Глава 10
Слетаются в точку дороги, а Время,
Событиям жнец и вязальщик жнивья, -
Оно наступившей на горло проблеме -
И знахарь, и врач, и отец-судия….
Дорог и путей разношёрстное племя…
Им правит удача, но реже – беда, -
Тогда вдруг взбрыкнёт равнодушное Время
И тьмою судьбы захлестнёт города…
…С лестничной клетки раздался осторожный, едва слышный стук в дверь. Обе женщины с разных сторон квартиры, но практически одновременно подошли к двери. Весело щёлкнул, залихватски повернувшись, старенький замок. За приоткрывшейся дверью стояла … женщина. Это была арабка, в национальных чёрных одеждах, невообразимой толщины. Воцарившуюся неловкую паузу прервала тётя Циля, резким движением опустив к носу ранее взлетевшие в изумлении брови.
- Я ничего не поняла, деточка, это что - и есть твой родственник?.
- Да, то есть нет, понимаете, тётя Циля…, - сбивчиво затараторила явно смущённая Фатима, – Я…, в общем, немного ошиблась, родственник, в конце концов, сказал мне, что он очень занят, и потому вместо него поехала его жена, её зовут - это, э-э-э-э…, - арабка растянула в приторной улыбке свои тонкие, очевидно бритые губы: "Умм-Хализ.
- Да, - поправилась Фатима, – мы с тётушкой Умм-Хализ уже очень давно знакомы. Она когда-то, я помню, ещё в садик меня водила и мороженое покупала.
Добродушная пенсионерка, согласно кивая, отошла в глубь коридора и вежливо пригласила утомлённую женщину войти: "Уважаемая Умм-Хализ, проходите, располагайтесь, хотите стаканчик минералки или, быть может, сока? Отдохните с дороги, пообщайтесь с Фатимой, а потом, как я помню, вы вместе собирались пойти погулять. Побродите по нашему древнему Иерусалиму его очарование произведёт на Вас неизгладимое впечатление, в этом можете быть уверены. Итак, занимайтесь вашими делами, а я пойду и займусь своими – например, фирменным обедом, только вы потом, пожалуйста, не опаздывайте, чтобы у меня не остывало". Тётя Циля, в прекрасном настроении, бодреньким кавалерийским шагом, совершенно не типичным для особ данной возрастной категории, удалилась на своё производство – в горячий цех квартирной кухни, с огромным антикварным четырёхконфорочным мартеном в углу.
Фатима и её широкомасштабная тётушка тихонько прошмыгнули в дальнюю комнату и прикрыли за собою дверь, едва не прищемив при этом любопытное ухо Мурзика, мяукнувшего в раздражении и удалившегося со всей дури в противоположную стену коридора.
- Абу-Джамаль, ну где ты пропадал так долго? Я, клянусь аллахом, уже и не знала, что предположить! Еле-еле тебя дождалась в бесконечной трепотне с этой сумасшедшей. Ну, расскажи, как ты добрался, и, самое главное, где эта взрывчатка? Ведь, насколько я понимаю, акцию никто не отменял, не так ли?"
– Фатима, дорогая, о том, как я сумел преодолеть все многочисленные препоны и ловушки, понатыканные на нашей земле оккупантами, – это потом. Главное, что абсолютно все взрывные блоки здесь, со мной.
- Что? Где? Что-то я их не вижу… никакой сумки…
- Да вот же, милая, – с этими словами улыбающийся Абу-Джамаль резким движением рук задрал с разных сторон подол своей юбки, и… там с пояса, опутанные проводами, свисали какие-то кубической формы штуковины, в которых никоим образом нельзя было опознать обычную взрывчатку, обращению с которой молодая женщина долго и тщательно обучалась на специальном курсе в Пакистане.
Основное отличие было в том, что эти плоские "кубики" не выглядели так, как выглядят куски пластида, они были… укутаны нечёсаной овечьей шерстью, да к тому же ещё и вывернутой ворсом наружу. Фатима, вперив в это "чудо природы" свой изумлённый взгляд, молча показала на него указательным пальцем правой руки. Абу-Джамаль, усмехаясь, присел на краешек стола и отпустил поднятые складки юбки, скользнувшие чёрными змеями к полу, закрывая притаившуюся до времени смерть: "Когда я, наконец, добрался до побережья Тель-Авива, то надо было как-то склеивать разбившийся на кусочки сосуд нашего святого тела. Но для того ещё надобно было остаться на свободе, а я, можно сказать, спиной иногда чувствовал чьё-то пристальное внимание. Я ощущал его примерно с тех пор, как узнал из сообщения по радио о твоём, моя дорогая, аресте. Только пойми меня правильно, я клянусь аллахом вездесущим и справедливым, - ни в коей мере в нашей неудаче не обвиняю тебя, ибо - не следует казнить седло за вину осла... Так вот, я добрался до нашей явочной квартиры, которая находится неподалёку от набережной, и, с помощью аллаха, меня там прекрасно приняли, Более того, хозяин этой квартиры очень помог мне в преодолении неожиданных возникших препятствий. Он посоветовал одеться пожилой женщиной, использовав для этого платье его матери, которая к тому же, на наше счастье, и обладала требуемой комплекцией. Махмуд – так звали хозяина дома - вообще, помимо обладания хорошими мозгами, оказался и очень рукастым парнем (а это - сочетание, чрезвычайно редко встречающееся в природе): он из подручных средств – проволоки шарниров и каких-то креплений - всего за несколько минут соорудил специальный каркас мне вокруг пояса. Это творение инженерной мысли, во-первых, предназначалось для того, чтобы огромной юбке придать необходимую жёсткость, с тем, чтобы она не опадала по ногам вертикально вниз, и, во-вторых, из этой уплотняющей конструкции были сделаны кармашки. Махмуд объяснил мне, что в них я смогу разместить пластины взрывчатки. Но… это ещё не всё, наш Палестинский "Эдисон" вышел за порог и практически тут же вернулся с одинаково нарезанными кусками сырой овечьей шкуры. На мой удивлённый вопрос он пояснил, что каждый кусок стелется шерстью наружу в своём кармашке проволочного каркаса, и бруски взрывчатки потом уже кладутся внутрь, после чего завёрнутый кусок шерсти обматывается резинкой. Махмуд объяснил, что он у себя в сарае соорудил прибор для просвечивания на наличие