К 69-й годовщине Великой Победы
Приключения бравого сержанта Юрьевой
в Великую отечественную войну
Мослаков долго не верил, он хотел чего-то более очевидного; но, наконец, был вынужден признать, что эта тряпка с куском грязи и есть единственно возможные после столь щедрого расхода боеприпасов остатки немца, и что стрелять дальше не имеет смысла. Кроме того, в еще одном обломке был уверенно признан расщепленный осколком винтовочный приклад, что окончательно сняло все сомнения. Новая позиция оказалась закрытой от просмотра с немецкого переднего края, так что противник их не видел и был вынужден бессильно наблюдать за гибелью своего снайпера. И все же, бойцы расчета испытали большое облегчение, когда Шишлов скомандовал «отбой» и они спешно покинули опасное место. Мослаков, все так же лихо стоя на подножке, радостно кричал трясущимся в кузове батарейцам:
— Ну, молодцы! Сделали-таки фрица! С меня магарыч, ребятки, я вас так просто не отпущу! Голодные небось?
Шишлов, помня строгий шурыгинский наказ возвращаться, как только будет выполнена задача, поспешно замотал головой:
— Никак нет, товарищ капитан! Нам, вообще, пора домой, в батарею!
Сухиничев поддакнул, не без скоморошества:
— Да откуда ж нам голодными быть? С утра хлебца пожевали, потом воды похлебали. На обед — корректировщиков скушали, на полдник — снайпера. А вот ужином кто нас угостит? Приедем на батарею, а там снова кухни нет…
Капитану шутка понравилась, он хлопнул Сухиничева по плечу и в тон ему отвечал:
— Не оставим без ужина, не боись, сержант! Мои бойцы позавчера кабанчика ничейного подстрелили, так что и щи с наваром будут, и сальце малосольное на закуску! От нашего стола — вашему! Вы нам снайпера, мы вам — окорочок!
Ничейность кабанчика капитан слегка преувеличил; несчастное животное поплатилось за легкомыслие, с которым отправилось пастись в опасной близости от биваков 2-го батальона 136-го запасного полка. Без долгих разбирательств кабанчика признали диким и расстреляли короткой очередью из «дегтяря». Двухсоткилограммовый «ландрас» надолго обеспечил батальонный комначсостав щедрым приварком к полевому пайку. Хозяин убиенного хряка вскоре нашелся, приходил ругаться, но бойцы только плечами пожимали. Так и пропал кабанчик без вести, на войне такое случается.
На приглашение капитана благовоспитанные батарейцы ничего не ответили, но животы у всех дружно взбуркнули, а взгляды выжидательно устремились на Шишлова. Упоминание кабанчика и на него произвело должное впечатление. Собственно, почему бы и нет? Они четыре часа провозились со снайпером, если еще полчаса потратить на обед, никто не заметит. Шишлов развел руками — ладно, ваша взяла, так и быть, везите нас обедать.
По случаю ценной услуги, оказанной артиллеристами, расчет было приказано покормить с почетом, в полевой командирской столовой. К приезду дорогих гостей все было готово заранее, и еду пришлось подогреть; никто не ожидал, что возня со снайпером займет столько времени. Образовавшуюся паузу потратили на сервировку и приборку, в итоге все прошло по высшему разряду, как и положено при встрече дорогих гостей. На обширной обвалованной площадке, накрытой маскировочной сетью, стоял длинный, вроде тех, что сколочивают для деревенской свадьбы, стол со скамьями. Сервировку из алюминиевых мисок и жестяных кружек дополняли два здоровенных бака, со щами и кашей, и две стеклянные «четверти», наполненных мутной белесой жидкостью, дальнобойно шибавшей во все четыре стороны забористым запахом свежевыгнанной сивухи.
Помимо непосредственных виновников торжества, были приглашены также трое участников операции со стороны полковой снайперской школы и нескольких свободных от дежурства командиров из батальона: двоих ротных, комвзвода связи и зампотыла. Начальнику штаба батальона, оставшемуся на наблюдательном пункте, отнесли пару тарелок и доверху налитую кружку самогона. Когда все собрались, комбат, картинно откинув маскировочную сеть, пригласил к столу, отведать чего бог послал.
