Среди прочего было довольно странное условие: он будет ей изменять. Открыто, чтобы не возникало вопросов, где он был. Нет, он, конечно, всё понимает, и даже где-то любит её, но ничего с собой поделать не может. Только так – или никак. Или никаких «замуж». В брачном договоре такие условия, наверное, не пропишешь, хотя надо ещё уточнить, там же одни закавыки (это тебе не Россия, детка!), но если она не даст ему после ЗАГСа спокойно ходить «налево», то может прямо сейчас собирать вещи и уматывать в свою Алма-Ату, или Караганду или какой там ещё Урюпинск у неё в паспорте в месте прописки.
Вы бы на такое согласились?
Она согласилась.
Беспрекословно.
С радостью.
К двадцати семи годам она закончила два ВУЗа, отучилась в Оксфорде, получила степень магистра MBA и полтора года отработала директором банка. Всё это – честно, сама, без блата, спонсоров или богатых родителей.
Он, впрочем, тоже не уступал: полмиллиона долларов, добытых трудом и талантом – вернее, талантом и умением высекать из него монету, - а ему еще и тридцати нет. Изобретения, патенты. Россия – Европа - Америка.
Кася и Игорь.
Верующая и атеист.
Он не то чтобы отрицал Бога или совсем в него не верил… Он, наверное, не хотел об этом задумываться.
Невысокий, светлые волосы – пшеничные, глаза голубые, румянец.
Когда ему было три года, мама развелась с папой и ушла к другому дяде. Они пожили немного, мама стала ходить с круглым животом и как-то зимой уехала, а через три дня привезла домой орущий свёрток. Новый дядя был очень доволен.
Настоящий папа – хороший, умный папа – уехал в другую страну зарабатывать деньги. Жизнь стала обыденной и тоскливой, как погода в ноябре: новый брат пачкал пелёнки, мама варила борщи и кипятила бутылочки, новый папа много работал. На Игоря теперь никто не обращал внимания, кроме, разве что, бабушки. Бабушка занималась воспитанием внука, как могла: учила его вязать и водила в кружок бального танца.
И иногда ходила с ним в цирк.
Арена. Стол, стул. Фокусник в цилиндре.
У него в руках апельсин. Большой оранжевый апельсин.
Он отделяет кожуру от мякоти, по руке течёт капля сока.
Косточка.
Цилиндр.
Тишина.
Три секунды. Пять секунд.
И над краем цилиндра показалась маленькая зелёная верхушка. Выше, выше – росток поднимался, отходили в стороны веточки, оживали листики, меняли цвет с клейко-зелёного на густой, тёмный, набухали почки, распускались цветы. Прилетели две белые бабочки, заиграли крылышками над цветами. Завязались плоды – маленькие, они росли, зрели, вот уже пятна на них жёлтые, а вот уже и оранжевые совсем. Фокусник срывал их и бросал в толпу – настоящие, попробуйте, они настоящие!
Игорь поймал апельсин.
Апельсин был настоящий.
Он пахнул так, будто сорвали его прямо с дерева.
Он был настоящий, но в нём была тайна.
Его можно было принести домой и подарить маме. И рассказать, что это было чудо. Должна же она хоть иногда интересоваться сыном. Может она хоть один раз выслушать его. Порадоваться вместе с ним. Посмотреть на него.
Мама посмотрела на апельсин. Посмотрела на сына. Послушала про дерево из шляпы. Мама решила, что у неё для этого слишком мало времени, а ребёнку пора бы начать готовиться к школе.
Лучший лицей, дополнительные занятия - сразу, чтобы привыкал, - и дорогая игрушка – компьютер. Пускай учится! Компьютерные фокусы, по крайней мере, не будут так сильно его волновать - чувствительный ребёнок, тревожный, совсем как девочка. Мать не знала, как с ним надо, о чём, почему. Тут с мужем бы разобраться да с младшим, а старшего пускай школа воспитывает.
Уроки. Класс. Новые друзья.
Девочки.
Девочкам нравились хулиганы. С этим у Игоря не сложилось.
Учительница Ася Петровна. Двадцать один год, метр восемьдесят, светлые длинные волосы. Ноги. Грудь. Маникюр. Помада красная.
Невероятная.
Как-то раз Игорь набрался духу, остался после уроков и рассказал ей всё, что только мог – и как летом ездил в деревню и поймал возле берега рыбу руками; и как подрался во дворе с Вовкой, а он уже во втором классе учится, и победил его; и про Александра Невского, это передача была по телевизору.
А потом рассказал про дерево. Про апельсины.
