Владимир Голдин
Литературное творчество в екатеринбургских-свердловских узилищах. Статья 2.
До 1925 г. советская литература, хотя и в условиях жесткой цензуры, существовала как бы самостоятельно. Но вот в январе 1925 г. была создана Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП), а 18 июня 1925 г. вышла резолюция ЦК РКП (б) «О политике партии в области художественной литературы». В Свердловске была создана Уральская ассоциация пролетарских писателей (УралАПП). Возможность публиковаться на страницах газет и журналов получили право, прежде всего, члены УралАПП.
Однако, случались и курьезы в виде публикации В. Буйницким за свой счет сборника стихов «В предвечерний час», который был встречен пролетарскими критиками весьма враждебно: «Попадется, - разорви!», - заявил один из них.
Между тем был еще один случай ни как не отмеченный литературной критикой.
В 1926 г. в Свердловском изоляторе спецназначения, и, конечно, при содействии все той же учебно-воспитательной части издавалась газета «Всюду жизнь». К сожалению ни одного номера этой газеты обнаружить не удалось.
Но сборник стихов, изданный типографским способом редакцией газеты «Всюду жизнь», набранный силами заключенных, сохранился, хотя и выпущен был тиражом всего – 20 экземпляров. В сборнике два автора: В. Т. Архипов и Валериан Слукин. Фамилии этих авторов не встречались ранее на страницах уральских газет и журналов как ни до публикации в этом сборнике, так и после.
В сборнике стихов «Всюду жизнь» уже не просматривается свобода слова арестованного, нет ни сатиры, ни юмора в адрес администрации – это скорей компромисс между заключенным и администрацией учреждения специзолстора. Этот компромисс просматривается, прежде всего, в названии стихов у В. Архипова: «К годовщине освобождения Урала», «Красный Октябрь», «Учись». У В. Слукина: «Памяти Ильича». Такой компромисс был выгоден обеим сторонам: учебной части изолятора спецназначения – это прямая демонстрация «успехов» в перевоспитании арестованных интеллигентов; для арестантов – возможность опубликоваться и получить хоть какую-то надежду на амнистию.
Уже к концу 20-х годов русское общество раскололось на тех, кто строит новое общество, верит в его светлое будущее, не взирая на недоедание, и тех, кто не верит в прочность провозглашенных идеалов. Но сама жизнь заставила их приспосабливаться думать одно – говорить другое, а лучше быть сдержанным. В этом плане ярким примером может служить стихотворение В. Архипова «Жизнь», где он не может скрыть своего внутреннего состояния и в то же время уступает силе реальной жизни:
… То одному предоставит великую
Власть миллионами править людей,
Волю над ними проявлять свою дикую,
Храм создавать из рабочих костей.
Если вырвать эти строки из контекста, то это образ жизни и мышления рабов, что при императорах Древнего Египта, что при Сталине. Но советские следователи 20-30-х годов, умели и любили трактовать любой текст с классовых позиций. Эти строки, естественно, в своих целях мог использовать следователь и свободно приписать автору стихотворения «Жизнь» статью 58.10 – антисоветская агитация. После этих строк автор как бы спохватился и, испугавшись своей открытости, пытается исправить положение и показать свою лояльность новому строю:
Русский рабочий, батрак и мужик
Плюнул на догмы старо-библейские,
Стер их устои, в их тайны проник…
Сбросил оковы, забыл долю скотскую –
Выпрямив спину, вздохнув во всю грудь,
Восстанавливая хозяйство советское…
Здесь чувствуется авторское напряжение при работе с текстом, его внутреннее состояние, отсутствие рифмы, да и подбор слов какой-то не интеллигентный.
То, что В. Архипов писать стихи не только в специзоляторе, но и раньше, говорят такие строки:
Упали волнистые кудри на плечи,
Улыбка горит на лице молодом,
И пылко звучат ее милые речи,
Звучат о любви, и о счастье вдвоем.
Но опять же это не советская тема, это тема упаднических настроений буржуазной интеллигенции.