взрывчатки, аналогичный тем, что везде используют израильтяне. Так вот – если взрывчатка упакована в таком виде, то прибор на неё не реагирует вообще. Проверено многократно. Я поблагодарил умельца и отправился в путь. Основной заряд, как ты помнишь, находился в специальной квартире, и он мне был практически не доступен в сложившихся обстоятельствах, но… был ещё резервный заряд, который находился в камере хранения на Тель-Авивском автовокзале. Дальше всё было без проблем – я достал всё в ближайшем туалете, запаковал, как учил Махмуд, и вот… без приключений и новых сбоев я – здесь, и, как ты видишь, всё, что ты ждёшь, привёз с собою. Теперь, Фатима, нам с тобой остаётся конкретно решить, что и как мы будем делать дальше. Ну, прежде всего, я полагаю, что этой бабке мы с тобой поможем не задерживаться больше попусту в этом мире, тем более, что впереди есть такой хороший тот… Затем переоденемся – только арабкой, с подготовленными внутренними взрывными блоками, оденешься ты, а я одену твои вещи. Я имею ввиду, - футболку и джинсы, ну а дальше… Дальше, девочка мы пойдём медленно, гуляючи, к стене, к нашей с тобой столь желанной цели. Мужчина обернулся к креслу и, бросив на него взгляд, начал стаскивать с себя опостылевшие тряпки, меньше всего ожидая, что паузу может прервать какого-то рода возражение, но… именно так оно и произошло. - "Нет, Абу-Джамаль, – Фатима возразила ему, пока ещё не осознавая полностью, на сознательном уровне, почему она это делает, - Я думаю, нет – я точно знаю, что можно эту старушку не трогать. Она никоим образом не помешает нам осуществить всё задуманное. Мы выйдем отсюда, одетые, как сейчас, а на улице сразу же зайдём в подъезд, находящийся напротив, и там переоденемся". Сама не отдавая себе отчёт о причине своего предложения, Фатима вдруг заметила, что на своего напарника, начальника и друга, она смотрит с выражением огромной просьбы, если не сказать - мольбы. Так и не выяснив в себе причины столь странного поворота, она с нетерпением ожидала ответа. Абу-Джамаль тоже был порядком удивлён, но и виду не подал за маской равнодушия, положенной ему как одному из высших командиров. Поразмышляв, он неожиданно усмехнулся, посмотрев на Фатиму долгим, пронизывающим и вместе с тем печальным взором, и, немного повременив, сказал: "Хорошо, да будет так", однако добавив: "За нашу леность нас карают не только наши неудачи, но и удачи других". Решив неожиданно возникшую проблему, оба одновременно улыбнулись, что было вполне естественно, так как смех - это кратчайшее расстояние между двумя людьми.
- Тётя Циля!
– Слушаю тебя, деточка!
- Я Вам за всё очень признательна. Вы самая добрая из всех тех, кого я встречала в Израиле…
- Лесть, детка, это фальшивая монета, которая лишь обедняет того, кому она достается, перебила Фатиму умудрённая жизненным опытом хозяйка.
- Хорошо…, мы пошли погулять, через несколько часов вернёмся, ещё раз спасибо Вам.
Пожилая толстая арабка под руку с молодой фигуристой девушкой вышли,
не спеша, на улицу, словно бы невзначай, остановились, внимательно оглядевшись по сторонам, и затем, медленно пройдя через весь двор, зашли в парадное подъезда, находящегося напротив.
* * *
Собранье таинством пылало,
С пришедшим новым светлым днём…
Графин водой на дно бокала -
Лил размышленья о своём…
Цивилизованный человек слишком усердствует в трех вещах: он слишком много сидит, слишком много ест и слишком много думает. Давид Циприс, подъезжая к Тель-Авивской стоянке и жуя свой сэндвич - завтрак, купленный по дороге, - чувствовал себя вполне таковым. После титанических трудов, едва протиснувшись своим внушительным авто между замершими рядами железных коней всевозможных размеров и мастей, господин Циприс, вконец измучившись, всё-таки припарковался среди этого разноликого скопища, собранного в отливающую лаком кучу, на невообразимо крошечном пятачке. Заперев свой экипаж и проверив, как всегда, тонким писком и вежливым подмаргиванием фар, Давид отправился по указанному адресу, на ходу собираясь с упрямо разбегающимися мыслями. Он без труда нашёл по указанному адресу флигель с указателем "строение Б", выглядевший в стиле зданий, строившихся примерно в пятидесятых годах. В нерешительности потоптавшись и произнеся, как всегда, только первую часть известной фразы "Бог не выдаст…", поднялся по небольшой, в червоточинах мелких выбоин, лесенке. На тесной клетушке лестничной клетки было полностью темно.
"Какая солидная организация, а вот лампочку поменять…", - мелькнула злобная мыслишка, и, испугавшись гнева хозяина, не чтившего таких поползновений, исчезла в глубинах подсознания. Отсвет жёлтого пламени зажигалки выхватил на мгновение на одной из квартирных дверей искомое - "16". Пластиковая кнопка с мелодичным звоном вошла в стену, решительно прижатая большим пальцем холёной руки. Малиновый звон, приглушённый стеною, поплыл за бронированной дверью. Прокашлявшийся голос завзятого курильщика спросил: "Кто?". - "Член совета директоров, Давид Циприс". Возникшее молчание, очевидно, переваривало байты полученной информации. Наконец электроника продемонстрировала своё могущество и выдающиеся успехи начала двадцать первого века - дверь плавно, но нехотя, как бы с явным сожалением, отошла в глубь внутреннего пространства, пропуская довольно объёмистого посетителя, вынужденного потому пройти боком. Умная дверь, не размышляя далее ни одной лишней секунды, с громким победным стуком захлопнулась за ним. Из прихожей, слегка подсвеченной лентой, уходил в глубь помещения длинный коридор с дверьми по сторонам. На каждой красовалась табличка с номером. На той, где значился искомый номер "16", ниже было написано: "майор Л. Сэндлер". Давид, не обнаружив здесь никакой управляющей кнопочной электроники, просто приоткрыл плечом не упирающуюся ему дверь и вошёл внутрь.
