Последний троллейбус

 
«Я буду работать переводчиком на Московском кинофестивале? Как здорово! Спасибо вам большое!»  Двадцатилетняя Надя  Филонова, со светлыми волосами до плеч и открытым взглядом синих глаз, студентка третьего курса иняза, себя не помнила от радости, когда зав. кафедрой славянских языков чопорная и требовательная Людмила Леонидовна предложила ей, как лучшей студентке, поработать на фестивале. «Да-да! Я согласна! Я с удовольствием! Надеюсь, это улучшит мой польский!» - глаза Нади сияли от радости. «Соблюдай осторожность. Смотри в иностранца не влюбись. Знаю я вас, девчонок! И будь умницей, - строго напутствовала ее зав. кафедрой, заполняя какой-то листок. – Возьми эту бумагу и отправляйся с ней в союз кинематографистов, что в Доме кино на Васильевской улице.  Скажешь, я в оргкомитет фестиваля, переводчик. Не надо меня благодарить! Иди уж!»

Надя выскочила из кабинета и помчалась вниз по лестнице в студенческую столовую, чтобы поделиться потрясающей новостью с закадычной подругой Ленкой, долговязой и неловкой,  «приклеившейся» к ней с первой встречи  еще на вступительных экзаменах. Пообедав и поболтав с Ленкой,  Надя вышла из института и оказалась под столетними тополями, украшавшими институтский двор. Деревья беспечно шумели, увешанные гроздьями тополиного пуха, который был уже везде:  на дорожках и в воздухе,  в носу и в глазах.  Надя надела модные очки под названием «стрекоза» и уверенно зашагала к метро. Сколько интересного сулило ей ближайшее будущее!

… В то утро  Надя встала рано. Только звякнул будильник серебряным колокольчиком, как тут же тонкая девичья рука ласково нажала на кнопку – чтоб других спящих в общежитской комнате девушек не разбудить. Надя встала – шесть утра. Накинув халатик, еще полусонная, спустилась по старой, слабо освещенной  лестнице на первый этаж принять душ. Обычно она делала это три раза в неделю: в воскресенье, вторник и пятницу. Сегодня была среда, но как же начать этот день без освежающего душа – ведь ее ждет фестиваль и встреча с киношными знаменитостями! На пустой в это время общей кухне быстро приготовила яичницу из трех яиц, хотя, может быть, это было лишним – яичница не лезла в горло. Наде велели придти к девяти часам, к завтраку. Ее представят польской делегации, и начнется ее первая работа с иностранцами, о чем она давно мечтала.

Перед зеркалом, надев брючный костюм из репса с набивным рисунком турецкими «огурцами», сшитый собственными руками на каникулах, девушка слегка подкрасила губы польской помадой, провела расческой по золотистым волосам и критично осмотрела себя в зеркале. «А я ничего!» – подумала она, и как эльф, скользнула за порог. Утро встретило ее солнцем и небом голубым. «Как хорошо жить!» - мелькнуло в девичьей  головке. Она поздоровалась с дворником дядей Ваней, уныло метущим асфальтированную дорожку, и пошла к метро «Университет», недалеко от которого в красном кирпичном здании располагалось студенческое общежитие.  В вагоне была обычная утренняя давка, ее прижали к толстому приличному дядечке в льняном костюме, который от смущения все прочищал горло, покашливая: гг-м, гг-м. Надя отворачивалась, старалась отстраниться от него, но, увы, напрасно. От него пахло мужским ядреным одеколоном, и у Нади закружилась голова. Вышла на «Проспекте Маркса» и пошла через Красную площадь, залитую утренним солнцем, к  гостинице «Россия», куда поселили гостей фестиваля. Сегодня она надела белые туфли на шпильке, и ее правая нога от быстрой ходьбы время от времени подворачивалась. «Господи! Как же они ходили по этой брусчатке!» - в сердцах подумала она, имея в виду предков, и все смотрела на брусчатку, стараясь не оступиться, но, вдруг подняв глаза, увидела перед собой во всей красе собор Василия Блаженного и устыдилась своим мыслям. «Ходили, да еще как! И храм небесной красоты построили!»


