Излом телесценарий в 12 сериях по роману н. скромн

 
                Николай  РОГОЖИН











 И З Л О М
                          
                ЛИТЕРАТУРНЫЙ   СЦЕНАРИЙ  ТЕЛЕСЕРИАЛА
      
                ПО  РОМАНУ  Николая  СКРОМНОГО
               
                «П Е Р Е Л О М»         
    


















ПРИМЕРНОЕ  СОДЕРЖАНИЕ   ЗАСТАВКИ   ТИТРОВ ВСЕГО ФИЛЬМА :    глобальные  события   1929  –  32   ГОДОВ  ( ПО КОНТРАСТУ ) :
                -     картины «Великой депрессии» в США
- взрыв  храма  Христа-Спасителя в Москве
- афиши к\ф  «Огни большого города» Ч.Чаплина в Европе
- и т.д.
               
                -    I    -

  НА ВЕСЬ ЭКРАН : КОПЫТА  ЛОШАДЕЙ  МЕСЯТ ЧАВКАЮЩУЮ ГРЯЗЬ        ПОД НОЧНЫМ ЛУННЫМ СВЕТОМ. МУЗЫКА.
                ТИТР :   «ОСЕНЬ   1918  ГОДА. УКРАИНА.» 

Днем солнечным , тихим , расположились бойцы партизанского отряда красных в тылу петлюровских войск, в селе Лебяжьем. На площади-майдане стоит немецкая полевая кухня, с дымком . Кони , оружие, красные перевязи ; стоят мат и хохот , перекуры – перед  предстоящим обедом. Тут же вьётся паренёк лет восемнадцати-семнадцати, он на подхвате у поваров и легкораненых, добровольно. Из ближней избы выходят командир отряда, - он в сапогах- бриджах, в гимнастерке с портупеей, - и комиссар Карнович Наум Натанович. Командир  поднял руку для привлечения внимания и заговорил громким голосом :
         - Сегодня после обеда выступаем. Конным строем впереди, обозом – пешие. К вечеру добраться до Ивантеевки. Впереди – разведка, отбыть немедленно.
Карнович что-то шепчет командиру. Тот , будто вспомнив, ищет глазами паренька , уже пристроившегося с обедом около кухни, подошел незаметно , спросил :
- А ты долго будешь чужие миски облизывать ? Где мамка твоя? Батьки?
Малый, в коротких штанах, с босыми ногами, качает отрицательно головой.
                -   Нету ?! – зная это, переспросил командир и чуть помолчав, высказал ещё  -   Довганюк! А ну выдай це бугаю, що полагается ! Пойдешь з нами? – паренек радостно кивает.

И уже отойдя, взбираясь на крыльцо, командир будто продолжает неоконченный разговор :
          -Ты , Наум, на прошлой неделе мне газетой тыкал ? Там же ясно прописано – если германца не погоним, он нам ещё одно монгольско-татарское ярмо взденет. От тоды их жалко станет. Он же сиротный – отец сгинув на плотах, матерь померла и тётка, бисова душа , зачахла. Який же вин молодой? Ты глянь, у него руки – грабли – далеко достанет. И жрёт в три горла…Это Максимка, старика Похмельного,  знал я его… Ладно, ладно , побережём, по возможности…
 
Немецкая  трофейная  полевая кухня, около которой  Похмельный жмётся к лошади, уже в форме, подобранной, подогнанной, дрожит от  звуков ближнего боя, откуда доносятся и пулеметная стрельба,  и разрывы гранат…


В чистом поле, один, подальше от глаз, уже  возмужавший Похмельный, выкладывается в рубке лозы и вольтижировке. И когда он возвращается, в  пылу и поту , к ночи, в расположение,   его замечает Карнович :
                - Всё упражняешься? – подумав -  Ладно, не хватает  людей… командир тоже занемог, старые раны открылись…-  Похмельный слезает , идут вместе, Карнович продолжает, гладя круп лошади  -   Воды пока  не давай… А ты вот что , - пойдешь пока к разведчикам. Проявишь себя, поставлю в прикрытие…
 

И вот первый бой Похмельного. Он на фланге конной лавы, уже  в кавалерийском эскадроне регулярной Красной армии, несётся навстречу коннице белых. Во встречном бое невообразимый гвалт : топот копыт, поднятая пыль, звон шашек, выстрелы, крики людей, ржание коней…
    

После боя .  Похмельный еле-еле слезши с коня , обессиленный ,валится в пожухлую траву, едва освободившуюся от снега. Его вырвало. Около него видна  обувь явно  небоевого вида, -  это остановился старик Назар, свозивший убитых  к общей могиле :   
       -Ты, Максим, смерти - то не бойся. Она  на всякого действуйет…  Ты крепи дух свой, в духе твоя сила… Вставай, вставай , подмогни давай - по старой памяти… - Максим поднимается – И убивать  не бойся – продолжает наставлять Назар – Не в том грех, ежели убьёшь . Куды ж денешься ?  Война…Грешен будешь, если преданешь. И не того мучителя помнят, что вогнал гвозди  Исусу, а Иуду, на все времена жида-христопродавца пронесли. Эх-кха! Да тебя ж зацепило! И не  видел ? Смотри – ка !  - плечо …
И правда – только сейчас Похмельный заметил  уже присохшую на  правом рукаве кровь...


                Т И Т Р :  «КОНЕЦ 1919 ГОДА. ПОД ОДЕССОЙ»

Похмельного везут , вместе с несколькими  другими ранеными, в бричке. У него перевязаны левая рука и голова . Он только что очнулся и вертит, трясёт  головой, чувствуя , что не слышит. Поворачивает удивлённое лицо  на телегу , следующую за  ними по дороге. Там , накрытые брезентом, свалены  убитые в последнем бою. Максим по  сапогам - бриджам на краю повозки, качающимися от тряски, узнает командира. На дорогу падает снег и затемняет экран… Тишина.


Черно-желтый, ранне -весенний парк начала двадцатого года, на окраине города Юга , с бюстом мыслителя Вольтера, голыми деревьями, скамейками и порталом бывшей барской усадьбы, отданной под госпиталь. У невысокого широкого крыльца суетятся раненые , нянечки, сёстры. Среди них кастелянша, стаскивающая с повозки привезенные кипы чистого белья, Похмельный пытается помочь.
                - А рука , что , зажила уже ? – спрашивает бойкая, с живыми глазками, под белой косынкой, кастелянша.
                - А то как же!  – весело отвечает ей Похмельный – Теперь что угодно могу – и он крутит рукой, подкидывая кипу и чуть не роняет её, нагибается , но не может устоять, у него кружится голова , он  садится на ступеньку. Кастелянша возвращается сверху, приседает возле него :
                - Свалишься ведь совсем, « контуженный», не мешай работать. Иди – тебе помогут – она  машет рукой двум легкораненым, у края крыльца.

В тесной темной каморке, кладовой белья, на одеялах лежат Похмельный и кастелянша. Она гладит его , приговаривает :
                - Бедненький… Несмышлёныш – неумёныш. Куда ж война то тебя гнала ? Взрослый  мужик… Ой! – увидев , как открывается незапертая впопыхах дверь, вскрикивает кастелянша. В проеме стоит старый врач – еврей. Ни слова не говоря, он закрывает дверь.

Кабинет врача на следующий день, Похмельный перед столом. Доктор пишет выписную справку :
                - Лучшего доказательства  вашего полного выздоровления и не требуется , молодой человек. Получите !
Похмельный внимательно читает поданный ему документ, секунды молчит:
                - Так, это… Что ? Не в часть ? «Негоден к строевой?»
Доктор   внимательно посмотрел на бывшего контуженного  и по своей обыкновенной привычке ничего не сказал…

Похмельный  с мешочниками на крыше вагона. Он сходит на маленькой станции его родного  Лебяжья. Едет на попутной подводе в село. Узнаётся площадь , откуда он ушёл с отрядом. Но дома кое-где сгоревшие. Вот и его двор.  Никого…

На той же станции  втискивается в полный вагон.
 
В ближнем городе. На стене табличка : « Заготскот». Внутри служащий, щелкающий на счётах и одновременно внушающий  новому работнику «азы» профессии :  - Живности нет, но шкур хватает, их предлагают много, этим и будешь заниматься…

На темной вечерней улице слышится играющая гармошка, пьяные крики и смех женщин. Похмельный уже в наряде милиции, готовится к облаве по поимке шайки. Где-то неожиданно гремят  выстрелы, тяжёло топает по мощёной камнем мостовой другая засада. Крики : « Упустили!»
 
Кабинет начальника милиции. Хозяин кабинета распинается , он зол на подавшего заявление Похмельного :
                - Не можешь? А мы все можем? Для чего ты  кровь проливал? – махнул рукой – сдашь оружие, обмундирование, кожанку…

Похмельный спускается с широкой лестницы  милицейского управления, выскакивает на улицу, там его ждет кореш, «щёлкальщик на счётах», они едут на повозке на племенной заводик. На вожжах приятель – разъясняет :
                - Приплод с хуторка взял, корма ему добыл и делай свое дело, под самогончик !
                - Какое дело?  - спрашивает Похмельный подозрительно , не понимая.
                - Ублажай вдовушек ! – кричит ездовой, с размаху припустив под уклон, вырвавшись на окраину… (МУЗЫКА).

                ТИТР :   « 1928  ГОД »
К ж\ д переезду, где уже  скучает возчик, подъезжает крытый легковой автомобиль. В кабине рядом с шофером – Карнович. Он вглядывается в возчика и что-то предчувствуя, вылезает, подходит к подводе. С трудом узнает в раздавшемся , плутоватого вида мужичке с хитрыми глазами, конника, с которым ходил в атаки.  Всё таки  он не совсем уверенно спрашивает :  «Максим ?..» Тот оборачивается  и  в полуобороте , одним выдохом враз покрасневшего лица произносит : « Комиссар…»
 
Они проходят мимо растерянной секретарши в кабинет с табличкой : «Секретарь…Окружного комитета ВКП (б) …»
 
Карнович и Похмельный сидят за ополовиненными стаканами крепкого чая, продолжают заинтересованный разговор.
                - Э, Максим ? Да те враги, с которыми мы бились, явные , видимые, а теперь, только сейчас, понимаешь, и начинается… Настоящая борьба, насмерть! Ты что , не видишь? Замаскированный скрытый вражина! Хочет удушить нашу с тобой рабочую власть голодом, измором. Ты же не  знаешь, что теперь творится ?! Это ж гигантская картина переустройства страны  -  Карнович встаёт, словно пытается доказать младшему товарищу всю необъятность задач и даже косится на пришпиленную на боковой стене карту. У Похмельного дрожат руки и он старается их убрать подальше , под стол, за которым сидит. Сказать ему нечего. Он готов  сейчас за своим комиссаром хоть в огонь , хоть в воду. Медленно выдавливает из себя :
                -  Я  …  в общем … Готов … Уже сам запутался в этой жизни…
Карнович  ещё молчит с минуту-другую, раздумывая , как взять в оборот подвернувшегося верного помощника :
                - Будешь пока втягиваться.  Побудешь возле меня ; по судам ,рынкам  побегаешь, подучишься немного, газетки просмотришь, почитаешь где. Вникай, задумайся, размышляй. Вот  тут цифры, вглядись… - Карнович сгребает со стола около телефона десяток брошюрок, кладёт перед ним. На одной надпись : « Бухарин…»
 «Присмотрись к своему селу» - словно во сне слышит Похмельный голос  Карновича…

Лебяжье. После собрания Похмельный остановился  с таким же уполномоченным, в подворье , соседнем с  семейством Гонтарей. Уже вечер.
Похмельный вышел покурить,  - в кожанке, сытый после угощения зажиточного хозяина. Замечает дочь  соседскую , Лесю. Она  , в цветной косынке, лёгкая , упругая, в длинном , до колен , зипунке, только что загнала пришедшую  скотину, двоих бычков и корову.
                - Как живешь, Леся ? – спрашивает игриво, когда она приблизилась  к Максиму у забора.
                -  Видела Вас на собрании. Советами да призывами просто гремите ! Совсем другими стали, Максим Иваныч – и снова побежала от него, с гордо вскинутой головой, управляться по хозяйству. Показался старый Гонтарь, степенно поздоровался, добавил :
                - Зашли бы как-нибудь, Максим. Рассказали б, что хорошего ожидается , а то болтают всякое…
                - А что? Зайду ? – а сам косит взглядом на мелькающую в глубине двора Лесю…

Сидят в богато обставленной горнице.  На столе – сало, картошка, огурцы,  «четверть» самогона. За столом – старый Гонтарь, его сын Иван, уполномоченный и Похмельный. Он лихо запрокидывает чарку после первого тоста…

Поздний вечер. Похмельного мутит, рвет ; он у  сарая и Леся ему льёт на голову  и на облеванные сапоги  холодную воду из ковшика . Потом зовет Ивана, пока Похмельный полусидит на завалинке, и тащат его в хату, обессиленного, валят на кровать в светелке…
    
Утро вдвоём. Леся подаёт Максиму в крынке рассол, смотрит на него  по – другому, что-то про себя думая :
                - Негоже так, Максим Иванович… Вы же партийный. Да и …
                - Ох , ты, капустный ! Объеденье ! – у него тоже  свои мысли  - Я приеду через три дня. Выйдешь вечером ? Погуляем…
Леся  вспыхнула  красивым, чуть смуглым лицом, кивнула , потупив взор…

Они сидят под ветвями вербы, на скамейке, наполовину врытой в землю. Леся в наброшенной им кожанке, льнёт к нему , он целует её шею, волосы и говорит ,с остановками : « Лесенька моя… Родная …», - откидывает  навзничь на  дерево скамейки, она , барахтаясь ногами , выпутывается из его объятий, садится рядом, пригибает голову к коленям , беззвучно плачет. Он , оторопев , не знает , как подступиться. Потом  медленно говорит, но решительно и бесповоротно :
                -  Давай Лесенька ,поженимся !  А ?
Она поворачивает к нему голову, недоверчиво смотрит, мотает головой :
                - Ты  не любишь меня, Максим . У вас, уполномоченных, в каждом селе …
                -  Да я ж тебя вот с таких знаю, да я!.. Люблю тебя! –  мотает головой Максим , не веря произнесённым словам.
После паузы Леся говорит :
                - Нет , Максим, нет. Не гожусь я тебе. Да и учиться мне надо , уезжаю я скоро – и торопливо, будто боясь куда-то опоздать, она срывается  со скамейки и быстро уходит. Видно ее лицо, - то ли она ухмыляется, то ли  смеётся, то ли – плачет…

Тот же кабинет Карновича. Он расхаживает, держится  властно, непреклонно. Сидят  Похмельный  и  двое из парткомиссии по высылке , которые встают и уходят.  Карнович продолжает убеждать  оставшегося Похмельного :
                -  Будут оказывать помощь милиция, комбеды, доставлять к вагонам, -
Похмельный застыл , смотрит в одну точку, - Ты  ж неплохо знаешь те места, значит меньше будет ошибок. И потом – легче искать, по родственникам, - Карнович остановился  - Это и  проверка  твоя, Максим. Чем ты занимался, кроме хвостов у бычков? ! А здесь  докажешь , что не зря тебе доверяют,  как коммунисту ! -  голос Карновича становится суше и строже – Это верность партии и народу, за который тебя покалечили , за что ты на смерть шёл! Это и твоя партийная совесть, и твой рост, в качестве партработника. И наконец – это приказ. Или вопрос о тебе будет ставиться другой…
Похмельный впервые после  этих слов поднял на говорящего  глаза
                -  Да, да и о месте твоём в партии тоже…-  продолжает Карнович
Похмельный пытается добиться смягчения участи :
                -  Может, я в других местах  буду выселять? Вы же поймите, Наум…
                -  Мол - ч а а а т ь !! – вне себя закричал Карнович, ударил ладонью по столу и этим  окончательно поставил точку.
 
Снег февральский , старый, слежалый ,и только  что выпавший, - резко контрастируют . По Лебяжьему идёт группа  людей . Впереди Похмельный широким размашистым шагом , за ним едва поспевает  местный активист, позади семенит  кучка милиционеров. Активист спрашивает :
                - Товарищ Похмельный , как же с подводами, ведь не хватит, успеем ли к часу?
                -  Ничего. Эшелон задержат , если что, без них не отправят. А подводы? Стариков , детей усадить, остальные пешком. Тут всего то – восемь верст. Да и последнее это село, всё тут… Список давай !
Активист протягивает список, пока они приближаются к собравшимся  на площади,  готовым к отправлению, - людям. Похмельный , коротко взглянув, всовывает бумажку в карман  кожанки , потом вдруг останавливается, вытаскивает снова, всматривается в трепыхающийся на лёгком ветру листок… (ГРОМКАЯ МУЗЫКА. СИЛЬНЫЙ ТРАГИЧЕСКИЙ АККОРД).

 ТИТР: « ЯНВАРЬ 1930 ГОДА. АКМОЛИНСК. СЕВЕРНЫЙ  КАЗАХСТАН»

Кабинет Окружкома ВКП(б), где сидят приглашённые на бюро все секретари подчинённых районов, начальник милиции уезда, начальник ОГПУ, военком, другие исполкомовские работники. Входит пружинящей спешащей походкой секретарь Окружкома Айдарбеков :
                - Так, товарищи, начинаем. Все собрались? Вопрос один – директива Казкрайкома о плане расселения спецпереселенцев. Все получили, должны ознакомиться. Прошу высказываться ,но прежде позвольте мне. Хочу отметить, что в принятом решении расселить кулаков именно в Североказахстанском округе нужно усматривать особое доверие партии, Не секрет, что высланные в другие районы, Сибирь, на дальний Север ( Айдарбеков замялся) … контингенты сильно пострадали, сократилась их численность. Причиной тому не холода, а нерасторопность и неподготовленность. Есть, конечно, самые основные вопросы, которые неясны . Не зная, нельзя конкретно определиться.  Сколько их будет? Не сказано, какие отчисления проводить местным органам. Выделит ли Крайком хотя бы людей, провизии, инвентаря, или придётся изыскивать у себя? Не указан срок прибытия партий, можно ли проводить открытые сборы активов с целью выявить свои возможности? Я послал  телефонограмму в Крайком. Но ответа нет. Там, видимо, ждут разъяснений из ЦК. Не стоит говорить и о том, какие трудности создаст это расселение в условиях начавшейся коллективизации, поэтому на коммунистов ложится громадная ответственность. Ну , давай Тулебаев, ты у нас молодой, первым рвёшься в бой.
Встаёт Тулебаев :
                - Вопрос сразу дает ответ – расселять на казахских летовьях, летних выпасах. Лучших мест трудно найти. Летовья стоят возле лесов, рек, озёр. Значит , есть материал для строительства и вода. Выдать инструмент и пусть строят . Дадут плуги и семена – будет земледельческое поселение, дадут скот – скотоводческое. Округ может справиться своими силами. Единственное, что потребуется от Крайкома – разрешение взять в Челкарском скотохранилище тысячи полторы голов скота и  вопрос с тяглом и мясом будет решён. Если же такого разрешения не дадут, то нужно ещё раз провести конфискацию среди затаившихся баев и местных кулаков , - Тулебаев сел.
АЙДАРБЕКОВ :   - И это все у тебя ? Немного… Кто следующий ? Каширцев ?
К стене, на которой висит большая карта округа, уже пробирается секретарь райкома Каширцев, высокий, большерукий, несколько сутулый, как все с большим ростом, мягкий в движениях . Говорит ещё на ходу :
                -  Я , товарищи, был уверен, что предложение Тулебаева поступит первым, сам так вначале и думал. Больно заманчивый ход. Потом дошло… Представьте, какой удар мы нанесем казахам-кочевникам? Или, говоря словами той же директивы – коренному населению? Мало того, что сотни аулов в результате создания этих артелей разбрелись кто куда и оказались практически разорёнными, мы ещё усугубляем положение высланных. Нам не нужен казах-скотовод на стройке. Какой с него прок? Кирпичи таскать, землю месить ? А в ауле он бросил землю, скот и теперь ,  я боюсь , мы  потеряли опытного животновода… Куда ж высланных? В селения, нескольких  тысяч, мы не уместим. А по летовьям они неизбежно разведут скот , разобьют огороды, займут пастбища и этим мы окончательно разорим аулы. Чем же тогда, скажите,  наша политика будет лучше столыпинской ?
Из дальнего конца кабинета простуженным голосом отозвался секретарь Кожамбетов:  - Ты, Каширцев , не путай политику царскую с нашей. Мы Казахстан  развиваем…
                - Мы развиваем, когда строим заводы, шахты , Турксиб; открываем школы, выселяем баев – строго поправил Каширцев, - а не тогда, когда набиваем его сотнями тысяч сосланных и пытаемся обустроить их за счёт казахского народа.
Айдарбеков постучал карандашом: - Твое какое предложение, Илья Григорьевич?   
                - Посмотрите сюда – Каширцев положил огромную ладонь на карту – Видите  значки ? Я предлагаю все три категории расселять только в районах месторождений. Никаких летовьев и зимовьев. Будем создавать  рабочие посёлки. Пусть включат в план развития нашего округа и поставляют необходимое оборудование для открываемых рудников. Не сразу, разумеется, - со временем. Переведём сельских кулаков в рабочий класс. Согласен, трудно будет первое время. Это самый лучший выход. Давай прикинем, что он даёт. Во – первых, все они окажутся в пяти, не более, точках  – (показывает) -  далеко от жилых мест, в одной стороне. Во – вторых, легче поставлять материалы и всё остальное, легче вывозить оттуда, легче охранять, согласовывать.  Да что ни возьми – всё легче ! Самим сосланным будет легче. Они смогут помогать друг другу. Нашим людям проще наладить политработу, контроль за проживанием. В одном из поселений, самом крупном, открыть школу, больницу. Такое моё предложение по расселению. Подчеркиваю – только по расселению. Я , конечно, его никому не навязываю, -  строго посмотрел в зал, - Но и пренебрегать им не советую.    
Все некоторое время смотрят в те цветные кружочки и треугольнички, пока Каширцев возвращается на место. Поднял руку и прошел к началу стола секретарь райкома Коновалов :
                - Полностью поддерживаю Каширцева, я тоже думал свезти их в одно место, чтобы , как говорится, от одной кучи … воняло. Извините. Прямая выгода. Вместо двадцати нарочных пошлёшь пять, обоз какой ладить – то не во все концы. Средств на создание там уйдет больше, тяжелее будет самим высланным, однако та работа, которую проведём, окупит все затраты. Известно,  что  значит в наших краях жилое место, вода, дороги. Высланным поможем, правильно сказал Тулебаев, чем сможем, у кого что найдется. Я , например, могу наскрести масла, Тулебаев поможет мясом, у него , я знаю, есть запасец скота, Гнездилов – зерном – у него тоже есть  в загашнике. Мало будет – пошлем ещё разок по селам и аулам уполномоченных. По заготовкам. Одним словом, я поддерживаю Каширцева : расселять на местах разработок.
Он сел и будто команду «вольно» подал. Скованность исчезла, люди заговорили, загремели стульями.
АЙДАРБЕКОВ : - Да , курите, пожалуйста. Высказывайтесь дальше , товарищи, - для того и собрались. Иван Денисович, поделись – ка своим. Тебя  с удовольствием послушаем.
                -  Вы бы фортку открыли, табачники, – недовольно бурчал Гнездилов, пробираясь для выступления. Пока он шёл , слышались  реплики :  «В предложении Каширцева что-то есть…», «Голосовать пора»… « Довольно обсуждений»  - это вставил фразу начальник милиции Григорьев, щёлкнул крышечкой часов, - « считаю вопрос решенным …» Наконец, переждав шумок, неторопливо начал Гнездилов :
                - Если я тебя правильно понял, Алибий Мустаевич (  к Айдарбекову ), утверждать будем завтра? – и через паузу – Ну , слава богу ! А то я , грешным делом, подумал, что всю эту ахинею, какую сейчас городим, тут же в решение внесём. Вот ты , товарищ Григорьев, всё на часики поглядываешь. Спешишь? Хочешь судьбы нескольких тысяч людей решить между завтраком и обедом? Нехорошо…
Гнездилов навис над столом, сосредоточился :
                - Начну с расселения, сначала… Каширцев , что же ты предлагаешь, седая твоя голова ! Эшелоны с высланными прибывают из России, конечной станцией окажется Акмолинск, другой нет. Он него до первых кружочков и треугольничков не менее ста пятидесяти верст. Объясни нам: как пройти это расстояние голодным и уставшим людям в морозы или распутицу ? У кого хватит духу вести их к месту поселения? Но , допустим , довели…  что останется… А дальше? Где их укроешь?  Чем землянку выроешь? Чем накормишь? Чем детей согреешь? Здесь товарищ Айдарбеков намекнул – смертность среди высланных в Сибирь.  Мягко выражаешься , председатель ! Там  люди гибнут ! Вымерзают партиями, -  от голода и холода,  непосильной работы ! Я заявляю  со всей ответственностью : предложение  расселять высланных в районы месторождений приведет к массовой гибели и у нас.
                -  Это высланные враги  - насторожился Каширцев.
                -  Дети тоже ? – повернул к нему голову Гнездилов , - А если говорить о взрослых, то кулак был опасен на местах, когда имел дом, землю, родичей, скот, нанимал батраков, имел связи. Сейчас , лишённый всего этого, он  в положении пленного – полностью в нашей власти. Жизнь его теперь зависит от нас. А мы его обрекаем на верную смерть. Вы только вдумайтесь – голодных погнать в голую степь и сказать : «живите!» А вы что отмалчиваетесь ? - обратился он к другим, не выступавшим секретарям, сидевшими за спинами, - В мутной воде неплохо рыбка ловится?
                - А ты что предлагаешь ?
                -Только в старопереселенческие села ! Где отлаженное хозяйство, добротные дома, дороги.
                -Так там своё выселение прошли, опять плодить вражину ? – это встал Григорьев – Ваше предложение , товарищ  Гнездилов, повлечёт за собой убийства активистов  и  милиционеров. Но я Вас понял так, что эти высланные будто бы уже не враги. Если так,  то глубоко ошибаетесь, Гнездилов.  Высланный  - враг, а высланный ошибочно – уже вдвойне  враг ! Он рассуждает – меня не за что, я был за Советы и на тебе – сослали. Я , товарищи, вот что боюсь : стоит какой либо контре проявить мало-мальски организаторские способности и наверняка быть вооруженному выступлению… Это – безграмотность. Да, да ! Ставить под удар первую посевную, колхозное движение.
                - Да, придётся усилить бдительность,  - разъясняет Гнездилов –  ввести надзоры, комендантский час, расставлять на дорогах посты, оповестить население, дать жёсткие инструкции лесникам, железнодорожникам. Поймут нас, уверен. Но не простят гибели сотен , из-за нашей бесхозяйственности, вы то должны соображать – Гнездилов горячится   - наворочали уж , с раскулачиванием… Да я не понимаю, о каком рудном деле может идти речь? Каширцев, неужто ты всерьёз считаешь, что в ближайшее время  мы можем  приступить к разработкам? Самый грубый подсчёт покажет, что без поддержки
государства мы в ближайшее время ни хрена оттуда не вывезем !
                - Я тебе отвечу , Гнездилов – Каширцев встаёт с места и со своего роста  показывает  правоту своего предложения  - Вот ты заладил : погубим людей, в пустую степь гоним… Ну а скажи, кочуют бедняки-казахи в поисках корма скоту по голой зимней степи, где за сотни верст ни деревца , ни укрытия ? Им никто не помогает. Такие же лишения испытывают геологи, строители , различные экспедиции. А нам и дано время, набрать для высланных пайки, одежду, материалы. Для чего мы собрались? И кому будем помогать? Высланным врагам? Поэтому бой против кулака – наш последний , решительный. Вот так Ильич считал…Тебе, Гнездилов, ясно показали, чем окончится твоё  предложение – бандитизмом, открытой вооруженной борьбой и вполне возможно, крахом созданных молодых колхозов. Давно приглядываюсь к тебе , Гнездилов. Странную ты позицию занял в последнее время. Я помню, как болезненно ты воспринял постановление о темпах коллективизации, противился выселениям  кулака и бая. В твоем районе меньше всего высланных, зато самый высокий процент единоличников. Это говорит о том, что кулак и бай у тебя не прижат, имеет влияние. Даже банда какая то объяви… Вносить явный оппортунизм в наши ряды мы тебе не дадим.
Айдарбеков предупреждающе постучал карандашом по столу, укоризненно качнул головой. Гнездилов,  с посеревшим лицом, за время, пока говорил Каширцев, не поднял взгляда, не прерывал, на выпады отвечал смутной усмешкой . И вот он грузно повернулся, опять ко всем обращаясь :
                -  Не с того боку заходишь, Каширцев. В бухаринской платформе, которую я одобряю , чётко сказано : бережное отношение к зажиточному крестьянину.
                - Проще сказать – к кулаку – блеснул очками в сторону президиума Каширцев. Гнездилов холодно продолжал :
                - Да мы и так упростили – дальше некуда – либо  батрак, либо кулак, других для простоты вычеркнули. Но коли говорить о кулаке, то я за уничтожение его как класса, но не людей. Замечаешь разницу? Ильича вспомнил. А такие его слова на Восьмом  съезде : « Насилие по отношению к среднему крестьянству представляет из себя величайший вред »  - ты хорошо запомнил ?
                - К середняку, но не к кулаку ! – выкрикнул кто-то из задних рядов.
                -  … А кулака  всего через несколько месяцев после призыва посоветовал не раскулачивать, а лишь поставить под контроль хлебной монополии. И это Ильич призывал в самые страшные, голодные годы. Доживи он до наших дней – наверняка вместе с Бухариным уличили бы в загибах. Я не хочу превращать бюро в потасовку, но тебе, Каширцев, хочу заметить : твои левацкие заскоки и высокие проценты дорого народу обойдутся. Ты со своими бушибузуками практически разорил район . Я ведь давно к тебе присматриваюсь. Одно время даже позавидывал , думал поучиться у тебя. Теперь понял, куда ты правишь. Насчет казахских артелей. Говорил так, будто мы все  виноваты, один ты чист – противился их созданию. А я напомню – в своё  время ты столько насоздавал, что мы потеряли  массу скота и всех казахов-скотоводов. И на мне грех – поддержал тебя, не зная местной обстановки. Но особенно рьяно взялся за организацию  именно ты – готовил бумаги в Крайком, рассылал помощников , а потом первым почуял недоброе, незаметно крутанул в сторону. Вот и теперь предлагаешь бог знает что. Головотяпство чистой воды. Мы в лице высланного приобретаем готового хлебороба. Да чёрт с ним, что кулак и враг. Он хлеб умеет растить ! И мы обязаны заставить  делать его здесь, в нынешнюю посевную. В этом выгода делу. А вредительство твоё…Не доросли мы ещё до разработок, не набрали сил. К делу надо подходить с расчётом, а не с политической трескотней.
КАШИРЦЕВ :  -  А я говорю тебе , Гнездилов : расползаться по селам перед первой посевной ордам вражеского элемента мы не позволим ! Это  что ж получается ?Там их из колхоза, а здесь – обратно !? Ты – явный пособник !
Кабинет – зал заклокотал :
                - Хватит препираться !
                - Пора голосовать !
                - За что голосовать –то  ?
                - Решать пора !
И сквозь шум, как бы ставя точку, слышатся слова Гнездилова : « Тебе, Каширцев пора придти в себя после поездки к товарищу Троцкому…»

              ТИТР :  « АЛМА-АТА. КАЗКРАЙКОМ   ЯНВАРЬ, 1929  ГОД »
По коридору с малиновым ковром быстро шагает Троцкий Лев Давыдович. Его уверенная поступь всё же довольно суетлива ; он хоть и бодрится, но видно, что запал первых революционных лет в нём давно угас. Он останавливается
перед дверью с вывеской : « Первый секретарь Казахского краевого комитета
ВКП(б) ГОЛОЩЕКИН  Ш. И. » Троцкий , не стучась, проходит мимо секретарши, смотрящей на него широко  раскрытыми глазами, и входит к Голощекину. Тот сидит один за столом. Увидев Троцкого, пытается привстать, Троцкий его жестом «усаживает»  на место и с ходу говорит :
                - Чем  сегодня, о великий хан, занят твой блестящий ум ? – усаживается на диван – О чем веками будут петь акыны, восхваляя твоё благословенное имя ?
Голощекину приходится откладывать дела, тоже дружески улыбаться в ответ:
                - Республика работает в полную силу. Идет коллективизация. Поднимается индустрия. На местах устраняем остатки патриархальщины, феодализма.  Нет  у казахов революционности и всё , что происходило до 25 года ,- это предистория…
                - Да, - кивает Троцкий, - Шая Исхакович , - мы в истории отмечены. И ты со  своим другом Свердловым за июль восемнадцатого  и рыжий пруссак со своей  « единственно правильной  политикой ». Так он, кажется тебе написал и прислал записку, которой ты , как индульгенцией, растряскиваешь ? – видя, что Голощекин насупился, продолжает – Ну, ну, не буду… - переходит к насущному, текущему – С конференцией  - тянешь? Опять даёшь время собрать силы ? Отправь их на трибуны! Они тебя снова оплюют, но в самокритике признают свои ошибки. А ты признания оформи какой-нибудь очередной «ходжаковщиной» и в ЦК ! Это же элементарно ! А потом поставь вопрос о внеочередном созыве, порадуй Шашлычника…
              - Я не могу каждый раз писать. Меня и так укоряют, - о невнимании к национальным кадрам. Но их пока раскачаешь… Только окрики и понимают. А получается , я один за всех отвечаю.
Троцкий нервно срывает очки, вскакивает с дивана :
              -  Он мне говорит! Да эти баи – шепчет он, указывая на стену, -Твои  замы   «курамысовы», дрожат за должности, потому поддерживают. Опасность в провинции. Ты видишь, как они активизировались? Сбиваются в стаи. Любыми способами выдерни Рыскулова из Москвы. Выходи прямо на ЦК! Тебе мало примеров ? Только что, резолюцией конференции, сто двадцать четыре тысячи ( округляет глаза ) руководящих должностей и только для казахов. Посадили в кресла, как божков. А ты ввези сюда… миллион русских ! Выйди на ГУЛаг, он поможет. Разбавляй, разбавляй это байство. Не позволяй им плодиться на идее пантюрктизма. Смотри , Шая , рискуешь ! – садится снова, платочком протирает стекла очков – А те? ( кивок в другую сторону ) ОГПУ твоё , чем занимается? Делает жизнь с товарища Дзержинского ?
              -  Лично дополняю и контролирую сводки, ежемесячно отправляем в Москву. На стол самому. Но не всё ещё зависит от него. Многое решает Политбюро. Они требуют первоочередности в землеустройстве казахов ? Пожалуйста ! Есть способ – отобрать скот. Без него, чтобы выжить , казах будет пахать. Я приведу Республику к цивилизации ! И пусть они скачут наперегонки
с паровозом на лошадях – не угонятся! Грамотности добьюсь ! И пусть они кричат о русском шовинизме – в рог скручу ! – занёсся Голощекин, не видя, что
Троцкий его уже не слушает , думает своё и в вечной потребности перечить уставился взглядом на хозяина кабинета :
            - Нет, нельзя Казахию сравнивать с европейской страной. Это – аксиома. В Бельгии, вон, сталелитейной промышленности 200 лет, а здесь -  20. Там , в Германии, рурский уголь возят машинами, а тут – по козьим тропам яками, на верблюдах … - лицо Троцкого  (КРУПНО. ЭКРАН  ЗАТУМАНИВАЕТСЯ ).

                К О Н Е Ц      П Е Р В О Й      С Е Р И И
               
            

                -   I I   -
    
     Из здания станции вышли трое : Гнездилов, Полухин, Скуратов. Солнечное апрельское утро. На перроне к ним подбегает начальник вокзала. И останавливается перед руководством района. Полухин начинает :
                - Я приказывал тебе  убрать со станции зевак ?
Начальник затоптался на месте :
                -  Я убирал. Они подводы увели,  а сами опять сюда. Паровоз всё-таки. А пусть  смотрят. Может, наукой будет.
И вот уже , издав сигнал, подкатывает состав, останавливается, пыхтя, обдавая дымом вверх, сквозь который видится надпись станции «Щукинская». Состав товарный и небольшой . За тремя платформами, гружённых углем, ящиками и листовым  железом, низались четыре пульмановские теплушки. Лязгнув сцепами, поезд замер. С подножки соскочил красноармеец, побежал вдоль вагонов, осмотрел скрученные проволокой запоры на дверях теплушек , помахал человеку в кожанке, сошедшему с тендера.  Его можно едва узнать – посеревшее, похудевшее, плохо выбритое лицо. Он двинулся навстречу встречающему начальству на пустынном перроне.
                - Здравствуйте. Начальник партии Похмельный. Я телефонировал.
                - Гнездилов – протянул  ему руку секретарь райкома , и кивнул на двоих – Предрайисполкома Скуратов, начальник милиции Полухин.
Те кивнули на козыряние Похмельного. Гнездилов продолжает :
                - Всё в порядке? Побегов , больных нет?
                - Мои не сбегут . Больные ?.. наверное есть. Да вы сами  сейчас увидите, - он дал знал красноармейцу, тот откинул замки засовов, тяжёлые двери медленно поползли в стороны . – Выходи все ! – громко крикнул Похмельный.
Из темени глубины, из куч соломы и тряпья поднимались сидевшие и лежавшие вповалку люди. В первой теплушке были мужчины и старики, во второй старухи и женщины, в третьей – дети , от десяти лет… Через минуты у состава уже копошится серая людская масса. Всё смешалось : бабьи крики, детский плач, кашель, недовольные голоса, ругань. Мельтешат узлы, котомки, баулы, заплечные мешки, торбы ; гремят ведра, казанки ; звякают котелки, фляги, кто –то из молодых парней с тревогой искал по теплушке пропавший полушубок,  о чём –то в голос рыдала баба… Мелькают лица Леси, Гонтарей…
Гнездилов, потрясённый увиденным, жался теперь к вокзальным дверям, рядом стоял начальник вокзала и Похмельный. Полухин и Скуратов исчезли.
ГНЕЗДИЛОВ : - Выводи их за станцию. Место им определено в тридцати верстах отсюда. За день доберётесь. Дадим провожатых, подводы, сколько сможем, продуктов. Сколько всего?
                - Сто девяносто четыре человека вместе с детьми и стариками. Семей – тридцать восемь.
                - Партия немалая. Всё равно – до Гуляевки. Людей и документы сдашь председателю и комендантам. Они назначены. Кстати, передашь записку Строкову, председателю колхоза «Крепость». Доведёшь, сдашь, не забудь с них взять расписку, что они приняли у тебя и разместили, под свою ответственность. Без неё тебе обратные бумаги не оформим. Да, аккуратно в дороге. Безобразят у нас… В общем, балуют мужики, дурью маются. Какой –то Климов во главе… Людей у него мало – они проходят  сбоку вокзала  к подводам, - Давай – давай , прямо туда заезжай ! – распоряжается возчиками Гнездилов, и продолжает   идущему с ним  Похмельному  - В общем , нашкодят и по домам, попробуй догадайся, кто это. Собираются вроде в лесах, оттуда – на разбой. Другого слова не нахожу.
                - Значит – банда, чего уж здесь скрывать. – жёстко определил Похмельный.
                - Ты с оружием ?
                -  Да, наган, и вот … -  кивок в сторону конвоиров.
                -  Так у тебя целый отряд – говорит Гнездилов, видя, как  на краях платформы  уже стоят с десяток красноармейцев, с винтовками.

Короткий весенний день смеркается, но ещё видно опускающее солнце. Обоз и пешие подошли к селу. Там, у окраины, у взгорка, собрались люди. Из толпы навстречу вышли несколько человек. Один из них – крепкий коренастый мужчина в расшитой косоворотке под хорошим пиджаком, с умным породистым лицом. Это – Строков. Рядом с ним – Гриценяк, предсельсовета, сухопарый, с полулысой  открытой головой  ; два коменданта, Иващенко и Куделя и  активисты – Семен Гаркуша, Игнат Плахота, Федор Гарькавый.
Похмельный достал документы, Строков бегло взглянул, списки передал комендантам, предписание вернул Похмельному, сказал :
                -  Это все ? Наконец-то! Мы вас давно ждём и готовы… Собственно и готовить нечего – чем богаты… Говорили , что будет меньше, но  план такой – вы называете многодетных и мы их ведем в более – менее… Ну а остальным – остальное… Выбирать не приходится. – он уже обращается к остановившимся высланным – Я вам прямо скажу, дорогие товарищи – светлиц для  вас не ожидается – начал было важно и громко, но смутившись и краснея, прокашлялся в кулак – Граждане, через того, что мы не знали, когда вас приведут, мы…- он опять осекся, окончательно сконфузился и замолк.
                -  Да не товарищи это и не граждане- лениво и нехотя, разряжая обстановку, отозвался Похмельный –  И тем более не дорогие. Кулаки они. Сосланные. Распределяйте1
Толпы зашевелилась , задвигались, потянулась ,и под водительством комендантов и активистов сосланные потянулись в село.
Около Похмельного задержался  Куделя. Ему Похмельный что-то сказал , тыча в список , показывая на Гонтарей.  Куделя кивнул, отошел…
Позади всех ,поотстав, пошли Строков и Похмельный.
                -  В Щукинскую утром прибыли ?
Похмельный кивает и вспомнив, подаёт Строкову  записку, тот читает. Минуту идут молча. Похмельный  спрашивает:
                - Наседает секретарь ?
                - Не наседает , прямо за горло берет, -охотно отвечает Строков, простите, как Вас?
                -  Похмельный, Максим Иванович.
                - Да , невесёлая фамилия… Требует, требует начальство. На посевную этой весной – девятьсот гектаров ! Семян должно хватить, на руках около восьмисот пудов… Но где взять столько лошадей, быков7 Ведь я ему ещё в марте докладывал ! Вот уж поистине… Вы когда обратно? Я с вами ответ передам. Телефона то у нас нет. Да, первая посевная колхоза – это ответственно - и перевёл разговор   - Ну а как там , на Украине ? К нам вести не всегда правдивые доходят, в газетах явно скрывают… Коллективизация что ? Идёт?
                - Выселяют – отозвался Похмельный, думая о своем. Но Строков допытывается:
                - Ну а эти то ? Что за люди?
                - А что вас интересует ? - остановился Похмельный у первого заборчика, достал кисет.
                -  Во – первых , - откуда они ? Как с ними быть и что делать? Ограничиться комендантским  надзором ? Кормить пайком? Но он у них – крупа одна. Вести разъяснительную работу?
Похмельный ожесточённо чиркнул спичкой :
                -  Работать их надо заставлять до седьмого пота. Не разъяснения устраивать. Это такая публика. Они керосином мешки с хлебом заливают… И прав у них никаких – пахать с утра до ночи. У вас бригады есть? Распределите и требуйте железного порядка.  А партячейка имеется ? – Строков отрицательно мотает головой  - Ну пусть. Это дела не меняет.  Вы – активисты, значит сочувствующие партии, поэтому её решения без всяких искривлений должны проводить в жизнь. А работать они умеют, не хуже других. Только подкармливайте их.
                -  Это понятно. Но вот что хочу спросить – не останется ли рабочий класс в накладе от этих выселений? Не голодают ли? Не сорвётся ли вообще кампания по  коллективизации?
Похмельный с недоверием, кажется , посмотрел на собеседника: 
                - А ты что хочешь знать, председатель? Что рабочие бастуют и заводы стоят? Что не сегодня - завтра гражданская война? Живут , работают, и  массово на работу выходят, хоть и голодные. И одобряют раскулачивание! Так  что не надрывай мне сердце рабочим классом, а организуй здесь колхозников. И давай закончим. Подбери ,где отдохнуть.
Строков чуть заметно помрачнел, потупился :
                - Вон Куделя идёт, устроит, - и потом добавил раздумчиво – Скрытого врага во мне увидел ? Бдительный… Я не знаю, что у вас на Украине, а вот на Урале и в Сибири  не только недовольства, вооруженные выступления есть – знаю доподлинно. Этой классовой борьбой недовольны сами рабочие. А что бдительный – неплохо…
Подходит Куделя. Строков просит его устроить Похмельного, прощается , уходит.  Похмельный и Куделя идут по селу
                -  Меня Алексеем звать. А тебя ?
                -  Максимом.
                - Хата со стариком, большая. Один тот остался, но приходит  замужняя дочь, - убраться, постирать.
                - Постой. Хочу попросить тебя. Покажи вначале ту хату, в которую ты вселил семью, помнишь , просил тебя.
                -  Помню, конечно. Трое – сын со стариком и дочь. А зачем тебе? – и тут же догадался, замолк. Они повернули на соседнюю улицу и комендант указал на землянуху с покосившимися венцами, с плохонькой дерновой крышей, - Это недалеко от твоей, три хаты  всего… -  повернули обратно.
По молчанию  Похмельного Куделя понял , что расспрашивать неудобно , но все же не выдержал :
                - Извини… Максим. Сегодня я видел. Завёл семью во двор , а там хата - названье одно ,и говорю « здесь вам жить»… Старик дошел до дверей и на колени упал, плачет, в крик, голова седая… Дети его подняли  Не было сил смотреть…Неужто старика тоже надо было гнать?
                - Его не высылали , он сам за семьей сына пошел, помереть хочет возле детей… Да везде ж высылают , по трем категориям, и у вас , я слышал, тоже. Это – решение партии, одобренное рабочими, беднотой…
                -  Ну , у нас то всего  семь или восемь семей. Вот тут – они остановились у добротного, с огородкой  и колодцем , дома.
                - Ну до завтра.- попрощался Похмельный,- Лошади  у правления будут?
                -  Да . Там и актив соберётся, пораньше. Будем кумекать…

Когда Похмельный проходил полутёмную прихожую, слышался разговор расположившихся конвойных : « …Столыпинское ещё село, из екатеринославских, наших почти что, при царском режиме. Их тогда многих сюда принесло, в Казахию…» Услышав шум входящего, разговор прекратился и один из конвойных сказал :  - Там в светелке дальней, для вас кровать , Максим Иваныч.  Картошка с огурцами  на столе…  И штофчик   там…

Лунный свет пробирается на подушку, где лежит Максим. Он курит, не может
уснуть, но закрывает глаза и как бы видит памятную встречу с Лесей, перед самой ещё отправкой в конце февраля. Он закрылся с ней в каптёрке начальника станции, полутёмной от единственного сверху окошка, зимнего ещё дня и остановился перед ней, весь издерганный от группировки людей, полупьяный для крепости сердца :  «Олеся… Я прошу тебя … умоляю…вернись… Тебя ж никто не ссылает! Езжай в Ростов , учись! Я , заклинаю тебя, добьюсь пересмотра для отца и брата… Все силы положу! А ты останься, дождись меня…»
Леся, с невыразимым выражением муки и безысходного отчаяния за те дни, когда  получили известие о высылке, отрицательно качала головой и всё норовила  встать ближе к двери ,потом открыла её, чтобы уйти от ненавистного, теперь  бывшего уже,  жениха. Он настиг её  в проеме  и отшвырнул так, что она, ударившись об стенку, опрокинула бак с водой, и кричал : « Я не виноват! Ни в чём! Пойми меня! Это активисты ваши ! Гады!..» – на шум сбежались милиционеры, оттянули его от нее. Вода  из бака лилась тоненькой  струйкой ...

Шум этой льющейся воды уже слышится Похмельному наяву, -  он незаметно уснув, проснулся. - это   конвоиры на утреннем воздухе двора дурачились ,  умываясь  у колодца . Похмельный встал , вышел и сам  с удовольствием
умылся и, воодушевленный, всё продумавший, поспешил к землянке, которую  показали  вчера.

В маленькой комнатке  полуземлянки пятеро. Старый Гонтарь и сын на лежаке вдоль простенка, около них – сын хозяйки. Та вместе с Лесей мисками вычёрпывает золу из вскрытой плиты, собираясь что-нибудь приготовить. При появлении Похмельного все разом  замерли. Стало ясно , что гость нежданный, и с разговором , на котором лучше не присутствовать.
                - Митька, поди воды наладь, ни черпака нет ! – крикнула старуха-хозяйка и вышла вслед сама. В горенке опять стало тихо. Косо прислонённая миска, упав на жестяной лист, загремела особенно громко. Леся вздрогнула, а старый Гонтарь, произнес, наконец : 
                - Говори…
                - Вы мой разговор знаете…
                - Что ж… Всё, что ты обещал , я запомнил. Что ещё?
                - Всё то же – если отпустите её, по приезде буду хлопотать о вашем возвращении.
Леся  ссутулилась над плитой, Иван  растревожился :
                - Не верь ему, батька! Какой дурак зараз нами заниматься станет? Кто вернёт отобранное ?  - и вкрадчиво , потише , Похмельному – Едь один, вызволяй нас. Вернут хотя бы половину – отдадим её. Сам тебе её приведу!
                - Торгуетесь ? Ладно, цена меня устраивает… Но  вдруг не добьюсь? Что тогда?
Ивана словно обрадовал ответ :
                - Слыхал, батько! Вот он каков? Не торгуется ! Эх, раскусили тебя, да поздно. Ты-ы, старый -  упрекнул отца – Ты во всем виноват. Говорил тебе, не будет проку , а ты -  « партийный, с Карновичем друзьяк, спасёт от высылки…» Помог… Спас… Сволочь.
                - Да кто ж знал , сынок. Отец у него человек был…
Похмельный кепкой отер вспотевшее лицо :
                - Вы погодите сволотить… Я ж по добру. Мне тоже не сладко… - и уже в сердцах, - Не дергайся , Иван! – видя , как тот взял в руки молоток, - А то всажу все семь штук и оформлю попыткой… Тут уж никто разбираться не станет … - остывая, – Не виноватьте меня, я никак не пособник этому вашему… Никто не подумал, что так выйдет, Я думал, что будет время…
                - Молчи ! – старика затрясло , - Ты всё знал! У-у-у, пил , ел  у меня, дочь мою… Теперь домой, сбегаешь? От тебя , перевертня несёт, а моим из жалости вчера объедки поднесли – он указал на подоконник, где чернел закопченный  чугунок – Не прощу никогда! Ещё поплатишься за своё… Глядеть  на тебя не могу ! Уйди с глаз! Христопродавец…
Похмельный сжался, стиснул зубы, кулаки, но всё же овладел собой, минутную слабость преодолел. А старик уже безучастно, будто не о них речь , продолжал :
                -  Дивуюсь тебе. Всего лишил, сюда свез, а ещё за дочерью пришел. Ну , не Сатана ли? Не простится тебе. Повернётся ещё мир  и ты кровью захлебнёшься, Ирод! Увезёт, попользуется и кинет, чтоб по рукам пошла…
                - Опомнись! – крикнул от дверей Похмельный, уже собравшийся уходить, зная , что ничего не добьётся – Что ты несёшь ?! Моя вина, но не такая!  Женой прошу… - и вдруг замолчал ,  оторопел ,увидев , как старик заплакал, трясся беззвучно, мотая головой в стороны, немощно склоняя её вниз. Дочь с ужасом смотрела на него, сын сидел, потупив взор. Минуты  и старик, чуть передохнув от всхлипов, не стыдясь , вытер запястьями глаза, тихо произнес:
                - Повернул Господь лик свой… Об одном  не жалею. Не я один. Каждый из наших. Бог за одну убитую змею сорок грехов снимает. За тебя , гада, он сто сорок снимет. Уходи. Не  поедет она с тобой. Иди и помни – о твоей погибели буду Бога молить до последнего часа… 
Похмельного качнуло. Он медленно повернулся к Лесе, и обратился с последней надеждой :
                - Твоё то какое слово? Ты не спеши , скажи попозже , я подожду, появлюсь завтра или сегодня вечером ,а? Я добьюсь, обязательно добьюсь!
Ну , решайся , прошу тебя!
Она впервые взглянула на него прицельно и долго и Максим отвернулся не только от этого немого и ясного ответа, но и от полного презрения, ненависти, душевной муки, взгляда.
                -  Будь по – твоему. Прости… Не поминай… Прощай. – он вышел .

И уже на улице, не сдерживая себя, хрипел, быстро шагая  к правлению, где уже собрался его отряд: – Передохните все! До одного… Не будет возврата! Голодом пропадете!..
      
                - Гони! – он кинулся в бричку, приготовленную для него; подводы конвойных загрохотали следом и только за околицей, у взгорка, приостановились , поехали потише. Навстречу им попался  конный разъезд с тремя милиционерами и Полухиным. Тот  внимательно разглядел  Похмельного и конвойных,  и, отдав под козырек, без разговоров, помчался мимо дальше, в село…
 
                -  Ну, рассказывай, пей чай – Гнездилов в своём кабинете присел за стол возле Похмельного – Кури. Я не балуюсь – пододвинул пепельницу, папиросы – Вот вызвал тебя потолковать, как  довели, разместили, вообще, что увидел на свежий взгляд. Твои на станции?
                -  Да, ожидают. Дошли нормально … Разместили?… Жильё нашлось всем. Несколько семей, правда в сараи. Но за лето поправят.
                -  Это потому, что в Гуляевке много хат пустовало. Поуезжали… Ну, а как правленцы? Собираются на пахоты?
                -  Мне кажется , не ладится у них что-то… Знаете, Иван Денисович… Там надо председателя гнать или партячейку создавать. Строков непонятный какой-то. Эти активисты… Один  мне  понравился, Семен… не знаю фамилии.
                - Гаркуша? Хороший парень, работящий, кузнецом сам захотел, с Гарькавым вместе. Ну а со Строковым всё, доложили  о нём…
                - Как ?
                - Полухина встретил? За ним. Строков – бывший врангелевский инженер, строил укрепления на Перекопе, вчера  разнарядка  на него пришла. Полухин ещё ночью собирался его брать , я отсоветовал. Днём легче,  в правлении…Председатель он в сущности был неплохой. У него и семена сохранились, и гуляевцы меньше других на стройки сбегают. Чем он их держит – не знаю. Но с другой стороны – у него и кулаков то не было, так он всех середняков под январское постановление выслал ! Да и скот там прошляпил. Сперва его обобщили, но после мартовской статьи порезали всё, пока холода , или попродавали . Это быков – то ! Основное тягло. Ах, подлец , с севом у него не ладилось ! Надо было самому ехать. – пьёт ещё неостывший чай , чтобы  успокоиться. Обращается с Похмельному : - Так говоришь, партячейку  нужно создавать?
                -  Нужно, Иван Денисович. Без неё толку в селе не будет .
                - Так там ни одного коммуниста! С этих активистов, как с козла молока! Они , прежде чем выполнить  партийное указание, будут неделю по селу  в растерянности бродить – потому что  везде сваты, браты, сыновья, кумовья… Потому были допущены  массовые выезды. Хорошо , что дома хоть оставили. Нет, дорогой Максим, надо на место председателя или секретаря партячейки человека со стороны ставить, чтоб не тянули разные кумовья за руки-ноги со всех сторон. Хотя бы первый год, потом не денутся. Да человека твёрдого, не размазню, коммуниста знающего, чтобы мог наши решения до сердца  каждого довести, а не отписывать циркуляры очередные. Ведь в массе своей этот новоиспеченный колхозник и понятия не имеет, какую выгоду ему может принести  колхоз. Для него сейчас колхоз  - очередная обдираловка. Это не рабочий, это крестьянин, ему и до революции неплохо жилось. Трудно ему поверить в наши обещания, ибо с семнадцатого года мы  у него только брали. И если он  пошёл в колхоз, если ещё держится, то только исключительно на нашем большевистском слове . Вот поэтому настало – давно настало! – время , не на словах, а на деле доказать преимущества коллективного хозяйства, перед единоличником. Этой осенью, а не в будущем , - заметь – засыпать зерном закрома. Сегодня, а не завтра накормить, обуть, одеть  его детей. Сегодня, сейчас, засеять обобщённый колхозом надел земли. Понимаешь? Сегодня!
        Горячность Гнездилова проняла Похмельного, он сам заволновался не меньше:
                - Да , без коммунистов колхоз не сложишь, но это одна сторона. Там сейчас высланные и оставлять их без партийного руководства никак нельзя, им нашей правды  до гробовой доски не понять, пусть , гады , принудиловкой рабочий класс кормят.
                - Сев ещё туда – сюда, засеются, но хлеб по осени не уберегут, и по своим закромам, как мыши разбегутся. Скот не уберегли, а хлеб и подавно…Ничего не получится! – Гнездилов с силой отшвырнул карандаш, который держал до этих пор, расстегнул ворот коломянковой рубахи. Тяжёлое его лицо набрякло и было неловко Похмельному смотреть в его сторону, - Что, Максим, утомил я тебя своими жалобами ? Что ж делать , если других мыслей нет. Куда теперь?
                - Домой.
                - Это хорошо. А где стоишь? Женат ?
                - Нет. Хоть и тридцать скоро.
                - Тридцать? А я тебя за ровесника  считал.
Похмельный вдруг  брякнул кружкой о стол, расплескал чай – Ты на свою работу жалуешься, а моя… Смотри … - Он выкинул вперёд дрожащие руки—Еще показать ? – он вскочил и распахнул кожанку: чтобы брюки не сползли с исхудалых кострецов, пояс был собран в узел и перевязан жгутом – Нервов нет… Сегодня утром … - он махнул рукой.
                - Да ты сядь! – встревожился Гнездилов, - Эх, дорогой, это, видать, у тебя оттого , что парень ты с сердцем. Сколько же  ты в пути был?
                - Почти полтора  месяца  - Похмельный рукавом рубашки – гимнастерки отёр лужицу от пролитого чая, потянул кружку к себе и за один раз, шумно выпил всё до остатка. Гнездилов молчал, продолжал оценивающе смотреть, Похмельный вдруг сказал, успокоившись. Лицо его впервые  осветилось улыбкой – Даже не верится, что всё кончилось. Мне теперь что-нибудь полегче надо, учиться пойду, на бухгалтера там или … ветеринара. Дело знакомое.
                - А ведь я тебя не зря задерживаю, объясняю…- Гнездилов заговорил с некоторой загадочностью, встал  - Подумал сегодня и решил. Пойдешь председателем в Гуляевку ? – и замолк , ожидая реакции, привыкая.
                -  Не пойму. Там же Строков. Ах, да… Кто ? Я ? Председателем ? – тупо переспрашивал Похмельный
                - Риск , конечно, для меня. Но я вижу, - ты справишься. Крепче держись  за актив, за меня. В обиду не дам. Справишься , говорил уже с Полухиным – он одобряет.
                - Да не согласен я !
                - Как не согласен ?
                - Не хочу! Не могу ! Чуял  : что-то просить будешь : но такое !? Я и предположить не мог . Поди шутишь, Иван Денисович!
                - Погоди о шутках. Ты объясни, почему не хочешь !?
                - Ты что, смеёшься ? Да меня в первую же ночь мои же высланные так спрячут, что только карасей выпытывать, где я отлеживаюсь.
                - Боишься ? – сошурил глаза Гнездилов
                - Боюсь, конечно. Это такой народ, это такая …
                - Ты мне дурочку не валяй. Боится он… Тебя напугаешь, пожалуй. Завтра же в село поезжай и принимай дела !
                - Иван Денисович, я вижу ты всерьёз затеял. Но я говорю своё «нет» и …кончим разговор.
                -  Хорошо , - Гнездилов резко заходил по кабинету – Не хочешь в Гуляевку, может  и к лучшему, иди в другой колхоз. В Кошаровку , - там председатель из – за классовой борьбы никак  из запоев не выходит – пойдешь ?
                - Нет – Похмельный  тоже встал , показывая , что разговор закончен
                - Дурак ты в таком случае. Ты , видимо , не понимаешь, что я тебе предлагаю. Что ты шарахаешься , как чёрт от ладана? Учиться он пойдет. С пацанами за парту. Да твоим ровесникам и не снятся такие возможности. Конечно , подучим , чему надо. Книги тебе подберу. Поработаешь год – другой – поднимешь колхоз – дадим должность повыше.  Люди  здесь неплохие. Разъяснить, направить, а если не понимают – заставить – вот  твоя задача. На сегодня первейшее – сев. Всё разрешаю. Вытянешь – пойдёшь дальше. Поэтому соглашайся, я ведь не  каждому предлагаю
                - Да не уговаривай, Иван Денисович, ни за какие коврижки. Неужто у тебя своих, местных, нет ?
                - Ты присядь, послушай – Гнездилов стал неторопливо расхаживать – Охотников много ,работников мало. Я даю тебе не только должность , но и как то загладить свою вину. Вот  скажи, есть среди высланных неверно, несправедливо изгнанные? Вижу по  твоим глазам. Есть… - Гнездилов надавил на больную мозоль Похмельного – отнесись по партийному. Мы напортачили , нам и  исправлять. А то привез, сдал, умываю руки – Максим потупил голову – Да разве здесь не та же партия? Пользу ты ей обязан приносить там , где нужнее. Там ты –на родине,  мелкий порученец. Здесь – руководитель крупного колхоза.
                - Мне сейчас покой нужен
                - Да не будет тебе покоя! Не одному коммунисту не будет сейчас покоя! Время такое !
                - Завалю я колхоз, с треском завалю. У меня же ни знаний , не опыта!
                - Завалишь – под суд отдам – весело обещает Гнездилов
                - Не силуй меня, Иван Денисович. Не будет мне здесь жизни.   Доконаю   себя. Ты уж прости
Гнездилов вздохнул, тяжёло развернулся  лицом к Максиму:
                - Ну что ж… За что прощать- то? Езжай.  Бумаги в орготделе возьми. Поезд ваш завтра утром…
Похмельный постоял с минуту, раздумывая   и еле  сдерживал   себя ,  чтобы выйти ,а потом  выскочить из здания .
 
