ВНИМАНИЕ! ТОВАРИЩИ ПОТОМКИ И ВСЕ ЧИТАТЕЛИ (ОСОБЕННО МОЛОДЫЕ)!
ОБРАТИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ВНИМАНИЕ НА ЭТУ ГЛАВУ, А ТАКЖЕ ГЛАВЫ С 16-й ПО 30-ю ЭТОГО СБОРНИКА! НЕ ПОЖАЛЕЕТЕ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
"НЕ БОЙТЕСЬ" - ЭТО БУДУТ НЕ ЗАНУДНЫЕ ОПИСАНИЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ БЫВШЕГО "ЗАМШЕЛОГО" КОМСОМОЛЬСКОГО "ФУНКЦИОНЕРА", А ДОСТАТОЧНО ЖИВЫЕ И КАК ПРЕДСТАВЛЯЕТСЯ, ВЕСЬМА ИНФОРМАТИВНЫЕ ОПИСАНИЯ ("ИЗ ПЕРВЫХ РУК") ПОСЛЕВОЕННЫХ СОБЫТИЙ 40-50-х ГОДОВ ПРОШЛОГО ВЕКА.
ЧИТАЙТЕ ВСЕ ГЛАВЫ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНО, ТОГДА ЛУЧШЕ "ПРОЧУВСТВУЕТЕ" БЫТОВУЮ И ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКУЮ ОБСТАНОВКУ ТОГО ВРЕМЕНИ И УЗНАЕТЕ ДЛЯ СЕБЯ МНОГО НОВОГО!!! И У ВАС ПОЯВИТСЯ РЕАЛЬНОЕ И БОЛЕЕ ПОЛНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О ЖИЗНИ В НАШЕЙ СТРАНЕ В ТЕ ГОДЫ!
НЕ ПОЖАЛЕЕТЕ!!!
В начале этой главы я вернусь хронологически немного назад: обращусь к годам моей комсомольской юности, оставившей значительный след в моей жизни.
...День приёма меня в комсомол (в те годы это была важная веха в жизни каждого юноши) – это произошло ещё в 7-м классе в г. Станиславе (в 1946 г) – запомнился тем, что, после довольно заурядного ритуала вручения комсомольского билета (после зачтения моей характеристики и дежурных вопросов об учёбе, планах на будущее – о чём ещё можно спросить 14-летнего школяра -, прямо в школе перед нами выступила приехавшая по путёвке ЦК ВЛКСМ в Станислав – город в Западной Украине с наибольшим засильем бандеровского националистического подполья и соответствующих традиций – Любовь Тимофеевна Космодемьянская, мать легендарной Зои (см. Интернет). Прошло сравнительно немного времени – всего полтора года после окончания Отечественной войны (1941-1945 гг) и 5 лет после геройской гибели её дочери – партизанки в тылу врага, которую после страшных издевательств повесили фашисты. Для нас тогда всё это было совремённостью, а не историей, как сейчас. Хотя я и не помню конкретных слов, но её пламенная речь, конечно, тогда очень затронула наши юные сердца…
Поступив в техникум (см. предыдущие главы), я, вероятно, обратил на себя внимание хорошей успеваемостью и общей начитанностью, а также, что было немаловажным, - свободным владением украинским языком. Учитывая моё «схидняцкое» (восточно-украинское) происхождение и несмотря на то, что комсомольский стаж у меня был невелик (менее года), за неимением лучших кандидатур, меня, как одного из наиболее «развитых» студентов (на фоне большинства преимущественно деревенских, слабо подготовленных западно-украинских хлопцев) избрали комсоргом группы (проголосовали единогласно).
На второй день после своего «избрания» я потащил группу деревенских ребят, ещё плохо ориентировавшихся в городе, чтобы приобщить их к городской культуре - купаться в открытый бассейн (в первые годы после войны доступ в бассейны во Львове был свободным и бесплатным). Напомню попутно, что при Советской власти в СССР практически всё было бесплатным – тренировки в спортивных залах, бассейнах и теннисных кортах (которых было, правда, маловато). Не говоря уже про бесплатное обучение в вузах и, какую-никакую – пусть и менее технически оснащённую, чем в XXI веке – медицину, которая, как мне кажется, тогда была более «человечна и внимательна» к отдельному индивидууму…
…В тот год сентябрь стоял тёплый. Мы купались, резвились, прыгали в воду с бортиков – всё как положено 15-летним подросткам Потом самые смелые полезли на вышку. Кто-то прыгнул с 3-х метровой площадки, один с - 5-ти метровой…. Я к тому времени имел стаж плавания всего три месяца - только-только после окончания 7 класса школы научился держаться на воде, поэтому барахтался внизу. Ребята начали меня подначивать, что мне «слабо» прыгнуть с «самого верха» - 10-метровой площадки. Я будучи их «гидом» и «опекуном» в городской жизни и, главное, - новоиспеченным комсоргом, не захотел «терять свой авторитет» и легкомысленно (как потом объяснял себе и другим - «из любопытства») согласился и полез на самый верх. Когда же глянул вниз – мне стало совсем нехорошо: меня начисто охватил буквально животный страх перед искрящейся в солнечных бликах далёкой водной гладью! Что же я наделал своим «обещанием показать класс» !
Пытаясь прыгнуть, я несколько раз подходил, отходил, примеривался, но, дойдя до края, буквально цепенел… Что было делать ? Я, комсомольская салага, очень серьёзно относился к своему авторитету комсорга, поэтому раздиравшие меня чувства долга (дал слово!) и элементарного страха сковывали меня всего. Наконец, с каким-то уже почти омертвевшим сознанием я разогнался и прыгнул, как мне казалось «ласточкой» (почему не прыгнул «солдатиком» – не знаю)… Как потом рассказывали хлопцы, летел я как согнутая дохлая собака – и шмякнулся в воду почти плашмя. Кое-как вынырнув из глубины, я увидел, что отбил живот и всё остальное, что принадлежало мне ниже (забыл сказать, что купались мы без трусиков) – всё было красным от внутреннего кровоизлияния… Было адски больно, но на уровне подсознания я прежде всего испугался и подумал, что стану теперь полным калекой и в будущем недееспособным, как мужчина… Это было ужасно ! Однако, уже через неделю всё прошло, всё зажило, как на собаке (о, молодость !), и нынче мои пятеро детей вполне опровергают мои тогдашние мрачные юношеские опасения… В дальнейшем я научился любительски нормально плавать и прыгать, но к водной стихии окончательно стал относиться более уважительно лишь после нескольких других случаев, об одном из которых расскажу, не откладывая (а то забуду).
