«В лаве»
Когда я очнулся,что то менять – было уже поздно .
Лава, с гиканьем и свистом уходила вниз по лощине, собираясь из разрозненной стаи птиц в сверкающую саблями косу.
Черные крылья бурок полоскались за спинами; и всадники, скаля хищно зубы ,что то возбужденно кричали; но что именно, за свистом ветра не было слышно.
Первые ряды уже наклонили пики вниз, пружиня ноги в стременах, готовясь к выносу на косогор; чтобы внезапно, со стороны слепящего глаза Солнца, ударить во фланг неприятеля.
Сделать уже ничего было нельзя, и я, сжав какие то туго натянутые в руках струны, ударил ногами под собой: что то сильное, могучее, понёсшее меня толчками вперёд.
Слева, на таком же жеребце, лощёном, с гладкой гнедой шерстью, летел комиссар, размахивая над головой маузером.
Пенсне его победно сверкало и он, матерясь, подбирал тылы, чтобы не рвать лаву.
Кони вынесли нас наверх почти одновременно: на косогор, на Солнце, в уже столбом стоящую пыль, поднятую тысячью лошадиных и человеческих ног.
Рубка уже шла во всю.
Почти машинально я выхватил слева блестящую полосу тяжелой стали, и наотмашь
полоснул что то внизу, справа.
Тень – стала медленно оседать, окрашиваясь тёмным, красным, алым …
Свистнула пуля над ухом. Вторая.
Я упал влево, увлекая коня от лобового пулеметного огня; припал к гриве, обхватив могучую шею руками; и мы, подобравшись, плавно, будто во сне, переплыли через повозку.
По воздуху, не касаясь её - даже кончиками копыт.
Удар, обрушившийся на меня сбоку, сзади, чуть не вышиб меня из седла; и, пока земля и гарь медленно оседали, я опять упал влево, увлекая коня левее, левее; и вновь – правее, врубаясь в самую гущу грязных, оскаленных, визжащих и обезумевших тел.
Новый взрыв опрокинул подо мной жеребца и я, нелепо раскинув руки и выгибаясь, плавно стал падать — назад, назад, назад …
Тьма и боль нахлынули одновременно.
* * *
- … Тьфу ! Тьфу ты ! – выплюнул я что то колючее, сухое, забившее весь рот.
Сквозь едва брезжущий свет я с трудом различал какие то гигантские фигуры , ползающие по мутному окну век…
И снова тьма.
- … Э, очухался? Товарищ, ты жив ?
Я открыл один глаз.
Небо.
Второй.
Опять небо.
Повернув голову на голос, я увидел комиссара: голова его была замотана чем то белым, с проступившими алыми пятнами.
- Ну, как ты?
Я сел, помотав чугунной головой и земля – поплыла подо мной.
- Очухался? Здорово тебя контузило… Наших – много полегло, попали под их артиллерию. Но и мы их выбили из станицы, - комиссар повернул голову влево, и я проследил его взгляд:
полу сожженная станица; чадящие головешки бывших хат; гарь и смрад; крестами лежащие тела врагов …
Я с трудом поднялся, опираясь на шашку.
Земля проваливалась под ногами и я, качаясь, ступая по матроски нетвёрдо, пошел к своему коню…
* * *
Вечером того же дня меня вызвали на реввоенсовет.
Постучавшись и сняв папаху, я вошёл, низко пригнувшись, чтобы не расшибить лоб о дверной косяк. Напротив, за столом, сидели трое: комиссар, уже без кожана, в застиранной гимнастёрке; толстый, дородный дядька с головой, выбритой до синевы; и – молодой хлопчик, в расшитой рубахе, с рукой на перевязи…
- Сидай, Мыкола, - предложил толстый, кивнув на табурет за моей спиной.
Подвинув табурет, я осторожно сел, морщась от упругих толчков в голове.
- Ну, Мыкола, рассказывай, - опять предложил мне толстый.
Я оглядел сидящих и, вздохнув, спросил:
- Что?
Комиссар переглянулся с толстым и они снова уставились на меня.
- А то! – вдруг взвился хлопчик, срываясь с лавки, - то и расскажи: как ты из карабина в портрет товарища Ягеля стрелял.
- Портрет – чего? – поморщившись от его крика, спросил я.
- Не чего, а – кого? – поправил меня толстый, - портрет товарища Ягеля, красного командарма .