Комната была залита ярким светом ламп дневного света. Окна, почти полностью закрытые от любопытных солнечных лучей, ощетинились рёбрами поднятых жалюзи. Чувствовалось, что помещение давно не проветривалось, и тут явно много курили. Собственно говоря, это продолжалось и сейчас. Курил и седовласый военный в чине майора с нашивками сотрудника ШАБАК, и сидящий напротив бледный мужчина с сигарой во рту и значком журналиста, и женщина с аккуратной дамской папиросой, одетая в тёмно-синий деловой костюм. "Проходите, пожалуйста, господин э-э-э-э-э"… "Циприс, Давид Циприс", – вежливо подсказал член совета директоров. "Да, именно так, проходите и располагайтесь там, где Вам будет удобно. Познакомьтесь, пожалуйста, это, можно сказать, виновник нашего "торжества", господин Беньямин Брик…". - "Понятно, но мы, собственно, уже довольно давно знакомы, дело в том, что он является одним из ведущих журналистов газеты "Маарив", где я имею честь быть членом совета директоров" – "О’кей, господин Циприс, разумеется, это прекрасно, так как, я полагаю, значительно упростит нашу задачу. Представлю Вам госпожу Илану Буберман – Вы, несомненно, слышали о ней как об одном из самых опытных и талантливых членов Израильской коллегии адвокатов…" - "Полноте, майор! Такая грубая лесть ещё никогда и никому не приносила желаемых дивидендов", - изрекла дама с орлиным мефистофелевским носом и ощутимой уверенностью в себе. Она одёрнула лацкан пиджака и загасила о донышко заполненной пепельницы фирменный, с золотым тиснением, окурок. "Илана, я ничего не придумал, не правда ли? Вы ведь сама знаете, что это только констатация фактов. А работа с фактами – это и есть моя основная служебная обязанность, и именно для этого господа все вы сюда и приглашены. Итак - представлюсь - я майор Лев Сэндлер, старший следователь по особо важным делам контрразведки ШАбАК. Мы сейчас все вместе рассмотрим очень важные события, и я хочу предупредить вас о том, чтобы вы, причём каждый персонально и все вместе, поняли, что всё услышанное здесь – абсолютно конфиденциально и не может быть материалом для какой либо статьи или интервью. Не сомневаюсь, что к этим моим словам вы отнесётесь с должным вниманием. Добавлю, господа, что совсем скоро здесь появятся ещё несколько лиц, присутствие которых будет полезно, так как оно прольёт дополнительный свет на все происшедшие события. В наших с Вами обоюдных интересах - не дожидаться этих лиц, а прямо сейчас приступить к взаимовыгодному сотрудничеству, тогда значительная угроза, причём не какому-то конкретному лицу, а, по полученным нами данным, - всей стране, эта угроза может быть отведена". – "Господа, я здесь из присутствующих единственная представительница слабого пола и потому полагаю, что не будет возражений, чтобы я воспользовалась своим правом слова? Господин майор, мой доверитель, господин Брик, задержан совершенно незаконно. Во-первых, Вы не предъявили ни ему, ни мне ордер на арест, а во-вторых, также не был составлен полицией акт о нарушении господином Бриком общественного порядка. На основании всего, мною только что изложенного, я требую господина Беньямина Брика немедленно освободить", - адвокатесса устремила пристальный, сверкающий взгляд на спокойно улыбающегося майора. - "Беньямин, я показывал Вам фотографии нашей тяжело раненной сотрудницы. Полчаса тому назад мне сообщили, что ещё один человек был ранен неподалёку от того места, где у Вас с Абу-Джамалем состоялась вечеринка. Ваша адвокат, формально, разумеется, права, и Вы, конечно же, можете сейчас уйти, но… я хочу изложить Вам несколько причин, оценив которые, Вы решите остаться. Итак, Вы идёте или выслушаете меня?". После минутного раздумья, в сражающейся душе победил профессиональный журналист: "Хорошо, майор, я выслушаю Вас, а затем приму решение". "Перво-наперво, уважаемый господин Брик, я обещаю Вам, что Ваша газета, а точнее - персонально Вы, получите эксклюзив для того, чтобы освещать в СМИ то, что касается всего этого дела, разумеется, за исключением всего того, что запретит к печати военная цензура. Кроме того, Вам предлагается сделка-пакет: Вы поможете нашему следствию, ответив на все заданные Вам вопросы. "В свою очередь, если станет известно, что Вы совершали какие-то противоправные действия, то Вы автоматически получите на это амнистию.Ну и, наконец, на будущее, обещаем вам статус такого журналиста, через которого периодически будет происходить слив в печать разного рода интересующей нас информации". - Над всем кабинетом воцарилась глубокая тишина, кольца табачного дыма, словно бы и они тоже занялись важными размышлениями, не спеша, поднимались вверх, собираясь под потолком непрозрачным голубовато-сизым туманом. Неожиданно послышался негромкий стук в дверь. Она тихонько приоткрылась, и в комнату вошли двое полицейских, оба - офицеры среднего командного звена, судя по нашивкам – следователи. - "Полковник Рабинович, Майор Дубнер. Мы из Иерусалимского городского управления полиции". Лев Сэндлер поприветствовал вошедших вежливым кивком и пригласил сесть за стол. Беньямин Брик посмотрел пристально на сидящую рядом адвокатессу, и та, кивнув ему, профессионально отвела в сторону ничего не значащий взгляд. -"Хорошо, господин майор, Ваше предложение пока что я приму, но только отчасти - я пока что останусь и послушаю то, что Вы предложили мне узнать, а вот после этого можно будет рассмотреть уже Ваше предложение о сделке в целом". Хозяин кабинета, улыбнувшись, обратился к только что пришедшим: "Коллеги, расскажите нам, пожалуйста, вкратце, что же такого необычного произошло в Иерусалиме, что поставило тамошние силовые структуры на уши?". Краткое повествование майора Дубнера ознакомило присутствующих с событиями, происшедшими накануне утром на КПП "Эрез". Затем майор рассказал о задержании двух подозрительных лиц и об их допросах. Когда он приступил к изложению событий, в результате которых допрашиваемые исчезли из здания Иерусалимской полиции, в его жёстком, стальном до того голосе появились нотки грусти, сожаления и вины. Лев Сэндлер, внимательно слушая, достал из бокового сейфа объёмистую папку с документами и аккуратно разложил содержимое перед собой: "Посмотрите, господа, внимательно сюда. Это