И увидел, что глаза у Аси Петровны зелёные-зелёные – как листики на дереве. И она смотрит так хорошо. И слушает – внимательно. И он всё говорил, говорил, а она слушала, молча слушала и улыбалась. Потом положила руку ему на лоб: «Малыш, да у тебя жар!»
На следующий день врач сказал – простуда, неделю дома побудешь.
И неделю можно было вставать не рано, а поздно, и смотреть, как листья падают, а засыпая – мечтать, как он когда-нибудь покажет Асе Петровне чёрную шляпу и настоящее дерево с апельсинами.
Он научится этому, обязательно научится.
Через неделю он пришёл в класс и узнал, что у Аси Петровны закончился испытательный срок и на работу её не взяли – не прижилась в коллективе.
Вместо неё за учительским столом сидела пожилая Анна Андреевна с надсаженным скрипучим голосом. Настоящий классный руководитель. Учёба продолжалась, только Игорь стал каким-то замкнутым. И подружился с компьютером.
Через пару лет он начал выигрывать школьные олимпиады по информатике. Внимания к нему стало больше. Затем пошли городские и областные соревнования, первые призы. Федеральные соревнования, международные. Первые деньги.
Конечно, он стал лучшим.
Институт, кофе, сессия.
Друзья, девушки.
Де-вуш-ки. Первокурсницы.
И Женщины. Выпускницы, чуть за двадцать.
Вот эти – высокие, с длинными ногами, красивые, ухоженные, интересные, умные – любили богатых. А как же иначе? И как ты к ней подойдёшь, если у тебя нет машины, нет квартиры, и ты не можешь сводить её в ресторан и свозить на дорогой курорт, а можешь только пирожок и в кино. И Она – такая прекрасная – пойдёт с тобой?
В кино пойдёт обычная, такие тоже есть, и даже много, и смотрят некоторые с интересом и заигрывать пытаются, но обычную не хотелось.
Хотелось невероятную.
Королеву.
И он пошёл работать. Появились деньги, просто деньги, пока ещё не ахти какие, но с деньгами можно было и в кино, и в кафе, и в клуб, а это уже что-то.
Когда есть деньги, в женских глазах появляется тепло, свет и ещё нечто, похожее на зелёные листики.
Он стал больше работать.
Денег становилось больше.
Женщин становилось больше.
Он научился этому чуду – апельсиновому дереву. Белым бабочкам над цветами. Крылья у бабочек были бумажными, с портретами президентов, но ведь были!
Настоящие - просто так - не получались.
Да и женщины были не настоящие, не те были женщины, но ведь к тем, к ним – не подойдёшь.
У них, у настоящих - или у той, Единственной – что-то другое внутри…
Посмотри на меня чуть поласковей, дай мне шанс - и я вырасту над собой, я смогу, я стану особенным, и решусь на всё неизвестное и безрассудное, только обрати на меня внимание. Крепостью для тебя стану и щитом, из огня тебя вынесу и звезду с неба достану, только помоги мне в себя поверить. Подарю тебе чудо и весь мир подарю, только, пожалуйста, будь со мной.
Дай мне шанс.
И когда вот эта, невысокая, не самая симпатичная, оказалась с ним рядом, он и подумать не мог, что когда-нибудь на ней женится.
Кася какая-то. Польская еврейка с казахским паспортом. Светленькая, глаза травянистые. Ну, есть в ней что-то. Другое, не то, чего на самом деле хотелось, но что-то есть.
Она задержалась рядом с ним сначала на полгода, а когда он переехал в Америку – поехала за ним. Прошло ещё полгода, ещё…
Он подумал и решил жениться.
О верности и речи быть не могло. Как говорил его отчим, зачем отказывать себе в стакане воды, если ты хочешь пить? И какая разница, что ты хочешь пить по три раза на дню, да ещё из разных стаканов. Пей, пока молодой и есть что пить!
Договор – это договор. Он не понял её первой истерики. Мы же всё обсудили, зачем тарелки бить? С чего вдруг? Какие могут быть претензии? Тебе тяжело живётся? Ты ничего не делаешь, ты валяешься на диване, ты притащилась ко мне сюда сама, я тебя не звал, я на тебе женился, так закрой ты уже рот и найди себе работу. Займи себя чем-нибудь. Как кричать – жена, а как мужу помочь – кто?
Она хлопнула дверью и ушла. Ох, женщины…
Вернулась под утро.
Он не стал выяснять, где она была.
Помирились.