Перед входом в  гостиницу Надя достала из дешевой замшевой сумочки и приколола к блузке беджик переводчика, полученный накануне и дававший право беспрепятственно входить в гостиницу в любое время.  Не будем забывать, что это были 60-е годы, и гостиница  в каком-то смысле была местом запретным, нежелательным для посещения советскими гражданками, особенно молодыми. В дверях она столкнулась с молодым человеком болгарской наружности, одетым в спортивный белый костюм, который любезно уступил ей дорогу, сделал приглашающий жест рукой и, улыбнувшись белозубой улыбкой, сказал: «Просимо».  Она кивнула, подняла глаза, их взгляды встретились – голубой и черный, невинность и обольщение - и словно молния сверкнула между ними. Надя  вошла в холл вне себя от волнения и, оглянувшись, увидела, как молодой болгарин засеменил странной переваливающейся походкой по направлению к набережной,  и его согнутые в локтях руки работали как у бегуна на стадионе.  Надя пожала плечами  и пошла в штаб кинофестиваля, чтобы взять программу на сегодня и отметиться. 

Небольшая группа именитых польских гостей, все с беджиками фестиваля,  неторопливо продвигалась по Красной площади, привлекая всеобщее внимание.   Это были:  режиссер Ежи Кавалерович, молодая Барбара Брыльска, сыгравшая позже, в 80-е годы в отечественном культовом фильме «С легким паром»», графиня и кинозвезда Беата Тышкевич, рыжий, спортивный, излучающий уверенность и достоинство Даниэль Ольбрыхский и главный герой конкурсного фильма «Пан Володиевский» - не яркий, складный поляк средних лет Тадеуш Ломницкий.  Надино ухо улавливало шепот: «Смотри, актеры…- Где, где? -  Да вон Тышкевич с рыжим Ольбрыхским! Других я не знаю. Мне  достали абонемент в «Зарядье», буду смотреть по два фильма в день.  – А тебе не поплохеет?»  Кто-то щелкал затвором фотоаппарата, стремясь запечатлеть живописную группу, кто посмелее подходил за автографом, который польские звезды, польщенные тем, что их знают в Москве, с удовольствием подписывали.


Конечно, задержались у Василия Блаженного – кто пройдет мимо него? Надя коротко рассказала печальную историю о зодчих Барме и Постнике, которых ослепили по приказу Ивана Грозного после окончания строительства, чтобы они  не смогли больше построить ничего подобного. Поляки поахали и двинулись дальше к мавзолею Ленина,  где постояли  с минуту, склонив головы, отдавая дань уважения тому, кто заварил эту «кашу, под названием СССР, и отметив, между делом, строгую красоту солдат, застывших в карауле. Они смотрели прямо перед собой, были недвижимы как статуи со своими винтовками, штыки на которых сверкали в лучах полуденного солнца. Лишь один, тот, что стоял слева, совсем молоденький, повел глазами в сторону Беаты. Кремлевские куранты пробили без четверти двенадцать. «Поспешим, панове!» - сказала Надя и первой пошла вдоль кремлевской стены ко входу в Александровский сад, благоухающий, зеленый, заполненный гуляющими людьми.  У могилы неизвестного солдата, где горел вечный огонь,   Надя рассказала историю создания этого памятника, с гордостью  перечислила все города-герои.  Затем  через вычурно красивую Кутафью башню группа устремились  во Дворец Съездов смотреть «бомбу фестиваля»  - фильм Стенли Кубрика «Космическая одиссея 2001». Когда, пройдя все контроли, поляки вошли  в зал, там негде яблоку было упасть – зрители  сидели даже на ступеньках в проходе. На люстрах, правда, не висели, поскольку дизайн у этого зала был не тот – строгий, партийный.  Поляки, перекликаясь и комментируя атмосферу, протиснулись  вперед и сели на места, зарезервированные для гостей фестиваля.

Надя пыталась поддерживать разговор с Ломницким, севшим рядом,  но глаза помимо ее воли  искали молодого человека, с которым она столкнулась в дверях отеля. Он сидел неподалеку, наискосок, рядом выше, и, увидев Надю, помахал ей рукой. Надя ответила кивком и сразу же отвернулась -  пусть не думает! Погасили свет, и фильм  начался. Сюжет был необычен:  группа космонавтов в 2001 году отправляется в далекое космическое путешествие, а их бортовой компьютер через какое-то время «сходит с ума» и начинает уничтожать людей. Надя смотрела на экран, старалась вникнуть в драматические отношения, возникшие  между людьми и компьютером, но мысли ее были о молодом болгарине, сидевшем рядом выше. Когда фильм закончился, и все встали, неистово аплодируя, Надя посмотрела назад, но ни молодого человека, ни его спутников уже не увидела, возможно, они ушли раньше. Разочарование змеей вползло в ее сердце.
 