Валериан Слукин более осторожен, в стихотворении «Думы» он писал:
Кому я поведаю мысли свои,
Кому свою тайну открою?
Заброшен судьбою, один я стою,
Окутан туманною мглою…
Но где же мой милый и искренний друг,
Кому б мое сердце открылось.
И грусти глубокой давящий недуг,
Как облако легкое скрылось.
В. Слукин показал еще одну сторону советской жизни тех лет, в обществе стало опасно высказывать свои мысли. И это действительно было так, секретарь ЦК Молотов в своих циркулярах призывал быть бдительными всех членов партии и прямо заявлял, что каждый член РКП (б) должен быть другом и помощником НКВД.
Как не был осторожен В. Слукин в своем творчестве и жизни, но нашелся и на него осведомитель, он погиб в страшном 1937 году.
Стихи В. Архипова и В. Слукина не нашли отклика в свердловской прессе и не только потому, что были опубликованы малым тиражом в режимном учреждении. Стихи по содержанию не отвечали требованиям нового времени, и даже при их компромиссе с властями специзолятора в них просвечивались мысли о настоящих буднях и настроениях людей. Это творчество осужденных людей по классовому признаку и сегодня интересно, прежде всего, своим фактом существования.
В середине 20-х годов еще можно было высказаться пусть на основе компромисса и уступок в изоляторе спецназначения. Это если не страничка, то хотя бы миг, запечатлевший «свободную творческую жизнь» в колонии.
* * *
В 30-х годах русский человек изменился в корне, он уже стал советским человеком. Правящей партией, ее вождями и решениями ЦК все население должно было только восторгаться. В разговорах, даже на кухне не допускалась не только критика, но даже сомнения в том, что «владыкой мира станет труд».
Запретить можно публикацию того или иного произведения, но запретить творчество – не возможно. Литература протеста советской власти зародилась со времен продразверстки и продналога, во времена массовых крестьянских восстаний, прокатившихся по всей стране.
В 30-е годы в Советском Союзе стали усиленно развиваться новые творческие подпольные направления: народный антисоветский поэтический фольклор и народная антисоветская поэзия. Все это развивалось параллельно официальной советской поэзии. Творческие удачи и провалы наблюдались в обоих направлениях. Но официальная часть поэзии и прозы имела возможность открыто публиковаться и добиваться успеха и признания.
Другое направление поэзии и прозы преследовалось и наказывалось. Творчество этих людей или лежало в столах, или ходило по рукам в рукописном виде и, в конечном счете, попадало в НКВД. Эти творцы не были врагами народа и изменниками своей родины. Они любили свой советский народ, и с честью и достоинством воевали на полях Отечественной войны, трудились на социалистических стройках. Но они видели то, что было в реальной жизни, и не могли молчать. РКП (б), ВКП (б), КПСС, проводя политику преследования инакомыслящих самодеятельных авторов, и не предполагало, что совершает действия саморазложения.
С расширением и углублением репрессий углублялся и расширялся протест, все громче стал раздаваться «глас вопиющего народа». Народ стали сажать не только в тюрьмы и лагеря, но создали поселки для трудопоселенцев, спецпереселенцев, где богом и царем был комендант, и только от него зависела судьба осужденного на поселение.
Эти поселки часто не имели названия, а числились в документах под номерами: квартал № 44, 45 и т.д. Создавались спецколхозы, названия, которых опять же не фигурировали в отчетах, и их названия сейчас могут вспомнить только те, кто прошел этот путь и еще остался в живых.
