Эту историю я собиралась поведать бумаге (эх, устарела ты со своим лексиконом, - компьютеру!) еще несколько дней назад. Но что-то не срасталось. А сегодня однозначно решила – сяду и напишу. Как всегда - открыла ноутбук, создала файл… и вдруг почувствовала, что так не пойдёт. В чем дело? Тонкие конструкции для письма не те! А что им мешает? Ага, непорядок в комнате, точнее, на веранде дачи. Ну и что? А вот что – встань и приберись... Ну, хорошо: пришлось подмести коврик, протереть пол шваброй, убрать лишние вещи со стола.
Всё? Нет, снова препятствия! Ну, что опять не так? – возмутилась я. И огляделась. А, наверное, надо цветов букетик… Ладно, так и быть. Сбегала, сломила пять бледно-розовых пионов, почти лежащих от своей тяжести на траве. Всё, красота! Вперёд, к «клаве»! Но не тут-то было. Да что еще?! – немо возопила я. И тут кто-то (муза, незримый мой помощник или еще кто?) посоветовал мне взглянуть на себя в старое – в рост - зеркало. И что же там? Юбка как юбка, да, не первой свежести, короткая, джинсовая, босые пыльные ноги, прическа … её, скажем так, нет вообще. Но это же мой обычный дачный вид, после работы в саду, вид нормальный, не дресс-код, конечно… Но он такой обычно у меня бывает, когда никого нет, в смысле, гостей, детей… А нынче даже соседей не видно. Тут бы как раз и творить всласть! Нет, упрямое существо, без которого ничего не напишешь, отказывалось этим заниматься. И я поплелась в душ. Со всеми вытекающими… Надела длинную чистую юбку, аккуратно связала волосы в узел, теперь всё? Кажется, да…
И, будто получив наконец карт-бланш, а по-старинному благословение, стала складываться вот эта не простая история.
Наташа стояла на университетской остановке - сессия. А настроение отличное - у Наташи другого уже несколько лет как не бывает: всё радует, хрусткий снежок, освежающий морозец, люди вокруг добрые, молодая энергично текущая жизнь… Даже вот этот январский ледяной ветер, явно не отличающийся дружелюбием, не смущает молодую женщину. Слава Богу, и муж у Наташи замечательный, врачом работает, и ребенку уже пятый год пошёл, и последний курс заочки – надо добить. И добьём, обязательно, иначе и быть не может – думала Наташа.
В общем, всё идёт как по маслу, включая даже подвернувшуюся недавно работу. Главное - она совпадает с профилем учебы – маркетолог в чайном магазине. Ей это дело нравится: устраивать презентации-дегустации, придумывать слоганы, улыбаться клиентам - открыто, искренне, создавать настроение…Народ притягивается в магазин магнитом – у Наташи такие очаровательные ямочки на щеках, такие блестящие синие глаза!
На семинаре по бизнес-коммуникациям она выступила сегодня «абсолютно артистично» – как сказала профессор Ирина Романовна. Но, надо честно сказать, с ней интересно заниматься, она не обычный занудный препод, а всегда живая и новая что ли... «Творческая женщина» – так «заклеймила» Ирину напарница Наташи по занятиям Муся. От фамилии Мусина. Кстати, давать имена – это называется нейминг... Это часть брендинга… И этот предмет уж сдан. На четыре.
В зимнем поднебесье прямо перед остановкой трепыхалась растяжка «С РОЖДЕСТВОМ!» Наташа мельком подумала: с каким рождеством, кого, чего? Не хватает же явно главного слова… Но тут же отвлеклась: завтра сложный день - у сына открытый урок ритмики, у мамы день рождения, надо подарок успеть купить, а еще защита курсового по экономанализу… Зато вечером все соберемся, отпразднуем все сразу шампанским и тортом!…
Мечтательный и яркий взгляд Наташи – на неё даже оглядывались с удивлением, ведь зимние праздники позади, включая старый новый год!? - совсем не по-зимнему порхал весёлой бабочкой в пространстве.