Во дворе Игната Плахоты, одного из правленцев, мелкого мужичка в картузе, несмотря на тепло весны, сидят на завалинке трое : сам хозяин, сосед Антон Кривельняк и приятель его - Назар Чепурной. Вечереет. Антон плетёт из сыромятины нагайку, Назар рассматривает знакомый до последней щепки двор.
                - Ну и ну ? Так и сказал ?
ПЛАХОТА :   - Так . Что специально высылал, чтобы с конфискованного получать. А потом бумагу в ЦК составлял, так, мол, и так, - напрасно высылал. Досоставлялся. Теперь этот собака нами управлять будет.
НАЗАР  :         - Кто?
ПЛАХОТА  :  - Да назначили того припадочного председателем. Он меня в контры в первый же день. Ну, не обидно ли? Мало я  этому колхозу отдал – быков, семена. Ничего , я ему припомню… Ты бы, что ли, помог, Назар?
НАЗАР :         - Да мне надоело. Прибаливаю я… ( грустит)
ИГНАТ : (размышляет ) – С любого нашего мужика больше толку. Вон хоть Гордея, сельсоветчик всё же… Или Кожухаря, - хозяйственный. А этот? Гадость городская, хоть и шумит он , что сельский. Семена они пошли сегодня собирать, что б им тошно стало… А ведь знаешь, говорят, из-за бабы остался, привёз тут одну высланную. Ничего , бабёночка, видел.
      На последних словах Назар оживился, он уже всех молодух перещупал и весть о новой симпатичной привлекла его. Его осеняет мысль :
                - Слушь, Игнат, а давай я к той бабе подлезу ! А? Ему насолю , - вот смеху то будет…
Издалека слышен истошный женский крик. Игнат разъяснил: - Это Килину раскулачивают. Ее Микола на шабашку в лесхоз подался, вот они и до ней уж добрались.

      
                - Там ещё есть !  - крикнул багровый от натуги Семён, несший из сарая Килиной чувал с зерном. За ним вышел Иващенко, тащивший еще один мешок:
                -  Убью бабу, ведьма! – шипел он, кинув мешок, сняв кепку, стал бережно ощупывать голову. Оглянулся. Похмельный успел состроить сочувственное выражение, а Семён, не выдержав , расхохотался.
ИВАЩЕНКО:- Ну залился, як цыган сыроваткой, - презрительно , - Ну того , дура, толканула.

Они  уже идут вдоль изгороди улицы, вместе с быком, тащившим подводу с собранным зерном.
ИВАЩЕНКО:- Ну, что ,председатель,  дальше пойдем или кончим на сегодня ?
Похмельный махнул рукой.

И вот он идёт с  Семёном к новому месту жительства Максима. Семён говорит:
                - Идём, идём, тут недалеко. Не вечно же тебе в правлении ночевать. Будешь мытый, стираный и сытый. Есть тут одна …

В чисто прибранном дворе просители ободрали грязь об остья бурьянов, постучали в избу. Дверь открыла старуха и Похмельный недоумённо посмотрел на Семёна – « к старухе привёл ?» Семён взгляда не понял и молча указал : «проходи». В двух комнатках чисто  и прибрано. Множество икон ( КРУПНЫЙ ПЛАН)
СЕМЕН :    - Вот , тётка Дуся, постояльца привел .
Старуха обрадовалась, хлопочет :  - И я , правду сказать, душой изболелась, ну  приведут яки-нибудь на  прожитье? Грез зараз не принять людей, раз Бог таку стезю определил. Говорю Марии « иди в правленье, проси семью. Небольшую и нашей веры, а то приведут и вселят цыганский табор…»
                - Да., да, да – кивал Семен ,осматриваясь и усаживаюсь на подставленные стулья , указывая Максиму. Старуха продолжает :
                - Ты Марию знаешь. Она  - где умная больше некуда, а где одного разума с Юхимом – уродивым. Одна ведь. Батькив Бог прибрал, зятька черти взяли, прости меня, грешную , утоп. А без мужиков куда гоже? Гвоздь вбить  - проси, дров добыть – проси. Она , придурочная, одного Юхима привечает. А шо  Юхим? С хлева вывезет навоз и всё ?!
Семен вздохнул. Старуха продолжала :
                - Шо за баба ? Не пойму, хоть и кровь одна, не в похвалу скажу, блуда и по сей день не терплю, хотя  мужа не чуралась , а эта третий год одна – хоть бы хны ! Будто Богу угодно такое говенье. , - и к Похмельному , - Стеснения тебе будет никакого. Светлица свободная, с нас кухни хватит- окромя старух, к нам никто не ходит. Кури, кури , если хочешь , хучь мужиком  в доме запахнет. Одно беда – с едой у нас плохо. Ты , небось , к хорошему привык?
                - Ему паёк правление положит…
В это время распахнулась дверь и  на пороге появилась Мария Зорнич. Ещё вчера её увидел Максим и она странно поразила его сходством с Лесей. Растерянно приподнялся со стула Семён. Мария, видимо, бежала, - сбился платок, прерывистое дыхание не дало сказать приветствие и чтобы скрыть волнение и привести себя в порядок, она сразу прошла в горенку. Старуха заговорщически махнула « садись !» и громко сообщила :
                - Мария, а у нас квартирант ! Сам председатель – и замерла, приоткрыв рот.
Мария в состоянии ошеломления, Она , погодя ,пригладив волосы, вышла. В мягкой округлости шеи , плеч и стана исчезла скованность и Похмельный поймал себя на том , что неприлично долго разглядывает блестящую капельку крестика  в глубоком вырезе блузки. Мария заметила этот взгляд, строго посмотрела  на Максима, тот смутился. Семён хлопнул себя по коленям и опять поднялся :
                - Мария, послухай. Гнездилов просил  в записке счетовода прислать, зерно считать. Будто мы без него не посчитаем. Так вот, счетовода в комнату правления, а нашего теперь с вами руководителя… Гадали, гадали, кроме тебя – некуда.
Мария поправила блузку :
                - Вы ,мужики, с ума посходили. Куда мне, безмужней, квартиранта?  Завтра на люди не выйти – засмеют… Вы шуткуете или вправду ? Не-ет, не получится… Извиняйте, дорогие гости, и угощать вас даже нечем – ещё не кухарила.
Семен помрачнел : - Мы не  угощаться пришли. Ты где была, когда люди высланных брали ? Не стыдно? Зараз пройдем  по селу – в редкой хате нет чужих. Старики и те взяли, а вы, две бабы, в таких хоромах жируете ! Надо б
и вам пользу  произвесть селу ! Может , ты счетовода хочешь? Не промахнись !
       Мария мгновенно вспыхнула гневом и Максим поразился  быстроте, с которой  недавнее удивление, по-детски осветившее её лицо, вдруг сменилось властностью во взгляде и осанке женщины, хорошо знающей цену своим словам и поведению :    - Не мели пустого , Семен ! Я знаю, чего вы заявились !
Тетка ДУСЯ:   - Манечка, не надо так с ними…
МАРИЯ :         -  Знаю!
СЕМЕН  :        - Ну скажи!
МАРИЯ :       - Тебе не выгорело, так ты товарища привёл, прихлебатель… Веди его до Василины !  Там нет отказа ! Хоть вдвоем квартируйте !
Похмельный вспыхнул , ушел ,хлопнув дверью. Семен за ним :
                - Подожди…
Они вышли во двор.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : - Ну какая ! Как взвилась !? О чести своей заботится ! Ну её к лешему , Семен. Веди  к этой, ты говорил, Сидорчихе.
Семен повёл Максима  уже в полной темноте вечера. Максим только спросил в темени : « А Василина, кто она такая ?»   -   « Да вдовушка весёлая, с баловством  она. Тебе не стоит, Максим…» 

Солнечное утро. Максим с Семёном идут к правлению на выезд первой бригады для сева. Семен убежденно уговаривает, что начало работы Похмельного удачное :
                - Да ты сам посуди… В первый  же день собрать двести пудов. И собирали ведь  не выборочно, по порядку хат, значит с оставшихся должников
выйдет пудов триста, не меньше и, значит, можно засеять все восемьсот гектаров.
Похмельный вслух раздумывает : - Если бы ещё с лошадьми удалось…
Из боковой улицы их догоняет Игнат Плахота:
               - Уф, чуть не проспал. Здравствуй, Максим Иваныч, привет , Семён…
Все после враз замолчали, будто ещё что-то хотели услышать от Игната .Игнат решается :
               - Вчера только одну лошадь пригнали с зимовки, Максим…
Похмельный в отчаянии даже  останавливается :
               - Что ж теперь делать – то? Ведь через два дня другой бригаде выезжать… А тот казах, что родич твой, он , как ,не обещал ?
               - Не даст – отвечает Игнат.
               -  А что говорит ?
               - Плохо говорит . Мол, «хохол всю жизнь шея сидел, наши земли пахал, теперь пусть сам запрягает  и пашет …»
                -  Погоди, Игнат.  Мне вчера хозяйка говорила, что здесь недалеко аул есть. Может, там ?
                -  А-а , не слухай ее. Она тебе наговорит… Это Басырь, вёрст десять отсюда. Артель там теперь, если ещё не разбежались. Во главе с каким –то… Бажанов, что- ли. Весь скот у зажиточных отобрали. Есть , конечно , у них лошади. Но не дадут.
                -  Почему  же не дадут? На время просим и не задаром.
                - Насолили мы им предостаточно, - отвечает за Игната Семён, -   В землях потеснили… Ты, Максим, не морочь себе голову и гони прямо к Гнездилову. Только он сам в силах помочь…Ну. Сколько собралось! Надо речуху толкать, председатель, они для  этого и пришли.
Несмотря на раннее утро, у правлеченского двора народ. Терпеливо ждут впряженные быки, волнуются кони, слышен смех и шум голосов. Покрикивают на мужиков бабы, сторонкой наблюдают молодые парни, среди них Назар Чепурной. Похмельный решительно вскакивает на подводу: - Товарищи! .. Я попрошу … Внимание всем !
Люди притихли, группируются возле подводы.
                - Я долго думал сегодня ночью, что бы вам сказать такое. Хотелось бы подушевнее… На вас , советских колхозников, в эту весну весь мир смотрит. И классовые друзья и враги тем более. Ждут все – сумеем ли, сможем начать сев или сорвётся у нас? Враги рассчитывают, что мы споткнемся на колхозах и опять назад попятимся, и никому не  верилось,  что  неграмотные, замордованные  крестьяне отдадут по - доброму свою единоличную собственность и колхозом станут жить. Не было ещё такого ни в одном народе. Вдруг сорвётся? Но вы пошли, вышли на первый сев  и врагам ликовать не пришлось. По всей стране идет первая посевная колхозов ! И вы , сегодня, дорогие колхозники началом этим … не хуже главного калибра шарахнули по буржуйским умникам и по всей затаившейся контре. Нам теперь надо пахать, чтобы всем и вовсе дышать нечем стало бы…- Похмельный передохнул, хмельным от радости взглядом обвёл толпу – А вам  спасибо. За то, что поверили нам, коммунистам, пошли за нами. И дальше верьте. Через главное мы переступили. Теперь нам никто не помешает ударно трудиться на процветание и скорый приход социализма, на гробовую погибель мировой буржуазии… Я сейчас в район, а после к вам , в бригады, как обещал. С вами буду пахать, пока сил, семян и тягла хватит. Ещё раз спасибо вам от всего трудового народа…Давай, Петро Степаныч! – он соскочил с подводы, Кожухарь дал знак отправки и огромный обоз, под шум и под крики, с ржанием коней и  в колёсном скрипе нагруженных инвентарем подвод, в окружении скачущей в веселье детворы и собак, медленно тронулся от  правленческого двора и скрылся через полтора десятка минут за вербной грядой околицы. Провожающие смотрели им вслед: «Решилось, слава Господи…», « В час добрый …» - слышались приглушённые голоса оставшихся селян.

К Похмельному подошел   Федор Гарькавый :
                - Ты думаешь ехать в Басырь ?
                -  Да, прямо сейчас, хоть и не знаю там председателя. Потом уж к Гнездилову в Щукинскую, там и заночую.
                -  С Карабаем хочешь?
                -  Да, ещё Семёна и …возьму кого-нибудь из своих, высланных.
Гарькавый вытащил из под крыльца у правления приготовленные  ружьё и патронташ: –Возьми вот…
                -  Зачем мне этот пугач?
                - Именно , только, чтоб попугать. Упаси Господь применить. Им грозить нельзя. Отошли те времена. Советую говорить с ними попроще, аксакалами чаще называй, - они это любят. Тебе, может быть и дадут, пожалуй, ты вон какой… - Гарькавый не договорил.
 
Провожать вышли уже послеполуденным временем, - Гриценяк, Плахота, Гарькавый.. В арбе сидели Иван Гонтарь и Семен, правил  казах Карабай. Единственный оставшийся конь, не взятый  на стан, взбрыкивал у коновязи. За Похмельным наблюдали, как сядет, какова посадка. Он  взялся за луку седла, напрягся и приёмом, отработанным некогда в конной разведке, легко, не касаясь стремени, вскочил на качнувшегося коня…

В густом перелеске, словно из-под земли, вырос перед ними конный разъезд – пятеро. Карабай вгляделся и объявил : - Жаман! Плохо! Климов !
Всадники неспешно двинулись навстречу – в башлыках, полностью завязавшие лицо - торчат одни глаза, так , что их невозможно узнать. Но они знают, кого окружили и один из них расцвел :
                -  Аман-ба, Карабай ! Как здоровьишко, дорогой? А мы едем, глядь , вас встретили. Это кто с тобой? Не новый ли председатель ? Не видели его раньше…Поговорить надо, «товарищ». Вам придется обождать, селяне! – говорил всадник, видимо, старший в дозоре, и окружая лошадь Похмельного – Пошли ,дорогой. Потом же и проводим обратно.
Около повозки остаётся для пригляда один из верховых. Похмельного сопровождают в глубину чащобы.

Через минуты он видит что-то вроде привала охотников – костерок, несколько человек вокруг, врытые в землю скамейки, повозка , стреноженные кони…Климов, с открытым лицом и в брезентовом плаще, указывает на место напротив себя Похмельному. – Присаживайся, председатель. Ты партиец, поэтому друзьями мы с тобой не станем, но и врага в твоём лице я не хотел бы иметь . Ты председательствуй, я мешать не стану. Куда путь держишь? В аул никак ? Зачем? Отвечай, здесь одна дорога, не отопрёшься. Ну , что молчишь?
                -  Ну и методы у тебя, приятель. Окружили, сопроводили. И кто знает, что  у тебя на уме? Не убивать же будете?
                -  Нет у нас такого умысла, не думай. Несколько вопросов хочу тебе задать и первый – о Строкове  За что он арестован?
                -  Не знаю. Он бывший врангелевский офицер. Запрос на него пришёл.
                -  Верю… Ты,  я слышал, был уполномоченным по раскулачиванию и высылке. Скажи,  какой процент высланных в твоих краях?
                -  Кто его знает… Нам не сообщали. Может три , или четыре…
                -  Не больше ?
                -  Может и больше. Это от комбедов зависит.
                -  Это на Украине. А в России?
                -  Не знаю..
                -  Значит – « 3 – 4 » - Климов потянулся за раскуркой для папиросы, - Ладно, поверю. А сколько человек будет выслано в наш район ?
                -  Откуда  мне знать ? Меня переформировывали в Челябинске, дали 194 человека и велели сюда доставить. Не такая уж я и важная птица. Конвоир.
                -  Знаешь. Может, раньше не знал, а после знакомства с Гнездиловым – знаешь. Он тебя уговорил остаться, ты же не сам напросился. Он наверняка жаловался : ссыльных шлют, расселять негде, кормить нечем. Видишь , даже самому смешно стало – добавил он , видя, как Похмельный ухмыляется, - Сколько высылают? Какие категории? Сколько точек у него намечено ?
                -  Да откуда мне знать ? Тебе с такими вопросами ехать…
                - К Полухину? Он меня давно ждет. Только не дождётся никак. В общем, Максим Иванович, не сочти за труд, узнаешь, передашь. Я найду тебя сам, не беспокойся, в долгу не останусь. А насчет тягла… - да, я и это знаю- придётся тебе не очень рассчитывать. Это я с зимовья взял лошадей. И ещё позаимствую, ежели  нужда  будет…
Похмельный молчал, Ему неприятно то, что Климов диктует ему, как подчинённому. И сказал :
                -  Я понял, к чему  ты клонишь. Хочешь начистоту? У высланных ни связи, ни средств, ни оружия. На казахов рассчитываешь?  Чепуха. Как вы будете согласовывать действия? Телеграфом? То - то же… Голодные , с детьми, да на  таких просторах? Да вас один конный полк разметёт в пух и прах в первый же день. Вы же только, своими необдуманными действиями – людей погубите и высланных подведете. Их выгонят в степь из сел и зимовок, на точки, и там лагеря поставят.
                -  А ты и мало знаешь, если , конечно , не умалчиваешь. Недооцениваешь обстановку. Неужели ты и впрямь решил, что я соберу  высланных и затею заваруху? Есть другие силы. Десятки тысяч казаков собраны в Румынии, Болгарии, Маньчжурии, - сидят в сёдлах , ждут трубы. Готовятся Англия, Франция, Польша, Финляндия. В Америке кризис, но и там считают , что выход в войне, в интервенции. В Харбине готовы к походу на Россию целые полки. Алтай, Туркестан, Казахстан и позже Сибирь взорвут окраины России. К перевороту в Совдепии готовится весь мир. И есть чем взорвать – именно отсюда, с Востока. Эти высланные – они как порох. Ты говоришь – высылают 3-4 процента. Врёшь ! Я знаю доподлинно : до 35 процентов ! Из ста крестьян тридцать пять гоните в лагеря! Вот истинное лицо вашей партии! Кому нужна такая рубка ? Крестьянину ? Рабочему, который голодает, именем которого  вы прикрываете свои чёрные дела? Выкосили Украину, Дон , Кубань…Вы даже нищих чеченов и тех объявили кулаками, уже везут… За ваши изуверства от вас отвернулся международный рабочий класс Он не станет, - не рассчитывайте , - помогать вам,  как в гражданскую… Сами крестьяне не станут защищать такую партию. Пожили при ней. По горло сыты. Знай : сколько будет существовать социализм, столько будет народ проклинать коллективизацию. Не было в нашей истории ничего трагичнее . Подумать только: лиц первой категории  определили к ликвидации. Три процента – к расстрелу ?! И опубликовать не постеснялись. Нет, теперь вся Россия поднимется…   Дай клич – и пойдут, пойдут , - голодные и с детьми. Вы и месяца не продержитесь. Ты не веришь? А я – верю! – и остыв,  добавил потише, - Ненавижу интервенцию… Но что делать? Помогут, а потом пинка под зад, как уже бывало.
                -  А кто будет руководить, когда нас отстраните?
                -  Мы , партия трудового народа. Трудовики.
                - Эсеры, значит… Знакомое дело… А партия большевиков, по-твоему, народ не устраивает?
                -  Не устраивает , Похмельный, сам видишь. Вы по сути своей не можете отвечать жизнеустройству российского крестьянства и рабочего класса. Вы жестоки, нетерпимы и безжалостны. Разве ты , уполномоченный  по раскулачиванию и высылке, не убедился в этом ?
                -  Если мы ошибаемся, то осуждаем это…
                - Э-э, дорогой, что – то много у вас ошибок. В семнадцатом, восемнадцатом, двадцать первом, двадцать пятом и  опять же – в тридцатом.
И цена каждой ошибки – тысячи, десятки тысяч смертей, голодная смерть миллионов ? Это – планомерное уничтожение народа… Можно было в обмен на пшеницу… - Климов взглянул на отдыхающих в сторонке сообщников и заговорил потише – в обмен на зерно отдать на временный откуп капиталистам часть бакинских промыслов, дальневосточной тайги, донбасских шахт… Предоставили бы льготу ,они  с огромным удовольствием пошли  бы на подобные сделки , тем самым спасли бы страну от голода. Но вы не захотели. Ваши убеждения не позволили поклониться зарубежному капиталу . Сами с усами…Ну ладно . Тебя ждут. Иди, пока… Десять лошадей оставишь у  озера, там выгонка  есть , сенокосная. Не дашь – пеняй на себя…

Последний отрезок пути, под заунывную песнь Карабая, был почти бездорожный :  с буграми, на корневищах перелеска, с колками и куртинами. Арба переваливалась с тремя , кобыленку Максима пристегнули рядом. Похмельный был сумрачен…

                - Ну , заходи, заходи , - говорил Байжанов, председатель ТОЗа аула, годами старше Похмельного, говоривший  по-русски почти без акцента, с уверенными , степенными движениями, - Хотел сам приехать, познакомиться , ты меня опередил.
Юрта, в которую они вошли была диковинным жильем. И просторно , и костерок горит и дыма не видать. Байжанов и Похмельный здесь одни.
БАЙЖАНОВ : - Вижу , - ты хороший  человек, и выручите , если понадобится, и у вас много есть , но мы  то бедные. И лошадей  тебе не  сможем дать, извини. Езжай в аул к Хасенову , - у него лошади есть. С ним поговори.
                - Ну что ты  предлагаешь ? Это пока  туда , да обратно, а если он откажет? Ты мне всё таки объясни – почему не хотите ? Я же не просто так прошу . С обменом, ты мне – лошадей ,я вам – людей в помощь. Построим  что-нибудь…
                -  Заладил ты…  Видно, чай тебя разморил. Спасибо, конечно, что хочешь помочь, - размышляя,  - Очень много стали к казахам ездить. Нужны стали. Один кричит:  « Разве мы хуже русских? Давай колхоз строить .»Другой приедет – кричит: « Колхоз рано – артель пока надо» Третий : « Колхоз и артель рано – давай ТОЗ» А ещё один приедет, кричит : « Казахи, бросай ТОЗ, пошли на завод казахский рабочий класс делать». Вот оно что. Да это – прямое издевательство. Гнали бы их в шею. А что Гнездилов ?
                -  Кроме Гнездилова ещё сто начальников
                -  Непонятна мне позиция Гнездилова, - хозяин готовил постель в углу , заваленном мешками; он стопами  укладывал кошмы вдоль стены – Много говорит ,  а делает … Но бог  с ним, я  не Гнездилов…
                - Я  вам помогу, что душа пожелает, - наседает Похмельный, - Как засеем – сразу   лошадей верну!
                -  Трудно сейчас моим людям – Байжанов объясняет отказ , - Ходят на работу, пока лошади ещё есть. Отдам тебе – скажут, последних забрали . Тогда всё пропало – разъедутся. Очень много их обманывали.
                -  Неужели тебе ,председателю , не поверят?
                -  Не знаю, народ не сильно грамотный. Много ислам верует, много родов, много старых обычаев, законов, трудно здесь… Ладно, что ж делать с тобой , попробую завтра поговорить , с аксакалами. Ложись сюда.

Помолчали , пока устраивались. После, в сумраке   от догорающего костерка , Похмельный  вдруг спросил :
                -  Ты партиец?
                -   Да . Почему спрашиваешь ?
                -   Хороший партиец обязан думать обо всех – и о рабочих и  о стране. Делай где –то хорошо – в другом конце отзовется…- Байжанов посмотрел на  виднеющегося в углу Похмельного , ничего не ответил, а тот  спросил -  У тебя коза то хоть есть? Дашь ?
                -  Какая коза ?
                -  Обыкновенная , чтоб доилась. В селе одним надо. Высланные они, голодают …

Лошадей ,в числе двадцати, отправили с аула с молодым казахом Канашем. Лошади держатся кучно, табунком, Канаш легко управляется с ними с помощью низенькой и быстрой монгольской кобылки. Она сама заворачивает к  остальным отбившимся коням, легко срывается в намет. Похмельный на своей лошади любовался  её прытью.
 
У озера  загородка. Здесь решили напоить коней. В арбе дожидаются Иван с Семеном и Карабай. В руках у Семена карабин Гарькавого. Похмельный спешился неподалеку и стал ждать, когда напьётся его жеребец. Вдруг, со стороны перелеска послышался топот копыт Это люди Климова скачут отбирать лошадей, у них  в руках винтовочные обрезы, их пятеро. Похмельный вскочил на коня, крикнул Канашу : - Табун, табун угоняй ! – сам помчался наперерез  бандитам, вынимая из кармана наган. Канаш выгонял из озера задержавшихся лошадей и Похмельный выстрелил в воздух , чтобы поторопить  их. Двое из верховых оторвались и мчались уже прямо на Максима  с обрезами наперевес. Максим выстрелил ещё раз выше них и,  развернувшись, помчался вдоль ручья, втекавшего в озеро – он решил увести бандитов в сторону. Один из них выстрелил в ноги коня Похмельного и тот в разбегу угодил прямо в бурливый поток  холодного весеннего ручья. Всадники-климовцы остановились,  двое из них  завернули  не успевших выйти из озера пятерых лошадей. Потом привязали  в одну   веревку животных, постояли, посмотрели на барахтающегося Максима, развернулись, ускакали  прочь…

Та же комнатка Марии  в её доме. Она пришла с утренней дойки ,разматывает с головы платок. Вбегает тетка Дуся : - А-а ,появилась…Ну вот и радуйся, матушка, дождались ! Гонят сюда  со станции чеченцев, сегодня к вечеру  будут. Семен так и сказал – подселит к нам! Слухай, я никак не пойму , чего ты отказалась? Может и правду про него говорят, но видно одно – колхоз он взял крепко – и на стане работал ,и лошадей  достал.  Привезли его с аула , расшибся, говорят, третий день в лёжке. За фершалом посылали в Кошаровку. И коровник наладился строить, ясли затеял… А ты – не приняла, э-э-эх! Беги , говори тебе , зараз к Сидорчихе, зови на постой! Он и за квартирку заплатит ,и сельсовет поможет. Такой шум подняла,  бисова душа, прав Семён : характер показать можем, а потом каемся…- Мария опять стала повязывать платок…

Мария входит в хату, где квартирует Похмельный. В закопчённых окнах нет света, на столе закисшая еда – капуста, корка хлеба, пыль кругом, неприбранность. У кровати, где лежит больной, с пересохшими губами, с красным от лихорадки лицом, со слезящимися  глазами,  сидят Семён Гаркуша и комендант Иващенко. На прислоненном табурете стоит вензельный штоф самогона, стручки  зелёного лука. Все удивленно повернулись к вошедшей ,они её явно не ожидали. Мария с порога  их ругает : - Ага, это вы так лечитесь? Семён, что ты творишь? Ему сейчас  совсем не то нужно. Ну – ка, живо слетай за медом ко мне ! И подводу поищи. Принимаю я его…


                К О Н Е Ц      В Т О Р О Й     С Е Р И И



                -    I I I   -
 

Летний храмовый праздник в Гуляевке – Казанская. Под нетерпеливый и весёлый перезвон колоколов церкви к правленческим воротам подъезжает легчанка  с Полухиным, его возчиком и Гнездиловым.
           - Ты , посмотри, Сергей Николаевич ,на него. Был словно с креста снят – теперь на человека стал похож. Вот что значит хорошая должность. А ещё отказывался – говорит Гнездилов Полухину, разглядывая встретившего их  у крыльца Похмельного.
           -   Здравствуй, Иван Денисович. Здравствуйте, Сергей Николаевич. Проходите … Сейчас подойдут остальные.
           -  Я к тебе ненадолго, ты распорядись только вот насчёт лошадей… - говорит Гнездилов, входя в правление.

В просторной комнате, по обе стороны от двери и напротив, за столом, покрытой рваной по углам красной скатертью, стояли лавки и табуреты. Гнездилов останавливается у бачка с водой , наливает  , пробует из кружки, отставляет.
           -   Экой беспорядок у тебя в правлении ! – говорит Гнездилов , усаживаясь за стол, подальше от окон, полных мутного солнечного света , - Не подметено, грязно, окна не мытые, вода в бачке тёплая.
ПОХМЕЛЬНЫЙ : - Счас квас будет
ГНЕЗДИЛОВ :      - Чеченцы не наседают, условия создал?
              - Куда деваться им ? Живут … Ты вот мне  объясни, Денисович…
                - Обожди , председатель. Знаю, много у тебя вопросов. Потому условимся, сначала спрашиваю я, ты отвечаешь. И пока правленцев нет, вот в присутствии Сергей Николаевича – личные. Зачем это ты  без ведома пошёл лошадей добывать? И какая там была у вас стычка ? С Климовым?
                -  Климова я не видел. Были какие – то люди, они пытались отобрать, как я понял, лошадей. И правда, несколько лошадей мы потеряли. Мне вот , пришлось в речке искупаться. И если не пригнанные с чеченами твои лошади, не отсеяться мне  ,точно. Спасибо.
                - Да , молодец, по – ударному ты. Заканчиваешь?
                - На днях . Лишнего  себе приписывать не хочу, но разгребаю… бардак… оставленный  тут , до сих  пор…
ПОЛУХИН  :        - Ты, действительно , Максим Иванович, не видел Климова?
Похмельный помотал головой.
ГНЕЗДИЛОВ:       - Тебе не кажется, ты его переоцениваешь?
ПОЛУХИН    :    - Я уже переоценил. Дурак он, хоть и приятель Строкова. И  ещё я знаю… - осекается, видя людей.
ГНЕЗДИЛОВ :      - А, вот и актив ! Очень кстати, народ , проходи!
Заходят Гриценяк, Гарькавый, Иващенко, Куделя, Семён  Гаркуша, Плахота. Рассаживаются. Семён ставит перед Полухиным и Гнездиловым кринку с квасом.
           - А, квасок, - это хорошо, - отпив ,Гнездилов продолжает – Ну вот что, товарищи… Направили мы  к вам ещё одну группу высланных…
ПОХМЕЛЬНЫЙ: - Как? Что ты сказал ? Ещё направили ?!
                - Да, уже на подходе. Поляки с украинских западных земель. Всего пятнадцать семей. Надо принять, товарищи.
                - Нет ! – категорически отрубил Похмельный – Принимать не буду.
                - Да погоди ты…
                - Нечего мне годить Я шёл сюда председателем  колхоза, а не начальником  лагеря. Направишь сюда – сдам дела.
Иващенко глуповато хмыкнул, Куделя сжал кулаки, тупо глядел в замызганный пол и лицо его стало  таким, будто он сдерживает сильную боль. Гарькавый, хмурясь , сказал : - Оно и правда. Я , фронтовик, белыми калеченный, теперь должен сосланного кулака обхаживать ? Зачем тогда своих высылали ? Негоже дело затеяли, товарищ секретарь. Мы несогласные.
ПОХМЕЛЬНЫЙ :  - Я всю войну эту сволочь шашкой сёк, а теперь прими-рассели, помоги- накорми. Я отказываюсь. Если что – сдам дела, Иван Денисович.  Или веди  их куда хочешь .
ГНЕЗДИЛОВ :        - Ты пойми, нам же невозможно…
ПОХМЕЛЬНЫЙ:   -  Не пойму-у ! Хватит !! Принимать не буду !!!
                -  Замолчи! – властно его перекричал Гнездилов, отошёл от стола , встал к  окну, - Слова не даёшь сказать… Ты куда шёл? Забыл? Или решил, что я тебя уговаривал здоровье  здесь поправить? Не было бы трудно – не просил. Своими  бы обошлись… Я ,вас ,товарищи, одно прошу понять – обращается к другим, - Кулак для Советской  власти ныне злейший враг. Он не в золотых погонах, не в котелке с тросточкой, а живая плоть и кровь всего трудового крестьянства, потому и плохо различим, потому и так больно его оторвать. Максим, неужели тебе это надо объяснять ?
                - Ты меня политграмоте не учи – Похмельного заколотило, - За каким чёртом я остался здесь? Потому что свёз сюда своих . Понимаешь? Я вырос среди них. Я же их и выслал ! Но не каюсь! Всё правильно ! Я за раскулачивание и высылку. Но не в ущерб колхозам здесь , на местах. Ты посмотри, что творится. Сосланных уже двести восемьдесят пять человек. Кормятся они не травкой, а семенным зерном, которое ты ,может быть, в Кошаровке забрал, а завтра у нас заберёшь. Мне потому и трудно людей на пахоту вывести, потому  что неизвестно, куда  урожай уйдёт – или государству, или на прокорм высланным. А ты , колхозник ,дурак , - рви пупок!  Ты чеченов обещал убрать , через месяц… Он на исходе, а ты ещё шлёшь! Вот –поддержка колхознику! Вот Полухин Климова за дурака держит, а он не глупее нас- не знал, сколько людей гонят и каких – ни дня бы здесь не остался !
(ЛИЦО ПОЛУХИНА  КРУПНО. ОН ВОЗМУЩЕН)
Гнездилов подошел в Похмельному ,положил ему руку на плечо :
                - Максим, их немного… Ну ты видишь, какая обстановка… Прошу тебя по – человечески – выручи. Полегчает – выручу и тебя , в первую очередь. Лошадей ведь дал.
Похмельный, уже остывая : -Ты же мне колхоз  под корень рубишь. Всё разваливается. На кой чёрт такое раскулачивание? Гони их в аулы, в степь , куда хочешь…
                - В какую степь ? Чтоб  через неделю помёрли? Ты знаешь, что все партийные и хозяйственные органы, все исполкомы и сельсоветы обязаны обеспечить высланным прожиточный минимум. Так требует партия. Заруби это себе это на носу, если мозгами дойти не можешь. Объели его , видите ли, утеснили !
Похмельный мгновенно вскинулся в сторону Гнездилова, на обтянутом его бледном лице сухо и чёрно загорелись глаза. Он вплотную подошёл к Гнездилову, стоявшему возле окна. Правленцы со страхом смотрели на него.
                - Ты на меня не ори, секретарь – не своим каким -то , задавленным голосом, врастяжку выговорил Максим – Не привык. У меня партбилет такой же, а может и – ценнее – повернулся и отошёл к противоположной стене, где стоит бачок с водой.
                -  Что ж – гони их дальше. Пусть бродят от села к селу, пока не подохнут, - говорил в спину Гнездилов Похмельному, - Так и объяви всем, даю тебе такое право. Молчишь?  Не можешь? И я не могу… Ишь ты каков? Как себе, так требовал, с ножом к горлу подступал : дай подводы, дай пайки! Я что, к тебе лично подселяю , или  со своего стола ты  кормить их будешь?
                -  А чем я лучше его ? – спросил Похмельный , указывая на Плахоту, сидящего у бачка, - Ведь ему свои доходы с высланными делить.  Ему и всем остальным  гуляевцам.
                - Даром хлеб есть им не позволим. Пусть пашут, работают , приносят пользу . Одинокие всё равно пойдут на точки ,но семейных надо оставлять в селе. Другого выхода нет. Партруководство  края считает, что надо принимать – сколько шлют, столько и примем. Речь идет о тысячах – Похмельный округляет глаза , - Да, да , - о тысячах, и только в нашем районе .И без расселения по точкам не обойтись…      
Похмельный вздохнул :
                - Что хоть за люди ? 
                - Поляки.
                - Господи, их то за что ?
                - То же самое, что и русских – вставил Полухин ,- Они сами всё расскажут  - поднимается с единственного кресла в углу , кожаного, с обтертой обшивкой , - Ну, пойдем , Иван Денисыч, нам еще по точкам надо. Да , вот список – отдает Похмельному.
Когда Гнездилов и Полухин выходят на крыльцо, видят собравшихся стихийно гуляевцев . Похмельный тому удивился : он привык видеть сельчан в одежде грубой, порою нищей, теперь же двор расцвел яркими платками, цветными блузками,  новыми кепками. Большинство были навеселе, по случаю праздника. Гнездилов пытался сойти с крыльца, его потеснили назад и он нехотя взобрался обратно. Начались выкрики :
   -  Когда высланных переведете ?
                -  Ещё хочешь подослать ?
  -   Не соглашайтесь, люди !
  -   Хватит, совесть бы поимели !
  -   Вот уж  воистину – пришла беда - отворяй ворота !
  -   Председатель, что ты молчишь ? Отказывайся !
Гнездилов поднял руку : - Поймите, люди , нам некуда девать ссыльных . В городах и на станциях их оставлять запрещёно – вблизи железных дорог. Да и нет возможности. Не вытянем их там. Надо направлять только в сёла, только здесь они смогут выжить и принести хоть какую то пользу. Вам будет помощь. Мы и в другие сёла направили. В Кошаровке на двести семьдесят два двора сто  с лишним высланных. В Озеречье на двести пятьдесят дворов – тридцать пять семей. В Перемётное направили партию, в Майдановку…
                -  Вам, товарищ Гнездилов, легко : куда хочете, туда и направляете.
А нам кормить.
  -  Не согласны !
                -  Паёк будет, - заверяет Гнездилов, -  И я лично , подчеркиваю , - лично, запишу все семьи, что возьмут на постой высланных. Будем помогать – выделим дров, разрешим заготавливать их самим, ещё чего, по хозяйству… И знаете, моё слово верное. Но я сегодня здесь, а завтра… может быть, и след мой простынет, а вам здесь жить. Надеяться не на кого будет, если путный секретарь найдётся. Кстати, сколько дней праздновать собираетесь ? Сегодня четверг – праздник, завтра – пятница, ни то ни се, послезавтра суббота – банный день, сам Бог велел отдыхать , потом – воскресенье – опять грех работать, опять земля, не жди нас… В общем так – во всех колхозах прошли собрания с непременным постановлением отменить во время сельских  работ все празденства и выходные дни. У вас такое собрание было? - всеобщая тишина была лучшим ответом, Гнездилов продолжает, - До конца посевной всего ничего – пару дней, позже пахать – землю губить. Бросьте все силы. Не жалейте  лошадей ,и моих тоже Запалите какую – пустите в счет пайка. Ну, спасибо всем, товарищи, расходитесь, нам ещё дальше надо… А вам сейчас , к околице , скоро подойдут.

         Гуляевцы медленно расходятся , кто-то  повернул  к околице. Похмельный провожает Гнездилова к бричке, Полухин с помощником уже сидят в ней. Гнездилов к Похмельному : - И ещё – насчёт церкви. Сейчас не трогай, а после
посевной не тяни , сразу кончай.
                - Что значит – кончай ?             
                - Закрой. Никаких богослужений. Имущество , ценное, инвентаризируй  актом и сдай в район. Двери на замок, а ключ в карман. Хороший склад получится. – они подошли к бричке.
                -  А попа ко мне – добавил Полухин – мы его тоже, в служащие   определим.
                -  Иван Денисович, ты меня сегодня в гроб вгонишь. Ну как я могу закрыть? Да  мне в тот же день голову отрубят.   
                - Не отрубят. Собери правление, активистов, привлеки молодежь в помощь и прими решение. Объясни вред религии, кому она служила, чему сейчас учит, - и закрой. Что здесь сложного ? Может, тебе прислать людей из района ?
                - Да нельзя , нельзя же ! От чьего имени закрывать  прикажешь?
                - Я попрошу тебя, Похмельный, - сказал Гнездилов, усаживаясь в бричке , - По  всему району закрыты, В одной твоей трезвонят ! В засуху на поля с крестным ходом пойдешь?!
                - Не буду закрывать !
Гнездилов   замолчал на минуту и меняет тон и тему : - Я сейчас по аулам. На обратной дороге, возможно , к тебе заеду. Ты подналяг на дела и … не обижайся.
                -Чего на тебя обижаться ?
                -Да не на меня , чудак, – жмёт руку на прощанье Гнездилов , - Это проще всего – обижаться друг на друга… Трудно сейчас партии. И от нас с тобой  зависит, выйти  с честью из этой … или запятнать. Ты поразмысли на досуге. Трогай !

Лошадьми правит помощник Полухина. Легчанка мягко катит по летнику, Гнездилов завалился на кожаную спинку, полузакрыл глаза. Полухин сосредоточен :
                - Иван Денисович, а не ошибся ты с Похмельным ?
                - Чем он тебе не понравился? Не потому ли , что окрысился на тебя ?
                - Ерунда. На моей должности я ещё и не такое выслушиваю…У меня такое создается впечатление, что нет в нём председателя. На бюро его  надо вытащить , прощупать…
                - С этим всегда успеется…
                - Да как сказать . Он ещё не отсеялся, а уже орёт на тебя, что же будет осенью ?  По какому поводу он так разговаривает с тобой?
                - А ты хочешь, чтобы он благодарил меня ? Всё правильно, парень о колхозе беспокоится, хочет колхозников обеспечить, может ещё есть причина…
                - Какая же?
                - Догадок строить не буду, но, кажется среди тех высланных, которых привёл… Словом , личный момент присутствует.
                - Из личных моментов колхозом не руководят.
                - Ну что ты предлагаешь? – Гнездилов недоволен, что не дали ему вздремнуть, поднимает, поворачивает голову  к Полухину.
                - Говорю, надо разобраться  с ним на бюро. А если и там отвечать не станет, гнать в шею . Найдутся свои люди. Он , по моему , не против сдать дела.
                -  Эх, прежде чем снимать, мы помочь ему обязаны.
                -  Ты и так невозможное делаешь.
                -  Да ещё и руководить мы должны.  И чаще бывать  в сёлах , - людей  надо убеждать, разъяснять нашу политику , а не оставлять наедине со строковами..
                -  Но мы не можем разорваться. С этим расселением друг друга по месяцу не видим. Что можем, делаем, теперь от них отдачи надо требовать.
                -  Оставь , Сергей , его в покое. Менять председателя  в эту пору глупо. Лучшего не найдем. Видел предсельсовета? Только и всего , что умную морду корчит.  Или сам на место Похмельного пойдешь. Ты лучше  наган проверь, не ровен час, Климов объявится.
                - Я же  тебе предлагал с охраной…Быстрей! – крикнул он помощнику.


На постое у Кожухаря – жены его Анны Даниловны и троих детей, - Варьки,  Таньки и сына Сашко,  - семья чеченцев:  старые Иргашевы, Маржан и Мулла, их сын Мосией,  с женой Фаризой,  их четверо дочерей – Марьям, Рашан, Зайнан, Зайдет и один  мальчишка – Мохадин, младший. В летний день, с утра, Даниловна затеяла стирку и травку вшей, а вечером – баню. Во дворе у бани – двое, Марьям и Рашан, вместе с Варькой , старшей, 13 лет, замачивают в корытах бельё, пересыпают его золой вместо мыла. Ещё одна маленькая чеченка жамкает в ведре штаны. Танька с Фаризой на коромыслах понесли полоскать бельё к озеру. На завалинке рядышком сидят старуха Маржан и Даниловна. У неё по-бойцовски закручены рукава. Она всем,  поочередно, смачивает керосином голову и туго повязывает платком. Очередь за худенькой девочкой-чеченкой. Даниловна ждёт, пока та заканчивает свое дело – полощит отцовы штаны. Но та тянет время, - знает, что ей не избежать дурно пахнущего лечения.
                - Зинка ! – Даниловна многозначительно окликает девочку. Та нехотя отрывается от ведра, идёт к завалинке, - Зинка, долго тебя  ждать?
Хрупкая девочка с длинными, по-персидски натянутыми к вискам черно-блестящими глазами внимательно смотрит на Даниловну и тихо говорит своё имя :             -  Зайдет…
                -  Зайдет, так, Зайдет, а мне Зинкой удобнее. Наклоняй башку!
Зайдет хнычет, но голову покорно наклоняет. Даниловна выливает на темя ей остатки керосина, яростно втирает в кожу, от чего Зайдет хнычет ,- Бачишь, яка она цаца ! Воняет ей ! А со вшами ходить лучше ?  Ты же у нас барышня , Якши- барышня. А ну коли завтра жених заявится, а у тебя волосья шевелятся, -
Зайдет поднимает покрасневшее жалкое личико  и сквозь слёзы улыбается, - Всё,  дурочка , всё  , - Даниловна повязывает ей платок.
Вдруг, освободившись, Зайдет целует Даниловну в плечо и тотчас убегает куда –то за сарай. Даниловна удивлена и растрогана благодарностью девочки.
Даниловна размешивает приготовленную известку в ведрах, вытаскивает травяные щетки – собирается травить и белить хату. Возвращаются Фариза с Татьяной. Даниловна расставляет силы. Старуху отправляет  затопить , вместе с Варькой , баню. Зайнан, Фаризу и Марьям заставляет брать ведра с извёсткой.  Рашан заканчивает стирку одна, Татьяна с Зайдет развешивают принесённое белье. Вдруг слышится возмущенный голос Таньки. Зайдет уронила рубаху, и , не смущаясь, отряхнув белье, вновь пытается его накинуть на веревку, но была «поймана» :
                - Ой, кикимора, руки-крюки ! повесить и то не умеет ! Измазюкала, так пойди сполосни, куда ты грязную вешаешь? – тычет она испачканным в лицо Зайдет.
                - Хватит тебе – вступается  подошедшая Даниловна, увидев , как  задрожали губы у  маленькой чеченки, - Ничего страшного. Пойди, да сама сполосни, небось руки не вывихнешь, - уводит за собой Зайдет в дом.

В хате, где в одной из комнат уже начали побелку, появляется ни с того ни с чего  Петро Кожухарь. Даниловна кинулась собирать на стол.
                - Опять вошебойку устроила ? – недовольно потянул  носом  Кожухарь, войдя на кухню.
                - Пришлось – отвечает Даниловна.
                - А там чего возятся? – указал он  на горницу.
                - Надумала трошки освежить в хате. Они хоть и квартиранты, а жильё запускать негоже, - и сочувственно улыбнулась , - Устал ?
Петр молча кинул на крюк пропыленную кепку. Даниловна пододвинула миску с борщом, осторожно спросила :
                -  Долго косите. Неужели мало того, что есть?
                -  Видно, мало, - буркнул Петро.
                -  Так подскажите    е м у . Чого ж зазря руки мозолить?
                -  Вот пойми сама и скажи.
                -  Зачем же мне , бабе, встревать – мягко возразила она , - Он вас, мужиков, больше слухает.
                -  Чёрта он слухает ! – вскипел Петро, - Думаешь не говорили ? Вчера носом ткнули : косим в околках, у самой воды, там осоки полно. Зимой скотина один раз язык об неё порежет и больше ни травинки с того сена не возьмёт. Выкинет из яслей мордой и затопчет ногами. Впустую робим!
                -  А он?
                - А он зубы сцепил, скулы заходили и продолжай косить ! Посоветовал не давать ей сена, пока то  не съест, шо ногами затолкала. По мне, говорит, пусть она , подлюка, не жуя глотает, лишь бы к весне не передохла. И весь его ответ. Он же упрямый,  как бык. Упрётся  рогами – всей бригадой не сдвинуть. Зараз верхи  погнал в Кошаровку,  шоб разрешили косить на ихних покосах ,если кошаровским больше не требуется.
                -  Думаешь дадут ?
Петр недоумённо посмотрел на жену , - Это ему то не дадут ? Да он согласье с них вместе с потрохами выдавит. Высланных в помощь обещает, посулит. Куда они денутся? Он из-под чертины яйца выберет, а ты про сено…Один борщ? Больше ничого нема?
                -  Нема. Когда мне кухарить , Петро? С утра топчусь, не приседая. Сальца отрежь, а ввечеру я сварю… Вы  е м у  подскажите : нехай молодые докашивают, а семейных по хатам распустит. Тут тебе делов  поднакопилось.
                -  Ага, жди. Он и посля сенокосу нашёл работу. Вместе с бабьей бригадой   чеченам сараи утеплять. Люди недовольны : чумакам тем жить, а нам задаром старайся. Мы, те, кто взял на квартиры, мочим, нам крыть нечем : кажись толкует в нашем интересе. В одном ему заикнулись : нехай они поначалу печи  поставят, дымари выведут, потом и утеплять… - Петро надолго замолчал. Даниловна терпеливо ждет, глядя , как он , не торопясь разминает картошку в миске  и ,наконец не выдерживает :
                -  Ну?
                -  Шо- ну? Говорит, можете вообще не утеплять. Только в зиму опять возьмем их на квартиры.
                - С чого бы это ? – изумилась Даниловна.
                - С морозу – огрызнулся Петро , - И возьмём, ржёт , не по просьбе Гнездилова, а по приказу райкомендатуры. Я тут и заткнулся .
                - Чого ж тебе возражать ? Правильно  он рассудил ? Неча печей ждать, надо быстрее утеплять, чтоб переселялись.
                - Тьфу ты! – рассердился Петро,- Я ему нарочно про печи, шоб они быстрей с квартир вымелись . Умная!
                -  Да уж не глупей тебя.
                - Тебя бы с Максимом спарывать, двух жалельщиков… Ты над чем весь день толчешься?
                - Ну и собачиться, Петро, тоже грех. Надо хоть чем –то помогать людям. Вот если бы нас , с детьми, не дай Господь , выслали. Каково бы оно было? ? Небось за каждый пустячок благодарил бы…
                -  Они благодарят ?
                -  Може, у них так заведено.
                -  Я бачу, у них заведено дурака валять…  Не мычат , не телятся, а вы носитесь с ними, як дурень с писаной торбой, ублажаете –«освежу трошки». Конечно, якой дурак от такой заботы сбежит. Их палкой не выгонишь? Так и будут довеку на нашей шее сидеть – бурчал он над миской, злобно косясь на горницу.  Даниловна  твердо и тихо ответила :
                -  Я их не брала. А ты, коли взял – относись по-человечески, имей жалость. Я через край не переступаю, дети мои, слава богу, куска хлеба по селу не просят, поэтому чем в силах, тем им и помогу. У меня тож сердце, тож совесть и я хочу жить спокойно. Уберёте – первая председателю спасибо скажу и магарыч поставлю. А пока они на моих глазах  покидонами в моей хате ходят, до тех пор и помогать буду. Ясно тебе ?
                -  Мне давно всё ясно, Ганна – Петро остаток хлеба завернул в платок, снял кепку с гвоздя.
                -  Когда ждать –то тебя ?
                -  Смеркнётся – и буду.
                -  Ты бы курицу зарезал, хочу Муллу побаловать, он же не ест ничего.
                -  Обязательно курицу ? Навари им солонины, нехай едят.
                -  Ты же знаешь, нельзя им…
                -  С  голодухи все можно. Чем твоя курица лучше свиньи ?
                - Ох, и нудный же ты. Пока тебя допросишься – вздохнула Даниловна, - Хватило бы духу – не стала б тебя просить.
Кожухарь откатил жену презрительным взглядом, пошел к выходу.
                -  Ты гляди, не вздумай голову топором рубить. У них грех это, ножом надо.
                -  А-а! Мать вашу так ! – яростно орёт он уже с крыльца , - Ни молока, ни яйца. Мало того, что последнюю курицу отдай, еще и зарежь по-ихнему. Нехай не едят ! Я её сам вместе с потрохами съем за милую душу ! – у него вздыбились усы, рыжие волосы розово загорелись ежиком на голове.
                - У-у , чёрт рыжий ! – сквозь слезы шепчет вслед мужу Даниловна -  Сам привел, раздобрился, а зараз я виновата ! Ну, погоди, я тебя научу , как с людьми жить…

Уже вечереет. В комнаты , высвеженные извёсткой, чеченки и Даниловна заносят проветренные постели, высохшее бельё, развешивают занавески. Даниловна :   - Танька , сбегай , поищи Сашка.
   
Под конвоем Таньки пред грозные очи Даниловны явились два друга – Сашко и  Мохадин, глухонемой. Обоим по  десять лет.
                - Вы где до такой поры шляетесь, бесенята? – строго спрашивает она и чтобы было понятно чеченскому мальчику, показывает на ходики и укоризненно качает  ему  головой.
                -  Да телок колышек вырвал , искали его ! Поймали, привели ! –гордо сообщал Сашко.
                -   А вчера тоже сорвался ? А позавчера ? У тебя, шлёнды, каждый вечер причина. Сам блукаешь до глухой поры, не докличешься, и хлопца за собой тянешь. Миша – обращается она к немому, - Гляди сюда – показывает на окно – Как только солнышко пошло на заход, так : у-у-у-у ! – тонко провыла она, не замечая, как Танька с Варькой давятся от смеха, - Ты зараз беги до хаты. Есть небось хочешь ? На , вот , яичко, - это вам можно.
Мохадин берёт в руки яйцо, однако не ест, жалко улыбнувшись, опускает голову и убегает в горницу , к матери.
Даниловна говорит дочерям : - Ну давайте, идите, идите в баню , пока я этого шкодника подержу, -   она снимает с Сашко штаны и загоняет его на печь.

