые синие сумерки ложатся меж деревьев. ДИКОЙ зло бормочет что-то под нос. Он всё ещё не верит, что заблудился.
НАТ. ЛАГЕРЬ НА РАСКОПЕ НЕСКОЛЬКИМИ ДНЯМИ РАНЕЕ НОЧЬ, ВОСПОМИНАНИЕ
Студенты завариваю новый котелок с чаем. ЛЁХА тоже получает обжигающую ладони кружку с ароматным напитком.
ДОЦЕНТ
В экспедиции участвовало двенадцать человек. Оборудование для съемки Краско привез из Москвы. С ним прибыло три человека, остальные были местные. Со склада хозотдела ГПУ Краско получил две винтовки Мосина, три винтовки системы Бердана, два нагана и полторы тысячи патронов к ним. Кроме того, муку, крупу, соль, сахар, чай. Шесть комплектов армейского обмундирования, четыре пары сапог, двенадцать комплектов накомарников и седельных сум. Овес и лошадей Краско получил из конюшен шестой кавалерийской дивизии, расквартированной в Сочмарово. Месяцем позже, в Семеновской фактории, в ста пятидесяти километрах от Сочмарово и тридцати от Долины Тени, Краско получил провиант дополнительно, из расчета на двенадцать человек и столько же лошадей. Еще месяц спустя, в той же фактории, Краско получал провиант на трех! человек и реквизировал трех лошадей, о чем имелась дополнительная расписка. Я смотрел на опись имущества экспедиции до ее выхода из Сочмарово, сделанную аккуратным почерком Краско и сравнивал ее с распиской. Сходство почерка было несомненным, но казалось, что писали два разных человека! Вся каллиграфическая отточенность исчезла бесследно: рваные неровные строчки, прыгающие буквы, перо дважды рвало плотную бумагу. Двумя днями позже Краско подписывал акт сдачи полученного имущества. В графах относящихся к оружию, амуниции стояло «утр». Утрачено! Представляете утрачено! Вот это номер! Я не знал, что и думать... Краско расстреляли в 37м, по делу Тухачевского. Шапошников пытался заступиться за однокашника, но ничего не вышло. Это я знал и раньше, но теперь, в свете своих находок начал подозревать, что причины «убрать» Краско могли быть несколько иного плана. Формально, экспедиция была успешной новые карты в 32 году вышли и очень недурные. Но утраченное оружие, пропавшие лошади, а главное девять человек, которые бесследно исчезли. Это знаете ли, наводило... вкупе с остальным. Никогда! Понимаете, никогда, я не слышал ничего интригующего, что было бы связано с этим местом! Никаких легенд, никаких побасенок ученой братии, никаких намеков в трудах по истории нашего края! Господи! Я и сам то чисто случайно хотел провести там пробный раскоп, просто предположив, что кочевое племя, чье капище мы сейчас исследуем, не могло не обратить внимания на столь привлекательный - по карте! - участок близлежащей территории. В общем, у меня в руках был хороший материал для исследования, которое могло послужить основой докторской диссертации, а может быть, впоследствии, и для книги! Конечно, конечно, придерживал я себя, все это, может быть, еще ничего не значит! Мало ли! Время было, как я уже сказал, неспокойное. Остатки семеновских банд и хунхузы шастали сюда с китайской стороны, золотоносные реки привлекали массу старательского народа, в тайге бесчинствовали несколько банд из местных мужичков, что били и белых и красных и хунхузов и семеновцев. Помните Колненского? Только в 28 году его заимка была разгромлена, а сам он расстрелян. Всё следовало проверить, перепроверить, сопоставить, выяснить и еще много чего. Памятуя о реакции властей и старика-ректора, я действовал очень осторожно. Много времени проводил в архивах и областной библиотеке, отыскивая малейшие намеки на что-нибудь этакое. Через неделю мне захотелось все бросить. Это был какой то информационный вакуум. Ничего! Вообще ничего! Я никак не мог понять, в чем дело. Мне стало казаться, что я все выдумал и увидел нечто, где его никогда не было, вроде героев «Маятника Фуко». У меня наступил... ммм... период...
ЛЁХА
(думает, ухмыляясь)
Запой. Это называется - запой
ДОЦЕНТ
Я перестал заниматься, так захватившим меня поначалу, исследованием, но даже тогда мысли вертелись вокруг несуразностей с картами, отчетами Краско, странной реакции ректора на мой безобидный план учебной практики четверокурсников. Днем, ночью, на лекциях, на заседаниях кафедры, семинарах и даже дома во сне... Ум мой не мог оставаться в покое и, в конце концов, выдал простенькую, но как оказалось, плодотворную идею. Дело в том, что поиски мои ограничивались в основном 26-м и последующими годами, то есть я попался на тот же самый фокус, который был проделан с топографическими картами. Если кто-то постарался там, то уж наверняка позаботился о том, что бы закрыть доступ к какой либо информации о Долине Теней в другом месте. Но что если поискать что-нибудь в более ранних годах? На следующий день, как ошпаренный я помчался в архив и был вознагражден. После трех часов возни с документами времен «военного коммунизма», я наткнулся на личный дневник комиссара Апухтина, который в 19 и 20-м годах несколько раз проходил с отрядами красноармейцев по местным деревням. Цель этих рейдов была неясна. Линии фронта, как таковой, в этих местах никогда не было. Отряд действовал на манер современных диверсионных групп, передвигаясь, по возможности, скрытно, выискивая точно такие же небольшие отряды белочехов и прочих отщепенцев колчаковского воинства, вступал с ними в короткие, кровопролитные столкновения, оставляя раненых по хуторам и заимкам, попутно реквизируя провиант и лошадей. Я перелистывал дневник, пробегая глазами строчки. Там было много личного, вкупе с идеологическими рассуждениями о мировой революции, - откровения Апухтина меня не очень занимали, - как вдруг, откуда-то из середины тетрадки выпал сложенный плотный листок. Машинально я развернул его и обомлел. Это была нарисованная Апухтиным карта и маршрут движения отряда, от Сочмарово до... Каранаково. И там, у Каранаково, у самой границы листка, рука Апухтина вывела неровную окружность и жирный знак вопроса внутри. Под этим незамысловатым художеством было написано: "Ызыл-Кара'н Даг - Долина Теней". Вот оно! То самое оно! Обмирая от предвкушения, я лихорадочно листал тетрадку в надежде, что вот, сейчас, на следующей страничке... А следующей странички не было! Точнее несколько страниц были вырваны с корнем, а с ними и мои надежды. Последняя запись гласила: «Тов. Дрозда и Курбатова оставляем у Крылатихи. Бабка - элемент тёмный. Не то знахарка, не то колдунья. Живёт особняком, на отшибе... Эх, разъяснить бы её, да некогда. Уходим за штабс-капитаном Бортневским на ту сторону Загряжного хребта, через «Ызыл Кара'н Даг»… И всё. Черт! Дальнейшие поиски ни к чему не привели. Через неделю я рассвирепел и пошел к ректору. С порога кабинета я спросил: «Что такое «Ызыл-Кара'н Даг?» Старик побагровел. Не приходилось видеть? Счастливчики. Я струхнул, но гроза так и не разразилась. Ректор рассмеялся. «Палыч, ты всегда страдал интеллектуальным снобизмом!», - сказал ректор. - «Иначе не спрашивал бы о том, что известно любой домохозяйке»...