Так, однажды (в 1966 г), решив искупаться в ветреную погоду в незнакомой «дикой» бухте Су-Псех на черноморском побережьи под Анапой, я (достаточно крепкий 34-летний мужчина), возвращаясь после заплыва обратно к берегу, вдруг обнаружил, что тот не приближается, а почему-то отдаляется от меня…. Поняв, что это «тягун», т. н. «длинная» волна, затягивающая в море пловца, я отчаянно погрёб к берегу, но вскоре стал выбиваться из сил. Как я ни старался быстрее плыть к суше, та всё более удалялась от меня. А там спокойно загорали на песочке немногочисленные случайные «дикие» отдыхающие - в основном женщины -, да детишки плескались возле них на мелководье. И никто не обращал внимания на молодого крепкого мужика, который, как, наверное, казалось издали, бодро рассекал воду в сторону берега, а на самом деле из последних сил боролся с утягивающей его в сторону моря волной…
Кричать, звать на помощь было бесполезно - из-за ревевшего прибоя на берегу и ветра с берега в сторону моря моих воплей всё равно не было бы слышно. Стало тревожно. Перевернувшись на спину, я «лёг в дрейф», рискуя быть навсегда утянутым в морские дали. Но оставалась надежда отдохнуть… Как-то интуитивно я начал плыть не прямо к берегу, а отгребать параллельно к нему, в сторону маленького мыска. Действительно, за ним прибой был слабее, и через какое-то время я заметил, что откат волн стал не так силён, и с перерывами (когда отдыхал, лёжа на спине) стал приближаться к берегу – хоть и на удалении от «своей» бухты. Наконец я буквально выполз на берег, очутившись более чем в километре к югу от места «старта». Когда я (почти после часового отсутствия) вернулся к своим вещам, никто даже не обратил на меня внимания – редкие купальщицы занимались своими детками и своим загаром – моего длительного отсутствия и, тем более, возможной будущей «пропажи» никто на берегу всё равно бы не заметил… Это стало хорошим уроком – как, никого не предупредив, купаться в незнакомых местах при «свежей» погоде на море.
…Но «вернёмся к комсомолу». Чем он был в 40-годы прошлого столетия, сразу после окончания Отечественной войны?
В те годы комсомол представлял собой монолитную общественно-политическую «идеологически вооружённую» сильную организацию – молодёжный резерв коммунистической партии. Им руководили (в особенности в нижнем звене – «первичных», как тогда называли, организациях ) ещё недавно носившие шинели сравнительно молодые бывшие фронтовики, как правило - члены коммунистической партии. Задачи, ставившиеся перед молодёжью, были простые и ясные: восстановить страну после тяжёлой войны, активно проявлять себя в учёбе, в трудовой и общественной жизни - продолжать строить «новое коммунистическое общество».
Уважаемые товарищи потомки!
Чтобы понять и хоть немного осознать (если не удастся прочувствовать) атмосферу комсомольской жизни и роль комсомола в довоенные и первые послевоенные годы, прочитайте хотя бы такие книги, как «Мужество» Веры Кетлинской, «Как закалялась сталь» Николая Островского, «Молодая гвардия» Александра Фадеева. Прочитайте о подвигах Зои Космодемьянской, Александра Матросова и многих других комсомольцев в Великую Отечественную войну… Вникните, хоть как-то, в проблемы той эпохи, узнайте, чем жила молодёжь того времени – и многое поймёте. Не пожалеете!
Культ военных и трудовых подвигов властвовал тогда над умами молодёжи. Нас учили любить нашу Страну – и мы её любили! Энтузиазм - это слово было наиболее характерным в те годы! Молодёжь видела конкретные цели - помогать восстанавливать разрушенное народное хозяйство - и, главное, всегда чувствовала свою востребованность!
Комсомольцы были всегда первыми на строительстве новых городов в Дальневосточной тайге, впоследствии – при освоении целины в казахских степях, сооружении каскада электростанций на Енисее и Ангаре, наконец,– прокладке ж/д ветки, параллельной Транссибу – Байкало-Амурской магистрали (БАМ’а)…
По своему преобладавшему тогда социальному положению и, главное, идеологическому воспитанию молодёжь была, в целом, более однородна и сплочёна – не то, что в начале XXI века - при нынешнем вопиющем социальном расслоении, сочетающимся с избранной власть предержащими неясной парадигмой развития страны, отсутствием часто твёрдого мировоззрения и устойчивых моральных принципов в душах и умах людей…
Это лишь в 70-80-х годах высшая комсомольская верхушка, а вслед за ней и жизнь в низовых комсомольских органах (особенно на уровне райкомов) стала, во многом, сильно «формализованной», что, вслед за общим «застоем» в партийных структурах, привело к превращению комсомола в замшелый бюрократический аппарат и часто - к идейному перерождению и даже бытовому разложению его низовых звеньев… Это хорошо отражено в книге Ю. Полякова «ЧП районного масштаба» и достоверно показано в одноимённом фильме (см. Интернет).
Я «такой комсомол», к счастью, уже «не застал» по возрасту - «перерос» его к тому времени, отошёл от него.
В 80-90-е годы "перестройки", в результате разрушения СССР страна "взамен" приобрела мощную клановую государственную олигархическую структуру, которая, как спрут, вцепилась и пронизала своими щупальцами всё тело России. Сгинули и ушли в небытие практически все общественно-политические организации, моложёжь во-многом стала свободнее, но и более "безбашенной", с нигилистическим отношением ко всему... В её среде часто культивируются избыточный прагматизм, безверие и агностицизм.
Полагаю - комсомол, конечно, необходимо (нужно и можно) было сохранить - пускай и в ином виде, очистив его от скверны обюрокрачивания, паразитов-прилипал и дармоедов-функционеров. В любой стране и при любых режимах молодёжные общественные структуры необходимо "беречь" - хотя бы в целях сохранения влияния на них со стороны общества. Естественно - при сохранении гражданских свобод каждого индивидуума и отсутствии незаконного идеологического и общественно-политического диктата власть предержащих... Государство не может не думать о сохранении ценых и полезных традиций, преемственности поколений.
А в годы моей комсомольской юности мы достойно участвовали во многих хозяйственных и общественных мероприятиях – людей не хватало. Нас «бросали» на разные «прорывы» - авралы, где требовались добросовестный созидательный труд и молодёжный комсомольский азарт: на новостройки, расчистку завалов при авариях, сельскохозяйственные работы и т. п. После отечественной войны в бывших оккупированных фашистами районах это было очень актуально и целесообразно.
То же относится и к годам освоения целины и, отчасти, строительства БАМ'а,
Это уже в более поздние 70-80-е годы возникла порочная практика всеобщей дурацкой "обязаловки" - участия студентов, сотрудников государственных учреждений и армейских частей в "помощи сельскому хозяйству", когда несовершенство тогдашнего советского колхозно-совхозного управления и материальной незаинтересованности сельского населения не способствовали его закреплению и продуктивному труду на земле. А сразу в послевоенные годы всё было иначе.
Помню, как в конце декабря 1947 г. в один из ненастных зимних дней во время занятий в техникуме в аудиторию вошёл - буквально ворвался - в сопровождении парторга и директора техникума секретарь райкома комсомола – молодой мужик (или даже парень), лет под 30, в морском бушлате и тельняшке – бывший морячок. С флотской непосредственностью он воскликнул: «Хлопци, трэба допомогты - на станцийи на запасных колиях стоять засыпани снигом вагоны з зэрном. Трэба розчыстыты зализнычни шляхы биля ных вид снигу, щоб швыдше видправыты вагоны на Волынь та в Закарпаття» ("Ребята, надо помочь - на станции на запасных путях стоят засыпаные снегом вагоны с зерном. Надо расчистить железнодорожные пути возле них от снега, чтобы скорее отправить вагоны на Волынь и в Закарпатье"). Директор и парторг тут же велели всем ребятам выходить (девчонок оставили) и садиться в закрытые брезентом кузова машин. Мы все дружно рванули наружу и быстро погрузились.
