В актовом зале уже начался студенческий концерт: звучали популярные во всём мире музыкальные композиции, задорные украинские песни, мелькали в танце пёстрые украинские ленты, студенты-иностранцы исполняли этнические номера, языком искусства демонстрируя свою культуру и то, насколько они преуспели в овладении русско-украинским народным искусством.
- “Гимн восходящему солнцу”, - объявила ведущая концерта, музыкальный работник общежития. На сцене появился Рокко с земляками: зазвучала песня о свободе. Рокко средь них - будто в джунглях цветок. В один из моментов он прикрыл глаза - и Ева мысленно сделала круг, в воображаемом танце; изогнув тело, прильнула к нему. Открыла глаза: "Нет, нет этого", - и сердце невинной девушки облилось космической судорогой потери того предложенного им накануне, но отвергнутого и не испытанного ею, поцелуя.
Началась танцы: первоначально под фонограммы на русском, английском, французском, украинском, итальянском, польском, чешском языках, а после двенадцати ночи на сцене появилась группа музыкантов немецкой диаспоры, из Германской Демократической республики; только ударник был из Федеративной Республики Германии. Музыка и эмоции залили зал; людской поток стал един. Молодежь танцевала и подпевала на разных языках, и Еве казалось, что она оказалась в центре пёстрого сада. О, как неинтересно ей было танцевать с Виктором - будто с высеченным из камня монастырём. Поэтому когда её приглашали на танец другие студенты, она хоть отдыхала от назойливого внимания Виктора. Таким невесомым для её восприятия оказался интеллигентный и сдержанный в эмоциях молодой человек мавританского типа. Он ей всегда чем-то напоминал Пушкина Александра Сергеевича... и был для неё... никто. Общение с ним не требовало особых эмоций. Однажды он сказал:
- Мой отец араб, мать - чёрная африканка.
Поняв взгляд Евы, с примесью расистского оттенка, он добавил:
- Она красавица.
В другой раз он сказал:
- Я хочу изучать философию.
- Но Вы, насколько я знаю, сын банкира, и не приехали учиться по линии международного рабочего, профсоюзного, социалистического или коммунистического движения. Зачем Вам марксистско-ленинская философия, ведь здесь особенно пристально преподают её?
- Мне это нужно, - ответил Шариф мягко.
- Но как Вы будете изучать философию на русском языке? Для этого язык нужно знать очень хорошо.
- Возможно, Вы правы; однако, кроме греческой составляющей, понятийный аппарат философии функционирует в основном на латинице. Французский язык я знаю как родной, английский - хорошо. - Он помолчал. - И всё-таки, возможно, Вы правы в том, что философия на русском окажется для меня недоступной.
Так когда-то началось их поверхностное знакомство.
Несмотря на то, что он только первый год изучал русский язык, Шериф уже хорошо на нём объяснялся, что удивляло. Этот факт и сходство их интересов и создали ранее возможность нескольких фраз между ними. Нет, Ева не предполагала, что, возможно, он просто хотел познакомиться с ней, подобрать к ней “ключик”. У неё не было для этого оснований: он всегда бесконфликтно общался не только с Евой, и эта его подчёркнутая сдержанность и воспитанность выделяла его среди студенческой молодёжи, на фоне которой он выглядел более зрело. Теперь этот молодой человек легко и тактично вел её в спокойном танце, и, почему-то ещё больше казался ей, похож на Пушкина.
Хоть ей и было весело и легко, но Ева просто... ждала Рокко. И вот он, наконец, вошёл. Окинув взглядом зал, он сразу выделил её, и стал пробираться к девушке сквозь танцующие пары. Она ответила на его приглашение так, будто до него никто и никогда не приглашал её. В его руках обомлела и боялась поднять на него глаза, даже просто вздохнуть боялась. Ни слова он не сказал ей в танце, но танцевал ближе всех к её телу, чуть прикасаясь щекой к её щеке, и что-то подпевая в ритм, и вдруг отстранился... и неожиданно закончил танец несколькими па в стиле фламенко. Гордая осанка его стройного, будто фонтан, тела, взгляд жгучих, но отстраненных от всего мира, чёрных как уголь глаз… Он ушёл и больше не вернулся в зал.
Впрочем, откуда ей было это знать, вернулся или нет, ведь вскоре, «откуда ни возьмись», появился Омар, и места для других возле Евы не осталось. Он выбрал наилучший момент для примирения с ней, момент - когда она танцует; а танцевала теперь она так, как движется инстинкт, разрываемый на части то ли радостью, то ли отчаянием. Они оба даже не вспомнили о скандале, об отлучении Амара от дружбы с ней. Всё пространство вокруг девушки он заполнил своим весёлым настроением, и прошлый абсурд без слов был исчерпан. Смотря Еве в глаза и подпевая русской песне: «Эти глаза напротив… и больше нет разлук… Эти глаза напротив - мой молчаливый друг… Только не подведи, только не подведи, только не подведи глаз», вдруг спросил:
- Евушка, скажи, а почему не надо подводить глаза?
Ева засмеялась:
- Нет, в песне не об этом речь. В тех строчках другой смысл. Юноша просит, чтобы девушка не подвела его, то есть не бросила, не предала его, их чувства, образно говоря "не отвела глаз", но глаза здесь ни при чём.
Амар засмеялся. Весь зал подпевал Валерию Ободзинскому, в исполнении которого звучала эта песня; все будто слились в едином звуке. Омар в танце то отстранял Еву, и, любуясь ею, снова приближал к себе. Тёплый, большой, он двигался как бархатный и ласковый кот перед нежной девушкой; или мохнатый медвежонок, надёжно защищающий свою территорию.
Зазвучал хит «Шизгара, о бэби, шизгарэ», казалось, общее веселье достигло своего апогея. Полные губы Амара, обращаясь к ней, подпевали «бэби», глаза улыбались. Танец закончился, и он, чмокнув девушку в щёчку, произнёс залпом:
- Ты моя малышка, моя любимая «бэби», моя милая малышка, - и, как пушинку, приподнял её и закружил на своих мощных руках.
Никто и не пытался нарушить их мир: они танцевали так, как танцуют те, кого переполняют инстинкты, без которых невозможна сама госпожа Жизнь.