ЛАХТИН
Сибирский треугольник!
СТУДЕНТЫ
(одновременно)
Что?
Какой ещё треугольник?
ДОЦЕНТ
Вот-вот, Лахтин. Я всегда подозревал, что гипотезы в своих работах вы черпаете из бульварной прессы...
ОКСАНА
Сергей Павлович, объясните же…
ДОЦЕНТ
Да, ребята, есть у меня такой грех. Не жалую я всякий антинаучный бред вроде сайентологии, уфологии, магии, баек о крысах величиной с поросенка, плодящихся в заброшенных шахтах и питающихся младенцами. Близкие знакомые знают о моем неприятии и давно не заговаривают в моем присутствии на подобные темы. Но в данном конкретном случае вышел у меня явный прокол...
Доцент даже руками разводит.
ДОЦЕНТ
Ректор меня и просветил. С шуточками, да подначками. Оказывается «Ызыл-Кара'н Даг» или, действительно, «Долина Теней» - некая аномальная зона по аналогии с Пермским треугольником. Есть оказывается и такой. Территория с небывалой энергетикой, как теперь модно выражаться, опасно воздействующей на человека. Там невозможна фото- и видеосъемка. Случается там разное, небывалое. Люди, попадающие туда, теряют ориентацию, испытывают странные ощущения и так далее. Желающие могут почерпнуть полный пакет этой, с позволения сказать, полезной информации на сайте сочмаровских любителей «иного», вот Лахтин вас адресует. Регулярно на этом форуме публикуются отчеты разных экстремальщиков о путешествиях в Долину Теней и обратно с леденящими душу подробностями, на любой вкус.
ПУСТЫРНИКОВА
Так как же... мистификация? А карты? А записи Апухтина? Что случилось с экспедицией Краско?
ДОЦЕНТ
Нет, ребята, загадка Долины Теней, безусловно, существует. Думаю, что и Краско, и Апухтин столкнулись с ней напрямую, и эти столкновения закончились трагически для многих. Для кого-то сразу, для кого-то – много позже. Я уверен, что имеются и документы, подтверждающие это: недоступные для изучения, к сожалению. Необычность этого места, как и его опасность несомненна...
ОКСАНА
Почему вы так в этом уверены?
КОНЕЦ ВОСПОМИНАНИЯ
НАТ. ЛЕС ВЕЧЕР
Спина ДИКОГО раскачивается впереди. Ноги у ЛЁХИ подгибаются. Ветки хлещут по лицу. Поднять руки нет сил. Он ещё слышит голоса.
ДОЦЕНТ
(голос за кадром)
Год спустя, на чьем-то дне рождения, я вновь услышал о Ызыл-Кара'н Даге. Ученая братия непоседлива и любит путешествовать. Среди моих знакомых много людей серьезно увлекающихся туризмом. Один из них, имени его называть не буду - вполне возможно, что вы его знаете, - вел группу по обычному маршруту невысокого класса сложности. Маршрут был проложен довольно далеко от Долины, но некоторые юные умы были слишком взбудоражены близостью столь великой загадки. Двое достаточно опытных подростков лет пятнадцати тайно покинули туристический лагерь, оставив объясняющую их намерения записку. Мой знакомый утром пустился их догонять, оставив основную группу на попечение напарницы. Он надеялся перехватить ребят, но опоздал. Одного, сильно израненного, нашел в Каранаково у какой-то старушки, видимо, после того как тот вышел из Долины Тени. Насколько я помню рассказ, старушка оказалась бывшей фельдшерицей и выхаживала парня, как могла, а вот его товарищ - пропал навсегда...
ПУСТЫРНИКОВА
(голос за кадром)
Что там случилось?
ДОЦЕНТ
(голос за кадром)
Я тоже спросил об этом. Разве найденный парнишка ничего не рассказал? Что с ним стало? На что знакомый ответил: «Он стал растением»...
ОКСАНА
(голос за кадром)
Что это значит?
ДОЦЕНТ
(голос за кадром)
Я не уточнял. Расспрашивать «как, да что» у человека, которому вся эта история стоила полутора лет тюрьмы, мне как-то не хотелось. К своему рассказу он добавил только одно: «Нельзя исследовать радиацию с каменным топором». Думаю, он хотел сказать, что праздное любопытство, не должно быть причиной посещения подобных мест. Теперь он наверняка солидарен с теми, кто много лет не допускал распространения информации о Долине...
ОКСАНА
(голос за кадром)
А вы?
Тропа под ногами уходит вниз. Штанины давно мокры от вечерней росы. Ноги в сапогах сбиты в кровь. Тело под уклон набирает скорость. ЛЁХА с усилием прислушивается к себе. Он хочет услышать последнюю фразу ДОЦЕНТА. Под ногу подворачивается косматая травяная кочка. ЛЁХА падает ничком. Рядом журчит вода, почва под руками влажная. Он на секунду зажмуривается от удара.
ДОЦЕНТ
(едва слышный голос за кадром)
Я не хотел бы стать «растением», что бы это ни значило.
ДИКОЙ слышит звук падения и оборачивается. Он тяжело дышит. Глаза налиты кровью и в сумерках кажутся почти чёрными. Угловатые тени на костистом лице вычерчены, словно по линейке. Лёха раскачивается, стоя на четвереньках, и содрогается всем телом. ДИКОЙ слышит странный булькающий звук. ЛЁХА смеётся.
ЛЁХА
(сквозь каркающий смех)
Ызыл Кара'н Даг… Ызыл Кара'н Даг… Ызыл Кара'н Даг!!!
ДИКОЙ делает несколько шагов к нему и вдруг замечает перед ЛЁХОЙ мятую пачку «Беломора». А вот и сорванный кусочек дёрна. Пару часов назад он сам по привычке выдавил ямку каблуком и притушил папиросу. Круг замкнулся. ЛЁХА выкрикивает свою тарабарщину и продолжает трястись от смеха. ДИКОЙ сжимает кулаки. Он сгребает ЛЁХУ за грудки, вздёргивает как куклу. На лице ЛЁХИ грязные разводы от истеричных слёз. ДИКОЙ коротко, без замаха бьёт его по лицу. Попадает в рот. Губы расплющиваются как пара холодных, влажных слизней. Голова ЛЁХИ откидывается назад, брызжет кровь, чёрная в неверном свете луны. Лёха продолжает хихикать, кровавые слюни текут по подбородку. Содрогнувшись от омерзения, ДИКОЙ бьёт его ещё раз, в лицо. И сразу же под дых. ЛЁХА валится на землю как мешок. Смех его сменяется сосущими всхлипами. Зубы в траурной кровавой кайме ясно блестят. ДИКОЙ в исступлении бьёт его ногами, уже не разбирая куда попадает, и, наконец, валится рядом без сил. Отдышавшись, Дикой садится.
ДИКОЙ
Поднимайся придурок! Пошли на сухое. На ночлег пристраиваться надо.