Когда подъехали к стоявшим на заснеженных запасных путях и порядком уже заметённым снегом товарным вагонам. Мела пурга, ветер забивал глаза крупными хлопьями снега. Взяв привезенные с собой лопаты, дружно начали расчистку путей и подходов к вагонам.
Я, как и все, орудовал лопатой, временами, как «старшой по комсомолу», бегал вдоль вагонов, следя за ходом нашей общей работы. Кому-то, замёрзшему, помню, отдал свои тёплые чёрные рукавицы (и в глубине души потом немного гордился своим «поступком», когда чуток подморозил руки…). Как молоды и искренни в своих порывах мы были тогда…
Все мы чувствовали какую-то аналогию нашей борьбы с заносами на ж/д путях с описанной Николаем Островским в книге «Как закалялась сталь» эпопеей прокладки комсомольцами узкоколейной ж/д ветки от ст. Боярки, по которой в Киев должны были идти вагоны с дровами… Ещё раз прошу: «юноши и девушки, прочитайте эту книгу! Узнайте, как росла и воспитывалась молодёжь страны в первые годы становления Советского государства»!
Главное – как тогда, так и в первые послевоенные годы наше стремление помочь стране, государству в преодолении послевоенных трудностей было для всех нас не только ОБЩИМ, но и ЛИЧНЫМ ДЕЛОМ! При всех дальнейших издержках «обюрокрачивания» в последующие годы самого комсомольского (как и партийного) аппарата и всей комсомольской жизни, в целом, - этого отнять у нас нельзя!…
…Если в русскоязычных областях страны роль комсомола заключалась в необходимости быть (и она была!) авангардом на производстве и в общественной жизни, то в Западной Украине – это дополнялось, ещё (если не прежде всего) необходимостью участия комсомольцев в «советизации» западно-украинской молодёжи и в противоборстве с украинской националистической идеологией.
Партийные организации учебных заведений города чётко выполняли исходившие от вышестоящих органов директивы партии по созданию управляемой структуры молодёжного комсомольского движения, усиленно насыщая все первичные комсомольские организации «схиднякамы» («восточниками» - приехавшими из Восточной Украины), воспитанными в СССР и лояльными к советской власти кадрами. То же (только с ещё большей строгостью и старанием) выполнялось при формировании партийных структур…
В первые послевоенные годы «захиднякам» («западникам»), среди которых подавляющее большинство не было знакомо с основами советской идеологии и в среде которых действовало немало «пробандеровских» подпольных кадров, - даже самым «просоветски» настроенным из них - было тяжело «пробиться» и сделать комсомольскую (и тем более – партийную) «карьеру». Провозглашая на словах «выдвижение местных кадров», партийно-комсомольские органы им часто не доверяли, отдавая при ключевых кадровых назначениях чаще предпочтение выходцам из центральных районов СССР и Восточной Украины. Не следует забывать (повторюсь), что Западная Украина была до первой мировой войны частью Австро-Венгрии (за исключением Волынской области, входившей в состав Российской Империи), а после Версальского мира около 20 лет находилась под юрисдикцией Польши. Затем после кратковременного (менее чем 2-летнего) присоединения к Советской Украине, оказалась всю Отечественную войну под немецкой оккупацией.
Фашистская Германия опекала (хотя и с некоторыми ограничениями самостоятельности) националистов-бандеровцев, помогавшим немцам в карательных операциях во время Отечественной войны и, при этом, всегда лелеявших мечту о независимости от Советской Украины. Львов после окончания войны стал фактически идеологическим центром украинского националистического подполья, которое, подпитываемое западными спецслужбами, вело завуалированную антисоветскую пропаганду, особенно среди преподавательского состава и студентов учебных заведений, в различных организациях культуры, в печати и средствах массовой информации. Между прочим, в эти годы во Львове начальником Политуправления Прикарпатского Военного Округа служил полковник Л. И. Брежнев (будущий генсек КПСС)…
Если Львов был «ядром», где в среде некоторой части западно-украинской интеллигенции «теплились» и культивировались антисоветские настроения, то во многих сёлах Львовской, Станиславской, Дрогобычской, Тернопольской и Ровенской областей существовала уже непосредственная серьёзная поддержка местным населением оуновского подполья (ОУН – Организация Украинских Националистов). Фактически до середины 50-х годов в Западной Украине велась ожесточённая подпольная идеологическая пропаганда среди городских рабочих и служащих, а также в среде сохранившегося в сёлах единоличного крестьянства, которое было далеко не полностью (даже формально) вовлечено в редкие тогда здесь колхозы…
По глухим карпатским лесам ещё перед отступлением немцев в 1944 г, помогавшие им бандеровцы - члены Украинской националистической организации и её военного крыла – УПА (Украинской повстанческой армии) нарыли множество «схронов» – замаскированных подземных бункеров, соединявшихся между собой длинными разветвленными многометровыми подземными ходами, откуда совершали свои диверсии против наших наступавших войск. После завершения Отечественной войны вся структура организации была сохранена, и во времена «холодной войны» она полностью попала под опёку американцев в Западной зоне Германии, где сосредоточилось всё руководство ОУН. В сёлах и городах бандеровцы активно вербовали своих сторонников в среде местного населения и из своих схронов малочисленными, но эффективными группами, часто делали вылазки в близлежащие деревни и районные центры, где убивали местных активистов и сторонников Советской власти…
В некоторых райцентрах, не говоря уже о сёлах, советская власть фактически функционировала только днём, и то – лишь под охраной органов КГБ и немногочисленной милиции. Сотрудники райкомов партии практически дома не ночевали, а обычно «баррикадировались» и ждали визита «гостей» по ночам в своих рабочих помещениях. И хотя все функционеры были вооружены (вплоть до секретарей парткомов и председателей немногочисленных колхозов), жертв было много. Проезжая по дорогам Прикарпатья ещё в начале 50-х часто можно было видеть возле зданий райкомов и сельсоветов оградки вокруг скромных деревянных обелисков с красной звездой и почти всегда стандартной надписью «Имя рек – погиб смертью храбрых от рук украинских буржуазно-националистических предателей Родины» ( с небольшими вариациями текста). Потом все памятники убрали, а останки погибших перенесли на общие кладбища.
О "бандеровщине" в западных областях Украины см. также последующие главы
…Вот в такой обстановке осуществляли свою политико-воспитательную работу партийные и комсомольские организации города. Не являлся исключением и наш техникум, откуда привлекались наиболее активные студенты-комсомольцы для массово-агитационной работы в сёлах Прикарпатья среди «непростого» по менталитету, политическим предпочтениям и традициям местного населения, которое прожило подавляющую часть своей жизни в борьбе за независимость под гнётом Австро-Венгрии и Польши… Для большинства из них «освобождение» их «советами» от «польского гнёта» ассоциировались с «исторически» ненавистными им «москалями» и, как им казалось, ничего хорошего не сулило.