Обведя взглядом присутствующих, я снова поморщился:
– Но … но ягель – это же мох … его – олени едят…
– - Ну, товарищ Исаенко,что я вам говорил? – вдруг рассмеялся комиссар,хлопнув ладошкой по столу, - контуженый он. В него два раза снаряд попадал, я сам видел.
А после боя он еле до медчасти доехал, хотя и сам, в седле.
Ему там дали лекарства и он спал весь день, до вечера.
- Мыкола ? – снова повернулся ко мне толстый, - кажи мене, сколько белых ты положил в «бедкоме»?
Я опять наморщил лоб:
- Белые?… В «бедкоме»? …
- Это … - хрипло предположил я, облизнув пересохшие губы, - «белые» – это грибы … наверное, они и растут в ягеле, - я виновато обвёл взглядом сидящих
напротив .
- Да он дуркует! – опять закричал хлопчик, - хочет, чтобы ему забыли, как он вместе с казаками…
- Цыть! – прикрикнул на него толстый, - указом за номером тринадцать сорок семь: добровольно перешедшие на сторону совецькой власти – признаны невиновными, и насильно призванными в Белую Армию. Так.
- Мыкола, - снова повернулся он ко мне, - что ты помнишь?
- Лава … - голова моя гудела, готовая вот-вот лопнуть, - комиссар … рубка … взрыв … телега, перепрыгнул … опять – взрыв … тьма …
- А как ты с карабином, один, «бедком» брал, где «беляки» засели; как ты его гранатами закидал; и потом, один, перебив всех белых … врагов, - поправился толстый, -ворвался в кабинет, где сейф с картами – помнишь?
- Сейф ? … - попытался вспомнить я, - Сей-фф … Сей-нер …
Кар-ты … Море? … Сейнер, рыба, шторм …
Я с трудом перебирал варианты.
- Ну ,что я вам говорил ? – комиссар достал портсигар, закурил и, пустив дым вбок, положил уверенно ладонь на стол:
- Я вот что думаю: пусть он пока в обозе дня три отдохнёт, а то он после контузии не только по портретам стрелять будет, а и по своим …
* * *
Трёх дней мне не дали.
Я проспал в обозе весь день, вечером похлебав чего то горячего из котелка. И снова
вальнулся в телегу.
Сквозь дрёму я смутно стал вспоминать свой родной город, его громады домов, широкие проспекты …
Я, студент, иду на занятия, в университет …
Потом работа, электронные табло …
Платы, с тысячами деталей, трёхпало, по паучьи, вцепившиеся в них;переплетения «кроссеров»…
Друзья, спорящие о чём то …
Белые халаты с нашивками «Конрад Электрик» …
Кресло, опутанное проводами и я, в нем …
Отсчёт: 3 … 2 … 1 … 0.
Снова тьма …
Полёт … Плавные толчки подо мной … Колотящая по спине узкая тяжесть: карабин? …
Ветер … Запах гари …
Лава, разворачивающаяся в полумесяц и комиссар на коне, размахивающий маузером …
* * *
- Микола ,Микола ! – горячо зашептал мне на ухо знакомый голос, - Треба тикать! Белые в станице…
Я продрал глаза.
Передо мной, воровато оглядываясь, стоял тот самый хлопчик.
Руку из перевязи он уже вынул, и ею – держал торбу, туго чем то набитую.
- Микола, слухай, - он опять горячо зашептал, - я тикаю; смотри, и комиссару ничого не говори; ты – понял?
Где то вдалеке хлопнул выстрел. Ещё один.
Хлопчик, петляя, побежал в обратную от выстрелов сторону.
* * *
Уходили огородами.
Я, в полу рост нагибаясь, чтобы не тукала тупая боль в голове; волоча за собой на ремне карабин, путаясь в наспех одетой амуниции.
Хлопчик, петляя как заяц по свежему снегу: не глядя, торопясь, прыгал через высокие , в урожае, гряды.
Уже была близко изгородь последнего, перед речкой, огорода, как его негромко окликнули:
- Э! Стой!
Хлопчик враз остановился, не оборачиваясь.
- Руки!
Он поднял одну, вторая – всё ещё была оттянута торбой.
- И вторую …
Медленно поднимая вторую руку, он – завелся:
- А сейчас – шо ? Вот шо – сейчас?
- Брось! - коротко приказал голос.
Хлопчик поднял обе руки вверх, сделав жест руками: бросил, ничего уже нет .