Летним ранним утром Похмельный уже сидит в правлении один. Яростно щёлкает счётами, записывает что-то в тетрадь. Входит Семен Гаркуша.
                - Здорово , Семен . Что ты один явился ?
                - Так не приехали ещё, все там , на станах.
                -  Ладно… Я тут куркую … Как оплачивать будем? Эти , трудодни что ли , положены. Я так, думаю. Сеном будем платить. За десять дней – три центнера, а ? За месяц можно и целую арбу наробить… Со стариками да детьми остались…Пожар случится – тушить некому… - Похмельный медленно отрывается от дел, приподнимает голову и долго смотрит на Семена, вспоминает, - А высланные ? Вот что, Семен, давай собери их сегодня, говорить с ними буду.
                -  Тут это – Семен мнётся, - Никитин, здешний учитель, хочет с тобой поговорить.
Появляется Никитин, - невысокий худой человек, с живостью движений и любопытным выражением быстрых глаз, - подходит, протягивает руку :
                -   Максим Иванович, наслышан о вас – ищет место , куда присесть, Максим указывает на стул  рядом и кивает уходящему Семёну. Никитин усаживается, - Вот вы , Максим Иванович, закрываете нашу церковь. Она ведь никому не мешает, - Никитин печально смотрит на Похмельного.
                - Да нет , пока только ограду разбираем, для коровника. Я лично против этого , чтобы закрыть, у меня за неё чуть не до драки с Гнездиловым дошло, месяц назад .      
                -  Закроют. Если не вы сами, то заставят – Никитин вздохнул.
                -  Чего же ты хочешь?
                -  Справедливости ! – вдруг гневно и страстно выкрикнул Никитин, и уже остывая , продолжал, - Впервые в истории человечества вы – народная власть. Это доказала гражданская война, серьезней проверки нет.  И… «велики ваши планы, грозна ваша сила…» Но – оставьте церковь! Она , по сути – беззащитна. Она живёт верой и чувствами, очищает, воспитывает человека в братстве и любви, сострадании к ближнему. Расселение у нас высланных подтвердило это. Лучше церкви в нравственном отношении человечество создать ничего не может. Эти клубы, когда ещё будут ? А пока, в смутное время, церковь – самая поддержка.
                -  И поэтому  ты против закрытия церквей ?
                -  И поэтому тоже.
                -  Ты воевал ?
                -   Не пришлось.
                - Оно и видно. Война  бы из тебя повыбила … - Похмельный прищурился , он хочет сбить  скверное настроение, - А ведь ты , учитель , - Советской власти враг. Да, да.. Ты хуже попа. Тот хоть откровенно против, а эти твои ученья от правды не отличишь… Этим и опасен.
Никитин опустил  глаза, тяжёло вздохнул :
                -  Этого надо было ждать. Всё закономерно, всё в ваших правилах . Не согласен, - враг, не так сделал – можно к стенке, - учитель встал, собираясь уходить , но вдруг остановился , - Пошли по самому лёгкому пути ? Учиться не желаем, чтить землю и дела предков тоже ни к чему. Снести , закрыть, разрушить, запретить , выслать – это мы быстро, ума много не требуется… Что ж, уважаемый председатель, так возмутило в моих словах? Чем я оскорбил ваши убеждения?
                -  Свои убеждения  я высказал – вывести под корень всю религию, а попов разогнать. Ты призываешь их пожалеть ? Расстрелы рабочих благословляли, помогали с мужиков последнее тянуть. Теперь мне только с попами и решать колхозные дела ? У них праздники расставлены в самую страду, умно`, - совесть они воспитывают … - Похмельный аккуратно заплевал окурок, втиснул в пепельницу, тоже встал, - Тешить старух и себя байками ты можешь, сколько угодно, но детям – гляди ? Узнаю – вышлю, как  злостного паразита.    
               - Ну что ж , прощайте, рад был познакомиться – лепечет Никитин, уходя и сталкивается в дверях с Семеном. За ним идет Назар Чепурной.
ПОХМЕЛЬНЫЙ ( к Семену ) :  - Ну что, - идут ?
               -  Щас  будут. Вот Назар , помогал мне оббегать их. Он тоже  к тебе
               - А, друг любезный! Давно я тебя приметил . Чем ты занимаешься ? Что –то я не  пойму, ты на собраниях всех больше кричишь, надсмешки строишь, а на работах тебя не видно.
                -  Нет такой работы , чтоб соответствовала…
                -  Чему ?
                -   Уму … - Назар мнётся, тискает свою кепку, - Способности мои… Я б,  в учётчики пошел, слышал человек  требуется…
                -   Там другой человек нужен , не трепло вроде тебя. Иди в бригады.
                -   Тяжёло мне …- вздыхает Назар, - Болезнь у меня…
                -    Это какая ?
                -   Ещё не установленная. Доктора названия не подберут. То в слабость  кинет, то в холод , - ни с того ни с сего. Аж самому смешно – болезнь есть – названья нету.
                -   Я  знаю ей названье . Это «болезнь – на кого б залезть». Лес пойдешь валить – сразу всё пройдет.
                -  Не... Лес  не могу… Нерасторопный я , ещё сосной придавит…
                -  Шутишь ? Весёлый … Я сам такой, поэтому приказываю тебе записаться в бригаду, в любую , хоть в женскую, или вон, ограду разбирать, а не то…
                -  Не то , что ? – осклабляется Назар.
                -  По статье вышлю . Как дармоеда.
                -  Что ж , работать согласный, но напишу прокурору, что  только по способностям и согласно слабого здоровья. Хоть счас на работу.
СЕМЕН: - Максим, да его ни один бригадир не возьмет !
Похмельного вывел из себя детина-лодырь, он вскипел , схватил Назара за рукав ,подвел к окну, откуда видна церковь:
                - Смотри туда ! Молодые парни там на камнях пупки рвут, для колхоза сил не жалеют, а ты ? Вон с моих глаз , нахалюга ! Ну ! -
Назар выскакивает , скатывается с крыльца…

Около правления собралось с десяток высланных, Похмельный спускается и стоит среди них :
                -   Вы почему работаете через пень – колоду ? Бригадиров и комендантов уважаете ,а меня , значит , - нет? Почему не выполняете мои указания ? На меня плюете ? Или мои слова для вас теперь пустой звук ?Это потому , что вы  позабыли выселение, забыли , кто вы есть ! Сейчас я напомню. А ну, Повязкин, подойти ближе ! И вы , Максюта с Сичкарем , - подойдите! Иван, и ты подходи и батьку с собой веди. Ну что ,голуби , скажете? Ожили ? Чуть пригрело и ожили, как змеи. Презрение мне высказываете … А хотите, я вам собачью морду сострою ? -  Похмельный не торопясь ходит  между молчавшими людьми и заглядывает им в лица, - Хочешь? – наткнулся он на Сичкаря, - Вот возьму и составлю списочек в райкомендатуру или того лучше – в окружное  ОГПУ. Сегодня же отправлю, а завтра – тебя , да всех вас ! отведу верст за сто отсюда, в глухую степь, на  точку ! Там тоже ваши есть, только другие…Ты этого хочешь, Гонтарь? Чего молчите ? Отвечайте!             
У Сичкаря, стоявшего перед Похмельным, задрожали губы, он хотел что-то сказать, не мог ; неопрятное его лицо, заросшее, морщинистое, стянуло ознобом, он заплакал. За него ответил стоявший рядом Повязкин:
              -   Максим, стыдись ! С такой кормежки только бы ноги не протянуть, а ты – работу !.. Говори спасибо, что хоть сил  хватает на  эту ограду…
Слезы Сичкаря  сбили Похмельного, он словно очнулся, тихо смотрел на собравшихся , и все таки проговорил :
              -  Да, вот новость : я должен еще спасибо говорить за то, что вы работаете. Я пишу вам, как колхозникам, и вы должны оправдывать…
За спиной Похмельного отозвался старый Гонтарь :
              -  Я, когда шёл сюда, думал, собирает нас, чтоб помочь. Обещался ведь! Думал, проняло человека. Зря подумал , - и скалясь недоброй улыбкой, смерил с головы до ног повернувшегося к нему Похмельного, - Все такой же, ни стыда , ни совести. Нас чужие люди не попрекают, а он вынюхал , собрал… Чего ты хочешь от нас ?  Добить этими работами ? Так не напрягайся особо. Своё ты уже сделал .
Похмельный мгновенно как то ослаб, повернулся, пошёл к правлению, обернулся :
                -  Ладно, Лукьян Несторвич, Ты сам то подожди, - видя, как расходятся остальные,  -  А всем скажу. Мое дело вот тут ! – и он похлопал по перильцам крыльца, - А не каждого ходить подгонять…

В правлении старый Гонтарь и сын его Иван сели на лавку у выхода, огляделись. Похмельный начал сразу :
                - Я просил для вас козу присмотреть в ауле. На днях привезут, с Карабаем.
                - Козу ? – удивился Иван и задумался – А что ? Можно…Старая ?
                - Не знаю. Старик говорил, хорошая… Леся болеет, а молоко у них – целебное.
                -  Я слышал. Только денег у нас мало...
                - А , пустое – оживился Максим, - Знаешь ещё что. Я тут на днях поеду в район, могу тебя взять , лекарства, может, какие купить, или одежу бабью…
                - Это можно – согласился Иван и видя молчавшего отца , спросил вдруг – Ну что батько ? Меняешь дочь на козу ? Да непросто на козу, а на дой-  н –у- у – ю ! Раздумывает, - косится на Максима, - Продешевить боится. Не бойся , батько,   он нам козу , а от него – приплод !
Побледневший Максим обрывает Ивана :
           - Кончай ! Надо мной пусть, но ты же над сестрой глумишься. Отец  и брат   называются. Пожалейте хоть ее…
           - А ты опять жалость хочешь предложить? Или всё таки в жёны просишь?
           - В жёны, Иван ,в жёны  - из последних сил крепится Похмельный, стараясь говорить спокойно, - Для развлечений Леся не подходит, сам понимаешь.
           - Так ты ж нашёл, я слышал, чего же тебе еще ?
           - Не мудачься, ты Иван – Максим морщится как от зубной боли, - Будь мужиком. Неужто  по совести не подхожу?
           -  Не подходишь. И раньше не подходил, -  так , терпели только, Леськи ради. Она ведь любила тебя. Ждала всегда . То пирожки затеет, то холодца наварит. Как же , Максим в село приехал, может зайдет , по-соседски ! Мы с батьком виду не показывали , но знали, - для тебя старается. Аж светилась вся !
Помнишь её угощенья ? А теперь по твоей милости лебеду  хлебает. Жалостливый… Тебе бы в феврале ее  пожалеть, не высылать, а зараз и без тебя жалельщики найдутся. И запомни – упустил ты Леську. Забудь.
            - Ты за нее не решай. Она сама вправе  выбирать.
            -  Да с чего ты решил, что нужен ей ? Ты говорил с ней ?
            - Что с ней говорить? Она ответит, что вы прикажете… Лукьян Несторович, ты то чего молчишь? Было время подумать. Или тебя голоса лишили, всё Иван решает ?
Старый Гонтарь молчит, словно к  нему и не обращались. За него ответил Иван :
             - Наше условие прежнее: добьёшься возвращения – приходи. Но советую поторопиться …
Похмельный удивленно вскидывает голову ,но говорит давно решённое, негромко :
             - Да нет, Иван, добиваться возвращения вашего я не стану, - и  повеселев, объясняет, - Поживите пока здесь лет пять, пока там, в Лебяжьем колхоз окрепнет, тогда посмотрим. Чем же я не устраиваю вас тут? Как - никак председатель…От меня много зависит, - и сменив тон , с вызовом , затаенной болью , - А что , нашелся утешитель ?
              - Ты председатель только до осени, -размышляет Иван ,ухмыльнувшись, не отвечая  на прямой вопрос, - Неужто сам того не понимаешь ? Кто ты есть ? Подумай. А кормит нас Советская власть, не ты. И мы знаем, от тебя Гнездилов требует : помогать нам, чтоб могли жить и работать, пользу государству приносить. И примерной работой мы перед партией оправдаемся и ты не нужен будешь нам совсем… Ишь ты как захотел – пять лет !?..
               - Вон ты как заговорил  ? Сразу вспомнил и Советскую власть , и партию ? Значит, доходит помаленьку ? Понял, наконец, кого берегут , чьи интересы защищают? Как вам высылка мозги то прочистила ! Это хорошо… И мне прояснилось… Но ладно… - Похмельный , вставший было , снова сел –  Мстить я вам не собираюсь . Не в характере. Однако ты рано хвост дерёшь. Дыхало вам пережать у меня силенок то хватит ,  и до осени ,и позже…- помолчал, - Лукьян Несторович, я хочу всё таки тебя услышать. Прошу тебя, дай мне  поговорить с Лесей. Не грози , не запрещай, пусть она , от чистого сердца скажет. «Да», значит, «да», -   «нет» ,так «нет», - чтоб уж все узлы развязались и ни я , ни она, не стояли друг у друга на дороге… Поговорить я могу с ней ? Разрешишь? Надеяться мне ?
Гонтарь тяжёло поднялся и молча повернулся к выходу, но полуобернувшись , спросил, будто бы у самого себя :
             - Ежели я тебе  отдам Леську , так  як  же потом я тебя называть буду ? Уж не сынком ли ?  -  уходит. Иван задерживается. Похмельный ему :
             - Иван, деньги возьми. Завтра и поедем.- Похмельный  открыл ящик стола ключом, достал пачку купюр , протянул.
Иван раздумывал достаточно долго, но потом молча взял протянутое и всё таки  с  брезгливым выражением взглянув на Максима, молча кивнул. ( ЛИЦО ИВАНА КРУПНО )

Его же лицо (КРУПНО) внимает приезжему климовцу, тёмной ночью, при свете блеклой свечки, в сборище выселенцев в землянке Гонтаря. Здесь человек десять. В  ущербном свете  в облике  приезжего угадывается что- то знакомое…Он как бы продолжает :
                - И наша партия, интересы которой мы представляем, первейшей  задачей считает вопрос о землевладении и пользовании…Вся земля будет передана в личное пользование крестьянину. Колхозы сохраняются… Да, да, -слыша гул голосов ,повторяет климовец. – Это же вековая мечта – делать большие дела сообща. Но записываться туда строго добровольно, пусть единоличники и доказывают своё преимущество. У кого хлеб дешевле, тот и выигрывает, будет существовать одна власть – Советы…
                - А рабочие ? Разве они … неужто позволят богатеть хлеборобу?
Гость усмехается : - Рабочим только это и нужно. Наголодались они достаточно..
                - Но опять появятся зажиточные ! – горит взглядом из сумрачного закутка  Хрисанф Овчаренко.
                - Пусть появляются. Этого мы как раз и хотим. Лучше иметь десять крепких хозяйств, чем сотню полубездельников, паразитирующих на земле… Выметут лодырей и вынудят  их уйти разнорабочими на  заводы и стройки. У кадровых рабочих сократится рабочий день, они избавятся от чёрного непроизводительного труда… Но все так легко и просто. До тех пор, пока перемены, если мы добьемся их, принесут результаты, в стране будет ощущаться нехватка хлеба. Не такая острая, как в 21 –м году. Тогда голод был организован специально, чтобы удушить малую гражданскую войну. Посмотрите – гость оживился, - В Казахстане было около полутора миллионов лошадей, много было крупного рогатого , овец. Что мешало табун своим ходом   погнать? – в день он делает семьдесят верст! Почему не пригнали в Поволжье ?
Потому что сознательно морили… Голод, под страхом которого постоянно живёт народ, наша партия не допустит. Мы немедленно пойдем на переговоры с капиталистическими монополиями, на выгодных им условиях, а когда специалисты увязнут в России, поскольку сырьё и  рабочая сила останутся общими, тогда мы перезаключим договора на равных…Теперь о главном. О восстании. Срока точного пока нет, но ясно , что оно будет осенью, после сдачи хлебозаготовок, когда провалится эта коллективизация. По сигналу начнут на местах – под арест возьмут всех работников партийно-хозяйственных органов. Есть ли надежды на успех? Да, есть. Не следует думать, что восстание будет обязательно связано с боями. Возможно, обойдется нескольким  смещениями в ЦК и правительстве. Никаких расстрелов и репрессий. Просто перестановки. Известно  уже сейчас, что коллективизацией недовольны в ЦК, более того - возмущены . Были неповиновения в Поволжье, на Дону, в других местах. Положение тогда, в марте , спасла статья. Но что статья? Она дала временное затишье… Теперь конкретно  к вам. Мы хотим точно знать – чью сторону примут высланные ?
             -  А вы только на высланных рассчитываете ?- осторожно спросил Сичкарь, - А колхозники , они поддержат ?
             - Мы  бы были идиотами, если только рассчитывали на вас. Вы – капля в море. Мы опираемся на рабочее - крестьянские массы. Наша программа – волеизъявление народа. Я умышленно делаю упор на открытый мятеж, но  повторяю, всё может решиться несколькими смещениями в ЦК. Вам то  нужно только и всего, что создать конный отряд и взять под арест правление. Я думаю, из трёх сотен  сосланных найдётся тридцать мужиков, конный взвод, у которого хватит смелости оседлать коней и отвести в амбар правленцев ?
               -  Найдётся !
               -  Больше найдётся !
               -  Ваша задача - - взять под контроль движение на дорогах, запретить кому бы то ни было выезд из села, беречь лошадей, оказывать содействие нашим людям. Постарайтесь обойтись без крови. Только в порядке самообороны.. Вам обещаем немедленное возвращение на родину, возврат в личную собственность конфискованных земель и домов, перевыборы Советов, наказания принимавших участие в высылках, наём рабсилы для сельских работ, установление твёрдых цен на зерно. Не боюсь это утверждать, потому что теперь знаю наши силы и верю в вас. В этом году колебаний не будет.
       Хотел о чем то спросить Лукьян Гонтарь, негромко прокашлялся, привлекая внимание и приподнял руку, но тут тайную беседу прервал неожиданный приход Леси :
               -  Батько, ни за что не хочу оставаться там, полночи  они там разговаривают ! Вспоминают всё ! – она всхлипывает.
Все встают со своих мест. Гость вытаскивает часы, смотрит на них.

Климовца провожают, уже на дворе, Иван и Лукьян. Он все же задаёт свой вопрос :  - А если  не поддержим.? Куды тогда денетесь ?
Гость, собираясь привстать на стремена , мгновение раздумывает и вскакивает в седло, оттуда уже говорит :
                - Так вы так же и останетесь. А мы не пропадем. О своей судьбе, а не о твоей уж тогда , - позаботимся, - и понёсся вскачь , но тут же осадил лошадь и пошел шагом, за окраину, по разбитой лесной дороге, нетерпеливо поглядывая в  ту сторону, где за чёрными борами ширится и набирает  силу лунный свет… 

Бюро райкома собралось в доме бывшего купца, где , убрав стены нескольких комнат, получился один большой зал – рабоче-крестьянский клуб. Заканчивает выступление Гнездилов , с отчетом о прошедшем  XVI  съезде ВКП(б) :
               -  … Участвовали руководители партии и государства Сталин, Каганович, Бубнов, Калинин, товарищи Ворошилов и Буденный…
Прозвучали аплодисменты и в четвёртом ряду виден сидящий Похмельный.         
Гнездилов продолжает :
               -   А вообще сейчас, после съезда, мы должны понять и осознать пагубность ужесточения нашей политики в селе. Так ужесточили, что хлеб теперь  в  село срочно ввозить надо, не то вымрет…
Шум в зале. Среди шума Скуратов громко объявил :
               -   Виноваты все, нечего шуметь, нас тоже подвели. Что же ,Иван Денисович, о тракторах молчишь ? Кто виноват?
               -   Да, с обещанными тракторами не вышло. Мы собрали задаток, а тракторов не получили. И вот провал первого коллективного сева, -я уже говорил , - это результат. Дальше плыть некуда. Приплыли. Доруководились. Доуполномачивались. Вдумайтесь : в позапрошлом году мы не знали, где хлеб хранить, ныне же оказались голодающим краем.
   В полном молчании зала Гнездилов собрал аккуратно все бумаги и, пройдя за спинами президиума, сел на один  из свободных стульев рядом с нарсудьей Горбатенко. Председательствующий Красавкин предоставил слово предрика Скуратову Митрофану Кузьмичу.. Он сказал :
                -  Мы несколько отвлеклись от повестки, товарищи. Вместо деловой работы – он неожиданно улыбнулся , - Какая –то лирика. Не хотелось бы мне распылять время на подобные вдохновения, но, видимо , - придётся. Признаться, последние слова нашего секретаря райкома – для меня неожиданность. Ты, Иван, хотя бы предупредил. Накануне у нас с тобой совершенно другой разговор состоялся. Если ты считаешь, что своим рискованным выступлением в присутствии представителей округа районный  исполнительный комитет поставил в некоторое двусмысленное положение, то, уверяю тебя, ты ошибаешься, и чтобы это не выглядело голословно, я кое в чём продолжу твоё выступление. С разрешения товарища Прокушева, - любезный кивок в сторону сотрудника  ОГПУ, сидящего рядом с Полухиным, - Я ставлю присутствующих в известность, что вслед за райкомовской телефонограммой о хлебной помощи ОГПУ вынуждено было  послать свою секретную телефонограмму в Казкрайком и копию её – в Москву. В ней среди прочего имеется информация и по нашему району. Она такова: в сёлах наступает голод. Люди едят, что найдут. Варят собранное утильсырьё, кости. В Басыре пропало десять лошадей, в Княжеском вместе с детьми колхозница , наевшись какой то
похлебки из дурмана, скончались. Случаи голодной смерти в Майдановке, Ново-Троицком. Такая вот картина. И это только малая часть сводки, которую составили. И мне странно слышать, что товарищ Гнездилов не понимает сути нашей работы. Мы за какой то год совершили в деревне революцию, о которой мечтал Ленин, а наш уважаемый Иван Денисович спрашивает, кто мы в понимании крестьянства, каковы наши цели, и для чего мы вообще существуем?  Эту позицию я рассматриваю  не  просто, как  ошибочную, а с тайным умыслом и дальним прицелом. Борьба обостряется, товарищи, и нам  надо быть особенно бдительными. Вы посмотрите, что творится? За февральские перегибы полностью распущены бюро пяти райкомов округа, двадцать три сельских Совета, одиннадцать партячеек. Сотни коммунистов получили взыскания, сняты с работы. Часть из них оказались в тюрьмах. Да не сам ли ты, Иван Денисович, по весне, за три месяца отправил туда девять партийцев нашего района. Но мы знаем – хлеб в сёлах есть ! У нас была схожая ситуация в 21 – м. Тогда тоже сдавали партбилеты, снимали с должности, давали телеграммы : « хлеба нет». А приехали представители Москвы во главе с Дзержинским, организовали комиссии, комбеды, повели их на кулаков и хлеб нашёлся ! Мы еще триста пудов сверх нормы сдали. Вот что значит классовое чутьё и правильно организованная работа среди масс ! А враг не дремлет ! Наблюдается сегодня консолидация контрреволюционных сил ,подготовка их к мятежу, с переходом в открытое вооружённое восстание. В прошлом году по Казахстану действовало тридцать одно бандформирование, в этом – уже шестьдесят пять, и число их растёт. Выявлено полторы тысячи враждебных группировок. Арестовано около пяти тысяч вредителей – одиночек, совершивших убийства партийных и советских работников, расхитителей зерновых посевов… Все, -  молчу , Виктор Иванович, - Прокушеву, погрозившему пальцем.
В притихшем зале повисла гнетущая тишина. Видны по рядам лица, враз потускневшие, - Похмельного, сидящего рядом с ним Байжанова ; других председателей колхозов: Воловика из Кошаровки, Куприянова с Нового Яра, Самочернова  с Майдановки.
      
                К О Н Е Ц     Т Р Е Т Ь Е Й    С Е Р И И




                -  I V -
               
В пустой комнатёнке Гонтарей появляется в сумраке  Назар, заглядывает в котелок на плите, принюхивается , потом ложится на топчан. Почти задремал, но послышались в сенцах шаги и входит Леся. Она в стареньком, с поднадплечья срезанном на рукаве, платьице, в белом платке :
            -  А-а!.. Кто ? Ты ! Господи, напугал-то как ! Со свету не видно… Лежи, лежи…
            -  Отец с Иваном на работе ?
            -  Да . Камни бьют.
            -  Меня тоже хотели заставить… Я это, вот… проведать пришел…
            -  Спасибо. Мы уж не знаем, как благодарить тебя. Если бы не ты…
            - Да что я !  - нервно и зло перебивает Назар, - Было бы чем! Все помогают, не я один. Я что зашёл то… Может, ты надумала что. Или всё ещё  не знаешь?   
            -  Не знаю… - она улыбнулась , помолчав.
            - Когда ж узнаешь ? То на отца ссылалась, потом на Ивана , а они , оказывается , - не против… Максима ждёшь ?
            -  О чём ты ? – Леся безнадежно поводит рукой.
            -   Я не нравлюсь? Ты прямо говори, не обижусь.
            -  Не обижайся, Назарушка – поспешно отвечает Леся, - Не обижайся, ради Бога! Ну какая зараз из меня жена, помощница ? Видишь, ведро воды принесла – и ноги подкашиваются.
            -   Недоедаешь. Перемена мест мучает. Пройдёт со временем. Я же не в наймыки зову. Поберегу, откормлю.
            -    Не торопил бы ты меня. Дай время – Леся опускает голову.
            -   Всё таки ждёшь. После всего, что он сотворил с вами – ждёшь, - Назар желчно хмыкнул – Да Манечка своего не упустит, - он встал, стал скручивать цигарку.
Хмурый взгляд и сосредоточенность выдают его намерение. Он покосился на окна и дверь, отложил самокрутку, быстро подошел к Лесе. Она встревожилась и , когда он, положив руки ей на плечо и не видя  ничего, кроме её сизых губ , валит  навзничь,- вскрикнула. Он локтем левой руки вдавливает её в подушку. А правой ловит оголившиеся ноги. Она бьётся  пойманной птицей, оба они скатываются наземь, и он больно ударяется головой о кромку стола. Леся вскакивает, опрометью бежит в сенцы.  Он поднимается, садится на кровать. В землянке тихо : молчит он, молчит Леся в сенцах, потом осторожно входит, всматривается в его лицо и смело садится рядом. Назар выдавливает из себя :
             -  Мужики говорят: пожалеешь девку в юности – обидится на тебя бабой в старости. Пожалею я,- пожалеешь и ты, Леся – он пытается улыбнуться, но всё равно держится за голову. Она гладит его по этой же стороне головы.
             -  Нашел о чем жалеть, смешной. Что бы я жалела ? Тут жизнь потеряна, а этого жалеть глупо. Но не так же… Налетел коршуном. Мне же в первый раз…Потом как ? Сколько таких случаев ? Потом спротивишься на всю жизнь – она жмётся к его плечу – Мужики ему сказали. Дурные твои мужики. Ты не торопи – приду сама, только скажи куда. Больно ? – она тихонько смеется, словно просит прощения, - А давай грубку растопим , - вскакивает она с живостью, -  У меня всё готово, - золу выгребла, щепы заложила. Чаю попьём, вчера Карабай заходил, чаю принёс. Зеленый , до чего пахучий… Ты куда? – она дует в грубку и поворачивается , видя, что он уходит.
Ему надо успокоится от полупризнания Леси, что она согласна идти туда, куда он позовет.

Поздним вечером одного из ветреных дней возвратился Похмельный  верхом с озереченских земель, где выбирал места для последних покосов. Вместе с пареньком Артемом Шаповаловым они спешились у конюшни, размотали башлыки из мешковины, защищавшие от пыли.  Илья Пашистый,
конюх, повёл лошадей поить к озеру. Похмельный направился в правление.

Там, у сумерках, сидело несколько правленцев. Иващенко, увидев Похмельного, шумно и притворно обрадовался :
              - О-о ! А мы думали, ты сегодня не вернёшься! Думали с коня сдует и занесет ветрюганом до якой – нибудь озереченской вдовички. Они там                сумасшедшую горилку гонять…Чем порадуешь ?
Похмельный устало присел к столу :  - Хорошего мало. Травы не ахти какие, далеко… Думайте… Решите косить – пусть косят, нет , значит нет, - обойдёмся. У нас, кажется, в кошаровской стороне заначка есть, в три околка?
ИВАЩЕНКО :  - Правильно ,голова! Пусть народ решает. А то привыкли –всё мы да мы.       
ПОХМЕЛЬНЫЙ : - Вот ты и соберёшь к завтрашнему утру колхозников. А сегодня отдыхайте. Гордей Лукич, задержись, хочу посоветоваться.
      Правленцы уходят. В наступившей тишине явственно стало слышно, как в окна частыми порывами плещется ветер. Гриценяк молчал. Похмельный поднял к нему запылённое, осунувшееся лицо :
                -   Как же нам дальше быть, Гордей Лукич ?
                -   Ты о чём ?
                -   Да всё о том же. О тебе.
                -   Обо мне ? Интересно … А почему не о тебе ?
                -   Давай обо мне завтра, а о тебе – сегодня , - хорошо ?
                -   А  не надоело ?
                -   Что ?
                -   Обо мне говорить. Не наговорился с Гнездиловым ?
                -   Не было о тебе разговора.
                -   Чего же смолчал? Помню,  крепко грозился.
                -   Да уж смолчал… Погожу малость.
                -  Не всё выяснил ? Небось решил : доносить, так все сразу, чтоб наверняка, с арестом…
                -   Брось ты эту дурацкую манеру отвечать загадками да намеками. Говори проще.
                -   Ты зачем меня оставил ?
                -   Хочу, Гордей Лукич, выяснить твою позицию.
                -  А какая такая моя позиция тебе непонятна? Насчёт колхоза что ли?
                - Ну не насчёт же баб .
                -  А почему бы и нет? И до баб  черёд дойдет… А что тебе не ясно?
                -  Многое мне в тебе не ясно, Гордей Лукич. Ясно вижу лишь одно – не лежит у тебя душа к колхозному делу .
                - Твоё какое дело ? – у Гриценяка дрогнул голос, - Я свои обязанности худо-бедно, выполняю и в твоих подсказках не нуждаюсь !
                -  Только и того , что «худо – бедно», -  Похмельный снял, наконец , кепку, с силой побил её о край стола, - А чем живёшь ? Приказ отдал , а вслед ухмылка, намек, замечаньица всякие. Зачем ? К чему ? Если я , новый человек, чую, чем дышишь, то односельчане и подавно. И вот вывод – коли председатель сельского Совета в сомнении – не жди добра в колхозе.
                -  Что ты от меня хочешь? -  злобно и тихо Гриценяк завозился у окна.
                -  Я хочу точно знать, что за человек будет со мной рядом при выдаче хлеба за трудодни колхозникам , - раздельно отчеканил Похмельный, - Я должен  наверняка быть уверенным в поддержке , или … Ты почему отказался вступить в партию ?
                - Беспартийные тоже нужны и работают не хуже.
                - Безусловно. Но меня недавно бригадники спросили : « А почему Гордей не в партии ? Ему бы ,при должности, в ней первому и заседать …» Думаешь поверили твоей байке о богомольных родичах и жене ? « Темнит , выжидает Гордей» -  вот что они сказали !  Ущупали тебя. А ведь тебе, как никому другому, должно быть понятно, что нет более подлой позиции для активиста, чем , затаившись, выжидать в это решающее лето и осень… Да-а-а, неосторожно ты ведешь себя, Гордей, - не скрывал издевки Похмельный, - С таким душком маскироваться надо. Я за всё время тебя здесь ни разу с газетой не видел. Редко, но присылают , - сказал он на удивленный взгляд, - Или неинтересно, чем живёт страна, что о колхозах пишут. Ты бы хоть для отвода глаз заглядывал и о прочитанном бы рассказывал, не упрекали бы в трусости ,- Похмельный неожиданно рассмеялся, словно  камень с души сняв , давно хотевший поговорить откровенно.
                -  Лихо, лихо заворачиваешь, ничего не скажешь, - цедил в углу Гордей и вдруг озарился догадкой , - Послухай , Максим, а может, ты на моё место  кого метишь ? Так прямо мне скажи, без « позиций»…
                -  Криво я ничего не говорю. Если бы дело на том и кончилось, я б давно тебя снял. Ну сниму, а что дальше ? Кем пойдешь ? уедешь ? куда ? кому ты нужен ? Не обижайся, но ты мужик с ленцой. Сниму , тебе одна дорога , - в женскую бригаду, либо в сторожа…
                -   Максим !-  с угрозой  крикнул Гриценяк,- Ты знай край , да не падай? Я тебя старше на десять лет !
                - На одиннадцать, на одиннадцать , - улыбаясь , поправил Похмельный, - И поверь, мне жаль , что приходится тебя учить…
                - Я всю Гражданскую…- Гриценяк  внезапно  понимает наскоки  Похмельного, - А ты не боишься? Сдаётся мне , ты трусишь . Помнишь своё обещание колхозникам по глаза засыпать зерном, а теперь ,посмотри , что растёт - одни суховеи – ну ка они тебя осенью мешками пустыми по щекам похлещут ? Оттого ты и поддержки ищешь ? Друзей собираешь ? Партячейку сбиваешь ? Артёмку, сопливого , и того в товарищи взял ? Что, Максим, страшно? Мутит душу ? А-а… То –то же… Ау, друзья, начальнички, где вы ?
- Гриценяк злорадно и гулко расхохотался.
                - Оставь! – звонко  прервал его Похмельный, - Я всё твое знаю. Хочешь продолжу. Колхозы оставить : но только трудягам , дать им богатеть с закреплением земли, лентяев в рабочие ; разогнать и партийцев, оставив одни Советы. Вот твоя программа, с Климовым.
                -  С каким Климовым ?
                - Не делай вид, будто не знаетесь. Он со мной,  чужаком , толкует, а тебя ,местного , стороной обходит ?
                -   А хоть бы и так. А в чём он неправ ?
                -   Кто ? Климов ? Да во всем неправ! Всё не так ! Долго я крутил вашу « программу » , и так и эдак, - ничего не выходит. Всё к одному – к единоличию. А это разброд в стране – раскол союза с рабочими. Сколько лет большевики собирали народ в единое целое, в один монолит?  Мы стронули и разогнали машину крестьян  в социализм, а вы бросаетесь под колеса, пытаетесь остановить. Это же невозможно.
                -  Никто не останавливает. Пусть катится. Но в управлении крестьянством повернуть надо…
                - Куда ? Куда поворачивать –то ? Теперь куда не поверни, - всё назад будет. От частного владения землей – до частного капитала – один шаг, поворот к единоличию приведёт к гибели социализма, либо опять к гражданской войне – Похмельный повертел в руках жесткий пучок травы с озереченских лугов, что привёз на показ, швырнул к грубке,  - Переворот они затеяли, стратеги хреновы… Кто вы есть? Какая  у вас партия ? Где она ? Кроме партии большевиков, в стране нет других партий ! Упразднены за вредностью. Заодно разогнаны фракции и оппозиции – довольно смуту сеять. Попусту народ мутите и наносите только вред. Мыслители запечные. Без планового колхозного хлеба, с  двойным, с тройным запасом, мы никогда не поднимем промышленность, не укрепим оборону. Сила колхозов в том, чтоб мужик не об одном своем загашнике думал, а обо всей стране, - мы самых отсталых в сознательности крестьян учим коллективизму. В одну крестьянскую семью всех собираем. В одно сознанье, в одну дуду со всей страной ! –он быстро поднялся, чтобы разжечь  лампу, общипал и зажёг фитиль, осторожно вставил его в жестяную коронку, сразу успокоив трепетную, тонко чадящую косицу огонька, и поставил на край стола, - Кривить душой перед тобой не стану, Гриценяк. Наверняка в руководстве партии есть люди, возмущённые перегибами. Если я, рядовой коммунист, возмущён, то есть недовольные и в ЦК. Но возмущены ошибками, а не курсом на коллективизацию. Нельзя в одну кучу валить головотяпство и идею. Хоть это ты понимаешь ?
           - Нет, не понимаю – непримиримо слышалось от окна, - горе, муки народные,  а у вас  всё ошибочки, всё перегибочки. Ты ответь : кто виноват в этих ошибках ?
            - Как кто ? Может, мы и виноваты . Ты  меня в прошлый раз попрекнул : мол, за ваш счёт я отмываюсь здесь, не сообразил я тогда сразу ответить… Я, товарищ  Гриценяк и твои грехи отмываю. Кто составлял списки ? Кто приговаривал к высылке? Не ты ?
             -Ты прекрасно знаешь, как составляют списки, как требуют, грозятся. Гнездилов, все прочие ...
             - Не знаю
             - Врешь, знаешь. ЦК ваше требовало, а потом вас же и обвинило !
             - Слышал, слышал про это. Везде ЦК виновато и наоборот. Но кто выслал приспешника капитализма, злейшего врага  крестьянства Троцкого? ЦК!
Кто написал статью в марте ? Сталин, по постановлению ЦК ! А на пленуме тот же товарищ Сталин назвал обложение подворкой в 10-12 % вместо 2-3% преступлением!  Вы не слушали , а вместо  двух-трёх аж довели до тридцати ! Вы сами за места свои председательские боялись, а теперь всю вину пытаетесь переложить на ядро нашей партии…
              -  Партия ваша … А кто в ней ответит за горе народа ?!
              - А-а… - злорадно загорелся Похмельный, - Отмщенья хочется? Середняку голову отвернули – мало. Теперь даёшь переворот и айда головы рубить таким - сяким партийцам !
              -  Кому нужны ваши головы ? Нет, Максим, не мести народ требует , а справедливости. Возвращения тех, кого вы по дурости губите зараз по ссылкам и лагерям. Ты этого хочешь ?
               -  Хочу, и очень хочу и верю, что вскорости массово возвращать начнут. При ЦК создана комиссия во главе со Шлихтом для пересмотра дел высланных.
               -  Что Ваньку валяешь? Людей то по – прежнему высылают. До каких пор?
               -  Кого высылают? Середняков? Бедняков?
               -  Да всех подряд, кто под руку подвернётся.
               -  Значит, не видел ? Не считал ? А орёшь : « классовая борьба во время коллективизации обострилась до предела» Поэтому будем высылать таких болтунов, а врагам вообще пощады не будет…
               - Максим – вдруг скривился в презрительно- вымученной улыбке Гриценяк , - Прошу, не говори со мной так… Пошло у нас в открытую – давай до конца. С открытым врагом высылают десять бедняцко-середняцких семей. Они тысячами гибнут в тайге и на северах – голод, тиф, непосильный труд. На двенадцатилетнее дитя – взрослая норма выработки. Каждую неделю товарняки туда. Войну прошёл – такого не было. Какому Шлихту, какой комиссии остановить ваш топор? Ты сам высылал, знаешь. А-а, - посовестился бы…
Похмельный с усилием преодолевает страх собственного признания :
               -  Да, виноват…да…все…Перегибы, ошибки. Знаю, что когда-нибудь  в полной мере воздадут за смерти и лагеря… Все поплатимся !  - он зажмурился , сжал кулаки и тут же справился с собой, - Но что же ты мне сейчас посоветуешь делать, Гордей? Мне и тысячам рядовых коммунистов, активистов? Куда оставшийся народ вести? К какому огню ? Вы же своей … болтовней заставляете опускать руки, затихнуть в мышиных норах, вам судьбы и беды крестьянства – только в перевороте. Ведь тянете назад ! Ещё больше крови и ошибок  будет… Ваш путь, к единоличию – преступен. Обратной дороги нет, Гордей. Вперед , - к социализму…
                - Насобачились откобыкиваться, – негромко прервал Гриценяк,- вот и весь ответ, что концов не найдешь, - кто виноват, кто спросил, с кого ответ взять – ничего не понять. Но что же там , в твоем « впереди» ? Команды, штрафы ,приказы , постановления, и в конце концов – нищета и запустение, - вскинулся вновь на Максима, - Ты посмотри на людей! Разве так надо работать?
Чёрта с два бы засеяли так, если бы каждый пахал свою землю. В полтора вершка пахота ! Не пахали – щекотали землю ! Такая ж бороньба, такой же сенокос. Это в первый то – год ? Что же дальше ? И слыхали мы, что в других колхозах творится . Нет, Максим, надо менять, надо как то по – другому править. «Палочками» людей у земли не удержите. У вас же в ЦК есть умные  головы – придумайте же что-нибудь !
                - Коней на ходу не меняют. Чем тебе не нравятся «палочки»? Кто тебе мешает хорошо работать. Ты слышал о колхозе « Авангард» в Актюбинской области, о «Гиганте» в Донском крае ?
                - Их единицы.
                - А ты добивайся,  чтобы тысячи стало. Я – хозяйственник, ты – Советская власть. Командуй, руководи. Кто тебе мешает ?
                - Опять ты дуракуешь. Какие Советы ? Какая власть ? Ты что , не знаешь, кто командует этими Советами ?
                - Хорошо, райкомы командуют. Но разве они плохо командуют ?
                - Это зараз ты за них глотку дерёшь : погоди, осень наступит – куда денется твоя защита и храбрость.
Похмельный вновь, высоким звонким голосом, закричал, подходя к Гриценяку:
                -  Брось! Не тужься ! Чем  ты меня пугаешь ? Ну ? Ну плюнут мне в лицо колхозники осенью – что ж, утрусь! Не впервой! Значит я вместе с Гнездиловым слабаки – не сумели отстоять наш труд и своё дело.
Тяжело и обидно будет. Страшно обидно ! Но ведь это не означает, что колхозы в социализме не будут !
                -  А что ж это за  выгода, если колхозников оставят без урожая, а председателям в лицо плюнут ?
                -  А ты знаешь, сколько оставят ? Вы бы хотя бы осени дождались. Чего раньше времени караул орёте ? В нашем мало оставят – значит , - в другом больше. 
                -  Вот видишь, сомневаешься.
                -  Не сомневается девка, когда её… Да, сомневаюсь. У меня сейчас всё под сомнением. Кроме одного – будущее за колхозами. Вот ты вздыхаешь… Рано нас оплакиваете ,ребята ! Я с одним согласен – сократить хозаппарат, многовато прихлебателей, но к кооперации, как бы не зуделось, возврата не будет. Да - а, весёлый разговор у нас получился – Похмельный сел к лампе,  вокруг которой мельтешила мошкара,  - Хорошо, что  честно сказал. Одного не пойму – как ты в председатели вышел ? Раскулачки боялся ? У тебя ,я слышал , вместе с родителями  большое хозяйство было ?
                -  Було та задуло…
                -  Говорят, обиженных  на тебя  много ?
                - Обиженные после выселения появились . Раньше одни были завистники.
                -  И ты решил всех перехитрить :одним из первых свёл скот в колхоз, сдал инвентарь, к Скуратову съездил.  Это он тебя назначил ?
                -  Неважно, кто назначил. Я, поначалу, может, больше всех верил.
                -  Когда ж разуверился? Когда односельчан выслал ?
                - Когда тебя председателем назначили , - томно усмехнулся Гриценяк  - Задумался над твоим назначением и как-то, знаешь, по иному всё увидел , будто кто-то глаза промыл… Слышал , как знахарки бельма вылизывают ? Кто он такой, этот Гнездилов ? Что он знает ? Хорошо, если райком пришлет в село сельского мужика, а если , как ты, ни уха, ни рыла?
                -  Это вам Климов бельма вылизывает ?
                -  Ясно, как божий день , и без Климова. Согласиться тебе со мной твоя партийность не дает.
                - Не трогай ее. Не тяни меня в свою программу. У меня она одна - большевистская
                - Пусть хоть трижды большевистская… Эх, не думал , не гадал. Я ведь  так сильно верил в справедливость общего труда. Для чего партизанил  три года ?
                - Действительно , для чего ? Чтоб с Климовым переворот готовить.
                - Молодой ты ещё, - нет у тебя ни спереди ни сзади. Была б семья – по другому бы рассуждал.
                - Не в том суть. А в том, что ты … переродился, Гордей, да, да! Ты – типичный пример классового перерожденца,- машет рукой , - Дальше не надо, дальше известно. А скажи-ка, среди климовцев много наших , гуляевских ?  И действительно ли осенью надо ждать восстания ?
                - Не говорил… Я зараз в своих думах ничего не знаю, а ты мне про восстание. Он мне не враг, да ! Я понял, что он хочет .
                - Да тебя не только снимать, тебя … судить надо.
                - …И расстрелять. Я давно понял про партийность – её наличие не  говорит о том, что имеющий партбилет высказывает только истину и правду.
                -  Ах, какие слова ! Как красиво ! – Похмельный вскочил, охваченный яростью, - Страна дела требует, земля рук жаждет, а вы , недоумки, всё оглядкой хотите ! Не выйдет ! Работать надо ! Надо вытягивать страну ! Создавать детям будущее !
                - Максим , я ответил тебе. Обзывать ты можешь, но вот от правды никуда не денешься. Как я думаю, так и тысячи крестьян , - никуда от
этого не денутся.  А насчет должности… Считай, что я  её сдал..
                - Погоди, Гордей Лукич. Я ценю твою откровенность, но нельзя же… Ты же авторитет для колхозников. На тебя многие оглядываются… Давай подождём. Посмотрим, как оно к осени спляшется. Ты мне помоги коровник достроить, хлеба убрать. А ,Гордей, договорились?
Гриценяк коротко вздохнул, неопределенно качнул головой.
                -  Ну вот и хорошо,  - Похмельный нахлобучил кепку, - Ты не забудь  лампу погасить, - и уже в дверях, развернулся – А что ты там про баб заикнулся ? Или опять намёки ?
                -  Дались мне намеки – злобно отозвался Гриценяк.
                - Скажи без них . Что там ? Какой , мол, пример подает коммунист, проживая у верующей незамужней женщины , вдовы ? Ну, смелее!
                - Не мне бы тебе говорить , и не сегодня, но коли просишь… Приходил Назар Чепурной, просил разрешения жениться…
                -  Пусть женится, кто ж ему  мешает ? –недоумевал Похмельный,- Пусть хоть чёрта в жёны берет, я к нему в посаженные отцы не набиваюсь.
                - Да тут такое дело… Просит в жёны дочь высланного Гонтаря. Они там,  если бабы не брешут, вроде живут вместе. Тайно приходил, просил, шоб я в секрете держал… Извини, но по – моему , тебе надо знать…

Поздно  засиделись тетка Дуся с Марией. Постояльца ещё нет, а у хозяев важный разговор.       
ТЕТКА ДУСЯ : Ты чё, шарахаешься от него ? Он мужик справный, по-другому надоть с ним. Видно же , мается мужик. Ну что ты, я уйду, если приспичит , а?
                - Ой, тётя, мне б тебя не слушать. Ну что, он недавно вон опять просил Гонтарей отдать ему эту высланную, Леську , что -ли… Не могу я так и не проси…Он от меня нос воротит, всё ему не так. Меня за придурошную считает.  Я слыхала… Да с ним только свяжись – все прихожане узнают. Сквозь зубы разговаривает. Ты то ему не нарадуешься. Как же, дров выписал ! Размечталась ты… Да я лучше с Юхимом…
В прихожей слышен стук и шум дверей. Это пришёл постоялец. Войдя в хату, он не поздоровался, знаком отказался вечерять и уходя к себе, задержался на пороге в горницу, глядя в угол, на иконостас с ликами, что-то бормотнул сквозь зубы и плотно закрыл за собою дверь. Тетка Дуся и Мария удивлённо посмотрели друг на друга.

Он стоял под маленьким тёмным образком, стиснув зубы, глядя в окно на пустую дорогу – в доме Леси. Она , прислоняясь к грубке, не предложив ему сесть, ошеломлённая его приходом. Оба долго  молчат.
          -  Ну что же ты молчишь, Леся ?
          -  А что мне говорить? Ты пришёл , ты и говори.
          -  Я… хотел… - он медленно подошел к ней, она отшатнулась, будто от огня.
          -  Ишь , пришёл ! Думаешь, сразу на шею кинусь ? Как бы не так, где был три месяца ? У меня ведь тоже… гордость. В селе не только девок, и парней хватает… тоже. Не засижусь… - помалу  оживал ее голос, обозначалась осанка, приподнялась и гордо откинулась голова с осмелевшим взглядом, - Чего пришёл , когда отца с братом нет, знаешь ведь , они на работах. Да ещё с наганом ! – она ухмыльнулась, - Боишься. Ты только нас и боишься. С местными то, которых не знал, не видел , всегда здороваешься, кепочку приподнимаешь, бабы не нахвалятся аж!.. А своих , бывших односельчан, стороной обходишь!?
          - Не могу я ! Не так поймут. Я и так делаю всё возможное. Вон козу…
          - Да не прикрывайся ты,  козой- то, с поллитра молока ! – в поднятом к нему лице жалко проступила доверчивость и он ,поняв её сразу  , решительно приблизился и обхватил, прижал, она затихла, умолкла, прикрыла глаза, не могла отказаться от его долгого страстного поцелуя, вся обмякла, - Ну всё, всё, иди , довольно, - уже шептала она ,- Сейчас придут они. Иди, иди , Маскимущка, не гневи, не могу я сейчас ничего сказать, дай отойти от всего…
Она выпроваживает его на порог, и на двор, он идёт, как теленок, и когда уже повернулся шагать, она остановила его вопросом :
           - А зачем  приходил- то ?
           - Узнать…
           - Что узнать-то ?..

Листочки деревьев поддернуты желтизной , шевелятся  на лёгком ветру(КРУПНО)  На озёрном укосе  вечером пустынно и тихо. Похмельный закатал брюки, побродил у  берега в прохладной воде , затем забрался по стежке вверх, лег на охапку сена. Уже достаточно  темно, но еще виднеется – солнце только что скрылось и там, над горизонтом, медной фольгой блестят облака. Похмельный подобрал возле себя, сел поудобнее. Неожиданно сзади подошёл кто-то. Он обернулся.
           -  Дзень добжий, ваша милость ! – засмеялся , возвышаясь над ним, Семён Гаркуша, - Ну что  сидишь? Явленья ждёшь ? В самый час. Из буруна  выйдет Гнездилов и скажет ; « Не вози урожай в район, а раздай всё зерно до зернинки колхозникам» Га-а-а ! – смеется
            - Зря скалишься ,Семён. Невесёлые дела…
Только сейчас заметна у Максима бумага и конверт, в стороне. Похмельный, скрывавший пока правду от правленцев, решился всё выложить Семёну :
             - Последнее постановление, вот ! Почти весь хлеб приказывают сдать, свезти  на ссыпные пункты в район. «Лиц, допустивших преждевременную оплату зерном – к судебной ответственности». Во как ! А расчёт, куда маханули, аж до первого, вдумайся, до первого января будущего года !  И к зерну сейчас будут присылать вооруженную охрану ! Всё ! Кранты!!
Семён долго сидел, пораженный неожиданной вестью, - хотя слушок был, но теперь был документ об этом :
             -  Шо думаешь предпринять ?
             -  Не знаю …
             -  Так что знать? Какого чёрта сидишь тут ? Правление собирать !
             - Что оно даст, правление это… Надо в район ехать, у него выяснять цену этим документам, не будет ли отмены. Кстати, тебе первому сообщил , не вздумай вякнуть где…
             - Всё равно всплывёт, - с досадой ответил Семён, - В другие села тож направили, надо думать. Не с нас же одних требуют…  Надо обнародовать!
             - Я те обнародую. Сегодня обнародуй – завтра мужики никто в поля не выйдет. Я вот что надумал, - нужно как то  утаить, принизить искусственно, понимаешь, урожай и этим уполномоченным, что пришлют, не те  цифры дать…Хотя вряд ли скроешь, этих проверяющих не счесть, да и Гнездилов не дурак, поймёт. Но всё равно, надо… тянуть  с уборкой. Что –то даже можно из-под снега взять… Незаметно … А сказать – пропал !..

Бричка, на которой правит сам Похмельный, резко останавливается у райкома в Щукинской.

Похмельный направляется на второй этаж.