Советский «хрен» для них был не слаще польской «редьки»…
…Уже весной 1948-го года выездная бригада партийно-комсомольского актива, в составе которой оказался и я, была направлена в несколько деревень области для проведения агитации среди сельского населения и молодёжи - с целью организации там колхозов и комсомольских ячеек. Нас, молодых комсомольских активистов тогда только «натаскивали» более «матёрые партийные зубры», которые проводили общие собрания селян, убеждая организовать в их деревнях к началу посевной колхозы, а также комсомольские ячейки. Помнится, речи и призывы были яркие, но реакция селян была слабая и пассивная. На дополнительном собрании молодёжи было тоже самое: представитель райкома комсомола произнёс речь, избрали какую-то «суспильно-инициатывну» (общественно-инициативную) группу, комсорг техникума роздал молодёжи анкеты… Мы, рядовые комсомольские активисты, рассказывали про техникум, учёбу, приглашали поступать к нам осенью учиться – старались понравиться… Потом, перед самым отъездом, когда уже совсем освоились, в какой-то деревне я, помню, допустил нехороший «ляп»: прощаясь с группой молодёжи, в которой преобладали девчата (как помню – довольно симпатичные), я «в шутку» (вот, дурак!) пообещал им, что, если они не станут комсомольцами, в следующий раз, приедем не мы, а их будет агитировать КГБ… Поразила реакция девчонок на мою неудачную шутку: кто криво усмехнулся, кто отвернулся, а одна, бедняжка, - запомнилось - аж вся вздрогнула… Я, придурок, для которого КГБ в то время было ещё почти мифической организацией, вроде какой-то экзаменационной комиссии, что ли, не мог себе и предположить, что эта молодёжь все наши слова воспринимала очень всерьёз, ибо была прекрасно осведомлена о функциях этой организации – у многих в семьях тогда были репрессированы родственники…. Больше никогда в те годы я старался не упоминать вслух - «всуе», как имя Христа,- аббревиатуры слов «Комитет Государственной Безопасности»… Учился жизни «на ходу».
Такие, вот, были времена и наши дела...
После избрания меня комсоргом, кроме посильного участия в самодеятельности я по совместительству стал ещё и редактором стенгазеты 2-го курса геолого-разведочного отделения техникума. Приближалась 30-я годовщина со дня создания – 29 октября 1918 г. - Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодёжи (ВЛКСМ). Этот юбилей во Львовских учебных заведениях, как и по всей стране, праздновался очень широко – организовывались торжественные собрания, различные конкурсы и выставки. Наш техникум участвовал в конкурсе городских техникумовских стенных газет.
Герман Горев - прекрасный рисовальщик – превзошёл самого себя: художественное оформление красками и блёстками заголовков статей в нашей газете «Геолог-угольщик» он выполнил по высшему разряду! Я написал «мощную» передовицу о комсомоле и «организовал» среди ребят группы ещё 6 колонок текста статей, одна из которых была напечатана на украинском языке за подписью одного из наших хлопцев – «захидняков», вступившего недавно в комсомол. Конечно тематика заметок и весь их текст был фактически «вылеплен» мною. Но политический акцент последней заметки («привлечение в комсомол местной украинской молодёжи»), которую я задумал как «ударную» в газете, оказался очень к месту, весьма актуален по времени и «был замечен». Тематика других заметок была тоже достаточно интересна и разнообразна.
Короче – наша газета получила 1-е место среди всех стенных газет других техникумов города! Были отмечены «содержательность и высокий идейный уровень» студенческих заметок в газете, а также хорошее художественное её оформление. Мы с Германом ходили как именинники. На вечере, посвященном юбилею, нам объявили благодарности по линии дирекции, парторг Домарев тоже был как-то отмечен райкомом партии за «хорошую постановку в нашем учебном заведении политико-воспитательной работы».
В день 30-летнего юбилея ВЛКСМ (29 октября) в городе было организовано факельное шествие. Все мы (многие сотни комсомольцев) торжественно шли через весь город со специально изготовленными горящими факелами к монументу в честь комсомольцев, погибших в Великую Отечественную войну. Здесь ветераны и участники освобождения Львова от фашистских захватчиков выступали с речами и воспоминаниями… Запомнилось на всю жизнь !
А теперь, более 60-ти лет спустя, молодые представители совремённой западно-украинской молодёжи – зомбированные последыши бандеровцев -, воспитанные в годы «незалэжности» (независисмости) разными «ющенками» (Ющенко - бывший президент Украины в 2005-2010 гг., ярый националист и «антирусист» ), уже не стесняются – позволяют себе срывать ордена и георгиевские ленточки с груди ветеранов Отечественной войны, как это было во Львове во время празднования дня Победы 9 мая 2011 г…
Практически все памятники советской эпохи во Львове уничтожены, память о советском прошлом исчезла начисто, а факельные шествия проводятся здесь, как и в других городах Западной Украины в честь памяти одиозного Симона Петлюры, бандеровцев и других борцов за «нэзалэжну» Украину под лозунгами «Бандера и Шухевич – наши герои»…
Иные времена наступили на Украине - ныне самостоятельном государстве, другое поколение пришло в жизнь - с иными политическими взглядами, моральными установками и жизненными ценностями…
...В том же политизированном «ракурсе» прошло моё первое участие в выборах в Верховный Совет («советский парламент»), которые состоялись 12 марта 1950 г.
Было это так. Накануне с утра из Львова выехала запряженная двумя лошадьми фура (большая длинная телега), устланная сеном и войлочными кошмами для спанья, в которой ехали: некий «руководящий» товарищ из райкома партии, который отвечал за обязательный тогда «охват 100-процентным голосованием населения» на отведенном под его контроль участке, комсомольский активист-пропагандист – автор этих строк - и мой напарник из параллельной группы, здоровый «лоб», исполнявший роль «урноносца»: он должен был таскать по домам урну для голосования. Наш живописный экипаж дополняли три «кэгэбиста». Двое - сержант и рядовой внутренней службы -, вооружённые пистолетами-пулемётами Шпагина («калашниковы» тогда ещё массово не появились), сидели, свесив ноги, на телеге сзади, «охраняя наш тыл». Третий солдатик - с винтовкой за спиной - исполнял роль кучера. В нашу задачу входило провести голосование в «закреплённом» за нами селе и соседнем с ним хуторе, кажется, в Бусском районе Львовской области. По хорошей дороге (снег уже практически растаял – днём была плюсовая температура) к вечеру добрались до места.
Нас встретил, видимо, предупреждённый из района, председатель сельсовета. С его помощью наш партийный шеф быстро организовал ночёвку, «грамотно» разместив своих подопечных по хатам. Все основные участники предвыборной «операции» размещались по отдельности: крайний по улице деревни дом заняли сам партиийный товарищ с двумя охранниками, рядом в доме ближе к центру отдельно разместили меня и моего напарника. Во дворе этой же хаты оставили на ночёвку лошадей с «кучером», который «контролировал свой сектор обзора» прямо из фуры.
По «наводке» председателя сельсовета были выбраны, наверное, заранее «намеченные» хаты, где проживали многодетные семьи с малолетними детьми (где «газде» и «газдыне» - хозяину и хозяйке - поневоле приходилось думать о безопасности «гостей», чтобы не пострадать потом самим). Это была какая-то гарантия того, что нас «не выдадут», наше местопребывание не станет быстро известным в селе, и к незваным «постояльцам» не нагрянут «оппоненты» Советской власти из леса…
Перед тем как ложиться спать наш хозяин – плешивый и «потоптанный» жизнью ополяченный «вуйко» (дядька)– попросил нас отдать ему наши документы: «Будь ласка, прошэм пановэ-товажышы, пжеказачь ми вашэ документы, жэбы я йых тымчасово сховалэм» (прошу господ товарищей передать мне ваши документы, чтобы я их на время спрятал» - и он указал на большую чуть тёплую, уже остывшую печь, похожую на русскую. Паспортов с собой мы не брали, при нас были только комсомольские билеты. Немного поколебавшись (вообще-то расставаться с ними было не положено) мы всё же согласились их отдать, поскольку расположились спать на кошме возле печи. Он завернул их в какую-то тряпку и сунул её в кучу остывшей золы внутри той же печи. Делал он это на случай прихода ночью незваных лесных «гостей», которые обычно на месте расправлялись с носителями таких документов… Без них можно было в трудной ситуации ещё хоть как-то «отбрехаться». В соседних двух «кимнатах» расположился хозяин со своей «жинкой» и кучей детишек, количество которых мы так и не смогли точно установить. Было уже поздно – сразу же заснули.