Вот свидетельство из трудопоселения Мартюш Каменского района. Некто Никитин В. П. признает: «Составлять к/р песни и частушки я начал примерно с 1929 года… составил песен и частушек штук пять, возможно и больше…». Вот строки из «Песни кулака» В. Никитина:
Кулаки ведь такие же люди –
Они работали своим собственным трудом,
За то, что работали честно
Отобрали пожитки и дом.*
И еще материал из прииска Каменушка, Исовского Платинового Округа, там ходила по рукам песня «Урал» на мотив «Бродяги». Молодые наивные люди прислали эту незамысловатую по форме, но искреннюю по содержанию песню в редакцию газеты «Путь к социализму»: «Мы выселенцы из Западной области просим поместить на страницах газеты, нашу дорогую и справедливую песню. Нас здесь умирает с голоду не меньше как пять гробов в день, а кто не хотит идти на работу, тем не дают пайка…». В песне реальность тех дней:
В телячьем вагоне дней восемь
Под стражей гнали семей,
Теперь в забое весь мокрый,
Кайлом разбиваю забой…
О, милая, бедная мама,
За что нас Господь наказал.
Прощай, ты меня не увидишь,
На веки я выслан сюда
Работать голодным в неволе,
Пока не умру навсегда.*
Наивные с точки зрения стихосложения песни и частушки, да и авторы, писавшие их, не обладали высокими знаниями, здесь выражена боль, досада, обида за сломанную жизнь по непонятным для авторов причинам. При этом и люди, осуществлявшие эту политику, тоже были далеки от среднего уровня образованности.
В те времена все названия колхозов и газет носили ярко выраженный идеологический характер, и в этом тоже просматривается двойственность ушедшего в историю строя. Обратите внимание название газеты «Путь к социализму», благородная цель, за нее люди умирали в политической борьбе. И реальность этого пути к цели «по пять гробов в день», только в одном поселении. Высокие идеалы и реальное исполнение: лож и действительность. В данном случае цель не оправдала средства.
И как тут не вспомнишь статью А. Шубина «Трудовой процесс» из сборника «Порыв»: «В подневольном обиталище человека труд – это источник страдания…», но если в 20-е годы арестанты еще могли, открыто высказать свои мысли в тюремном журнале, то в 30-е можно было только молчать.
Народный поэтический фольклор не иссякаем во все времена, и во всех ситуациях.
Но вот при аресте Михаила Алексеевича Сигова обнаружили целую сатирическую поэму «Карл Маркс» и приложили к делу как вещественное доказательство. Был ли он автором этой поэмы в следственном деле не указано, но то, что имел возможность научиться владеть словом, говорит его родословная, уровень образования и политический опыт.
Михаил Алексеевич сын известного некогда уральского писателя Алексея Сергеевича Погорелова (Сигова).
Сигов-отец был знаком с поэтом-народником П. Ф. Якубовичем-Мельшиным, и вел революционную работу среди студенчества. Сигов-сын с 1906 г. в партии эсеров, и дважды находился в заключение в царских тюрьмах. Окончил Петербургский политехнический институт – экономическое отделение в звании кандидата экономических наук. С апреля 1917 г. он в г. Перми по линии партии социал-революционеров, где вскоре от этой партии был избран заместителем председателя Губернского Исполнительного Комитета Совета Крестьянских депутатов, Гласным Пермской Городской Думы, заместителем председателя Пермской губернской земской управы. Здесь же он был избран делегатом в Учредительное собрание, после разгона, которого вышел из партии эсеров. В 1920-1922 гг. работал в Уральском Госуниверситете. С 1923 по1927 гг. – в Уралстатуправлении, затем в Уралплане в качестве руководителя по составлению конъюнктурных обзоров хозяйства Урала. В 1937 г. в момент ареста преподаватель экономической географии Горного института в г. Свердловске.** При таком послужном списке не трудно прийти к выводу, что автором поэмы мог быть М. Сигов. Мысль о том, что Михаил Алексеевич писал стихи подтвердила и его старшая дочь Наталья Михайловна Капустина (Сигова) в личной беседе с автором статьи.