дело содержит в себе собранные за последние два года материалы по террористической организации "Бригады Насера Салах ад-Дина". А вот это фото, уважаемый господин Брик, вам хорошо знакомо по многолетнему тесному общению с Абу–Джамалем, одним из руководителей военизированного крыла этой "фирмы" - "Комитетов народного сопротивления". Организация структурно напоминает существовавшие в прошлом итальянские "Красные бригады", состоит из ячеек, и находящиеся в каждой из них террористы знают только своих коллег. Абу–Джамаль - птица куда более высокого полёта, он содержит "общак" "Комитетов народного сопротивления", а у кого деньги - у того, стало быть, и реальная власть во всей "фирме". Он занял этот "ответственный пост" как раз два года тому назад, и с тех пор количество осуществлённых терактов выросло втрое по отношению к двум предшедствующим годам. Причём совершенно очевидно, что его "работе" присущ некий характерный почерк. Суть его заключается в том, что процент солдат и мужчин среди погибших резко понизился, а, соответственно, повысился, в основном, процент детей и женщин". - Беня достал из бокового кармана пиджака аккуратно сложенный платок и промокнул выступившую на лбу испарину. Давид Циприс ослабил давящий узел галстука и постарался не смотреть на жуткие натуральные фотографии, отражающие реальную, живую боль сухих статистических цифр, приводимых в своём повествовании внешне спокойным и уравновешенным майором. - "Но и это ещё не всё, что необходимо, в создавшихся условиях, Вам знать. Дело в том, что у нас имеется осведомитель, который работает уже несколько лет в среднем руководящем уровне "Комитетов", вся до сих пор предоставляемая им информация впоследствии тем или иным образом подтверждалась. В начале прошлой недели мы получили от него следующие данные", - майор достал листок машинописного текста и, не спеша, начал читать: "Сообщаю, что у Абу-Джамаля месяц тому назад появился весьма значительный конкурент в высших эшелонах власти. Он претендует на то, чтобы заменить самого Абу-Джамаля в обладании финансовыми ресурсами организации, а порядки таковы, что с этого поста человек уходит только по одному адресу – в небытие. Узнав о грозящей ему серьёзной опасности, террорист принял единственно возможное в этой среде решение, которое повысило бы его статус, автоматически понизив статус и возможности конкурента. Он задумал и приступил к личной подготовке мега-теракта, который должен состояться, насколько мне удалось узнать, в Иерусалиме, в течение ближайших двух недель. По моим каналам стало известно, что Абу-Джамаль примет в осуществлении этой акции участие, а непосредственным исполнителем будет некая молодая арабка, прошедшая в Пакистане специальный курс подготовки, в частности, там было изучение методик энергетического воздействия на человека. Предположительно, она происходит из семьи известного палестинского адвоката, доктора Юсуфа Гамаля. Если узнаю что-то дополнительное, сообщу обычным способом. Пилигрим".
Когда майор закончил чтение внешне невзрачного голубоватого листочка, за столом воцарилось, в прямом смысле слова, гробовое молчание… Ведь все присутствующие были израильтянами, прожившими на этой Земле большие куски своей жизни, вполне достаточные для того, чтобы, с одной стороны, свыкнуться с регулярными поборами "дамы с косой" среди мирного населения - свыкнуться настолько, чтобы не впадать в панику при малейшей угрозе, при холодном дуновении свидетельствующем о том, что эта самая, "с косой" – сейчас где-то неподалёку, а с другой стороны, все они были внутренне готовы к тому, чтобы относиться к информации такого рода максимально серьёзно, мгновенно экстраполируя её в последовательность событий, которые, с большой степенью вероятности, могли произойти. Первой овладела собой и возобновила разговор адвокатесса: "Майор! Если Вы поставили своей целью запугать всех, здесь присутствующих, а в особенности - моего доверителя, то я полагаю, что это Вам никоим образом не удалось. В век широкого распространения видеотехники, фильмов ужасов и детективных сериалов - подобные потуги, уверяю Вас, обречены на провал". – "Позвольте!, - Давид Циприс, продолжая нервно теребить узел своего галстука, уже почти что развязал его полностью, - Позвольте, уважаемая госпожа Буберман, но Вы, должно быть, помните, где в данный момент мы все находимся. Вы, действительно, можете легко найти множество детективов, в виде книг и кассет, но для этого ведь не требуется приходить в ШАБАК, не так ли? Для этого предназначены совершенно другие места. Я приехал сюда как представитель совета директоров "Маарив" и собирался не допустить того, чтобы даже здесь был осуществлён допрос одного из наших ведущих сотрудников. Но… теперь, после того, что мне довелось здесь увидеть и услышать, мои намерения в корне изменились. Я хочу заявить, что снимаю все свои возражения и, кроме того, призываю Вас от имени администрации нашей газеты, господин Брик, к активному сотрудничеству со следствием. Кроме того, Вам же обещаны совсем неплохие дивиденды". - "Господа!, - адвокатесса Илана, улыбнувшись, явно, хотела отвлечь беседующих от обсуждения острых, конфликтных вопросов, – Я припоминаю, что когда-то изучала основы юриспруденции и международное право в Иерусалимском университете с одним весьма застенчивым молоденьким палестинским студентом - Юсуфом Гамалем, и вот… вот он уже известный, именитый доктор! Боже мой – как летит время… как оно неумолимо, - томно промурлыкала адвокатесса, элегантно изгибая спину, подобно Киплинговской Багире, - Майор! Пожалуйста, если это возможно, расскажите поподробнее - а как он сейчас поживает?" - "Дело в том, госпожа Буберман, что вот уже несколько лет он никак не поживает. – "То есть ?.." - "По нашим данным, в результате некоей таинственной операции палестинских террористов, к которой, между прочим, имел не установленное пока что полностью отношение и наш старый знакомый - Абу-Джамаль, этот юрист погиб, оставив осиротевшую семью один на один с большими финансовыми трудностями".
Продолжить разговор не успел никто, так как, после запроса через
переговорное устройство, в коридоре послышались шаги. Дверь открылась, и к шести участникам беседы добавились ещё двое.