Сухиничев и Шишлов зашли первыми, сразу вслед за «хозяевами», инстинктивно кивнув «красному углу» и вытерев ноги о траву. Шедший следом городской Валеев не удержался от смешка при виде этих неуместных знаков вежливости. На него досадливо шикнули. Строго следуя неписанному крестьянскому этикету, Шишлов степенно восхитился количеством угощения, а Сухиничев счел долгом похвалить качество самогона, традиционно сравнив его со слезой, хотя напиток по степени прозрачности больше напоминал разбавленное молоко.
— А то! Мы своих бойцов голодом не морим, не то, что некоторые — важно ответствовал Мослаков, очень довольный оказанным столу уважением и похвалой самогону.
Шишлов двинул Сухиничева локтем в бок и зашипел ему в ухо:
— Ты язык-то попридержи! Ты что, пить собрался? Забыл, как на спирту чуть не погорел?
— Э, так то — учебка, а тут фронт. На фронте все можно, правильно, товарищ капитан?
— Ну, не все, но кое что можно, — наставительно ответил Мослаков, давая понять, что не одобряет панибратства, но сердиться пока что не намерен. Сухиничев почувствовал это и подобрался, вынул большие пальцы из-за ремня и выпрямил спину. Комбат одобрительно кивнул.
Когда красавец-повар начал разливать самогон; Мослаков прикрикнул:
— Федоткин, не лей по полкружки! Тостов много будет! Первую на два с половиной пальца, остальные — на полтора, понял?
Федоткин кивнул, исправил уже разлитые кружки и в дальнейшем точно придерживался полученных указаний.
Первым из батарейцев попытались налить непьющему Валееву. Он начал стал отнекиваться.
— Нам бы всем без выпивки, товарищ капитан — извинительным тоном поддержал его Шишлов — у нас комбат строгий, заругает.
Мослаков нахмурился.
— Вам что комбат сказал? Поступаете ко мне в распоряжение. Вот я и распоряжаюсь. Приказываю пить — значит, пейте! Заслужили. Нешто я вас трезвыми отпущу? Да вы, можно сказать, мой батальон от позора спасли. Короче, под мою ответственность.
Шишлов все же заупрямился, Мослаков настаивал, и было заметно, что сам процесс уговоров, сама ситуация насильственного гостеприимства очень ему приятна, что он упивается своим красноречием, властью и рад случаю конспективно ознакомить гостей со своими взглядами на предмет.
— Вас, ребятки ко мне прикомандировали? Прикомандировали. Значит, я теперь решаю, что Вам есть, что пить, я тут царь и бог, в этом батальоне, понятно? Если у вашего комбата будут вопросы — пусть ко мне и обращается. А чтобы сомнений не было, я Вам сейчас письменный приказ издам, по полной форме.
И он, действительно, кликнул писаря и начал диктовать:
— Приказ по батальону номер… Какой там номер?
— Сорок семь, товарищ капитан!
— … номер 47 от ноль первого июля 1942 года… Прикомандированному расчету 1-й батареи 3-й иптабр ПРИКАЗЫВАЮ принять участие в праздничном обеде, посвященному уничтожению фашистской гадины-снайпера. Враг будет разбит, победа будет за нами. Командир 2-го батальона 136-го запасного стрелкового полка капитан Мослаков В.А. Давай, распишусь… Печать вот сюда… Отлично!
Вручив приказ слегка ошарашенному Шишлову, Мослаков тожественно приказал повару:
— Давай, Федоткин, наливай юному поколению!
И повар, невзирая на протесты Валеева, немедленно набулькал в кружку постановленные капитаном два с половиной пальца. Валеев продолжал отнекиваться, но тут на него навалились уже всем расчетом. Конформист Покровский шепнул на ухо: «Ты, лучше, не упрямься, пей давай. Капитан-то малость того, малахольный. Пристрелит еще, чего доброго». Подносчик, якут Чылбынов смерил взглядом капитана, потом взглянул на Валеева и утвердительно кивнул. Сухиничев виновато развел руками: «Ну, что делать? Когда-то надо пить начинать, почему бы и не сейчас? Вон, какой здоровый вымахал, а не пьешь! Не по-русски как-то». И наконец, Шишлов прикрикнул на Валеева с отчаянием ответственного лица, попавшего между молотом и наковальней противоречивых начальственных указаний: «А ну, пей, давай! У нас приказ!». Валеев глубоко вздохнул и с любопытством принюхался к налитой в кружку жидкости. На лице его тут же нарисовался печально-обреченный вопрос: «неужели это можно пить?». Но вопрос этот так и остался без ответа, за очевидностью.
