Последний южноосетинский пост ГАИ перед границей с Грузией. Обрубок шлакбаума не перекрывает и полдороги. На слякотной обочине, у покоцанной служебной «девятки» – шайка недобритых гаишников. Дато приветственно показывает им пустую ладонь и решительно бросает джип в проем между шлакбаумом и обочиной. Последний, кого я вижу, – машущий нам рукой пузатый прапор с улыбкой набоба: половина зубов – золото, половина – серебро.
– Вот у этого толстяка знаешь какое прозвыще? – улыбается Дато. – Чахамби!
– А что это значит?
– Да ничего не значит! – Дато отрывает руки от руля – мое сердце срывается в пропасть. – Чисто за фамылию – Шахназаров.
– Он что, не осетин?
– Нэт, что ты? Таджик!
Дорога идет по южноосетинской земле вдоль границы. Справа и слева – вереницы разрушенных сельских домов. Еще совсем недавно это были очень разные – с колоннами, террасами, пристройками – просторные жилища богатых грузин-виноделов. Сейчас от них остались только одинаковые серые стены, косо посеченные пулями и осколками. В заснеженном саду на голом дереве оранжево-желтые шары мушмулы. Пир красок в чуме разрухи.
– Наверное, в плохой день родился этот Чахамби, – говорит Дато.
– Почему?
– А вечно с ним происходят разные истории!
– Ну, какие?
– Ну, нэ знаю! – Дато вновь отрывает руки от руля, и мне вновь кажется, что мы уже сорвались с живого упругого тела дороги в мертвую пустоту небытия. – Ну, вот было врэмя, когда этот Чахамби работал в тюрьме…
--------------------
В далекие довоенные времена в Цхинвальскую тюрьму посадили человека по прозвищу Дантес. Человек этот тайно пробрался в один дом, убил там мать и дочь и расчленил их трупы. За это преступление ему дали двадцать пять лет.
Тюрьма в Цхинвале была очень старая, кормежка в ней – плохая, и поэтому заключенных отпускали на хозяйственные работы.
Отпускали и Дантеса. Но обычные заключенные, особенно если они работали у родственников, довольно часто сбегали, и поэтому их отпускали неохотно. А Дантес очень опасался, что его подстерегут родственники расчлененных женщин и отомстят за них. Он всегда сам возвращался в тюрьму. И поэтому его отпускали даже чаще, чем других заключенных.
Правда, некоторые люди, у которых работал Дантес, давали ему не только еду, но и вино. И тогда он напивался и все-таки сбегал из тюрьмы.
Два или три дня он скрывался неизвестно где. Но потом обязательно звонил по мобильнику тюремщикам – Чахамби или кому-нибудь еще – и называл им какое-нибудь тайное место на дороге. А они подъезжали туда и как бы снова задерживали беглеца.
--------------------
– Вот! – Дато бьет по тормозам, и джип, проехав юзом несколько метров, замирает на обочине.
– Что такое?
– Вот здесь сидели грузыны, – он показывает на ближние к дороге развалины, – а вон там, выше по склону, видишь, где кладбище, – мы.
– У вас-то позиция получше…
– А еще выше, на горе – опять грузыны. А за горой чеченцы. Такой вот осетинский пирог!
Но даже из этого гиблого места люди, похоже, уходили не сразу. Какое-то время они еще цеплялись за отчие развалины. Помимо уже примелькавшихся граффити вроде «Спасибо, Россия!», на куске каменной ограды скромное, черной краской: «Хлеб – 5 рублей». Но никаких признаков жизни ни перед оградой, ни за ней – нет. Даже упрямые хлебопеки ушли отсюда.
– И вот однажды Дантес вновь исчез на несколько дней, – Дато как ни в чем ни бывало стрелой запускает машину по обледенелой дороге, – а потом взял и позвонил Чахамби…
--------------------
Тюремщики, как обычно, поехали в то место, которое назвал им Дантес, и как бы опять арестовали преступника.
Но, говорят, слух про эти фокусы дошел до одного большого человека в Москве, тот задавал неприятные вопросы южноосетинскому министру внутренних дел, а уж министр вставил большой пыстон начальнику тюрьмы. Ну что тут должен был делать этот начальник? Он, конечно, всё знал – и про хозяйственные работы, и про побеги. Но теперь он решил найти крайнего. Он вспомнил про недавний побег Дантеса и, как какой-нибудь Пинкэртон, стал докапываться к Чахамби. Вот почему мол этот осУжденный позвонил именно этому Чахамби, а не кому-то другому. Да откуда мол вообще у этого Дантеса телефон сотрудника тюрьмы. Да не было ли между ними предварительного тайного сговора. И всякие другие вопросы задавал ему.
В конце концов, Чахамби уволили из тюрьмы, и он устроился в ГАИ.
А тут как раз началась война с Грузией. Чахамби пошел на войну и потерял на ней зубы.
Правда, что именно случилось с его зубами, никто не знал толком. Одни люди говорили, что только Чахамби добрался до переднего края, как грузыны взяли его в плен, по любому пытали и выбили ему зубы, не убив только потому, что он был таджик, а не осетин. А другие говорили, что просто однажды он со всеми поднялся в атаку и даже закричал «Ура!», но поскользнулся и ударился зубами о бруствер, отчего они выпали.
Дантес же попал в совсем плохую ситуацию. Все тюремщики ушли воевать с грузынами, и заключенные из тюрьмы разбежались. Дантесу тоже ничего не оставалось, как куда-нибудь убежать и спрятаться. Но поскольку шла война, очень многие люди убивали друг друга, и никто там не разбирался – за что и почему. Поэтому родственники расчлененных женщин нашли Дантеса и отомстили за них.
--------------------
– Правда, если честно, я не вэрю, что этих женщин убил Дантес, – добавляет Дато, вписывая джип в петлю серпантина. – И многие люди не вэрят этому.
– А кто убийца?
– Один аферист! Он и убивал, и рэзал этих женщин – они все, вроде бы, были одна шайка – наркотиками торговали… А Дантес был просто парень из очень бедной семьи. Аферист это знал, он дал Дантесу дэнги, и тот взял преступление на себя. Он отдал дэнги своей матери и думал, что посидит ну год, ну полтора…
– Ему же дали двадцать пять!
– Хо… Говорю же тебе: тюрьма была очень плохая. Поэтому человек посидит, там, год, полтора… И, если он нормально ведет себя – не дерется с тюремщиками, не сбегает – он спокойно идёт домой.
Мы поднялись по серпантину уже очень высоко над долиной Цхинвала. Руины мертвых домов вдоль обочин давно кончились. Ни осетины, ни грузины на такой высоте не живут, делить здесь нечего. Здесь только неделимое небо да двое заблудших странников – Дато и я.