10. Хвост Петрополя-тритона
Что говорит нам память этого места, каковы суть его особое значение в общей структуре Петербурга, мистическое предназначение, тайная подоплека? Во-первых, согласно изустному преданию, это:
Сердце города
Невский – центральная ось, позвоночник чудовища-Петрополя. Дворцовая площадь – его лицо (морда? чело?) Сенатская – голова. От Дворцовой площади до Мойки, самая узкая часть Невского – шея. Невский, от Мойки до Фонтанки – хребет. Знаменская площадь – крестец. Владимирская площадь – сердце.
Получается, что сердце у чудища справа, но в Санкт-Петербурге, единственном европейском городе левая сторона улиц соответствует четным номерам домов, а правая нечетным. Это город, «вывернутый наизнанку», город-негатив, и поэтому сердце у него должно быть с правой стороны.
По другой версии, у Петербурга, как у Змей-Горыныча, три шеи:
Невский, Гороховая и Вознесенский. И три головы – Сенатская, Дворцовая и Исаакиевская (царь, председатель Думы и митрополит). Отсюда тройственность города (см. ниже).
При том, наш фэнсион это пограничная территория, буфер, конец града Петрова и начало самой старой в его истории окраины:
Хвост чудовища Петрополя-Тритона
Трапеция не вписывается в те границы Петербурга, которые существовали при жизни его основателя. По реке Фонтанке проходил южный рубеж новой столицы.
Торжественные входом, въездом в него явился лучшими зодчими выстроенный Аничков мост, со скульптурами Юношей, Укрощающих Коней (аллегория искусства) – ворота столицы, ее погранзастава.
Стража, вооруженная пищалями, следила, чтобы не впускать в Петербург подозрительных личностей (бандиты, спекулянты, поэты – их и Платон не взял в идеальное государство). «Ты – проходи, а ты – вон!» Исчезни, развейся.
А за парадными воротами: «место пусто».
Захолустье, выселки, глухомань. Трясины, кочки, кувшинки, куга. Водомерки на воде и стрекозы по-над водой. Жабы, лягвы, кикиморы. Всхлипы выпи и вопли коростеля.
Еще при Елизавете Петровне на Фонтанке охотники, схоронившись в камышах, сторожили болотных куликов, вальдшнепов и прочую славянофильскую дичь.
На Знаменской площади часовых в караульной будке одолевали волки (и одного солдатика, не вовремя высунувшегося из сеней – рождественской метельной ночью таки-заели).
Фонтанкой река, собственно, стала называться только тогда, когда из нее принялись добывать воду для фонтанов царского Летнего сада, до того называли реку Безымянным ериком. Из Невы вытекает, в Неву и впадает.
Змея, жалящая себя за хвост. Петля. Ер – одна из последних букв в алфавите.
«А за Петербургом ничего нет…»
Загород, в отличие от собственно города; Антигород – в пику городу подлинному, в честь апостола Петра названному; Петербург-второй – позднее и дальше первого.
Левый берег Фонтанки скромнее, беднее правого, как подернутое рябью отражение в реке бледнее оригинала. Меньше тут порядочной архитектуры. Больше трущобных ужасов.
Кажется, Муза не удостаивает посещениями подобные места – но нет, она тут. Невольно к этим грустным берегам ее влечет неведомая сила.
Ибо это:
Остров спасения
Десяток кварталов Ямской части – едва ли не единственный район столицы, который не страдал во время апокалипсических петербургских наводнений, так как левый берег Фонтанки расположен топографически выше, чем правый.
«И всплыл Петрополь, как Тритон…» – задранный хвост Тритона при наводнениях торчал над водой. И на хвосте этом, на спине чуда-юда рыбы Кита спасались бедные насельники.
Неправильный квадрат между Фонтанкой и Лиговским каналом (ныне засыпанным) и во всех других смыслах становился островом спасения для населявшей его богемы – он во все времена предоставлял ей кров, скромный быт и пропитание, поставлял читателя, публику, подкидывал идеи и сюжеты.
Как странность, отметим, что магнит Трапеции притягивал писателей, поэтов, композиторов, актеров и балетных.
Но отнюдь не художников, скульпторов, архитекторов. Они селились, к примеру, на Большой Морской – в монографиях об этой улице указывается более 100 их адресов (почва, что ли, там другая или иная роза ветров, соблазнительней цвет, четче перспектива, слаще или солоней вкус пространства?)
Слободка штукарей
В этих выселках помещалась Дворцовая слобода, отведенная царским указом для привилегированных ремесленников, обслуживающих двор, что отражено в названиях улиц – Колокольная, Стремянная, Ямская и переулков – Кузнечный, Поварской, Свечной (а были еще Скатертный, Столовый, Хлебный, Басманный…) Здесь жили умельцы, профессионалы, поставщики Его императорского величества – лили колокола, макали свечи, выделывали стремена, ткали скатерти … Все наилучшего качества.
Художественная интеллигенция: поэты, музыканты, художники, артисты, балетные – тоже ведь, мастера своего дела. Штукари, балясники, финтифлюшники. По формуле жителя Загородного проспекта, из его стихотворения, написанного в фэнсионе:
… Красота – не прихоть полубога,
А хищный глазомер простого столяра.
Есть соблазн провести параллель между стихами – и свечами; сонатами – и стременами; романами – и звонницами.
А суровое полотно – в самый раз на подрамник. «Чище правды грубого холста вряд ли где отыщется основа» (он же).