Подавив сопротивление, с удовольствием оглядев чинно рассевшихся за столом участников трапезы, Мослаков поднял свою кружку с самогоном и объявил первый тост:
— За артиллерию, бога войны! За наших славных боевых товарищей!
Все дружно поднялись, с жестяным и алюминиевыем стуком сдвинули кружки, дружно закрякали, забормотали «Эх, хороша!», «Легко пошло» и все прочее в таком роде.
Валеев с опаской проглотил белесую маслянистую жидкость и ощутил странный привкус — ванилина, то ли? Его немного удивило, что «пошло» и впрямь удивительно легко. Пить эту дрянь оказалось намного легче, чем нюхать. Самую малость потянуло на рвоту, но потом из глубины живота по телу начало растекаться приятное оцепенение; а на лице сама собой нарисовалась улыбка.
«Ну, вот — подумал Валеев с глуповатым удовлетворением, — засадил не хуже других!»
— Молодец, боец! — приобнял его за плечи Сухиничев.
Зрение обострилось, трава и небо приобрели новый, тончайший оттенок цвета, которого Валеев раньше никогда не замечал. Интересно… Шишлов одобрительно хмыкнул. Покровский вздохнул. Замковый Хвостов показал большой палец. Чылбынов смотрел вдаль мечтательно-параллельными, сфокусированными в бесконечность, немигающими глазами. Ящичный Верницкий улыбался по-детски: ласково, безмятежно и бессмысленно.
Валеев благодарно улыбнулся и стал с нетерпением ждать, когда нальют еще.
Налили не сразу: гости жадно накинулись на щи, и Мослаков проявил понимание к голодным людям, не стал прерывать, покуда ложки не застучали о донышки мисок. Дождавшись, когда начали подтягиваться тарелки со вторым, он выразительно, с прищуром, взглянул на Шишлова тот сразу все понял, вскочил и выпалил:
— Давайте, выпьем теперь за хозяев, за матушку-пехоту, царицу полей!
Тост вызвал гул одобрения. Все задорно и весело саданули по полтора пальца. Валеев заметил, что эта порция «пошла» уже не так легко, но зато после нее стало еще приятней и веселей, забылись все тревоги, страхи и труды сегодняшнего длинного дня.
Он принялся за кашу, и она показалось удивительно вкусной. Между тем обстановка становилась все свободней.
— За кого третий тост пить будем?
Шишлов робко сказал что-то про комбата, который заругает, и что пора уже, но его никто не слушал. Валеев счел возможным предложить:
— Может, за авиацию?
Ответом ему стал гул возмущенных голосов:
— Да пошла она в жопу, эта авиация! Когда надо, нет ее, а как прилетит — не знаешь, куда прятаться.
— Только и умеют, что на парадах буковками летать! А как до дела дошло — где они? Я их с Киевского котла не видал ни разу!
— А я один раз видел, они половину бомб на наши окопы положили, половину – на немецкие. Чтоб, значит, обидно никому не было.
— Ну да, у авиации любимчков нет! Это верно.
— На х.., авиацию, давайте за танкистов!
Выпили за танкистов. Сухиничев начал со всякими шутками и прибаутками рассказывать сидевшему напротив комвзвода связи про утреннюю разгрузку танковой бригады. Валеев загадал, что следующий тост будут пить за военно-морской флот, но ошибся. Начальник полковой снайперской школы, солидный капитан с орденом, ревниво напомнил, что это он и его подчиненные, рискуя жизнью, вычислили местонахождение снайпера. По такому поводу охотно выпили и за снайперов, хотя Сухиничев и не удержался от шпильки, заметив, что лучший калибр для снайперской винтовки —76 мм.
Следующий тост был за Победу. Его пили стоя, да так и остались стоять, воодушевленно галдя и размахивая руками. Пока разливали новую порцию, Мослаков вдруг приказал всем сесть на землю. Приказ есть приказ, сели. Капитан обвел всех хитреньким взглядом и провозгласил:
— А теперь, — за вождя народов, за вдохновителя наших побед товарища Сталина! Стоя!