ЛЁХА не двигается.
ДИКОЙ
Чего взялся ржать, дуролом?
ДИКОЙ склоняется к ЛЁХЕ. Помедлив, вдруг яростно чиркает спичками. Одна с шипением загорается. Трепещущее пламя выхватывает из темноты кровавую оскаленную маску. Потом все вновь погружается в темноту. Дикой вытягивает руку, намереваясь послушать пульс на шее, но вдруг замирает. Потом вскакивает и с шумом убегает прочь, вверх по противоположному склону оврага. Звуки его бегства ещё долго слышны. Неподвижное тело ЛЁХИ становится ещё одной неподвижной тенью.
НАТ. ЛЕС В ПОЛУТОРА-ДВУХ КИЛОМЕТРХ ОТ МЕСТА УБИЙСТВА НОЧЬ
Идёт дождь. Невидимые капли пробивают древесные кроны, вымачивая подлесок. Дикой просыпается разом, рывком выдергивая себя из сна. Дождь бьёт по лицу, шелестит в ветвях. ДИКОЙ глубоко вдыхает влажный лесной воздух. Он ночует на разлапистой ветви здоровенной кедрины, метрах в семи над землей. Теперь наверняка вымокнет. Дикой смотрит вниз, в темноту. Ничего нельзя различить, но спускаться не стоит. Труп ЛЁХИ запросто может привлечь хищников, а для зверя полтора-два километра по тайге – пустяк. Отбиваться ему нечем.
ДИКОЙ ерзает на ветке, поудобнее пристраивая в развилке тощие ягодицы. Гроздь крупных капель обрушивается сверху, от этого неловкого движения. Шум дождя гасит все остальные звуки вокруг. ДИКОЙ закрывает глаза, но сон не идёт. Глазные яблоки движутся под веками.
НАТ. ЛЕС ВЕЧЕР, ВОСПОМИНАНИЕ
ДИКОЙ бьёт в мягкое, липкое. ЛЁХА смеётся, потом падает, затихает. ДИКОЙ пинает безвольное тело ногами.
КОНЕЦ ВОСПОМИНАНИЯ
ДИКОЙ сглатывает. По телу пробегает короткая и сильная дрожь, словно судорога. Его трясёт время от времени, с тех пор как он понял, что забил человека насмерть.
ДИКОЙ
(голос за кадром)
Что же теперь делать? Не в отшельники же подаваться, как Агафья Лыкова. Какой из меня, на хрен, отшельник?! Из тайги-то я выйду. Ну, устал немного, заплутал. Местность ещё малознакомая... Ничего, выйти не проблема. Прокормиться в тайге осенью - не проблема. Проблема в том, как объяснить отсутствие Лёхи. Отстал, заблудился... А ты куда смотрел? Попал в бурелом. Пропорол брюхо... Где тело? Нет, отмолчаться не удастся. При всей никчемности, ЛЁХА был всегда на виду. Всё крутился вокруг ДОЦЕНТА и студентов. Чаще всех задерживался у вечернего костерка с чаем, развесив уши, на которые Доцент щедро отмерял лапши, лез с разговорами к студенткам и вопросами о находках на раскопе. И о чем только он там с ними разговаривал? Тупень ведь, алкаш. Какие мозги были - все пропил. Так нет ведь... ***-художник.
ДИКОЙ открывает глаза. Ему послышался какой-то звук, отличный от шума дождевых капель. Он непроизвольно задерживает дыхание. Белки глаз блестят в темноте. Показалось.
ДИКОЙ
(голос за кадром)
Неприятных вопросов не избежать. Ясно. Но с другой стороны, рубахи рвать из-за бомжа никто не станет. Наплести с три короба: медведь задрал, с кедры упал, да мало ли... Что его на месте арестуют, закуют в кандалы? Можно самому кипеж поднять... А может лучше деру дать? Сколь он там, на раскопе намолотил? Копейки! Но бросать деньги не годится. Не в его ситуации. Только бы Доцент хай не поднял! А что, собственно, Доцент? ЛЁХА и в ведомостях есть на расчет! Станут бухгалтерию сводить, а где, скажут, гражданин? Нету. Весь вышел. Несчастный случай... на производстве. Не дай бог менты с расспросами привяжутся. М-да! Попадалово!...
Рядом внизу раздаётся явственный хруст. Теперь ошибки быть не может. Дикой едва не падает с ветки. Рюкзак качается на сучке, и новая гроздь капель обрушивается вниз. ДИКОЙ обращается в слух. Нудно шелестит дождь. ДИКОЙ всматривается в темноту до боли в глазах, пока ночь и неясные тени не окрашиваются цветными кляксами. Он старательно моргает, и тут снова слышится хруст, уже ближе. ДИКОЙ перестаёт дышать. Это не животное. Зверь так не ходит. Жесткие волосы на предплечьях, казалось, вот-вот проткнут грубую ткань рабочей куртки. Слышатся слабые скрежещущие звуки. Прямо внизу, под деревом. ДИКОМУ кажется, что он улавливает легкие вибрации ствола и ветвей, словно кто-то большой и массивный терся о ствол. Медведь?! Ни сопения, ни пыхтения не слыхать. Слабый шелест сменяется вдруг протяжным ломким скрежетом, коротким, и прерывается мягким шлепком. И все. Только дождь шелестит так же нудно, и удары сердца гремят в ушах барабанным боем. Одуряюще пахнет влажной хвоей. Наступает тишина, нарушаемая только шорохами дождевых капель. И вдруг снова, в той же последовательности: осторожный шелест, потрескивания, затем скрежещущий шорох и мягкий толчок.
Кажется, глаза ДИКОГО сейчас вылезут из орбит, но угадывает сгусток темноту у подножия ствола. Чернота шевелится, тянется по стволу наверх. Кто-то пытается забраться на дерево! Ну конечно! Шелест и потрескивание - так шелушатся тонкие, чешуйчатые слои кедровой коры под ладонями и одеждой, когда пальцы пытаются вцепиться в малейшие углубления, а шарканье - жесткая подошва обуви царапает ствол, срываясь. Мягкое «бум» - звук падения. И ничего больше не слышно: тяжелого дыхания, пыхтения, мало-мальски бранного слова после очередного «бум»...
Одна минута. Пять. Настырные звуки продолжаются с пугающей монотонностью. ДИКОЙ открывает рот, что бы как следует рявкнуть вниз, но не издаёт ни звука. Горло сжимает спазмами, тонкая нитка слюны путается в рыжей щетине. Ткань куртки пропускает первые капли влаги. ДИКОЙ рефлекторно ёжится. Достаёт из кармана спички, но медлит.
Звуки внизу продолжаются с тупой настойчивостью, словно этот, внизу точно знает, что на дереве кто-то есть и хочет непременно добраться до него.
ДИКОЙ
(сдавленно)
Эй, козёл! Занято тут! Чё те надо?!
На несколько секунд всё затихает. Даже дождь, но крупные капли, собираясь в ветвях, где-то над головой, падают на плечи внезапно, словно хищные птицы, заставляя ДИКОГО вздрагивать и втягивать голову в плечи. Секунды тянутся бесконечно, Дикой чувствует бешеное напряжение времени, дрожь снова охватывает его. Он цепляется испачканными смолой руками в шершавые ветви, словно надеется приклеиться к ним намертво.