…Проснулся я от толчков нашего неугомонного шефа. Было ещё темно и, как оказалось, всего полшестого утра. Хотелось спросить: «Почему так рано ?»
Как известно, в СССР голосование в День Выборов начиналось в 6 утра и заканчивалось в 12 ночи. В те времена обычно считалось весьма почётным приходить рано утром на избирательный участок и голосовать в числе первых. Проявление такого усердного «нетерпения» поощрялось и считалось ярким выражением высшего гражданского долга: обычно первыми приходили к урнам и голосовали в паре какой-нибудь старый ветеран Октябрьской революции и молодой, впервые в своей жизни голосовавший избиратель-комсомолец, об этом потом сообщалось в газетах… Всё это, обычно, было организовано (хотя такие искренние энтузиасты тоже попадались.
Но так было в спокойных районах Восточной Украины. На Западной «Бандеровщине» можно было вообще сорвать выборы, если бы сидеть на избирательном участке и дожидаться прихода изирателей. Предыдущая практика голосований свидетельствовала о том, что к тем, кто добровольно приходил голосовать на избирательный участок в сельсовет, позже по ночам наведывались «лесные гости» и «разбирались» с ними, часто очень жестоко: были случаи, когда вырезали целые семьи, члены которых своим участием в выборах как бы выражали поддержку «Советам»…
Поэтому в наших условиях столь раннее голосование партийный шеф решил провести по всему селу «на дому», чтобы обеспечить «стопроцентную явку» избирателей. Ибо была полная гарантия, что в сельсовет не придут голосовать не только явные противники Советской власти, но и многие селяне - лишь из-за одной боязни «засветиться» и последующей мести бандеровцев, у которых были свои осведомители в каждом селе…
…Итак, «выборы» наши начались ровно в 6 утра. Забрав «из печи» свои комсомольские билеты, мы с товарищем пришли в сельсовет, преобразованный в избирательный участок. Наш партийный босс расположился за столом в комнатушке председателя сельсовета, который неприкаянно топтался рядом с ним. Здесь находился какой-то допотопный телефон, соединявший село с райцентром, откуда через коммутатор надо было словесно просить «девушку» соединить тебя с районной избирательной комиссией или райкомом партии. Комната с «местной» большой урной была украшена красным флагом (привезенным нами с собой). Возле урны стоял, как в почётном карауле, охранник-сержант с автоматом. На улице. «прикрывая» вход в сельсовет, на своей фуре дежурил с автоматом другой солдатик. Мы же с Николаем (назовём так моего напарника – имя его забыл) начали в полной тьме обход домов спящего ещё села. Николай был типичный «русак» (приехавший откуда-то из донбасских степей, говоривший на ужасном украинском. К тому же он ещё и «косноязычил»... Это был хотя и простоватый, но достаточно активный здоровый парень, любивший и желавший всегда быть на виду. Ему было поручено стать носильщиком урны, раздатчиком пустых и сбором заполненных уже бюллетеней («головой отвечаешь» напутствовал его шеф)… Ответственная, однако, работа.
На мою же долю выпала самая тяжёлая и неблагодарная, хотя и тоже не менее важная роль: я, как хорошо владевший западно-украинским (галичанским) диалектом украинского языка, должен был, вежливо здороваясь, деликатно будить буквально спящих или полусонных людей. После чего извиняться за столь раннее вторжение, обосновывая его заботой об "удобстве" для них голосовать прямо на дому, чтобы не «утруждаться» - идти на избирательный участок в сельсовет. В общем-то роль моя, как я сейчас это понимаю, была достаточно гнусная – прикрывать «красивыми словами» желание вышестоящих властей обеспечить «100-процентную явку». Подавляющее большинство селян, вынужденных «голосовать» подобным образом - в присутствии вооружённого автоматом солдата у дверей и нас – незванных соглядатаев (попробуй только на чужих глазах вычеркнуть кого-то в бюллетене!) -, фактически ничего не знало и никак не интересовалось неизвестными и чуждыми им «москальскими вождями», за которых надо было голосовать. В те времена Верховный Совет СССР состоял из двух палат: Совета Союза и Совета Национальностей. Помнится в первый «баллотировался» кто-то из членов Политбюро ВКП(б) – Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) – кажется Л. М. Каганович, во второй – командующий Прикарпатским военным округом генерал-полковник К. Н. Галицкий. Замечу, что назначить человека с такой фамилией командовать военным округом в бывшей Галиции и выдвинуть его кандидатом в депутаты – это, конечно, был удачный, как бы сказали в наши дни, пиар-ход!.
Я старался хоть кратко рассказать вялым спросонья хозяевам об этих кандидатах, напирая на то, что они вышли из «простого народа» и верно служат стране… Некоторые хозяева отказывались голосовать, говорили, что сами придут на избирательный участок. Помня, что наказывал нам партийный шеф – всё делать только на дому и не уходить, пока голосующие – обычно хозяин и хозяйка - сами не поставят соответствующие птички на бюллетенях и не кинут их в урну – я продолжал их уговаривать, а если мои деликатные «розмовы та пэрэконування» (разговоры и убеждения) не помогали, то в диалог «включался» брутальный Николай, который, не мудрствуя лукаво, «ускорял события»: пресекая мои «дипломатические» уговоры, прямо и почти угрожающе требовал на «проклятий москальський мови» (на проклятом «москальском» - русском - языке) обеспечить нам «процент» голосования, иначе, дескать нас «сильно накажут». При этом не стеснялся намекать, что и этим упрямцам не поздоровится… Это убеждало хозяев больше, чем мои «деликатные» увещевания на их родном языке. Они, в конце концов, обычно торопились избавиться от незваных гостей и делали, как мы их просили.
Где-то часам к девяти-половине десятого утра мы обошли все хаты этого сравнительно небольшого села и притащили набитую бюллетенями урну в сельсовет. Шеф нас похвалил. Оставалось немногое – поехать на соседний хутор, расположенный в 2-3-х километрах от села, где обитало всего с десяток семей, и «обеспечить» голосование там.
Я был выжат, как лимон, от бесконечных разговоров, объяснений, приглашений и увещеваний голосовать в течении своей беспрерывной - более, чем трёхчасовой - агитационно-пропагандистской работы «языком» по домам. Поэтому взмолился и попросил шефа дать отдохнуть. Начальник оценив моё предыдущее усердие и его результаты, разрешил мне остаться. На хутор были посланы на фуре один Николай и два солдата в придачу.
Однако, где-то менее чем через полчаса мы услышали со стороны хутора, куда уехал Николай с охраной, несколько винтовочных выстрелов и, вслед за ними, короткую автоматную очередь… Шеф, сержант и я выскочили на крыльцо, тревожно прислушиваясь...