Секретарша приёмной, куда он входит ,просит его обождать. Сквозь оббитую коричневым  блестящим коленкором и узорно простроченной  вязью шляпок медных гвоздей дверь доносились возбужденные голоса. Похмельный не выдерживает, встаёт ,решительно открывает дверь кабинета, несмотря на протесты секретарши. Его появление Гнездилов тут же использует, как повод свернуть беседу :
                -  Я обещаю, обещаю разобраться, до свиданья – Гнездилов выпроваживает посетителей , двоих казахов,  и обращается  к   вошедшему, - Давно ждёшь ?
                - Не очень…
                -  Может , ко мне домой заглянем. Перекусишь. Ты обедал ?
                -  Нет, нет , - пряча глаза, быстро отказался Похмельный, - у меня такое, не для гостей дело… Я долго не задержу.               
                - Хорошо , давай, что у тебя – продолжает Гнездилов , - устраиваясь за столом, -  Твое дело  все равно аппетит испортит, - указывает ему на стул , - Ты ведь по оплате приехал ?
                -  Да ,по оплате, - Похмельный остановился, не присаживаясь сразу, – Мысли читаешь ?
                - За эти три дня ты одиннадцатый по счёту председатель и все с одним и тем же скачете : не согласны  с распределением доходов, обижаем колхозников. Когда вам припекало, вы орали : вынь да  положь, Гнездилов, а когда от вас потребовалось, вы на дыбы : много !
                -  Не «вам», а «нам». Всем нам!
                - Ишь ты – улыбнулся Гнездилов, - Уцепил таки, поправил… Возражать не стану : всем нам. Но почему ты ко мне обращаешься? Организация труда и его оплата в ведомстве райисполкома. Ты был там ?
                - Был ! Вашему Скуратову не здесь сидеть, а в ЦК, словесные программы сочинять. Сказал о беспрекословном подчинении госзаказу, страну кормить…
                -  Вот, вот … Ты пойми, райком не вправе менять постановления свыше .
                -  Как это не вправе ? А если оттуда потребуют друг дружку порезать, тоже не смеете  возразить ? Для чего тогда созданы ?
                - Ты вскрики то брось. Разговаривай, как подобает – руководителю…Сядь. Изменять не вправе , но имеем право выразить свое несогласие в установленном порядке, решением, как минимум районного пленума.
                -   Созывайте, чего ждёте ?
                -   Чтобы пленум вынес решение,- продолжает Гнездилов,- Мнения одних председателей недостаточно. Нужно , чтобы его выразили руководители всех организаций, и в первую очередь –райисполкома.
                - Ясно – все эти «райзо»  и «райфо»… Иван Денисович, заклинаю тебя… Ты можешь, своей властью, по совести, оплатить труд колхозников ? Тебя уважают коммунисты, поддержим…
                - Нет, Максим. На свой страх и риск я могу лишь попридержать вывоз зерна со станции. Но и этого делать не стану. Почему ? Потому что, чем больше мы стране  в нынешнем  году дадим хлеба, тем лучше скажется на развитии промышленности и тем убедительней будет идея всеобщей коллективизации.
                - Но ведь голод же. Посевы всем колхозом стережем. В соседнем районе прямо на полях застрелили двух парней, Слышал, небось ? Это осенью… И остаться без хлеба, который намолотили ! Абсурд! Взбунтуется народ , Иван Денисович !
                -  Ты не грозись, не умничай. Работай, как  того предписывают документы и вывози хлеб.
                - Весь хлеб я вывезти не дам – бормотнул Похмельный
                - Вот как ? В таком случае завтра же пришлём милицию, арестуем тебя, посадим  в кутузку.
                - Пришлёшь милицию – подниму мужиков – собирается уходить , встаёт.
                - Чего  ты добиваешься? В тюрьму хочешь ?
                - А знаешь что, Иван Денисович, - Похмельный остановился и торопливо, боясь упустить возникшую мысль, - Давай - ка я по –доброму сдам дела, пока оно и в самом деле тюрьмой не кончилось… Да, да. Готовь, дорогой, человека на замену.
                - Прежде чем сдать дела, ты положишь вот сюда – постучал по краю стола Гнездилов, - Свой партбилет !
                - И положу, непременно положу – издевательски говорит Похмельный.
Гнездилов вдруг меняет тон, прикрывает дверь и усаживается вместе с Похмельным на диване  :
                - Ну ,погоди. Давай - ка шашку в ножны. Ты выслушай, решение районного  пленума будет однозначное – хлеб сдавать. Не в этом дело… - он понизил голос до шепота , -  Я сам не понимаю, что происходит, Максим? Дело гораздо хуже. Служебные документы всё больше противоречат широкой печати. Наверху, чувствуется ,идёт какая то бешеная рубка. Чем она закончится и когда – неизвестно. Насаждается дух рвачества, карьеризма, до абсурда  раздуваются штаты контор. Крестьянина раздирают, кто может. Не пойму , кому это надо ? Поэтому буду требовать неукоснительного вывоза. Для чего ? Объясню. Завтра меня снимут и поставят на моё место Скуратова. Что тогда –натуральный голод? А я уже заготовил приказы и сам их отпечатал  - в случае голода пустить на мясо часть лошадей и быков. И ещё – в тот день, когда придёт приказ о моём снятии, нарочные  разошлют моё приказание в сёла, подписанное задним числом,  вы должны успеть. Ты об этом никому не говори.. И ещё – вот, -  берёт со стола и подаёт пакет, - Здесь распоряжение твоему сельсовету, чтобы на вывоз хлеба к ссыпным пунктам поставить высланных, мотивируя их работу ещё  более сильным наказанием, чем высылка. А ездовыми назначим самых многодетных… Это всё, что пока могу сделать, Максим… Думай, Максим… Если что непредвиденно, - сразу ко мне…
Похмельный склоняется ,сдавливает  руками голову…

Леся со стен в сенцах  сдирает оставшуюся с весны глину и слышит: кто-то пришёл – стукнула калитка. Она выскочила на улицу. У окон стояла Мария. Леся в растерянности ответила на приветствие. Гостья оглянулась на проулок, велела вести в хату. Леся отступила в сенцы, пропустила гостью первой. Мария остановилась на пороге, удивлённо оглядев жилье, перекрестилась на образок, потом прошла к столу, села и властным знаком указала, куда сесть Лесе – напротив :
                - Может, мой разговор для тебя больным покажется,  - строго начала Мария, но ты сделай милость, пересиль себя и ответь мне как на духу: что у тебя с Максимом, - люб он тебе или кончилось всё…
                - Твое какое дело ?
                -  Про мое дело я трошки погожу, а зараз от тебя хочу услышать. Ты жила с ним ?
                - Как…жила ?..- Леся растерялась.
                - Не дури – Мария поморщилась, - Как жена с мужем , краснеть тут нечего… Было ?
                -  Нет!
                -  Оно и видно…Так ты девка ?
Леся молчит.
                - Хвала тебе. В нашей проклятущей бабьей жизни эту честь беречь…А мы порой поганцам отдаем. А про вас я скажу : хватит свой норов показывать. Тебе нескладно и ему , видать , тоже. Ночи напролёт курит, продохнуть нельзя. Чего беситесь ? Максим – ничего мужик, крепко себя держит и , видно , про тебя курит… Я его пытала на днях, так, случаем разговор, он, говорит, тебя  бы с радостью взял…
                -  Он бы взял ! – с болью воскликнула Леся и вскочила, - Мелет языком.  Нашел кому разливаться… Высылать не надо было !Теперь локти кусает ! Думаешь , он про меня курит? Это его, гада гадского, за всех высланных совесть заедает, спать не даёт. Пусть докурится – хоть до чахотки, хоть до припадков. Сдохнет – я только обрадуюсь! – захлебнулась слезами, но сдержала себя , не разрыдалась.
                -   Ну, зараз то не поправишь. Надо шукать какой то выход. Я вот что предлагаю – собирай-ка ты свой гайно в узел да пошли ко мне. Кончим твоё горе. Будешь у меня с Максимом жить !
Леся удивлённо посмотрела на Марию : - А ты не по его просьбе заявилась ?
                - Зря ты, - досадливо улыбнулась Мария, - зря ты на меня сердце держишь. Я тебе добра желаю.
                - Тогда извиняй, но только пусты  твои хлопоты. Ты знаешь, может , нашу вражду. Батько с Иваном никогда не простят ему высылки . А мне – если к нему перейду.
                -  А ты скажи, что страшно любишь и жить без него не можешь. Неужто отец дочери счастья не пожелает ? Максим вроде уезжать не собирается. Иван не сегодня- завтра сам в примаки уйдет, батьке не долог век : прости Господи – с кем останешься ? Пошли , не бойся. Решайся !
                -  А ты думаешь, у меня с ним мёд будет ? Может , его попрут с председателей уже через месяц. Да и батька  оставить не могу, он же умом тронется. Он мне с трех лет мать и нянька. Я против его воли и шага не сделаю. Нет, и не проси !
                -  Дочерняя любовь Господом Богом выше сыновьей ценится… Хвалю. Но и тебе жизнь свою надо устраивать.
Леся устало кинула на колени руки и успокоясь, спросила :
                - Ну а твоя какая печаль?
                - Печаль?
                - Ты говорила, про свою печаль трошки погодя расскажешь .
                -  А-а… Моя печаль проста:  не хочу, чтобы он у меня жил. Тяжёло мне… Совсем отказать в постое боялась – они мне чеченов хотели подсунуть. Боялась, заколют надсмешками. Но ничего. И тётка моя, прямо души в нём не чает. Ей то ,старой, своих детей Бог не дал, вот она и греется возля него. А тут на днях Назар, - Мария сощуривается, следит за реакцией, Леся спокойна, - Дуркует, говорит мне всех больше  палочек ставит этот председатель и подмигивает, я сначала не поняла.  А он меня по животу хлопает. Меня мужики да бабы не вышучивают, а он посмел. Знает, что нет защиты , и вот изгаляется. Вот потому и не в радость мне его постой.  Живу будто с камнем  на шее. Думаю , поговорю с тобой. Не пойдешь зараз со мной – приду и выкину его чемоданчик на порог. Нехай, где хочет, там и квартирует. Больше терпеть не могу… 
                - И это твоя печаль ?
                - Мне хватает.
                - Мало ж тебе надо. Я вот о другом печалюсь. Ты погляди, сколько в селе высланных! Он всем этой высылкой жизнь нарушил. Мужики наши шепчутся. Заваруха будет или кровь прольётся… Не дай Бог, но ежели что – я то кому тогда буду нужна ? Хоть и Назару, а что – не знаешь ? Да и  голодуха донимает. У меня батько с братом камни ворочают, домой придут, и ты глянь , чем их кормить буду ! – Леся сорвала крышку с чугунка, где было варево из отрубей со свекольными  очистками, - Не побрезгуй, зачерпни ложку! Не хочешь ?
                - Ты… меня своим горем не кори- и не кричи … на меня.
                - Он зараз у тебя живет : это ты только счёт ведёшь, кто что сказал, как посмотрел, а я …- Леся не договорила
                - Я всякого гонимого приму под свой кров и всячески служить буду - глухо, в пол, произнесла Мария.
                - Слыхали ! Слыхали про твое богомолье! Брехни я не слушаю, но мало верится, чтоб столько времени в одной хате молодому мужику и бабе жить и не восжелать один другого или как там  в твоем Писании ?
                - Так ты ?.. Ты мне не веришь ?
                - Понимай, как хочешь, а я сказала, что думаю – Леся скрестила руки  перед собой.
                -  Не любишь ты его …
                - Не  твое дело… А может люблю ? Откуда тебе известно ?
                - Хороша любовь : знаешь, что кровь прольётся и молчишь ? Теперь понятно, почему он с вами одного языка не найдет.
                - Сказала ,понимай как хочешь.
                - Да нечего понимать. Я с добром к тебе, а ты плюёшься – Мария поднялась ,пошла к двери, но обернулась , - А ведь я могу тем же ответить : захочу и себе его оставлю. Не боишься ?
                - Надолго ли ? – с веселой ненавистью смотрит Леся .
                - Навсегда. Но клятв давать не стану, до них ты не доросла… Я просто выгонять его не буду. Повременю.  А за слова твои …
Леся испуганно отшатнулась и долго в смотрела вслед уходившей Марии в окно и , собираясь вновь приняться за работу, вдруг припала головой к стене и зарыдала…

Антон Кривельняк пишет жалобу в райком в своем доме. Заходит Назар. Валится на лавку , требует читать, Кривельняк начинает :
                - «Потакает высланным – посылает на лёгкие работы, отдал в ясли рабочего быка… там тоже дети высланных. Ворует лес… незаконно строит коровник… отдал чеченским общественные ветряки…но не занимается ликвидацией неграмотности… ремонтом школы». Длинная получается, Назар ?
                - Ты указал про смычку с киргизким баем ?– не отвечает ему Назар.
                - А як же.
                - А про оппортунизм написал ?
                - Вот на портунизме я , Назар, загруз…
                - Оппортунизм – это уклонение  от насущных народу задач, балда ! 
                - Меня ногой пнул - вспоминает Антон.
                - Это не надо. Про матюки напиши. Что всех подряд покрывает. И еще… Во! Дискитирует партию в половом вопросе .Живет в сожительстве у гражданки нашего колхозу и сводит меж собой казаха с русской, а чечена с полячкой. Написал?
                - А теперь закончи : «Гнать затёршегося в партийные ряды с вражеским умыслом Похмельного, чтоб от него свободно вздохнули женщины и колхозники». Запечатай и подпиши : « Районному прокурору Горбатенко, секретно, лично в руки, станция Щукинская»

В темноте, за полночь, Мария перекрестилась на иконописный ставень и, взяв лампу, вошла в горницу к постояльцу. Он спал, неловко вывернув левую руку, ничком, зарывшись головой под жидкую подушку. Мария подобрала с пола газету, поставила на стол лампу, легонько  тронула квартиранта за плечо. Он испуганно приподнялся, - заспанный, с всколоченной головой, в измятой нижней рубахе, увидел её в рубашке и плохо ещё соображая, решив, что за ним  пришли, потянулся за брюками. Она удержала его – мягко отстранила руку, тянущуюся за брюками и положила на плечо свой локоть. Дождалась, когда он понял, кто и зачем его будит, она наклонилась над ним, и закусив губу, тихо прижалась лицом к его колючей небритой щеке…
 
И вот уже после свершившегося, они лежат рядом: он курит, держа в свободной руке цигарку, она, прислонясь к нему с другой стороны, рассказывает про свою жизнь : - Отец замёрз, когда я родилась… Через год какой то куркуль позарился на наш дом ,где я  с матерью и сестрой отца  жила. Якобы была расписка, что дом этот отец отдавал за долги. Ну, все мы кинулись в волость, тоже в Щукинской была, так на дороге порезали и мать и золовку . Я одна осталась живая, считаюсь отмеченная … Богом… Удачи стала приносить. Но вот муж утонул, с лодки упал , в сетях запутался… С тех пор многие сватались…А отец Василий говорит –« жених будет не из нашего роду…» - Мария подняла на него голову. Максим думал о своём, но спросил сначала : - А где тетка Дуся?
Мария смеётся беззвучно. Он понял её. И сказал , как отрезал :
                - Уезжаю я ,Маня…
Удивлённое лицо Марии открылось в какой –то детской наивности, легко угадываемой в темноте:
                - Один уезжаешь ?
                - Один , Маня, один.
                - И никак нельзя остаться ?
                - Невозможно. Спасибо тебе за заботу. Только ты – никому ни слова. Мне Гнездилов поможет…- и вдруг он чувствует , как по щекам Марии текут беззвучные слезы :
                - Что же ты наделал,  Максим ? Максим?... Зачем же  ты так ?..

 Уезжал Максим темно-ветреным утром, верхом. У калитки дома Мария  подаёт ему узелок с  припасами. К высокому арчаку седла приторочена поклажа – чемоданчик с рюкзачком. Конь  с всадником неспешно потрусил в  ещё не развеявшийся  с ночи осенний туман.

У окна  своего кабинета стоит Гнездилов ,  смотрит ,как за стеклами шелестит нудный  и мелкий дождь. Появляется Похмельный :
               - Бежишь?.. Ну ладно. Кому колхоз отдаешь?
               -Там Гриценяк. Мужик он старательный и … и… – Похмельный опустил голову.
               - Смотри , не разрыдайся… От кого угодно ведь ждал, не от тебя… Я сильно надеялся именно с тобой… А , что теперь ! – он махнул рукой, но впервые посмотрел на Похмельного внимательно, будто в первый раз. Вздохнув,  отошёл от окна , подтянул гирьку на часах, сел на диван, показал и Максиму присесть , - Уходят люди от меня , Максим… Одного взяли, другого перевели. Теперь вот ты… Боюсь ,и мне недолго осталось. Держусь на одном слове Айдарбекова. Да и он не всесилен. Уже  два доноса на меня накатали. Видишь, что творится ?   О таких ли колхозах мы мечтали? Оставили их без хлеба, без денег, пшеницу за границу гоним... Это ж !.. Чистая диверсия!...- выругался, - И так думаю не только я , да и не таюсь, в прошлый раз говорил тебе…- шепотом, будто себе – ЦК со Сталиным совершили чудовищную ошибку и она растёт в ужасающих размерах… Я не понимаю ,почему молчит Бухарин? Как воды в рот набрал. Напугали чем –то, не иначе… Но будет , что-то будет… События зреют…  Ты что молчишь, то ?
             - А что мне судить ? Какая  теперь разница ?
             - Э-э, брат, ты не прав. По возвращении ты там у себя не в конюхи  пойдёшь. Видишь, драка затевается, а? И ты в каких то рядах, но будешь…
       Из приёмной слышно, что кто-то зашел, спрашивает Гнездилова. Секретарь райкома встает: – Жаль, что тебе не до моих откровений…  Заявление у тебя? – Максим вытаскивает вчетверо сложенный лист, передает, Гнездилов разворачивает,– Угу…Попробуем сегодня же снять тебя с довольствия. Скуратов в округе… Документы в канцелярии… С поездом?…пассажирский  завтра…но товарняки есть, мандат покажешь, возьмут…Ну, не увидимся боле?   
Они обнимаются.

К землянке Гонтарей подлетает бричка, в ней Мария и Семен Гаркуша. Выглядывает Леся. Мария ей:-  Езжай, если ещё успеешь! Уезжает он, сегодня!!
 
Бричка с Лесей и Семеном несётся в Щукинскую. (НАРАСТАЕТ МУЗЫКА.)

Леся не успевает, она видит отходящий товарняк и слышит свист паровозного гудка. И собирается уже заворачивать обратно ,как замечает в глубине привокзального садика, на скамейке, возле которой оседланный конь,- застывшего в странной позе человека – с закрытыми глазами и запрокинутой вверх головой. Это Похмельный. Она подходит к нему.  Он поднимает, поворачивает голову. Они встречаются взглядами…
               
                К О Н Е Ц    Ч Е Т В Е Р Т О Й     С Е Р И И.

               

                - V –

В  Щукинской, в кабинете Полухина , - он  в новой форме ОГПУ, - сидит спиной его агент – дознаватель, говорит :
                -  Избушка, сторожевая , на озере… у акимовского чигиря. Еду и воду привозит им жёнка, селькомовская…
Лицо Полухина расплывается в довольстве, он явно обрадован сообщением :
                -   Сделаем так …

В установленном месте  около избушки, на берегу озера, останавливается бричка с « сельсоветовской  бабой». Та слезает, делает знак,- стучит кнутовищем по сапогу. Из кустов рядом выходят двое из окружения Климова и как только те оказываются возле брички, из соломы поднимаются четверо сотрудников с наганами в руках. Двое подошедших сразу обречённо поднимают руки , а Климов, наблюдавший это из сторожки, бросается в камыши, в плавни ещё не успевшей застыть в начале  октября воды.  По нему стреляют. Климов, шатаясь, - он ранен в ногу, - уходит всё дальше и дальше в глубь обширного мелководного озера, в самую камышовую урёму. В него снова попадают. Он валится прямо в ил , лицом вниз, захлебывается и тина засасывает его с головой…

В доме председателя Похмельного за столом хозяин и его жена Леся. Они слушают рассказ уполномоченного, присланного дознаваться по климовскому делу. Он уже достаточно пьян, но ещё способен  рассказывать о поисках главаря банды :
            - …Утром только… Пока собрали мужиков… Пока лодки наладили, всё обшарили и .. ни следов – он утыкается головою в стол, чуть не попадая в подставленную возле него миску с капустой. Похмельный ставит перед ним стакан и снова наливает полный стакан «рыковки»,  гость очухивается и бессознательно смотрит на водку, тупо кивает, берёт в руку, добавляет уже  к начатому , - Не боись, брать больше не буду. Хватит этих ,одиннадцати. Но и они… эти… никому не нужны… – медленно выговаривает , - Ежели всех брать, кто с ним встречался, людей в районе не останется… Фильтровать потом – годов не хватит… Твоих оставлю,-  Леся испуганно, с заплаканными глазами, смотрит на гостя,   - Но если что за ними кроется, кроме «совещаний»… - снова валится на стол и уже храпит мгновенным сном…

Последняя большая храмовая служба в гуляевской церкви. Редкие свечные огоньки под иконами, сумрачные, полные тонкого ладанного дыма бревенчатые стены, слабое старческое пение, чуть разбавленное детскими голосами, небольшая группа осмелившихся здесь появиться прихожан. Впереди, рядом с Лесей стоят  старый Гонтарь и Ульяна, старая мать Назара…

Отец заговаривает с дочерью  у церкви , -после того они как вышли  наружу, в сумрачный октябрьский день:
              - Ну как ты,  дитятко ?
Леся молчит, потупив глаза и потом выдавливает из себя :
              - Ничего, тятя…- и больше ничего не говорит. Спрашивает только  - А чего это, Назарова мать с тобой ?
              - Одному не сладить… Уж и до церкви не дойти… Она хоть вязанку дров принесёт, испечёт чего… Иван то, молодой, пропадает…А ты в телятницах теперь?
              - Да , там хоть обратика добьёшься .
              - Ну дай Бог, дай Бог – отходит, видя, как из церкви появляется Ульяна.
Вдруг все видят , как к церкви подъезжает просторная бричка уполномоченных, одного в  форме ОГПУ,  с сельсоветовцем Гриценяком, Они вошли вовнурть и вывели отца Василия, в рясе ,и псаломщика , щуплого  низенького  с редкими волосами на рябом лице, - Алексея Трояна. Их сажают в бричку вместо двух оставшихся уполномоченных, – они заколачивают дверь церкви досками, - увозят. Сгрудившаяся толпа  прихожан  молча и настороженно смотрит на происходящее.Виден в первых рядах учитель Никитин…

Похмельный ночью вернулся домой, с попойки, которые он регулярно устраивает в конюшне. С грохотом открывает дверь ,  с трудом добирается до кровати , падает на неё спиной.
                -  Леська !...Леська , мать твою ! Сапоги сымай !
Она раздевает его, с трудом, поворачивая то в одну, то в другую сторону. Он лежит , в трусах, и от этого вновь очухивается, пока она убирает его одежду, кричит :
                - Ты тоже !... раздевайся ! Ну ! – он шарит  под подушкой, где   прячет наган, которого нет, Леся убрала его, - Опять спрятала наган ?! Раздевайся! Я кому сказал ? Жена ты мне или нет ?
Она стоит рядом с заплаканными глазами, смотрит на него, немощного, он встает и валится, полуголый, уже на пол, с  хриплыми выкриками: « Гадина !.. Кем брезгуешь ?.. Подлюка!.. кулацкая…»
 
Утро. Он сидит, сумрачный, за столом, пьёт капустный отвар, который она привычно ставит перед ним. Они долго молчат. Наконец, Леся не выдерживает:
                - Не узнаю я тебя , Максим! То кипел, как ошпаренный, а теперь совсем скисаешь !?   Чего напился опять ? Жизнь хороша ? – видно , что она с трудом сдерживает себя, чтобы не наговорить большего.
Максим нехотя отвечает :  - А без выяснений нельзя ?
                - Да , нельзя ! нельзя так жить ,Максим ! Ты невозможный стал !
Слова от тебя хорошего не добьёшься !
Он думает недолго и потом медленно ,раздельно выговаривает : -
                - Да, я жил. Жил только тем, что людям помогал. Неимущим, выселенцам. А зараз… Всё без толку, ты же видишь Одно указание за другим. Ведь голод наступает ,а они всё гребут и гребут. Сначала  зерно, потом фураж, затем картошку, а теперь за капусту взялись, свеклу !.. – Вот! – он резко поставил кружку, - На воробьев охоту открыли ! И это  ещё не кончился ноябрь…  Что дальше будет ? Премируем огурцами ! Крылышками сгребаем  мучную пыль ! Оплаты трудодней так и не предвидится! Кому теперь жаловаться? Гнездилова  убрали… И что хорошего пытаешься, - всё доносят, доносят… И глядят, где бы лишнюю охапку сена, литр молока, горсть зерна раздобыть. Разваливается жизнь , разваливается колхоз и я вот , тоже – он показывает трясущие руки, - Разваливаюсь, - он замолкает и снова говорит, уже тише, - Насмарку всё… А признаться в правде – что ж ? Значит , врал самому себе. За идеями прикрывался, палачество признавал.. И не могу, не могу , Леська, ведь водка проклятущая только и спасает! Так спать не могу!! Всё мерещится чего-то…- он с остановившимся взглядом смотрит  в одну точку, замолкает надолго.
Леся шепчет про себя :
                - Каженник, - и спрашивает на полном серьёзе, - Может , тебя до гуцулки сводить ? Нехай пошепчет тебе…
                - Не надо ,  не надо  этого , Леся. Я уезжаю на днях. Ты собери что  тёплое. Декабрьские бураны, они…  говорят, здесь  злые…
                - Куда уезжаешь ?

На столе – карта Сталинского района ( НА ВЕСЬ  ЭКРАН). Уполномоченный Кляшторный в правлении  водит по ней карандашом и говорит :
                - Обоз из тридцати семи подвод, с инструментом ,овсом, дровами, керосином поведут сорок человек. Старший – Максим Иванович . Путь на юг. У села Новочеркасского переправиться через Ишим и двигаться дальше между озерами Чуркункуль и Джаркуль, затем, пройдя тридцать верст, на юго-запад к озеру Кожакуль. Здесь точки оседания кочевых аулов. Сено сдать председателям аулсоветов, взять с них расписки и возвращаться обратно.
            Стоят и смотрят на карту Иващенко, Кожухарь,  гуляевцы Разумий Андрей, Гришка Чумак, Сенюта Фокий, Корней Шевковец. Он и подаёт голос в установившейся тишине :
                - Господи, да кто ж в начале зимы в извоз ходит? Задует недельный буран и пропали люди. Киргизам надо – пускай они и везут. А ночевать в степу ? Ведь нынче лёд, сплошной лёд, из под Китая идёт ! Кони в кровь ноги порежут.
                - Погодить хоть до марта, а потом и везти – вздыхает Разумий Андрей
                - Ко-ому ?!- спрашивает Кляшторный, - Там до  января весь скот поляжет. Ну , товарищи, там же люди погибают! Что то не вижу вашей боевитости. И большевистской смелости, товарищи ! Словно в первый раз. Вы же возили зерно в Боровое , когда желдороги не было За двести верст ! А ! Похмельный, ты давай, раз уж взялся ,руководи…

По степи, в морозный светлый солнечный день движется обоз. Дорога из широко наезженной сменяется суженной до ширины полозьев, конной тропы…

Вечереет. Добираются к первому ,но брошенному жилью – длинному глинобитному сараю, где сохранилась небольшая грубка. Распрягают коней – освобождали вальки из обледенелых удавов постромков. Размещают лошадей, дают им корм…

Заделывают пролом  в крыше.

Над  двумя  недалеко друг от друга костерками висят котелки с варевом…

Размещаются спать. Люди долго не засыпали.

Лежит без сна  и Похмельный. Думал о будущем, но ни одной мысли  не находил.  Повернулся, плотнее укрылся  овчинным тулупом.

Следующим вечером подошли к аулу на чуть приметной возвышенности, у небольшого застывшего  подо льдом озера.  Насторожили тишина и безлюдье – видны встревоженные лица Похмельного, других возчиков…

Похмельный подошёл к первой юрте, откинул полог и , согнувшись , вошёл. Внутри юрты, как раз напротив входа, часть кошмы сорвана и в  зияющую дыру   
наносится снег. Похмельный в полумраке не смог разобрать, что за бугорки по левую сторону от входа и на середине. Он пригляделся и … остолбенел : это лежали полузасыпанные снегом мёртвые люди. Три трупа были завернуты в войлок. Из одного свёртка выглядывают босые ступни, из под двух других виднелись старческие  седые головы. Похмельный выскочил из юрты и услышал крик. Побрёл туда, к другой юрте. Перед ним молча расступились и опять страшная картина : отвалившись спиной к сундуку, закоченели два трупа казахов. По другую сторону сундука, на ватном одеяле  лежало тело молодой казашки. В широко раскрытых глазах мертвых стояла  наледь

По одному выходят возчики из юрт, под розовый свет  закатывающего дня. Похмельный просит Чумака свернуть ему цигарку. Нургали Жумагулов, стоявший рядом проводник, говорит :
                - Ай-я-я-й !… Досидели… Почему не уходили ?..
                - Как же так получилось? - Похмельный , обволакиваясь дымом махорки, наконец спросил.
                - Их на зерно посадили , понимаешь, начальник , - продолжает Нургали , - Сейтесь ,мол. Инструменты дали ,а скот забрали, чтоб не сбежали . А  они зерно перетёрли и дело к зиме… морозы , буран, не выйти в степь , пропадешь и так. Эх, не зарыть их теперь , не зарыть. Волк придёт…
Подходят другие обозники , они обошли все тридцать  две юрты , слышны их  приглушенные голоса : « Нет… нет , ни одной живой души , везде трупы одни… все юрты обошли…»
Похмельный не знает, что теперь делать . За него решает Шевковец :
                - Вертаться. На всех точках все киргизы вымерли. Нам что -ли , тоже подряжаться ?
Его поддерживает Чумак : - Везти дальше  не беда, но – кому ? Это всё равно, что сейчас сено здесь свалить. Лучше уж обратно , к себе…
Наступает долгая мучительная пауза . Слышен  лишь свист набирающего силу  ветра , да ржут  изредка встревоженные   лошади . Похмельный , наконец, молчание прерывает : - Всё , мужики. Здесь старшинство моё кончается. Решайте сами ,как быть. Надумаете вернуться – я … один пойду. Возьму пять возов и пойду. Должны  же  быть где –то живые … Пойду , пойду – убеждённо говорит, слыша гул  голосов, - Вы, как хотите. Приказывать я вам не могу. Создавайте совет ,принимайте решение. А мы с Нургали  вот пойдем. Пойдешь , Нургали? - тот кивает.
Слышны возгласы : « Не дело ,Максим , задумал…»  «Нельзя так бросаться…» «Обратно ,пока не поздно ,все передохнем!...»
Похмельный продолжает : -  Сволотите , мужики , кого угодно, но это – он показал на юрты, - Наша работа ! Да, да1 Наша трусость, дурость и злоба ! Чего мы желали , то и получили !  И живее, маленький отдых ,напоить лошадей и в путь, до ночи может, куда успеем !
                - Правильно , поддержал Захар  Татарчук, - ведь может , правда, там ещё живые люди и  скотина на ногах. Дойдем до первого аула ,а там видно. Сколь туда?  -обратился он к Нургали , - Сутки ?.. Завтра к вечеру будем !

К ночи пошел хлопьями снег, который закруживаясь , превращался в метель. Уставшие лошади переходили на шаг и вскоре встали.  Обозники остановились, защищаются от бурана; съезжают вместе пять – шесть саней, коней выпрягают. Дышла подвод запрокидывают вверх, - метка , если занесёт. Пурга переходит в буран.  Похмельный берёт верёвку, обвязывается и кидает дальше конец , к следующему путнику. Несутся вихревые столбы…


Стихло лишь к утру. В блеклом лунном свете кто-то бредёт по пояс в  снегу, тыкает палкой в снежные бугры Люди выволакиваются из нор, как мыши. Вытаскивают так Похмельного. Он стоит истуканом, затем неловко наклоняется, откапывает  руками в варежках сани, добирается до лопаты…

Солнце уже высоко.  Ветер стих. Лишь  идет маленькая поземка.

К вечеру добираются до следующего аула. Здесь в юрте, куда вошли Похмельный с Нургали, сидят пять старых казахов, что то варят в костре. Они приветствуют путников , приглашают  разделить их скромную трапезу.
               - Спроси , кто старший, -обращается Похмельный к Нургали…

Позднее утро. В юрту ,где спят  Похмельный с несколькими обозниками, вбегает Шевковец : -  Максим , три подводы!.. Ушли ! И с ними пятеро, наши и кошаровские…   
                - Как ушли ? – плохо соображает спросонья Похмельный.
                - Давай в соседнюю юрту ,там уже все собрались…

Обозники обсуждают создавшееся положение. Татарчук  говорит громче всех :
                - Надо и нам возвращаться, опять ветер подует ! А мы проскочим в окно, неча себя губить! – увидев  входящего Похмельного, замолчал.
                - Кто ? – только и спросил Максим
Ему ответили , будто эхом :  - Гришка Чумак, Степан Баюра, Кухленко Иван, Савва Шерека, Костя Мочак…      

Глухо перестукивают копытцами по настилу телята. Леся и её напарница, Лизка Ситникова, кормят скотинку сеном – суют охапки к тянущимся мордочкам. Лизка допытывается у подруги : - Так и подстерег ? От, кобелина ! Ну, Назар!.. Возьмет в жёны ? Не ожидала от него …
Леся от признания подруге   ошалело идёт мимо тянущегося к ней теленка, не замечая, потом разворачивается. Лизка продолжает : - Он настырный, не отстанет. – подумав, - Ты вот что, попросит в другой раз – дай!
                - С ума сошла, Лизка! – Леся испуганно смотрит на подругу.
                - Да ты послухай , - возбужденно зашептала Лизка, - мужу жалиться – себе хуже. Ты дай ,а потом спроси : своего будешь нянчить? Отстанет ! И его тогда с хвонарем не найдёшь!
                - Раз , да раз – потом не отвяжется. Нет, нет ! – замотала головой Леся.
                - А ты про дитя опять ,про дитя!  Навсегда отвадишь…
                - И не дурак ли? – удивленно рассуждает Леся , - Люблю ,говорит, и всё тут. Прямо Богом молит, волком стережет…
                - Нет ,не верь ему. Ненавижу мужиков, они только вначале горазды, а потом – фьють, поминай как звали ! Мой то, с детьми , не моргнув , кинул… Назар , конечно , моложе, красившее, да твой то –председатель. Зараз не до красы…   - Лизка о чем то задумалась, - Твой то в обозе всё ?
                - Максим узнает, Назара  искалечит, или вышлет куда -опасается Леся.
Лизка , задумав одно дельце , вдруг говорит :  - Ну, так ты докормишь ? А у меня дитятко, я ж говорила, только выздоравливать начал. Пошла я …- Лизка многозначительно оглядывает телятник, скрывается за дверью, впустив облако пара с морозного двора.  Леся вдруг задумывается и смотрит вслед неожиданно ушедшей подруге…
     И вот уже , через время она выпаивает последний бидон и вдруг слышит  как  за   спиной кто-то входит. Назар стоит в мокром натоптанном проходе в жестяном с мороза  брезентовом плаще поверх ватника, его усы ещё в инее, он снимает  смушковую шапку, деловито свёртывает плащ, садится на колоду, закуривает ,обыденно спрашивает:
                - Максим  то, не вернулся ещё?
                -Ты зачём пришел ? Уходил бы , по доброму – стоит в нерешительности, ставит пустой бидон. Назар хватает её ,мимо проходящую, одной рукой : - Да сядь ты !
                - Слушай , Назар не дури… - но сама присаживается чуть поодаль,  на длинной колоде. Вытирает руки от пролитой  воды и облизанных телятами.          
                -  Опять по наши души вороны слетаются - хитрит Назар, докуривая,- Уполномоченные  появились… рыщут чего то…
                - Максиму обещали боле никого не трогать… Ящик  водки им выпоили…- вспоминает Леся.
Назар поплевал на окурок, выкинул ,по братски протянул руку ей на ближнее к себе колено , она непроизвольно отодвинулась… Назар  перевёл взгляд на сбившуюся её юбку, крупную круглую коленку, налитую от молочного питания и вдруг лицо его дрогнуло ,он сглотнул подступившую слюну:  - Не тужись, Олеся. Ну брось ты его! У меня друг есть, в Басыре , он спрячет, убежим, а ?
Леся , не выдержав , вдруг затряслась в рыдании, захлебнулась слезами , закрыла лицо руками. Он легко подсел к ней, оторвал эти  руки , свёл  их вместе вверх, сжал некрепко одной рукой , а другой ,правой ,стал заголять ей бедро…
                - Не дури, не дури – все тише шептала Леся,- Да больно же!…- сама пристраивалась на лежаке удобней, а Назар уже срывал пряжку со своего ремня…

Он сидит на колоде, снова мусолит цигарку, она носится мимо него,  прибирая последнее, готовясь к уходу. Она в очередной раз останавливается  перед ним, смотрит долгим взглядом, гневным шёпотом спрашивает :
                - Доволен ? Успокоился ? – и не успел он что-то ответить, как она неожиданно , схватив наперевес вилы и отскочив с ними назад, направила в него блестящий трезубец, - Уходи! Сейчас сторож войдет ! Уйди, подлюшный, с   жизни моей! Вставай ! Зараз всех кликну … Ещё раз появишься – разгонюсь сзади и вгоню это в спину по самый держак! Уходи, кому говорю, вон отсюда! Эй! Дядя Егор!
Назар вначале оторопел, потом встал и, смеясь , распахнул ватник : - Разгоняйся сейчас, я постою. А то потом , на ходу то , - промахнёшься… Тогда уж уполномоченные враз тебя сховают, -он подошел к ней, взял вилы из её рук, отшвырнул в сторону, - С кем связалась!? Палач ! Он же гнилой весь, ходит, сипит нутром, спит, наверное, с цигаркой, сдохнет скоро , если умом не тронется. Неужели не видишь ? Охмурил тебя, страхом заставил. А я бы тебя … - голос у него дрогнул от неожиданной нежности, - До смерти любил бы, жалел, берёг… На председательство польстилась. Эх, ты… Не я ли говорил, что обманет с правами вашими, отъездом отсюда. Ты не послухала – он взял её за руку ,нежно прижал к щеке, - Ну  признайся, не в радость тебе житьё с ним ?- она потянула руку назад, он не отпустил, она склонила голову, понимая правоту слов Назара, - Знала ведь, что люблю, люблю тебя беспамятно. Заколоть хочешь? .. Дура ты, дура набитая и … сволочь хорошая. Мне жизнь спортила, ему поломала, – с отвращением отпустил  её руку.
Она присела , прислонилась к загородке около телят,. те запрыгали за её спиной.
Назар постоял секунды, развернулся , медленно пошел к выходу. Она ему вдогон, сквозь слезы : - Не мучь ты меня , Назар! Не ходи за мной. Узнает – убьёт обоих. Моя вина и твоя тоже. Я зараз останусь с ним, Это – крест мой. Не мешай – прошу тебя1  Ну что тебе стоит ?Как Бога молю – отступись !
Он остановился у порога. И повернувшись, со строгой повелительностью, без нежности  и страсти, горечью об упущенном семейном счастье, произнёс :
              - Отступлюсь… Когда-нибудь… Навязываться не буду, но и оторвать сразу  не могу  , а сюда , - он показал на топчан, - Ещё не раз ляжешь. Или он узнает. От меня узнает, - она остолбеневшими глазами смотрит на него. Её лицо исказилось гримасой непоправимого. Он продолжает , -Ты бы что под юбку одевала, что ли, ходишь голая…. Сквозняки гуляют.. – резко открыл двери,
исчез за ними.

Обмороженные ступни  (КРУПНО) Похмельного  мажут густой вонючей мазью, заворачивают в бинты . Он встаёт , и прихрамывая, с палочкой, - выходит из процедурной. Его окликает молодой врач :
                - Максим Иванович, вас в кабинете дожидаются… Зайдите.

В кабинете врача, в одиночестве, сидел за столом Костюков:
                - Здравствуйте. Садитесь, садитесь. Я – следователь районной прокуратуры Костюков. Знаете, наверное. Прокуратура возбудила дело по гибели пятерых гуляевских жителей и двух из Кошаровки- смотрит в папку – Их нашли казахи с замёрзшими лошадьми возле аула …- он подсмотрел снова в бумаги , - Балатау… недалеко от камышенской дороги.
                - Знаю, - говорит Похмельный и смотрит в окно, за которым видно, как к  воротам больницы подъехали трое саней, оттуда достают гробы Видит он, как передают какой то  сверток в знакомой цветастой материи – это передача от Леси . В голове его шумит и он  как сквозь сон слышит голос следователя: « Обозников я опрашивал. Обстоятельства ясны – погибшие грубо нарушили дисциплину, самовольно ушли со стоянки. Вы – как руководитель, показали себя с достойной стороны- проявили требовательность, выполнили партийное задание, увели за собой нытиков, сами пострадали…»
                - Вы долго ещё пробудите, в больнице ? Максим Иванович ! – Похмельный как очнулся, соображая, о чём его спрашивают.
                - Да задержусь пока, до заживления… Там похороны пройдут…
                - Да ,побудьте , пожалуйста. Послезавтра будет заседание бюро райкома  с вашим вопросом о пребывании в партии.
                - О пребывании ?
                -Да, к следствию обычно не стараются привлекать состоящих…

Леся сидит у холодной грубки дома. Вдруг клацнула щеколда, в сенцах послышался разговор и она увидела входивших Ивана с Назаром. Иван задышал ей сивушным перегаром: - Видим свет в окне, зайдём , думаю, к сестре, помянем наших , собери  чего!
Леся собирает на стол остатки отваренной картошки, квашеной капусты. Иван и Назар расположились за столом, Леся  в стороне : - Не буду.
ИВАН :   -  Ты что , не знаешь, какие дни стоят в селе? Полсела собрали, поминки эти…  Давай, Назар ,наливай и ей.
Леся всё же присела к столу, выпила полстакана самогонки и сразу ослабела, не смотрит на Назара. Он тоже – молчит. Иван продолжает :
                - Ты меня не гонишь, что  мужа твоего нет ? Да, Леська?  Кто- то же ответит за такую погибель? - хочет разлить ещё , - У… кончилась. Пойдем, Назар , ничего от неё не добьёшься…
Гости  встают. Леся молча выпроваживает их, закрывает дверь на крючок присаживается в хмельной расслабленности у разгорающейся грубки. Вдруг опять слышит грохот в сенцах, с ужасом уставилась  на дверь. Это – Назар:
                - Ты прости. Я через оконце, сарайное. Извини, что накурили тут  у тебя…
                - Не подходи, не подходи, слышишь , убирайся – говорила Леся всё тише и с неудержимым , захватившим её плачем. Он сгреб её в охапку и  понёс к кровати…               

Через некоторое время он поднялся. Она лишь коротким движением одёрнула  подол и осталась лежать, как лежала, отвернув к стене голову, закрыв лицо сгибом правой руки.
         - Ну что ,обиделась? Не стоит, – Назар ободряюще тронул её за руку.
Она брезгливо дернула плечом,  и он, одеваясь и после постояв перед ней в нерешительности, накинув ей на ноги подобранный с пола платок, тихо вышел.
Она слышала, как он хлопнул в сенцах наружной дверью, но тут же она услышала голоса ещё чьи то и только успела вскинуться, сесть на кровати, как в хату бесцеремонно вошли две бабы – сноха и жена Ильи Пашистого, соседа, - пришли повечерять, помянуть людей, как и раньше, приходили иногда… Увидели пустую бутылку, закуску , стаканы и её , дурочкой сидевшую , с распущенными волосами на сбитой кровати и глаза у обоих расширились, догадливо заблестели… 

Поздним утром Похмельный бродит около станционных складов в Щукинской, прихрамывая: - Никто не приезжал из Гуляевки ?
Ему отвечает один из рабочих склада :
                -Так сегодня три подводы ваших приехали, на эту, тьфу!… коференцию… женскую, тишо…во ! – активистскую… В Народном доме.

Похмельный вошёл внутрь рабоче-крестьянского клуба, где бывал на районных пленумах. В зале на всю сцену полотнище: «Привет участникам районной конференции женщин- ударниц!» Максим застал как раз момент вручения Марии Зорнич подарка- свёртка, который ей вручил Скуратов. Оркестр играет туш. Мария с полыхающим лицом приняла бумажный свёрток, ощутила пожатие сухой скуратовской руки, прошла на задний ряд, примостилась рядом с девятью ударницами Гуляевки. Вдруг она увидела что-то знакомое у выхода и с таким же неостывающим лицом подошла к Максиму. Тот взял её повыше локтя, словно боялся прикоснуться к тому месту, где была скуратовская длань.
                - Поздравляю ,Мария ! Вот ты какая теперь!- восхищённо он оглядывает её – и добавил  обыденно – Вы когда собираетесь обратно ?
                - Часа через два. У нас – бесплатный обед и торговля тут же, надо что-то присмотреть…
Заметив вдруг изменившееся лицо Марии, Максим встревожено спросил :
                - Что такое ? Что случилось ? С тёткой Дусей что ?
                - Слава Богу, что с ней может случиться?.. О себе думай, Максим – она заговорила  словами Писания- « Придёт время и ответят виновные…Господь оставил человеку одну, но самую большую милость – право прощения …»
                - Да кого прощать то ? – не понимал Похмельный, что-то уже подозревая…

Похмельный остановился в проходе конюшни, широко расставил ноги и, чтобы скрыть волнение, заложил руки за спину. Ему навстречу спешит конюх, Илья Пашистый.
                -  Ну , показывай где они тут располагались? Там? – указал он на прикладок сена
                -  Хто ? – недоуменно скособочил к нему голову Илья.
                -  Назар! С этой… С Леськой моей!
                - Первый раз чую! Да ты про что ? – наивно пытался разыграть неведение конюх.
                -  Говори , твои были у Леськи, всё видели, сноха и жена. Ну?
                - Все знают, один я  ничего… Ты же что, приехал тольки? Что брехала моя, тогда , когда поминали?... Да чуть не врёт ли ? Максим Иванович , ничего не знаю.
                - Ты, сморчок  старый ! – в бешенстве засипел Похмельный, вышел из конюшни, размашисто зашагал прочь по свежему снегу.

Ему навстречу на улице встретился Семён Гаркуша:
                - Максим ? Приехал ? Выписали ? А мне говорят,  тебя дома нет...-Похмельный идёт, будто не узнает, старается пройти мимо, - Ты что такой взъерошенный?
Похмельный останавливается и всматривается в Семена :
                - Ты про Леську с Назаром когда узнал ?
У Семёна приоткрылся рот и сразу поглупело лицо:
                - Не-е. Не знаю.
                - Да ты не мельтеши, Сеня , чего уж теперь – Семён молчит , - Ну,  молчи! Эх, ты! Дерьмо ты собачье, а не друг !
Семён вдруг заслонился от снега ,опавшего с крыши :
                - Ты что ? Раз скурвилась, с неё и пытай !
                - Спытаю… Обое признаются …
                - Обое?.. Слава богу ! Тебе давно надо спросить, а им признаться. Тоже мне – отхватил жёнку, кулачку! Сам выслал и сам женился. Да тебе мужики не прощают и не простят никогда, а про баб и балакать нечего…
                -  Ах ты, гад !  Мою фамилию позорят и ты тут же !
                -  Вот  и дуй от меня со своей фамилией ! Надо мне ? – Семен быстро уходит, а Похмельный ещё долго стоит на холодном ветру.

И вот он входит, будто  в чужой , в свой дом. Леся уже пришла  с работы, отдыхала на кровати. Но вздрогнула, когда услышала шум в сенцах. Но встать к нему не решилась сразу , а   только когда  он вошел, проворно  подошла и прислонилась к нему , пока он молча, дрожащими руками, отряхивал полушубок и вешал его на крючок:
                - Ну , здравствуй, Максимушка. Есть будешь ? Отощал весь… - она хотела потрогать его лицо, а он вдруг отскочил от неё со страшно  изменившимся лицом:
                - Будем !  Только почему вдвоём ? Кличь Назара . Он теперь со мной в одних правах !
У неё мгновенно обезумело в ужасе  лицо. Он медленно приблизился к ней :
                - Я знаю про всё и все про вас знают ! Три месяца пожила и загуляла ! Кому рассказать о таком ? Бабы всю жизнь с одним дураком мучаются, а ты – загуляла ! Я тебя почти из гроба вытащил. А ты – саданула мне нож в спину !О чём ты думала , сука, когда ложилась под него ? – Похмельный едва сдерживается, чтоб не ударить.
Страх обезобразил Лесю. Она , онемев, сгорбившись, с сумасшедшими глазами смотрела на него, а он сгрёб её волосы вместе, запрокинул ей назад голову, а она смертно закатила глаза:
                - С кем лучше? Ну , похвались  мужу ! – и вдруг сильным рывком он дернул её голову вниз, к ногам, отпустил. Рухнув на пол, она обхватила его за сапоги, прижалась к ним лицом, и услышала его голос :
                -  Не цепляйся ! Бить не буду ! Тебя  можно лишь удавить… сразу… Ну , вставай, да пошли… Одевайся !
Она вскочила, опрометью бросилась к прибитой у двери доске, где висела верхняя одежда, сорвала свой зипунок. Он зверем следил, цедил в брезгливой ненависти : - То ей скучно было…всё мало, всё на себя тянула. Бабами попрекала… А сама?
Леся молча замерла у порога. Он оттолкнул её и  выскочил на улицу, успев схватить полушубок. На ветру перевел дух и шёл  не оглядываясь, уверенный , что она  идёт следом. Она догнала его:
                - Максим, на людях не бей. Уж  лучше в прорубь…
Он остановился:
                - Зачем же в прорубь? Живи. Ещё кто-нибудь попользуется…Ступай вперед !

В хате Гонтаря Максим еле узнал давно не виденного тестя. Седые усы, коротко стриженная борода, косицы волос, подобранные  под  шапочку, длинная, с узким стоячим воротником украинская чёрная свитка – он напоминал монастырского старца. Сидел на лавке. Леся вошла первой , Похмельный толкнул её на середину комнаты :
                - Возвращаю тебе, Лукьян ,твою доцю ! Не в целости, но в сохранности – объявил  он старику, расслабленно поднявшемуся с лавки, - Помнишь, говорил , что , мол , побалуюсь и брошу… По твоему вышло !
Да только наоборот. Вот оно – кулацкое ваше нутро. Чего бровями играешь ? Не знал… Ничего, я тоже не знал. Сейчас она во всех подробностях расскажет… И какое счастье, что у меня наган то отобрали, на бюро. А я расстраивался …

Дома, вернувшись один, увидев кровать, посуду, расставленную, хлопнул вдруг себя по коленям и пошел  шутом по хате, приплясывая :
                Гоп, гоп !
                Сам пью, сам гуляю ,
                Сам стелюся , сам лягаю !
                Гоп, гоп, гоп!!


                ТИТР : « АЛМА-АТА. ЯНВАРЬ 1931 ГОДА»
Из подъехавшего автомобиля вылезает Анастас  Микоян. Его встречает Голощекин:- Добро пожаловать , товарищ Микоян - трясёт руку приезжему.
                -Здравствуй, здравствуй, Шая- с кавказским акцентом отвечают ему.
                - Всё приготовлено . Доклад на завтра.

Большой зал заседаний Казахстанского Крайкома ВКП(б). Аплодируют последним словам доклада Микояна : «Уверенным путём идём, товарищи, начертанным  нашим дорогим Владимиром Ильичём.»

В узком кругу кабинета Голощёкина Микоян как бы продолжает развивать тезисы своего доклада к годовщине  смерти вождя : - Националы ещё смеют вопить о великодержавном русском шовинизме, о колонизаторских тенденциях, которые будто бы не прекращаются в Казахстане со времён царской России. Это – глубокое заблуждение… и вдруг поворачивается к хозяину кабинета, - А как вы ,Филипп Исаич, относитесь к казахскому народу ?       
Голощекин  несколько смутился, не зная , как отвечать, но сумел выправиться и сказать : - Я … поддерживаю в этом товарища Сталина. При Советской власти казахский народ имеет наиболее благоприятные условия для развития и освоения всего лучшего, что есть  в мировой культуре, при своём своеобразии, укладе…
               -  Что ж, похвально, похвально… - заметил Микоян.


                К О Н Е Ц      П Я Т О Й     С Е Р И И               




                -  V I  -

Похмельный сидит в кабинете прокурора Горбатенко. Здесь же присутствует следователь Костюков и начальник раймилиции Бредихин.
ГОРБАТЕНКО(ПОХМЕЛЬНОМУ) : - Под арестом продержим недолго. Затем суд. Завтра перепишите протокол дознания. Вопросы будут те же, а ответы… – ответы хорошо продумай, так , чтобы суду было ясно : твоя вина в гибели ездовых минимальная. Мне – всё  понятно, но вот это… - он кивнул на папку персонального дела, - Из райкома , я обязан ввести в производство…. Для меня решение партии… В общем ,подумай. Жалко только, я, может , не смогу быть на заседании – вызывают в округ.
С побелевшим лицом Похмельный впился в перекладываемую папку на столе Горбатенко: - Не партии это решение. Скуратова …
                - За исключение голосовали единогласно – холодно напомнил Горбатенко, -  А о Скуратове ты за углом скажи и сразу забудь. Для суда эти мнения попридержи и – вместо того, чтобы чистосердечно раскаяться, - виноватых не ищи. На суде, я думаю ,тебя оправдают, но если осудят, то условно и небольшим сроком. Суд будет закрытым. Зевак туда ни к чему. Защитника я тебе подобрал хорошего – Полякова из районного…  С должностью своей, как ты понимаешь, придётся распрощаться. Ну да должность – дело наживное… А я сейчас должен взять тебя под стражу…Николай Антонович отведет.
                - Дайте хоть переночевать у людей , - с трудом выговаривает Похмельный, - Не сбегу же я…
                - Не имею права. Выписано постановление на арест. Ничего, поночуешь у нас до суда. Идите!

Домзак расположен недалеко. От райкома, откуда вышли Похмельный с Бредихиным, они перешли через улицу.

Бредихин постучал ногой в запертую дверь и на порог вышел казах – милиционер.
                - Всё дрыхнешь, Бесикей ! Когда выспишься ? – сердито проворчал
Бредихин , входя. Похмельный – следом.
                - Сапсем не спим – обиженно отозвался караульный, - нельзя спать . Караулить нада.
Бредихин остановился в коридоре возле одной из дверей. Бесикей её открыл. В камере с решётками на окнах, на деревянных нарах томились четырнадцать арестованных. Лежащие на полатях и нарах стали шевелиться. Кто-то заискивающе спросил: - Что, Антоныч, пополнение привёл ?
                - Вас тут своих хватает. Этот человек временно. Переночует.
Другой заключенный всмотрелся в Похмельного и удивленно воскликнул:
                - Так то ж гуляевский председатель ! О це хвокус ! Вы зараз и партийных сажаете ?
                - Нема здесь  ни председателей, ни партийцев. Тольки два титула – арестант да охранник… – хмуро отозвался  ещё один из заключенных.

 По «судным» дням из сёл приезжали родные и близкие обвиняемых. Дворик нарсуда запружен  конными санями. К суду Похмельного, из домзака, повели два милиционера . Во дворе к ним бросился Семён Гаркуша. Милиционер помоложе грубо оттолкнул его:
                - Потом, потом. После объявления приговора, - разрешается…
В толпе видны Гарькавый, Кожухарь, учитель Никитин, Плахота Игнат. Похмельный поводил глазами и Гарькавый взглядом показал Максиму в сторону – в глубине двора, под навесом , стояла Леся…

В зале суда тихо,  безлюдно. На дощатом свежевыкрашенном помосте возвышался красносуконный стол с тремя креслами, остальную часть зала
занимали стулья, лавки, столик слева от входа, за которым сидела седая,   маленькая , вся в чёрном, женщина ,- за документами. Она строго указала вошедшему Похмельному на переднюю скамью, условно постучала в стену у себя за спиной и в зал вошли  члены суда, обвинитель, защитник Поляков. Вместо Горбатенко был незнакомый прокурор. Поляков приветливо кивнул Похмельному. Женщина сказала : « Встать , суд идет !» После все стали рассаживаться. Судья начинает : « Слушается дело  Похмельного Максима Ивановича, 1900 года рождения, украинца, образование начальное, по обвинению по статье 111-й : «Бездействие власти, т.е . невыполнение должностным лицом действий, которое он по обязанностям своей службе должно было выполнить…» - голос судьи  приглушается и вверху судейского стола видны часы , показывающие время : « 10 ч. 30 мин.» Вновь через секунду часы показывают : «11-30» и голос секретаря «…удаляется на совещание . Встать…»
В сопровождении милиционера Похмельный вышел в коридор, где никого  нет, двери снутри закрыты на засов. Похмельный сел на скамейку, запрокинул голову, рядом курил милиционер. Дым от него клубится и видна уже совещательная комната, где тот же дым, уже из уст судьи Беспалько, рядом с ним «незнакомый прокурор»  из района  - Заботин. Два народных заседателя вяло перелистывают в отдалении  за столом папку с документами.  Полякова нет. Беспалько пускает дым в открытую форточку, через которую видны прыгающие радостные воробьи. Беспалько, вроде размышляя, говорит Заботину:
           - Все эти отзывы : « груб, не слушает актива, попустительствует высланным, не слушается партячейки»,- всё это шелуха. Зажал их ,требует наравне, спуску не дает, вот и окрысились , мстят… Из партии исключили – плохо , конечно, но значит – основания были. Но и это – не имеет в принципе  юридической силы . Суд их может учесть, принять, так сказать, во внимание, но не более… Самое большее , что ему можно дать – год, да и то условно, ну , без права занимать должности , в течение пяти лет. Но райком … Да… Поляков , конечно , молод, но это не оправдание его незнания содержания свидетельских показаний… Его кто то обвёл? Не знаю… Что и решать… Оправдывать нельзя. Требуют и всё тут, срок ему. Какой ? На полную меру ? Много. Сколько ?.. Ну , давайте , решать, товарищи – он обратился к заседателям, выкинув папиросу в окно,  - Нам еще восемь дел, всё нужно успеть , и к поезду…

Милиционер вывел Похмельного из здания суда на двор. К нему бросились, обступили гуляевцы. Максим, бледный, небритый, лихорадочно блестя глазами, сказал только одно слово: « Полтора»
               - Вот гады, что делают! – крикнул Семён.
Никитин услужливо сунул Максиму папиросу, Кожухарь зажёг спичку.
              - Вот как нашего брата умывают, Пётр Степанович…- чуть спокойнее сказал Похмельный, торопливо, раз за  разом , - затягиваясь,- Но ничего , я знаю,  куда писать. В  Верховном суде разберутся. В месяц восстановят. А Скуратова  за это самого упекут!
Гарькавый крякнул и снял с себя добротный полушубок; показывает, что хочет поменять на старый  у Похмельного.
              - Обязательно напиши ! – страстно  повторил взволнованный Никитин, - Это вопиющее беззаконие! Произвол… А мы от села ходатайство в Москву пошлём.
Похмельный надел новый полушубок и сразу с обеих боков ему в карманы стали пихать свёрточки, узелки .
               - Спасибо…о-о, спасибо – уже бормотал Похмельный, - Не пишите, не надо… Вы уезжайте, нечего здесь торчать – он поочередно стал обнимать мужиков и искал глазами Лесю.
Гарькавый отвлёк милиционера ,тот коротко сказал : « Две минуты»
Похмельный подошёл к Лесе и оторопел, увидев её синюшные глаза, с чёрными кругами, - так она сильно изменилась за какие то полторы недели.
               - Зачем приехала ? – глухо спросил  Максим, - Порадоваться. Так радуйся, гуляй – посадили меня, вот так…
Она одними  губами спросила  : « На сколько ?»
               - Полтора… Хватит нагуляться. Срок этот… и на твоей совести…
Она горячо зашептала : - На моей, на моей. Максим, я клянусь, всеми святыми , буду ждать – она неожиданно припала к его руке губами, он медленно отстранил, отдернул руку.
               - Твоя воля… Ждать ?..- усмехнулся он.
               - Я дождусь , дождусь , Максим…- она плакала,- Знаю, что не простишь, а ждать обещаю. Наказала я себя…Да, на,  возьми –она протянула узелок.
Он , помедлив , взял . Она вслед уже слабо крикнула :
               - Максим, может слово какое ?...
Он только головой мотнул. Его окружили два милиционера, повели к месту сбора , на вокзал.

С десяток людей, в оцеплении, погружаются в товарняк. Бредихин со списком у раскрытых дверей вагона.

Скуратов принимает  в кабинете, где был раньше Гнездилов, но обстановка теперь более респектабельная : новый двухтумбовый стол, новые аппараты телефона , которых три, фикусная оранжерея в углу. Данилов входит развязной походкой уверенного в себе человека. Скуратов поднялся к нему навстречу , придвинул стул :
                - Здравствуйте, садитесь, - Данилов сел, закинул нога за ногу, выложил на стол пачку « Дуката», - Что ж, мы довольны выбором  исполкома, нам нужны грамотные  технические кадры… Тысячники…Но не мене важны…- Скуратов помолчал , - Организационные, деловые качества, чтоб сочетались с партийной принципиальностью, смелостью , пониманием ответственности…
Раз партия призвала, думаю , такие качества имеются…- пауза, - Семья есть?..- Данилов кивнул, - Где ?
                - В Москве. Как только устроюсь , приедет.
                - Подберите  хорошее жильё под постоянный председательский дом. Предыдущий там жил, в халупе какой –то, да ещё с раскулаченной… Теперь осуждён.  - Скуратов встал из-за стола , будто подчеркивая  новый этап разговора, - Необходимо начать сразу с крупного мероприятия. Пусть это будет немедленное создание семенного фонда. Мы составим развёрстку на сёла. Для  Гуляевки она определена в двести пудов. Выполняется эта директива просто : большая часть её налагается на зажиточных, остальная – на оставшихся, исключая, разумеется, бедняков.
                - Надо,  - значит , соберём.- деловито ответил Данилов,  постучал только что прикуренной спичкой по столешнице, - Хотя начинать сразу с семян? Хотелось бы прежде основательно выяснить обстоятельства, узнать поближе село и людей. Как, например, мне выявить зажиточных ?
                - К вам подъедет , попозже, наш уполномоченный Горбань, Григорий Яковлевич. Он уже там бывал, на хлебозаготовках, его хорошо знают и он…своё дело знает. Партийным расследованием установлено, что
актив там собран из самых хозяйственных, в прошлом зажиточных мужиков.