Тишина в ушах лопается с громким щелчком и брызгает во все стороны. Шелест, скрежет, мягкие удары внизу сливаются в одну частую безостановочную мешанину звуков. ДИКОЙ зажимает уши ладонями резким жестом. Ветвь под ним упруго изгибается и подбрасывает ДИКОГО в воздух. Он теряет ориентацию, а потом что-то резко, рывком тянет его вверх. Острая боль под мышками подсказывает ему, что он свалился со своего насеста и повис на верёвке, которой предусмотрительно обвязался с вечера. ДИКОЙ шумно и с облегчением выдыхает, и вдруг вновь обращает внимание на звуки внизу. Колени мгновенно взлетают к животу, руки тянутся вверх, петля вдруг ползёт по плечам, тело чуть скользит вниз. ДИКОЙ успевает раскинуть руки, согнуть в локтях, втаскивая длинное тощее тело в петлю. Ему кажется, что узел «пополз», ДИКОЙ задыхается и торопливо ощупывает узел непослушными, онемевшими от напряжения пальцами.
Что-то внизу хватает ДИКОГО за ногу и тянет вниз. Страх удесятеряет его угасающие силы. Он резко подтягивается, бросая тело вверх. Руки цепляются за спасительную ветвь. Через четверть секунды ДИКОЙ уже лежит в своём гнезде, прижимаясь щекой к влажной и шершавой коре. В лёгких свистит, в горле клокочет
ДИКОЙ
О, мать твою! О, мать твою! О, мать твою!
ДИКОЙ не слышит себя. Скребуче-шелестящие звуки пронзают барабанные перепонки, шаркая по мозгам, словно кто-то водит напильником по черепу. Сознание гаснет, как уголек, подергиваясь пеплом тут же срываемым очередной порцией зловещих звуков. Губы шевелятся, но голос звучит все тише, тише. Кажется, возня внизу затихает тоже.
ЗТМ.
НАТ. ДЕРЕВО-НОЧЛЕГ ДИКОГО УТРО
Едва брезжит, сырая мгла еще лежит в низинах плотно, озерцами стоячей воды, густо усыпанной палой хвоей. ДИКОЙ просыпается. Вид у него измождённый, глаза мутные. Движения скованы, словно тело стало деревянным. Дикой с хрустом потягивается и замирает. Взгляд разом проясняется. Дикой садится и смотрит вниз. Ржавый ковер хвои тёмный от сырости и, кажется, распух, опавшие веточки сложились затейливым узором. Кедрач - место чистое, не заросшее плотным кустарником, черемухой, не загаженный болтливой осиной с кисло-горьким ароматом мокрой коры, тонкой и шершавой как одноразовые китайские туфли из салона ритуальных услуг...
Дикой осматривается, опасаясь найти возмутителя ночного спокойствия - не торчать же на дереве до конца жизни, - но все тихо, ни единого движения. Можно спускаться. ДИКОЙ нащупывает рюкзак. Тщетно роется на дне в поисках табачной трухи. Потом сплёвывает вонючую слюну и замечает внизу, за деревом ногу в кирзовом сапоге и брезентовой штанине. Кто-то сидит, привалившись спиной к стволу, согнув ноги в коленях.
ДИКОЙ
(злым шепотом)
Ах, ты, тварь! Ну, щас…
ДИКОЙ дёргает с сучка вещмешок, пальцы рвут непослушный плотный узел, еще более затянутый давешним падением. Шея наливается багровым, злость за свой ночной детский страх щиплет глаза. Позабыв об осторожности и, что шум может разбудить вахлака, лишив возможности утолить жажду мщения, Дикой начинает спускаться. Занятие посложнее, чем взобраться наверх. Обхватив ствол коленями, царапая подошвами сапог жесткую кору, ДИКОЙ цепляется корявыми пальцами так, словно хочет продавить древесину. Рюкзак болтается на спине из стороны в сторону. Дикой пыхтит, закусывает губу и, сантиметр за сантиметром, опускается к цели. Примерно на последней трети спуска Дикой ощущает под ладонями какие-то влажные ошмётья, смотрит удивленно - ладонь выпачкана красным, между пальцев что-то застряло: вязкие ошмётья. Правая нога вдруг едет вниз, и Дикой срывается. Он падает на спину под стеклянный хруст и барахтается как перевернутое насекомое в сивушном облаке. Банка самогона в рюкзаке разбилась.
ДИКОЙ
Тварь!
Он перекатывается на четвереньки, путаясь в лямках рюкзака, разворачивается. Человек не шевелится. Дикой все время видит это краем глаза, держит картинку, злясь на себя за неуклюжесть, что придется сейчас бежать вприпрыжку за этим лохом. Каждую секунду своего барахтанья он ждёт, что сидящий подскочит и ломанет по тайге, как заяц, и каждую секунду злость становится сильнее. ДИКОГО трясёт от предвкушения, когда он приближается к неподвижной фигуре, обходя чуть правее и ощущая зуд в правой ноге, которой намеревается устроить побудку.
Под деревом сидит Лёха и смотрит прямо перед собой. Одним глазом. Левый закрыт полностью, здоровенная «гуля» на скуле перекосила физиономию, губы в струпьях, правое ухо разбухло, как оладья. Взгляд ЛЁХИ неподвижен, устремлён в одну точку, куда-то в грудь Дикому. ДИКОЙ спотыкается под этим взглядом, словно сам получает под вздох штангой магнитометра.
ДИКОЙ
(радостно, с облегчением)
ЛЁХА, мать твою за ногу, живой!
Из приоткрытого рта Лёхи выползает жучок и замирает на нижней губе, пошевеливая лапками над красно-коричневой коростой. ЛЁХА не шевелится, глаз его так же неподвижно и мутно смотрит ДИКОМУ в грудь. Всегдашний влажный блеск подернут матовой плёночкой, сухой и тонкой, как плесень на глади «цветущей» воды. У Дикого слабеют колени, и мгновенно пересыхает во рту. Тишина давит на плечи, пригибая к земле. В раскрытом ворохе ЛЁХИНОЙ куртки ДИКОЙ видит синюшные пятна, особенно заметные на желтой восковой коже. Круг такого же цвета, словно синяк окружает правый глаз. ДИКОЙ с трудом отворачивается, но всё равно видит, что Лёха раскинул руки по бокам тела, ладонями вверх и с ними что-то не так, словно он напялил мохнатые красно-бурые перчатки, протертые на кончиках пальцев до дыр, в которых проглядывает желтое. Вязкий комок подкатывает к горлу Дикого, вязкий и липкий - не сглотнуть. Он давит и лишает возможности дышать. Ботинки. ДИКОЙ смотрит на ботинки Лёхи. Подошва с внутренней стороны выпачкана смолой, и ошметки коры налипли на янтарные наплывы. Жесткие брезентовые штаны на коленях с внутренней стороны в трухе, как будто, как будто...