* * *
Чреда ползущих серых дней…
В овчинках дел у них одежда ,
И вверх и вниз – лик ступеней -
Бредёт унылая надежда…
… Мурзик, свернувшись калачиком и самозабвенно урча от избытка наполнявших его чувств, спал на чистеньком салатовом коврике, постеленном заботливыми, любящими руками прямо под кухонным столом. Иногда он медленно и, явно, лениво приоткрывал один глаз, чтобы понаблюдать за ситуацией и, в особенности, за действиями хлопочущей хозяйки. Бывалый котяра старался не пропустить того архиважного момента, когда что-либо съедобное вдруг, ни с того ни с сего, ка-а-а-к шмякнется на пол! По многолетнему, последовательно выполняемому обеими сторонами договору, Мурзик, как бы он ни был сыт, – тут же из положения глубокого сна взвивался в воздух, стремглав подлетал и, победно рыча, заглатывал свою добычу. Добродушно улыбающаяся хозяйка никогда не пыталась ему помешать или, пуще того, - забрать. В самом деле! Чем подбирать и выбрасывать что-либо съестное да ещё потом на этом месте мыть пол – зачем? Чего ради, господа !? Гораздо удобнее доверить это всё любимому котяре – занудному аккуратисту и природному чистюле.
Тётя Циля, достав с полок всё необходимое и разложив рядком на сверкающей чистотой поверхности кухонного стола, вдруг с удивлением обнаружила, что закончились дрожжи: "Нет – невозможно сейчас, когда, как говорил этот, как там его…, "процесс пошёл!", - менять меню, и из-за чего? Из-за того, что нет в наличии каких-то там дрожжей… Это же не Одесса таки, тут не надо доставать дефицит. Сейчас быстренько поправим ситуацию, и обед - получится, как я задумала!", - произнесла вслух гордая пенсионерка своему невидимому оппоненту и помахала ему для порядка своим сухоньким кулачком. Она переоделась и, разумеется, подвела помадой губы, как всегда, бросив на зеркало трюмо чарующий взгляд, тот самый, который после Второй мировой войны сводил с ума всех многочисленных представителей противоположного пола, то и дело вызывавших друг друга на дуэль из-за обворожительной штабной бухгалтерши. Уже при полном параде, зайдя на кухню попрощаться с котиком, она налила ему свежего молока в плошку и, пообещав скоро вернуться, торопливо вышла на лестничную клетку, аккуратно заперев дверь ключом, приобретённым в былые времена вместе с замком у знакомого старьевщика в его полуразвалившейся лавке на милом её сердцу Привозе… Поскольку лифт был занят, а мальчишки в это время могли кататься очень долго, напевающая себе под нос "Кармен": "Торреодор, смелее в бой…", председатель домкома отправилась пешком вниз по лестнице. …Недаром тётя Циля столько времени на собраниях домового комитета уделяла уговорам несознательных элементов повысить оплату уборки лестниц. Как известно, сердце пожилого человека – вещун! Чувствовала она, к чему идёт дело, и чем, рано или поздно, закончится мусор на лестницах, но… Перекроить судьбу не дано никому, пусть даже энергичной и опытнейшей Одесской бухгалтерше.
…Двадцать минут тому назад маленький чёрненький марокканский озорник, проживающий этажом ниже, выбежал на лестницу, дочищая
уже надкусанный спелый и сочный банан. Друзья свистели ему снизу вовсю, и маленький Ави, сгорая от нетерпения, летел к ним, перескакивая через ступеньки и оставив на втором лестничном пролёте совершенно не нужную, мокрую и скользкую банановую корку. Ну а что её, в карман что ли надо было положить?... Тетя Циля неторопливо спускалась, держась за поручень. - "Там ждёт тебя – успех, там ждёт…" - потолок лестничного пролёта покачнулся, затем вдруг поплыл, меняясь местом с летящими по другому боку ступеньками. Боль укусами с разных сторон набрасывалась на катящееся тело. Она скорее была удивлена таким ощущениям, о которых успела забыть за последние несколько десятков лет. Докатившись до ближайшей лестничной клетки, тётя Циля грузно шлёпнулась на правый бок, ощутив на своём лице что-то мерзкое, скользкое и холодное, напоминающее медузу на пляже… Уловив, что вращательно-поступательное движение резко прекратилось, пенсионерка, сквозь гул и звон, давящие со всех сторон, рискнула открыть один глаз. Она не сразу сумела понять, что что-то холодное и склизкое, покрывающее её лицо – всего-навсего банановая кожура. Всё её тело возмущённо сигналило волнами боли, но тем не менее она сумела правой рукой сбросить с лица эту жуткую мерзость, заметив краешком глаза, что улетающая шкура вся перемазана её помадой… Через несколько минут, когда боль поутихла, она смогла держать глаза открытыми, затем, опираясь на ступеньки, а потом и на стенку, пострадавшая пенсионерка сумела встать и, прислонившись к стене, прийти в себя полностью. Ощупав своё тело и с ужасом ожидая обнаружить переломы, ссадины или трещины, тётя Циля убедилась, вроде бы, в полном отсутствии оных. Только вот на лбу выросла внушительных размеров шишка, и, судя по всему, эти её габариты были ещё, к сожалению, не окончательными. "Чудеса свойственны божьему промыслу, - подумала старушка, воздев свои глаза к бетонному потолку, – Можно сказать, что целой осталась, а могла…", - не став развивать дальше грустные и страшные размышления на тему о том, что вполне могло бы только что случиться, тётя Циля задумалась о другом: "А куда и зачем, собственно говоря, я собралась сходить?". Напрягая еще не вполне оправившееся от шока сознание, она установила, что собиралась сходить в супер, что расположен неподалёку, через дорогу. Там надо было купить… м-д-а-а-а, нет, не овощи - в холодильнике их предостаточно. Нет, и не мясо – с этим тоже всё в полном порядке… а, вот! "Вспомнила! Я, совершенно точно, шла за дрожжами. Уф-ф! Ну, хорошо, что голова работает хоть так. Не так, как раньше, но вообще, после того, что случилось, - хоть как-то! А быстрота – это дело, конечно же, наживное", - успокоенная старушка, не спеша, ступеньку за ступенькой, с долгими перерывами, продолжила свой спуск. За два лестничных пролёта, остановившись в очередной раз перевести дух, тётя Циля задалась логичным вопросом, вытекающим