Начало марта в Гуляевке. Данилов подходит к правлению. Он в двубортном костюме под добротным пальто, в галстуке под «леща», цветастом свитере, без шапки. Возле крыльца его останавливает старушка- гуляевка:
                - Милай, что спросить  то  хотела …- Данилов приостанавливается -А це правда, шо Ленин лежит в склепе у хрустального гроба  як живой? Вы его бачили?
                - Бачил , бачил, бабка , не мешай !
                - Ой, ой, а я  думала, - брешут люди …

В правлении уже сидит  собранный актив из 16 человек, -  Костя Мовчак, Куделя, Иващенко, Шевковец, Баюра, Передерий, Шерека, Кривельняк, Пилин, Плахота, Гарькавый, Татарчук, Чумак, Плахота, Разумий, Гриценяк и только что приехавший Горбань. Он выслушивает председателя  сельсовета Гриценяка :
                - Одно другого хлеще ! То обоз, то зараз -  семфонд. Ты то, Григорий Яковлевич, знаешь, обыски  в домах  ничего не дадут. А где искать ямы, снега ещё в полный рост.
                - Знаю, знаю всё, Гордей Лукич. Вас здесь собралось – шестнадцать? А?  Нет… Вот Данилов только что появился, здравствуй Виктор Иванович. Значит – шестнадцать… Каждый сдаёт по двенадцати с половиной пудов…Можно больше.
На всех правленцах невыразимое удивление. Все молчат. Молчание прервал Иващенко:- Продавать, многие продавали…Бедняки тоже меняли, - на одежду, обувь…
                - Поставим вопрос иначе,  -   жёстко  и грубо оборвал его Горбань, Кто из гуляевцев имеет более пяти десятин ? И не менял , а только продавал, извлекая выгоду ?
                - Да те уж сбежали. Других выслали, ещё раньше , ты знаешь, Григорий, - Гриценяк настораживается,  - В селе зажиточных не осталось.
                - Не все уехали, не всех выслали…- отозвался  как эхом, Шевковец.
И опять воцарилось молчание.
                - Так и будем в молчанку играть ,- возмущается Горбань,- Всё жалеете. А Васецкий , Емельян ? Половину района через свою мельницу пропустил. Что, не соберёт десятка пудов ?
                - Ох и память  у тебя, Григорь Якович, с такой памятью в Кремле заседать ,- сказал Иващенко, - Вот у меня ни черта в голове не держится.
                - У меня есть сведения, что бригадиры избраны из числа… хозяйственных. Я не настаиваю, возможно , это не так – вставил своё слово Данилов.
                - Да всё так! – грубо вдруг выкрикнул Шевковец - У Кожухаря было двенадцать десятин. Знаю точно, батрачили у него. Або неправда ? 
                - Правда, правда, - чуть помедлив, забурчали активисты, но в глаза друг другу не глядели.
                - Запиши – негромко сказал Горбань секретарю Пилину Сидору. –Мы сначала составим список, а потом против каждой фамилии определим задание…

…НА ВЕСЬ ЭКРАН СПИСОК. Видно, что он оканчивается на цифре «24», против некоторых – закорючки подписей, стоят два крестика…
То же заседание правления , но в меньшем числе.   
             - Кто следующий ? – спрашивает Горбань
Входит Кожухарь и сразу  же ,  с порога, заявляет :
             - Як только  мои трудовые дни оплатят зерном, я его сразу отдам в семфонд.
             - Твоё заработанное от тебя не уйдёт – резко ответил Данилов.
             -.Тогда и будем балакать  ! – тем же тоном ответил ему бригадир.
            - Пётр Степанович – мягко вступил в спор Горбань – за Ваш труд государство с Вами безусловно рассчитается. Сейчас просто какая то неразбериха идёт. Никак не могут подсчитать валовой доход прошлого года. Сколько оставить на семена, сколько отдать в оплату , - никто не знает, потому что ещё до сих пор сдают урожай, дотянули до Нового года…. Дело неосвоенное, много путаницы. А зерно есть, поверь мне, как работнику статистики. Вот почему район оказался в сложном положении- то он вывозил, теперь будет завозить. Но время то не ждёт, семфонд  уже должен быть. А то, что привезут – пойдёт на оплату трудодней. Решение собрать часть семян в селах – решение райкома. Твои односельчане полдня обсуждали фамилии. Внесли твою. Они то знают.
              - Они ? – презрительно двинул подбородком в сторону кучно сидевших партийцев : Шевковца, Михайло Баюры, Передердия Миколы, Мороза Давида.- Народ серьёзный…
              - Очень серьёзный – посуровел Горбань, - и оскорблять их мы тебе не позволим. Давай, ставь свою подпись, - показывает на список.
Кожухарь не двигается…
              - Ты подумай, товарищ, - советует бригадиру Данилов. – Мы тебе добра желаем. Даже товарищ Гриценяк ,и то согласился.
              - Мабуть , у него есть , что сдавать. Ты, дорогой председатель, двоих кормишь, жинку и себя, да с колхозной кладовой, а в моей хате четырнадцать голодных ртов каждый  день есть просят. А вы с меня – задание. Совесть у вас есть ? Про ум уж не говорю.
              - У тебя , что – постояльцы ? – озадачился Данилов.
              - А тебе не сказали? – бригадир с  гневом посмотрел на актив.
              - Чего ж ты их до сих пор не выселил ? – Спросил Горбань , понимая, что Кожухаря  надо вычёркивать из списков.
               - Куда ? Шоб помёрзли, как на точках ? Не у одного меня ,ещё есть хозяева , у которых квартируют. Поверил вашему Гнездилову, взял на свою голову, пожалел. Осенью затянули, а зараз – куда их выселишь? Вот и горюем вместе. Еле ноги двигаем. Кто из вас меня назвал ?
               - Ну я – ответил Шевковец.
               - С тебя, дурака, спросу нет. Я других спрашиваю – ум у вас есть ? Нехай они – кивок в сторону Данилова и Горбаня , - Люди приезжие. Но вы же знаете, что хлеба в селе нет !
               - В ямах зарыто – показал свою осведомлённость Данилов.
               - Послухай Петро – вступает в  разговор Мороз Давид, - Мы тут всё село перебрали. Мы и тебя жалеем , и чеченов твоих. Но ты хочешь, чтобы мы  свои батрацкие фамилии вписали ? Так давай же , при людях посчитаем, что имел по колхозу ты и что  имел я.
Кожухарь заморгал глазами.
                - Не хочет – засмеялся уполномоченному Мороз, арихметика не в его пользу.
                - Давай, - согласившись, опомнился Кожухарь,- Но тут же подсчитаем, что сдал в колхоз я , что ты.
                - Эге – бачишь куда правит? Ещё не сдал -  а уже считать хочет,- виляет Мороз.
                - Харкает на райкомовскую дирехтиву – дополнил Кривельняк.
                - Подумай, Кожухарь, - наконец вступает в разговор  Горбань, - Зачем тебе клеймо правого уклониста? Мы верим, что зерна у тебя нет. Но ты здесь век  живёшь , всех знаешь, есть у тебя знакомые и в других сёлах. Обменяй, продай что-нибудь. Всего то десять пудов!
У Кожухаря кровью набухло лицо, засветились огнём глаза. Он вскочил с лавки, широкоплечий, разъярённый и гаркнул на всю силу голоса:
               - Сполоумел ? Шо я тебе продам ? Себя с жинкой? Или детей ? Покупай!
               - Напрасно  орёшь – хладнокровно улыбнулся Горбань, - Только усугубляешь своё положение. Мы ведь можем расценить твой выпад кулацким проявлением… Ты будешь сдавать  зерно ?
               - А  этого ты не хочешь ? – цинично махнул у паха  рукой Кожухарь .
               - Да , - враз посуровел Горбань, - Явную ошибку мы допустили в прошлом году. Ну ,нечего валандаться. Иди, и поговорим с тобой в другом месте.
               - Ах, вон оно шо-о ?! – осенило бригадира, -Так вот чого, паук, у нас опять появился? Не успел в прошлый раз меня выслать? Девятнадцать семей на верную гибель отправили… Похмельного засадили и всё мало !? Вы б родного батьку шкуру продали, лишь самим спастись. На вилы  вас, собак! На вилы брать ! – он с яростным криком саданул ногой в дверь, вышел встревожено гудевшим навстречу ему мужикам…

Даниловна  вечером , вернулась с поездки в Щукинскую ,вошла в хату, доковыляла на больных ногах до лавки и странно спокойно сказала обступившим детям и чеченкам :
                - Всё , детки мои. Забрали у нас батька, - приобняла Татьяну, у которой задрожали губы, и добавила , без плача, ровно, выдыхая душивший ком  в горле , - Шесть месяцев… И слова не дали сказать. Будто хоровод плетут – днём суд – вечером  поезд… В Кокчетав.

На кокчетавский вокзал прибывает состав с заключенными из Петропавловской тюрьмы, среди них – Похмельный. Засовы открывают, их выводят :
                - Дружно, дружно, веселей! – кричит конвойник с комендантского взвода, - С вещами , с вещами , другой веткой поедете…
Человек пятнадцать ведут под охраной в сторону от путей. Навстречу – других. Среди них – Кожухарь. Он узнаёт во встречной колонне Похмельного :
                - Максим !
Тот оглянулся, хотел что-то ответить, но молча понурил голову, Кожухарь
успел докричать :  - Максим, меня и Плахоту , и Безверхого…   


В другой теплушке Похмельный сидит возле нар, на дощатом полу, и зная, где едет мимо, вдруг приник к щелям. Увидел знакомое депо, водокачку, подальше – сосновый бор. Поезд остановился, лязгнув тормозами. Похмельный кинулся к двери , стал стучать кулаками.
              - Не стучи! Эй, кто там ? – ответили снаружи.
Он стал бить в дверь ногами, кто-то из совагонников пытался его оттянуть, он садил в дверь что есть силы. Наконец ему открыли. Он упал на колени, высунул голову наружу и взмолился двум конвойникам:
               - Товарищи, братухи ! Я ж с этих мест ! Дозвольте вместе с вами сходить за хлебом к знакомому. Тут рядом ! На одной ноге туда и обратно ! Худо, ребята ,голодаем мы…
К теплушке  подошли ещё двое обеспокоенных конвоира. Один из них с тюрьмы, где сидел Похмельный:
               - А, это ты …С конюшни. Помнишь меня? Орликова ,что пел частушку про серп и молот: «Хочешь жни , а хочешь куй- всё равно получишь…» Давай, скидывай его ! Чего выпрашиваешь ?
               - Помоги, вы , может, сальца купите, а нам , может, хоть пару буханок на всех – он суетливо вытащил из кармана несколько  денежных бумажек – Вот, голодаем мы…
Конвойник, за  старшего, поманил зэка и тот выпрыгнул на землю, дверь за ним закрылась и , когда он, ослеплённый солнечным светом, озирался, страшный удар сзади свалил его с ног. Его приподняли и другой, знакомый конвоир, ударом в лицо опрокинул его навзничь. Уже лежачего его били ногами куда
попало. Он только обхватил голову руками и поджал ноги, защищая пах и живот. Его катали пинками по расквашенному снегу, пока он не прекратил мычать и  не затих. Дверь вагона приоткрыли и его закинули туда, полумёртвого, в темноту теплушки и снова замотали проволокой накидные запоры.
Внутри его снесли к буржуйке. Дали котелок : - Кипятку, кипятку попей…
Похмельный что-то булькнул окровавленными вздувшимися губами и замолчал. Поезд набирал ход, отстукивая километры…


В один из прошедших холодных дней апреля нечаянно сошлись с обеих дорог на единственную  к центру села двое женщин. Долго шли молча. У балочки, у деревянного моста, под которым шумела весенняя вода, Леся уступила проход. Мария взглянула в лицо бывшей председательше: худое, бледное, с неприязненным взглядом серо-зеленых глаз в припухших веках, по прежнему миловидное. Мария не выдержала ,начала разговор:
                - Как живёшь, милая? Идёт, не здоровается…
                - Оно тебе надо , моё «здоровье» ?
                - Ну как же… в одном месте живём… Ничего не слыхала?...О нём?
                - Нет. Ни слуху , ни духу.
                - В районе бы узнала.
                -Посылали человека. Говорят, из тюрьмы его какой –то , в Караганду перевели…
                - Ну, а поискать его не хочешь?- Мария затаила дыхание.
                - Кто ж меня выпустит? Да и на какие шиши ?Сказали же в районе – пока сам  не отзовётся, искать бесполезно. Да и… - Леся пошла  быстро прочь, так и не договорив со спутницей…

Тетка Дуся и Мария сидят одни, в доме за столом, в сумеречном свете начавшейся весны. Мария продолжает разговор о задуманном :
              - Не могу я здесь больше, не могу ! Чужие мы ! Шарахаются ! Вон, Куделя , и тот смеётся, чуть не подстилкой обзывает. Этих постояльцев ещё, крутиться перед ними, - надоели ! А Пасха  - это ж надо, - без церкви, без благовеста….Данилов этот… павлин напыщенный .  И Гордей то изменился, как  сняли…Значит , решено , ты поедешь в Урюпинку и там скажешь , что хату продаёшь, чтобы здесь позднее узнали. Если удастся , то с деньгами у сватьи останешься, в Перемётном , - Дуся со страхом смотрит на племянницу, - А я , завербуюсь , на стройку какую-нибудь ,- она задумывается , - В Караганду…   
 
Мимо окон Марии проходит юродивый Юхим, свистит. Мария выглядывает,  приоткрыв ставню :  - Чего тебе, Юхим?
                - Правленцы шукают, - где Мари-и-ия  поднебесна-а-я!…

В комнате правления несколько активистов : Кривельняк, Шевковец, Шерека Савва, Пилин Сидор. Входит Мария.   
                -  Вон она. Явилась, не запылилась. Голубка … необщипанная – говорит Кривельняк, -Скрытничает. Куда тётку дела ? Хату продаёт, а сельсовету – ни гу-гу. Мы для тебя власть , чи хто? Проходь ,сидай . Сколько хочешь ?
                - Триста прошу, - Мария подошла к столу, но сесть не торопилась.
                - Триста ? – переспросил Кривельняк и переглянулся с активистами, - А шо, люди ? Хата добрая. Берём ? Мы зараз там дом для постояльцев устроим. Бачишь  як: ты там где то ховаешься ,а мы уж и документы заготовили.
                - И магарыч, как положено – напоминает Шевковец.
Кривельняк достаёт из шкафа купчую, составленную, - Тут два земпляра, счас сумму выведем. Я, как председатель теперь…
Он выводит «триста рублей» , ставит печать и просит :
                - А теперь прошу расписаться свидетелей  и другую сторону.
Мария внимательно рассмотрела купчую. Всё грамотно, чисто, скреплена печатью Гуляевского кустового сельсовета и заверена подписью его председателя. Кривельняк тихо шлёпнул печатью по другому экземпляру, забрал первый и торжественно стал пожимать Марии руку: -Теперь магарыч.
                - Поставлю… И закуску, - успокоила мужиков растроганная Мария, - А деньги , если получить ?
В правлении затихли. Кривельняк поскрёб в затылке, потом с озабоченным видом выгреб из кармана рубль с мелочью :
                - Тут як раз  на бутылку. А с деньгами зараз в сельсовете туго, сама бачишь. Як разбогатеем – всё до копейки отдадим. Ты заходь – интересуйся.
                - Как?… Это? – изумилась Мария, - Нету ? Чего же ты… расписуешься ? Э-э, мужики, документ не в силе. Расторгую договор обратно – она положила  купчую на стол.
                - Маня – негромко сказал ей в спину Шевковец, - Ты зараз собери свои лохмотья и шоб завтра тобой не пахло в хате…
                - Я ?  Скорее ты  рассыпишься ! Ишь, наглецы1 Я – делегатка! Ударница! А ты ? Кто ты такой ? Присосался ? Ишь , что задумали ? Обманом !?    
                - Мы тебя, ведьму богомольную, опиум народную, в момент … раскулачим, - спокойно продолжал прокуренным голосом Шевковец,- Зараз мы правим.
                - Только заявись- разобью башку топором ! – она схватила лист ,- Сейчас же еду к Скуратову, -грозно потрясла купчей Кривельняку – Нехай полюбуется, как вы от безделья над людьми издеваетесь!- она складывает бумагу.
                - Ховай надёжнее – насмешливо ей советует, - Шоб не потерять дорогой ва-а-ажный документ !
Мария замерла, потом снова развернула листок, вскинула к глазам и обомлела : внизу, в фиолетовом кругляше  печати проступало « Петров… епархия Управление… церковным»(КРУПНО) Она уставилась на активистов тупо, бессмысленно, что все загоготали…

Она еле вошла в дом , уже не ставший своим, рухнула на кровать ничком, затряслась в рыданиях. Открывает дверь тетка Дуся:
                - Маня, - кричит с порога, - Нашла ведь! Хорошего ! Хозяина ! Из Ерофеевки!
Мария повернулась и лёжа сказала: - Дуняша, Дусенька ! Отобрали у нас хату! Вот поглядись!  - она вытаскивает  подложную, недействительную  «купчую».
                - А деньги где ? – не поняла ничего Дуся.
Бумажка сиротливо  лежит на стуле(КРУПНО)

Та же бумажка в руках у Данилова. Мария сидит в  другой комнате правления, ставшей кабинетом нового председателя. Тот отвечает ей:
                - Вообще то жилым фондом распоряжается сельсовет, товарищ Кривельняк. С вами, конечно ,поступили некрасиво. Но вы  вправе обжаловать сей документ у прокурора. Но… - он помедлил,- Тут мне составили-  ищет в бумагах на столе, - Вчера ходатайство…А, вот оно : «Семья Зорничей…подбивали на открытие церкви…содержали у себя вражеского элемента, бывшего  председателя Похмельного…» Вот… Чем обернётся для вас дело, если эта бумага тоже ляжет на прокурорский стол?..

При входе в  районную прокуратуру  в Щукинской Марию останавливает охранник :
                - По какому делу ? И к кому ?
                - Мне узнать… К Костюкову.
Охранник смущается под смелым взглядом женщины : - Пятый кабинет…

Костюков сидит за столом, рядом на стульчике дальнего конца стола – Мария.
КОСТЮКОВ : - Не знаю, не знаю , где находится. Такие сведения… -потупил взор,сказал - Был в Кокчетаве, а затем перевели в район Караганды. Да справлялись уже…Помню, я  у вас ,останавливался , когда следствие вел. Мария?.. – она кивнула: «Зорнич», - подумал, - Если посылку , не дойдёт. Вам хуже будет…
Мария смотрит в лицо следователю смело и решительно :
                - Я  бы хотела сама повидать заключённого.
Костюков почесал переносицу :
                - Тут… есть такая возможность. Ведь сейчас там, формируется новый… в общем –поселение, совхоз . Но где точно он ,в какой точке – на месте надо искать . И не сразу, может с месяц, а то и два потратить на поиски. Завербоваться если…
                - А как это сделать ? – Мария чувствует, как вспыхивает её лицо.
                - Ну, разрешение необходимо, из сельсовета, на выезд, потом метрика и справка о том, что вы не пользовались батрацким трудом и не сдавали в наём земельный надел. Без этих справок на работу не примут…

Мария собирает вещи. Кладёт в узелок поверх одежды и потрепанный томик Евангелия(КРУПНО).

Станция Караганды кипит ярмарочным шумом, - людьми , повозками, сопением паровозов. Высадившихся пассажиров охранники грубо оттеснили прочь от товарных вагонов. Мария увязалась за одним из железнодорожников, ехавшим с ней из Акмолинска и дивилась происходящему вокруг. Группа людей , человек десять, в сопровождении бригадира, шли бестолково и скученно , в крестьянской одежде, бородатые, - спецпереселенцы. Других вели под охраной, группами поменьше. Она жадно высматривала знакомую фигуру, не находила. Хозяевами расхаживали путейцы, покрикивали на грузчиков. Были военные , в полной форме, в хромовых сапогах, с петлицами, в фуражках. Попадались старики–казахи, в халатах. Встречались  свободные от смены шахтеры – с подведёнными сажей глазами на бледно-серых лицах…

В стороне , среди казарм , Мария отыскала вербовочный отдел. Завкадрами, темноволосый, нездорового вида человек, повертел в руках путёвку – направление, исподлобья взглянул. Чем то она его не устраивала. Зато  с интересом на неё смотрела по-городскому одетая, с короткой стрижкой, неопределённых лет женщина, сидевшая в углу комнаты.
             - Быстра, быстра балшой мешок денга надо? – издевательски осведомился кадровик, - Да ты знаешь, какая тяжелая работа на железке? Здоровый мужик не выдерживает… А лёгкие места все заняты. Вот что с тобой делать ? Обратно – всё равно будешь ныть, канючить…В прачечную – пойдёшь?  Временно. Освободится что поприличнее – переведём… - и обращаясь к стриженной секретарше, жёстко приказал, - Подготовьте повторное распоряжение: женщин сюда не направлять. Никаких,  ни под каким соусом…

Мария вышла,  в нерешительности остановилась на углу , огляделась. На порог вышла стриженная кадровичка, поманила Марию:
             - Есть хорошее место – горничной у зам.председателя поссовета Журавлёва, - Жалованье небольшое, зато в чистоте всегда и сытая. Женщина ты молодая, опрятная, здоровая. Хохлушка ? Ну вот . Так зачем тебе стирать всякое, мазутное, спецовки эти… Подумай.
             - Это домработницей , что ли ? – усмехнулась Мария, а сама задумалась.
             - Ну что, согласна? Умница! Давай пока направление, я верну, если ты раздумаешь, - и добавила строже , - Понимаешь, вдруг ты не подойдёшь. Иван Николаевич человек требовательный. Ты уж постарайся… угодить. Готовить умеешь ? Борщи там украинские, испечь что ? Ну ,и хорошо. Скажи Ивану  Николаевичу, - от Софьи Петровну , мол…

В доме Журавлёвых Мария сидит на кухне с Натахой:
              - Я – старшая дочь  семьи переселенцев. Иван Николаевич меня взял – гордится, - А то бы где пропадала бы … в степях этих…
Мария  управляется с  миской каши, интересуется :
              - А правда он строг, этот … Иван Николаевич?
              - Ну как сказать ? – меняется в лице Натаха,- Сама увидишь…Ты поспи, пока их нет, я разбужу тебя,  вон туда , на лавочку, я покрывальце принесу…

Мария почувствовала, как её трясёт Натаха :
              - Вставай, сейчас они придут.
              - Ох, а сколь же  я проспала ?
              - Почти три часа…

Журавлёв сидит за столом в комнате, Натаха  подаёт ужин ему. Это – крупный упитанный здоровяк, южнорусского типа, похожий на грузина. Его карие глаза чуть навыкате, волосы курчавы и хорошие крепкие белые зубы. Он спрашивает вошедшую Марию :
               -  Ну, кто такая? Как здесь оказалась ?
               -  Меня Софья Петровна направила…
               -  А-а… Ну , хорошо….- задумывается , - Вареники умеешь готовить, которые сами в рот прыгают?- И сам хохотнул шутке, которую вмиг прекратил и нахмурился, когда вошла женщина, - невзрачная , худая, с чванливо-медлительными движениями и откровенно  неприязненным взглядом, молча села к столу.
Натаха и Мария уже обе  на кухне, моют посуду после ужина : - Болеет она, жинка то  его, ничего ей не в радость…

Мария стоит в очереди за керосином.

Мария ожидает  продукты в потребительской лавке.
            
Мария у озерка заготавливает травяные щётки для побелки.

Вечером она возвращается с щётками и в сенцах слышит распекающий голос Журавлёва, она останавливается так, что её не видно, а за раскрытой дверью в хозяйской половине стоят, потупившись, Натаха и хозяйка :
    - … под надсмешки моё положение? Подобрались доченьки – одна поповская, другая кулацкая , - паразитки две!  Гадюки вражеские !  Да вы  не только пить-есть, вы дышать не смеете без разрешения Советской власти! Лентяйки! Грязнули ! Одна каждый раз суп с волосами – он отвесил пощечину Натахе , да так, что у той голова мотнулась на плечо, - Другая, ни дома , ни на работе, - жена от удара зажмурилась, но его не последовало, - Еще раз замечу, услышу… - тут он перехватил  натахин взгляд, увидевшей Марию, обернулся, увидел изумлённое лицо Марии, и нисколько не смущаясь, продолжал , - Я вам устрою весёлую  шахтерскую жизнь… Закрой дверь , дура !

Поздно вечером, при свете лампы, на кухне, Натаха рассказывает :
           - Меня же угрозой взял, понравилась, вишь, - ну раз взял ,пользуйся, я согласная, а он не хочет, я уж  перед ним и так и эдак, - ноль внимания.
           -  Не хочет – и не надо, для мужа себя сохранишь – ответила Мария.
           -  Да как ты не понимаешь? – горячо зашептала Натаха, - Я бы тогда через него своих выпросила, подкармливала, страсть сколько остаётся… Он же батю мово стрелять собирался… Не веришь. Зачем тогда брал ? Он и жену свою не  ласкочет… Как  ты думаешь ?
           - С чего ты взяла ? А ты будто не знаешь , что у них койка: чуть шевельнёшься – на улице слыхать…

Утром Мария подаёт завтрак Журавлёву. Тот морщит лоб, когда она спросила его :    - Похмельный? Похмельный… Нет , не слыхал. Но спрошу, у комендантов, у меня там знакомые…- встаёт, снимает пиджак со стула, - Эти, ушли уже ? – подходит к Марии, - Ты вот что… На той неделе отправляю свою клушу на все лето в Омск. Пусть лечится. Наташку – вон. Ты хозяйкой станешь,- он смотрит на неё, потом подходит ближе, деловито ощупывает грудь,  бедра, остаётся доволен, - Я тебя понимаю, - треплет Марию по плечу,- Небось, мужняя была ? Я и сам мучаюсь – он понизил голос, - Нельзя, видишь, - негде ! Потерпи, скоро отведём душу, уберу своих дурочек…

Когда он ушёл, Мария собрала свои нехитрые пожитки, кинула в узелок остатки  завтрака – яйца вареные, сыр, - оглядела ещё раз комнаты…

Она снова около вербовочного отдела, во дворе. Софья Петровна, вызванная ею, подает ей направление :
                - Ну что ж – попробуй,-  холодно говорит она, -Не понравится - приходи опять, но тогда уж – в шахту ! – она сверкнула глазами недобро,  повернулась, скрылась за углом.
Мария спрятала бумажный лоскут и сквозь зубы прошептала, чтобы та не услышала: - Приду…чтоб тебе морду расквасить, сводня!..
 
Уполномоченный  по высылке Кучугура в правлении Гуляевки, где собрались активисты и партийцы, читает постановление :
                - Решением Сталинского  района все семьи  осужденных в январе-феврале тридцать первого года должны быть выселены из своих сёл по третьей категории. Нужно ответить делом курсу партии на новом этапе борьбы с кулачеством и байством.
                - А что это третья категория ? – спросил Шевковец.
                - Это значит расселение допускается в пределах своего района. В частности – в дальние, либо в необжитые точки, туда, куда были выселения из района в феврале прошлого года… Прошу не медлить. Сейчас утвердим список, обговорим рабочие моменты, в шесть утра завтра начнём и чтоб к девяти семей в селе уже не было…

Даниловну среди ночи разбудил стук в окно. Это был Куделя:
                - Высылают  вас.
                - Да как же ? – Даниловна обессилено села на стул,  - Ведь постояльцы у нас.
                - Им наплевать – по приказу, - семьи осуждённых.
                - Надо бежать в правление, к Данилову, скликать людей на помощь…Как же так ? – не понимала ещё Даниловна.
Комендант мял шапку в руках:
                - Я пошёл… в шесть часов придут, готовься, подвода будет, в Архиповку вроде. Про меня не говори…
Куделя уходит. Из горницы, разбуженные, выходят встревоженные Фариза, из чулана – Мулла, старый, хмуро-заспанный. Даниловна взяла себя в руки :
                -  Высылают нас, семьёй, но недалеко, где –то , может , на месяц –два. Идите , идите спать…
Даниловна встаёт на колени перед иконой. Помолившись, стала разжигать печь – сварить в дорогу…
Около трёх часов стала поднимать детей – будничным , спокойным голосом. Стала одевать их, говорить , чтоб не забыть :
                - Три мешка картохи возьмём, овощей мешок, так - ты , Сашка, посмотри отцов инструмент, что получше. Варька, собери нитки, иглы, иголки особо…Танька, тетрадки свои прибери, учиться там, может, будешь . Машинку швейную ,  - не забыть. Ох, всего то  не взять…Корыта, тазы, бидон с керосином, прялка бы… Ничего, ничего, Петя появится и нас возвернут, это так надо , детки мои, ничего…
Даниловна взглянула на часы и распахнула дверь к чеченкам. Когда они сгрудились у порога, стала им кидать из кучи сваленных вещей, что хорошего. Фаризе кинула две юбки, калоши, узел овечьего начёса; старухе – заячью кацавейку; девкам – чеченкам – кофтёнки, платья, рубахи, платки :
                - Убирайте, убирайте, что може , одевайте на себя! Фариза, спрячь, всё! Потом хоть соседям, соседям отдашь! И зараз закрывайтесь на крючок, будто спите, ничего не видели, не слышали и знать ничего не знаете !
Так…Сашко, идь на улицу, следи , кто пойдёт, стрелой сюда ! Мула , где ты там? На, отдашь ему – она говорит Фаризе, - Плащ вот, и сапоги. А сюда , Варька, - она показала на скрынь, - Кидай всё плохое, старое.
На дно скрыни полетел тряпичный хлам, лоскуты шитья, старые валенки. Только захлопнула крышки, с порога влетел Сашко :
                - Идёть ! – дико заорал он,  - С палками, троё!
В хату хозяевами вошли Костя Мовчак, Корней Шевковец и комендант Куделя.
                - Я шо говорил ? – торжествующе спросил у своих Шевковец – И эти готовы.
                - Какая то враженюка предупредила – спокойно отозвался Куделя.
Шевковец презрительно оглядел плотно одетых детей :
                - Наодевались… Шо могли, нацепили… Костя – зачитай им постановление.
                - Не надо, - остановила их Даниловна, - Петро вернётся , ему зачитаешь. Если до той поры грамоте выучишься.
                - Я твоему Петру без алхвавита всё наизусть расскажу – ухмыльнулся Шевковец, - Обижаться, Ганна, нечему, выселяем не по своей воле, по решению райкома. Можете ехать к ним , протестовать. А зараз выселяйся. Имущество потребуем сдавать по описи. Так что машинку свою доставай. Через час чтоб была наготове, подъедем…
Собираться теперь было нечему. Даниловна одна осталась посреди избы – дети вышли, чеченки затихли в горнице. Вышел Мулла, впервые сел рядом с Даниловной.
                - Прощай, дедусь, - громко, с неловкой улыбкой сказала она ему, - Высылают нас! – и наглядно показала на грудь свою и пренебрежительно указала на дверь, - Может , не побачимся больше, так ты извиняй, если  чем не угодила. Понял ? Старый, э-эх, ничего ты не понял. Хату , дед , береги. Хокети?(«ПОНИМАЕШЬ» ПО ЧЕЧЕНСКИ)
Старик понял, что-то успокаивающее  пробормотал, поднялся, ушёл к себе. Она встала, сняла икону, побожилась, завернула её в тряпицу. Прошлась в сенцы, выглянула  во двор. Тихим светом занялось апрельское утро, курилось пепельно-розовыми дымками. На голых вербах, чётко прорисованные, стыли неподвижно снегири.  Повернулась, увидела Муллу, тот беззвучно трясся – она внимательней посмотрела – из глаз старика сверкали слёзы…
Из – за хаты послышался шум подъезжающих активистов на подводе…
               
                К О Н Е Ц   Ш Е С Т О  Й   С Е Р И И   
               

          

                - V II  -

    ТИТР :  ДОЛИНКА, ЛАГЕРНОЕ УПРАВЛЕНИЕ СОВХОЗА «ГИГАНТ»
                ПОД  КАРАГАНДОЙ. ЛЕТО 1931  ГОДА.

Лёгкие ящики из под спичек с заколоченным верхом переносят руками с желтыми комочками недельных цыплят, ставят рядками возле мазанки. Заключённых работает пять человек, за ними наблюдает комендант Линьков. После работы он подходит  к работавшим , объявляет :
                - Ну всё , курощупы ! Лёгкая куриная жизнь для вас кончилась, на ваше место приведут женщин. А вас на пересылку. – увидев Похмельного среди пятерых, который пригнулся от расстройства, - Что, Похмельный, кончился курорт! А то вишь, харю наел. Отлежался… Зажило поди всё, кроме зубов то, а?
Похмельный, обросший, с седой щетиной и двумя  невидными сбоку, выбитыми зубами, невесело ухмыляется… « В каменоломню теперь поедешь, сволочь!»  - доносится  до него  голос уходящего  Линькова.

Слышны  взрывы в каменоломнях. Серо-розовая, в фиолетовых прожилках каменная плоть после взрывов. В трещины зэки вбивают прерывистым рядком железные клинья…

Похмельный разбирает у жилища  их , палаток, лохмотья рукавиц (КРУПНО), выданных для работы совсем недавно. Подъезжает бричка. Из неё выскакивает возчик – комендант Иван Чепов. Он подходит к Похмельному:
                -  Ну что , земляк? Поедешь со мной в Осакаровку, груз охранять? Я договорился…

В угольном тупике. Работают два зэка – Похмельный и тамбовец. Они бросают на платформу товарняка уголь. К ним подходит Чепов :
                -  Поедете с паровозной бригадой. Километра за полтора  до Осакаровки высадимся, притормозят. На станции  останавливаться нельзя. Я тоже сойду…- уходит.
Тамбовец спрашивает у Похмельного:
                -  А зачем ему это надо ?
                - Там его приятель, Лисьев. Дела какие –то… Тебе  то что? Катайся, как вольный. Кормёжка опять же…
                - Да. Нормальный этот Чепов. Ты что , знал его раньше ?
                - Работали вместе. На Украине…

Товарняк остановился. С вагона выпрыгнул Чепов, из тендера – Похмельный с тамбовцем. ЧЕПОВ :  -Там где землянки ,должен  и  быть… Тут недалеко…


Когда подошли к землянкам, из одной из них вышел человек:
                - Кто такие ?
                - Мне Лисьев нужен, комендант Четвертого спецпоселка. Вы кто ? – Чепов протягивает свой документ и пропуск.
                - Завхоз  Ноздрёв. Так его сейчас в Осакаровке нет. Повёл очередную партию. Присланных…
                - А когда вернётся ?
                - Пока туда делов, обратный путь…Дня  через три , не раньше. Да недавно ушли-то.
Чепов задумался. Ноздрёв его понял :
                - Пароконку я дам. Проедете…
                - Этих некуда девать – Чепов кивнул на стоявших в сторонке Похмельного и тамбовца
                - С собой.  Им какая разница? Ехать – не работать. Я счас пошлю, пригонят лошадей то, присядь пока - он отошёл за землянку.

Чепов и Ноздрёв сидят на скамеечке, зэки  на земле поодаль. Ноздрёв говорит , явно важничая :
                - Гонят и гонят, каждную неделю, почитай , состав… Одной только нашей комендатуре  приказано освоить двадцать точек. И на каждной – ты – ся – чи  ! Да что говорить – площади отвели триста гектаров! Шутка ли – всех обкормить, обустроить. На Четвёртой уже собрали семь тысяч, да повели сейчас тыщи полторы, не меньше… Армия ! Чёрт их возьми. И везут ,и везут. Да семейные все…с детьми, кучей малой… Это сейчас пусто, попали в такой день… Едет - он привстаёт к подъезжающей пароконной подводе…

Степь. Конями правил тамбовец. Чепов сидел впереди, Похмельный полулежал в задке. Совсем близко к себе, застывая, подпускали сурки. Иногда попадались со своим долгим разбегом и тяжёлым взлётом дрофы…

Партию догнали только к вечеру. С косогора открылась равнина, по которой  на километра  три растянулся обоз.

Когда приблизились, босой конвоир сквозь шум толпы и скрип телег громко ответил спросившему Чепову:- Лисьев впереди . в головной подводе.
Чепов сказал тамбовцу: - Придётся обгонять обоз, - по бездорожью…
Их телега перевалилась в степной кочкарник, мимо нескончаемой конно-людской лавины. На подводах сидели старики с детьми, тяжелобольные. Мужики , бабы, девки, парни, подростки и даже мальчишки – шли по бокам.
Видно, что все идут из последних сил. Некоторые волокутся , держась за оградки и задки подвод. Лица у всех оливково-серые. Ввалившиеся полубезумные глаза. Многие босиком, на тесёмках болтаются на груди – валенки, сапоги, чувяки, лапти, ботинки. Выносливые из мужиков несут в охапках грудных детей, либо на плечах – детей постарше. Их головенки валятся из стороны в сторону. Уставшими бредут и охранники, отличаются только блестевшими на заходящем солнце штыками. Не слышно плача, нытья, лишь изредка взлетит  яростный вскрик, удар споткнувшегося по крупу коня человека. Мошки, мухи,  оводы , слетелись со всей степи на запах пота, роями вьются над лошадьми, те часто всхрапывают. Тяжко ноют полуразбитые арбочки и мажары, тонко визжат ступицами аульные колымаги, увечно вихляют колесами фуры-радирки и цыганские кибитки , - всё, что собрали в сёлах и аулах осакаровской комендатуры. Вдали, перед обозом , виднеется сторожевая вышка, за ней –  палатки и вагончики.. 

Наконец, догнали Лисьева. Чепов пересел к нему, они оживленно о чём –то заговорили…
Вдруг толпа смолкла  на минуты, остановившись перед рекой Ишим, открывшейся с  пригорка, и после , без приказа, все бросились вниз…
Орда, на ходу снимая одежду, топотом тысяч ног, под матерщину конвоиров, ворвалась в мутную, пузырящую от множества  тел воду. Омачивали спалённые губы, прополаскивали рассохшие глотки; парусами вздымаются бабьи юбки…Кричат дети, орут отцы , визжат женщины. Льют, кидают на себя ладонями брызги, плещутся, смывают грязь, пот, с уханьем окунаются с головой. Девушки встают в кружки, обнажают голые спины ,им мешают младшие братья. Бабы держатся проще – спускают с плеч сорочки, трясут открытыми грудями, омывают шеи, подмышки. Старухи входят осторожно, распускают седые космы волос, полощут их. Стоят невообразимые гвалт, гиканье,  плеск.
На берегу неспешно собирается  местное и пришлое  начальство – старосты, бригадиры, коменданты, конвоиры. Ждут. Понемногу, с осмысленными взглядами , люди выходят из реки, собираются у рядов повозок. Когда все вышли , начальство подошло ближе, Лисьев взобрался, встал на бричке, громко заговорил :
                - Все вылезли ? Никто не утоп? Теперь слушайте меня во все ухи и запоминайте навсегда, потому что по два раза никто повторять не будет, -он немного помолчал, поджидая тишину внимания, - Все вы, кого только что привели, есть злейшие враги Советской власти. Поэтому она постановила вас ликвидировать как класс. Но она же милосердно даёт вам, враждебным остаткам, загладить вину. Для этого вас сюда и привели. Здесь вы построите дома, распашете землю, заведёте совхозные поля. Станет Четвёртая точка социалистическим посёлком. Но для этого надо хорошо потрудиться. Дисциплина здесь установлена военная. На личное обустройство даются сутки. На вторые всё взрослое население зачисляется в бригады. Каждая бригада работает по своему назначению, а все вместе – ударно строят бараки. Приказы любого комендантского начальника выполняются безоговорочно. Нарушение правил распорядка, невыполнение рабочей нормы, отлынивание от работы карается лишением пайка. Лодырей на точках не бывает.
                - А хлеб здесь бывает ? – одинокий крик из толпы мгновенно подхвачен общим гулом и  шумом.
Лисьев выждал, поднял руку, - Хлебный паёк установлен по категориям. Для взрослого, выполняющего норму – восемьсот грамм в день, на иждивенца – четыреста. Для бригад организовано горячее питание. Пока раз в день. Хлеб печём здесь же, на месте. Муку будут подвозить. Вода – из речки. Родников пока не найдено, но можно вырыть колодец…
Толпа загудела снова :
                - Дайте хоть сейчас по кусочку детям !
                - Больным !
                - Смилуйся, добрый человек !
                - Завтра же отработаем !
Лисьев твёрдо говорит : - Сейчас нет. Завтра закончим точный учёт прибывщих, потом списки передадут в лавки . Это же очень долгая работа, но управимся, за полночь. Работники и так весь день на ногах. Завтра , завтра – выдадим. Как в Библии записано : «Добывать свой хлеб в поте лица своего …» А из вас ещё никто не вспотел. И … последнее. О границах посёлка. Во все стороны разрешено самовольно уходить на столько, чтобы различать винтовку у часового на вышке. Кто уйдёт за реку – считается беглецом. Теперь о побегах… Если такого придурка не разорвут в степи волки, то его обязательно нам сдадут местные жители. Случаи бывали, печальные… Его семью разлучаем. Самого отправляем на штрафные шахты, детей – в спецприёмники под чужими фамилиями…

Чепов приносит расположившимся  около подводы Похмельному и тамбовцу одеяла,  завернутый  овечий сыр, хлеб, - «Укройтесь  и поешьте…» - уходит. Быстро наступает  темнота.

Когда управились с едой, к  ним подошли двое, муж и жена – выселенцы :
                - Здравствуйте. У нас дитё, больное. Можно ему переночевать на подводе?
Тамбовец что-то забормотал, но Похмельный сказал:-Конечно, мы ляжем внизу.
Жена ушла за ребёнком , а выселенец примостился покурить рядом с Похмельным., заговорил :
                - Да…  хоть добрались…Зарываемся живыми в землю…-Похмельный ничего не отвечал, - Вывезли, не успели очухаться. Сначала тестя взяли – он церковный был, ну и впаяли нетрудовые доходы. Заперли в амбар. Потом невестку , жену мою – мытарили. Где деньги , вырученные матерью от самогонки ? А тёща умершая два года уже… Нет денег ? На высылку ! Мгновенное решение, я был в отлучке. Шесть семей вывезли. Четверо суток ждали возле станции. Я , как узнал, кинулся в район. А там , уж сотни человек, у райисполкома. Но дождался, хорошо, что ждали там, у станции. Протягиваю свою красноармейскую книжку: «За что воевал три года ?» Помочь не могут, пиши, говорят, жалобу в окружную комиссию, а когда она дойдёт, та жалоба? Одно к одному…
                -  Откуда вас?
                -  Пензенские мы. Из под Пензы.- торопливо ответил  выселенец, и поспешил навстречу жене, чтобы помочь донести узел и уложить в бричку спящего ребенка. Жена ушла.

Выселенец продолжает свою историю: - В той же Пензе стояли в тупике три дня. Потом – на перегонах, то сквозняки, то духота, вагон забитый, две параши, вонь, вши.- градом сыплются. Еды нет. Вода – по кружке на брата из ближней лужи. Стали помирать сердечники, дети малые, выносили на станциях ночью и опять под замок – мол, местные схоронют. Известно как – в одну яму , без креста, ни фамилии…  Вот так я и  мать свою вынес. А случались перегоны, что покойник сутками тухнет, так прямо на ходу в люк спускали. А что делать? – мертвяк даст заразу, все помрём. Иные седели прямо на глазах… О таком зверстве над мирными людьми в Гражданскую слышать не приходилось! Здесь уже  неделю толчемся. На работу строем – с работы строем. Почище армии. А работа – кровь из носа, а норму выдай. У Лисьева не забалуешь, он своего добьётся… А кормёжка? Один раз в день жидкое пойло из капусты и свекольной ботвы. Деткам муку выдают, - он для наглядности показал ладонью горсточку, - затирушечку варят. А так – один хлеб, один он, батюшка , и спасает. Знаешь, добрый человек – неожиданно задушевно обратился он к Похмельному , - Одни дети меня и держат. Их двое у меня. Раньше как то мало о них думал. А ныне  только об них мысли. Только бы выжили. Экую дорогу вынесли !
Похмельный всматривается вдаль. На всем пространстве возле реки догорали  огоньки костров, лежали вповалку люди, ходили возле  них редкие охранники.
В голове Похмельного стучали слова Лисьева : « Теперь – о побегах…»


Мария – подавальщица и посудница при пищеблоке для вербовочных, на  железнодорожном стане, там ,где обрывается полотно. За длинный дощатый стол усаживается вольный люд – техники дистанций,  дорожные мастера, десятник, охранники…

После обеда ,Мария с Григорьевной, поварихой, - одни – убирают, моют посуду. Григорьевна – крепкая, грубовато – властная женщина, продолжает  начатый разговор :
                - Всё зависит от статьи. Если по 58-й, выяснять опасно, саму загребут. Если статья попроще, - тогда осторожно, может, сходить в Долинку, там разрешат пожить возле мужа несколько дней, а могут не разрешить… Одной трудно тебе будет. Могут уволочь в степь и оттуда на носилках принесут, вот так… Народ тут шустрый, быстро окрутит. Это меня боятся – мужнины дружки в начальниках…

Мария идёт с полными  руками чистой посуды за будку-кухню. Там складывает миски, смотрит вдаль , чуть привстав, туда , где вдалеке копошатся заключенные, оттуда слышится лай собак, звуки ударов о рельсу – знак окончания отдыха или начала…

Мария в траве , за станом, чистит песком чугуны. Рядом лежит рыжий размётчик. Он худ , коротконог, у него нечистое скуластое лицо, несообразно крупный нос :    - Зачем тебе кого то где то искать? Выходи Мария за меня. Не веришь? Я на полном серьёзе . Водки закажем, свадьбу отгрохаем – все ахнут.
                - Где жить то будем ? – мягко отзывается Мария, боясь некстати рассмеяться, так её веселит этот столующийся у ней «вольняк», - В будке, что ли? Туда Григорьевна и мужу не дозволяет.
                - У матери под Рязанью домина – усадьба барская. Брат служит в ГПУ. Да у меня самого денег – во!- показывает руками,-  Заканчиваю скоро вербовку-то, - он вскочил, сел, скручивает цигарку, - Хочешь, я сейчас тебе денег дам ? Купишь себе что-нибудь…
                - Хороший  ты мужичок, Паша , сразу видно. Но ты же мне по плечо будешь. Как мы ,к примеру, в гости по Рязани твоей пойдём ?
Размётчик кривится в неловкой улыбке, продолжает с прежней развязностью:
                - В мужике , Марусенька, главное другое. Уравняемся, не печалься. А по гостям ночью ходить будем. У брата жена тоже выше, а живут душа в душу!


Кукурузные зерна (КРУПНО) янтарными бусинками  рассыпаются Даниловной на горсточки. Потом распределяет, высыпая из мешка, - пшено. Затем достаёт картофелины, три откладывает на варево. В землянку, сквозь затертое тряпицей окно, просачивается весенний солнечный свет. Входит  соседка Катерина, - в годах , очень болезненная ,рыхлая женщина:
                -  Уф, твои то , бегают, чуть с ног не  сбили ! А ты чо киснешь? Было б  над чем ! Придёт ваш черёд – вернутся наши мужики. В Москве , говорят, всех придурков сажать собираются ! Уже решенье Сталина есть.
                -  Дай то Бог !
                - Чуешь, чо  кажу ! Степан Огарков из тюрьмы вернулся. Сходи- может, шо знает. Он  у Стрельцова зараз ! В управке !  - Даниловна нерешительно  перевела  взгляд на закипающий чугунок с картошкой, - Я посмотрю, посмотрю, - беги же!

Даниловна подходит к домику архиповского колхоза. Предколхоза Стрельцов ладит подводу, собирается уезжать. Из правления выходит сивый мужичок, с ввалившимися глазами, Даниловна к нему : « Вы – Степан ?»,  он только отошёл  подальше быстро, кивнул. Они завернули за правление. Сели  на завалинку, мужик стал скручивать цигарку.
                - Мужа мово … Не встречали… там ? – Степан молчит, - он такой… с рыжинкой, Петром звать . Кожухарь.
                -  Со мной было три Петра. Рыжий ? Нет, кажись такого не было. Да все на одно лицо. По фамилии там не знают , клички одни…- он дымит своей цигаркой .

Даниловна со  своими детьми за столом в землянке. Они едят сваренную похлёбку. Сашко спрашивает :
                - Чо, и хату вернут ?
                - Куда они денутся , - вернут!
                - И огород? - допытывается Танюшка.
                - Та всё вернут , - как бы досадуя, отвечает им Даниловна, - Ещё и гроши приплатят за несправедливость. А чеченов выселят. Одни, как раньше жить будемо…
                - Ага, - согласился Сашко , - На черта они нам, прямо повернуться негде.
                - Я бы Райку оставила – осторожно говорит Варька, - Так её  одну не дозволят оставить.
                - Чего ж не дозволют? - успокаивала мать, - Она же не в другом селе останется. Коменданты дозволют. Вон, Куделю попрошу.
                -  Тогда и Мишку – сердито подаёт голос Сашко,  - Он же немой. А я один его понимаю.
                -  Может , ещё Матрену оставить? Она такая дурнаненькая. Пропадёт без нас, – снова подаёт голос Варька.
                - Пропадёт - - соглашается Танька, - И того не умеет, и того не знает. Як они там жили у себя?
                - Наши не лучше. Тоже  - разные . Ох, какое счастье, что хучь сюда отослали. А не дай Бог, в какую – нибудь Чечению. Тебе то хорошо, - ласково Даниловна  достаёт затылок Сашко, -Ты по-ихнему балакаешь…
Сашко смотрит на мать испытывающими глазами :
                - Мати, а правда  папка с нами будет ?   


В кабинете начальника атбасарской тюрьмы, где отбывает  наказание Кожухарь, сидят : прокурор, следователь, начальник тюрьмы Абдурахманов. Это комиссия по пересмотру  дел. Входит Кожухарь, переминается , пока прокурор смотрит его  документы :
                -  Дело у тебя Кожухарь, какое то…тухлое. Человек в годах, вроде  бы при уме. Семейный?
                -  А как же . Двое дочек. Сын.
                -  Вот видишь. Тогда непонятно, почему себя ведёшь по – дурацки. Садись, – указал прокурор напротив своего стола. Но Кожухарь не сел, - Может ты и вправду скрытый кулак? С контрреволюционными замашками ? 
                - Та вы шо, гражданин судья? До контры я – ни с какого боку. Я ж прямо с Гомеля – в красноармейцы, два года в них… С детства – крестьянин…
                - Вот  нам и непонятно- заговорил уже следователь, - Крестьянин, а вставляешь палки колхозному движению.
                - Палки? Яки палки ? – изумился Петро.
                - А как ты расцениваешь твой отказ сдать семена ?- допытывается следователь, - Твоё матерное оскорбление представителя Советской власти  и угрозы физической расправы над активистами? Вилами грозился заколоть .
                - В горячке высказал – покаянно признался Петро – Проклятый характер.
                - Сгоряча , значит – желчно переспросил следователь, - А наёмным трудом тоже сгоряча пользовался ? Вот здесь, - он постучал согнутым пальцем по папке, – Все твои батраки записаны.
                -  Вроде разрешалось. Оно ведь как в селе сегодня – я соседа нанимаю, назавтра он меня на помощь кличет. Нехорошо , конечно. А семенные задания нужно было с осени на людей накладать, а с весны мало что остаётся.
                - И ты признаёшь свою вину? – недоверчиво сощурился следователь.
                - Всячески ! Полностью осознаю и раскаиваюсь. Ослобонюсь и зараз же загладю свою вину перед движением. Не только свою заданию выполню, но и другим помогу.
                - Сел на парашу и сразу семена нашлись. По – другому они не понимают. А ты недоволен – повернулся следователь с Абдурахманову, - Да у тебя не тюрьма, а дом политпросвещения.
                - Домой придёт – обижаться  будет: турьма – плохой, нашальник – плохой, Совецка власть – плохо, - ответил  начальник тюрьмы.
        Прокурор благосклонно  посмотрел на Абдурахманова и спросил у подсудимого :     - Что на это скажешь ?
                -  Да я скорее язык себе отрежу – хрипло пообещал багровый Кожухарь – Зараз каждое слово, если против курса партии…
                -  В Щукинской судили ?
                - В Щукинской , ага. Оттуда – в Кокчетав, оттуда – сюда.
                - Прокурором в Щукинской – Исхаков? Не знаешь … Исхаков зря сроки не выдаёт, - и провоцирует Петро, - Ну что, нужно своё, личное хозяйство для колхозника ?
                - Да як не нужно? - улыбнулся  очевидной глупости Кожухарь, но тут же смутился , смекнул, что не нужно это ему говорить,- Ну, троше если , не  помешало бы…
                - Подожди за дверью – приказал прокурор Кожухарю.
Оставшиеся в кабинете совещаются . 
ПРОКУРОР :  - Я считаю политической ошибкой выпускать  на волю заключенных, подобных Кожухарю. Это – типичный  представитель опасной в селе мужицкой прослойки – полукулак, пользуется наёмным трудом. Опять же – в тяжёлый для колхоза момент отказался сдавать семена, оскорблял, угрожал физической расправой. Короче, пришло указание из Какверхсуда ужесточить сроки , наказанным за колхозное строительство.
СЛЕДОВАТЕЛЬ:-  Да, видно, что предыдущий приговор он  считает несправедливым. Наверняка затаил обиду.
АДБУРАХМАНОВ:- Пускай сидит!..

Петра ввели, поставили посреди комнаты, судьи встали, прокурор читает :
                - Именем Республики, по статье шестьдесят первой, первый срок крестьянину села Гуляевка Сталинского района Акмолинского округа дополняется одним годом тюремного заключения…
                -  Скольки ? – свистящим шепотом переспросил Кожухарь, - Ещё год ? Як же так ? Гражданы судьи !- закричал он , выкатывая побелевшие глаза, - У меня ж семья выслана! Там – он указал на зарешетённое окно, - Жинка с дитями голодует ! Вы , мобуть , меня пугаете? –   вдруг дико улыбнулся, - Шоб наперёд запомнил. Ага ? – и почему то обернулся на приведшего его конвоира .
Гробовое молчание было ответом на его мольбы. Кожухарь как стоял, так и свалился на колени, взмолился : - Помилосердствуйте, ради Бога! Отпустите!
- он заплакал – Я вам бесплатно этот год , где хотите , отработаю ! Все трудодни – ваши ! Дайте на детей хочь глазком взглянуть !
ПРОКУРОР : -  Нечего ломать комедию, поднимайся живо ! И благодари , сучок, своего Бога, что годом отделался, а то твоего дела на все пять хватит. О семье раньше надо было думать, когда грозился смертью активистам! Убери, чего разинулся ?
Дюжий конвоир подскочил к Кожухарю, с трудом оторвал его от пола, поволок к выходу…

Перед своим освобождением, в камеру, где сидит Кожухарь, зашёл проститься Житарев. Это – известный атбасарский плут, в прошлом торговец:  -   Прощайте, горемыки! Досидеть вам сытно Вернётесь домой- живите мышками, голосуйте всегда « за» и воруйте по-божески,- он привычно , но теперь с вольной походочкой , вихляя , прошёлся по камере,
-  А вы, аманжолы, - обратился он к старикам-аульчанам, - казахам, кружком сидевшим на полу , - Нагадайте мне дальнюю дорогу. Куда-нибудь к монголам, туркам, можно даже к обезьянам в джунгли, - Кош болвыныз, аксакала, - увидев Кожухаря, сидевшего и смотрящего  перед собой в одну точку, - А-а ! Кожушков, и тебя ? Аж с лица сменился. Как я вас всех ? А? Не слушались меня, как этих дурковатых следователей натаскивать…

Данилов прилёг после обеда в своей горенке. К нему вошла жена, - статная, с замашками жеманной девицы, села за стол, сказала :
                -   Виктор, нам нужно возвращаться в Москву.               
                -  Сейчас поедем или до утра подождём ? – он хмуро улыбнулся, досадуя на прерванный отдых для пустого разговора.
                - У нас в распоряжении две недели, чтобы собраться… Не спеша… Потом будет поздно. Позже в селе будет небезопасно…
                - Да что ты дуришь ? Что за ерунда – он обеспокоено поднялся с кровати - Тебе, что , угрожал кто ?- он сел напротив , - Нет? – он видел по глазам, что так, - Тогда не получится. Меня никто не отпустит в разгар уборочной. Ты думаешь, что говоришь ? Ну? – он погладил её по волосам, - Ты же мечтала пожить в деревне. В Москве эти склоки , суета. Мечта сбылась. Посмотри, какой дом ! - он показал на добротные стены в новых обоях, большие комнаты, высокие окна.
                - Дом казенный, Витенька… Давай поговорим серьёзно. Мне признаться – не до шуток.
Данилова насторожил негромкий, уверенный и твёрдый голос жены и он задумался ,потом  заговорил :
                -  Меня могут исключить из партии, могут быть большие неприятности. Нужна крайне уважительная причина. Скуратова так просто не убедишь. Этот змеюка любого задавит. Пойми, это неплохой этап, отсюда можно получить хорошее назначение. Да пойми ещё раз – возвращаться в пыльную Москву ? Под крыло твоей мамочке ? В коммуналку , где по ночам воруют из кастрюль ? Не хочу!
Жена низко наклонила голову , потом заговорила с прежней настойчивостью:
                - А ты думаешь, это у тебя хорошее место ? Неужели ты не видишь ? В посевную тебе район помог. А урожай с тебя спросят . А его не будет. Его в колосках разворуют, это не суп по кастрюлям. Что проку в твоей должности, если мы почти голодаем ?
                - Это тебе гуцулка нагадала ?
                - Не дури, Витя. Ты что , не понимаешь ? Я же – воровка – беру продукты из колхозной столовой.
                - Нам полагается.
                - Мне надоело. Как на меня смотрят, ненавидят… А Скуратов твой. Он же тебя задушит осенью. Виновником объявит тебя. И голод будет – я слышу, что говорят… Нет , хватит, пожили, поглядели, всё.
                - Но Скуратов  не настолько глуп, чтоб меня сейчас отпустить. Не пришёл срок. Ему Край не позволит менять председателя. Ведь это –некрасиво. Не забывай, я – партиец.
                - Даже  такому пламенному партийцу не позволю губить себя. Ты как хочешь, а я  уеду.
Данилов запустил пальцы в свои смольно- курчавые волосы…

Скуратов  один в своём кабинете. Перед  временем перерыва приоткрыл дверь,  прислушался , потом вскрыл сейф, достал початую бутылку водки, которую хранил за связками папок, налил полстакана, как услышал торопливые  шаги  полусапожек секретарши. Он успел прикрыть водку газетой.
                -  Дмитрий Кузьмич. Тут к вам … Данилова. Говорит ,  по очень срочному делу . Я говорила…
                -  Пусть войдёт – буркнул Скуратов, и когда  посетительница вошла, он спросил, - Ваше?...
                -  Наталья Кирилловна…
                -  Садитесь, Наталья Кирилловна. Всё никак не могу выбраться к вам. Посмотреть , как устроились.
                -  Ничего , хорошо.
                -  Чем обязан ?
                -  Вы знаете, - она потупила взор, - В общем,  у меня давно болезнь, женская, но теперь обострилась… Жалко и обидно, но необходимо её лечить в Москве…Там врачи , профессора…
                -  Ну так поезжайте, в чём же дело ?
                - Он меня одну не отпускает. Мы … Он хочет попросить у вас расчёт…
                - А что говорят наши? Здесь , в Щукинской , неплохая больница.
                - Дмитрий Кузьмич, болезнь свою я хорошо знаю, меня предупреждали перед отъездом, что может всё обостриться. Лечение  не поможет, нужна, как мне сказали , операция, на которую я никак не могла раньше решиться. И лучше прооперироваться  в хорошей клинике, у знакомых врачей…
                -  А без мужа никак нельзя ? Курите ? – он придвинул пепельницу, сам чиркнул  себе спичкой, разгоняя дым хорошей папиросы…
                -  Вы знаете, у меня в Москве из родных почти никого… Одна только мать, за которой нужно самой ухаживать… А послеоперационный период – кто знает, сколь я там проваляюсь ? Нам жаль покидать эти места, Виктору терять такую должность. Но другого выхода нет. Вы уж , не отказывайте нам , пожалуйста.
Скуратов , прищурясь, смотрит внимательно на просительницу и в глазах его
начинают прыгать злые огоньки. Она продолжает :
                - Он вас очень ценит, Дмитрий Кузьмич, И работа ему по душе –он давно мечтал поработать в деревне. Я уж тянула , сколько могла. Думали после уборочной проситься, но я чувствую – не дотяну. С каждым днём всё хуже… недоедание, наверное, сказывается… Мы непременно вернёмся! Он так и говорит:  «под его началом»… Под Вашим – она мило улыбнулась,- Он пойдёт на любую должность. Он очень расстроен. Да я и сама расстроилась – просто ужасно,  - и она приподняла голову, словно боясь уронить вдруг набежавшую слезу, изящным движением тронула уголок  глаза.
                - Вы так говорите, будто в Африку уезжаете ! Ну двое суток и он возле вас ! Зачем же ему уходить, если нравится ? Ну какая из мужика сиделка ? Давайте сделаем так…- Скуратов на мгновенье задумался,  -Отправим с вами опытную медсестру. Оформим командировку, якобы на учёбу, потом вычтем с вас якобы для порядка ,копейки. Зато будет надлежащий уход. Поверьте , - он поднялся, чтобы приоткрыть форточку,- Мы его тоже ценим. Поэтому сделаем всё, что в  наших силах. Ну, согласны ?
                -  Но, Дмитрий Кузьмич, - я ведь исстрадалась одна – он вечно в разъездах. А что медсестра? – это  же не родной человек. Да и мать там моя, знаете, совсем старенькая, пишет письма под диктовку. До беды времени не
надо… Потом эта операция – вдруг что не получится ? – у неё в руках появился скомканный носовой платок.
Скуратов в задумчивости поглядел на неё сверху :
                -  Жаль, жаль его терять. Виктор Иванович нам неплохо помог. И мы… должны проявить внимание. Пусть пишет заявление. Ладно, - и уже другим тоном, - А вы , надеюсь , не забудете нас ? Можно рассчитывать на ваше внимание ? Адресок… зайти… при случае…
                - Конечно , конечно !  Спасибо Вам ,  спасибо, Дмитрий Кузьмич, - она встаёт с чувством  исполненного долга.
                - Пусть завтра привезёт и передаст заявление. Не мне – председателю исполкома – говорит Скуратов, провожая Данилову до двери.
Оставшись один, он подходит к накрытому газетой стакану, сразу выпивает тёплую водку, залпом и шепчет про себя после : « Сволочи… Бегут… Вот сволочи ! Почуяли…»

                К О Н Е Ц     С Е Д Ь М О Й     С  Е  Р  И  И



                -  V I I I  -

Ночью Похмельный вышел из палатки, постоял какое – то время у входа и осторожно двинулся к карьеру. В каменных отвалах отыскал два припрятанных узелка. – с карасиками вялеными и с сухарями,  две бутылки с водой. Прислушался. На синеющем небе ярко полыхала вечерняя звезда. Он сел на зернистый камень. Сидел так , выпрямшись, минуту, потом хлопнул себя по коленям, вскочил ,подхватил узелки и быстро зашагал в степь, на  росисто-розовый свет звезды…

Места простирались ровные . Шагалось легко. Давно погасла на западе вечерняя заря и лишь горела крупная лучистая звезда,- по чёрному бархату небосвода. В однообразном ноющем комарином звоне порой слышался писк и шорох мелких полевых зверюшек, - тушканчиков, мышек – полёвок, хомячков. Заветная звезда уже горела низко и ярко. Перед рассветом звезда стала тускнеть.