Взгляд Дикого начинает метаться от одного к другому, старательно избегая неподвижного тела. Серое небо в просветах ветвей, ободранный ствол, утоптанный участок земли - в углублениях крохотные лужицы. Две глубокие борозды пропахавшие хвойный ковер от самого дерева туда, за стройные ряды кедров, в ту сторону откуда пришел ДИКОЙ, бросив труп ЛЁХИ в овраге у ручейка...
ДИКОЙ бежит, резко взяв с места, позабыв сидор, что лежит под ногами раздавленным дождевым грибом. Хвоя пружинит, отталкивая жесткие подошвы сапог с желтыми глазками гвоздей. ДИКОЙ запрокидывает голову, словно лось, глаза налиты кровью, ноздри раздуваются. Деревья качаются перед ним из стороны в сторону, словно сознательные граждане в толпе, возбужденной криком «Держи вора!». Они норовят подставить ножку толстенными корнями, зацепить сучковатыми руками веток или вовсе - на американский манер, - ударить плечом.
Наконец поваленное дерево, мшистое, под плотным слоем растительности валит ДИКОГО с ног. Он пролетает метра три, вытянув руки, но все-таки ударяется грудью о землю так, что перед глазами, которые и так застилает пот, все плывёт красным. ДИКОЙ не может вздохнуть, кровь бьёт в виски, но даже сквозь этот шум он слышит хруст и шелест, ждёт внезапной тяжести, что обрушится на спину и все равно станет неожиданной. Плечи вздрагивают, в груди клокочет…
Еловая шишка, сорвавшись с ветки, ударяет сзади о корни, слева, совсем близко. ДИКОЙ отталкивается руками, мышцы трясутся как желе, нервные окончания, казалось, выдавило на поверхность кожи через капилляры и они отозвались на негромкий щелчок ударом тока. Дикой сучит ногами еще в прыжке, не касаясь земли. Потом подошвы взметают в воздух ошмётья влажной хвои, Дикой толкает тело вперед-вверх, чудом минует корявую березу и несётся по склону вниз, разгоняясь...
НАТ. КАРАНАКОВО ДЕНЬ
На выходе из распадка ДИКОЙ останавливается и вдруг начинает смеяться. Почти как ЛЁХА. Нет, не зря на карте ДОЦЕНТА «Каранаково» была отмечена, как нежилая деревня... или село. Врала его интуиция.
Вот оно, Каранаково, перед ним в полукилометре. Здесь жили… лет двадцать назад. Деревня перед ним - дворов на семьдесят-сто, - заброшена и походит на мощи - высохшая, почерневшая. Дороги муравеют, и улицы едва узнаются по остаткам заборов. Воздух звенит. На горке, за селом, высится церквушка с покосившейся, чешуйчатой маковкой, словно склонилась в скорби и поминальной молитве над покинутым человеческим обиталищем.
Каранаково катится ДИКОМУ под ноги, по склону, россыпью черных остовов, некогда наполненных живым теплом, мыслями, чувствами, желаниями, теперь обратившимися в прах, как и большинство людей живших здесь. Дикой длинно сморкается. Заходить на это «кладбище» он не собирается. Солнце стоит высоко, последние клочки тумана тают в самых глубоких овражках, и единственное желание Дикого - убраться подальше.
Он и сюда то вышел случайно. Вряд ли его безудержный галоп по тайге можно считать осмысленным передвижением, но сейчас, сориентировавшись, он понимает, насколько длинный крюк по тайге они дали накануне в попытках найти это место. Дикой вертит головой, прикидывая в какой стороне раскоп и последняя жилая деревенька ими ограбленная. Старушенция, отправившая их сюда, заведомо зная, что здесь они не найдут не то, что самогона или медовухи, но и заплесневелого сухаря.
ДИКОЙ
Ничо, бабулька, посчитаемся. Загляну на огонёк.
Дикой перематывает портянки. Роется по карманам, перетряхивая содержимое. Курева нет. Притопнув сапогами, ДИКОЙ берёт в обход деревни, надеясь, что крюк выйдет небольшой.
НАТ. ТАЙГА ЧЕТЫРЕ ЧАСА СПУСТЯ ДЕНЬ
ДИКОЙ едва не сваливается в яму. Давнишнюю, густо заросшую травой, но еще достаточно глубокую, что бы сломать ногу или руку. На дне валяются трухлявые, заплесневелые доски. Отряхивая одежду, Дикой с интересом разглядывает дно. Для ловушки, пожалуй, мелковато. Потом смотрит вперёд. Прямопуток его снова ползёт в горку, на склон очередного холма, густо заросшего травой.
Через несколько метров ДИКОЙ таки проваливается в другую яму. Он успевает матюгнуться и получает скользящий удар по скуле прежде, чем ударяется о дно: травянистое, мягкое, пахнущее сырой землей. Он зажмуривается и шипит от боли, теплая влага течёт по щеке. Слегка оглушенный, ДИКОЙ поднимается на ноги, ощупывает себя. Перелом – означает медленную и мучительную смерть. ДИКОЙ осторожно дотрагивается до лица, ладонь окрашивается кровью. Щеку саднит. ОН нащупывает длинный рваный порез от челюсти и почти до виска. Дикой кроет матом еще раз. Только этого не хватало! Смотрит под ноги. На дне ямы - трухлявое крошево: остатки досок, ржавый гвоздь хищно торчит из обломка.
Цепляясь за корни, ДИКОЙ выползает наверх. Он отдувается и кряхтит, кожа на шее воспалена, мошка роится над головой, кровь обильно течёт за ворот. На горке, в просвете между деревьев ДИКОЙ вдруг замечает черный гриб покосившейся церковной маковки. Грязное, небритое лицо вытягивается. Брови сходятся у переносицы.
ДИКОЙ
(бормочет)
Это что ещё?.. Скит?
ДИКОЙ осторожно трогает раненую щеку и морщится. Кое-как утерев шею, он замечает в сторонке крест. Почерневший, как и купол церкви над ним, православный, с табличкой у перекрестья, на которой уже ничего нельзя прочесть. Дикой приближается к нему и видит поодаль еще один. И еще...
ДИКОЙ
Кладбище… Тогда, погоди…
ДИКОЙ оборачивается в сторону ямы, из которой только что вылез, машинально дотрагивается до повреждённой щеки, губы шевелятся.
ДИКОЙ
Могилы!… Куда это меня занесло-то?
ДИКОЙ бредёт среди крестов, как сомнамбула, церковь надвигается на него, нависая покореженные срубом. Остатки звонницы, раскатанной по бревнышкам, плесневеют в кустах боярышника дико разросшегося без людского надзора. ДИКОЙ задумчиво морщит лоб.
Вот еще одна разоренная могила, отброшенный крест, трухлявые доски... и кости, беспорядочно раскиданные окрест. Дикой останавливается, на кости животного не похоже. Он замечает на костях глубокие царапины и сколы. Сустав расплющен в щепу, острые края обнажают ноздреватую сердцевину. Сколы недавние, чего нельзя сказать о костях...