…Через какое-то время мы увидели возвращающуюся фуру с нашими хлопцами – все были, слава Богу, целы. На вопрошающий взгляд и немой вопрос шефа мой напарник с нагловатой улыбкой успокоил его: «Всё нормально, проголосовали 100 %». На конкретный вопрос «кто и зачем стрелял» один из солдатиков ответствовал, что были выстрелы из леса, «из разных сторон», на которые он ответил автоматной очередью «вверх».
Партийный шеф удовлетворился ответом, тем более, что «хуторские 100 %» были обеспечены – и без потерь. Через час, выполнив предварительный подсчёт голосов в присутствии «комиссии», включавшей ещё дополнительно председателя сельсовета и какую-то молчаливую постного вида женщину - «газдыню» (как принято было обращаться к женщинам на селе), наш шеф созвонился с районной избирательной комиссией и отрапортовал об успешном и досрочном охвате голосованием всех 100 % населения на вверенном ему участке.
Пообедали («чем Бог послал») у председателя. Тот, довольный благополучным завершением важного мероприятия без эксцессов, а также, наверное, нашим быстрым отъездом, устроил неплохой «закусон» с горилкой-самогоном. Правда, шеф всем пить запретил и, когда мы хоть и быстро, но неплохо подкормились (было, помню, жареное сало на огромной сковороде), сразу же скомандовал отъезд. Дабы не искушать судьбу...
После полудня, около часа дня, дня наша «команда» покинула село, так толком и не «разглядев» - в предрассветной темноте при свете керосиновых ламп (электричества тогда в большинстве сёл не было) - всех его проголосовавших жителей…
Наш партийный начальник довёз нас с Николаем до автобусной «зупынкы» (остановки), а сам с охраной поехал в район сдавать запечатанную урну с бюллетенями - в «райизбирком», как сейчас принято говорить…
…Уже потом, спустя много времени, Николай как-то на одной из «посиделок» в общаге по пьяной лавочке признался мне, что тогда, во время поездки на хутор с урной, они с солдатиками, не зная количества стрелявших в них с разных сторон из засады, решили не испытывать судьбу, объезжая разбросанные в лесной чаще на сотни метров хуторские дома. Решили вернуться. По дороге обратно он расписался против фамилий избирателей в выданном ему списке жителей хутора и, поставив в бюллетенях галочки, побросал их в урну, обеспечив нашему партийному шефу «100-процентную» явку хуторских избирателей, а, возможно, ещё и какое-нибудь партийное поощрение за хорошо организованные и успешно проведенные выборы…
Такими и запомнилось мне это моё первое голосование за «кандидатов блока коммунистов и беспартийных» и участие в качестве одного из организаторов в их проведении в не совсем обычных условиях, которые оставили в моей памяти, скажем прямо, - тягостные и не очень приятные воспоминания…
...Одним из важнейших общественных мероприятий в послевоенное время было почти ежегодное проведение практически во всех организациях страны подписки на облигации Государственных займов. Эта «подневольно-добровольная» подписка заключалось в том, что все работавшие трудящиеся, студенты и военнослужащие покупали облигации, деньги за продажу которых поступали от населения в бюджет государства и шли на восстановление разрушенного войной хозяйства страны. Какие-то облигации изредка выигрывали, но, в целом, это был фактически «добровольно-принудительный» отъём средств у и так достаточно бедного населения. Стоимость «купленных» у государства облигаций высчитывалась ежемесячно из зарплат и стипендий. Чем на большую сумму «подписывался» (покупал) облигации человек, тем более «патриотичным» он считался. Нам, комсомольскому активистам, приходилось всегда показывать пример нашим скуповатым деревенским товарищам… «Скрепя сердце», соревновались: кто из нас подпишется в этот раз на б;льшую сумму и заслужит похвалу парторга Домарева. Помнится, как однажды во время такой подписки меня, «взявшего рубеж» в 550 руб., «обошёл» на финише бывший одно время старостой Сергей Асмолов (подписался на 600 руб.). Потом он, правда, вслух сожалел, что так «увлёкся» и поддался тщеславным эмоциям («стипендия и так не велика, а жрать всегда хочется…»),
…Где-то зимой 1948 г. на фоне общего погружения молодёжи в учебные будни, «вра-стания» в студенческий быт и приобщения к общественной - как было рассказано выше-, очень политизированной в те годы жизни в Западной Украине, в техникуме произошло ЧП. Первокурсник из моей группы Поздняк («русскоязычный схидняк» - «восточник») стал в разговорах «заявлять публично» - сперва среди товарищей и, в конце-концов, самому парторгу -, что «ему скучно в комсомоле», и он хочет «выйти» из него. Каким-то образом эта «новость» дошла до райкома комсомола, где бдительные и усердные товарищи стали поговаривать о том, что этот добровольный «выход из комсомола» «схидняка» выглядел дурным примером для «дремучей» западно-украинской молодёжи, которую надо было только ещё начинать «советизировать» и всячески вовлекать в общественную жизнь… По тем временам добровольное желание «выйти из комсомола» было событием необычным и выглядело равносильным чуть ли не предательству.
Всё это могло свидетельствовать, по меньшей мере, о «неудовлетворительном состоянии политико-воспитательной работы комсомольской и партийной организации» со всеми вытекавшими отсюда непредсказуемыми последствиями для административного, партийного и комсомольского руководства техникума - от строгих взысканий до любых административных «выводов»… В условиях избыточно «идеологизированной» послевоенной политической обстановки во Львове (см. выше) «вышестоящие решения» могли быть самыми непредсказуемыми.
Мудрый парторг Домарев, видимо, счёл лучшим выходом из ситуации решение «перехватить инициативу «добровольного выхода из комсомола» (что считалось в те годы чем-то немыслимым) и заменить её показательным исключением «предателя» и «лжекомсомольца». Что уж говорить, а умение устраивать показательные публичные «осуждения» и «порки» в до- и послевоенные годы у нашей партийно-комсомольской верхушки всегда было «на высоте»… Судя по «коридорным» разговорам на переменах, большинство рядовых комсомольцев осуждали Позняка, по крайней мере, никто его «вслух» не поддерживал.