Было совсем светло , когда он набрёл на сухой буерак. Надёргал охапку караганника, сел на неё, дрожащими руками развязал узелок. Сухарей было много, десятка с три…

Очнулся он от жары и жажды, весь потный , с опухшим лицом. Солнце немилосердно жгло и намучило его, убойно спящего. Он выполз наверх, повёл очумелыми глазами. Вдруг ощутил, как из носа капает кровь. Он опустил голову и, глядя на багровые капли на ладони, невесело хмыкнул. Развязал  узелок, сжевал два сухаря , запил водой, скрутил круточку , закурил. Солнце клонилось к закату …

Он берёт ( КРУПНО) из свертка – последний сухарь , собирает  в ладонь крошки… В бутылке осталось чуть-чуть мутноватой воды … он трясёт её. Сверху видно , что он сидит недалеко от кремнистой дороги. Он встаёт и идёт в сторону от неё…

Он уже бредёт еле-еле и видно , что  снова подходит к этой самой дороге. Он останавливается перед ней, размышляя , что делать – идти по ней или опять в сторону…. Вдруг слышится стрекот повозки. Он оглядывается и видит, - прямо на него ходко катит пароконная , с людьми. Вскоре бричка поравнялась с ним, возница придержал коней, кивнул Похмельному. Тот собрался с силами, ухватился за дощину короба, перевалил через неё. Один из двух  путников спросил его :
                - Куда  идёшь !
                - Завербованный я , из геологов, ведём тут работы... Воду ищём.
Позавчера технорук, да , позавчера, послал пешим, тут с километров тридцать , за таблицами, на точку , а там её уже нет, остались только колышки. Ну, обратно - заблудился…
                - А давно завербовался?
                - А, бес попутал. Из за этих денег. И третий месяц – ни денег, ни жизни. Бездорожье одно. Голодуха. Обносился , вот. И документов нет – в управе. Кто стребует, подумает ещё – сбежал ! Вот так ! Этот Курдюков, - падла! – возница переглянулся с путниками, - Не даёт расчёт, вот доберусь я до конторы, сразу стребую. Хватит ! Ищи , Вася, другого дурака! Да разве ж это дело ? Мерять ногами эту степь ? Пусть Баба – Яга в ступе меряет, - эдак, заблудившись, - можно отдать Богу душу - путники недоумённо заулыбались, - А водички можно попить ?
Из обмотанного тряпками жбанчика ему налили в кружку. Похмельный аккуратно выпил, больше ничего не говорил – от тряски и воды он опьянел…

Вскоре подъехали к одинокому хутору. Среди ровного поля, при дороге, издали светилась белёными стенами длинная хата. Влево от неё, под тремя молодыми топольками, стоял мазаный  жёлтой глиной сарай. Въехали во двор, коней остановили у старой коновязи. Путники сразу ушли в хату. Похмельный увидел возле двери аккуратно сложенные, различного диаметра, металлические трубочки, и какое то никелированное устройство с градуированными планочками. Его кликнули в хату.
 
В просторной комнате, помимо знакомых путников, находились ещё двое. Один из них, среднего роста, лет под пятьдесят, в серой блузе, светлоглазый, с русыми, гладко  зачесанными набок волосами, что – то чертил на белом листе на столе. Другой сидел среди прибывших.Человек за столом невнимательно глянул, пригласил сесть :
                -  Ну, расскажи о себе…
Похмельный кратко повторил , что уже рассказал попутчикам. Все после рассказа молчали. Вдруг сероглазый рассеяно спросил :
                -   А если Курдюков уволит, а денег не выдаст? Ведь ты нарушаешь условия договора.
                -   Напишу в Акмолинский суд. Пусть по суду разбираются.
Чертёжн6ик недоумённо поднял к нему голову и ,подумав, согласился. :
                - Неплохо бы , там он ещё не был.
Кто-то из присутствующих ухмыльнулся :
                -Ты Михеева знаешь? Николая Андреевича ,мастера тихоноской  группы? Вашего соседнего участка ?
                - Михеева? – наморщил  лоб «геолог», - Ну как же ! Кто ж его не знает ?
                - Как он там?  Вот бы кого протянуть через суд. Постоянно люди на него жалуются.
                - Жалуются , это правильно… Любит дармовую работу подкинуть. По двенадцать часов каме… земляных работ. Тяжёлый мужик, обижаются ребята
Чертёжник бережно подобрал свисающую прядочку волос, бросил карандаш на стол , в упор посмотрел на Похмельного:
                - Ну ты то ничего не получишь – ни в суде , ни в еде. Сбежал ?
Похмельный с тоской взглянул в грязное окно с верхушками тополей…
                - Оглох, что ли ? Откуда дёру дал, спрашиваю ?
                - Из Карабаса …
                - Маханул… - удивился чертёжник, - Рисковый ты, я посмотрю, - все молчат и чертёжник продолжает , - Ну , и как прикажешь с тобой быть ?
                - Вам решать… Только не сразу сдавайте, дайте хоть поесть…
                - Отпустить тебя нельзя – про себя вроде рассуждает чертёжник,  - Ведь поймают же. По дорогам шастаешь. Документов нет. Кто ж так делает? Много сидеть осталось ?
                - Меньше года уже…
                - И ты не мог дождаться ? Да люди с «десятками»  не бегают. Или опять врёшь ?
                - Врёт, конечно, - сказал один из попутчиков, - Лет пять намотано, не меньше.
                - Ты мне пяти лет не вешай – глухо сказал Похмельный. Мне и этот год за десятку покажется. Я на каменоломне ворочаю, - и он вывернул к присутствующим шафранные от мозолей и рубцов ладони, - А теперь , после бегов… я там сдохну… -  он совершенно успокоился , стал безразличен к тому , что его ожидает,  - Цигарку бы свернули ,  у  меня уж пальцы не слушаются – совсем тише попросил  он.
Снова наступила тягостная тишина. Один из попутчиков достаёт кисет…
                - Один сбежал ? – уточняет чертёжник
                - Один .. Взяли бы  вы меня к себе ,а ? – Похмельный раскурил свёрнутую ему цигарку,- Денег мне не надо. Лишь бы документы, через годик выправить бы , без судимости ,а ?
Попутчик рассмеялся . Чертёжник, удивляясь, помахал в духоте воротом распахнутой блузы, прошелся, сказал :
                - Ну ка, выйди-ка !

Похмельный сел в тени сарая возле лошадей .Ездовой принёс два ведра воды, вылил в конское корыто. Похмельный зачерпнул оттуда горстью ладони, ездовой указал ему на жбанчик под телегой , ушёл. Кони томились на недоуздах, нетерпеливо перебирали ногами… Появился тот же ездовой:
                - Зовут !

Чертежник, сидевший за столом , снова встал ,  и произнёс , будто приговор:
                - Смелее, проходи , садись вот. В общем , решили мы… Принимая во внимание твоё чистосердечное… - он кашлянул – Словом , отпускаем тебя. Посмотри  хоть ,где ты находишься , -он придвинул к сидевшему за столом Похмельному карту, - Отсюда до Акмолинска, я понял, тебе в ту сторону? – полторы сотни километров, это по прямой. Дойдешь до болот и с  Нурой прощайся, она течёт на запад, а тебе  на север…Ты хитёр, оказывается . Все к железке бегут ,а ты в  противоположную сторону , через степи, где верняк - погибель. Но видно , ты жилистый… Иди дальше по урукмартанской  пустоши ,там не схватят, На атарщиков –пастухов нарвёшься, так бакшиш обещай, они доверчивые , поверят… - перед Похмельным положили на стол свёрток с едой, чертёжник продолжал, - И помни : ты нас, а мы тебя  - не видели. Проводи – кивнул он подавшим свёрток.
Похмельный с глазами , вдруг  ставшими  влажными, молча кивнул от чувств и  вышёл, забыв поблагодарить. Провожатый ему сказал, напоследок, хлопнув по спине :
                - Хоть знаешь ,с кем разговаривал ,каторга ? Это и есть Курдюков, Василий Алексеевич. Которого ты костыбачил, эх… Молись Богу, что на другого не нарвался…

Комендант Иващенко хлещет берёзовым веничком нового председателя Ашихмина. Оба довольны друг другом, Иващенко уточняет  детали биографии  Ашихмина :
                - Партизанским отрядом командовал ? Ишь ты ! Ну с таким председателем не пропадём…

Сидят  с председателем за столом после бани,- Иващенко, Гаркуша. Михаил Ашихмин продолжает выкладывать проблемы , после  недавнего , перед назначением, разговора со Скуратовым:
                - Трудодни не оплачены с прошлого года? Планирования нынешнего урожая нет ? В межсезонье бездельничают ? Промтоваров не хватает.  Он говорит – не упускать…выселенцев… Чего не упускать то ? Национальные особенности в этом столпотворении? Я тут объездил сегодня ,с Татарчуком.
Ивашенко промокнул хлебушек в растворе селёдочном :
                - Собранье надоть. Люди волнуются, что опять прислали. А то были – один другого похлеще. Один охвицером был, другой – висельник, на работу гонял , не давал продыху, третий –тысячник – коровью дойку от бычьера хера не отличал, с халстуком ходил…
                - Да то его жинка не различала,- весело поправляет Гаркуша, на шо у быка четыре штуки  висят. Ей бабы и толкуют : запасные, мол.  Верила. Га-а-а…

Собрание перед правлением. Толпа гудит, народ хочет услышать хорошее, а ему втолковывают : (АШИХМИН ): - Нам , главное , - вовремя и вполноте сдать выращенный хлеб. Райком…
Его голос потухает в нарастающей ярости и выкриках толпы.
                - Та лучше на корню спалить, чем опять задаром !
                - Вы за прошлую рассчитайтесь ! Живоглоты !
                - Слазь , наслухались !
                - Геть из села, чертяка !
                - Не дадим !
                - Бить и гнать !
Рёв и вой толпы усиливаются, кто-то свистит, к крыльцу выскакивает Олейник Никифор :
                - Шо райком ? Шо твой райком ? Он вредительством занимается – людей против власти строит ! Вот я тебя счас в пригоршню – он протягивает руку к Ашихмину. Тот изловчается, выхватывает из кармана брюк пистолет и стреляет в воздух. Толпа на секунду замирает и Ашихмин в наступившей тишине твердо говорит :
                - Ежели будете мне грозить – всех перестреляю! Не таких уламывал ! Белых генералов садил ! А если у вас накипело – я  тут ни при чём !! Берите в руки колья, дубины, вилы, идите на райком ! Что ? Испугались ?
                - Кучеряво балакаешь ! Тебя ж попрут с председателей  -ответил за всех Назар Чепурной.
                - Я за свою должность не держусь . Мне не страшно. А вы – никуда не пойдёте. Ваша храбрость на этом дворе и кончится. Что вы молитесь на этот район , как на икону ? Район на то и есть , чтобы требовать. На него , как на Бога ,а сам не плошай ! Надо своей головой думать! Разрыдались ! Стыдоба ! Ведь живёте не на пустых песках. Разве нельзя втихаря  держать в лесном ауле десяток коровёнок  - для детей? А пасти табунок гусей на болоте ? А наладить рыбалку ? Кто вам запрещает держать кур , поросят ? При желании можно любую работу на живые деньги найти … И пора вам понять и окончательно – никуда от колхозной работы, от хлебосдач не деться. Другое дело – надо уметь отстаивать свой труд. И не забывая о себе, о колхозе тоже думать.
                - Вот мы побачим, как ты тайных коров  продержишь, вмиг ГПУ в тюрьму приторочит,- остывает уже  Олейник Никифор.
                - При умном деле всё можно организовать. Надо подумать- может, столкуемся с киргизами. Я сам работал в кооперации несколько лет. Связи остались. Может ,съезжу в Акмолинск, зайду в банк, выволочу ссуду, пробью кредит. Говорят же вам - проглядывают изменения к лучшему. Урожай намечается неплохой - колхоз вполне может подняться.
                - А ты выколачивать тоже будешь пистолетом? – спросил его Чепурной.
                - Во всяком случае – буду  отстаивать и идти до конца , вплоть до органов, по всем кабинетам пойду.
                - У-у, який храбрый… Так мы уж такое слухали. Одного горлопана…- усмехается Чепурной.
                - Ты о Похмильном? Так его не трожь – оборвал Чепурного  Семён Гаркуша, - Ему и без тебя зараз достаётся, як Серку на перелазе.
Ты за себя гутарь…

(КРУПНО) : Рука с бутылкой, в которую набирается вода. Похмельный у реки, но уходит ,набрав воду , от неё в сторону , - видно сверху…

Копает корни солодки… Жуёт щавель… сосёт стебли боялыча… 

В кустах жимолости он ищет птичьи кладки, но видит только крошево скорлупы…

Рвёт уцелевшие переспелые ягоды, сразу пригоршнями, заглатывает и ест…

Пытается сбить палкой появившегося на его дороге суслика. Палка не попадает,  суслик убегает.

Идёт галечной отмелью озера, потом бредёт по шуршащей усохшей траве, и пошатываясь, теряя последние силы ,падает  на землю…

Сквозь остатки сознания, очнувшись, он слышит, как кто-то размеренной , тяжкой поступью к нему подошёл. Похмельный  медленно поднял голову  и увидел верхового казаха, удивлённо и настороженно его разглядывавшего.Похмельный медленно зашевелился , стал подниматься – лошадь, задрав морду ,с храпом попятилась от него, всадник  спросил :
               - Кто такая ?
               -Из …Щукинской я . Геолог…- видя недоверие ,продолжает - Жумаголова, председателя Кара-Адыра, друга моего, - знаешь? – казах вертит головой, - А Байжанова из Басыря ? -казах что-то утвердительно кивает…- Вода есть? Попить ?
        - Вода с собой нета.  Не возим .  Река близка. Но если устала, тебя мой дом зовёт – разворачивает коня.

Похмельный едва поспевает за бредущей лошадью и  через километра полтора им из под косогора открывается река, до которой Похмельный не дошёл. У него даже прибавилось сил, он быстрее  пошёл за казахом ,который и так, видя  усталость путника, сбавил и без того неспешный шаг коня…

На дворе , куда они подошли, стояла молодая казашка. Она молча вошла в дом, вынесла кружку молока. Хозяева  смотрели, как Похмельный пьёт, потом вместе ушли, оставили гостя одного – у землянки.. Большой двор был грязен, усеян навозом, истыкан копытами. Под тенью камышового навеса лежало несколько телят. Кроме казаха с женой, здесь никого не было видно. Крупный грудастый кобель на привязи зорко следил за пришлым человеком. Похмельный задумался. Потом вытащил из голенища отточенный отломок косы - всунул его обратно. Он с трудом поднялся, с притворным интересом обошёл сарайчик. На лай вышли хозяева.
                - Это тоже твои ? – показал Похмельный  на двух коров в нутре сарайчика, - Да ты настоящий бай. А в твоём аулсовете знают про это ? Налог платишь ? Да не бойся, не бойся – похлопал он по плечу подошедшего  к нему казаха, - Меня твоё богатство не интересует. А там что ? – он указал на хлипкую пристройку к землянке.
                - Разный халам – балам. Зерно немножко держу, дрова, лопат, всякий посуд…
                - Как звать то тебя ?
                - Касымбек.
                -  Да, моего друга тоже так зовут. А ты ,Касымбек , куда собрался? Кайда бас арым ?- он указал на кнутовище в руках казаха.
                - Скот нада посмотреть – пастух сказать куда дальше нада. Уйдёт скот, где потом искать будешь ?
                - Может , потом поедешь, перекусим немного, а ?
                - Я скоро приеду,- пообещал казах, садясь в седло,- Быстро туда-сюда.
                - Ну давай, давай , - я обожду. А там , куда ты едешь , сельсовета нет?  Да хочу, чтобы ту  сообщил про меня. Так , мол, и так, геолог пришёл, требуется курево рабочему классу. Пошлёшь ? Ну, ну. Пастуха ?..
Долгими взглядами проводили казаха Похмельный и казашка. Она постояла возле собаки, успокаивая её, потом подошла к Похмельному:
                - Твой Атбасар тюрьма бежал ? – и показала , как скачет тушканчик.
                - Нет … - как можно спокойнее  ответил Похмельный . Он сел, привалился головой к дерновой стене сарайчика, - Геолог я, заблудился… Ты бы принесла ещё кружечку…
Она вынесла крынку кумыса, Похмельный отпил наполовину, остальное бережно перелил в бутылку.
                - Спасибо… А как на Кара- Адыр идти ?
Она махнула в сторону, откуда он пришёл.
                - А Щукинская ? Заблудился, никак не определюсь.
Она пытливо посмотрела  на него и пошла в землянку. Он стал искать глазами, чтобы такого стянуть съестного. Ничего не нашёл. Под остервенелый лай  двинулся со двора.
                - Падажди ! – его окликнули. Казашка подбежала, сунула в руки два сухих коржа, - Если муж скажет  на тебя, я скажу, ты в Акмолы ушёл, туда – она махнула рукой в противоположную сторону. Похмельный на мгновение оторопел, потом улыбнулся.
                - Спасибо тебе ,добрая душа. Я ,пожалуй, пойду… Собачку успокой.
Казашка лукаво погрозила ему пальцем: - Твой всё равно тюрьма бежал !

…Он переплывает реку Ишим, держа  в вытянутой руке котомку. На берегу выкручивает черную от пота рубашку ,и штаны, потом  быстро-быстро идёт – на запад…(ТОРЖЕСТВУЮЩАЯ МУЗЫКА)

Мария с утра на стане кухарит одна. В помощь ей дали двоих зэков. Их привели и они стояли перед ней, как перед начальством, с заискивающими улыбками и голодным блеском в глазах. Она им отсыпала чаю в кружку, дала полбанки раскрытых мясных консервов…
К двенадцати приходят рабочие на обед. Садятся дружно , едят ,благодарят её.  Помощники перемыли посуду, свалились в послеобеденный сон…

Мария ушла в степь, где облюбовала себе место для отдыха. Сбросила матерчатые тапочки, высоко подернула юбку, расстегнула кофточку, освободила от тесного лифчика крупные груди и медленно легла навзничь, забросила руку на голову. Тень создавал платок , накинутый на куст жимолости…

Вечером, после ужина, помощники колят дрова, она перемывает посуду. За зэками приходит конвоир. Она даёт им по куску хлеба, они благодарят её, прощаются и уходят.

Поздно.  Сумерки. Она сидит в темной будке ,не зажигая лампы. Вдруг без стука заходит её «жених» ,  рыжий размётчик, здоровается и просит :
                - Покормишь?               
                - Чё так поздно то ? Хорошо ,  что не слила остатки , как знала. А где пропадал два дня ?
                -  На дальней ветке был . Нас пятеро…
Она переваливает кашу в миски:
                -  Всю стройку с собой привёл. Не знаю, хватит ли вам ?
                -  А где Григорьевна ?
                -  Уехала к мужу. На два дня .

Размётчик с четырьмя товарищами разлил остатки бутылки в кружки, придвинул поставленный Марией чугунок с кашей:
                -  Садись с нами ,Мария ! Отведай…
                - Устала я, намаялась одна. Чай в казане, - согреете. Посуду оставьте – и поднялась в будку, закрылась изнутри на два крючка.
Мужики, оставшиеся, зыркнули на дверь , которую закрыла Мария , один из них сказал :- Нам бы не горячего ,а только б ноги раскорячила,- хохотнул , черпая ложкой кашу…

Она зорко следила за ними в занавешенное окно в щёлочку. На столе их появилась другая бутылка. Макали сухари в миску с чаем, продолжали выпивать, закусывать. Вдруг они разом повернули головы в её сторону. Она метнулась от окошка, присела на топчане. Окно осветилось заходящим солнцем. Разметчик подошёл, поднялся на крылечко, толкнул запертую дверь:
                -  Машка, выдь-ка к нам !
                -  Не могу я : спать легла, устала.
                -  На пять минут. Не бойся. Скажу что то.
                -  Говори так.
                -  Не выкобенивайся, слышишь ? Выйди !
                -  Завтра , Паш… Завтра я поговорю с тобой , сколько хочешь.
                -  А ну выходи, кому сказал ?! – он пнул дверь.
                -  Пашка! Уйди по доброму – встревожено  ответила она, - Завтра расскажу вашему начальству !      
Приятель со стола крикнул ему:
                -  Эй,  Жуан карабасский, слазь ! Не хочет – не надо !
Взбешенный размётчик отступил на шаг и со всей силой ударил в дверь. Мария метнулась в угол. Со второго удара оба крючка загремели на пол и дверь отлетела в сторону.
                - Ты что меня дураком вставляешь ? – яростно шипел размётчик, - С тобой по – хорошему… поговорить, а ты ,макака деревенская, строишь из себя! – он замахнулся ударить, она попыталась нырнуть под его руку, но он опередил, схватил, отшвырнул, она успела пнуть ему под колено, - Ах ты, сука! Макадука! Ты на кого кидаешься ? На кого посмела руку поднять ?-он повернул за подбородок её опущенную голову к себе, а она ,изловчившись, ударила попавшим в её правую руку чугунком. Удар пришелся по темени. Он крякнул, схватился за голову. Мария кинулась в проём двери и тут же попятилась в ужасе, - в будку, один за одним вваливались мужики , дружки размётчика. Они завернули ей юбку за голову, жгутом скрутили, заломили руки. Она припадочно вскидывала , лягалась ногами, билась ,извиваясь крупным телом. Один из мужиков  поднял руку в кулаке…
                - Не бить ! – захрипел размётчик,- Следов не оставлять  !
Сверху сорвали веревку, протянутую для просушки, обвязали ноги в щиколотках, развели ; привязали руки… Только тогда она затихла…

Утром, ещё затемно, Григорьевна подошла к двери, с удивлением рассмотрела  сорванную дверь , приставленную снаружи, вошла вовнутрь:
                - И-и-и ты !? Чего с тобой ? – она увидела Марию, лежащую ничком, в разорванной одежде, оголяющей ноги и плечи, с растрёпанными волосами… Та с трудом повернулась на бок ,прошептала одними губами :
                - Рыжий… с дружками… -  закрыла лицо руками, заревела тихим воющим плачем .
Григорьевна так и села ,оторопев , на скамью :
                - Ну ****ослов ! Ну сволота ! Говорила тебя, не заводи шашни, не крути бедрами ! Вот ведь что наделал, гадище ! Нет, теперь ему от Евдокимыча пощады не будет!...
                - Не будет ничего …
                - Что ? Смолчишь ?..
Мария не отвечает, медленно поднимается , отряхивается ,  поправляет одежду. Григорьевна вдруг вспоминает :
                - Слушай, чего скажу ! Мой то вызнал про твоего, Похмелкина которого… Сбежал! Говорят, пятый день уж ищут, всех собак выпустили , с верховыми ,всю степь утюжат…
Мария замирает при этом сообщении, минуту сидит, не двигаясь, что –то решая, потом говорит :
                - Ну , раз сбежал, так и я отсюда уйду. Нечего мне больше тут… ловить… Поймала уж, позору то…

По гороховому полю на четвереньках ползает Похмельный, -  жуёт и набирает в сидорок  спелые крупные стручки. Он не замечает, как близко проходит верховой, с  плюгавенькой собачонкой. Вдруг она визгливо залаяла и верховой обернулся, увидел Похмельного :
                - Вот он кто тут ! Эй! – крикнул он ещё одному , поодаль , всаднику, - Сюда, давай, сюда !

Вдвоём на лошадях погнали Похмельного к селу, подгоняя плетью, вывели на крайнюю улицу. Откуда ни возьмись, появились пацанята и закричали :  «Вора поймали ! Вора поймали !»,- помчались впереди. Похмельного привели к избе, на которой висела табличка :« Максимовский Сельский Совет». Ввели его в комнатёнку, в которую через минуту набились люди из ближних хат.
Председатель сельсовета, крупный осанистый , в гимнастерке , мужчина, спросил Похмельного : « Кто таков ? Документ покажь!»
Похмельный , уставив  лицо в пол, произнёс : « Нет». Тогда председатель тут же распорядился , сказав одному из верховых ,приведших Похмельного :
                - Ну , ка , выйди , выйди! И других  - попроси!
Подождав , пока остались   только трое правленцев, председатель продолжал:            - Ну  что ж, - факт воровства налицо. А раз без  документов, - отправим тебя, для выяснения… И пока запрём, для верности ,в амбар.

Пока Похмельного вели до ближнего сарая-амбара, бабы, прибежавшие, около  сельсовета, пошли за ним и чуть не хватали Максима, стараясь навесить тумаков, оплеух:
                - Ворюга, торбу то набил !
                - Детки стручка не имеют, а ты !?
                - Ты его сеял ?!
                - Цыц, бабы! Отойди ,говорю ! – отгонял наседавших объездчик.

Его закрыли в сарае. Похмельный ,очутившись там, бешено заколотил в дверь. Его спросили снаружи, объездчик :
                - Ну что ещё ?
                - Мне нужен ваш председатель .   
                - Нету его…
                - Ну кто другой, из начальников ?
                - Ну говори!  -  кричит через дверь тот же объездчик.
                - У меня есть важные сведения, которые я могу сообщить всему правлению…
                - Ха ,те сведения нас не интересуют. Послухают их ,кому положено, узнаешь скоро !- объездчик отошёл.
Похмельный походил по сараю, потом лёг на остатки сена, стал смотреть на деревянное перекрытие, выступом свисающее под потолком. Он вскочил, вынул из пояса сыромятную жгутину, с силой дернул, проверяя на прочность, стал присматривать приступок , на которой можно было опереться, как услышал за стеной шорох. Три пары детских глаз следили за ним из за щелей. Их отогнал сторож, - сухонький , с белой бородой, старичок,- открыл дверь, поставил бадейку с водой:         
                - Шалуют ребята… Ну что с них возьмешь?
                - Я же геолог,  два дня не евши, я всё объясню – пытается Похмельный выкрутиться  из создавшегося положения.
                - Вот, вот, и я говорю – отвезут в Акмолинск, там разберутся. Ежели геолог, так  чего ж бояться ? А то ведь протоколы , свидетеля – никуда ж не денешься…. Ну ладно, посижу я рядом …

Вечерело , когда подъехала пароконная повозка, Похмельного усадили в ней, и с ним ещё – четыре мужика и  две бабы. Похмельный впал в странное состояние – уснул с открытыми глазами, -  и видел сухую степь, небо, пыльную дорогу, конские хвосты, лица сидевших рядом людей ,  - и всё в тумане , беззвучно…

У окраины Акмолинска их остановил патруль, люди , сидевшие , сошли , а  Похмельного повезли к зданию милиции. Дежурный внутри поставил отметку в журнал  и отвёл Похмельного в приёмник.

В одном из клоповников мучилось человек сорок.. Максим едва успел  приспособиться ,присесть у стены, как отворились двери:
                - Кто тут из Максимовки ? На допрос .

За столом сидит следователь : - Ну , кто таков ?
                - Геолог я … Отбился от партии…
                - Сколько уже работаешь?               
                - С весны… Третий месяц, на сезон...
                - А где нанимался ?               
                - В Караганде…
                - Ладно, иди ,геолог…

Опять камера клоповника. Утром Похмельного снова вызывают на допрос. Тот же следователь  ему говорит :
                - В списках геологических партий нет завербованных рабочих. Их вообще , не вербуют уже полгода. Управление это не в Караганде, а здесь, вон, в двухстах метрах, можешь пройти… Так что, либо говорим правду, либо…Оформляю дело по хищению колхозного семфонда. Срок ,- от двух лет и выше… Ну, будем выбирать ?..Молчишь ? Иди! Надумаешь, скажешь !

Ночью в клоповнике слышно ,как за решетками окна стучит дождь. Следующим утром арестантов выводят во двор домзака. Люди обрадованы. Слышится даже птичий щебет. Вышел  к ним вертухай, сказал :
                - В  камерах ваших – клопов   да  вшей не меряно! Развели, мать вашу ! Будет дезинфекция !  Вам отдыхать здесь , пока не выветрится …

Заключенные сидят по краям маленького дворика. Входит тот  же вертухай, говорит Похмельному : - Поднимайся ,иди за мной …

За дверью внутреннего дворика его встречают тот же следователь и незнакомый человек, который тотчас же рассмеялся :
                - Да вот он !  Похмельный Максим Иванович, осуждён по сто одиннадцатой, место отбывания – восемнадцатое отделение Казитлага. Побег совершён семь дней назад… Вот ты где , голубь, далеко забрался… - и тут же приказал вертухаю, - В отдельную ! Под замок и на сотку хлеба ! Первым же эшелоном – в лагерь. Там его ждут… - посмотрел пристально на Похмельного, - Запомни какого  цвета небо, потому что ты его больше не увидишь. Будешь сидеть безвылазно, пока не ослепнешь, как слепнут вагонетные в штольнях кони…


Леся возвращается с дневной работы на обед в свою хату, и, проходя мимо двора Чепурных, вдруг останавливается – она ясно различает смех Назара. Она поспешила быстрее и услыхала, как со двора Назара выезжают две  казахские арбочки.

Дома Леся устало сняла свой зипунок, походила неприкаянно и вдруг повалилась на кровать. Проснулась в  темноте, к вечеру, - только у образа, под потолком, горел восковый огарок. Она встала, зажгла лучину, стала искать  в укромном  месте сундука припрятанные там  деньги. Отсчитала нужные купюры, снова аккуратно в тряпицу завязала оставшееся.

В хате Ивана, брата Леси, было неопрятно. Сам он еле встал, когда увидел вошедшую сестру, стал надевать  стоптанные  онучи. Леся спросила :
                - Ты с Назаром разговариваешь ?
                -  Здороваемся, куда денешься. А шо?
Леся достала деньги :  -  Возьми. Зараз иди, купи бутылку  и с Назаром приходи ко мне. Не будет водки, возьми самогонки, браги, любой дури, но чтоб зашёл.
 С Ивана слетела сонная расслабленность, он перестал расчёсывать свои космы :                - Ты чё . свихнулась ? Максим вернётся, меня прибьёт.
Я зараз до батька пойду, скажу, и он тебя прибьёт … батогом !
                - Сделаешь, что говорю, и потом пойдёшь до батька.
                - Ещё что , и не подумаю. Тебе мало? Тебе, дурочке…               
                - Ты бы ,Иван спросил, чего я ела сегодня. Твоя  то, небось, каждый день кухарит ? А Максим ?.. Он не вернётся .Мне сон был. Что ему тут делать ? Чтобы всякая погань в глаза тюрьмой тыкала ? Он гордый.
Иван проворчал : - Всё равно не пойду. Что я , - сводник ?
                -  Пойдёшь.
                - Да его в селе нема. Он вчера у Илька просил коня до Басыря ! 
                - Он уже здесь. Вернулся, видать, иль не ездил… От него я киргизов видела. Так иди же, чёрт! - яростно прошипела она, - Стоит, душу вынаёт, праведник херов ! Да гляди, не скажи своей, она тебя угостит другим  - раздумывает, пока Иван , засопев , начал собираться,- Вот что , вместе пойдем!.. Коли так, мне уже всё равно…

               
                К О Н Е Ц    В О С Ь М О Й    С Е Р И И

               


                - I X -
   
  ТИТР : ПРИЁМНАЯ УПРАВЛЯЮЩЕГО « КАРУГЛЯ » ГОРБАЧЁВА К.О.
                ОКТЯБРЬ  1931  ГОДА.

Входит  молодцеватый, подтянутый, в полувоенной форме, посетитель. Секретарь поднимает глаза :
              - Корней Осипович занят.
              - Мне назначено. Я – Шкелле,  новый начальник по спецпереселению…

В кабинете Горбачёв встаёт , приветствует вошедшего :
               - Здравствуйте, Александр Петрович. Садитесь. Курите. Опять просить? Чего-нибудь много , а ? – рассмеялся  принужденно сам.
               - Да нет… На этот раз дать …
               - Дать ? Мне ? Впервые об этом слышу, чтобы  мне – предлагали.
               - Примите на работу часть моих переселенцев.
               - Вон с чем пожаловал, - почесал за ухом, - Семейных? – Шкелле молчит,  - Нет , не возьму. У меня и так их перебор. Больше ни одного человека. Никого.
               -  Ну почему, ведь тебе же легче – люд работный , трудолюбивый, не аульчане какие-нибудь.
               - Это ты прошлый разговор с Литвиным вспомнил ? Да, твой предшественник умел выбивать. Эх, жалко человека… В полном расцвете сил… Следствие ещё продолжается, Яковлев донимает… - как бы размышляет  Горбачёв, но тут же переходит на  поднятую тему – И всё таки – почему ты просишь их принять?
               -  У тебя хорошая работа. А раз работа – значит и питание.
               -  Они же получают у тебя пайки , по первой категории !
               -  Ну , Корней Осипович, к хлебу ещё кое – что надо. Что выклянчил – десять тысяч пудов, так  они разделились на всех сосланных – по полбуханки.  Но каждый раз в глаза тычут – « аж десять тысяч …»  Тебе то есть хоть кому телеграммы отбивать – хоть Куйбышеву самому , хоть Орджоникидзе. А нам обращаться некуда …
               - Чудак человек, я их всё равно не спасу. Твои ссыльные и на шахтёрском пайке умирают. Ел бы он этот хлеб один, а то на  всю семью делит . Ты же знаешь, что творится, какая смертность среди  твоих ссыльных. Ты что там , в Акмоле, не видишь ничего ? Ты же теперь за всё отвечаешь!
               - Всё я вижу … Знаю…
               - Плохо знаешь. Ты бы , прежде , чем просить , вагон пшеницы достал бы. Шевелится надо!
               - В области зерна даже на семена не хватает…
               - Вечная наша беда. Я тоже, шлю гонцов во все концы – помогите продовольствием,- в обмен, на уголь. Без толку! Даже в Алма-Ату посылал…
               - А что она ?
               - Заместитель мой, Костенко, едва ноги оттуда унёс. Его чуть не посадили, как паникёра. Разорались : «Мол, для « Каругля»  специально создан лагерь-совхоз, сама Караганда  посреди скотоводческого района и вы ещё смеете попрошайничать , предлагать цыганские обмены !»
А что взять с этого «Гиганта»? С Кариймана ? Одно название… То перемёрзло, то передохло…
               - Корней Осипович. Моим переселенцам ведь, кроме любого жилья и сносного питания, ничего не нужно. Ну хотя бы пять тысяч возьми.
               - Мне сейчас до зарезу нужны специалисты – инженеры горные, техники, электрики, машинисты. Им тоже надо жить где-то. Мне, честно сказать, сейчас не до угля, построиться бы , вон зима на носу.
               - Стройся ! Я же тебе бесплатных рабочих предлагаю.
               - Было бы чем строиться, не сидел бы  сейчас здесь – Горбачёв раскуривает трубку.
               - Но что  то же надо делать.
               - Подскажи.
               - Наладится снег – можно обозами вывозить , валить лес,  бригады организовать…
Горбачёв внимательно смотрит на Шкелле: - Ты сколько здесь пробудешь ?
               - Дня три. Сегодня  комендантов собираю. Нужно посёлки ещё осмотреть, на местах, с людьми поговорить…
               - Ну ладно, погляди пока. А приходи … послезавтра, тоже с утра, может , что-то придумаем. Но  возьму  только под гарантию пайка .
Шкелле поднялся : - Завидую тебе, Корней.
               - Это чему же ?
               - На живом  деле сидишь. Завалишь страну углём – скажут , - зачинатель, основатель. А меня чем помянут? Бездарь и губитель ? Может ,  и чего похуже…
               - По одной статье пойдём, ежели что… - махнул рукой Горбачёв, - Но ты не прав. Вон , как хоронили Литвина , помнишь ? Как… Тараса Шевченко! Одних ссыльных, тысячи,  за гробом шли. В его честь посёлок назвали, школу…
             - Короче, мне осталось малость – помереть. Если останемся чистенькими… Какие там школы и музеи?...
             - Да , в твоём подчинении не ангелы. Один только этот чего стоит, комендант , как его? Тимофей  Петрович… О, Жуковский ! Убрал бы ты этого костолома ! Не то  я сам его упеку…
Входит секретарь : - Корней Осипович, к Вам - Товарищ Яковлев, из ОГПУ.
Входит Яковлев, кивает выходящему Шкелле и когда за ним закрывается дверь, говорит :
              - Мне кое что уточнить, по гибели в авиакатастрофе Литвина Дмитрия Михайловича….
Видно , как непроницаемо стало вмиг лицо Горбачёва…


Матово светятся под октябрьским солнцем далёкие всхолмленные равнины, ослепительно белы ближние пригорки и приземисты бугры, среди которых обширно и густо рассыпаны строения Карагандинского промысла. Высятся там и тут терриконы и кучи шлака. Под последнее солнце население вышло на улицы, из домишек и бараков, жалких лачуг и убогих хижин. Возле кирпично-саманной воздуходувки  шахты зябко жались, втягивая головы в плечи, десятка с три мужиков. Шкелле подходит к ним :
                - Кто такие?
                - Ссыльные мы, отправки ждём, на цементный завод… Старшой счас будет…
Шкелле встал в сторонке, обдумывая, что бы спросить у  старшего. К нему подошёл один из партии :
                - Извините, уважаемый - почтительно обратился он к управленцу, - Это не  Вы прошлым летом выступали перед нами на акмолинской пересылке?
                - Чего тебе надо? - без фамильярности, строго спросил Шкелле.
                - Не знаете, будет ли нам?.. – поселенец с трудов вобрал в себя воздух,- Не будет ли нам какое улучшение ?
                - В чём ? В сроках или в содержании?
                - В  содержании, в содержании , уважаемый – тонко просипел ссыльный, с трудом сдерживая душивший его кашель, - Сроки теперь наши, наверное, один Господь знает.
Шкелле вельможно покосился на серое, опухшее ,заросшее лицо, увидел его седые косицы из под шапки, астматическую грудь, быстро ходящую под армячишком, перетянутым жгутом медной проволоки, на других поодаль  и сказал:           - С питанием – трудности временные. Развезло дороги. Схватят морозы - продукты подвезут. Надо потерпеть.
Услышав  слова о питании, к астматику стали подбираться другие бригадники :
                - Можно сказать, - вымираем – прогудел высокий мужик в будёновке и кургузом полушубке ,  - Карточек хватает только сидячи прожить, а нам ещё работать, - под шестьсот грамм хлеба да пустой супчишко , по десять часов в карьере…
Выселенцы заговорили смелее, громче, медленно окружая Шкелле плотным кольцом и ему вдруг  стало не по себе, он расстегнул тесный воротник, и было тяжёло разбирать путаницу больных голосов , слушать слова от этих исхудалых обмороженных лиц, беззубых ртов, запавших глаз…
                - По нескольку  человек в день…
                - Детей почти не осталось…
                - Угля ,и то жалеют…
                - Летом хоть суслика, а теперь и того не достать…
                - Мундировку бы списанную, с армии… оборвались до тела…
Шкелле и сам видел – одежда ещё куда ни шло, но обувь. Он отвечал :
                - Ждём, ждём. Ожидаются большие поступления – бодрился он, - Слышали ? Образована Карагандинская область . В  связи в этим – непременно… Снабжение по другим нормам.
                - И ещё такая просьба, дорогой, - заискивающе улыбался широкоплечий  ссыльный в сером, низко приталенном чекмене и чёрной бараньей шапке , - Чтоб от вас указание вышло.
                - Какое указание ?
                - Мы тут больше одиночки, семьи на родине остались и там их притесняют, терзают местные власти, обдирают дочиста, гонят из куреней…
Ему в поддержку загудели остальные :
                - Куда ж их гнать то ? Голых то ? На смерть только !
                - Вы уж как-нибудь… Детей жалко…
                - Вы напечатайте машиной бланки, мол, такой то в ссылке работает хорошо, исправляется и сознаёт, просим вас не чинить притеснение, его семье  - умоляюще подсказывал ссыльный в чекмене – Вам останется только фамилию и адрес…
                - Это можно, это в наших силах, раз норму и поведение… Примем решение… Позвольте-ка, - Шкелле решительно  вышел из плотного  кольца  ссыльных навстречу вышедшему из помещения старшему. Бригадир узнал начальство…      

На совещании с комендантами. Их в маленьком зальчике около пятидесяти. Шкелле выступает :
                - И последнее… – нужно сформировать бригады и отправлять в леса на заготовку древесины. Такими же бригадами необходимо наладить обжиг кирпича. Надо самим  теперь добывать материал, а то в условиях наступающей зимы опять вымрут, как в прошлом году. Если не ошибаюсь, в одном только Сталинском районе полностью вымерзло три точки.
                - Четыре – хмуро подтвердил комендант Линьков, - Семьсот сорок шесть человек. Было нам за них !
                - Ну вот! А по сводкам, к нам направляют ещё более двадцати тысяч . Представляешь, Тимофей Петрович, что тебя ждёт ?- обращается Шкелле к сидящему близко Жуковскому.
                - Ну что мы  можем ?- встревожился Жуковский, - Пусть «Каруголь» и строит, - ссыльных то ему дают.
                - Да бригады , - это уже какой то выход. Их можно держать постоянно не только в леспромхозах, но и около городов, где выпускают к строительству и другие материалы – рамы, паклю… Наладить можно и собственное производство…
                - Производство ?! - грубо перебил Жуковский Шкелле, - А кто  наших зэков ловить будет ? Посылаете в леса… Да они отожрутся и только их видели…. Ох, наживёте себе лиха, Александр Петрович, с теми то  бригадами…
                - Они  будут под охраной, в одних бригадах с местными заключёнными…
                - А местной охране плевать на чужих зэков ! Им бы своих посчитать. Зэка к дереву не привяжешь. Он же не дурак, чтобы на вокзал бежать. Он, сволочь, засядет  в погребе у какой-нибудь вдовы на лесном хуторе и будет ей налаживать производство…
                - Ну, это  тоже не дело, отказываться от важного дела из-за опасности побегов,  - Шкелле морщится  от того, что вступил в  спор со строптивым комендантом, - Есть , конечно , доля риска…
                - А кто ответит за побеги ? Ты ? – грозно вскинулся к нему Жуковский,  - Ты думаешь -раздумаешь, а кто-то  под суд пойдёт!..
                -  Да я вот думаю, кого  назначить в эти бригады. В них лучше   
посылать семейных, чтобы он не о побеге думал, а часы считал, когда вернётся к семье. И займёшься этим ,то есть формированием бригад, - ты, - Шкелле внутренне радуется , что сумел утихомирить несговорчивого Жуковского.
У того  вытянулось лицо, он оторопело выпрямился на стуле, пробормотал :
                - Нет, нет, мне не по чину…
                -Сможешь, сможешь, ты шустрый. Вылущивай , давай, сто пятьдесят крепких мужиков… А  я тем временем заготовлю уведомления в районные ОГПУ, где есть леспромхозы, пусть готовятся… Ну , а поработают твои кулачки в лесу, помогут Горбачёву, и уйдут потом к нему ,отдохнут там…
                - Вот тут ваше верное слово –отдохнут – грустно заметил Жуковский, - Они здесь, на моих глазах, не хотят работать, а там… И нормы, сволота кулацкая, не вырабатывает. Толпами бродят, бродят…Они же , эти враженюки, меня этим шатанием до болезни доводят… Эх, будь моя полная воля! – он сжал волосатые пальцы в огромный кулак, -  Вы говорили, готовится какое то постановление о наказаниях. На лишения пайка ? Или заглохло ?
Не выдержал комендант Ауэрбах :
                - Помилосердствуй, Тимофей ! Мало тебе ? Без пайка они же помирать начнут…
                -  Да  мне пусть хоть все передохнут ! – яростно заорал Жуковский, - Я  их сюда не посылал! Пусть пишут жалобы: снизить нормы, увеличить паёк ! Мне от них лишних трудов не надо . Я с них положенное стребую. Мне власть постановила не нянькаться с ними, я их , сук, в гроб  вгоню !
                - Что-то ты развоевался – заметил Шкелле, - Нормы – главное, мы и требуем. Но  не забываем и о воспитании.
                - Это мне… - воспитывать ? Беседы читать ? Нет, это не по мне.
                - Будет постановление и о воспитательных мерах… Но – закончим , товарищи ,мне ещё в Долинку…
Коменданты  встают , расходятся ,прощаются с Шкелле… Жуковский не торопится , он всё ещё обескуражен новым назначением. Шкелле спрашивает, чтобы отвлечь :
                - А кто там из ваших , на шахте ?
                - На девятнадцатой ? Колодуб. Самойлов…Мамонов. Штейгер – прораб.
                -  Возьмёшь кого-нибудь в подмогу себе, - оттуда.
                -  Да там смотреть надо в оба! Там же одни беглые!..
                - Я буду договариваться... - эту шахту перевести в « Каруголь». Маркшейдеры смотрели, почвы крепкие, плывунов нет. Уголь хороший.
                - Слёзы там . а не уголь - пренебрежительно возразил Жуковский - поднимают конным барабаном в день полсотни бадеек. Были бы там шахтёры, а то – коровяк деревенский…

Внутри этой , 19-й шахты, в глубине и темноте, кое-где, в нишах , - чадят мазутные плошки. По штольне ползут двое – Похмельный и молодой казах Кабиден. Он с расстановками пытается говорить :
                - Плошка зажигай… санки загружай… лямка одевай… ташши… Вся работа! Нетрудна ?
Они добираются до площадки забоя. Кабиден повалился в сани, наполовину загруженные углём, продолжает говорить :
                - Никто меня не приезжает, не смотрят. Один  казах  я тут сижу. – кругом тысяча человек. Моя – лошадь подавай, степ.
                - Вдвоём сидим …
                - А ты  привыкал уже ? – Кабиден смеётся, - Уй -бой, страшна смотреть ,- он показывает чёрные, маслянистые, сплошь изрубленные стены и кровли ходов, точно кротовых нор - И зачем бежать делал ? Сюда попадал ? Срок продлял ?
                - Да сроку вроде бы не прибавили. Самой записи о побеге нет.
«Содержать на тяжелых работах до особого распоряжения…» Теперь много зависит от последних постановлений…
                - Установленья, установленья!.. Казах не понимай , что пишут. Жизнь кочевую ламай ! Хлеб – сажай! – вдруг казах прислушался, - раздался не то писк, не то скрип и после явственно – короткий шорох осыпающейся  угольной крошки… - Шайтан ! Слышишь ? Пошли, пошли! Убегай нада ! Да бросай ! – увидев, как Похмельный собирается волочь санки, накидывая лямку…
Страшный треск, будто кто-то переломил сухое дерево, раздаётся , над их головами, - Стояки !! А-а-а !!!  -  кричит Кабиден и кровля внезапно  обрушивается , прямо на них…

Двое откопанных,  из обвалившейся штольни,  лежат… Около собралась вся бригада , с лопатами  и кирками. Сюда сбегаются все, кто работает наверху. К ним подходят – руководитель работ Штейгер, коменданты Колодуб, Самойлов, охранники..
                -  Подпоры гнилые!
                -  Нас всех передавит !
                -  Колодуба сюда !
                -  Ну что ! Что разорались ! Почему не работаете?
Лежавшие заставили Колодуба замолчать:
                - Живы ? Плескани! – обратился он к принесшему в ковшике воды. Когда плесканули, веки разлепил Похмельный. Бледный, с трупной зеленью, перемазанный угольной грязью, он озирался, едва понимая, почему около него склонились столько людей. Кто–то крикнул:  «Целёхонек !»
Кабиден с мертвенным  лицом лежал без движения, без сознания. Его медленно берут четверо зэков, бережно укладывают на подъехавшую подводу. Похмельный  уже пытается встать, садится , но спустя минуту, покачавшись , валится…

Похмельный, вдвоём, на подводе, со стариком – зэком, едет, досказывает :
             - Да уж три  дня… Но нет , не могу . Пока ещё здесь держат, а как подойду, сжимает всего, сердце как затухает… Кабидена жалко… Молодой ведь совсем был…
             - Меня тоже когда то приваливало – вспоминает старик, - Колодец рыл. Не лучше тебя, полумертвым , на верёвке вытащили. И до сих пор в колодец боюсь заглянуть. Вот и у тебя такое же. Нет, в шахте тебе не  работать. Это на всю жизнь. Страх. Кого хочешь скрутит, или будет грызть тебя, пока  не сожрёт совсем. Тебе идти к Колодубу, проситься отсюда.
             - Да я лучше под пулю, чем туда…

 Кабинет Скуратова. Секретарша  кладет бумаги на стол :
             - Почта, Дмитрий Кузьмич.
Скуратов ,в белых бурках, островерхой папахе ,- он только что вошёл,- вешает полушубок в платяной шкаф, снимает  головной убор , разглаживает волосы.
             - Что-нибудь ещё нужно ?
             - Ответ на вчерашнюю докладную  в Алма – Ату есть ?
             - Да, получено. О принятом решении известят через Окружком.
На лице Скуратова удивление : - Идите …
Подходит к столу, берет в руки пакет , на котором виден штамп «ОГПУ. АКМОЛИНСК» ( КРУПНО), смотрит на чернильный прибор на столе,- медведя  с бадейкой мёда в лапах,  на откидной календарь рядом, там сегодняшняя дата - «21 февраля 1932 года».

Утренний поезд приезжает в Акмолу…

Скуратов поднимается на второй этаж здания  окружного ОГПУ. Входит к начальнику  Яковлеву. Тот  встаёт из за своего стола:
               - Уже появился ? На поезде то хорошо… Другим по такой распуте иначе, как на ковре-самолёте, из степи не выбраться. Ну здравствуй, - протягивает руку , - Садись.
               - Значит , сборы послезавтра? Я только сейчас узнал. Зачем же ты меня дёрнул раньше ? У меня дел невпроворот.
Яковлев помолчал, походил, затем пустым ровным голосом произнёс :
              -  По приказу Краевого управления ОГПУ шестнадцать работников райкомов… за провалы… в общем – привлекаются к ответственности. Ты , Дмитрий ,в их числе. И мне поручено обеспечить вашу доставку в Петропавловск , где на выездной партколлегии ваши дела будут рассматриваться…
Скуратов на стуле окаменел…Яковлев продолжал :
              - Но ты не волнуйся уж так. У каждого ведь свою отчётность. Наши докладные что ни есть , а оперативней, объективней , что ли. Ну и вышла нестыковка, ну что ты… Вас привлекают по партийной линии, мы ж только…обеспечиваем. Самое худое, ну, исключат из партии, но и это – крайность, ты же знаешь, - будет перевод на другую должность. Всё таки есть недовольство за неготовность к посевной 32 года. Я даже поразился, когда твою фамилию увидел в списках… Но подтвердили. Дело , конечно, громкое выходит, из Алма-Аты пока выезжает группа…
             - У меня есть … время ? Съездить в Алма-Ату… К Голощекину?
             - Шая Исхакович с работы снят, вместо него – Мирзоян.
Скуратов со страхом стал смотреть в одну точку… отёр со лба испарину. Яковлев, увидев реакцию, осекается :
             - Ты знаешь… Сейчас чаю закажем, - вышел  из кабинета.
Скуратов медленно расстегнул ворот гимнастёрки, придвинул к себе пепельницу и, когда снова вошёл Яковлев, наконец вымолвил с кривой улыбочкой, вытирая платком, вынутым из кармана, вспотевший лоб :
             -  Веселёнькое дельце…Сколько ещё со мной ? Из секретарей? Четверо… Кто  же ?
             - Коновалов, Бердников, Байжанов, Каширцев. Ты что , не понимал, к чему дело идёт ? Не мог организовать себе перевод ?            
             - Ты же знаешь – я в прямом подчинении Крайкома, и моя должность не такая, чтобы… - он замолкает. Дежурный вносит в стаканах чай, сушки; уходит, - Понадеялся на порядочность… Кого то бы надо было, но я … А суд там , в Петропавловске, местный или выездной ?               
             - Свой.
             - Спасибо и на этом. Но каков негодяй ! Сам слинял , других топит ! Вечно сумеет  вые… Голо…ворез!.. - одно слово… - Скуратов  не может справиться с подступившей злобой, - Тех, кто не жалея себя, помог ему выщелкнуться перед Москвой большим хлебом…
             - Тут свои расчёты, другая политика – Яковлев опустил глаза.
             - Подлость это , а не политика ! – полыхнул голубыми глазами Скуратов, - Помнишь прошлогодние сто тысяч ? Ты же сам в этом кабинете мне руку тряс, повышение в Москву обещал ! Теперь они откупаются мною ? Мне ж… - он помолчал, - Минимум три года  обеспечено, статья для нас одна… А!? Или больше ? – он близок к истерике.
              - Ох, не знаю ,Митя .
              - А что ,разве  не так ?
              - Наша работа – только в помощи вам. Вон - Яковлев кивает на груду скопившихся бумаг,- Да, наша помощь неприятна… мы очищаем… И я всё помню , Дмитрий.  Но пойми и ты меня – не хватай меня за горло. Мы одобрили и поддерживаем сто тысяч, но мы – он приглушает голос, - Мы не просчитываем эти цифры, не анализируем ресурсы района. Извини , не наша епархия. Это твоя  обязанность – действовать умно, дальновидно, наперёд ! А вы – только штаты раздуваете! Не так ли ? И если  бы ты отказался от встречного плана, мы бы не одобрили тебя… Но ! – Яковлев поднял многозначительно палец, - С тобой мы согласились. Потому что ты – хозяин района и последнее слово за тобой… Улавливаешь? Да ты в то время всё отлично понимал.
              -  И что из этого ?
              -  А  то, что если бы ты не сдал «сверх», то и сейчас я бы снова пожал твою руку. За предусмотрительность, за сбережённое семенное зерно, которых за глаза хватило бы на сегодняшний сев. А сейчас, что? – он срывается…
Скуратов на время молчит, потом тихо начинает :
               - За то, что я , в самый трудный момент поддержал Край, помог, теперь меня – за решётку ? Тогда я просто обязан сесть, в благодарность всем, и вам , ОПГУ.
               - Ну, ну – Яковлев осматривается, - Ты поосторожнее… - он исподлобья смотрит на замолчавшего Скуратова, который, оставив недопитый чай, снова раскуривает потухшую папиросу,  - А хочешь откровенно ? Ведь тебя есть за что привлечь… Я тут, в связи, просмотрел документы по Сталинскому району, сопоставил, так сказать, что было и что теперь… Так вот : Гнездилов и ты за три года превратили  зажиточный район в голодный край. Да, да, умудрились ! Крепко поработать… Ты скажешь, что был под руководством , в том числе и нашим. Согласен. Но под нашим политическим руководством и за это я – отвечу… А вот за хозяйственный развал придется отвечать тебе . Твои районщики,- сколько их  у тебя? – получали свою зарплату с сознанием хорошо поработавших людей. А это – не так. Я сочувствую тебе, но мне тоже будет обидно, если из за твоей расхлябанности потянут и меня. Ты не допускаешь ?Ты считаешь, что действовал правильно и в наших советах не нуждался? Не счёл нужным поставить в известность о своей докладной , я уже узнал из Края. Кстати, что ты там настрочил?
               -  Да то же самое ,о чём уже четыре месяца кричу во всех кабинетах!  – звонко выкрикнул Скуратов, но тут же понизил голос , - Навесили мне Азиатский район, так обеспечьте, чёрт бы вас драл, хоть  бы семенами. Помнится, и тебе не раз говорил, так что эту докладную, не читавши, ты слово в слово знаешь. Что ты мне в январе ответил ? «Не забегать вперёд, выждать нужное время…» Выждал… - жёлтую скуратовскую щеку передёрнуло тиком, - Ты не бойся, Костя, я у тебя ни помощи просить не стану, ни ссылаться на тебя не буду. Сам за себя отвечу! Но и ты - не мелочись ! О каком раздельном руководстве может идти речь ? Да мы без вашего соизъвеленья дышать не смеем, не то, что принять какое то самостоятельное решение ! Не будь вас , поверь, я бы нашёл, чем сеяться…
                - Вот что ,Митя - властно остановил его чекист, изменил тон,- Ты мне одолжений не делай. Не нуждаюсь. Вам выгораживать меня не в чем. Ты – секретарь райкома и работал  под руководством окружного комитета партии и Казкрайкома. Твою партийно-хозяйственную деятельность определяли  областные и республиканские ведомства. Совместно с облисполкомом. Не так ли ? Назови хоть одну вашу экономическую инициативу ? А ? То то. А вот за ходом вашей деятельности мы следили и наблюдали, как предписано, и как с нас будут спрашивать. Такова наша служба… У всех свои оправдания. Это мы то тебе мешали ? Да ты , как хотел, крутил райкомом ! Последний пример: обратился с важным документом в Край. Почему никого не поставил в известность ? Не соизволил даже бюро собрать ? Кроме самих себя, вам винить некого… Помнишь раскулачивание?  - он холодно окинул Скуратова взглядом, - Мы определили примерную разнарядку по районам. Вы же расстарались, перекрыли все цифры, что мы составы не успевали формировать, вагонов не хватало… А скотозаготовки ? Было распоряжение вам помогать. Но вы опять так развернули кампанию, что за два года извели весь скот в районе. И так во всём. Не прими чисто превратно, но, как говорится, заставь Богу молиться… Ты же знаешь – государству всегда мало, оно постоянно будет требовать, поэтому надо вести свой счёт, коли ты хозяин района. Я понимаю : рост ,карьера, но всё же иногда надо думать о людях, о том, что после себя оставишь…
Настенные часы отстукали «двенадцать» и когда стих последний удар, Скуратов спросил: - Когда ?
Яковлев молча вышел,  а в кабинет вошли двое военных. Один из них спросил : - Оружие есть ? – и когда получил завернутый в холстинку наган, строже сказал, - Надо идти ,гражданин Скуратов.