Он оказался вовсе не болгарин, а югослав, член многочисленной югославской делегации, сидевшей в ресторане за столом прямо напротив поляков. Он поменял свое место, чтобы лучше видеть Надю. И таким образом, они стали видеться три раза в день во время еды. Югослав, красавец парень, в облегающем голубом батнике и вельветовых штанах,  часто поглядывал на Надю и призывно улыбался, чем немало смущал девушку. 

Фестивальная жизнь катилась дальше, а обольстительный Ромео не спешил к своей скромной Джульетте. Прозорливая, повидавшая жизнь Людмила Леонидовна, зав.кафедры славянских языков,  не ошиблась в своих прогнозах: Надя без памяти влюбилась в югославского актера и с головой, как в омут, окунулась  в фестивальную жизнь. Днем прилежно работала со своими поляками, проводила экскурсии, сопровождала заболевшую супругу одного из режиссеров  к врачу, переводила интервью, фильмы. Вечером же, после девяти, влекомая неодолимой силой,  оказывалась в пресс-баре. Ей думалось, что здесь она увидит свою симпатию,  он подойдет к ней, пригласит на танец, они познакомятся  и … дальше Надя мечтать не смела.

В баре девушка не скучала – завидев ее, подходили поляки из делегации, шутили, приглашали танцевать, угощали шампанским, которое оставалось на столике  нетронутым. На вопрос, почему она не выпьет бокал, Надя чистосердечно признавалась: «Понимаете, однажды на студенческой вечеринке я выпила два бокала шампанского и так рыдала, что не могла остановиться. Мне нельзя пить, не хочу, спасибо». А глаза напрасно  искали улыбчивого югослава среди гостей пресс-клуба.   

Русскую скромницу Надю поразила своей красотой и королевской осанкой Джина Лоллобриджида, пришедшая в бар с совершенно юным молодым человеком. «Неужели, у Джины такой юный любовник? – спросила девушка официантку. Та засмеялась и  ответила, что это сын Лоллобриджиды, ему восемнадцать лет.   Появлялась в сопровождении красавца жиголо несравненная Сара Монтьель, испанская певица, сыгравшая главную роль в фильме «Королева Шантеклера», от которого тогда сходила с ума вся страна.  Надя два раза смотрела этот фильм, только что вышедший  на советский экран и пользовавшийся неимоверной  популярностью. Иногда в бар приходил кумир миллионов Владимир Высоцкий, невысокий, складный молодой человек с уверенным взором, песни которого не нравились Наде – она, окончившая в своем провинциальном  городке музыкальную школу, отдавала предпочтение классической музыке. Высоцкий  всегда был с француженкой русского происхождения  Мариной Влади,  с которой у него недавно завязался роман. «Как она красива! – думала Надя, потягивая сок и пристально рассматривая Марину, сидевшую в двух шагах от нее. – Немудрено, что Высоцкий в нее влюбился. Вчера здесь выпивал  и шутил Бельмондо, но мне такого мужчину не надо.  Мне надо моего югослава, а он все не идет…»