Автор сатирической поэмы «Карл Маркс» показывает всю несостоятельность марксистских реформ в российской действительности с первых шагов завоевания власти большевиками. Он решил Маркса возродить и показать реальность всего, что происходит в России. И вот великий теоретик в России голодный, как все, бежит к вокзалу, но там нет ни кельнеров, ни продуктов, ни первого класса для состоятельных пассажиров - «везде введен четвертый класс». Без мандата ни куда не попадешь, ни на платформу, ни в поезд, но он везде встречает развешанные по стенам с изречениями свои портреты: «О, как приятно старику, - /Бежит слеза по пиджаку». Всю неразбериху революционной России теоретик воспринимает как недоразумении периферии.
Маркс рвется в столицу: «Конечно, пролетарский храм, /Не на окраине, а там». «Влекомый бабами с мешками» он оказывается в поезде в специфическом купе – туалет, и здесь в тесноте Маркс занимается обменом: «И выменял от панталон /Подтяжки на куртуз муки». Но эту муку отбирают солдаты, Маркс пытается защищать свою собственность, но «Не долго длилась битва эта /В стенах вагонного клозета – /Карл Маркс был всеми десятью /Подвергнут страшному битью».
В ЧК Маркс снова видит свой портрет и желание доказать чекистам кто он заканчивается тем, что его сажают до утра в кутузку. В Москве Маркс находит скульптуру самому себе, но она настолько нелепа, что «Тут, не стерпевши, наш старик /Скульптуре плюнул прямо в лик». Антиобщественный поступок, виновник ждет реакции, осуждения, но один прохожий заявил: «Вот это дело, /Всем эта морда надоела», девушка его назвала героем, а рабочий произнес: «Я прежде б этого не снес, /Я пролетарий, не буржуй… /Но, ничего, товарищ, плюй…».
Это финал поэмы и он показывает насколько, проведенная революция неавторитетна среди народа, но она угодна власти. За эту поэму и свое эсеровское прошлое М. Сигов прошел все круги советского ада. От звонка до звонка: с 23-его августа 1937 по 23 августа 1947 года М. Сигов провел в Каргопольлаге, а затем еще с 1949 по 1956 годы в ссылке в селе Абан Красноярского края, где ему была запрещена любая творческая деятельность
В небольшой статье невозможно раскрыть все направления народного творчества протеста большевистской власти, но то, что это творчество существовало, развивалось по своим законам и способствовало падению советского строя, заслуживает изучения, анализа и научных обобщений.
……………………………………………………..
* Открытые архивы: Народный фольклор глазами сотрудников НКВД.
(по документам выставки, посвященной Дню памяти жертв политических репрессий). – Екатеринбург, 1996, с. 4, 6, 7.
** Открытые архивы: Репрессии представителей интеллигенции на Урале в 1920-1940-е годы. (по документам, представленным на выставке, посвященной Дню памяти политических репрессий). – Екатеринбург, 1997, с. 13 – 18.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Автор СИГОВ Михаил Алексеевич
Изъято при аресте.
КАРЛ МАРКС
Поэма
1
В гробу давно уж пребывая,
Печалей радостей не зная,
Карл Маркс икотой содрогнулся,
На бок другой перевернулся.
Икнул подряд десяток раз,
Он приоткрыл усопший глаз,
И приподнявши крышку брюхом,
Прильнул к дыре нетленным духом.
Черт побери… В чужом краю
Он слышит проповедь свою…
И кто б сказал… Она… она –
Россия – дикая страна,
Программу смелого марксизма
Проводит в жизнь взамен царизма.
Увы… закрыты все границы,
Чрез них летают только птицы…
Хоть Маркс и умный был старик.
Но тут невольно встал в тупик.
Однако, вскоре без труда
Нашел он ловкого жида.
Известно всем, что для жидов
Запретных нет нигде ходов.
Узнавши в Марксе своего,
В Россию тот провел его.
2
Дабы избегнуть демонстраций
И утомительных оваций,
Карл Маркс решил преобразиться
И в парикмахерской побриться.
К тому же он весьма взалкал
И, увидав вдали вокзал,
К нему направил быстрый бег,
Взбегая, крикнул: Человек.
Хотя Маркс с русским языком
При жизни мало был знаком,
Но, видимо в загробном лоне
Он навострился в лексиконе.