из всего комплекса предыдущих рассуждений: "А эти самые дрожжи - зачем? Я же не буду для себя самой печь пироги?! Ну конечно, нет…, а почему для себя? Так…, а у меня же дома гостья – её зовут… да – Фатима. А, собственно, кто она такая? Ах, да! Бенечка попросил приютить, но… где же я её увидела… моя скамейка! Она совершенно нахально села на неё, и я припоминаю, что собралась с ней разобраться по этому вопросу… Так, вроде бы и пошла, ох!, - мозг бедной старушки словно пронзила вспышка молнии, и вокруг загудели потоки ионизированного воздуха. Когда сознание вновь вернулось к пенсионерке, она, используя свой логический аппарат, который был отточен десятилетиями работы на ниве бухгалтерии, смекнула, что в её сознание теперь внедрены некоторые особые точки, которых лучше постараться даже мыслями не касаться, ибо обойдётся - себе дороже. Ну а поскольку возникновение этих неприятностей произошло, явно, по вине той, которая именовалась Фатимой, то отношение к ней могло быть только однозначным, - Так, а что это за жирная арабка, или, как Фатима говорила, - приедет родственник? Нет, это становится совсем странным", - поскольку уровень законопослушности тёти Цили формировался в советской стране в середине прошлого века, то он граничил с идеальным. Одним же из основополагающих принципов, на которых зижделась эта личность, было - всё, что является подозрительным, должно быть, по возможности, немедленно сообщено в органы внутренних дел. Тётя Циля задумчиво посмотрела перед собой, не видя окошка, выходящего во двор, не видя стен, покрытых своеобразными графити золотой молодёжи… Она вообще настолько глубоко ушла в себя, анализируя события последних двух дней, что не замечала вокруг ничего: "Итак, оба появившихся в моём доме - совершенно чужие люди. Ну её, положим, по просьбе родного Бенечки, пустила, хотя зря, но зачем же бисер метать да на кухне париться, выкладываться и кормить деликатесами? Что-то тут не чисто! Как-то, наверное, заставили… Сама-то я на такое ну никак не способна – это уж точно. Так! А куда, в таком случае, они сами-то пошли? О, Господи…", - прихрамывая и постепенно всё более и более приходя в себя и, вместе с тем, возбуждаясь праведным гневом, она вышла во двор и присела передохнуть на свою персональную, должностную лавочку. Беспокойный ветер с едва слышимым шорохом гонял по двору шуршащие опавшие листья вперемежку с кусочками разноцветной обёрточной бумаги. Солнце высоко в полуденном Иерусалимском небе подслеповато щурилось, потягиваясь в разные стороны длинными шаловливыми лучами, игриво веселящимися с равнодушными домами, шепчущими деревьями и с не замечающими этого людьми, несущимися вприпрыжку по своим чрезвычайно важным, прямо таки неотложным, делам.
Из-за приоткрытой подъездной двери тётя Циля услышала, что как будто бы её шёпотом, причём явно театральным, настойчиво зовут. Поняв, что эти звуки – нечто особенное и совсем не относящееся к тому безжалостному фону, который донимал её до сих пор с момента не вполне удачного спуска с лестницы, она обернулась и, поискав старческими близорукими глазами,
увидела совсем рядом призывно махающих незнакомых мужчину и женщину. После недолгих колебаний, вызванных промелькнувшими воспоминаниями о двух других, ранее так же не знакомых, людях, она всё таки набралась смелости и зашла к ним в подъезд. Перед тем, как они что-либо успели ей объяснить, председатель домового комитета грозно насупила свои седые брови: "Значит так, молодые люди! Как говорится, встаньте там и слушайте сюда. Судя по тому факту, что вы сами меня позвали к себе, причём, как я помню, - достаточно настойчиво, у вас, конечно же, есть желание мне что-то сообщить. Так вот! Имейте, мои дорогие, в виду, я продолжу общение с вами и, прежде всего, выслушаю вас в том, и только в том, единственном случае - если сначала вы оба предъявите мне ваши удостоверения личности!". Мужчина и женщина изумлённо уставились на неожиданно строгую даму, но, после неловкой паузы, к тому же прийдя к выводу, что в странном требовании, собственно говоря, ничего предосудительного нет, практически одновременно достали свои документы и протянули их тёте Циле. Медленно тянулись вязкие секунды, постепенно группируясь в тяжеловесные минуты, пока Божий одуванчик двигая по ивритским буквам своим заскорузлым пальцем и бормоча себе под нос произносимые с превеликим трудом звуки, наконец сверив фотографии с нетерпеливо переминающимися с ноги на ногу оригиналами и произведя их идентификацию, – молча вернула документы законным владельцам и впервые милостиво улыбнулась: "Слушаю вас, господа!". Гоша и Света, сбивчиво и по возможности кратко пропуская ненужные частности, объяснили, что происходит в этом дворе вот уже второй день, и, в частности, кто вошёл пять минут тому назад в соседний подъезд. Их в некоторых местах противоречивый рассказ занял незначительное время, и когда он закончился, практически сразу из соседнего подъезда вышли два человека: молодая арабка довольно-таки полного телосложения, в национальной одежде, и статный высокий и смуглый парень, с косичкой на затылке, вежливо поддерживающий её за руку. Внимательно оглядевшись вокруг и посмотрев друг другу в глаза, пара неспешным, прогуливающимся шагом направилась в сторону арки к выходу со двора.
Тем временем в подъезде заканчивалось изложение последних байтов необходимой тёте Циле информации и следующих из неё инструкций к действию. Нетерпеливый Гоша чуть ли не "бил копытом", но вынужден был, для того, чтобы привлечь к решению проблемы желаемую союзницу, вежливо объяснить внимательно слушающей старушке суть плана их дальнейших действий, который основывался на том, что они будут продолжать наблюдать за "арабской сладкой парочкой" и, с помощью возможностей Рикки, смогут, если в том возникнет необходимость, вмешаться… ну а её лично попросили бы вернуться домой и сразу же позвонить в Городское управление полиции и там рассказать подробно о всех возникших подозрениях.