И вдруг… он будто наткнулся на некую неожиданную преграду. Крылья если не сломались, то с хрустом надломились. И держать на лету Наташину бабочку больше не могли. Среди ожидавших маршрутку тепло одетых – по сезону – горожан резким диссонансом возник человек… нет, слабое подобие человека: грязные лохмотья на тощих плечах, слипшиеся космы вместо шапки, рваные туфли на опухших ногах. А где же лицо? Нет лица – месиво какое-то… Возраста тоже нет. Паспорта, видно, тоже…
- Бомж, в натуре… – произнес мужчина в дубленке рядом с Наташей.
- Да он же еле идет, сейчас свалится – почти без выражения продолжила женщина в светлой норковой шубе.
– А давать деньги таким попрошайкам бесполезно: чтобы на водку потратил? И попы не велят… - произнес кто-то позади Наташи.
Молчание «остановки» означало согласие с этой репликой.
Наташа же не сводила с «попрошайки-бомжа» глаз – их просто приковали к нему невидимыми кандалами. А тот неверными шажками приближался к навесу остановки, однако по дороге у него еще был магазинчик с вывеской «Карусель – 24 часа» и человекоподобное существо инстинктивно, как замерзающий пёс, ткнулось вначале туда, в тепло за этой призывной дверкой.
Но меньше чем через минуту, бомж выпал из дверей «Карусели» - ему явно профессионально помогли в этом. После чего он долго пытался подняться, и всё безуспешно. Наверное, он сильно ударился – подумала Наташа. И ей стало больно где-то слева пониже шеи. Очень больно. Наконец бомж встал и, согнувшись в три погибели, продолжил путь к остановке. Наташа как во сне оглянулась кругом: люди стояли спокойно, как и прежде, как будто ничего не видя, занятые своими желаниями и мыслями. Только норковая дама произнесла, кутая подбородок в алый пушистый шарф:
- Он же нас вымажет всех тут! Куда мили…, то есть, полиция смотрит?!
- Да ему уже вызывали скорую, она его не взяла, я видел с час назад – пояснил чей-то басистый голос.
Тут подошла долгожданная маршрутка и всем стало тем более не до бомжа.
С искаженным от непрекращающейся боли лицом, наперерез толпе, атаковавшей окутанный паром общественный транспорт малой вместимости, Наташа ринулась навстречу несчастному. Она вывернула из кошелька все деньги, что были в нём. Но что толку? Бомж уже не мог ни стоять, ни идти, ни купить что-либо за ее деньги. Он безвольно осел на истоптанный снег под шиферную ограду и закрыл глаза. Но Наташа успела увидеть его взгляд – это был взгляд с иконы, старой-престарой закопченной, с едва различимым на темном дереве образом, иконы. Где она ее видела, Наташа точно не помнит, но глаза эти забыть невозможно, никак…Боль стала невыносимой и от неё застучало тяжелым молотом в висках, как она добралась домой, Наташа не помнила.
………………………………………………………………
Что случилось в тот день с Наташей, долго никто не мог распознать. Её мучительно трясло, лихорадило уже третьи сутки, она не могла ни спать, ни есть, застывшим взглядом устремившись куда-то, где, судя по всему, не было видно ни движения, ни ответов, ни крохи тепла или надежды – только лютая стужа, уничтожающая (или уже уничтожившая?) всё, чем раньше дышалось и жилось. Как будто Наташа прознала некую страшную тайну, убийственную для неё самой, а может, и для всех вместе взятых. Девушку как подменили: бледная, дрожащая, с красными воспалёнными глазами, она не могла произнести ни одной внятной фразы, повторяя одно и то же: «бомж, бомж, и «никто, никто, ни один человек»…
Она словно захлопнула дверь в окружающий её мир. Мама, Надежда Васильевна, вполне адекватная женщина, не любопытствующая по пустякам и давно спокойная за дочь, буквально не находила себе места. Муж Глеб, после тщетных попыток разговорить Наташу, после вливаний батареи пузырей настоек и валидола, потащил ее по своим коллегам: кардиологам, неврологам-психотерапевтам, на сдачу крови, мочи и прочих показателей, а также сделал ей энцефалограмму – на всякий случай.