Онисья, жена Гриценяка, вошла с морозной зимней улицы в хату, впустив волну пара… Муж, уныло сидевший у окна, поднял вопрошающий взгляд.
             -  Ты почему на собраньи не был ?
             -  Шёл, да почтаря встретил,- кивнул он на выскобленный  жёлтый стол, на котором белел вскрытый конверт, - Вчера пришло… Что так быстро? Уже кончилось ?
             -  Для меня кончилось – для тебя начинается. Я зараз чуть со  стыда не сгорела. Правду, правду люди сказали – пропил село. Зараз семью пропивает,- она сорвалась на писклявый голос, близкий к плачу, - Ты иди, иди. Послухай, шо люди об тебя говорят.
             - Ты хоть спроси, от кого письмо? – попытался отвлечь  её внимание Гриценяк
             - Чихать я хотела на твои письма ! – она переменилась и крикнула таки – Я сегодня же, тебе , сонному , голову отрублю! В тюрьмы пойду, но нехай сыны позора не приймают. За тебя , паразита, богато не  дадут,- она смотрит, как Гордей встал ,подошёл к воде, зачерпнул ковшиком, чтобы напиться, продолжает  - Господи, за что ты меня наказал таким выродком ? В такое страшное время и пропить таку должность. Дурнее Юхима, так тому Бог от роду ума не дал, а этот дурень свой пропивает… И сгорел бы ты, от этой водки, щоб я один   раз отплакала, а не каждый день… В хате ни куска хлеба, а он за водку… хычь залейся, так всё мало… Ты глянь  на себя в зеркало! Морда запухла, уже на киргиза похож, с которыми пьёшь !
Гордей опять сел за стол, стал впихивать письмо в конверт.
          - Ты чего сел ? Ждёшь, когда опять позовут ? Я скажу этим косомордым : если ещё раз привезут водки, спалю их керосином вместе  с арбой , и с тобой…
          - Хватит тебе, распалилась, без керосина спалишь. Говорю тебе ,письмо пришло. Хочешь ,почитаю?
          - От кого ? От Стефки ?
          - Не угадала. От Петро Кожухаря. Прибавили ему, ещё год тюрьмы. То и не появляется почти столько…
          - Вот бы на кого тебя поменять,  а то и на Похмельного. Вправду похитнулся мир : добры люди по тюрьмам сидят, а дурни – гулеванят !
          - Да уймись ты, заполошная. Просит Петро семье помочь…


В душной и тесной землянке лежит на узком топчане Похмельный. Внизу его стоят валенки, сам он накрыт шинелькой.. Входит Лушников, его сосед по землянке, благообразный, высокий , худой :
            - Ну что ,получше тебе , Максим ?
            - Спасибо тебе, Петрович. Выхожу вроде…
            - Не за что. Я вот чего… Помнишь ,мы спорили о сути…Так вот она, посмотри… - он кладёт на живот повернувшегося Похмельного обернутое что-то в газету  «Большевистская кочегарка», местной прессы : Похмельный скашивает  глаза :
            - Тьфу ты , дед! Я этой паскудины начитался на воле… 
            - А ты посмотри , посмотри , что в ней…
Максим вытащил из газеты истрепанный томик Евангелия. Где – то он его уже видел , но не может вспомнить где. Этот томик – Марии Зорнич, который она прихватила с собой из Гуляевки. Лушников  говорит :
            - Четвероевангелие. Тут о нём всё написано. Истинные апостольские свидетельства. У коменданта выпросил, его новая жена набожница, ты недолго постарайся , им уезжать скоро, возвертать надоть… Буквы мелкие, но ты ещё зорок. Где непонятно, спрашивай, И читая, чтоб никто не видел, люди у нас, знаешь… Сховай где-нибудь… Ну спи, спи, завтра тебя в похоронную команду определяют. Уже порешили…

               
                К О Н Е Ц    Д Е В Я Т О Й    С Е Р И И 




                -   X  -

На улице  ещё светло , кое  где виден снег. Март. Гриценяк подходит к зданию правления в Гуляевке, неуверенно топчется на крыльце , потом тихонько отворяет дверь... Внутри сидит один Корней Шевковец, удивлённо смотрит на вошедшего, который оторопело спрашивает :
                - Так , заседание ? Что ? А ты чего… один ?
                - Сторожа жду . Заседание отменили. Если тебе Миколу, так завтра, с ним , побалакаешь…
                - Ну завтра, так завтра – Гордей нерешительно останавливается перед дверью , поворачивается, решается… - Послухай , шо  сказать хочу… Посоветоваться… Ты как-никак правая рука Передерия, - он достал из пазухи вчетверо сложенный листок , - Почитай, скажи слово…
Шевковец потянул к себе с угла лампу и вслух, как большинство малограмотных , стал разбирать витиеватый  почерк :
                - Заявление… Прошу… члены векепебе… обязуюсь… В партию ? – удивлённо сказал и словно не  веря, прочёл ещё раз  и  повертел, заглянув на другую сторону листка, - Добре , Гордей,  придумано, добре…Да чуется мне, шо твой номер не пройдёт.
                - Поч… - Гордей сглотнул слюну, - Почему ?
                - Пьёшь ты…
                - А ты на хлеб мажешь ?
                - И я … случается. Но ума не пропиваю. А чё ж ты раньше не вступал ?
                - Раньше и без меня желающих хватало – хмуро ответил Гордей.
                - От них и зараз отбою нема, скоро дед  Санько принесёт. Помнится, тебя давно райком давил, дивились , председатель сельсовета – и беспартийный.
                - Никто меня не давил – стараясь не выдать раздражения, ответил Гордей, - Гнездилов ,правда, советовал, да Строков не поддержал… Ну мы с тобой долго  толкуем. Ты то не против ?
Шевковец бережно положил листок на две тощие папочки, шумно потянул носом воздух и с приятной расслабленностью, отвалясь спиной к простенку,   
с любопытством разглядывал просителя – заявителя :
                - Я – против – ответил  со странной улыбкой, - Не я один решаю. От ячейки зависит…
                - Ты – против ? Это почему же ? – Гордей заинтересованно присел к столу .
Корней сунул руки в карманы и тоном следователя спросил :
                - Тебя за шо сняли ?
                - А ты не знаешь ? Ну… противился вывозу  урожая, за отказ сдавать семена…
                - Во ! Это ты Ониське своей поплачь… А в решении сказано – он задумался , - За оппортунистическое отношение к колхозу и …  хождение на поводу у кулацкого алимента… - Гордей презрительно хмыкнул, Шевковец продолжал , - Ты не хмыкай, ты должен понимать, что это…
                -  Дурья твоя башка. Ты хоть понимаешь что такое – оппортунизм ?  Это сопротивление дурацким приказам райкома. Я ж за село стоял, для вас старался…
                - Райкома ? Ты партии перечил, не путай – многозначительно поправил Шевковец.
                - Не один ли хер? Эх, сколько я  с Похмельным, этим самодуром, схватывался, забыл ? – он глянул на Корнея с горечью, - Да для тебя же, дурня.
                -  А зараз ты понял,  шо партия делает всё для народу и потому решил  вступить, эге? Ох, и хитрован ты ,Гордей ! В красных воевал – не вступал, в председателях – отбрыкивался, Похмельный донимал – вилял, как чёрт от заутрени. Зараз же никто не требует – сам принёс бумажку. Понимаем, - с лукавым прищуром Шевковец пощипал себя за нос, - Поначалу в партию, потом ужакой – на прежнюю должность. Не нравится руками робить ? Языком то легше.
                - Через край, через край берёшь, - бормотал Гриценяк, -Да ты шуткуешь, поди ?
                - Да яки шутки пред тобой ?
                - Не верится даже, мы дружками были… Не ожидал, вот уж саданул, прямо под дыхало…
                - А ты поверь, поверь, Гордей ! Я давно хотел, да всё случая не было. Вот принёс ты листок… Небось писал, посмеивался, дай-ка этих пентюхов ещё вокруг пальца  обведу ? Так ? – в его глазах прыгали  искорки – Не думал, что такая … сволочь. Давно тобой бы, белошкурым, занялся…
                - Выслал бы погреться в Сибирь ?
                - Повыше бы. Но не тужи,, шанец не упустил… Не в партии тебе место ! – Шевковец издевательски склонился к уху Гордея, - Таких иуд, як ты с Похмельным, надо на одном суку, знаешь - что ? – он откинулся  на стуле, с хохотком продолжал , - Довоевались ? Довысылались – доколхозничались ?
Шуткую …  Шутки мои кончились ещё в девятнадцатом, когда  меня в смертную камеру кинули… Спасибо мужикам – восстанцам – спасли.
Шутники…
                - Выходит ты все эти годы, вместе водочку, и ты таился, выжидал часа… - прозревает Гриценяк.
                - В активистах я тольки последний год, ты знаешь , и к твоей раскулачке рук не прикладал.
                - Да , верно гутаришь. Но как ты с такими настроениями сам то ладишься – партийный, руководишь ?
                - Так принудили! – вырывается у Шевковца, - В эту … банду. Я ж отказывался, на прошлое намекал. Но … отвёз петушков то ,в райкому и всё – приняли !  Зараз держусь за неё, как за мамкин подол! – хихикает , - Буду добивать село, - цинично закончил он.
                - Как же так ? Здесь же столько лет, семья тут твоя, дети.
                - Шуткую… Тут я , действительно , - шуткую! Богатств достигнем - Шевковец опять издевательски  хихикает.
                - Ишь ты как осмелел то ? – Гриценяк расстегнул ворот гимнастёрки, поискал глазами в поисках воды, увидел графин ( КРУПНО), пить попросить постеснялся, - Осмелел… Не боишься ? Опять  в камеру ?
                - Донесёшь ? – Шевковец закурил и выпуская дым, дальше проговорил , - На это ты мастак. На что доброе – тебя нема, а на донос – первый, в ГПУ нашем тебя знают… Но все мои  дела в белячестве вчистую списаны, понял ты. Отсидел я своё… Возьми – ка вот лучше табачку… водички попей…-
Гриценяк пьёт воду, потом берёт со стола табак ,крутит самокрутку. - Ты, Гордей, оглянись вокруг – то. Что стало с нашим селом ? Что вообще от нашей жизни осталось? Истолкли её в прах и пепел, с дерьмом смешали. Иной раз думаешь… и, ей Богу, хоть на нож падай. А всё по вашей милости , - мрачно напомнил Шевковец, - Это мне , по бедности, в красные идти   то надо было. А ты какого черта попёрся? Вот чего не хватало в прошлой жизни ? Петро Кожухарь, так тот домой с фронту не доехал, с полдороги записался в краснюки. За чо боролись то ? За эту нищету, разор , высылки ? Теперь вот заявленье принёс. Смертный голод почуял ?
                - Не думал, не гадал, Корней, что ты меня так расставишь… А зараз ? Вдруг переворот какой ,так ты, небось, меня , не моргнув ,и к стенке поставишь ? А ,Корней ?
                - А ты скажи спасибо своей власти. Это она насмерть народ поделила, шли брат на брата, сын  на батьку. Кое-как раны зализали и ,на, тебе – опять! Колхозы, чтоб им пусто было !.. В гражданку наших пятеро не вернулось, а теперича в твою раскулачку  ты… девятнадцать семей, сто двадцать три человека на смерть отправил ! Такое не забудется , не простится…  Про семью пытаешь? Не знаю. Чо будет, то будет. Мне из села подаваться некуда… чё ты ухмыляешься ?
                - Да так, вспомнил, как мы, за этим же столом, с Похмельным сцепились.
                - О чём разговор ?
                - Да о том же… похожий разговор…
                - Значит, ты не впервой слушаешь наказы ?
                - Не впервой… Ну и на что ж ты надеешься ? Про семью то…
                - Отправлю их куда-нибудь подале, в город, хучь на курсы, может спасутся. Через то и в партию попёрся – вспоможение оказать… Чо ты лыбишься ? Ты – лучше ? Не схватило бы  за горло – чёрта с два бы заявленье принёс. Сидит , распипается ,мать его в душу. Почуял, что против тебя забуршилось, як с должности слетел ? Ты вспомни себя в двадцать девятом. Кто людей ночами в правленье таскал, наганами грозился, подписи под высылку собирал ? Не ты ? Ну так чего ты зараз хочешь ?- Корней склонился к уху Гордея, - Не будет тебе прощения… Вовек не будет. Ни вам, ни революции вашей, ни колхозам. Так и будете до самой смерти по углам ховаться от людей. И винить, кроме себя самого ,  - некого. Такие то у нас дела…цветастые…- он вдруг улыбнулся, - Дружили смолоду-то , дружили, а зараз… Тебя и без меня шлёпнут… Уезжал бы ты зараз, Гордей, из села, по хорошему. Справку мы тебе дадим…
Гриценяк встал, застёгиваясь: - Эх, Корней. Я и без тебя уеду, не буду тебя слухать. Считай, что уехал уже. Дай сюда заявленье то!
                - Э-э-э, теперя оно документ, нияк низзя – Корней успел схватить листок со стола, - Я кто у секретаря? – правая рука. Обязан дать ход – и кричит уже вдогон, - Гордей Лукич, не напивайтесь дюже, а то кликнем на заседанье, что ж решать, да в непотребном виде !..


 В том же правлении Ашихмин и Гордей :
                - Вызывали ?
                - Да, Гордей Лукич, - садись, - Гордей обтёр обвислые усы, вынул платочек, - Слышал, заявление написал ? Ну, ну…- Ашихмин ходит вокруг недоумевающего Гриценяка, - Работка есть одна, « казённая». Церковь сносить. Деньги хорошие, дадим людей тебе под начальство. Поляки согласились. Разбирать то её всё равно придётся. Стоит без призору, того и гляди спалят по баловству. А полностью рушить не будем, только верхнюю часть, остальное покроем под крышу, хороший склад получится. Ну, соглашаешься ?.. Хорошо сработаете, потом брёвна освободившиеся под телефонную  линию пойдут.
                -  Когда деньги хорошие на рубке леса шли, меня не брали, а теперь на поганое дело удумали…
                -  Ну, Гордей Лукич, мне ж  Шевковец подсказал, я не знаю… Сделаешь дело, рассмотрим  заявление, никто тебя не воротит…
                -  Сколько время дадено? -  после паузы произнёс Гордей.
                - Не посевная – улыбнулся Ашихмин, - Как сработаешь, так и хорошо.
                - Аванса не будет ?
                - Можно позвонить в райком, они приказали  разбирать,
 выделяют средства…

Бригада начинает рушить церковь. Полетели колокола. Самый большой упал со страшным ударом, остальные два - покатились , один попав на камень – раскололся… Выкорчёвывают из гнезда верха крест, расшатывают связанными со всех сторон верёвками и с хрустом, с треском , под бабий вой со стороны и причитания и крестные знамения , выкидывают и его… В толпе  виден стоящий вместе с бабами учитель Никитин. Под это действо юродивый Юхим пляшет с  остекленевшим взглядом и хохочущим ртом. Лицо его (КРУПНО) – беззубое, с космами грязных волос,  с дырявой  одеждой…

Это видение уже в тумане, немо повторяется снова и снова и… Гриценяк
просыпается. Тихо стучат ходики, смотрит лик из тёмного угла. Онисья ворочается рядом, просыпается тоже , спрашивает :
                - Что, не спится ? Нормально не работал, нашёл сатанинскую. Пьянчугу, только  тебя и нашли на бисово дело.
                - Уезжать я хочу, Онисья – Гордей встаёт, зажигает плошку, скручивает цигарку.
                - Опять за своё! На эти деньги иудины ? Рушь уж до конца.
                - Всю разбирать не будем, сказал уж тебе. Ну снится вот теперь, мучит ,не могу я! Да и развеюсь. Стефу надо увидеть. Бачу , она, не дождётся меня. Ведь жизнью ей обязан, с колодца полуживого , маленького , вытащила…      
                - Знаю твою историю сотни раз. Ему снится церква , а мне вареники- вишняки, будто я ими досыта детей накормила. Хороший сон ? В доме ни крохи нету, а он гостевать собрался…
                - Да нема здесь жизни мне, сама знаешь ! Ашихмин обманул.
Ячейка отказала в приёме… Теперь мне жизни тута нету. А там хоть Стефка хату приглянет, я приторгуюсь, эту продадим… Гляди, Онисья –поздно станет – не будет здесь жизни то. Досидимся тут.
                - Брешешь, собачий дух. От Бога – грех, от людей – срам. Детей бросаешь? От семьи тикаешь, ирод ! – она всхлипнула.
                - Цыц, проклятая баба ! Еду !..

Тусклым мартовским утром три санные подводы и одна колёсная подходят в сарайке разводящей похоронной команды. Четырёх ездовых встречает Варначка – немолодая, молчаливая , грубая и сильная баба, по внешнему виду, - из сибирских татарок:
                - Ну что варнак, это и есть твой доходяга? – спрашивает она у переднего ездового о Похмельном, смотрит на новенького – У-у-у, какой щуплый… Ладно , пойдём , прибарахлю. А вы  сегодня, - обращается к остальным возчикам, - К могилам, там бригада, скажут ,откуда начинать…

Варначка и Похмельный в каптёрке. Начальница выбирает одежду, полушубок, стёганые ватные штаны, кидает телячью шапку, тёплые суконные портянки, - Бери, бери, не стесняйся,…Пойдём теперь . Там твоя верблюдица дожидается, - Похмельный удивленно  смотрит – А чё , животное смирное, приспособленное,  к дорогам и морозам привычное…

В карагандинских улочках, от казармы к казарме, от барака к бараку разъезжает санная подвода. Вот она возле домзака. Охранники выносят уже к рядку лежащих трупов дополнительные…

Недалеко от жилых мест шахты. Возвращающиеся с ночной горняки указывают, где есть умершие. Медленно переваливается по блестящей наезженной колее Похмельный, за ним, в сани запряженный верблюд с Варначкой. Она посматривает по сторонам, вдруг кричит переднему: «Стой!»

Они  вместе вытаскивают полузаваленный снегом, на обочине  - труп. Варначка веселится :
                - Ишь , спрятался, варнак! Не признаётся, ха-ха-ха ! Давай, давай. А ты говоришь, варежки зачем… Не для мороза чай… С ними ворочай…
                - Сколько же за день получается ?
                - Когда как… Но план выполняем, не бойся. Меньше полусотни не бывает… Счас , к весне , больше, конечно… Особенно в посёлках, у переселенцев, у них кормёжка худая…

Около барака стоят двое , муж и жена , смотрят, как грузят тело их ребенка, просят :     - Хоть проводить… В последний путь…
                - Нет, нет -  возражает громко Варначка , - Не положено… С дороги!

В сумерках, наполненные трупами , Варначка и Похмельный подъезжают к  яме, около сложенных в штабеля тел, с огнями факелов могильщиков. Они кидают трупы вниз. Один  из них, старший, кричит нерасторопному работнику :
                - Ровнее, ровнее кидай! Сколько места остаётся , не знаешь ? – видит Варначку – Здесь хватит. К другой везите… - засыпает поверх трупов белую , похожую на снег, известь.

 …Варначка и Похмельный подъезжают к другой, дальней яме, и только они приблизились, как видят выскакивающих оттуда  двух волков. Верблюдица спокойна, а конь Похмельного, взбрыкнув, поворачивает быстро обратно :
                -Вожжи, вожжи держи ! – кричит Варначка, - Ах ты, чёрт! – трупы  сваливаются набок…

Пассажирский поезд, проходя через  сосновый бор, останавливается на станции. Слышен голос по  трансляции .: «  …Кокчетав… стоянка тридцать  минут…» Почти все пассажиры вышли на тесный вокзальный пятачок возле бревенчатого  вокзальчика. Гриценяк ,  вместе со всеми, с котомкой и чайником, подошёл к вокзальным дверям. Вдруг состав за спинами толпы громко лязгнул сцепами, медленно стал катиться вперёд. Обезумевшие вышедшие люди, с заполошными криками, кинулись назад к поезду , бежали,  вскакивали в тамбур , цеплялись за подножки. Гриценяк выронил чайник, он покатился беззвучно, в шуме и сутолоке. Но опять вдруг, неожиданно, поезд , с ноющим скрежетом медленно останавливаясь, прокатившись метров двадцать , замер…

На следующей станции в окно вагона видно, как вдоль перрона стоят дружинники с красными повязками на рукавах и проверяют у всех выходивших документы. Выпускают только прибывших , остальных вышедших заворачивают обратно. Слышны голоса : « По вагонам, по вагонам, граждане! Запрещено…» Гриценяка спрашивает сосед, с желто-эмалевым черепом, седобородый, в чёрной тюбетейке, татарин :
                - Зачем, скажи пажалуйста, так сильно кругом охрану делали ?
                - А чтоб мы с тобой, два туза денежных, ихние буфеты не объели -ответил с другой скамьи попутчик.
                - Следующая Петропавловск. Там, наверное , выпустят…- заметил третий.

Гриценяк вышел в полупустой зал ожидания, перечитывал расписание на сторонах кассового окошечка. Гулкое помещение постепенно заполнялось. Старичок – татарин, вошедший следом и увидев Гриценяка, сказал :
                - Слышь , четыре часа стоять будем. Ламалась паровоз, куда  смотрят?..

Гриценяк вышел из здания вокзала,  и  на пути к городской площади его остановил патруль дружинников :
                - Вы куда, товарищ ?
                - Так это… Посмотреть…
                - С поезда? – Гриценяк кивнул, - Куда следуете ?
                - До Харькова.
                - В город выходить запрещено. Или на вокзал, или в свой вагон.
                - Так нам стоять четыре часа…
                - Ничего не знаем, поворачивайте…


Гриценяк вернулся к составу, прошёл далеко за хвостовой вагон и , увидев за какой-то сараюшкой дорогу, смело пошёл по ней, но, приметив впереди опять дозор дружинников, остановился, повернул назад. Медленно возвращаясь, он заметил в глубине посадки кустарника тропку,  с кое где  ещё, лежащим снегом.  Он остановился, зыркнул по сторонам и юркнул туда, в кусты. Обошёл длинный кирпичный  склад по задней его , глухой стороне, повернул за угол и отшатнулся. Невдалеке, на путях, стояли три теплушки. Две были заперты, возле третьей, у приоткрытых дверей, сгрудились люди : четверо вооружённых конвоиров, три милиционера, один был в железнодорожной шинели и с красным околышем в фуражке, по-видимому , дежурный по станции . Два конвоира-красноармейца приняли изнутри продолговатый куль, быстро снесли его в сторонку, двое других также отнесли вновь поданный из дверного проёма груз -  тоже труп. После мёртвых стали выносить, грубо волоча за руки, полуживых изможденных людей, складывали их рядышком. Гриценяк  бросился назад , скрылся, затаился в посадке, в мокром зернистом снегу куста тальника, сел на поваленную  к нему корягу…

Смеркалось. Пошёл редкий снег.  Гриценяк поднял голову – небо было чистое, снежинки  падали, будто из пустоты. Гриценяк вышел из своего укрытия и снова подошёл к теплушкам , когда там уже не было людей, кроме вынесённых. Трупы лежали отдельно от живых…
                - Подойти, не бойся… – подозвал Гордея слабый голос. Гриценяк разглядел говорившего, тот бы со страшным , белым распухшим лицом, складчатым, свисающим на грудь подбородком, огромным животом и толстыми ногами-чурбаками, раздвинутыми в стороны. Другие рядом выглядели  так же. Осипший слабый голос продолжал, - Это Петропавловск ? Не врут ?...
                - Да -  ответил Гриценяк и невольно посчитал лежащих и сидящих . Живых было девять, мёртвых – восемь…
                - Ка-зах-х-тан.. – прохрипел рядом чей то шепот, - Доех-х –али… слава Бох-х-у… Х-х-х-хле-е….ба… бы…
Гриценяк   выхватил из котомки краюху, стал рвать его на куски, совать в протянутые руки. Спросивший первый  опять поднял голову:
                -  А  правда, что нас счас увезут в тепло и … покормят ?
                - Да – мгновенно отозвался Гордей, будто дальнейшее  этих людей зависело от него; поинтересовался , - Откуда вас ?
                - Раскулаченные  мы… Из под Ухты , от голодухи увезли…- с остановками объяснял  с осипшим голосом,  - Второй месяц уж , тоже морят, холодом… в тифу… Семь вагонов… было… Стало -  три…

Над кассой  -  расписание поездов отправления со станции «Челябинск». В страшной давке озлобленно-встревоженные люди в толпе у окошечка.  Гриценяк выползает из под свалки нахальных мужиков, визжащих грудастых баб, смотрит на заветный  литерок…
 
В грохочущем тамбуре, синем от махорочного дыма, он выглядывает в окно, за которым виднеются ещё нераспустившиеся яблоневые сады. Но под  мостом сильно разлившаяся река пузырится; коловоротятся мутные воды, мешаются с паром, струйками, летящими из под вагонных колес…

И вот сквозь  обрывки дыма  уже видна совсем  иная картина,  - с обеих сторон  поезда несётся  широкая южная степь…


У хибары, куда подвёз Варначку Похмельный, он, опустив вожжи, сразу сказал :
                - Ты это, не жди завтра, я к Бирюкову пойду, на другую работу проситься.
Мясистое, багровое от морозов лицо Варначки выразило удивление:
                - Почему ?
                - Не могу я… - глухо ответил он, - Не по мне…
                - Какой ты, понимаешь, брезгливый - удивление сменилось презрением, - Не может он… А жрать двойную пайку можешь? А носить это?  – она своей лапищей дёрнула его за отворот полушубка, - Какой ишо дурак! А я хотела ему хорошее дело сказать… И пошёл вон – уже безразлично бросила она, с трудом выбираясь из громоздкого короба, - Скоро тебя в яму сброшу… Утром одежу сдай!..

Ночью , в бессоннице, Похмельный вспоминал старика, с которым он , юный  красноармеец, помогал хоронить убитых . « Ты ,Максим, не бойся смерти, - крепи дух свой… И самый грех не убийство… Грешен будешь , если предашь… И этих тоже, чем они виноваты , предавай землице нашей матушке…»

Утром, чуть свет, Похмельный лихачом подкатился к той же хибаре, где расставался с Варначкой. Та выходит заспанная, с чуть припухшим лицом:
                - А-а ?.. Опомнился?. Не бойся , не бойся их, а жалей, - они плохого никому не делают. Служака смерти.
Пока она усаживалась, Похмельный спросил :
                - А что про дело ты мне хотела сказать ?
Она немного помялась ,  посмотрела на него долго, пристально :
                - Молчать будешь ?
Похмельный потупил голову в знак   смирения и согласия,  услышал:
                - Раздевать их будем. Вместе. Им то всё равно, а мы одежду в дело пустим.
                - Их и без нас раздевают, обувь и одежду сдавать велят…
                - А мы догола раздевать будем.
                - Догола ? Нехорошо вроде . Донесут ещё и загремим мы с тобой, подруга, по мародёрству. Тебе – не знаю, а мне сроку отвесят, не разгребусь…
                - Кто скажет ? Копачи ? Скажем, такими подбираем. Кто проверять то будет ? Сам видишь, вторая и третья повозки давно голыми возят. И никто слова не говорит. Чего ж добру пропадать ?
Похмельный ничего не ответил.

Дня через два, она , возвращаясь с ним с кладбища, в сумерках, вытащила из холщового мешка обломанный с обоих концов колбасный кружок и полбуханки чёрного хлеба:
                - На, возьми, и съешь сейчас. Мертвое – мёртвым. А нам ещё жить надо. Это за подштанники , вчерашние…
Похмельный жевал, покачиваясь сзади за спиной Варначки, на пустом коробе, поглядывал на яркую вечернюю звезду, слегка отрыгивал, потом засунул недоеденное в карман, зачерпнул таявший придорожный снег, растёр им руки…

Гриценяк с несколькими пассажирами сошёл на небольшой станции и с видом местного вышел на пустынную и сухую привокзальную площадь, двинулся по улице вдоль рядов камышовых хат, не встречая никого по пути. Одиноко загремела сзади бричка, в которой трясся  мелкий дедок, остановилась на знак Гордея. Тот спросил, как доехать. Дедок  зачесал голову:
                -  Подводы ?До хутора ? А шо туда везти ? Семь верст , и так добираются… А магазин? Во-он лавка, потребительская,- указывает на середину улицы .

Хозяин лавки:
                -Товар отпускается только пайщикам потребительского общества…
                - Ну уважьте, сдалека приехал, к сестре, двадцать лет не виделись…
                - Ладно – отвечает лавочник, выставляет бутылку водки, пачку папирос, килограмм слипшихся сосучек – конфет, и наматывает на три метра ситца…

Когда Гриценяк вышел с котомкой от крайних хат  пристанционного посёлка, его остановил патруль из четырёх человек : « Документы ваши, гражданин»
Гриценяк вытаскивает всё подряд и говорит :
                - К сестре приехал, в отпуск. Это – книжка красноармейская, справка от колхоза, билеты от поезда…
Заслонцы переглянулись, ничего не сказав, лениво побрели прочь.

По обе стороны полевой дороги тянулись ромашковые поляны, разливы пырея, золотые россыпи куриной слепоты. На хутор он пришёл под вечер, у крайней улицы увидел ватажку ребятишек, внимательно  смотрящих на него, Гордей спросил их :
                - А где Стефания проживает ?
                - Что дочку свезла? Вон там – показали на ближнюю хату

Гриценяк , волнуясь и бледнея, вошёл в травянистый и неогороженный дворик. В дверной петле торчала веточка. Он решил обойти сад. Тот был небольшой, заросший по колено травой, между деревьев, готовых выкинуть вот-вот цвет почек. Случайно глянув влево, он увидел затаившуюся за яблонькой бабу. Поняв , что её заметили, она растерянно выступила из-за ствола. Он всмотрелся и радостно вздрогнул, угадав Стефу. Она поразила его своей согбенной фигурой, исхудалым морщинистым личиком. И она узнала его – слабая недоверчивая улыбка тронула её лицо, она приобняла его, положила голову на грудь, заплакала. Он ободряюще хлопал её по спине…

      
             - Да ты что, болеешь что ли? – спросил он, когда они уже были в хате.
Он сидел за столом , выкладывал гостинцы – конфеты, водку, отрез ситца. Стефа не садилась , суетилась около печки, разжигая огонь, ставя чугунок с водой.  Достала холщовую сумку, выложила на стол несколько сухарей, некоторые были надкусаны, отвечает ему:
             - Нет, нет , ничего… Счас я тебя покормлю… - и поймала его взгляд на сухари, смутилась.
Он тоже понял, когда увидел эти объедки : - Ты?..
Она ,мотнув головой, подтвердила его догадки:
             - В хуторе нашем нет, а в посёлке подают… хорошо. Особо прошлой осенью. Теперь  то , после зимы ,и  не дойти туда … совсем…
Она перетолкла  сухари в горшочке, пересыпала их травками, залила  подоспевшим  кипятком из чугунка, чуть подержала на огне, вытащила на приступок это варево. Он взял папиросы, хотел  выйти покурить, она заметила его движение, сказала :
              - Кури здесь, Гордюша… Мне твой дым слаще ладана…
Пришлось Гордею сесть, закурить, а Стефа рассказывала, как  живётся :
              - Голодуем , Гордеюшка, ох как люто…Недели не бывает без покойника. Счас полегчало, травы рвут, заваривают. А так – все кожи сварили, ни сбруй , ни сапогов не сыщешь... Ну давай, ешь.
Гриценяк налил водки в стаканы, себе и ей , они выпили, он заставил себя зачерпнуть тёплого месива. Она, чуть посидев и разомлев от водки , что-то бормоча ,  улеглась за печкой, в закутке. Он , выкурив ещё папиросину, устроился на лавке, в углу…

Рано утром он подошёл к правлению. Здесь уже томились несколько хуторянок, тихих, молчаливых, что –то пробормотали про него, Гордей  сказал : - Здравствуйте. А где председатель ?
Одна из хуторянок  ответила :  - Сами ждем, родимей, чуть свет поднялись, должон появиться, он завсегда утром появляется… А ты  сдалека ли , мил человек? – другие  тоже стали подходить к нему, но тут же расступились, замолкли, увидев, как скорым шагом идёт к ним высокая и достаточно молодая хуторянка. Она издали спросила : - Не было ?
Ей вразнобой отвечали:   - Не было , не было , не появлялся…
Высокая подошла поближе, стала обыденным  голосом рассказывать :
                - Вот дитя какой ! Всё утро обыскалась, и в долинке была, и у чигиря, везде смотрела, но мне вчера точно сказали – в Почаевке он, обещался там, к матке сбегать, к моей, бабке, значит… Так  с Почаевки три  дороги ! По какой пошёл, да ещё на ночь ? А-а, взрослый тут блукает, а тож – дитя. Зараз побежал к Дашкиной дороге, а вы, если побачите, хватайте и держите его,  пока  я  не вернусь… - хуторянки вокруг неё кивают…

Гриценяк в правлении. Он договаривается с председателем и спрашивает напоследок  :
                - Можно такое ?
                - Да хоть весь хутор забери – отвечает ему председатель.
Другой правленец, сидевший в комнате ,одобряет поступок Гордея :
                - Это хорошо, это  по-родственному. Только ты как её до станции довезёшь? Коней у нас всего две пары и те в работе. Она ж доходяга, на лет восемьдесят выглядит. Хотя всего то ей полста…
                - А нельзя ли побыстрее рассчитать, выдать ей , что положено ? – допытывается Гриценяк
                - А что её положено ? Ейное имущество оприходовано  в колхозный фонд. Ни трудодня, ни копейки она не заработала . Ты скажи спасибо, шо ей угол дали , не выгнали, как паразитку – надулся в своей значимости предколхоза.
                - Ну хоть продуктов немного , в дорогу  хоть.
                - И продуктов нет.               
                - Ну неужели в колхозной столовой?...               
                - Из наших кладовых район ещё два года назад всё подмёл гусиным крылом – председатель с любопытством посмотрел на Гриценяка,- Мы сами- он кивнул на правленца, - Карточки отовариваем в  районе… Имеем право, ибо при должности… А ты, господин хороший, поменьше бреши, а не то я тебя самого подмету в холодный амбар. Даю тебе … Сколько ими дать?- спросил он у правленца и сам назначил срок – Два дня. На третий забирай свою сестру и шоб духу вашего здесь не было. Справку напишем.

Она ждала  его в садочке, на углу,  опершись на костылик и не смогла удержаться от радостных слёз, когда  увидела.
                - Ну что ты , что ты …
                - А , я думала, померещилось мне спьяну то, вчерась, а ты вот он – живой, здоровый…
                - Здесь , здесь я ,Стефуня… Будет, будет…
Они идут в хату. Гордей спрашивает :
                - Где можно купить съестного чего, а ? Деньги у меня есть               
Стефа удивлённо посмотрела на него:
                - Нема, брате, таких денег, шоб тут зараз купить хлеба.
                - А в соседних сёлах что ?
                - Там не лучше нашего,  тоже вполусмерть живуть. Да тебя туда заслон не пустит.
                - Это правда , вчера допытывались. А ходят же ваши, вон, высокая такая, шумливая.
               - Черная, кофта коричневая? Босая ?
               -  Да.
               - Так то Глаша. Сумасшедшая. Месяц назад у неё пропал пятилетний сынишка. Искали… Всем хутором . А потом… В общем , - съели его. Пьянчуги, выродки, есть тут у нас , бездетные. Видела она и останочки его , но разум то тут и отказал, Бог смилостивился. Тех то, в район увезли и никто не знает куда…
Гриценяк с трудом воспринял эту страшную историю, насилу поднялся, захватил свою котомку :
               - Пойду, может найду что, или обменяю… 

На стол вечером выкладывает торбочку с ячневой крупой, свёклу, несколько клубней, и две бутылки водки…
Стефа затеялась что- то готовить, он, выставив локти на стол , закурил :
               - Стефа, а мельница цела у вас ?
               - Цела. Но ветряки разобрали на дрова. Да и что –
молоть то нечего…
              - А церква ?
              - Что ей сделается ? Стоит…
              - А службы идут ?
              - Идут…
              - А у нас закрыли, порушили. Мешала она им, нехристям!
 После долгой паузы Стефа спросила нерешительно :
              - А ты, Гордюша, партийный ?
              - Как говорится… Бог миловал…
              - Может ,активист?
              - И там не числюсь – он через силу улыбнулся.
              - Вправду, Бог миловал…Шо они, изверги, натворили ! Порушили Божий мир ! Кричали, у всех всё буде, и вот оно – до людоедства дошло. Страшно подумать – батьки просят смерти дитям раньше, чем себе, шоб похоронить по-человечески – у гробу, под крестом , с молитвою. Скажи, брате, этому конец будет ?
              - Да есть установленья, о помощи голодающим, слышал я, в поезде то. И Сталина винят, скоро его снимать будут…
              - Нет , брате, где он сидит, этот Сталин? Всё нам лихо от этих партийцев. Это они наплодили щупачей, да слухачей, натравили песиголовцев на добрых людей. Скольких они , антихристы, на смерть выслали? Сколько из за  них в землю легло и ещё ляжет ? Где мои дети ? Где мой Иван ? – она задрожала, заплакала, прижала к губам конец грязного платка – Клавуньку мою хуже, чем якого-нибудь убивца закопали… О Матерь  Божия, коли нет им суда на  сем свете, суди их на том ! –воскликнула она окрепшим голосом, - Хочь требует Господь прощать, а я не могу. Прошу на молитве простить и чую – кривлю душой. Так нехай этот грех со мной на Суд идёт. Не прощаю. Будь они трижды прокляты! – она вытерла слёзы, долго молчала, пока кипела свёкла, потрогала её ножом, снова села, ласково улыбнулась, - А ты, Гордюша, не мучайся. Едь спокойно. Один,  - он вздрогнул, глянул на неё удивлёнными глазами, она продолжала, - Помру, похоронят, на дороге не оставят. А ты едь. Едь до детей, до жинки. Спасибо тебе  превеликое, шо порадовал перед смертью. Одно жалко: гостинца передать нема. Була бы осень, нашлось  бы яблочко, а зараз –сам бачишь… Ну , давай вечерять, свёкла, должно , поспела уже…

Они сидят за столом. Гриценяк допивает бутылку водки, говорит :
                - Низко, гадко творить с ними вместе эти дела. Ведь я высылал, сам ходил по дворам, искал… На меня уполномоченные – с пистолетами ! – Стефа, Стефа , не виноватый я!... Меня  ведь самого могли уволочь, с детями!.. Э-ээ—х!- он  выливает остатки водки и сразу вскрывает вторую бутылку.
Стефа уходит в закуток. Гриценяк, оставшись один, выпивает ещё стакан, и посидев немного, сваливается  на пол в беспамятстве…
   
Утром проснулся от холода, который протягивал по полу. С трудом встал. Спросил « Стефа?» Никто не отозвался. Жадно припал к чугунку с водой, почти всё выпил, потом долго сидел и, проводя рукой по щекам, решил выбриться. Вышел во двор, где стояло ведерко с водой, набрал снова в чугунок. Солнце ярко озаряло мокрый сад, тёплый ветер мотал верхушки деревьев. Жёлто-зелёная птичка качалась на длинном пруте шиповника…

Он вошёл в хату, распахнул окно. Поставил чугунок, стал искать бритву, опасную ,длинную,- нашёл. Взял зеркало с комода, поставил на краешек
неприбранного с вечера стола. Долго смотрел на себя…(ЗРИТЕЛЬ ВИДИТ ЕГО КАК БЫ СО СТОРОНЫ ЗЕРКАЛА) И вдруг, крепко зажав в правой руке бритву, далеко завёл её за голову, примерился, глубоко вздохнул и, зажмурив глаза,  с силой полоснул от уха до уха лезвием по горлу. Кровь. хлынула на зеркало , залила его,  алая, потекла и не видно стало ничего…

Похмельный волочит в знойной степи сомлевшего зэка Куприянова, кладёт его в короткой тени  водовозки, берёт  ковшик и отливает его, понемногу, сверху , экономными струйками воды . Куприянов приходит в себя, открывает медленно глаза :
                - Максим… Спасибо… тебе… Ну и жара… Второй месяц… ни капельки…- пытается присесть.
                - Лежи, лежи, так получше будет.
                - У нас в Питере такой жары не бывает, нет. Не привыкли мы к ней, люди северные… - Куприянову немного становится легче.
                - Ну ладно, пойду я – Похмельный стирает с себя пот. Кажется ,и меня зацепило. Нет не жарой…Тиф это… Возвратный, с шахты ещё… Я пойду от вас , скажешь ребятам… Видно ,и мой черёд наступает, пойду отлёживаться, за курган… Мороки будет ребятам, но пусть в общую…
       Он поднялся, умылся у водовозки, чалмой намотал на голову чистую бязевую портянку и побрёл к кургану, кустам кизильника, где было попрохладней и без ветра. Внизу кургана видны лежащие телеграфные столбы, рядом - большие мотки телефонного провода. Там , у ям , копошатся зэки . Кто –то смотрит на уходящего Похмельного, говорит что-то рядом стоящему, который хочет  идти за Максимом, но   говорящий  его останавливает… Выжженная степь звенит…

Похмельный повалился в кустарник, закрыл глаза. В закрытых  глазах его полыхает багровый туман, по которому вспыхивают бело-зелёные жгуты безостановочно мелькающих заступов лопат, кидающих глинистую землю… Он  открыл глаза, попытался встать, посмотрел  в сторону своей бригады, которая как раз поднимала очередной телеграфный столб. Максим засипел что-то своим неслышным голосом и повалился, как подкошенный. Столб в его сознании превратился в большой крест, на котором поднимают его, как когда то Иисуса… Ему слышатся глухие  удары трамбовки,  он видит себя самого , раскачивающего в своих лохмотьях под лёгким ветром и с каждым  звуком ему представляются картины прошлой его жизни…

… Вот он стоит на загаженном полу разграбленного барского имения в Гражданскую войну и под ногами у него том большой книги – Евангелия, с цветными картинками Дорэ, где снимают с креста  Иисуса. Он поднимает
книгу ,  впервые ,кажется  внимательно смотрит…
… Вот Лушников, его сосед по нарам, говорит ему слова « Любящих Его Он не наказывает. Испытывает. Бедами, трудностями ,горем, - я только хотел сказать тебе об этом. Как человек пройдёт свой земной путь? Додумается ли?  Поймёте ли, что только через страдания свои придёте к благодати…»
… Вот книжка Евангелия, которую дал Лушников, и её почему то держит в  руках Мария Зорнич…
… А вот Варначка , в красивом платье , едва узнаваемая , стреляет из пистолета в  фельдшера, в медицинском  халате, кровь заливает белую  ткань…

Из каменной расщелины возле самого лица Похмельного выскочила малахитовая ящерица . Увидела налитые кровью человеческие глаза, услышала надсадное дыхание и окаменела в страхе, лишь бежевое горлышко мелко и часто билось, как и сердце лежавшего  перед нею человека.
К Похмельному  всё таки подошли двое из бригады. Один из них, Селищев, крепенький орловский мужичок, развернул Максима лицом к заходящему солнцу, внимательно заглянул в глаза :
                - Тиф у него! Что я говорил ?  Мне бы не знать…Без сознанки он. Давайте ка подводу, отвезем до лекаря, а то заразу пустит, все передохнем. Кружку его – в костёр, в палатку его не заходить ! Одежду… прокоптим, прожарим. И ещё … Там вон полынь,  - говорит он уже другим подходившим , - До чёртовой матери нарвать, закипятить, соку густого цвету выпить… Всё! Подводу давай ! – крикнул он Куприянову
               
                К О Н Е Ц      Д Е С Я Т О Й   С Е  Р И И .


               
                - X I -

Раскоп огнеупорной глины на речном берегу в неудачном месте. Весь берег настолько прорыт окопами-траншеями, глубокими водомоинами, что в них чавкала вода, а кое-где громоздились заросшие вётлами ольхи кустарники. Телега подъезжает к раскопкам как можно ближе и вязнет в глинисто-ветвистой жиже.  На раскопе работают двое – Кожухарь, бригадир, и Чухлов,   напарник. Они вытаскивают лопатами глину на носилки, а  потом вываливают её в тележные короба. Чухлов дышит с трудом и после очередного опорожнения носилок говорит о других зэках, блатарях :
                - Не связывайся ты с ними. Не работают – и чёрт их побрал ! Не переломимся мы - досидим спокойно. Вон ты ,письмо получил, ходатайства пишешь. А тем трутням через неделю на волю – чего себе зря нервы рвать ?
                - Меня больше всего бесит такое … Как можно есть общий хлеб и не работать ? –  Кожухарь смотрит в сторону , где видится дымок костерка, -Этот Дока мне надоел. Пойду жаловаться на него !
 Чухлов пожал плечами…

Кожухарь стоит возле костра, возле которого сидят несколько  блатарей. Дока сидит в креслице, искусно связанном из сыромятных и брезентовых ремней. Кожухарь садится на краешек длинного бревна, другим концом  всунутым  в огонь. Дока  говорит  бригадиру :
                - Для чего меня загнала сюда наша дорогая рабоче-крестьянская влась ? Чтоб я своё отсидел. Вот я и сижу – он похлопал по креслицу, - А  «робыть»  будешь ты с хлопцами. Ты привычный… Зяблик? Так говорю ? - обратился он к худенькому пареньку, задумчиво сидящему по другую сторону костра,- Видишь , молчит. Он просто слов не находит –так  ему не по душе наша волынка…
                - Такой большой , умный ,работящий, и как пацан ябедничаешь – укоряет бригадира другой , лежащий поодаль зэк, - Не ходи больше к начальнику, прошу тебя.  Ладно? А то ведь можно и  порезаться   чем-нибудь. Нечаянно…
                - Ты по человечески суди , бугор ,- наставляет Кожухуря  Пашка –золотник, шестёрка, «оруженосец» Доки, - Мы по душам с тобой, и ты нам не мешай…
Кожухарь поднимается, ворчит про себя, но чтобы было слышно :  «Э-х ! Воспитывать вас… слону дробина…»
                -Ты гляди , Степаныч ! – все смеются ему вслед.

На полдороге к  конторе Кожухаря встречает Илюха Зотов, из  мужиков, записанных в кулачество. Видя решительный вид бригадира, останавливает его:
                - Брось ты, кидаться – то ! На них всякая жалоба –стукачество, а они этого не прощают…
                -С меня довольно !  Пусть с бригадирства снимают. Не желаю глотку надрывать, буду спокойно молотить срок… Не хочу на них горбатить!

Перед зданием тюрьмы выстроены все его обитатели. Блатари стоят отдельно. Начальник тюрьмы Басков прохаживается перед строем , заложив руки за спину, подходит к Доке и его  окружению, долго щурится на них ,наконец выдавливает: 
                - Ну вот что , честные паразиты… Если не хотите работать, я вам быстро организую…  Лесоповальчик на Колыме … Или на шахту. Там вам не покажется тепло…
Видно , как Дока ухмыляется, крутит погасшую в зубах  самокрутку…

Снова тот же костерок, где сидит  в окружении своих подельников Дока . Он выговаривает Кожухарю :
                - Что ж ты опять сглупил , Степаныч? К тебе со всем уважением. Ты сравни эти ручки с твоими лопатами , - он берет  на рассмотрение Кожухарю худенькую кисть Зяблика, -   И хочешь ими месить сырую глину ! Он же у нас сирота!
                - Ему и без глины работа найдётся. Шо, тяжёло ему за инвентарь отвечать ?- мрачно ответил Кожухарь, - Соберёт , перемоет , сдаст… Ну а что ты  то сам не работаешь ? Тоже ласки просишь ? Из за вас мы норму не вытягиваем. Зараз там – люди на пупке ваши пуды из под земли рвут, пока вы тут …  А до котловки – в драку , первыми , объедаете трудяг… Чёрт вас накачал на  нашу голову.
                - Дурак ты бригадир – рассмеялся Дока, - Сам корячишься, людей мордуешь. Нам то из тех кирпичей домов не построят.
                - Вот ведь тварь ,а? – вставляет Хлопуша, зэк  с вырванной в давней драке ноздрёй, - Или не знаешь, что мы с нарядчиком для вас эти пуды?… 
                - Ты их для своего брюха  выжимаешь ! Нарядчик пишет, потом жалуется же на вас! Вам , чертям, с хаханьками, можно ещё лет пять посидеть. А у меня семья с голоду пухнет ! Можешь ты это понять ?
                - Вот как? А что ж бежать – боишься ? Хочешь  на нашем здоровье выслужиться и по досрочке со справочкой к жёниной заднице подвалиться ?- распаляется Хлопуша, - Слышь, ребята, что он базарит,-  объедаем мы его! Да  из тебя самого надо глину сделать да на кирпичики порезать !
                - Ты будешь резать ? – Кожухарь встал, медведем пошёл на Хлопушу. Между ними встал Шкалик, одноделец Зяблика.
                - Степаны-ыч !- ласково остерёг Дока , - Не бузуй. А то ведь и вправду накажем – он прикурил от костерка, - Вот как нам станут платить по труду  или, как тебе, с зачётом в сроке, тогда мы и поработаем – со всем старанием и в полную силу. А пока не мешай. Будет так, как мы захочем, понял ты ?
Кодла  вокруг Доки подпевает :
                - Он , фуфтырь, и других бригадиров настрополил…
                - Сам нашкодил, ещё угрожает …
                -  Размазать гада!
Дока поднял руку , утихомиривая блатарей :
                - С другими и другой разговор будет. Ты своё седалище береги  - замечает он особо  кричащему Хлопуше, - А ты , Петро, ребят не нервируй.
Если  тебя ещё раз заметят , что  стучишь, я за твоё здоровье не ручаюсь. Что то да может случиться . Не так ли, Зяблик?
Паренёк промолчал.  За него ответил Шкалик :
                - А мы его выхолостим. Мерином  будет. Он здоро-о-о-овыы-ый!
Блатари хохочут…

Снова Кожухарь работает на пару с Чухловым. Денёк стоит тихий, мягко светит солнце. На блатарском стойбище поодаль слышится веселый собачий лай – там кто то забавляется с дворнягой Филькой. Неожиданно оттуда подходят  к работающим двое – Хлопуша и Шкалик:
                - Заканчивайте. Сегодня суббота… На вот, покури, бугор !
                - Вы бы лучше помогли, а не подношениями занимались… – стал говорить , блестя глазами , Чухлов…
Вдруг он удивлённо замер ,его вырвало кровью. Он упал на колени и зашёлся в булькающем кашле. Потом с колен  опустился на четвереньки и , низко наклонив голову, всё кашлял и кашлял ,  пуская с пузырями кровь…
                - Ну что стоишь ? – крикнул Кожухарь Шкалику,- За подводой! За подводой беги !
Шкалик , чего то испугавшись, побежал навстречу показавшейся из–за ивовых лозин подводе, призывно замахал руками.

Чухлов успокоился от кашля, обессиленно лёг, приник щекой и грудью к земле, часто дышал, отдуваясь розовыми пузырями. Подкатила подвода , с нею –охранник, встал в сторонке. Втроём Чухлова уложили в тележный короб. Кожухарь, не выдержав ,  тихо сказал, с ненавистью смотря на Шкалика:
                - Вот и он норму земли для себя выбрал…- и обратился к двум другим, подошедшим, из его бригады – Заканчивайте тут. Лопаты не забудьте. Носилки помойте…

Кожухарь подошёл к блатарям , те уже знали о происшествии.
                - А-а! Степаныч ! – осклабился Хлопуша и с молчаливого разрешения вожака придвинул бригадиру низенькую короткую скамеечку,- Душу облегчить пришёл ? Давай, расскажи , как человека сгробил.
Кожухарь сел, устало вытер кепкой заляпанное глиной лицо:
                - Пустого то не мели. Я при чём ? Просил же убрать с бригады. Да он сам виноват. Чуешь болезнь – откажись. Ну пошипят, да переведут куда полегче.  Нет ведь – всех в одну яму. Вы хоть инвентарь соберите – я проверю… - поднимается.
                - Всё приказываешь. – вздохнул Дока, отмахиваясь веточкой от комаров, - Твоё кулацкое нутро покоя не даёт. Плохо, плохо, мужичок…
                - Инвентарь он собрать велит … - отозвался Хлопуша, - Ты загубил человека, ты и собирай. А мы лучше со следователем побалакаем, объясним твою кулацкую сущность…
                - Тебе ещё сроку подкинут. По твоему уже, наверное, ефилю поют – добавил Паша -золотник             
                - Непременно поют – убеждённо сказал Шкалик , - с него ж ведро крови вышло. К вечеру обязательно помрёт!
                - Хучь в ЦК жалуйтесь – Кожухарь обвёл глазами блатарское кубло. На верёвке сушилось бельё, шалаш завешан пологом, всё прибрано , чисто, костерок в серединке восьмиугольника из кирпича, - Неплохо устроились. А ведь он из-за вас надорвался. Вы его , гниды, сгубили. Он же вашу норму поднимал, пока вы тут жировали, паскуды – ворчал Кожухарь, а  блатари стали переглядываться, - Это ты, хорь вонючий, заворачиваешь ими! – накинулся  уже на Доку, -  Давишь, уж и дыхнуть нечем. Жизнью своей подтёрся и других калечишь ? Эх, нема моей власти ! Ты бы не то, что харкал, на очко кровью ходил !
Побледневший Дока, с мёртвой улыбочкой ,склонив к плечу голову и прикрыв глаза, как бы благосклонно разрешал выговориться Кожухарю.
Зяблик встал  за спиной Кожухаря и с маху вогнал ему в спину единственный оставшийся от вил-тройчаток чёрный зубец, которым зэки ворошили угли. Ударил и отскочил назад, наблюдая со злорадным любопытством, что будет дальше. Блатари замерли. Кожухарь от удара прогнулся, помедлил, потом, выпучив обезумевшие глаза и приоткрыв рот, стал медленно опускаться и  рухнул подкошено, сразу ,ничком, головой под ноги Хлопуше и растянувшись и подёргавшись, хрипя  - затих. Все увидели  торчавший в спине железный кругляш с обугленными остатками держака, поняли и окаменели. Филька взвизгнул. Дока едва успел его удержать на коленях. Кто то матерно ахнул.
                - Сидеть – задушенным голосом вскрикнул Дока не то ему, кто ругался, не то собаке, - Не шевелись !
На трупе дымилась попавшая на крайние угли костра штанина и никто её не тушил, не оттаскивал…
                -  Мокряка обыскать ! Всё, что в карманах, в кепку, сюда ! Потом – в раскоп ! Подальше… Забросать глиной, землёй. Фильку… - удавить ! Пашка! Кинешь её поверх закопанного – другие не подойдут. И ещё … Кепку оставить на берегу, будто он реку переплыл и сбежал.
Убитого уволокли вшестером. Остались Зяблик и Дока:
                - Что же ты натворил ,сучонок ? А? Ты же знаешь, что «чоботы» в бега не ходят. Заподозрят нас, затаскают. Гнида! Ты же скиснешь сразу, скурвишься,  групповуху навесят – выговаривает сидящему спиной  и понурому Зяблику , а сам незаметно вытаскивает из под  сиденья  отточенный  широкий нож – В глаза , глаза мне смотри , падла! Повернись! –  и резко всаживает ему  прямо по центру живота , в брюшную аорту, острое лезвие, быстро вынимает, отпрянув, боясь запачкаться кровью…Зяблик, охнув, повалился навзничь. Издали донёсся собачий удавленный взвизг…

Даниловна Кожухарь со Степаном Огарковым на кладбище возле могилы в Архиповке. Над старыми  погребениями, над низенькими чёрно-сизыми крестами молодо зеленеют кусты дёрна, шиповника, кое – где высятся топольки, звенят птицы, стоят высокие травы и скромные полевые цветы.
                - Вот и отмучалась ты, Катеринушка – Даниловна кладёт пучок цветов, когда Степан  закончил ладить свежий холмик, - Некому теперь
пожалиться на жизнь свою… Ох, Петро ,золотая головушка, где ты теперь ? Когда вернёшься ? Как же ты нужен сейчас !
                - Ну пойдём , пойдём , Даниловна. Дети дожидаются…
                - Степанушко, да как же я теперь прокормлю их ? Катерина хоть последним делилась…
                - К Стрельцову пойди ! Должон же он обеспечивать !
                - Да к ему не подступишься, церберы правленские стерегут, кажду зернинку считают, с ружьями кладовку хранят!
 