Обернулся.
Перед ним стоял офицер, совсем молодой, только что из училища. Новенькая форма цвета хаки – еще топорщилась на нём. Руку с оружием он держал на отшибе, уже забыв о хлопчике. Но наган – все ещё висел на его указательном
пальце, на ограничителе крючка, дулом вниз.
Стоящий за ним человек, так же коротко приказал:
- Руки за спину. На колени.
Офицер беспрекословно упал на колени, обнаружив за спиной комиссара.
- Лови! – комиссар, отобрав наган, бросил оружие мне.
Я, ловко поймав его, взвёл его ещё раз и прицелился в офицера, мотнув дулом комиссару: отойди .
Офицер поднял испуганное лицо, боязливо крутя шеей, запричитал, подавшись ко мне:
- Господин капитан … Николай Петрович … Это – недоразумение…
Я не знал … Мне говорили, что Вы … Вы не можете этого сделать, я – прошу Вас … Вы …
Он уже дополз наполовину до меня, когда сбоку – хлопнул сухой выстрел.
Офицер, странно потянувшись, упал вбок, в траву.
Из кустов высунулась озабоченная голова хлопчика:
- Вовремя я поспел, подстрелил гада … А то ведь они такие, беляки – доверять нельзя …
И уже под близкий перестук, перхлоп выстрелов, комиссар мотнул нам обоим головой:
- Айда!
Упав в траву , почти ползком, мы исчезли в зарослях прибрежного тальника …
* * *
К своим мы вышли только к вечеру следующего дня.
Нам велели спать до утра, а может и до обеда, смотря по обстановке …
Я проснулся от дребезга стекла в подслеповатом, низеньком окошке хаты.
Ощупав себя, я наскоро одел сапоги; плеснул в сенях на лицо водой из кадушки; из неё же – хлебнув пол ковшика, смочив пересохшее за ночь горло.
Вышел на крыльцо.
Комиссар, хмуро глянув на меня исподлобья, дёрнул плечом:
- Пошли, разговор будет …
Занималась неяркая, сумрачная заря. Было не по южному холодно, перед заморозками.
Край горизонта – алел, наливаясь кровавым зраком светила. Хрустели под ногами
пересохшие за жаркое лето травы и что то, мелкое и суетливое, кидалось от наших шагов – прочь, в заросли.
Мы вышли на поляну, возле ручья, где всё ещё чадил догорающий костерок: видать, всю ночь жгли, поздно ужиная.
- Что с тобой, Николай Петрович? … - комиссар резко обернулся ко мне, нервно шагая почти у самого обрыва, у круто яра, - Я уже второй раз тебя спасаю. Вчера тебя спасло то, что в руках у тебя было оружие; а этот «беляк» - стоял на коленях. Ты его – знаешь?
- Нет, – усмехнулся я.
– Что с тобой, Коля? … Мы же знакомы с первой мировой ещё. Вместе ходили в атаки. Вместе решили – быть с Революцией …Ты же – помнишь?
– Не помню, - я сел, скрестив ноги и подавшись вперёд, глянул на комиссара сбоку.
- Не помню. И не Николай, я. И тебя – тоже не помню. И вообще: как я сюда попал – не понимаю …
- Не понимаешь? – комиссар сел напротив, свернув набок осточертевшую уже кобуру, - Так – кто же ты ?
- А ты мне – скажи? … Какие то - люди … Кони … Перестрелки …Свой-чужой …
Где – я? Что – я? Зачем? Почему – я?
- Это – слабость духа, Коля … Великая Мировая Революция … - начал было он .
- Нет, комиссар … Я вот даже не знаю – как тебя зовут …
- Витас …
- Так вот, Витас … Не отсюда, я … Помню – кресло, провода …
Я – инженер из «Конрад Электрик» … А, да что тебе объяснять, - с горечью махнул я рукой.
Комиссар помолчал, задумчиво пожевав былинку. Потом, вздохнув, ловко вскочил
и, поддерживая кобуру, стал расхаживать взад-вперед, возмущенно бурча себе под нос:
- Объяснять? … Да, я понимаю, что и ты, и – ты, тоже засланный, оттуда … А ты думаешь: мне – легко? Когда меня, три года назад - выкинуло сюда … Ты думаешь, я – отсюда, местный, по своей воле? … Я – тоже: жил в своей Риге, учился …
И вот: на тебе, комиссар.