- Ну и что, подумаешь, бомж? Мало ли их развелось? Невидаль… У меня сегодня был один, привозили. Ничего, промыли, оклемался, денатурата надрался… В зеленой болоневой куртке, он?
- Нет, не он – прошептала Наташа.
Капитальный срыв, решил Глеб.
Муся звонила раза три, спрашивала, когда Наташа будет сдавать курсовой и вообще: она что, чокнулась?… И даже маленький сын не мог достучаться до заболевшей, как ему сказали, мамы, и никак, ну никак не мог проникнуть в эту Кащееву пещеру, где скрылась ее красавица-душа.
- А может, маму заколдовали? – спрашивал мальчик у бабушки, - как Кая в сказке про снежную королеву?
Но бабушка молчала, а потом тоже начинала плакать.
Главное, боль слева у Наташи не проходила, не взирая на все медикаментозные средства, в изобилии поставляемые заботливым мужем.
Под угрозой оказалась и новая работа, и учеба. Какой там маркетинг! Наташей теперь как пугалом можно было только отгонять ворон и прочих живых существ. Больничный же больше, чем на неделю, хозяином обычно не поощрялся, это грозило расчётом. Но Наташе было всё равно. Всё потеряло и тень интереса, а уж тем более, магазин с его промо-акциями… Диким казалось, что это могло ей нравиться, что в этом виделся какой-то смысл и будущее.
Разве есть на свете смысл, когда на глазах у кучи людей умирает человек, но это не задевает практически никого, то – норма, это – так и надо, это- ничего страшного! Туда ему и дорога! А у нас дорога иная – домой, на кухню, в теплый сортир, к холодильнику с едой и напитками, к телевизору с шоу вечерний ваня или ночной филя, а также утренний петя и так без перерыва… Кто мы все? Мы – уроды. Одинаковые уродцы – маленькие, взрослые, старые, мы – мертвецы! Примерно так кричал внутри Наташи чей-то голос, кричал захлёбываясь, истошно, и от него болело сильнее и сильнее, и она уже не знала, на каком свете она находится? Это тоже было в сущности не важно: самое страшное - Наташа знала, что конца этой боли не предвиделось - ни на том, ни на этом…
Спустя неделю Наташа вновь стояла на той самой остановке. Ей удалось вырвать из-под дневного присмотра матери, шагнувшей на минутку за хлебом. На Наташу снова удивленно оглядывались, но уже с пальцем у виска: без головного убора в минус семнадцать, непричесанная, с обкусанными губами и трясущимися тонкими руками без варежек… И полубезумный взор, блуждающий, без фокуса, ищущий кого-то, призрака, скорей всего… Её обходили стороной. А Наташа и вправду ждала – его, того бомжа. Вдруг его всё же подлечили? Вдруг что-то прояснится о его судьбе… И она приведет его домой, они увидят и всё поймут – мама, Глеб… Вдруг они всё же настоящие? Если нет, тогда конец…
Вместо бомжа Наташе попалась Ирина Романовна.
- Наташа? Что с тобой?! – в дежурном на первый взгляд вопросе преподавателя сквозило искреннее участие. И впервые за эту безумную неделю Наташа смогла что-то объяснить ей, этой чужой тётке. Они долго, до сумерек сидели потом в пустой аудитории, и говорила одна Наташа: сбивчиво, горячо, со слезами, протестуя против этого мира жести – с его государствами, университетами, семьями, праздниками, магазинами и их вывесками, говорила, одновременно стыдясь за себя и за всех, за века и минуты неоправданной звериной жестокости и «необходимой» - гуманной фальши, за свое маленькое страусино-уютное счастье; говорила, не находя временами слов – а просто молила о чём-то спасительном сидящую напротив женщину, которая случайно ли, нет ли, попалась ей на пути. В какой-то момент Наташа заметила: та почему-то странно смотрит на девушку, будто радуется чему-то? Действительно, глаза Ирины Романовны мерцали влагой, но в них не было печали. Она тихо произнесла:
- Да, Наташа, ты не ошиблась, я радуюсь.