Дикой отступает от могилы, бочком-бочком, в обход церкви, что кажется теперь нелепой и ненужной, не от места сего. ДИКОЙ затравленно озирается. Нет, не скит это. Не скит. Шелест листьев под дуновением ветерка напоминает зловещий шепот и бормотание, собственные шаги, раньше почти не слышные, грохочут, как барабанный бой. Дикой ступает на цыпочках, но кажется, что эхо его шагов способно разбудить и мертвого. ДИКОЙ кривенько улыбается. Улыбка похожа на оскал.
Чуть позже ДИКОЙ выходит на тропу. По всем признакам - тропа звериная. Утоптанная в землю трава, пожухлая и пожелтевшая, тоннель в плотной растительности и лучше всего для ДИКОГО или любого другого человека передвигаться по ней на четвереньках. ДИКОЙ шевелит ноздрями, но не слышит звериного запаха, не видит клочков шерсти на толстых стеблях осота и полыни. Не видит он и следов. Тропа ведёт в обход церквушки туда же, куда направляется ДИКОЙ. Он идёт дальше, раздвигая спутанные верхи стеблей грудью, сухие метелки роняют колючее семя в распахнутый ворот куртки, стебли оплетают руки вязкими жгутами, сковывают движения. Дикой наваливается, словно тянет бечеву, торопясь выйти из зябкой тени на солнечный свет. Солнце - белое, совсем не осеннее, бьёт в глаза. Дикой прикрывается ладонью и застывает с раскрытым ртом.
Вниз по склону, засохшим языком ползёт мертвое село. Кажется, он узнаёт распадок, в начале которого стоял несколько часов назад.
«Каранаково», - плывёт в небе жалким одиноким облачком.
«Каранаково», - складываются проваленные крыши, обломки столбов и едва заметные линии заборов.
«Каранаково», - выводит в густой, нехоженой траве, невидимая и, так похожая на звериную, тропа.
«Карр-р-р-анаково», - одинокий ворон кричит с церковной маковки, хлопает крыльями и роняет помет на церковное крыльцо.
Ветер ударяет тугой волной, с тяжким скрипом приоткрывается створка церковной двери и бьёт с оттягом - глухо и безжизненно, истлевшим эхом колокольного звона. ДИКОЙ вздрагивает и опускает руку.
ДИКОЙ
Быть не может!
Всё внизу внушает отвращение. Что-то омерзительное таится в мёртвой тишине, загаженной птицами и зверьём церкви, раззявленных проёмах окон и дверей. Каранаково напоминает разрытую могилу с осквернёнными останками. Оставаться здесь нельзя.
ДИКОЙ слегка клонится вперёд, словно хочет сорваться с места, даже руки немного сгибаются в локтях, но вдруг тело его обмякает. Он обессилено, в несколько приёмов, складываясь, словно плотницкий метр опускается на землю. Роняет голову на грудь и замирает в неподвижности. Поза его выражает бесконечную усталость и отчаяние. Время сочится с неба солнечными лучами, и белый шар, теряющий свою невесомость, начинает клониться к кромке тайги и темнеть, словно свет, испускаемый им, уносит и жизнь умирающего светила.
ЗТМ.
НАТ. КАРАНАКОВО ВЕЧЕР
Жажда всё-таки гонит ДИКОГО вниз, в село. Идёт он, словно через силу, беспрестанно облизывая потрескавшиеся губы. По мере спуска сильнее сутулятся плечи, голова клонится, словно пригибает её к земле. Он бросает по сторонам затравленные взгляды.
Заколоченный дом в таёжной деревне - первый знак, что начался некроз и этот процесс можно задержать, но уже нельзя остановить. Оставленное человеком жилище выглядит таинственно. В Каранаково все выглядит зловеще. ДИКОЙ боится заходить во дворы и тем более в дома. Кто знает, кто там хозяйничал все это время? И сейчас? Тропа эта... нехорошая. Дикой несколько раз пересекает её, а время от времени идёт. Всякий раз его пробирает дрожь, словно он входил в студеный ключ. Немного погодя ДИКОЙ натыкается на полуразвалившийся колодезный сруб. Верхние бревна - венца три или два, - отсутствуют. Нет ни ворота, ни цепи, ни остатков «журавля». Оставшиеся брёвна сруба в три или четыре венца, замшелые и осклизлые таятся в траве, словно в засаде. ДИКОЙ заглядывает в черный провал и отшатывается. Со дна поднимается холодный смрад, как будто в колодец побросали всех жителей деревни и они гниют там, слишком долго разлагаясь в ключевой воде. ДИКОЙ облизывает сухие губы. Озирается.
Нагретый воздух дрожит над травами. Церковь колышется в этом мареве, словно заходится в судороге, как живое существо - больное, замученное. ДИКОЙ отворачивается от этого зрелища. Он ощущает кожей уходящее время, нарастающее беспокойство и нервозность, но не может ни на что решиться. Высоко в небе кричит канюк.
ДИКОЙ вновь приближается к тропе. Больше всего она напоминает кабанью, но зверь обычно сторонится человеческого жилья, даже брошенного.
Конец улицы близок и упирается в тайгу. Последний дом привлекает внимание ДИКОГО, может быть тем, что стоит наособицу. ДИКОЙ приближается к завалившемуся забору. Он шевелит пальцами опущенных рук, потирает ладони о грубую ткань брюк, словно они чешутся. Кажется, зуд возникает в пальцах и затем распространяется по всему телу, затихая глубоко в костях.
От ворот остались столбы с проржавевшими петлями. Двор заросший, как и остальные, но сам дом выглядит лучше прочих строений в деревне. Шифер на крыше. Несколько листов сорвано, обрешетка обнажена, словно ребра на последнем приеме у патологоанатома, но это все равно не так бросается в глаза, как жалкие остовы других крыш с ошмётками рубероида, высушенного солнцем, словно полуистлевшая шкура убитого животного.
Отсюда всё село походит на обломки кораблекрушения, качающиеся на жёлтых травяных волнах, но этот дом явно бросили последним, как будто капитан сошёл с тонущего судна.
Изба не выглядит большой, но массивна, основательна. Крыльцо тяжело попирает землю, а столбики вздымаются вверх, без труда поддерживая навес. У угла дома, под водостоком ДИКОЙ замечает ржавую столитровую бочку с влажным боком. Вода!
Он устремляется к ней внутрь двора. Вода отдаёт металлом и тиной, но ДИКОЙ долго и с наслаждением пьет. Освежает лицо, моет шею. Осматривается.
Вопреки обыкновению, надворных построек практически нет, кроме завалившегося сарайчика, что годится разве что для хранения садово-огородного инструмента. Напившись, ДИКОЙ подходит к крыльцу, рука ложится на сухое дерево перил, с которых время уже стерло полировку прикосновений. Вновь ему слышится слабый гул, где-то рядом, и низкочастотные вибрации, сотрясающие кости. Ветер качает ставни на окне, словно дом моргает подслеповатым глазом, рассматривая повнимательнее непрошеного гостя. Толстый слой пыли на стекле делает этот взгляд мутным, как у мертвого ЛЁХИ.
ДИКОЙ отворачивается и поднимается на крыльцо. Каблуки стучат глухо, короткое эхо под ступенями бубнит в такт шагам. Грубо сколоченная дверь не заперта, в запорных петлях нет замка. Суковатая палка прислонена к перилам. Лишённая коры, она выглядит гладкой, цветом напоминает кости на разорённом кладбище.