Он вдруг сел передо мною, обхватив свою тяжелую светлую голову руками; и, раскачиваясь из стороны в сторону, забормотал:
- Нет, это – невозможно… Нас кидают и кидают сюда …Не спрашивая, не советуясь. Я видел многих, что уже – убиты. Я видел их остекленевшие глаза. Я видел их по рубленые, растерзанные тела. Нет, им не вернуться обратно, откуда их прислали …
Тут ведь как: если сумел выжить в первые минуты боя, значит будешь жить и дальше. Как – я … Как – ты …
- Ты хочешь сказать, что и ты – оттуда? И ты – не отсюда? - удивился я, - Но тогда – где мы? И – зачем? И кто – рядом с нами? И – что всё это?
- Эх, Коля ! … - Витас хлопнул тяжелой ладонью по пыльному ковылю, - Понимаешь, это – лава .Тебя вбрасывают в чью то судьбу, чью то – игру, в бой - сюда, из твоего — настоящего.
И ты, не приспособленный, ничего не умеющий; даже не говорящий на их языке, сразу же должен убивать. Или – убьют тебя.
Обучение – на месте, по ходу …
Я язык то их выучил с трудом … А ты, видно, из их страны …
Я пожал плечами.
Витас криво усмехнулся и продолжил:
- Вот, я, учился на учителя по географии … Второй курс.
Берега, моря, вулканы … Извержения. Сдвиг континентов.
В месте столкновения плит – перенапряжение, горы, сброс лавы. То, что накопилось – извергается .
И если ты оказался в самом жерле вулкана; если ты – частица; если ты – там, то …
То тебе – не спастись, нет …
Либо ты летишь вон, вверх, черт знает куда, со всеми вместе; либо – тебя нет. И неважно, откуда ты; как тебя занесло в жерло. Хотел ли ты сам, или это чей то чудовищный эксперимент, где тебя, как инструмент, как градусник – используют. Кому то там, на небе, захотелось измерить температуру лавы.
Чтобы, что то такое знать о вулканах, об извержениях.
Простой градусник – лопнет. Стекло хрупкое.
И тогда делают хитроумный прибор, электрический.
- Не выдержит, - мотнул головой я, - сгорит. Я тебе говорю, как инженер-разработчик …
- Вот видишь, даже у вас, там, откуда ты, понимают.
Что стекло не выдержит. Кремний – слаб для таких температур.
Значит – тот, кто помещает нас сюда, божественнее нас, он – творец.
Ему недостаточно знать только температуру лавы.
Ему надо больше, лучше: наблюдатель, интеллектуальный прибор, анализирующая система.
Глаза и уши. Разум и язык.
- Мы засылали такие спутники, - кивнул я головой, - на Марс, на Венеру, на Луну …
- Вот видишь, в ваше время – уже запустили. А в моё – ещё и маузеров не было, - горько усмехнулся Витас, зло пнув деревянную кобуру.
Он уже снял и кожан, и амуницию, оставшись в белой рубахе.
- Хм … Откуда же – ты? Из какого века? – поинтересовался я.
- Из восемнадцатого … Шомпольные ружья, кремниевые запалы …
- Но, тогда …
- Тогда, Коля, - перебил он меня, - Тот, кто швырнул нас сюда, был – точен: температура лавы – как раз соответствует возможностям градусника, материалу датчика.
Выжить здесь, сейчас – могут лишь наиболее приспособленные для этих условий ; из соответствующего материала; с теми же параметрами. И плакаться, что я не в то время попал; что хочу домой, обратно – не верно.
Ты – в своём времени .
Иначе бы – не был жив.
Все, кто эти три года был рядом со мной, уже мертвы.
Они были либо из дальнего будущего; либо из отсталого прошлого. Не из того теста, не естественны здесь.
Это были плохие конструкции приборов.
Поэтому создали новую конструкцию: тебя … или – меня …
Хотя, может, и я – скоро … А ты – на замену мне …
- Ты хочешь сказать: что, если, я ещё протяну здесь достаточно долго, то это будет мучительно? – предположил я.
- Естественно! Мучение, эмоция, боль, страдание; вообще –
изменение психического состояния; это и есть реакция прибора, датчика – на среду.
Ты должен понимать, ты же инженер! Зная характеристики прибора, инженер по их
изменениям судит об окружающей среде, о её состоянии.