И уж мечтал, что кельнер живо
Бокал вальдшлехенского пива
Ему с зернистою икрой
Подаст, с салфеткой под рукой.
Хоть был и силен аппетит,
Но Маркс внимательно следит:
В вокзале грязь, пустой буфет
И кельнеров в помине нет.
И вот, слегка прищурив глаз,
Он ищет двери в первый класс.
С Советской властью не знаком
Был наш политик – эконом.
Не знал он, что господство масс
Везде ввело четвертый класс.
Гармоника, махорка, чад,
Детишки малые кричат,
Повсюду груды тел лежат, -
И вот Карл Маркс к стене прижат…
Кричат ему: «Эй, ты, буржуй,
Гляделки ты свои разуй,
Куда ты лезешь на народ,
Не видишь что ль, что здесь черед».
И кто-то хвать его за борт…
Трещит рукав у пиджака…
И пред собою мужика
Он зрит с винтовкой за плечом…
«Помилуйте, я не причем…»
Но с ног сшибающий солдат
Кричит: «Товарищ, твой мандат…».
Тут Маркс, нахмурив светлый лоб,
С любовью вспомнил темный гроб.
И тут сейчас сообразил,
Что зря не стоит тратить сил,
Что тщетны поисков труды,
Что на вокзале нет еды,
Что нет ни кельнеров придворных,
Ни парикмахерских, уборных,
И чтобы получить билет,
Стоять тут надо десять лет.
Чтоб выяснить картину эту,
Задумал Маркс купить газету, -
Но у киоска тоже хвост,
В нем занял он последний пост.
И вдруг безвкуснейших плакат
Он на стене заметил ряд…
О, сладкий сон, о, чудный бред…
Он видит собственный портрет,
И надписей обильный дождь:
«Карл Маркс – труда великий вождь».
О, как приятно старику, -
Бежит слеза по пиджаку.
Забыв вокзал, и вонь, и смрад,
Маститый, как ребенок, рад.
В Москву скорей… Туда, туда –
Здесь лишь преддверие труда…
Конечно, пролетарский храм,
Не на окраине, а там, -
Ведь и сторожка звонаря –
Не есть святыня алтаря.
Пусть здесь везде царит хаос,
Мы там предъявим свой запрос…
Здесь не приветливы к гостям…
Газету… - ну ее к чертям…
Пока ее я буду ждать,
На поезд можно опоздать.
Но на платформу как пройти,
Мандат ведь спросят на пути.
В карманах брюк, порывшись, он,
Нашел документ с похорон.
Привыкнув к жизни нелегальной,
Маркс обошел закон вокзальный,
В дверях, представив документ,
Контроль он обманул на нет.
Так наш талантливый старик
России дух вполне постиг:
Дабы в России что начать,
Нужна бумажка и печать…
Итак, кладбищенский прелат
В Россию Марксу дал мандат.
3
Влекомый бабами с мешками,
Солдатами и мужиками,
Каким-то чудом на перрон,
В толпе, стеная, вылез он.
Теснили, мяли, в бок толкали,
Пинки давали, били, жали,
И причиняя массу боли,
Давили старые мозоли.
Когда же подали состав,
Кому-то выбили сустав,
Забыв моральные законы,
Детей толкали под вагоны…
В толпу стреляли комиссары…
Ружейных выстрелов удары,
Треск револьверов, крик и стон…
«И смерть, и ад со всех сторон…».
Уже не помня о портрете,
Маркс очутился вдруг а клозете…
И принял за купе его,
Ни понимая ничего…
Одно дырявое сиденье,
Разбиты окна, сняты двери…
Солдаты ломятся, как звери…
В бочонке менее сельдей,
Чем тут набилося людей.
Гремит по крыше топот ног
Солдатский кованый сапог…
И матерщину слышит он
Всех наклонений и времен.
Покуда поезд час стоял,
Ученый много воспринял
Слов, лексикону неизвестных,
И оборотов интересных.