Тост оказался с подвохом: все так крепко и хорошо расселись, что вставали и с неохотой и даже с некоторым трудом. Шишлов счел нужным еще раз похвалить самогон:
— А, хорош! В ножки пошел, родимый! Только это, товарищ капитан! Нам бы домой пора — ей Богу, комбат заругает. Он такой у нас строгий, просто ж-ж-ж-ж-уть!
Мослаков рявкнул:
— Ты что, за товарища Сталина не выпьешь, что ли?
— Да нет, почему, выпью, конечно…
— Вот и пей, а не п…и!
Валеев вскочил, как молодой олень, но вот пятого номера пришлось поднимать, да и остальные подтягивались не без кряхтения и шатания. Мослаков с довольной улыбкой наблюдал эту картину. Тем не менее, за Сталина выпили все, по стойке смирно. И лица у всех были торжественные, серьезные. Самогона еще оставалось много, и фантазия Мослакова начала разыгрываться. Перед следующим тостом он сел верхом на скамейку и провозгласил тост за товарища Буденного, который следовало пить «на коне», «привстав на стременах». После приема этой порции все остались сидеть верхом на скамейке, кроме пятого номера Чылбынова и командира второй роты, хотя тот на вид и казался крепким мужиком. Эти горе кавалеристы завалились на бок и так и остались лежать, слегка пошевеливаясь и улыбаясь. Их оттащили в сторонку и, после долгого веселого разговора выпили за Клима Ворошилова на бронепоезде, для чего следовало забраться на стол, отставить назад правую ногу и приложить ладонь козырьком. Никто не задался вопросом, почему товарищ Ворошилов должен был стоять на бронепоезде именно в такой балетной позе, но веселья попытка выпить по-ворошиловски вызвала немало. На этом испытании отсеялась примерно половина участников пиршества. Остались Шишлов, Верницкий, Сухиничев, Валеев, зампотыл, связист, все три снайпера и, конечно, сам Мослаков.
Гордые своей победой, они аккуратно слезли со стола, закусили, поговорили о бронепоездах, о Ворошилове, о биноклях и театре; закусили, выпили за что-то простое, стоячее — кажется, за «отсутствующих здесь дам». Этот тост возник с подачи зампотыла. Разговор, естественно, зашел о бабах. В батальоне, как назло, не было ни одной девушки, даже санинструкторы и связисты все были мужчинами. Уже возникла мысль все-таки пригласить хоть бы и связисток из самого штаба полка; Валеев кстати вспомнил про Людочку. Но идти за дамами было далеко, и никто не вызвался. По приунывшим лицам Мослаков решил, что настал момент для какого-то бодрящего, эффектного тоста, и умильно-пьяным голосом закричал:
— Гвардейцы! Орлы! А теперь — За Гитлера в гробу, лежа! Делай как я!
Он вытянулся на земле лицом к небу, поднес к губам кружку и выпил все до единой капли. Остальные переглянулись, пожали плечами и, — делать нечего, последовали его примеру. Даже просто отпить из кружки лежа, не захлебнувшись, оказалось непростой задачей, а встать обратно и вовсе показалось почти невозможно. Вместе с воображаемым Гитлером остались лежать начальник снайперской школы, Шишлов, Верницкий и зампотыл; последний даже попыток встать не сделал, как выпил, так и остался лежать, строго выпрямив руки по швам и мужественно устремив взгляд в бездонное голубое небо с птицами, снарядами и облаками.
Мослаков подняться смог, хотя и не без труда: сначала встал на одно колено, потом, покряхтев, выпрямился. Сухиничев лежа сжался, съежился, как младенец в утробе, перекатился, распрямился — и вскочил на ноги удивительно легко и прямо, этаким ванькой-встанькой. Валееву показалось, что какая-то внешняя сила легко подняла его в воздух и, после кратковременного изящного, но сумбурного полета, плавно опустила на ноги. Однако со стороны это выглядело совсем не так красиво: он без труда встал, но потом ноги его заплелись и начали швырять его по всему капониру, пока не он не ухватился за выступающий из насыпи торец обвязочного бревна.
— Ну, герои! Еще литр остался! — прорычал Мослаков, — Не посрамим воинство р-р-р-русское, добьем вр-р-р-рага в его логове!