* * *
Время скачет – усталая кляча ,
Лет рассыпав незрелый горох ,
Пред судьёю, пред Стеною Плача
Шла колонна веков и эпох…
Абу-Джамаль и Фатима, улыбаясь друг другу и о чём–то непринуждённо переговариваясь, двигались по направлению к Старому городу. Вроде бы, обычная гуляющая пара, пусть даже и арабская, таких много в середине солнечного осеннего дня на тенистых кривых улочках центра Святого города. Они всё шли и шли, щебеча о чём-то своём, иногда останавливаясь, потому что девушка весело и звонко хохотала, чем иногда привлекала скользящие мельком с незначительной долей любопытства взгляды спешащих по своим делам прохожих. Ни Абу-Джамаль, ни его миловидная, но явно чересчур полноватая, спутница - вроде бы, и не замечали за собой другой пары, той, которая тоже шагала в этом направлении, метров на пятьдесят позади, периодически останавливаясь у шикарных витрин магазинов и читая, видимо, от нечего делать, чуть ли не все попадающиеся по дороге объявления. – "Гоша, дорогуша ты моя, ну что ты сейчас видишь? Какова аура у этих двоих?" – "Значит, так – излагаю! Отрицательная энергия и резкие всполохи черноты – это у обоих, но…! У него энергетический слой, явно, намного сильнее и… своеобразнее, что-ли!? Представляешь, аура - эдакая огромная, многоугольная, с острыми торчащими углами и гранями, подобными тонким лезвиям. Никогда в жизни ранее не видел ничего подобного! Свет, а Свет! Послушай, а как ты думаешь, эта бабулька в полицию не забыла звякнуть? Внешне – такой божий одуванчик…, да и день сегодняшний у неё, очевидно, что не самый лучший в жизни" - "Нет, Гошенька", - произнесла сильно спешащая Света. Они в это время переходили через широкую дорогу, а она в принципе ещё с детских лет не любила начинать дискуссию на проезжей части, в отличие от своего в этом плане просто бесшабашного благоверного, которому по данному поводу было ровным счётом всё равно, где и когда…, лишь бы было интересно! Гоша мог и любил постоянно что-то философски обсуждать, двигаясь или кушая, стоя или сидя, даже лёжа на голом полу, конечно, только в том случае если он – противоположный! - "Знаешь, милый, я не сомневаюсь, что она сделает, это как только будет в квартире, ещё даже до того, как переоденется в домашнюю одежду" - "Ну что ж, дай бог, дай бог, свежо питание, да, как говориться, - …ится с трудом!".
Дневное осеннее солнце, ухмыляясь белым золотом расплавленного диска, жалило своими вездесущими лучами и просто безжалостно припекало, поэтому никуда не спешащие парочки обычно располагались под мощной кроной рождённых в прошлом столетии деревьев, совершенно справедливо уповая на их безвозмездную защиту…, другие гуляющие парочки - из тех, чей временной ресурс был достаточно велик, но всё таки ограничен - никуда не спеша, всё же постепенно перемещались к старому городу, причём обычно по таким улицам, чтобы выйти прежде всего к знаменитой Стене Плача… Почему? Для чего в большинстве своём светской молодёжи двадцать первого века требовалось посетить, как говорилось когда-то в коммунистическом школьном курсе всемирной истории, – цитадель религиозного мракобесия? Дело в том, что пыль веков с площадей и стен Старого Города расскажет об очень многом, причём достаточно подробно и интересно, вот только для этого надо подойти и негромко, шёпотом, а ещё лучше - про себя, попросить о повествовании. Эти стены были построены около пяти веков тому назад, а точнее - в 1536-1539-х годах, по приказу знаменитого политика и полководца Средневековья турецкого султана Сулеймана Великолепного. Они не совпадают точно со стенами Старого Города периода Второго Храма. Нынешние стены довольно внушительны по протяжённости - их длина составляет почти четыре километра, а высота от основания - около двадцати метров. Внутри окружаемого этими стенами Старого Города находится знаменитая Храмовая гора. Понятно из её названия, что и Первый и Второй храм находились на её вершине. В то время эта гора была окаймлена по периметру своей защитной стеной, от которой пронзил ручное время и уцелел до наших дней только кусок 60 метров длиной, и 22 метра высотой – семь рядов огромных каменных блоков, возвышающихся над молитвенной площадкой. Это и есть Стена Плача, или Котель ха-Маарави (ивр.) (Западная стена). Она представляет собой остатки циклопических сооружений эпохи царя Ирода. Стена 15-ти метровой высоты над зёмлей, а под сегодняшней поверхностью - еще 7 метров, верхняя её часть сложена, очевидно, в более поздние периоды при крестоносцах, а возможно, что и позднее. Стена строилась из огромных каменных блоков, причём, что интересно - безо всякого цемента, просто камни были очень точно пригнаны друг к другу. Эта точность достигалась тем, что на верхний, уже установленный, камень, насыпалось что-то типа свинцовой дроби - круглых шариков, по которым катали подвешенный на талях следующий камень. Когда верхний камень находился точно над нижним, тали отпускались, камень всей своей гигантской массой садился вниз, моментально расплющивая свинцовые шарики, которые служили заместителями цементной связки. Стена была построена Иродом без соответствующего разрешения Рима. Ирод, будучи подвластен римским императорам, согласно букве установленного закона, был обязан нижайше испрашивать дозволения на подобные постройки, в особенности - после того, как император Октавиан Август возжелал поставить в Иерусалимском Храме собственную статую, чего Ироду удалось избежать за счёт личных связей и с превеликим трудом. Он применил следующую хитрость: направил своего гонца в Рим за положенным разрешением, а сам тем временем начал активное строительство, оно продолжалось даже ночами при феерическом свете факелов. Пока отправленный гонец добрался до метрополии, прошло совсем не мало времени, ведь транспорт в те времена отличался скромной мощностью – всего в одну лошадиную силу; пока усталый путник получил аудиенцию у Римского владыки, также прошло достаточно времени, тем более, приказ Ирода, переданный гонцу лично, совсем не требовал спешить, а пожалуй что, даже наоборот. Таким образом, до упомянутой аудиенции постройка Стены была уже полностью закончена. В ответном письме императора было указано следующее: "Если не начал строить, то не строй. Если начал - разрушь. Если закончил - оставь всё, как есть". Стена Плача была освобождена израильтянами в Шестидневную войну - 7-ого июня 1967-ого года. Существует широко известная современная традиция всовывать между камней Стены бумажки с обращениями ко Всевышнему, считается, что эти просьбы доходят до Него быстро, и писать их можно на любом языке, в принципе сиё, конечно, же, естественно, ведь Ему – ведомы абсолютно все…
Теперь становится совершенно понятным ответ на риторический вопрос -
для чего в большинстве своём светской молодёжи двадцать первого века требовалось посетить, как говорилось когда-то в коммунистическом школьном курсе всемирной истории – цитадель религиозного мракобесия?