В Москву на один вечер прилетал из Голливуда Ричард Бартон, чтоб поклониться публике перед премьерой югославского фильма «Сутьяска», где он сыграл лидера Броз Тито. «Как это может быть? – удивлялась про себя Надя. – Прилететь с другого конца света, поклониться и тут же улететь…» Фильм «Сутьяска» Надя смотрела в компании с Тадеушем Ломницким, слегка и очень по-польски приударявшим за девушкой. Ломницкий  не только  актер, но и ректор Варшавской Театральной школы. Он говорил: «Будь ты в Варшаве, я бы тебя тут же зачислил в школу без экзаменов». Смешной! Надя отвечала: «А я  не хочу быть актрисой, хочу быть переводчиком. И буду!» «Давай посмотрим, что в этом фильме делает Ричард Бартон, воюет? - посмеивался Тадеуш. – Может, я приглашу его в свой следующий фильм? Как думаешь, он согласится играть у меня?» Но Надя его уже не слышала. На сцену поднимались, разнаряженные в пух и прах  исполнители ролей в фильме «Сутьяска», и среди них – он, ее милый длинноволосый югослав в смокинге и при бабочке. Он был так красив, что у Нади перехватило дыхание. Ведущая, в золотистом длинном платье,  торжественным, хорошо поставленным голосом представила  актеров, и Надя  узнала, что ее симпатию зовут  Никола Мишич, что он не профессиональный актер, а спортсмен, приглашенный на запоминающуюся роль второго плана. Наде этого было достаточно, чтобы, когда погас свет, предаваться мечтам  о Николе, представлять, что они вновь встречаются у входа, она одета в белое платье,  он в белом спортивном костюме,  он берет ее за руку и ведет к Москве реке. На набережной он картинно становится на одно колено и спрашивает, любит ли она его?  Да, люблю, - отвечает она. Тут начинают звонить кремлевские колокола. Никола целует Надю, и они счастливы, как голубки.  Happy end по-русски. Одним словом, фильм «Сутьяска» Наде очень понравился, и она возвращалась с отель умиротворенная и счастливая.

 … За несколько дней до окончания фестиваля Никола, элегантный, статный, с черными ласковыми глазами, подошел к Наде в холле и сказал, глядя завораживающе в ее глаза: « Я знаю, что тебя зовут Надя. Я – Никола. Ты свободна сегодня вечером? Приглашаю тебя в  дом моего брата, работающего в посольстве. Ты согласна?»  «Согласна, - ответила Надя, залившись румянцем. – Почему я вас никогда не видела в пресс-баре?» «А я не хожу в бары – я спортсмен. Тебя видел ежедневно - за завтраком, обедом и ужином. А также  на показе «Пана Володиевского». Но только почему-то остался незамеченным тобой».  «Что вы! Я думала о вас… »

  По приезде к брату, торговому атташе,  столь же красивому, как и Никола, жившему на Кутузовском проспекте, на входе Надю испугал огромный дог, бросившийся к ней с лобзаниями и не оставлявший ее в покое в течение всего вечера, что очень смешило двух веселых братьев.  Они отпускали по этому поводу неоднозначные шуточки на своем языке, которые Наде, знавшей польский,  были вполне понятны, и она, краснея, опускала глаза. Николе это нравилось и он трепал ее по щеке, приговаривая: «Давно я не встречал девушек, краснеющих по любому поводу. Она прелесть, брат, не правда ли?» – и он обнимал Надю, гладил по лицу и по волосам, всячески показывая свою нежность, от которой у Нади кружилась голова и сердце замирало от восторга. «Любит, он меня любит» - думалось ей. 

Они  вернулись в отель поздно, и Никола, обняв Надю за плечи,  сказал просто: «Пойдем ко мне, краса моя. Обожаю тебя». Надя ждала этих слов, сердце заколотилось в груди. Взглянув на него снизу (росту в Николе  было около двух метров), она ответила тихо: «Пойдем». Поднявшись на этаж, Надя взяла Николу под руку, и,  притворяясь полькой, громко декламируя  польского классика Юлина Тувима  “Czy pametasz jak z toba tanczylem walza, panno, madonno, nadzeje tych lat…” смело прошла мимо дежурной по этажу прямо к Николе в номер. Она не раз слышала от переводчиц в штабе фестиваля, что эти тетки, сидевшие  на этажах, «стражи советской морали», на самом деле были стукачами и информаторами КГБ, которые сообщали обо всех, кто приходил к иностранцам. Но у Нади не было страха,  ничто не могло ее остановить: ноги несли ее навстречу судьбе, сердце колотилось в груди, а в душе распускался пунцовый бутон желания.
 
Войдя в номер, Никола быстро побросал в раскрытый чемодан, стоявший на кровати, вещи, разбросанные по комнате. «Извини. На самом деле я аккуратист. Ты веришь?» Он подхватил Надю на руки и закружил по небольшой комнате, окна которой выходили на Москву реку.  «Краса моя, любов моя, -  без мягкого знака, на югославский манер зашептал он страстно. - Женщине и мужчине быть вместе Господь велел. Будь моей, дево моя». Он осторожно опустил Надю на узкую гостиничную кровать и впился в губы страстным поцелуем. Девушка, у которой сознание отключалось в пользу других чувств, успела лишь прошептать: «Буду, милый, буду…»   Никола уже быстро и умело расстегивал пуговицы на шелковом цветастом платьице, которое Надя взяла у подружки по случаю фестиваля.