Итак, в купе один был стул,
Карл Маркс слегка к нему прильнул.
Вот поезд дрогнул, заскрипел,
Сначала двинулся он вспять,
Потом стоял, скрипел опять…
Вот тихо двинулся вперед…
Народ оставшийся орет…
И презирая смерти страх,
Повис, кто мог, на буферах.
О, как тернист был Маркса путь –
Нельзя присесть, нельзя соснуть
И нечем голод утолить.
Одно приходиться – курить,
Но нет в кармане табаку.
Маркс обратился к мужику;
На свой он бархатный жилет
Махорки выменял кисет.
Обычай Маркса удивил:
В стране сплошной обмен царил –
В толпе меняли, кто что мог
От картуза до сапог.
«Не чувствую своих реформ
В наследье первобытных форм…».
Но он с обменом примирился
И на мешок муки воззрился…
(Признаться голодом томимый,
Своей реформою любимой
Пожертвовать готов был он),
И выменял он панталон,
Подтяжки на картуз муки,
Которую стал, есть с руки.
Пока он голод утолял,
Вдруг среди поля поезд встал,
И десять дюжих молодцов
В вагон полезли с двух концов.
«Знать заградительный отряд» -
В вагоне тихо говорят.
И вот, средь молчаливой давки,
Мешки пихают все под лавки…
Иной в разбитое окно
Спускает грустно полотно,
Иной, имея жалкий вид,
И сам туда же норовит.
Под юбки бабы что-то прячут,
Старухи над мешками плачут.
И Маркс не знает, как ему
Понять вагона кутерьму.
Меж тем нахально и умело
Солдаты принялись за дело,
И Маркс увидел пред собой
Ничто иное, как разбой.
Он крикнул в страхе: «Караул»,
И уж хотел покинуть стул,
Как мужик властною рукой
Схватил его картуз с мукой.
«Товарищ, отдавай муку»,
Он грубо крикнул старику.
Но в Марксе грустная картина
Рождает чувство гражданина.
Подняв кулак, он подлеца
Бьет по поверхности лица;
Муку рассыпавши, с наскоку
Вторично ударяет сбоку,
И от второго кулака
Летит подлец от старика.
Никак солдат не ожидал,
Чтоб Маркс ему по морде дал:
Привык служитель Наркомпроса
К терпенью русского народа.
Не долго длилась битва эта
В стенах вагонного клозета –
Карл Маркс был всеми десятью
Подвергнут страшному битью.
Солдаты светочу науки
Ремнем назад скрутили руки
И потащили старика
На полустанок в Учека.
При всем желании марксистов
Нельзя признать среди чекистов.
Вот председательУчека,
Вся в перстнях грязная рука,
Ремни повсюду, на бедре
Висит револьвер в кабуре,
И видно, что карманы брюк
Еще вмещают пару штук.
Звезда на шапке, на груди,
Влачится шашка позади.
А над костюмом злая рожа
Напоминает без конца
С большой дороги молодца.
Все остальные в том же духе.
Доставив Маркса в Учеку,
Делить все начали муку.
Поднялся в комнате галдеж:
Удачный видно был грабеж.
Но что за странный винегрет –
И здесь Маркс видит свой портрет,
И те же надписи пестрят
В угрюмой комнате солдат.
Тут по плевкам и папиросам
Маркс подошел к столу с вопросом:
«Скажите, ради бога, мне –
Зачем портрет мой на стене? –
Я не учитель грабежа…».
Сказал он, ноздрями дрожа.
«Я – Маркс, бессмертный, вечный дух.
Голодных братьев первый друг…
Я тот, кто смело начертал
Трехтомный, длинный КАПИТАЛ.
Кто пролетариев всех стран
Созвал в единый мощный стан,
Кто революцию провел,
Кто все предвидел, все учел…
И, что ж, за то, что ел муку –
Я попадаю в Учеку…».
Тут Маркс, встряхнувши шевелюрой,
На стол оперся всей фигурой,
Чекистов гордо ждал ответ.
