Когда нечего пить, он читает газеты. Но в последнее время он не делает ни того, ни другого. Он просит у меня книги.
Я вручаю ему детектив Марининой. Толстенную книгу. Не мою, поэтому не жалко.
Проходит день-другой. Он вновь стучится. Стоя на пороге, протягивает Маринину, просит очередной порции чтива. Я теряюсь, поражаясь темпу и аппетиту.
Даю второй детектив Марининой. С ним он справляется так же быстро, как и с первым. Затем в ход идёт Агата Кристи. Её он глотает. После Кристи – про какого-то советского милиционера.
Очень скоро я сообщаю, что читать у меня больше нечего. Он умоляет. Я непреклонен. Но тут же вспоминаю, что среди книг видел корешок Евангелия. И тут же предлагаю.
Старик кряхтит, делает движение рукой, которое на слова можно перевести как: «Ну – давай!». Я переспрашиваю: «Евангелие?!». Он: «Да». – «Ну хорошо!», – говорю, словно угрожаю.
Возвращаюсь к себе, хватаю Евангелие, выхожу за порог, стараюсь не дышать: сосед из тех парней, что мочатся прямо в штаны. Протягиваю потрёпанную книженцию в мягкой чёрной обложке. Старик неуверенно протягивает руку.
В ногах появляется соседский кот. Старик замирает, уставившись на кота. С одной стороны Евангелие держу я, с другой – сосед. Меня раздражает его тупость.
Я повышаю голос: «Вы будете брать книгу?!».
«Да, да…», – робко отвечает он, продолжая наблюдать за котом, который боится из-за моего присутствия в дверях зайти ко мне.
Сосед страшно тупит: стоит рядом со мной, едва держит почти рассыпающуюся книгу, смотрит на кота, а мыслями где-то далеко.
«Осторожно, не растеряйте страницы!», – говорю я, пытаясь разбудить старого пьянчугу. Тот всё также робко отвечает, не глядя на меня: «Да, да…».
Я взрываюсь – и, не дожидаясь, когда старик проснётся и отправится с книгой к себе, закрываю дверь перед его носом и мордой кота. Облегчённо вздыхаю, что избавился от соседа, и принимаюсь за свои дела. Однако не проходит и получаса, как он вновь стучится. Я на взводе.
Открываю, стоит у порога, протягивает Евангелие и произносит: «Кажется, мне ещё рано… Я ещё не дорос до такого…». Он сокрушается. Наверно, даже искренно. Я, недолго думая, хватаю книгу и – вновь захлопываю дверь перед его носом. С одной лишь разницей: в этот раз мне неприятен мой поступок. Но иначе никак.
Я мысленно вижу удручённого старика, который стоит в тёмном коридоре, смотрит на только что захлопнувшуюся перед его носом дверь. Раздавленного, опустошённого.