Когда все кончилось и Надя лежала ошеломленная происшедшим, Никола закурил сигарету, выпустил дым и, и, повернувшись к ней,  спросил:  «Тебе было хорошо? – Надя  отрицательно покачала головой. – Нет? Ну, так бывает у девушек. Восторги  придут потом, - успокаивающе говорил он, лаская русые волосы девушки. – Как тебе, такой красивой, удалось сохранить девственность до двадцати лет?»  «Не скажу! Это не важно». «Важно, - сказал Никола, - потому что я завтра в шесть утра уезжаю. О! Даже сегодня». На сердце Нади вдруг навалилась какая-то тяжесть. Чтоб скрыть замешательство, девушка потянулась за платьем,  отстегнула значок города Суздаля, где недавно побывала в составе студенческой группы, и протянула Николе.  «Ты уезжаешь… Вот тебе на память». Тот умилился, поцеловал Наде руку и, спрыгнув с постели, (Надя оценила его спортивную фигуру), порывисто схватил  большую куклу, до того сидевшую в кресле и внимательно наблюдавшую за влюбленными стеклянными глазами. «Это тебе! Возьми, краса моя!» Надя обрадовалась.

Потом было открыто шампанское, и они выпили по бокалу на прощание. Никола суетился, целовал Наде руки, но девушка чувствовала – он уже  не с ней, он был устремлен домой, в свою любимую Югославию, о которой она  не знала ничего, кроме того, что в конце 40-х годов произошел конфликт между Сталиным и непокорным Броз Тито, который привел к отходу Югославии от социалистического курса.

Она встала. «Я пойду? -  Вопросительно подняла глаза  на любимого. - Увидимся ли когда?» - голос ее дрогнул. «Конечно, увидимся! – сыграл оптимиста Никола. – Вот тебе визитка, здесь адрес, пиши мне. Но только не о любви! Надеюсь, ты понимаешь?» «Не понимаю, - похолодела от догадки Надя. – Почему не о любви?»  «Я женат, любов моя, женат… - он виновато развел руками,  – и у меня есть маленькая дочь. Но сегодня это неважно, сегодня ты – моя любов!» «Так эта кукла для нее?! – воскликнула прозревшая  Надя и сунула куклу ему в руки. – Возьми! Мне ее не надо. Сегодня я стала взрослой!» И кинулась к двери.

«Подожди! Я провожу тебя», - Никола быстро накинул замшевую куртку Наде на плечи, и они вышли. Проходя мимо дежурной, статной красивой блондинки с высокой прической, Надя обратила внимание на молодого человека в сером элегантном костюме, небрежно стоявшего у стойки и отвернувшегося при их приближении.   Они спустились на лифте в холл. «Подожди здесь. Я вызову тебе такси», - сказал Никола, но Надя воспротивилась. «Не нужно! Я поеду на троллейбусе!» Они вышли. Стоял чудный июньский вечер, темнота еще не наступила, и в воздухе витал призрак белых ночей, словно это был Питер, а не Москва, и их ждало счастье, а не расставание.  Надя не плакала, глаза были сухи, губы сжаты.  Внутри у нее все было мертво.

Подошел троллейбус, похожий своими усами на громадного таракана, в котором сидело всего три пассажира. Никола нежно привлек ее к себе, поцеловал в бесчувственные губы, все заглядывал в глаза, затем помог подняться по ступенькам. Вид у него был виноватый. Сразу за Надей, пружинисто и ловко,  в троллейбус  вскочил молодой человек, которого девушка видела в гостинице у стойки, и сел на переднее сиденье, широко расставив ноги в дорогих туфлях. Дверь захлопнулась. «До свиданья, Надя! – крикнул Никола снизу и махнул рукой, словно манил к себе.   «Прощай! – девушка подошла  к открытому окну. – Я ни о чем не жалею». Она положила руку на грудь, там, где находится сердце, пытаясь сдержать боль, неожиданно пронзившую все ее существо, и, пройдя в середину троллейбуса, села у окна. С переднего сидения за ней наблюдал серыми холодными глазами мужчина.   Троллейбус тронулся. Это был последний троллейбус…