Ночь. В землянке дети спят. Даниловна молится на образы в углу, шепчет : «Ангелы Божии, духи светлые, послухайте хочь вы моё горе, донесите на крыльях до Господа, умолите его глянуть. Нехай казнит меня, но пожалеет моих деток – безвинные души, нема на них греха…»
Икона смотрит на Даниловну, - долго , выжидательно и вдруг слышится молящейся глас Божий, явственно и чётко – « Уходи !»

И вот следующим днём , пока детки на улице , Даниловна печёт лепешки из отрубей, скатывает их в два рядна.
Позже смотрит на икону, которая ей наказала уходить и ,таясь , заворачивает её в холстину, несёт во двор, закапывает под вербой.

Следующая ночь. Она расталкивает детей, одевает их , выпроваживает, остаётся в землянке, кланяется пустым углам. Сашко останавливается на пороге:
                - В Гуляевку идём, мам?
                - Ну а куда ж ещё? Больше некуда. Не может же быть, чтоб  там не дали хоть какого-нибудь угла…То , вас , может, пристроят… пока болеть… мне…   
                - А нас не заловят?
                - Не хватятся , сразу то. А как хватятся , мы уже далеко будем, да не на чем им догнать. Последние кони в работе…

Рассветает…  По архиповской дороге, среди степи, голой, с редкими зарослями трав, они идут, уже не так бодро. Даниловна, шедшая позади, останавливается :
                -   Всё . Отдохнем . Немного…
Дети валятся в изнеможении на разостланные рядна и мгновенно засыпают. Даниловна прилаживает над ними подобие шатра из  большого платка на  воткнутых палках… Потом смотрит  на прошедший путь, - там , где  курится дымок. Сама присаживается, облокотившись на  котомку с  одеждой и едой. Ей грезятся голоса – свой внутренний, - «за ночь воробьиный скок…»- и другой  внешний, Божий – «надо ,надо идти ,иначе – гибель !..»
 
Солнце уже низкое, Даниловна расшевеливает детей, - « Вставайте, пора , поднимайтесь…»  -  разламывает  по куску лепешки, подаёт из бутылки воды.

Бугристо выпуклые к вечеру, резко очерченные на густой лиловой синеве облака  медленно  плывут над бредущими тремя детьми и женщиной. Дошли до зарослей густых трав и повалились в сон… 

Уже сильно снова припекало солнце, когда они  встали, но идти не смогли, болели ноги. Плачет Сашко, у девочек тоже в глазах слёзы. Даниловна их уговаривает : - Ну , родненькие, ну хоть поползите букащками!.. Нам до Пеньковки уже хоть что, вон она уже  чувствуется , запах есть, а там хлебушка дадут, бричку – подвезут попутно. Там аулы, казахи, все ж знакомые батька. Слащевка рядом , Басырь , там же дядька двоюродный !... Ну, пошли потихоньку. И в Гуляевке будем  , уж завтра, - точно!...
Дети ковыляют под разговор  матери, им становится легче. Варька немногословна, строга, статна. Сашко рыжеволос, лицо в мелких конопушках, идёт с палкой ,впереди, как вожак. Татьяна женственная, мягкая, тонка в талии, худа, лицо почти голубоватое, и хрупки запястья и глянцево блестящи тонкие пальчики ( ВСЕ  ПО ОЧЕРЕДИ КРУПНЫМ ПЛАНОМ )

Даниловна смотрит на заходящее солнце : - Ну теперь привал подольше, заночуем…
Дети, ползая на коленках, нарубили  ворохи степной травы. Все молчали, не было сил говорить. Без слов поели остатки лепешек, выпили воды, завалились в рядны…
Даниловна очнулась, когда уже похолодало и потемнело. Звёзд было ещё мало, но горели они ярко. Даниловна заклацала кресалом. Наконец, трут затлелся, она поднесла его к траве, разожгла костерок… Потом перебрала сложенную одежду, посмотрела, что осталось из съестного в торбочке… Высоко над нею с жалобным плачем пронёсся степной куличок – она подняла голову… После прилегла, продремала около часа. Месяц, уже золотой, яркий, невысоко стоял над землей, серебрил ковыльную равнину. Даниловна принялась будить детей : - Вставайте. Ну, ну, детки мои, днём поспите, на солнышке, чего валяться, в росе то, ещё столько пройдём ,а там уже Пеньковка, уж ночью там отоспимся. Там и леса недалече – ягод, коры сладкой  вдоволь…
Дети нехотя поднимались, собирались в путь…

Снова шли привычным рядом – впереди Сашко, за ним – девочки, замыкающая – мать. Месяц становился прозрачнее ,белее, растворялся в небе…
Уже позднее утро. Впереди, за километров пять, различается Пеньковка – в зелёной бахроме видятся белые крупинки хат. Вдруг Сашко остановился :
              - Гляньте - ка,  - собаки ! Ого, как бегают …
Даниловна всмотрелась и обмерла, - далеко влево, на рыжем сурчином пригорке стояли два волка: - Собаки, собаки… кому же ещё быть…
Но Варька тоже вгляделась и едва  вымолвила устало : – Это волки, мам …
Все остановились.
              - Нехай волки, - с деланным равнодушием признала Даниловна , - Они нас не трогают, и мы их не тронем. Пошли с Богом !
Теснясь друг с к другу , прошли они сотню метров и когда Даниловна, шедшая сзади , оглянулась, волков на пригорке не было. Дочери молчали, а Сашко  прорвало :
               - Они огня боятся, я знаю! Мы наделаем факелов и в морды им, в глаза прямо !
Даниловна остановилась, присела, удивлённо - облегчённо смотрела на сына:
               -  Давайте накрутите ковылей, в жгуты…
               -  Мам ,ты рядна то брось –  пустые уж… – Танька перехватила  встревоженный взгляд матери и осеклась:  волки возникли снова, теперь справа и уже ближе к дороге. Два крупных тела хорошо вырисовывались на голубизне горизонта, они сидели, опираясь ногами и появился среди них ещё третий зверь, помельче, медленно прохаживался за спинами двух, потом тоже сел.
Дети испуганно сгрудились возле матери. Даниловна посмотрела вдоль дороги вправо – влево – никто не ехал; не было ни единого звука из Пеньковки; сказала как можно спокойнее :- Зажигайте жгуты, счас… - стала клацать кресалом.
Жгуты загорелись, но погорели блеклым огнём и тут же погасли. Ходоки
стояли долго, смотрели испуганными глазами то на волков, то друг на друга. Звери не уходили, молодой волк по – прежнему лениво прохаживался позади  остальных двух.
                - Нет, нам их не переждать, - твёрдо  сказала Даниловна, - С нами  Бог и крёстная сила. Не глядите на них , детки ! Пошли !
Они  двинулись дальше, то и дело оглядываясь. « Живой в помощи Вышнего воцарится…» - шептала пересохшими губами мать, - « Да воскреснет Бог и расточатся  враги его… На змею наступишь и прогонишь…нет… попрёшь льва… кого ещё »  , - путала строчки из псалмов.

Волки встали  вдруг впереди, прямо у дороги. Путники остановились, Даниловна сбросила с  плеч  тючок. Сашко попытался поджечь кресалом  придорожную траву и это ему удалось – голубовато-сизый дымок потянулся в сторону зверей,  и волки  пропали. Все поняли, что надо  спешить. Дети, выбиваясь из последних сил, брели с сумасшедшими  глазами на помертвевших лицах. Татьяна, хватая ртом воздух и беспрестанно спотыкаясь, висела на плече у матери. Сашко плёлся немощным старичком. Варька ковыляла, уцепившись двумя руками за поясок материной кофты. Последние сотни метров шли в полуобморочном состоянии, едва переступая ногами, шатаясь из стороны в стороны, А волки , вновь - ,то появлялись, то исчезали, подолгу смотрели с обзорных мест на странно-медлительных людей, которые вот-вот падут бездыханными на твёрдых дорожных колеях. Чего они выжидали ? Что их останавливало ? А ведь что-то останавливало…  А спасительная Пеньковка, казалось, не приближалась.

Шедшие обогнули камышовую косу большого  озера, глубоко выступающую  в степь по узкой высохшей балочке , выкарабкались из неё на изволок к пеньковскому загуменью, огляделись. До первой хаты оставалось меньше сотни метров. Волки исчезли совсем. Здесь, на ровном месте, на поле у самого села, таиться уже некого и Даниловна истово перекрестилась. И тут первой упала Татьяна. Её попытались поднять, но она, едва встав на ноги, снова бессильно оседала наземь, заводила глаза. Потом кулём свалился рядом с нею Сашко . Даниловна повела под руку Варьку в неогороженный  двор первой хаты, оставила там:
                - Ползи, ползи, Варюшка… Стучи в окна, в двери…  я счас , за другими…- пошла обратно, пришла к лежащим  детям.
Танюшка очнулась :  -  … Я  отдышусь, я дойду , мамулька… Я чуть-чуть…
Даниловна подняла и повела, словно лунатика, сына…

Вид их был настолько дик, необычен, что хозяева , - худой обросший мужик , молодая баба и сутулая темноликая старуха, обступили лежащую посреди двора Варьку, с тем же удивлением уставились и на Даниловну, когда она с Сашком медленно вышла к ним    из-за угла. Подойдя поближе, она свалилась на колени:    - Люди добрые, умоляю, помогите, ещё одна, дочушка, там … лежит… умоляю…
Молодуха подошла , усадила Сашко на завалинку, в тень. Варька на четвереньках подползла к брату. Хозяин хмуро задумался. Хозяйка, уходя в хату, крикнула ему:     - Помоги, чё встал ?
Молодуха вынесла жестяную кружку с водой, дала всем поочередно по два- три глотка. Когда Даниловна перевела дух, старик спросил: - Откуда вы ?
                - Из Архиповки, на выселении там…были… ушли… голодно там… - пошла обратно Даниловна, старик двинулся за ней.

Даниловна подошла к тому месту ,где должна была быть  Татьяна, старик подошёл тоже: « Где она ?» и пошёл искать дальше, а у Даниловны не было голоса окликнуть его. Её глаза всё больше наполнялись ужасом и она , как помешанная, стала ходить вокруг , где лежали её дети, не соображая уже…  Пеньковец всё же обратился к ней ? « Точно здесь ?»  Може где в другом?..»  Она отвечала, будто не своя :
                - Здесь … Не здесь… Да  точно здесь ! – она  очнулась, - Вон дорога с Архиповки !
Пеньковец вдруг присел и стал рассматривать пожухлую траву. Она с нарастающим ужасом следила за ним. Он сделал несколько шагов вприсядку,
что-то подобрал в траве и рассмотрев, глухо вскрикнул. Когда она подошла, он , воротя глаза, подал ей скомканную пеструю тряпицу – Татьянину  головную косынку. Даниловна, всё ещё не веря случившемуся, развернула – белый платок весь был омочен свежей алой кровью ( КРУПНО). И тогда над пустым выгоном раздался задавленно- слабый и страшный крик обезумевшей матери. В глазах её стоял тот самый испуганный взгляд Татьяны, когда она отговаривала брать рядна и когда волки, вновь появившись , следили за их движениями… Старик – пеньковец стоял во весь рост и злобно щурясь, уставился на камышовую косу…

Вдоль колхозных посевов  Гуляевки скачут трое всадников. Это  Кривельняк, Передерий ,и уполномоченный из района Сабанеев.
                - Напрасно ты это дело считаешь пустяшным – продолжает разговор Сабанеев, когда они остановились  и поехали шагом, – По этим колоскам страна половину урожая не доберёт. Нам  приказано – мы следим.  А то ведь раньше гектарами выкашивали… Нет, статья правильная , пусть строгая , но верная.  Теперь будет толк. А то без хлеба останемся.
                - Согласен, - отвечает секретарь партячейки Передерий, -  У нас, дорогой товарищ Сабанеев, тоже воровски выкашивали. Теперь поостерегутся. У меня ж целый список, кто этим занимался , есть !
Сабанеев  молча и долго смотрит на  Передерия…

К «кизячной разработке» подкатила подвода с Семеном Гаркушей. Десятка два молодых девок разбрасывали  навозные копны, двое других влезли в бричку, черпают из бочек  воду вёдрами и  подают подходящим подельницам.
                - Семён, чёрт белобрысый, подавай! – задиристо крикнула Дашка Шаповалова ездовому ,присевшему в тень пустого база и скручивающему цигарку.
                - Я зараз три бочки вычерпал , у меня здоровья не хватит – добродушно бурчит Семён.
                - Да у тебя ,Семён , для нас всегда здоровья не хватает – прозрачно намекает ему Лизка Ситникова .
Семён лениво  встаёт, подходит с зажжённой  цигаркой к лошади, подправляет подпругу. Вдруг сзади к нему подходит одна из девок, Наташка Пашистая, и выливает на него целое ведро воды. Семен вытаращивает глаза, потом вытаскивает изо рта на отлёт мокрую потухшую  цигарку, а на него, как на медведя, уже наваливаются девчата. Они  опрокидывают его наземь, тормошат за  грудки ,подкрадываются к штанам. Кони испуганно косятся на эту ораву.
                -Крапивы ему, булдыге, в мотню !- визжит Дашка.
                - Где трудишься ,Сенечка , не покладая его ?
                - Не отпускай, не отпускай ,зараз поглядим !
Вдруг над визжащей  кучей-малой раздался властный  мужской голос :
                - Забавляетесь ?
Девки сконфуженно бросились врассыпную, а мокрый перепачканный Семён встал и увидел перед собой на конях Сабанеева, Кривельника и Передерия. Уполномоченный продолжал :
                - Нашли забаву в рабочее время. Ночи не хватает ? Погоди, да ты, кажется , кузнец, почему  же  здесь ?
                - Так это, воду тоже возить  кому то надо, а у меня заказов нет.
                - Ты мне демагогию не разводи! Воду возить – самое бабье или даже стариковское дело. От работы своей отлыниваешь ? Уборочная в разгаре, а у тебя заказов нет ? Да ты из кузни  вылезать не должен !
                - Сильно  надуваться – рога выпрямятся. Я из этой кузни третий год не вылажу. Ты мне заплати сначала , потом туда загоняй. А ещё лучше –занимайся своим делом и не суйся куда не  просят…
                - Что ? Куда ? Вернись ? Да ты как разговариваешь? Да ты знаешь, кто я ? Да я тебя за эти кулацкие выпады…под орех разделаю!
                - Под дуб, под ясень, под хер дяди Васи ! – рявкнул, полуобернувшись , Семён,  и приказал девкам , - Отгоните подводу, я с вами больше не ездок, - уходит.

Дома Семён снял ,отдал матери мокрую грязную рубаху :
                - Полей, отмыться !
Мать готовит таз , воду для мытья :
                -  Где тебя черти носят ?
                -  Да девки… дуреют… от жары…
                - Опять девки. И когда ты женишься, пустограй ? Доки  будешь смешить людей, нас с отцом позорить ? Тебе, дурню, скоро двадцать восемь вдарит. Браты вон уже деток водют…
                - Вы бы ,маманя , поменьше старшенького то слушали – приедет, набрешет, а вы верите,- он с удовольствием ополаскивается, - А я … жись  эту…целомудрену веду. Хочь в монахи запишусь.
                - Из тебя  монах – «не удержу в штанах»
                - Ну  шо вы , лаетесь , мам ? – он улыбается , растираясь полотенцем после помывки,- Брату что ,он в дали живёт, а мне што ? Вас накормить не знаю як, а вы хотите , щоб я жёнку ещё на шею посадив. Так если мне оплатят все мои трудодни , я твоих приведу, гаремом жить буду! Киргизским баем ! – смеется…

Возле кузни, на полянке, поджидают трое старух.
                - Вы не меня ,часом , ждёте ? – подходит Семён.
                - Тебя , Сеня ,тебя.
                - Так это вы пожаловались уполномоченному ! Вам бы ,клубкам, надо, шоб я ночевал здесь ! Давай свою тяпку !  А вы ждите, уголья разжечь надо!..   

Поздний вечер. Темень . На огонёк и дымок кузни стягиваются уставшие после трудов мужики. Они сидят у порога , дымят цигарками. В это время подходит чеченец Мурзиев Абдулла. У него срочный заказ – починить оборванную стяжку с косилки.
                - Да як ж тут сразу починишь? – разъясняет ему   уже порядком уставший Семён, разглядывая поломанную деталь, - Тут на заклёпки надо, а лучше уж новую брать. Да ты косилку бы пригнал , на месте ж виднее…
                - Зачем так? , -Можна в эта дырка вставлять железный, - он с трудом подбирает слова , - Этот …потом… эта… загнуть…
                - В какие дырки чего ставить, я без тебя знаю. Прутом здесь не закрепишь, разболтается ,полотно отойдёт. Ты лучше время не теряй, гони косилку, а то поздно уже…
Адбулла что-то пробормотал и стал рыться на верстаке, где навалом лежат  изношенные поделья, заготовки ,обрезки…
                - Ещё один начальник ! Так скоко же вас ? Чё ты тут хозянуешь ? -уже кипел Семён, - А  ну ,геть отсюдова ! – оттолкнул чеченца.
Абдулла хищно оскалил зубы ,схватился за  обрезок косы и тут Семён,  не раздумывая, быстрым тычком слева ударил его  в скулу. Абдулла упал, взмахнув руками, на загремевшую пачку листовой жести. Помотал ошалело глазами, вскочил и накинулся на кузнеца. Семен на этот раз приложился «от души» - чеченец отлетел под кузнечные меха, сильно ударившись головой, потерял сознание, пустил из ноздрей кровяные нити… На шум вбежали мужики. Семён растерянно  рассматривал упавшего , присев перед ним на корточки…
 
В правлении, при свете керосиновой лампы, Сабанеев заканчивает совещание:
                - И последнее… Пока не прислали председателя …
Вбегает мальчишка  и кричит : - А в кузне дядя Семён чеченца убил !
У Сабанеева  мстительно заблестели глаза …

В правлении совсем темно, в лампе не осталось почти огня ( КРУПНО). Сабанеев заканчивает телефонный разговор :
                - Да живой то живой , но это ж оголтелое проявление шовинизма, товарищ Высоцкий ! Такой вредитель, на кузне  работает, в страдную пору, огрызается. Антисоветский элемент , точно. Пока под стражей . Охраняют…
Да… Голодно… Идут, на гроба двери выламывают… Ссыльных так…- пауза,  слушает, - Да они ещё  всемером за одним мышом  не гонялись ,товарищ секретарь! Вон в степях да ,действительно – недоедают… Есть ждать , двоих… С ордером, понятно…

                К О Н Е Ц      О Д И Н Н А Д Ц А Т О Й      С Е Р И И
   



                - X I I -

                ТИТР :    АЛМА - АТА.   ОСЕНЬ  1937 ГОДА.

Гнездилов на алма-атинском железнодорожном вокзале прогуливается на задах,  в ожидании поезда, куда должен посадить своего сотрудника. Вдруг недалеко, около зданьица линейной милиции, остановилась чёрно-блестящая  «эмка» . Из неё, в сопровождении энкэведистов, двоих русских и одного толстомордого казаха в штатском , вышел Айдарбеков – худой , совершенно поседевший. Гнездилов замер, увидев арестованного. Узнал его и Айдарбеков , когда покорно стоял у лакированного кузова, с жадностью оглядывая склады, кисти пирамидальных тополей. Виноватая улыбка скользнула по его измученному лицу и тотчас же он безразлично отвернулся. Стоявший рядом милиционер, заметив взгляд, тоже посмотрел на Гнездилова. Тот , стараясь не выдать волнения, неторопливо отдалялся от здания милиции. Оттуда вскоре вышел толстый казах и  машина уехала. Гнездилов шёл, будто очумлённый и вздрогнул от паровозного гудка…

Вот он уже на перроне, что-то говорит уезжающему чекисту, под плащом у которого  угадываются  петлицы высшего офицера. Гнездилов пожимает руку чекисту , тот кивает , вскакивает на подножку ,поезд отходит…

Тот же чекист заходит в сопровождении дежурного в кабинет начальника лаготделения  Чечнева.  С брезентового дождевика вошедшего капает, намокшая фуражка потемнела. Он снимает верхнюю одежду, вешает на стену. Чечнев, увидев высокий чин, вскакивает со стола, рапортует :
                - Начальник лаготделения Чечнев.
                - Начальник хозяйственно - экономического отдела краевого управления Боронин –  устало бросает гость, садится к столу.
                - Чайку ? А может, что покрепче? Вымокли , смотрю…
                - Не надо, я сейчас же обратно… Мне нужно выполнить одно поручение – выяснить о заключённом… - он достаёт из кармана бумагу сложенную вчетверо, – Если , конечно , он жив…
                - Разыщи в УРЧ - Чечнев обращается к дежурному, разворачивая и отдавая бумагу,  и к гостю,- Как фамилия?
                - Похмельный Максим Иванович, 1900 года рождения.
                - Счас принесут, - Чечнев тоже усаживается, но не напротив, за столом, а близко от вошедшего , на диванчик, - Научный работник ? Или деятель культуры ? Что-то раньше не слышал о нём.
                - Указание по агентурной линии…- Чечнев понимающе кивает. Принесли папку личного дела, Чечнев читает её : - Так, образование начальное… осуждён в 1931-м … побег… Карлаговской  комиссией получил ещё десять лет… по 58 – й, терроризм. Бросался с топором на конвоира… Да… Был в Сиблаге, переведён снова сюда, к нам.
                - Да. И надо , чтобы об освобождении никто не знал, без официальных бумаг…
                - Понимаю… Придумаем… - Чечнев вгляделся в фотографию личного дела, сделанную в первый месяц после осуждения…

И это же лицо ( ДРУГОГО КАДРА) , едва узнаваемое, - худое,  с седыми волосами, бледное. Сам Похмельный сутуловат, в рваной  ватной куртке с рукавами разной ткани, в штанах,  облепленных  латками, пусто  свисающих над грязными обмотками. Он стоит уже перед кузовом, возле Боронина и тот спрашивает :   - Слушай, Похмельный тебе говорит что-нибудь фамилия «Гнездилов» ?- зэк отрицательно  мотает головой, - Ну иди.. переоденут…
 
Похмельный в другой одежде, гражданской, обычной, залезает в кузов, устраивается в нём в переднем углу,  под брезентом. Лагерные чины  вышли провожать Боронина, откозыряли, гость сел в кабину, машина тронулась в темноту степи ,под мелким дождичком…

Похмельный едет. Дождик перестал, просветлело. Его кидает на выбоинах, он тупо перед собой смотрит, ещё не понимая , что с ним произошло , но потом вдруг проверяет карман внутри пиджака, вынимает  оттуда бумажку, сложенную вдвое, подносит к глазам, щурится  в начинающем свете серого  раннего утра. Вдалеке виднеются  терриконы одного из лагерей карагандинского промысла…

Грузовик остановился у  железнодорожного вокзала. Боронин выходит, становится на подножку , ободряюще говорит : - Ну, дальше самостоятельно. Ты не бойся , документ у тебя в порядке. Но не задерживайся, постарайся отсюда побыстрее уехать. Куда намереваешься –то ?
                - На родину…. Украину… - ещё мало что соображая , гулко отвечал Похмельный, спрыгивая на землю.
                - Ну давай, - бывай, - Боронин скрылся внутри кабины , машина заурчала, скрылась за поворотом ближайшей улицы .

В небольшом и чистом  помещении железнодорожного вокзала народу мало. За ажурной решёткой билетной кассы белела табличка «Закрыто». Похмельный сел на ближайшую скамью, спросил одиноко сидящего пассажира рядом, по виду служащего :
                - Когда в Россию  поезд ?
                - О, милок , опоздал… Час назад как ушёл. Теперь это… - он пожевал губами, - Ажни в пятничу, послезавтра , значит… Но если срочно - он понизил голос, - Можно на товарняке… Но там ловят, снимают нещадно… Могут ещё и привлечь…
                - Спасибо – Похмельный встал и вышел. Он заметил внимательный взгляд на себе милиционера. Одежонку он хоть и сменил, но всё равно она была ношеная - переношенная, не первого вида…

Он отошёл далеко в сторону от вокзала, долго смотрел на неузнаваемо разросшийся городок. В беспорядочных массивах убого-невзрачного жилья  уже наметились новыми кирпичными зданиями протяжённые улицы. Повсюду виднелись копры шахт, трубы цехов и котельных, высились чёрные вблизи и  синеющие в отдалении терриконы… Он вдруг резко опять повернул к вокзалу.

…Ажурное окошечко было открыто…
               - Двадцать второго, в восемь часов – ответила кассирша на вопрос о поезде в Россию.
За Похмельным наблюдал пассажир с заговорщическим видом, указал на выход. Похмельный вышел вслед за ним. Они прошли весь фасад вокзального здания, остановились у торца:
                - Документы в порядке ?
Похмельный полез в карман.
                - Не надо. А деньги есть ?
Похмельный кивнул.
                - Значит так, товарняк идёт через час. Но до этого пройди в отделение, без милиции машинисты не возьмут . И надо отблагодарить – мильтону на пузырёк, а машинёрам – половину стоимости. Они с бывших… больше не берут. Скидка… - засмеялся ,выставив нехорошие зубы , благодетель.

Паровозник  свободно открыл Похмельному один из вагонов :
       - Тут порожняк, до самого Акмолинска. Залезай, я закрою, и чтобы – ни-ни !

В Акмолинске  поздним вечером. Тот же паровозник открывает дверь :
                - Пока что слезай. Грузиться всю ночь будем, утром  раненько подойдёшь, мы меняемся , но передадим. Скажешь , Кузьмич просил…

В зале ожидающих было довольно много пассажиров. В глазах Похмельного исчез лихорадочный страх, он чувствовал себя смелее. Присел на край скамьи, где находился дремавший дедок и молодая ,по виду деревенская, пара. Похмельный достал из котомки хлеб, отломил в бумажном кулёчке кусочек брынзы, не торопясь поел, потом подошёл к бачку, запил еду тёплой водой из кружки на цепочке…

В слабо освещённом зале, заметно поредевшим, на скамье, он пытается уснуть… Ночь прошла изнурительно… Заснуть он так и не смог. Утром  рано         
он вышел к товарняку.
Снова тот  же вагон, покачивается ,сквозь щели видны лучики солнца. Товарняк,  ухнув, останавливается. Вдруг Похмельный внутри вскакивает,
смотрит в щели ,потом открывает двери вагона , спрыгивает, идёт к паровозу, спрашивает молодого машиниста , высунувшегося из окна :
                - Это Щукинское ?
                - Да. Постоим немного. Кочегар домой сбегает…
                - А за Щукинской полустанок… этот  - Шортанды ?
                - Да . А ты что , с этих мест ?
                - Бывал… - Похмельный ухватился за грудь, словно ему не хватало воздуха, -  Я выйду там…

Арбочка с казахом и примостившимся Похмельным неторопливо держит путь. Возчик говорит :
                - Кубанка едешь ? Или – Нагуляйка ? Туда далеко путь держишь?
                - Останови, - просит Похмельный.
Он дал ездовому пачку чая ,сам  спустился с дороги, двинулся вдоль берега реки…(ВИДНО СВЕРХУ)

У берега горит ночной костерок. Похмельный лежит на пучке собранной прошлогодней сухой травы. Лицо его освещается скудно, - то темнее, то ярче, блестками огня, он поднимает голову вверх. На небе взошла багрово-пятнистая луна…

Зэк Жуковский , бывший комендант Караганды, входит в столярную мастерскую, где работают Солейкин и Петелин. Он вошёл , не стучась и не здороваясь, на него не обратили внимания.
                - Ребята, хоть доголя разденьте, а ногти рвать не буду!... Вот так – закончил рассказ Солейкин.
                - А где же Похмельный ? – спросил Жуковский, когда зэки отсмеялись – чё то не видно давно…
                - Кто, Максим ? –переспросил Петелин, шлифовавший крышку  к школьной парте, - Всё ,Тимоша. Забудь про него. Вышел вчистую наш Максим. Уже, наверное, к югу подъезжает, в купе, и кофе пьёт…   
                - Под Ялтой ,говорят, новый лагерь открыли, -серьёзным тоном пояснял Солейкин, - Всех туда переведут. Дашь закурить ,и тебе место закажем.
                - Да где он ошивается то ?
                - Да говорят, освободили.- Петелин  положил  крышку, - Приехал какой то чин и прямо с вахты увёз в Караганду. Разодели, как жениха, денег дали и бывай, как знали !
                - На машине, - добавил Солейкин,  как туза какого !
Жуковский побледнел лицом и кинулся вон из столярки…

Он разговаривает с начальником УРЧ, старым знакомым, Неробаевым. Они сидят на завалинке, у места  для курения. Неробаев  нехотя прозносит:
                - В общем – никому… Справку то ему дали, а здесь сактировали, как умершего… Понял теперь ?  Проверять  не будут… Все в одной яме…
                - Какого тихопомешанного выпустили, а меня ,первого коменданта, -гноят !- Жуковский сплюнул потухшую цигарку.

Жуковский снова  появляется в столярке. Здесь, кроме Петелина и Солейкина, ещё двое – краснодеревщик Карпушин и немец, немногословный Берг. Все они вместе заканчивают  работу – морят  большой кухонный буфет.
                - Вот , ревизорская баба , в зеркало смотреться будет ! – говорит Карпушин.
Жуковский не слушает его , садится на разрисованный деревянный диван, говорит , будто себе ,размышляя :
                - Всех террористов стали выпускать. Контра опять голову поднимает.
                - Все мы террористы и вредители, - добродушно отзывается Петелин.
                - А ты то, Жора , ещё и хуже того – троцкист -  напоминает Петелину Солейкин, - А жалобы на освобождение каждый день строчишь…      
Жуковский любовно прошёлся по фигурно-точеной  спинке дивана :
                - Так  меня в троцкисты и записали. Вы же знаете, кто меня сюда сунул.
                - Ещё бы не знать !  Премного наслышаны о твоих геройских делах – язвительно ответил Солейкин.
                - Брехню вы слышали и боле ничего Надо понимать, что могущество страны поднимали, без нас бы…- Жуковский  примолк.
                - Что брехня ,а что нет . Тебя ж помнят люди !
                - Меня ославили ,а все попугайничали… Да, требовал, морды бил, лодырей гонял. А вы как думали ? Это сейчас всё налажено , фуганите в тепле. Уму непостижимо было. За полтора года сюда свезли двести тысяч душ, напланировали чёрт знает какие горы, а продуктом и материалом на десятую… да какое там ! – безнадёжно махнул рукой Жуковский,- На сотую часть не обеспечили! Пустоголовье московское ! Захотели на крохах в голых степях гиганты настроить и  чтоб без жертв ?  И всё легло на наши руки, а что прикажешь делать ? Без дисциплины никак ! Слышали вы про меня … А знаешь ты, что те люди, которыми я  руководил, потом просили Карагандинский горсовет улицу назвать моим именем или школу ? Так то, любезный… Это уж потом, когда наладилось, чекисты хватились , - кто виноват ? Они на комендантах – то и отыгрались. Но в первую голову надо было судить таких , как Гордей Горбачев. Вот у кого то руки по локоток в крови… А я в своём комендантстве не каюсь. Жалею даже , что мало требовал. Начать сначала, - ещё круче спрошу – показал кулак Солейкину.
                - Ну и душегубец же ты, прости Господи. Не натребовался ? – удивляется Солейкин , - Сколько ж можно спрашивать с тех людей, что эшелонами навезли ?
                - А они умнеют , люди эти – повеселел Жуковский, - Ты посмотри,  что творится! Кругом заговоры, предательства ,в вождей стреляют. Это не люди – одна контрреволюционная сволочь! Везут, везут… Да всех их в  одну могилу и положат!..
                - А если выпустят тебя – опять пойдёшь в коменданты ? – с неподдельным интересом спрашивает Солейкин.    
                - В коменданты не возьмут – судимость – опустил голову Жуковский, - Но место подберут, - у меня здесь знакомые , друзья…
                - А скоро ,по моему , тебя освободят,- продолжает Солейкин, - Ты на кого писал свою последнюю?..
                - Высоко писал, не тебе туда обращаться. А как освободят, тебе первому  скажу.
                - Очень жалко, что мне не дождаться твоего доклада. Захотели бы – давно б освободили. Основания, стало быть, нет. Да что тебе, плохо с нами?  Сиди да сиди. Ты то не  перетрудился. Я вон рубаночком  то целый день, а ты
«груши околачиваешь».
Так с Жуковским ещё никто не разговаривал, Он дрогнул и лицо его почернело:   
                -  Да ты ? Как ? Ты с кем  это ? Ах, ты шантрапуга! Ублюдок! Я выйду, вот увидишь , выйду ! Жизнь положу, чтоб опять в коменданты и разгоню вашу богадельню ! Слышал я ваши контровые разговорчики. Ты,  «ганс» , ему не подмигивай, он у чекистов давно на заметке ! – он шёл на Солейкина , размахивая руками. Но Солейкин не испугался. Он спокойно взял из под ног топор, положил его перед собой на табуретку и, осклабившись, произнёс:
            -   Ку-уда лезешь ? Дурак !  Я лоб тебе раскрою, любезнейший! Ты нас за  кого держишь ? Да твоим именем не школу, а детей пугать ! На волю он собрался ! Да Чечнев  тебе лишнего ещё изобразит, сколько хочешь, чтоб ты сдох тут , а не вышел !.. Костолом ! Топай, топай отсюда…

В угрюмом молчании Жуковский ворочает в цементом корыте. К нему подходит посыльный : - Приказано доставить к начальнику Учётно –распределительного отдела  Неробаеву…

Знакомый лагерщик встретил Жуковского, вошедшего в  кабинет, недружелюбным взглядом :
                - Хлопот мне с тобой, Тимофей, - сказал Неробаев, не ответив на приветствие, - Ну что ты всё пишешь и пишешь ? Мы тут стараемся поменьше бумаг, а ты… Ведь предупреждал тебя – не пиши ,разберутся. Короче, сердит на  тебя Чечнев, и очень сердит…
                - Ответы то на Линника приходят, начальника всего лагеря, а не отделения.
                - Ну ладно, ладно . – пошутил я… Не знаю , какое послание дошло или разобрались , наконец, но вызывают тебя, брат , в Долинку, на пересмотр дела . Поздравляю, дождался таки ! – и уже деловым тоном стал объяснять, - Чечнев сам тебя повезет. Выезжайте прямо сейчас, через полчаса. Тебе все равно возвращаться ,так что вещей не бери, деньги только  захвати, мало ли что,  - и подмигнул ему, - С тебя причитается , Тимофей! Купи там что-то хоть, в Долинке, товар там долго не держится, сам знаешь… Чтоб, - он посмотрел на часы, - Без  четверти двенадцать у штаба, как штык !- и как равному, подал руку.
Выйдя наружу, Жуковский, широко улыбаясь, всей грудью глубоко и радостно захватил свежего  осеннего воздуха. Новыми глазами зорко осмотрелся вокруг…

Но вот он стоит в шеренге четырёх  приговорённых к расстрелу, со связанными назад руками, с безумно выкаченными глазами. Четыре конвоира стоят с винтовками наизготовку и командир читает бумагу :
             - Решением особого совещания приговариваются,  к высшей мере наказания:  Жуковский, Зинько, Плахтий,  Якубенко…
             - Да вы одурели !! – кричит Жуковский, - Какие решения? какие приговоры ?! Это ошибка, это перепутали всё, это ошибка !..
             - Пли ! – перекрывает голос  Жуковского командир.
Беспорядочными выстрелами  обречённых расстреляли метров с двадцати у кирпичной выщербленной стены. Когда жертвы упали и ещё шевелились,   командир  расстрельного конвоя  подошёл к каждому и ещё дал по одному прицельному выстрелу…

Похмельный выбрался из соломенной копны, когда солнце уже высоко стояло над степью. Шапкой охлопал себя от налипших стеблей, вытер подолом рубашки заспанное, обросшее лицо, зашёл за копну  и, выйдя оттуда через минуты, зашагал  широко и бодро по направлению к Гуляевке.

Через время он увидел вдали мельничные крылья, пожарную каланчу, косые  жердочки колодезных журавлей… Вошел просторным пустырём на крайнюю  со степью улочку,  быстро пересёк её наискосок ,к проулку, где по обеим сторонам росли высокие вербы и будто по парковой аллее, озираясь, ходко двинулся вперёд, но вдруг вляпался в свежую навозную лепёшку… Он остановился, хмыкнул, заулыбался чему то,  стал вытирать ноги о высокие будылья лопуха и тут увидел старушку, идущую ему навстречу с пёстрой курицей под мышкой. Она подошла поближе, всматриваясь и не узнавая пришельца:   - Обличье вроде знакомое , а кто не пойму…
                - Тетя Дуся, это я - Похмельный … Максим…
                - Батюшки святы ! Живьём ?! Вот так да !... А я думала ,сгинув где или давно на Украйне своей…И куды ты ?
Похмельный неопределённо повел плечом ,натянуто улыбнулся. Старуха ненадолго задумалась: - Ну вот что, ко мне пойдём, не привыкать к тебе,
- они пошли вместе,  - Надолго к нам, откуда ?
                - Освободился я… Проездом… А вы тут как ?
                - Хату то нашу омманули ещё… шесть годов назад, я у дальней родственницы пристроилась, она  в Урюпинке с мужем. А Мария то – повеселела тетка Дуся, - тоже пристроенная, слава Богу. С дитём уже. В Магнитогорском она, при главном заводе, председатель всего женского камитету. Она посля Караганды завербовалась туда с мужем. Он то у ней комендантом был, хваткий, пробивной. На курсы её устроил… Квартера у них добрая, просторна , две комнаты, умывальник малированый. Сам то трошки старшее её, но с уважением человек. По паспорту Джимал, Женя , значит. Грузин, но еврейский, ухватки на нас троих. У них я и жила, последних две зимы … А  зараз скушно там. Бегают, кричат, ругаются, прямо заполошные все от этих строек. Господь, думаю ,с благами вашими, тут у меня и подруги, и родителя в могилках. Да куда ни глянь , всё моё – хочь эти бурьяны да вербы ! Ну, пришли уж…

Они заходят в избу. Тетка Дуся продолжает :
                - Эт курочку на пучок иголок омменяла. Вот… - привязывает к ноге курицы веревку - Понесу в сарай, ты обожди чуток…
Он огляделся. В комнатке бедно , но чисто : окна промыты, печь сияет побелкой, земляной пол освежён бурой глиной. Угол занимает образ Богородицы в фольговом окладе. Вернулась тётка Дуся, стала вытаскивать чугунки и тогда он спросил :
                - А как моя?... эта… ну… с которой  я жил… - Тётка Дуся опустила ухваты и села рядом с ним на лавку, не поднимая головы , начала :
                - Знала, что спросишь… Нема её тут . Давно нема… Ты не обижайся , Максим, погану ты бабу себе взял. Не про твою честь… Дело давнишнее, нечего скрывать… Когда тебя забрали, правда, чумная ходила, думали – умом тронулась. Но ничего ,отошла помаленьку. Недолго и береглась. Опять с Назаром спуталась. Ты ж помнишь этого чёрта прокудного : вечно гости, вечно гульки. И она – вместе. На хлеб грошей нема, а на водку всегда найдётся. Стала привыкать. Назар то смекнул её слабость да и драпака к сестре в Омск, будто бы работу шукать. Кинул – побаловался. Осталась одна, но выпить привыкла и в долги залезла у всех. Весной прошлой, дай памяти, да ,прошлой , уж полторы года никак, взял её мужик, с дальнего села, Молчановки , что -ли, двоюродный брат Гришки Чумака, покойного. И слух был ,добре жили. Дитё народилось, к тому времени уж колхозы то хорошо жили. Шо бы тебе - живи, ан нет. Опять потихонечку за водовку с такими же хлюстанками. Мужик то добрый еёный, иму бы бить её, а  он  уговоры. Дитя то сразу померло с корью , а она всё больше в пьяночку. Брат Чумака, Иван, ездил, два раза побил её крепко, да что брат , да ещё двоюродный, - не наездишься. Мужик тоже исстрадался с нею. А уж год как ,в прошлу то осень, её забрали якие-то люди , на вербовочную работу, то в Атбасар, то в Павлодар, не знаю точно, сбрехать боюсь. Словом, пропала девка. Была такая гарненькая из себя, лицо белявенькое, чистое, а то подурнела, запухшая. Ото и дела  твои с Леськой. Да ты про неё не жалкуй… Она не стоит того…


Последние слова Похмельный уже не слышал, выбежал почти во двор, чтоб не видела тетка Дуся его слёз (СИЛЬНАЯ МУЗЫКА ). Он долго стоял возле рядка начатых рубиться осиновых чурбаков. Пустыми глазами смотрел на воронов, расхаживающих по рассадничку, на тоскливую наготу осенних полей вдалеке…
 
Когда вернулся, тетка Дуся уже накрыла на стол:
                - Садись , милок, с дороги то , чай , не емши…
                - Спасибо, теть Дусь – зажевал хлеб, придвинул миску с борщом, - Ну а вы то как ? Сами то ?...
                - А грех ныне жалиться – оживилась хозяйка, - Добрее стало. В 33 –м голод был ,правда , страшный. Страх божий, сколько повымерло, все старики, тестец твой… Но когда Сталин скинув этого Голожопина…
                - Кого ? Голощекина ?
                - Ну так его все кличут – , полегше стало. В 34 – м урожай добрый народился, люди сроду такого не помнили. И власть сжалилась : выдавали по шесть кило за трудодень и ещё грошей. Иным по семь – восемь бричек привозили. В 35-м  уж поменьше, не так много заплатили. Но церкву то, склад , весь забили. В погреба соленья - варенья наставили. Скотинку разводить стали. О-о! За колхоз нынче очи выдерут. Единоличника – ни одного !
Похмельный по привычке ,облапив миску руками ,заканчивал есть:
                - На то он и колхоз, шоб людям в помощь, А  что же, она ? Как выпустили ,лишенку то…
                - Кого ? А… Да кому она нужна?.. Да не думай ты ,нашёл чего... Жалеть. Да в Молчановке нету того бурья, куды б её мужики не тягали!
Он вскинулся на неё, промолчал, молча хлебной коркой ,по -тюремному ,  вытер миску:             - Спасибо. Я закурю?
                - Кури, кури. Я что ещё скажу то. О Петре Кожухаре ни весточки, как сгинул, быдто бы  и не было на свете, а Семёна вот поминали, пять годов уже…
                - Какого Семёна ?
                - Да друзьяка  твово, Семёна, кузнеца !
                - Тоже пропал ?
                - Помер. Как заарестовали его, от заворота кишок, после голодухи на дороге. Объелся. Стражники позабавились – сколько съешь, мол.  Ну он и навернул три нормы. А хлеб, видно, сырой, непропечённый. Его скрутило. Про врачей стражники и слухать не хотят. День кричал, катался, другой , на третий кончился. Так вот по глупости представился – старуха печально перекрестилась, - Упокой , Господи, в обителях своих…
                - Да, жалко Семёна… А где сейчас семья Петра?
                - Сашко с Варькой жили в щукинском детдоме – власти взяли, позаботились. А сама она в Барышёвке, у дальних сродственников. Те ей баньку приспособили, люди на пропитанье подают. Она ж совсем ослепла, после Татьянки то, ту ж волки задрали, - Похмельный ошалело остолбенел,- Все очи выплакала, дурненька умом то стала… О! – радостно оживилась тетка Дуся, - Ты ,я бачу, всё по своей лахудре жалкуешь, а ведь тебе готова невеста есть. С Даниловной,  знаешь, кто живёт ? Ухаживает? Зинка – чеченка ! Самая младшая из Иргашевых , что квартировали у Кожухарей. В тридцать третьем почти все вымерли, остались из них трое – Райка, Зинка, да паренёк немой. Райку свои замуж взяли, хлопчика того конь затоптал, а Зинка зараз живёт в Барышёвке, с Ганной живёт.
                - А почему с ней ?
                - А чечен старый ,помнишь, Мулла звали, так он , когда умирал, наказал строго внучке, шоб та жила с Ганой, доглядала, пока Петро не вернётся. А Зинка выпросила будто бы право до той поры замуж не  идти, хоть бы кто  не посватался. Старик ей такое разрешенье дал, он уж дюже важный был, из чеченов то, роду самого Шамиля, ихнего главного атамана в старые времена…
                - А я то при чём ?
                - Як так при чём? – развеселилась тетка Дуся, - Ты когда то похвалил её за красу, пообещал, когда вырастет, замуж взять. Она же , дурочка, поверила ещё тогда, всем рассказала, хвалилась. Долго смеялись тогда над ней – ну , Зинка !...  «Максим  из тюрьмы вернётся – добрая из нас пара будет…» Она тебя до сей поры ждёт.  Про наших хлопцев и слухать не хочет, а чеченские до ней, як до клада, по дедовскому ихнему понятию, подступиться не могут. Обещал ? Исполняй обещанное… 
                - Не помню я… Спать бы мне, тетка Дуся, что-то сморило совсем…
                - А вон. Залазь на печку…


 (ПЕРВЫЙ ЭПИЗОД СНА ПОХМЕЛЬНОГО): Леся, с крупными бедрами, налитыми грудями, в лёгком летнем платье , в  пшеничном поле, уходит от него, оглядываясь, с коротким смешком…

(НА ВЕСЬ ЭКРАН ПИСЬМО КАРНОВИЧА И СЛЫШИТСЯ ЕГО ГОЛОС):
 « Получил я твою писульку. Такой глупости, которую ты совершил, оставшись в какой то Гуляевке, я от тебя никак не ожидал. Ты ещё сам не знаешь, куда влез, какую ношу взвалил…»

(3-Й ЭПИЗОД) - Климова слова, его лицо на весь экран: «Это твоими руками, Похмельный, совершается чудовищный произвол над крестьянством !..»

(4-й ЭПИЗОД) Осужденных в Щукинской грузят в вагон. Погрузку заканчивают и вместе с начальником милиции Бредихиным.  Подходит к составу Полухин, в щегольски распахнутой шинели, из – под которой поблескивают пуговицы и рамка командирского ремня, в фуражке с белым околышем, в хромовых сапогах. Он увидел в последних садящихся Похмельного, понуро опустившего голову, с недельной щетиной, с тёмными кругами вокруг глаз, сразу после суда: « Погляди, Николай !» -говорит Полухин Бредихину,- « Тихий, смирный, голову опустил. А каков был раньше ?  Не слышал ? У-у ! Горлопан! В кабинет секретаря райкома верхом на коне с плёткой въезжал. Мало влепили, подлецу, я бы ему пять лет всобачил…»               

(5 – Й ЭПИЗОД) Парню с белесой головой, крупным деревенским лицом, простым взглядом зелёных глаз заворачивают руки сзади сразу несколько зэков-блатарей, накидывают на шею кольцо верёвки, затягивают её, волокут к дереву… Рядом с ним  трое держат Похмельного, он кричит : « Убийцы, кровопийцы ! Зачем парня гробите ?!» К нему обращается главарь: « Утухни, гнида ! Ты жалел людей, когда высылал ? Чем он тебе обязан ? В карты не играешь, не пидор,  с него взять то нечего, кроме платка его , ворованного…»
На экране видны ноги только что повешенного парня Прилепы. – они дёргаются. Подходит главарь , стискивает ноги в руках ,тянет их вниз несколько секунд… Ноги отвисают… 


(ПОСЛЕДНИЙ , 6- Й  ЭПИЗОД) : Мария, в китайском расписном халате теребит  Похмельного; сама важная , красивая,  ходит по квартире в коврах, с граммофоном : «Максим! Максим !»

Похмельный открывает глаза - это был голос тетки Дуси :
                - Максим ! Не пора ль проснуться. Спит, будто маку наелся. Вечор уж ,шестой час, что ночью делать будешь ?
Похмельный аккуратно слез с печки, поправил волосы :
                - Ночью ?- соображал, - Уходить буду, тётка Дуся, спасибо тебе за всё…
                - Шо, так и будешь диковать ? Погода портится , дожжит… Неужель никого не хочешь бачить ? До Федора Гарькавого сходи або до учителя – дуже переживал за тебя . Всю жизнь углами не просидишь.
     Он тупо кивнул. Тетка Дуся стала разжигать лампу, принялась растапливать на сырую погоду печку…

Похмельный вышел за угол сарайчика, закурил. Под навесом его не мочил мелкий дождик, облака угадывались вдали, низко ползли по серому небу. И вдруг он увидел, среди дыма цигарки, как идут люди, большая масса народа, из березняка вдали, конно – пешим обозом, тот самый , который он привёл в Гуляевку семь лет назад. Он закрыл глаза, потряс головой, снова открыл – видение изчезло – облачная тень разорвалась, отошла от горизонта…

У тетки Дуси на столе  « царский » ужин : полная миска борща, солёные огурцы, головки лука, длинными скибами сложенный белый хлеб, картошечка молодая блестит…

В темноте ночи лежит Похмельный на лежанке печи, без сна. Ветер за окном гнёт деревья, шумит, свистит дождём… Вдруг в наплывах, колышется картина, и Максим вспоминает, как привечал девчонку в доме Кожухаря :
« Девчушечка , лет четырнадцати, с небольшим шестком, вошла в комнату вслед за Похмельным –гостем, и когда закрылась дверь, у неё соскользнуло по гладкой деревяшке и упало пустое ведро. Похмельный нагнулся за ним, а она, испугавшись грохота, быстро повернулась и шестком сбила ему кепку с головы. Все засмеялись: - Так это, Степаныч,  не твоя ? Я то смотрю- не похожа. Красивая! Первый раз  такую вижу? Сколько ж тебе лет ? Давай расти быстрее, я человек холостой, глядишь, свататься приду. Пойдёшь за меня ? – ласково наклонился к девчушке, - Смотри только за меня и ни за кого другого!.. – на печи расхохотались, Зинка сверкнула разрезом глаз, сорвалась из под его руки в горницу...» Изображение размытого воспоминания исчезает…

На мокром от ночного дождя дворе Похмельный рубит дрова. Он взмок, задыхается, но продолжает остервенело махать топором, вкладывая в удары всю свою  ярость и злость непонятно от чего. Подходит Дуся :
                - Ну сколько можно звать , Максим, хватит, иди завтракать, - берёт от него топор, когда он ставит очередной чурбан.

… Они  после завтрака.  Он сидит, допивая чай, тетка Дуся убирает со стола и продолжает рассказы :
                - А Гордей то, шо жаба душила его , сельсоветовского… Заризався ! Насмерть ! У себи  там, уехал он от цыцьки своей.
                - Хоронить то кто ездил ? У него двое было , парней…
                - Хто ? Куды ? Да в ту пору люди не знали, чи доживут до завтрего, а ты про поездки. Уведомленье пришло с тамошнего сельсовету та и тому конец. Вот оно то – церкви рушить… Связался с чем…
                - Ну и Бог ему тогда судья…
                - Можно и так сказать - вспомнив , снова говорит, - А от Семёна то, дитко осталось . От вдовички с хуторов, где его брат жил. Родила та, когда Семён живой был, таилась, бо у неё ишо двое  были, от первого то… А после  Семёновой смерти , в голод, поняла, что троих не спасти, и принесла хлопчика Семёнова до батьких, посадила на стол, выхаживайте ! Таки живёт. Крепкий хлопец, всё при любой погоде босиком бегает, ни чиху, ни кашлю, только и видно, шо сопля на губе блестит…      
                - Не пойму ,он женат был ?
                - Кажу ж тебе – гуляючи прижил. Его сам чёрт не женил бы!
                - Может и не его ?
                - Ну да ? Вылитый ! Слухай, я  чо ты всё Бог да Бог?  Уверовал что ли ? – он помолчал, длительно поглядел на образ в углу , улыбнулся, - А Мария то, наоборот, разуверилась. В партию вписалась и в комнатах то ни иконы , ни молитвы, яко в анбаре, - мрачно сравнила она, - Скольких ж поумирало, скольких ж поизвели , безбожники, страшно подумать !
Похмельный медленно выпрямился, встал, прошёлся по избе :
                - В коленях они слабы, чтобы народ  известь…Выстоим... Выстоим и выдюжим – поглядел на себя в зеркало, - Э-э- х, баня …Кто часто не моется ,тот и чесаться не будет ! А вот побрился бы я за милую душу !
                - Так у меня в сенцах где то и бритва припрятана! – Тётка Дуся вскочила , - Счас погляжу  ! – вышла.
Он потрогал ещё не просохшую от утренней работы рубаху, стал было её снимать, но раздумал, и услышал , как в сенцах звучит громкий мужской голос. В комнату вошёл Василь Иващенко, бывший комендант. Он вглядывается в постояльца, стоявшего перед ним босым на земляном полу, признал :
                - Точно он! - указывает тетке Дусе, вошедшей следом, - Думал, брешут детки про якого-то  дядька, а тута и есть ! Здорово ,Максим
Иваныч ! Вот кого не ждали ,так не ждали… 
                - Ждали, ждали  - подольстилась хозяйка,  - На ! – кладёт на стол бритву, -  Счас водички согрею,- идёт к печке.
                - Экак тебя выкрасило, - Иващенко подходит ближе, пожимает руку, вглядывается в волосы Максима, - прямо одногодок тётке Дусе, хоть в женихи записуйся… Ну рассказывай, - устраивается за стол,- Где тебя черти носили ?
                - Да что рассказывать… - говорит Похмельный, беря бритву и пробуя её на остроту, - Освободился…
                - Так, так , на учёт когда ?
                -  Я же не из армии…
                - Из лагеря хуже, чем из армии…Вот что – встаёт, - Як лицо, бывшее при должности, и зараз в активе, я не можу, шоб в селе без дисциплины. Зараз иди в сельсовет ,або покажись нашему правленью, а завтра на работу, - у нас мужиков не хватает. Ко мне в бригаду просись… Потом поговорим, мне надо идти… - уходит.
Похмельный и тётка Дуся стоят в растерянности. Вдруг Иващенко возвращается: - Слухай – деловито окликнул он Похмельного из задумчивости, - А на яку холеру тебе рабочий день терять ? Зараз Илько готовит подводу за плугами в Барышёвку – черти полосатые, бросили казённое добро, никто глазом не моргнёт, валяется без надзору, так ты поедь с нами.
                - Кто, я ? – изумился Похмельный предложению.
                - Ну да. Гуляючи трудодень заробишь.
                - Интересный ты, дядя, а как же учёт, оформление ?...
                - Э-э, мы тебя не бачим, что ли ? Потом оформим. Сбирайся живо!
                - Дай хоть побриться …
                - Ну ладно, я подъеду, ты готовься… Сапоги надень.
                - Сам то не съездишь ?
                - Когда ? Меня и так тягают, як гармошку, туда-сюда. Без меня правленье, я тебе скажу…
                - А где это ? - спрашивает Максим , наводя мыльный раствор.
                - Ты шо, забыв ? Где тебя климовцы тягали !
                -  А-а… помню.
                - Вот и давай, раз помнишь,  С тобою ещё двое поедут. Сичкарь да старый Овчаренко. Я зараз скажу им, они и подъедут. Лады ? Собирайся !


…Подвода с тремя выезжает от  двора Дусиного дома. Она отъезжает и от села, её видно  с высоты птичьего полёта. За кадром слышится голос тетки Дуси: «Обещал ? Исполняй обещанное …»

   
                К  О  Н  Е  Ц      Ф  И  Л  Ь  М  А





2006 г. море Ирмингера  -  2007 г. Лиепая