(Эффекта пушечной картечи
Он ждал от этой речи).
И вот, ЧК, что все казнит,
Над Карлом Марксом суд чинит.
«Товарищи, тащите прочь,
Пускай сидит до утра ночь».
Так председатель говорит,
Храня свой прежний зверский вид.
«Снять сапоги, пиджак, рубашку –
И спекулянта в каталажку.
Чего тут думать и гадать –
Буржуй, его сейчас видать,
Видали много мы таких».
У судей совесть коротка
На то и введена ЧК.
И видит Маркс, что ничего
Из слов не поняли его,
Что бесполезно прав искать,
Где черни правит злая рать.
И вот Москва пред ним предстала,
Что базой большевистской стала.
Повсюду сломаны заборы…
На месте их одни узоры
Полузамерзших нечистот
Развел догадливый народ.
На всем, как на лице старухи,
Печаль лишь смерти и разрухи.
Но не везде одни руины, -
Есть и отрадные картины,
И творческий могучий дух
В Совдепах явно не потух…
Тому, как лучший аргумент,
В России выбран монумент.
И вот во имя этой моды,
Везде расставлены уроды:
Вот жители загробных сфер –
Лассаль, и Маркс, и Робеспьер…
Но, боже мой, на что похожи
Все эти глиняные рожи…
Не даром прямо им на лица
Весьма охотно гадят птицы…
В былое время конь горячий,
Узрев такой предмет стоячий,
Разбил бы в прах наверняка
Возницу, дрожки, седока,
И в диком страхе, без всего,
Верст сто скакал бы от него.
Доисторической скульптуры
Печать легла на все фигуры, -
Но стиль определить не мог,
Как не хотел социолог.
«Причем тут боги Ассирии
В коммунистической России?
Вон там - языческий болван…
Вон след Египта, Вавилона» -
Так, идя, размышляет он.
Как вдруг, пред ним из камня глыба –
Чудно – не мясо и не рыба…
Не то бульдог, не то корова
Стоит на площади без крова.
Тут, не теряя время зря,
И нетерпением горя,
Карл Маркс к скульптуре подошел
И надпись жуткую прочел…
О, наваждение, о, срам:
То не корова, то – он сам.
Тут, не стерпевши, наш старик
Скульптуре плюнул прямо в лик.
Поступок Маркса был нелепен:
Вблизи его стоял Совдеп.
И мимо к входу и от входа
Шло много всякого народа.
Никто не скажет, что прилично
Плевать на статую публично,
Но плюнуть в лик столпу марксизма
В стране счастливой коммунизма,
В стране свободного труда, -
Где воцарилось навсегда
Коммунистическое братство –
По меньшей мере – святотатство.
Известно всем, что в старь и ныне
Народы чтут свои святыни.
Позволил Маркс, ведь этот факт,
Недопустимо – дерзкий акт.
И может, было ждать, что тут
Свершится страшный самосуд.
Но из прохожих ничего
Никто не крикнул на него.
Ни в ком не вызвал возмущенья
Его поступок: восхищенья
Следы на лицах он читал;
Пока на глыбу он плевал,
Один прохожий, мимо идя,
И сцену гнусную увидя,
Сказал ему: «Вот это дело,
Всем эта морда надоела».
Другой, рабочий, произнес:
«Я б прежде этого не снес,
Я – пролетарий, не буржуй…
Но ничего, товарищ, плюй…».
Мы все несем тяжелый крест,
И мне понятен твой протест».
Последней бывшая курсистка,
К нему поспешно подбежав,
И руку Марксу крепко сжав,
С дрожавшей в голосе слезой,
Сказала с чувством: «Вы – герой».
И тут же быстро отошла
И в дверь совдепскую вошла.
Подумал Маркс: «Как мало ныне
Народы чтут свои святыни…».
И совершив еще плевок,
Пошел, грустя на самотек.
УГААОСО. Ф.1. Оп. 2, д. 17314, т. 1, л. 354.