Через месяц ссора повторилась. Потише, полегче. Игорь решил принципов не менять, но не делать тайное явным. Не оставлять следов, раз уж это так ей неприятно.
Через полгода она подала на развод, потребовав половину его состояния в качестве компенсации. Приложив к делу все явки, пароли и кучу фотографий. Это неприятно задело. Он попробовал договориться мирно. Сказал, что поможет ей остаться в стране, если она согласится на десять тысяч и тихий развод.
Она подала другое заявление - в полицию, обвинив его в регулярных побоях.
Она – на него.
Не прибившего в жизни и мухи.
В Америке, при неблагоприятных обстоятельствах, за такое – два года тюрьмы.
Дело было не в деньгах.
И не в принципах.
Был суд.
Два года. Да. По самому нелепому из всех возможных обвинений.
Она получила деньги – все, сколько хотела. Она их получила, да! Это Америка, детка.
И потратила их на адвокатов, только бы его пораньше выпустили обратно. Хоть немного быстрей, хоть на пару месяцев.
Она его очень-очень любила.
Слишком.
Она.
Кася. Катажина. Еврейская девочка, младшая из всех сестёр – пятая, ни своего угла, ни своей одёжки, всё за сёстрами. Детство – сплошные переезды. Краков-Познань-Витебск-Астана. Поезда-самолёты, везде и всем чужие.
Я сижу с ней на кухне. Идеальная шумоизоляция, металл, глянец, кондиционер, жалюзи, мелкие полоски света, за ними небоскрёбы Манхэттена. Картинка из жизни VIP.
Фотография в альбоме.
Она маленькая, у неё есть плюшевый зайка с розовыми ушами.
Плюшевый – громко сказано. Неизвестно, как зовут эту материю, похожую на мохнатый ворсин, жёсткую и колючую, но из неё тогда часто шили игрушки. Сшили и этого зайку в синей жилетке. Сшили, привезли в магазин, и мама принесла его домой в коробке с ленточкой – подарок на день рождения. Только ей, только её.
Зайка цвета светлой охры, а жилетка синенькая, а уши с розовым атласным исподом. И он такой, что словами не передать – это как есть черешню прямо с дерева и ещё на каруселях, только сразу вместе. В её детском мире «красиво» и «люблю» - слитны. Оно такое большое, это синее с охрой, и розовый, и от этого даже в груди тесно. И он – заяц - настоящий. И даже через много месяцев, с приклеенным глазом, протёршимся атласом и залоснившимся мехом, с пришитой всегда не теми нитками лапой, он – настоящий.
Он – живой.
Она его любит.
Зайца часто отбирают. Просто так. Сёстры отбирают, родители – у тебя много других игрушек, не жадничай.
Никто и подумать не может, что какой-то заяц может быть так важен – есть и лошадка, большая, на ножках, и мишка - даже три мишки, и куклы с закрывающимися глазами, в красивых платьях. Действительно, столько всего, вся комната уже забита, что же ты вцепилась в него, в зайца этого, в самом деле, дай другим поиграть.
Своего. Единственного. Родного.
Никому!
Уж лучше на кусочки порежу. Но сама. Чтобы уж точно – никому. А потом тайно, потихоньку, сошью. И это будет тот же самый заяц. Теперь уже совсем свой. Его больше никто не отберёт. Свой, навсегда.
А пока что нужно научиться своё защищать. Научиться давать отпор. Научиться бить первой, чтобы невозможно было отобрать, обидеть, оскорбить, задеть за живое.
И она научится, конечно, научится. Научится носить каблуки, красить волосы и делать маникюр. И помада будет красная. И она будет самой лучшей, станет лучше всех. И деньги заработает, и путешествия будут, и успех. Да, да.
Скажи мне, что всё возможно – и я поверю тебе, и пойду за тобой, и стану светом на твоём пути. Скажи, что это навсегда – и я поверю, и возьму за руку, и приложу своё сердце к твоему, чтобы вместе были. Скажи мне, что это правда – и я поверю, и всё будет, и мир будет наш, и всё получится, смотри, ангелы поют для нас, садятся нам на плечи. Скажи, что я – это то, что ты ищешь, и я поверю, и я услышу, и всё лучшее во мне станет твоим.
Скажи мне, просто скажи мне это.
В какой момент, с какой попытки разглядеть во мраке - человека, увидеть не зло, а живую струну, оправдание души перерастает в оправдание абсолютно любой подлости?
«Ну, а что вы хотите, это же система, а что он мог поделать, а что она могла поделать»… И вот, отряхнувшись, всякий-каждый спокойно идёт себе дальше, перебирая мелочь в кармане.