Поздняк, наверное, и сам уже был не рад своей «наивной» откровенности. Он ходил, как виноватый отщепенец, переживал…
Комсоргом техникума был Володя Локшин – молодой парень, скорее даже – уже вполне «зрелый» мужчина, где-то около тридцати (для нас, салаг, он казался «дядей», хотя все с ним были на «ты» ). Этот бывший фронтовик - высокий, стройный и красивый брюнет - в годы войны подвизался где-то в редакциях фронтовых газет и дослужился до старшинской должности. Он всегда ходил в офицерской военной форме (только, естественно, без погон) и новых, всегда начищенных до блеска хромовых сапогах. Обладал неплохо поставленной речью, умел во время своих выступлений «заводиться» сам и «заводить» аудиторию «пламенными» лозунговыми призывами, вследствие чего имел большой авторитет среди студенческой «штатской мелкоты». Зато всегда встречал нейтрально-настороженное отношение со стороны боевой фронтовой братии (как к бывшей редакционной, почти что «штабной крысе") и тревожно-боязливую предупредительность со стороны преподавателей, особе»нно коренных «польско-украинских» аборигенов, не без оснований полагавших его «приставленным от КГБ»…
Как говорил мой проницательный друг Василий Свержевский, «вин зумив завоюваты авторытэт у товаришив-студэнтив и выкладачив, а дэяки з останних ще й побоювалыся його» («он сумел завоевать авторитет у товарищей-студентов и преподавателей, а некоторые из последних ещё и побаивались его»)…
Локшину, учившемуся на эксплоатационном отделении, директор техникума Форостецкий полушутя-полусерьёзно прочил после окончания техникума сразу должность, если не директора, то уж точно парторга шахты (замечу – должность тогда немаловажная !). Володя только посмеивался над такой перспективой, возможно, полагая, что по своим данным и со своими связями он может рассчитывать и на нечто большее… Чувствовалось, что своё пребывание в техникуме он рассматривает, как временное. Так оно и вышло – впоследствии, после очередной партконференции, он попал в партийный аппарат, впереди его ждала совпартшкола и партийная карьера областного масштаба…
…На комсомольском собрании техникума в актовом зале присутствовали представитель райкома комсомола, парторг Домарев, директор, преподаватели – и вся комсомольская «орава»: такое публичное мероприятие считалось в те времена очень важным. Большая часть студентов за глаза «осуждала» Поздняка, меньшая часть «не определилась и колебалась», выжидая, куда кривая выведёт. Были просто «несогласные» - последних были единицы… Среди несогласных был и я.
Надобно сказать, что в годы Советской власти, особенно в послевоенные годы, быть комсомольцем значило многое. Это была принадлежность к самой передовой и «крутой», как сейчас говорят, части молодёжи. Это было «осознание» своего приобщения к общенародным интересам и делам всей страны. Вне комсомола подавляющая часть тогдашней молодёжи себя не представляла: не быть комсомольцем означало жить просто «отставленным» от всех общественных дел, которыми жил коллектив и вся страна, быть отсталым человеком… Всё это я пишу для молодого поколения XXI столетия – комсомол в первое десятилетие после Отечественной войны был не просто общественной организацией, коих много искусственно расплодилось в стране позже, особенно в 2000-е годы. Это была действительно как бы «вторая власть» над умами молодёжи, почти как партия – «ум, совесть и честь нашей эпохи» - как гласил официальный лозунг… Хотя и здесь уже тогда попадалось немало расчётливых карьеристов: комсомольцу, не говоря уже о члене партии, всегда было легче «продвинуться» по службе и лучше «устроить» своё будущее…
…Собрание вначале пошло по заранее расписанному сценарию. Выступил Домарев с «установочной» информацией. В ней уже просматривались основные контуры будущеего решения коллектива, которое необходимо было принять –, естественно, исключить «отщепенца». Последующие бесцветные и вялые ответы на вопросы из зала вытащенного на сцену Поздняка, который пытался неуклюже оправдаться, а также его уже почти покаянные слова мало кого убедили. Хотя и до него, наконец, «дошло», что исключение на таком собрании – это совсем не то что, как он предполагал, должно было быть: простая «сдача» билета комсоргу – и далее «спокойное» продолжение учёбы…
Нет, тогда так просто, по доброй воле, комсомол не «отпускал» человека – после крутой разборки и показательной «выволочки» обязательно следовали «оргвыводы» (организационные выводы): исключение из самого учебного заведения…
…Затем своё осуждение «протявкали» двое подготовленных Локшиным хлопцев – представителей комсомольской «массы». Они заученно и довольно косноязычно «сообщили» всем нам, что Поздняка «за такый вчынок обовъязково трэба выключыты з комсомолу» («за такой поступок обязательно надо исключить из комсомола»).
Наконец, как и было намечено, с «завершающей речью» выступил наш пламенный комсорг. Он «метал громы и молнии, клеймя Поздняка страшным позором. Самой крутой «фишкой» в его выступлении было упоминание о пробитых осколками окровавленных комсомольских билетах, найденных в нагрудных карманах гимнастёрок убитых на фронте бойцов. «Билетах, за право носить которые возле своего сердца и оставаться комсомольцами наши братья отдавали жизнь!» - хотя и пафосно, но вполне справедливо восклицал Володя.
Выступление было сильным – зал гудел. В целом, обычно пассивная аудитория фактически «прониклась» убеждениями комсорга техникума. Судьба Поздняка была, по всей видимости, предрешена…
И тут – меня точно подбросило на месте. Я попросил слова. Домарев, который председательствовал в президиуме, уже считая, что «мероприятие» успешно завершается, помню, недовольно поморщился. Но слово мне дал.
Оглядев зал и страшно волнуясь, толком ещё не зная, что скажу, я решил защищать комсомольца моей группы Ростислава – кажется так звали – белоруса Поздняка. Не говоря о том, что в человеческой природе, видимо, заложен рефлекс спасать слабого и угнетаемого, мой, как я считаю, врождённый индивидуализм, «приправленный» юношеским максимализмом, не мог смириться с этой «машиной» комсомольского единогласия и противился «расправе» над «гадким утёнком». Я уже тогда не любил навязываемых «сверху» так называемых «коллективных мнений» и считал позорным, когда кого-либо коллективно (скопом) осуждают, позорят и клеймят…
Да, в быту я вполне компанейский человек. Законы человеческого коллектива всегда соблюдаю и чту. Но ненавижу некую СТАДНОСТЬ, иногда проявляемую в людских социумах при оценке общественно-политических явлений и событий.
Особенно когда коллектив «заражён» бациллой массового умопомрачения и желанием «травить» инакомыслящих. А подобный стиль общественного поведения с «выдачей» коллективных оценок каждому, кто хоть как-то выделялся из «стада», тогда особенно господствовал в нашем обществе. Хорошо организованный «глас коллектива» воспринимался как истина в последней инстанции. Забегая вперёд, скажу, что этот «глас» всё же настиг и меня 4 года спустя, уже когда я учился уже во Львовском политехническом институте (см. главу 29 этого сборника)…
Добавлю - я никогда не был "розовым и восторженно бездумным" юношей, который готов был по любому поводу, "задрав штаны, бежать за комсомолом". Прекрасно видел все пороки "системы" и был критически настроен по отношению к широко распространённым в те годы идеолого-пропагандистскому "трёпу" и псевдопатриотической лозунговости. Часто был "невоздержан" в критике некоторых событий в общественно-политической жизни страны, допуская вслух многие критические замечания - чем часто вызывал недовольство парторга Домарева. Тот считал меня не по возрасту "развитым, неглупым и толковым" парнем, за которым, однако, должен был быть "догляд", в связи с моей склонностью к "инакомыслию"
(слово "диссидент" тогда ещё не употреблялось)...
…Смысл моего взволнованного выступления сводился к следующему.
Да, Поздняк проявил равнодушие к задачам, стоящим перед комсомолом страны, добровольно захотел «отсидеться в тихой гавани», повёл себя как заурядный и непатриотичный обыватель. Да, конечно, - это недостойно молодого человека нашего времени – строителя нового общества. Возможно, это явилось следствием также и недостаточного внимания к политико-воспитательной работе в нашем коллективе («камень» в сторону партийной и комсомольской организации техникума) и на самом курсе, где он учится («самокритика» - упрёк в адрес самого себя – комсорга группы).