Воздух темнеет, усилившийся северный ветер нагоняет стада серых облаков, сбивая их в косматые тучи. Долговязая фигура Дикого на крыльце горбится, словно все тело наливается непомерной тяжестью.
Дикой смотрит на незапертую дверь. Кажется, в пустые дома нельзя входить просто так, надо спрашивать разрешения, уважить. Чёрная щель между входной дверью и коробкой, кажется, спрашивает.
ГОЛОС
Кто?
ДИКОЙ
Раб божий, обшит кожей…
Он ухмыляется и толкает ладонью широкие плахи.
Черный проем дышит затхлостью и кислым холодом. Узкие сени - до стены не больше полутора метров. С потолка свисают многочисленные пучки пересохших травок, почерневшие метёлки, скукожились. Гирлянды сушеных и уже окаменевших грибов провисают ниже и тянутся вправо, в темноту. ДИКОЙ пригибает голову. Стоит коснуться всего этого великолепия и оно осыплется колючей трухой ему на плечи. Сапог задевает суковатую палку, и Дикой машинально подхватывает ее, словно звук ее падения тоже мог вызвать обвал пересохшего сора с потолка. Движение выходит неловким, палка ударяется о ладонь чувствительно, ДИКОЙ дёргает локтем и получает внушительный укол по нервному узлу. Сердце бьётся неровно, ДИКОЙ кривится, суставы пальцев белеют, кажется, вот-вот послышится треск крошащейся древесины.
ДИКОЙ
(в тёмные сени)
Эй!
Он вытягивает шею, так и не переступив порог, заглядывает направо, где, судя по всему, должна находиться дверь в избу. Отсюда её не видно, но он замечает несколько громоздких кадок с заплесневелыми боками. Крышки придавлены валунами. От кадок исходит тот самый холодный, немного кисловатый смрад.
ДИКОЙ потирает локоть, на лбу вдруг выступают крупные капли пота. Несколько срывается и падает на грудь. ДИКОЙ вытирает рукавом остальные. Его знобит. С удивлением он поднимает руку и смотрит на палку, которою так и не выпустил. Чуть помедлив, ДИКОЙ пожимает плечами, выбрасывает деревяшку на двор и уверенно шагает в темноту.
ИНТ. КОМНАТА В БРОШЕНОЙ ИЗБЕ ВЕЧЕР
Грязный, серый свет сочится из окон, роняя бледные квадраты на пыльный, голый пол. Закопченная печь громоздится чуть левее и немного впереди, в простенок рядом втиснуты ряды полок, едва прикрытых грязно-лилового цвета занавеской в линялый цветочек, на полках пыльные склянки, разнокалиберные банки, мутно отливающие стеклом, закрытые пленкой, тряпками, подвязанные веревочками, перетянутые резинками. Полотняные мешочки, распираемые неведомым содержимым, вперемешку с теми же пучками окостеневшей травы.
Дикой поворачивает голову. Справа на стене громоздится наростами ворох одежды, едва угадываемой, под лавкой, не менее полуметра шириной - ряд непонятной обувки и только валенок закопченной трубой бодро торчит к потолку, поблескивая мутным глянцем галоши. В простенке меж окон, распятая деревянными колышками в подобии порядка, висит женская одежда. Юбку Дикой угадывает точно, а выше - не то жакет, не то еще что-то старомодное, чье название только вертится на языке, забытое за ненужностью, вызывающее в памяти картинки из каких-нибудь фильмов о дореволюционных временах вроде "Тени исчезают в полдень", "Угрюм река"...
Под этим великолепием стоит сундук, такой огромный, что, пожалуй, и самого Дикого можно туда запихнуть. Медные оковки позеленели, почернели, длинный язык запорной петли завернулся на конце, кокетливой трубочкой. Стол чуть поодаль - под стать сундуку: завален каким-то хламом, тряпицами. Ступка с торчащим пестиком у самого края. Кажется, качни столешницу, и она полетит на пол с тяжким бронзовым грохотом, рассыпая содержимое едким облачком толченой трухи.
ДИКОЙ приближается к столу, вздымая пыль с половиц.
Слабая тень от колченогого подсвечника с двумя оплывшими свечками тянется к нему, переползая по страницам старинной книги в деревянном окладе. Края страниц неровные с коричневатой каймой. Лужица воска склеила края в верхнем углу переплета. Черные строчки неизвестной Дикому вязи ползут по страницам, рассыпаясь в диковинные значки. Пучки сушеных травок лежат и на столе, рядом с инструментами назначение которых ДИКОМУ неизвестно. Круглые очочки в коричневой оправе, склеенной тряпичной изоляционной лентой в переносье, выпукло отражают фактуру старой бумаги потрепанной тетради с загнутыми уголками обложки, на которой кроме типографской надписи «тетрадь» нет больше никаких пометок.
ДИКОЙ хочет потрогать очки, но вытянутая рука безвольно опускается. Его пошатывает. Кажется ДИКОЙ близок к обморочному состоянию. Едва слышный скрип выводит ДИКОГО из оцепенения. Он тревожно осматривается. Очевидно, дом бросили последним, никто ведь не стащил ничего из бесхозных вещей, не прибрал. Не заколотил дом. Или обитательница избы, вообще, была последней живой душой здесь? ДИКОЙ трёт виски. Кажется, он только что забрался в склеп.
ДИКОЙ
(шепотом)
Но где тогда?..
Угол за печью отгорожен длинной занавесью, до самого пола. Разглядывая пыльные складки, Дикой приближается к занавеске и отдергивает заскорузлую от многолетних наслоений пыли ткань. Истлевшая веревка обрывается от сильного рывка, и занавесь опадает жесткими складками под ноги ДИКОМУ, прикрыв грязные кирзачи серым саваном.
Дикой задерживает дыхание. Пыль кружится в слабом свете.
В нише нечто вроде крохотной спальни. В метре от занавеси - грубый топчан с периной и маленькой подушкой, сшитой из разноцветных лоскутков. Некоторые лоскуты с рисунками, вроде неуместно-игривых, желтых утят с красными выцветшими лапками, или желтобрюхих пчелок.
Четкий отпечаток человеческого тела виден на постели. Тела, пролежавшего неподвижно, долго и тяжело, словно его вдавливали в перину прессом. ДИКОЙ трогает пальцем постель. Все слежалось и почти закаменело. Пегие пряди волос присохли к подушке. У ДИКОГО слабеют ноги. Воздух вибрирует от слабого гула и наливается сумраком. ДИКОЙ прикладывает ладонь к затылку.
Снаружи грохочет, пока еще тихо, на пределе слышимости.
ЛЁХА
(голос за кадром)
Ызыл Кара'н Даг, Ызыл Кара'н Даг… Долина теней. Место неупокоенных душ, хе-хе-хе…
ДИКОЙ мотает головой. Пошатываясь, пятится к лавке, бессильно опускается на неё. Привычно ссутулившись, ДИКОЙ замирает, глаза полуприкрыты припухшими веками с белесыми поросячьими ресницами. Звуки катятся в голове, как валуны. Катятся, катятся...