Абу-Джамаль и идущая с ним рядом молодая арабка прошли через Шхемские (в некоторых странах называемые Дамасскими) ворота и были остановлены военным патрулём. Собственно, ничего удивительного в этом факте не было. Вообще-по соображениям безопасности в Старом Городе, а в последние годы - после вспышки террора, именуемой второй интифадой, и не только там, проверка документов регулярно производится у многих прохожих, а уж у "экзотических" представителей – практически у всех.
Старший сержант, которому, согласно прямым должностным инструкциям было поручено, не за страх, а за совесть, работать недремлющим государственным оком и тем самым внимательно проводить контроль за неспешно минующими вверенный ему пост индивидуами, уже в который раз за этот день приступил к выполнению своих прямых служебных обязанностей. …Испытующий пристальный взгляд в глаза – это то, чему на курсе подготовки персонала охранных постов обучали военные психологи. Сразу же следовал стандартный набор вопросов, задаваемый на иврите в строго определённой последовательности. В том случае, если допрашиваемый явно не понимал смысла того, о чём его спрашивали, представитель власти демонстрировал свои глубокие познания в области общения на международном английском. Далее происходила проверка специальным прибором с вращающейся с небольшой скоростью рамкой и встроенным экраном. Этим прибором происходило исследование всей фигуры испытуемого, но при этом пронзительный взгляд продолжал буравить объект исследования. Однако в данном конкретном случае ни один мускул на бесстрастном лице палестинца не дрогнул. Он спокойно выдержал испытующее, внимательное изучение собственной персоны. При этом - вежливая саркастическая улыбка - это было всё, что удалось увидеть опытному охраннику. Едва заметным кивком арабу было позволено пройти дальше. После этого для процедуры контроля была приглашена Фатима.
Она застенчиво и скромно улыбнулась израильтянину, а он со своим электронным датчиком повторил те же самые операции, которые несколько минут тому назад осуществил по отношению к Абу-Джамалю. Закончив проверку заметно располневшей палестинки и тщательно, по листочку,проверив её документы, постовой убедился, что в данном случае - всё в порядке. Он зафиксировал на специальном бланке номера удостоверений личности обоих прошедших положенный контроль и, подняв маленький, почти игрушечный по размерам полосатый шлагбаум, вежливо предложил проверенным следовать далее. По акценту, а в большей степени по тому
тону, которым эти скупые фразы были сказаны, в этом старшем сержанте угадывался выходец из России. Ведь широко известен тот факт, что, в основной своей массе, представителей этой общины, как правило, никак нельзя упрекнуть в салонности, в левизне и чрезмерной любви к палестинским арабам. Таким образом, после того, как все необходимые формальности были соблюдены, явно влюблённые друг в друга счастливые арабы продолжили свой путь в по улочке, ведущей к расположенной совсем неподалёку Стене Плача. Спустя несколько минут они сперва услышали, а потом и увидели торговца, громко зазывающего в себе потенциальных покупателей. По дороге был натянут огромный тёмный навес, под которым этот пожилой арабский торговец разложил множество разнообразных, предназначенных для продаже туристам, сувениров. Поскольку Иерусалим широко известен в мире, как город трёх религий, то и туристы, посещающие его древние святыни, подразделяются на иудеев, христиан и мусульман. На лотке были разложены и иудейские мезузы, и христианские распятия, и мусульманские, небольших размеров, дорожные кораны. Редко, где в мире в ежедневной обыденности так совершенно бесконфликтно, рядом друг с другом, хранились символы всех трёх основных мировых конфессий. Быть может, человечество, прошедшее и через сжигание представителей иной веры в эпоху средневекового варварства, и через дымящие "по науке", надёжно работавшие печи Освенцима, и через полёты одиннадцатого сентября управляемых передовой электроникой и соответствующими убеждениями гигантских "Боингов", через всю эту вереницу убийств, крови и страданий, - это человечество когда-нибудь остепенится, и его юношеский максимализм будет замещён хотя бы начатками давно уже положенной по возрасту мудростью со способностью принимать здравые решения… И вот тогда-то подобные "лотки", только уже не в лавке торговца, а в международных отношениях - станут повседневной обыденной реальностью, но… судя по нынешним увлечениям человечества, по риторике его самых "выдающихся" представителей, до наступления упомянутой эпохи ещё - ой, как далеко!
…Остановившись возле разложенных сувениров, Фатима и Абу-Джамаль, вроде бы, с интересом рассматривали разложенный товар, передвигаясь от одного конца лотка к другому и периодически понимающе кивая друг другу, показывая на тот или иной экспонат. Но на самом деле, они беседовали друг с другом специальным, внешне не заметным, способом, практически без малейшего движения губ. И он, и она свободно обладали методикой направленного чревовещания, когда звук слышен только партнёру, находящемуся рядом, причём только в некоторых конкретных точках: "Фатима, я хочу напоследок сказать тебе одну весьма важную вещь. Необходимость в этом возникла потому, что на меня произвел чрезвычайно отрицательное впечатление тот факт, что ты вдруг вступилась за эту старую еврейку. Это вообще-то было для меня полной неожиданностью. Во первых, моя дорогая, запомни слова самого великого императора французов, который в своё время изрёк, что у политики – нет сердца! У неё есть только голова…Поэтому ты должна была не допускать к принятию решений свои эмоции.Ну а во-вторых, дорогая, вспомни о своём убитом отце! Именем аллаха, всемогущего и справедливого, ты забыла, хотя бы на миг – кто убил твоего несчастного отца? Как это могло произойти? Разве ты не подумала о том, что может быть, за штурвалом того вертолёта сидел её сын или внук? Ты и сейчас считаешь, что правильно поступила, подарив ей жизнь?...".
Улыбающаяся и обнимающая друг друга пара среднего возраста подошла к лотку и, подняв мезузу, спросила у торговца, есть ли внутри свиток, и сколько это стоит. – "Нет, Гоша, я знаю, где всегда можно купить покрасивее и подешевле".