И он, шатаясь, побрел к столу, к последнему пузырю самогона, уже на две трети пустому. Повар к тому времени уже тактично отстранился от обязанностей виночерпия; он убирал со стола тарелки, всем своим видом намекая, что празднество перерастает в фазу безобразий и его хорошо бы завершить. Но Мослаков именно в безудержном финале пьянки находил самое острое удовольствие. Он коллекционировал такие моменты, как весьма важные, драгоценные события, в ходе которых дразняще приоткрывался непостижимый в обычной обстановке смысл жизни. Он потом любил вспоминать (часто — с чужих слов) такие минуты; и что бы в те минуты ни происходило, воспоминались они с непременным резюме: «эх, хорошо погуляли» и задумчивым выражением на лице. Сейчас наступал именно такой момент откровения. Мослаков решительно схватил бутыль за горло и ювелирно, строго поровну, не пролив ни капли, разлил остаток самогона по шести кружкам, по числу еще державшихся на ногах сотрапезников.
— Выпьем, други, за победу! Завтра! Тут будет ад! Но мы победим! — заплетаясь языком, но, тем не менее, очень убедительно и веско прорычал капитан.
Никто не возражал, наоборот, все выразили согласие доступными способами. Валеев, к примеру, крикнул «Ура!» и уперся лбом в осыпь капонира, как будто собирался поднапрячься и завалить ее в ровик, а снайпер – наблюдатель молча вскинул руку с кружкой, выпил, крякнул и рухнул замертво на убитую сапогами траву. Сухиничев, бессмысленно улыбаясь, пытался поставить на ноги связиста, вытягивая его за шиворот, а Мослаков кричал ему с мефистофельским хохотом: «Ну куда ты его за шкиряк-то волочишь? Задушишь, чертяка! Ему сейчас только за Геббельса на виселице пить! А что, идея! Надо попробовать!»
Но пить уже было нечего. Мослаков собрался было послать ординарца в деревню за новой порцией самогона, но, недоприказав, оступился, схватился в падении за столешницу и, пока отдышивался, успел напрочь забыть о своем намерении и вообще о том, кто он такой и что он тут делает. Кто эти люди? Из всего артиллерийского расчета на ногах крепко стояли только Сухиничев и водитель, Сан Петрович, сумевший незаметно сбежать из-за стола после тоста за танкистов. Шишлов усилием воли поднялся, но держался на ногах исключительно чувством долга. Валеев не то чтобы стоял, но и не падал, благодаря счастливому свойству молодого организма не терять координации движений даже после отключения центральной нервной системы. В таком составе расчет кое-как погрузился и поехал на батарею. Пушка покорно погромыхивала позади грузовика. Сан Петрович вел машину более-менее прямо, и старался не трясти лежащих в кузове бойцов, прекрасно понимая, что оттирать «все дела» придется потом ему самому. По мере приближения к расположению батареи Шишлов трезвел от ужаса и крепче сжимал в руках бумажку со спасительным приказом Мослакова, а Сухиничева, который тоже втиснулся в кабину, наоборот, развозило все больше и больше в конце концов он заснул, удобно привалившись к потному от страха шишловскому плечу.
Лесок, в котором располагалась батарея, за время отсутствия расчета первого орудия успел преобразиться самым уютным образом. Стараниями Зимина от дороги до расположения была проделан просека, т.е. вырублен кустарник и мелкие деревья так, чтобы обеспечить быструю подачу машин к позиции. Просеку пометили белыми бумажками, у ее начала поставили часового. При въезде на боевую позицию машину окликнул лежавший в «секрете» разведчик, подошел, глянул в кузов, крякнул и помотал головой. Проехав этот пост, Шишлов увидел стройный ряд палаток, полевую кухню с солдатом, приставленным к ней разгонять редкий демаскирующий дымок; у самого оврага, присмотревшись, можно было разглядеть лафет заваленного свежесрубленными ветками орудия. Вид этой образцовой военной стоянки привел Шишлова в тихую панику при мысли о предстоящем докладе у комбата.
На коротком совещании с Сан Петровичем решено было скрывать факт пьянства до крайней возможности. Отдышавшись в сторону и потренировавшись ходить прямо Шишлов узнал у первого встреченного бойца, где находится командный пункт и, взяв в поддержку практически трезвого водителя, решился, наконец, предстать пред грозны очи комбата.