- Но чему?! Чему тут радоваться?...
- Тому, что ты проснулась, девочка. Господь тебя разбудил…
- И это потому так больно?
- Да. Это очень больно, порой невыносимо… Но зато ты больше не спишь. Ты не в анабиозе, ты начинаешь видеть…
Наташа затихла, слушая.
- И слышать ты научишься, если захочешь – продолжала Ирина Романовна. И еще много чему… Только не дай себя больше усыпить.
- Да, я чуть-чуть понимаю… Но как же жить с такой болью? С таким разочарованием во всём?! Как поверить в людей?
- А ты не говори пока ничего, и не вопросов пока не задавай. Просто или и помогай тому, кто нуждается в экстренной помощи. Иди… кормить бомжей, например. Попроси у батюшки благословения и иди. А когда будет нужно, с тобой сам заговорит Тот, Кто всё знает...
………………………………………………………………
Прошло полгода. Наташа вернулась к жизни, правда, став более тихой и молчаливой. Она защитила диплом, пусть и без большого энтузиазма. Но дело не в этом. Уже полгода она работает при сестричестве милосердия, помогает кормить обедами бездомных людей, что приходят сюда, в эту длинную очередь. Они приходят ровно в полдень, чтобы получить пластиковую тарелочку супа, каши, стаканчик чая с булкой и толику человеческого тепла, в том числе, из светлых глаз этой симпатичной молодой женщины, недавно появившейся здесь и не гнушающейся никакой черной – посудомоечной - работы, не брезгующей ни бедной одежкой, ни ранками и шрамами, ни недомытыми руками...
- Спасибо, сестричка…
«Спасибо вам, что берете, и простите Христа ради» – думает Наташа
.
И ей никуда не хочется уходить отсюда. Это её место. Для этого она родилась. Она стругает капусту, моет пол и вспоминает всю свою двадцативосьмилетнюю жизнь и видит в ней цепочку тесно сплетенных звенышек, а среди них и чудес. Как потеряла отца-чернобыльца шести лет, как долго была безработной ее мама, как в восемнадцать лет попала Наташа в больницу после аварии, с переломом позвоночника. Как надо было лежать неподвижно три месяца, а ухаживать – кто будет? Некому. Мать только-только устроилась в автопарк. Подруга школьная закадычная не пришла к Наташе ни разу. Знакомый молодой человек, вроде даже ухажёр, дал сто рублей, но ходить тоже не стал. Как Наташа выкарабкалась, непонятно. Непостижимо. И только-только сползла с кровати, так стала другим помогать – то судно, то водички, да мало ли что…И молитвам соседка ее выучила – «Отче наш». Соседка-то потом умерла, старенькая была, но просила Наташу причаститься обязательно после выписки.
Так Наташа и сделала. И там же, в церкви, встретился ей будущий муж – ее дорогой Глеб. Поженились они вскоре. Но врачи вынесли приговор: детей не будет. Или нужны бешеные деньги и лечение за границей. Но молодые решили выдержать Великий пост, а дальше – как Бог даст. И снова причастие – предпасхальное… Не прошло и года, как родила Наташа здорового сына. Позвоночник дает о себе знать, бывает, но муж-то доктор – неспроста достался.
Вот только он не слишком доволен этим Наташиным местом теперешней службы… Нет, он рад, что Наташа выздоровела, пусть и ушла из магазина. Пусть кормит своих бомжей, он даже иногда помогает ей в этом, подвозит к монастырю. Однажды и котлеты помогал дома жарить. Не возражает пока. «Только главное – говорит он жене – без фанатизма». Но Наташа знает твердо: если (не дай Бог) придется выбирать между мужем и послушанием своим, то она ни за что не оставит сестричество и эту свою добровольную работу. Не сможет. Ведь она слишком хорошо помнит те глаза с январской остановки, точнее, со старой-престарой, закопченной, кажется, прабабушкиной иконы…
8.06.14