Врать Тим любил и умел, сколько себя помнил. Верили ему обычно все, тем более что он не растрачивал дар свой по пустякам. Его вранье, обширное и продуманное, никогда никому не вредило. О разбитом окне, съеденной булке или сломанной игрушке он не врал. Зато все дети были уверены, что Тим не отказник, а родители его – альпинисты. Только папа погиб, сорвавшись с гор, а мама пропала без вести и скоро они все-таки встретятся. Да, прошло уже двенадцать лет, а его еще не нашли. Просто злые соседи подкинули его подальше от родного дома и как теперь искать матери сына? И ничего, что папка с его личным делом заперта в столе вместе с делами отказников, а не стоит на полке с подкидышами. Просто… это просто менялось с каждым годом и становилось все совершеннее. Венцом объяснения стало самое простое – перепутали. А сам он часто путал – что выдумала жизнь, а что он.
– Сегодня я встречу маму, – заявил он как-то вечером и выбрался в окно.
Валя сидела на своей любимой лавочке в парке, читала отчеты и ела нарезанное в пакет яблоко.
– Здравствуй, мама, вот ты меня и нашла.
Она откликнулась на звук: высокий подросток с отросшими волосами и металлическими глазами, ее глазами.
– Что тебе, мальчик?
– Я твой сын, Тим. Ты потеряла меня двенадцать лет назад, ты меня не узнаешь, но я тебя сразу узнал. Мы даже похожи.
– Много у кого черные волосы, но серые глаза. У меня нет сына.
– Теперь есть. Мама, почему ты мне не веришь?
– Потому что это странно, когда к девушке подходят с таким делом посреди парка.
– Тебе двадцать восемь.
Валю передернуло. Ей и правда двадцать восемь, мальчик очень походит на нее, а двенадцать лет назад мать вынудила ее отдать ребенка в приют.
– А как тебя зовут?
– Тим же, мама. Тимофей Отступник. Это же твоя фамилия, а не папина?
– Допустим. Но это всё можно найти в интернете.
– Я в папке своей нашел. Я знал, что отказник. У подкидышей фамилии либо церковные, либо связанные с днем, когда их нашли. Те, у кого родителей прав лишили – совсем забитые или агрессивные. Так что я сразу знал и нашел.
Тим улыбался каждым движением, и все время резким движением головы картинно-привычно сбрасывал со лба длинную челку. Тонкие губы, тонкие брови, щели животных глаз.
– Слушай, Тим. Даже если ты был бы моим сыном, тебя больше нет в моей жизни и не надо. Ты совсем взрослый, я не знаю тебя. Я знаю и люблю своего жениха, которому всё это объяснять я не намерена. Понимаешь?
– Конечно, мама, – Тим всё еще улыбался, но теперь только ртом, – но и мне ничего от тебя не надо. Просто иногда поговорить. Может, зайдешь ко мне на день рождения. Так, без подарка. У меня паспорт будет через два года, и я смогу официально выходить в гости. А потом государство даст мне жилье. Мне не надо от тебя ничего, мама. Честно.
– Поговорить. Да нам и не о чем говорить. Допустим, ты мой сын. О чем бы мы ни говорили, ты спросишь – почему. А что мне говорить тебе, такому еще маленькому?
– Мама, я не спрошу и я все понимаю. Так было надо. Но, мама, подумай, мама, у тебя нет детей, а мне не надо менять пеленки, я не стану будить тебя по ночам плачем… я самостоятельный. Я готовый идеальный сын. Я средне учусь, зато не ботан и общительный. Меня любят ребята и даже совсем младшие.
Лучики вновь заиграли в его глазах, и он широко улыбнулся.
– Готовый сын? Глупость какая. Если бы мне нужен был готовый сын, он бы у меня был. Свой – не свой. А ты мне не нужен. Поймешь ты, наконец. И ты не мой сын. Может, я сейчас полицию позову.
Тим все еще пытался улыбаться, но губы подергивались, а глаза остыли.
– Я бы сумки тебе носил… ремонт там… мама…
Он нерешительно сел рядом с ней на лавку и попытался обнять. Валя вскочила, но ее сумка зацепилась за руку мальчика. Она дернула, он упал. От рывка, падения и злого, а главное – чужого взгляда, он заплакал. Тим решил, что словами тут не обойдешься и вцепился обеими руками ей в ногу.
– Пусти, сумасшедший, перестань! – Валя перепугалась и стала вырываться. Она неистово задергала ногой и, когда он отпустил, еще раз по инерции дернула. Острая шпилька вонзилась в щеку мальчика и тут же вырвалась обратно. Тим завыл как раненый волчонок и прижал ладони к ране. Валя побледнела, брезгливо и судорожно сняла туфли и в охапку с ними бросилась бежать.
– Я в парке на сук налетел, – объяснял Тим в травмпункте.
А друзьям по секрету с гордостью говорил:
– Это меня мама ударила. Не нарочно, конечно. В общем, получу паспорт и буду в гости к ней ездить. Она ко мне не может – болеет, из дома почти не выходит.
Получая паспорт, Тим попросил, что бы к его фамилии прибавили «не».
А когда вырос, жил один и никто из его новых друзей не знал, что он отказник, он отвечал на расспросы о шраме:
– Мы с мамой часто ссорились, пока она была жива. Я, наверное, не очень хорошим сыном был.