Сгустившаяся было темнота начинает светиться, словно сам воздух слабо мерцает. Очертания комнаты и предметов явственно проступают вокруг. Щели между половиц четко очерчены, словно их нарисовали карандашом с широким, мягким грифелем. Даже железное кольцо в полу, в крышке подпола, кажется, потеряло часть своей ржавчины.
Валуны катятся, но теперь Дикой различает и другие звуки: мерный, глуховатый стук, как будто чем-то твердым бьют в пол; визгливое уханье, не то совы, не то филина; тяжелое недоброе ворчание, словно старая деревянная шестерня со скрипом, цепляясь иссохшими зубьями, катится по зубастой рейке, которой бабы стирают белье; железное бряканье передвигаемых чугунков.
На периферии зрения слоняются неясные тени, мерцают багровые отсветы, что-то меняется и только крышка подпола с железным кольцом остаётся четкой и ясно различимой.
ДИКОЙ чувствует щипки и толчки в плечо, словно кто-то пытается разбудить его или спихнуть с лавки, но он не обращает на это внимания потому, что крышка подпола чуть приподнимается, и щель по краю, с одной стороны становится шире, намного шире. Он наблюдает за ней с нарастающим смятением, но взгляд против воли опускается на колени, где черным, мохнатым клубком свернулся невесть откуда приблудившийся кот.
ГОЛОС В СТОРОНЕ
(скрипучий, блеющий)
Хиловат он против Крылатихи…
Кот на коленях ДИКОГО приоткрывает один глаз с вполне человеческим зрачком, потягивается, выгибая спину. Смотрит задумчиво на лапу. Открывает пасть.
КОТ
Силу поднял, значит - годится. Тебе не всё равно?
КОЗЛИНЫЙ ГОЛОС
(ворчливо)
Тогда учи скорее! Солнце село…
ДИКОЙ
(неуверенно)
Кыш!
Кот равнодушно облизывает лапу красным аккуратным язычком, когти плавно вылезают из подушек, блестящие словно ножи на столе лучшего в мире шеф-повара. Заглядывает ДИКОМУ в глаза.
КОТ
Ну, что? Начнём? Запоминай! Сейчас это главное. Чтобы защититься от заложного покойника, надо…
КОТ вдруг замолкает и отворачивается. ДИКОЙ видит, как спина его выгибается, шерсть дыбится, хвост поднимается мохнатой палкой. КОТ шипит и чёрной молнией отпрыгивает в сторону.
ДИКОЙ вскрикивает, закрываясь руками. Ноги затекли, и он их почти не чувствует, вскакивая. Всё вокруг исчезло в плотной тьме. ДИКОЙ тяжело дышит, саднит порез на щеке, ватная тишина окутывает все, глухо стучит сердце, и шумно стучала в виски кровь. Осторожное потрескивание, поскрёбывание доносится до него явственно, но он никак не может определить направление на звуки.
Снаружи полыхает молния. Ослепительно синие блицы выхватывают из темноты окружающее стробоскопическими вспышками. Снаружи грохочет, словно кто-то там, наверху, мнёт огромный лист полиэтилена.
ДИКОЙ кричит.
Синие вспышки вновь и вновь освещают полуоткрытую крышку подпола; острые локти, обтянутые морщинистой кожей; длинные кисти с корявыми пальцами, ногти на которых подобны ножам; жидкие пряди волос над низким вырезом нательной ночной рубахи и двумя морщинистыми ошметками кожи в нем; черный провал безгубого рта и ищущий, сухой язык.
ДИКОЙ стремительно и сильно швыряет своё тело в окно за спиной. С грохотом и звоном разлетается застекленная рама.
НАТ. ДВОР НОЧЬ
В вихре щепок и осколков ДИКОЙ вылетает наружу и, падая, ударяет телом во что-то мягкое, холодное, сбивает наземь изрезанными предплечьями. Тело инстинктивно группируется, Дикой мягко падает на землю, перекатывается, но что-то тут же хватает его за ногу - цепко и сильно.
ДИКОЙ рвётся, сапог слетает с ноги. Поднимаясь, он смотрит через плечо, глаза вытаращены. ДИКОЙ видит ЛЁХУ с распухшим синюшным лицом, мутным глазом и сапогом Дикого в скорченных пальцах.
ДИКОЙ бежит со двора, больше не оглядываясь.
Портянка разматывается на бегу. Ориентируется он рефлекторно, темнота кругом кромешная. Выбегая со двора, ДИКОЙ задевает плечом воротный столб и ржавая петля разрывает мышцы плеча. ДИКОЙ не чувствует боли и продолжает бежать, роняя тяжелые капли в сухую траву.
НАТ. КАРАНАКОВО НОЧЬ
Вновь колкие толстые стебли цепляются за одежду, хватают за руки, ноги, словно Дикой бежит по грудь в воде. Портянка давно свалилась и босой ногой ДИКОЙ наступает на гвоздь, пропоров ногу и еще долго бежит, припадая, но не останавливаясь, а деревянная планка чуть длиннее его ступни, звонко пришлепывает по пятке.
НАТ. ЦЕРКОВНОЕ КРЫЛЬЦО КАРАНАКОВО НОЧЬ
ДИКОЙ падает на церковном крыльце. Сил на то, чтобы спрятаться внутри, не осталось. Темная громада нависает над головой, едва угадываемая, молчаливая и даже не обещающая спасение. В невидимом небе грохочет. Холодный дождь хлещет в спину, Дикой закрывает глаза, но и сквозь сомкнутые веки, видит ослепительные синие блики молний. Остро пахнет озоном, дыхание рвётся сквозь стиснутые зубы. Дикой ползёт по скользким ступеням, гвоздь рвёт ступню, боль подобная разрядам тока пронизывает ДИКОГО до самой макушки всякий раз, когда деревяшка задевает за что-нибудь.
Дикой со стоном поднимается на ноги. Боль теперь отрезвляет его, словно к носу поднесли нашатырного спирта. Он вновь кричит от безысходности и бессилия, запрокидывая лицо. Дождь хлещет с такой силой, словно хочет выбить глаза. Дикой стоит на крыльце, покачиваясь, и чернильные тени уже сгущаются перед ним, как будто то, что надвигается, толкает ночь перед собой.
Вновь сверкает молния. Тени у крыльца рвутся. ДИКОЙ видит прямо перед собой когтистые пальцы, безгубый рот, мокрые пегие пряди, тело, вытянувшееся в прыжке.
Руки ДИКОГО дергаются, как у куклы в руках пьяного кукловода. Он успевает отшатнуться и закричать, каблук сапога цепляет ступень выше, но упасть он не успевает.
Темнота сшибает его с ног, наваливается зловонной тяжестью, голову сдавливает как тисками. ДИКОЙ слышит треск собственных костей. Выпученные глаза его видят за морщинистым серым плечом лицо мёртвого ЛЁХИ.
ЗТМ.
Что-то лопается, плещет влажным, и крик обрывается.
НАТ. КАРАНАКОВО НОЧЬ
Небо продолжает с треском рваться над бывшим храмом, и громовые раскаты заглушают темноту, в которой скребёт, рвётся и чавкает.