И – мои ключевые слова: «Но он же не безнадёжен!. Если мы его сейчас исключим из комсомола, то он может и дальше покатиться по наклонной плоскости». Эту «красивую» фразу «про плоскость» мне часто припоминали потом товарищи (понравилась), и я её сам почему-то запомнил…
…Меня «понесло» - я говорил вдохновенно, с юношеским задором и при полной убеждённости в правоте своих слов. Зал затих. Как сейчас, помню и почти снова ощущаю (спустя более 60-ти лет!) наступившую тогда в огромном зале какую-то «звенящую» тишину, когда говорил и убеждал товарищей. Завершил свою речь призывом не исключать Поздняка из рядов ВЛКСМ а, объявив ему строгий выговор с предупреждением, дать возможность искупить свою вину: обеспечить его посильными комсомольскими поручениями с контролем со стороны общественности…
…Плохо соображая от возбуждения, я возвращался на своё место в зале, мельком замечая лица товарищей – улыбавшиеся и поддерживавшие меня, либо немного растерянные и задумчивые, а также сомневавшиеся и скептические… Видимо моя речь произвела какое-то впечатление.
В президиуме собрания возникла маленькая заминка: Володя Локшин, стоя склонившись над сидевшем в президиуме собрания Домаревым, что-то убедительно втолковывал остававшимся невозмутимым парторгу. Возможно, убеждал того выступить и «навести порядок в умах» после моей речи. Но парторг, конечно, повидал и не такие «заварушки» и «нестыковки» в коллективах во время своей долголетней партийной работы среди армейской массы в Отечественную войну. А также в школьных и учительских коллективах – после неё. Поэтому, внешне никак не реагируя, лишь молча слушал его,
Когда же напряжение в гудевшем зале достигло своего высшего предела, он, не поддавшись на уговоры Локшина, просто объявил открытое голосование.
И – подавляющим (!) большинством голосов - прошло моё предложение.
Ура! «Давид победил Голиафа»..!
Расходились с собрания, оживлённо обсуждая его итоги. На выходе в коридоре пересеклись с В. Локшиным. Ему – тёртому калачу – не составило труда сделать, как говорится, хорошую мину при плохой игре: он с улыбкой только и смог сказать мне – со смесью удивления и, возможно, осуждения: «Ну, ты и орёл…». Судя по всему этот функционер особо и не переживал за «полученный результат» – своё «поражение». Вероятно, ему важнее было продемонстрировать (в особенности в присутствии гостя из райкома) свою «несгибаемую» позицию...
Про самого Поздняка – главного виновника бушевавших страстей - как бы уже и забыли, он затерялся где-то в толпе… Забегая вперёд, скажу, что в последующие годы, вплоть до окончания техникума он вёл себя «прилично», выполнял все комсомольские поручения, но особой активностью в общественной жизни не отличался. Поэтому я удивился, когда, уже учась в институте, как-то интересуясь производственной судьбой своих бывших техникумовских товарищей, узнал, что Поздняк работает где-то в Донбассе и стал там… секретарём комсомольской организации!
Почему-то я не думаю, что он «перековался» и стал уж таким идейным и принципиальным комсомольцем… Скорее мой бывший подзащитный принадлежал к той категории "вяло плывущих по жизни середняков», которые были не лишены обывательского прагматизма, широко развитого во все времена. Может я и не прав. Но, как бы то ни было, тогда на собрании я защищал и «спасал» его искренно.
…После этой истории я на какое-то время стал весьма «популярным» в техникуме, считай что «своим парнем» среди достаточно разношерстной нашей
студенческой братии…
Вообще - я никогда не был "рафинированным" тупоголовым эпигоном партийно-комсомольских идеологических установок. Всегда имел своё собственное мнение, слишком часто отличавшееся от общепринятого (что многих раздражало), и стремился уповать на здравый смысл и всегда (на протяжении учёбы в техникуме и - в последующем - в институте) слыл "подозрительным" членом ВЛКСМ, "державшим камень за пазухой". Но я всегда выражал своё мнение искренне и вслух (с юношеской убеждённостью и горячностью), что как-то, если и не примиряло многих рафинированных "догматиков" с моими убеждениями, но часто заставляло прислушиваться к моим словам...
…«Апофеозом» признания моих успехов в учёбе и общественной работе - как одного из передовых студентов-отличников и комсорга - стало торжественное собрание, совпавшее с Днём 8 Марта. Меня вместе с мамой, которая была единственной женщиной среди преподавателей и администрации техникума (к тому времени её перевели с должности уборщицы в секретари учебной части), «засадили» на сцене в президиум, объявили обоим благодарности, а маме дали ещё какую-то небольшую денежную премию)…
Это было редкое для нас торжественное официальное признание «общесемейных» заслуг, если не считать ещё награждение спустя более полувека, в 2006 г., супружеской пары – научных сотрудников ИТиГ ДВО РАН Ю. С Бретштейна и моей супруги А. В. Климовой - грамотами и подарками за «активное участие в геолого-геофизических полевых исследованиях» - тоже своеобразная оценка, в данном случае, той же «семейственности»). Было и такое…
На протяжении всех лет учёбы в техникуме, когда периодически на нас накатывались волны очередных политико-воспитательных «цунами» в виде «идеологической борьбы» с разными «измами» - «украинским буржуазным национализмом», «буржуазным антисоветским сионизмом» и, реже, их антиподом – «великодержавным шовинизмом» -, большинство собраний было посвящено всё тому же идеологическому воспитанию нас, молодёжи. «Чисто» моральному облику студентов уделялось даже меньшее внимание. Тем не менее бывали «разборки» и в этом направлении.
Как-то «обсуждали» «obliko morale» девочки-студентки, которую я, возвращаясь заполночь из вечерней школы (см. одну из предыдущих глав), часто видел сидевшую с одним из наших «студентов-фронтовичков» на лестничных ступеньках безлюдного коридора общаги… Я, уже почти полусонный, стеснительно обходил сидевшую на ступеньках парочку – она, ведь, никому не мешала… Но отметки почти по всем предметам у нашей Джульетты за семестр стали колебаться между тройками и двойками.
Локшиным было дано указание её «обсудить и предупредить». «Зацепились» за отметки, как основное следствие легкомысленного «аморального» поведения бедной комсомолки…
Я, будучи погружённым в учёбу в вечерней школе и ещё вынужденный «тянуться» в техникуме на повышенную стипендию отличника, был далёк от всей этой «ахинеи». Поэтому провел собрание быстро и довольно формально. Из двух выступавших активистов (обнаружились и такие) никто особо не свирепствовал». Я, приобретший после истории с Поздняком амплуа объективного и не по годам «мудрого» защитника «заблудших душ» (что мне, не скрою, льстило) старался быть максимально объективным. Бедной комсомолке было поставлено на вид, её на время оставили в покое. Домарев тоже успокоился и, наверное, поставил очередную «галочку» в плане своих политико-воспитательных мероприятий. Всё вернулось на круги своя… Жизнь продолжалась.
Здесь - на описании различных моментов и перипетий комсомольской жизни в техникуме - я прервусь и в следующей главе обращусь к началу моего практического постижения геологической профессии во время учебных и производственных геологических «практик». О моей комсомольской «карьере» в начале 50-х – времени массового идеологического маразма, травли и гонений инакомыслящих в стране - и её завершении в последующие годы я надеюсь рассказать в других - последующих - главах (см., в частности, главу 29 этого сборника)...