Изменение сопротивления платиновой проволочки – есть характеристика изменения
температуры окружающей среды.
- А я … Я уже устал. Я – ничего не чувствую. Я ничему не удивляюсь. То ли температура запредельная, то ли – перегорел я. Как проволочка в предохранителе.
Наверное, мне пора. Я уже отработал … Наверное, теперь ты. Раз – выжил …
Он прищурился, глядя на уже вставшее теплое Солнышко; чему то своему
улыбнулся, вздохнул легко …
- Только … Что бы ни случилось, - он повернулся ко мне, заслышав шум в кустах, - что бы ни случилось... Ты – в лаве. И если ты – вне её, то тебя – уже нет. Слышишь? Ты жив – только в лаве.
* * *
Предательски треснул сучок под неуклюжей ногой.
Кусты зашевелились.
Держа навскидку карабин, из кустов показался давнишний хлопчик. За ним, с наганом на изготовку, толстый «предреввоенкома» .
- Тю-ю … Уже и этова обрабатывает, гнида белогвардейская! –
расплылся в сладкой улыбке хлопчик, - Я же говорил вам, товарищ Исаенко …
- Товарищ Исаенко, что то случилось? – сухо спросил толстого комиссар .
- Витас Карлович … - толстый, пошарив рукой в кармане, достал плотную, желтого цвета, бумагу, сложенную вчетверо.
– Вот, как Вы это объясните: дана Витасу Карловичу … нявису …
– 1763 года рождения; слушателю курсов его Императорского Величества.
– Я же говорил Вам, товарищ Исаенко, шо он – контра, засланный; таки бумаги – тильки кадетам, та – прохвессорам пишуть, - усмехнулся хлопчик.
И вдруг над нами – что то лопнуло.
Ярко-белый свет залил всё вокруг. Вздыбилась земля.
Воздух стал плотен и тягуч.
Я метнулся влево, скатываясь по обрыву вниз, к речке.
И, уже погружаясь в кисель воды, услышал вслед, за собой, грохот лопнувшей бомбы.
Я уходил в плотную, спасительную, тёмную воду – всё глубже и глубже, пока хватало
дыхания; пока меня не закружило, не понесло, куда то ещё доннее, в бездну …
* * *
Нашли меня на камнях, ниже мельницы.
Давясь водой до рвоты, я еле отдышался , шатаясь на слабых руках и ногах.
- Товарищ комиссар! Товарищ комиссар! – кто то тормошил меня за плечо , - Одягайтесь быстренько, пора .
Меня рывком поставили на ноги, вдев в ладную кожанку и повесив амуницию с тяжелой кобурой.
Подсадив, закинули на белую тонконогую кобылку.
И я, всё ещё не понимая, где я и что – я, выхватив маузер, заорал привычно, надсаживаясь:
- Товарищ-щи! За победу Великой Революции! За товарища Ягеля!
За братьев и сестер наших ! Впе-е-ере-ед …
И дивизия, привстав на стременах, гарцуя; сверкая безумными улыбками сабель; с воем и гиканьем – потекла вон из лощины, прилаживая к стременам – пики, готовясь …
В спины нам – сверкало расплавленное июльской жарой море.
И уже не было никакой речки ,хат ,огородов .
Не было осени.
Пропал и хлопчик, и товарищ Исаенко, и – Витас.
Была только лава.
Размахивая тяжелым маузером, я, мельком глянув на оружие, усмехнулся: стальной бок его – переливался огоньками датчиков; а по дисплею – бежала строка состояния: 1919 год … Город Гурьев … Плотность и температура среды …
Вылетев на косогор, я прищуром отметил развертывание конницы; и с гиком, шепча слова молитвы, метнулся на левый фланг …
Лошадь ходко шла подо мною, набирая скорость и ударную мощь.
Имея преимущество в набранной силе удара, быстро определившись, я лоб в лоб – сшибся с неказистым офицеришкой, вышибив его с ходу из седла; и – добив из маузера.
Метнулся влево, подхватив падающее алое знамя из рук знаменосца. Сунул древко рядом, в стремя; и, пришпорив лошадь, захрипел, наливаясь бешенством и удалью:
- Впе-е-ре-е-ед ! За мно-о-ой-й …
И лава, гигантской сверкающей косой подрубая, подрезая отдельные былинки вражьих тел, развернулась, и – понеслась, понеслась, понеслась …
Сметая на своём пути – всё …