Когда Даниловне стукнуло восемьдесят три, она, по её собственному выражению, «упала на ноги, як стара корова». А ведь такая боевая баба, такая семиделковатая, ни минутки, бывало, не проваландается. С утра, как заведённая: в четыре подскочит и на дойку. На ферме работы-ого-го, это вам не в буфете языком чесать. Не любила Даниловна буфетчицу Верку…
Ферма далеко за посёлком, да еще и в горку. Не поднималась - взлетала доярка на эту самую горку. Да она тогда еще была не Даниловна, а Наталья. Это уж потом, ближе к семидесятому, стали её все чаще по – отчеству. А кажется, совсем недавно…
Вот жизнь, глазом не успеешь моргнуть, как старость привалила. Всё бы ничего, одно паршиво: ноги пошли в отказ.
-Та, то они осерчали на меня, - хорохорилась Даниловна. - Им танцевать хотелось, а я заставляла их по совхозу мотаться.
Теперь она страдала от своей вынужденной малоподвижности. Конечно, старуха не совсем обезножила: по двору ходила и кур кормила, в кутух до свинки заглядывала, проверяла, справно ли в хозяйстве. Но всё больше сидела на крылечке на широком самодельном стуле с мягкой подстилкой, ею же самой лет двадцать назад и сшитой. А стул сработал Иван Петрович, покойный муж. Рукастый был хозяин, додельный. В мастерских проработал свой век, уважаемый был человек. Песни петь любил. Хоть и непьющий. Не то, что зятёк, хай бы ему грець. Так в рюмочку и заглядае.
Даниловна скучала по своему Петровичу. Она очень мучилась, что не могла пойти к нему на могилку, когда самой вздумается. Ноги не донесут, далеко. Так прошло лето, потом зима и снова настало лето.
За те годы, что она прожила без него, случилась только одна радость: правнуки. Одна, потому что внучка Катюша родила сразу двойню. Пацанов назвали Ванька и Данька. В будущем годе в школу пойдут. Но все жили своей жизнью и своими радостями и печалями. А Даниловна стала, вроде как не у дел.
Петрович снился всё чаще. «Должно, за мной приходит», - решила Даниловна и стала готовиться к похоронам. Достала из шифонеру заветный узёл – «на смерть». В нём лежал отрез белого паплина, отрез чёрного сатина, 10 метров тонких кружавчиков на рюшечку по гробу, белая штапельная косынка с каёмкой из прошвы, синий с белым платок-«печальничек», бельё и шерстяное с лавсаном платье, сшитое Нинкой Васильчихой. Вот ведь, Нинки уже лет восемь, как нету, а платье лежит новёхонькое, дожидается. Его Наталья заказала после похорон мужа. Думала, не переживёт потери, не хотела жить без него. А Бог тогда не прибрал. Должно, чтобы правнуков поглядела… Видно, теперь пора и мне ...
Даниловна достала шкатулочку с отложенными на похороны деньгами. Пенсия у неё была не такая уж большая, чтобы откладывать, да еще и приходилось помогать внукам во время учёбы, и дочке с сыном старалась сунуть, хоть чуток. Никаких других ценностей у старушки не имелось. Из всех богатств - только янтарные бусы. Их Наталья не снимала почитай, лет двадцать пять. Это был подарок Ивана на день рождения, и были они самой дорогой для Даниловны вещью. В них пусть и похоронят. А ещё в Красном углу висела старая икона Пресвятой Богородицы Казанской, доставшаяся Наталье еще от бабки и в былые годы тщательно прятанная на дне сундука. Раньше ж было никак нельзя. А теперь стало можно.
Икону Даниловна достала еще до того, как стало можно. Когда Петрович внезапно слёг, и врачи развели руками, она поняла, что одна надёжа на Бога. Молилась много, горячо и искренне, но ничего уже не помогало. Рак- такая страшная напасть…
Когда муж помирал, Наталья смотрела на икону с обидой и непониманием. Думала: «Как же ж еще надо молиться, куда ж сильней»? Обиделась было, хотела сховать опять в сундук. Но покойного положили под образа, а сама она насыпала в поллитровую баночку пшеницы и воткнула зажженную свечку. Похоронила, взяла земли с могилки и поехала в Мартанку в единственную церковь в округе - запечатывать. Так икона и осталась на своём месте и перед ней продолжала Наталья молиться за упокой мужа и родителей, здоровье и счастье детей и внуков, а теперь, вот, и правнуков.
Когда все приготовления были закончены, Даниловна наказала детям:
-Глядить, как помру, покладите меня рядышком с дедом.
-От те на! Чего это ты засобиралася? – удивился сын Даниловны Пётр.
-Та там и места нету, развела руками дочка Лида. Родычи своих поукладали впритык.
-Ничего не знаю. С Ваней рядом хороните.
-Да ты б сама поглядела! Ты ж не бачила, шо там Кучеренки наделали! Они свою бабку прямо возле батьки нашего схоронили. Груша у них растет, никак, говорят, по-другому не выходило.
-Нее, так дело не пойдёт. Я с Ваней лежать хочу.
-Та шо нам та Кучеренчиха, мы её зараз выкинем, а тебя положим! – пошутил сын.
-Мы ж ничего уже поделать не можем, - пожала плечами Люба. А с другого краю дядька Николай лежит.
-Прыдурошные…разозлилась Даниловна. Я год как на ноги упала, а тама весь совхоз похавали, и все билля мово деда?!
-Ну, не знаем… развел руками Петр.
- Прямо не сельское кладбище, а Кремлёвская стена! – гоготнул было зять Виктор, но Лида метнула на него взгляд, и он осёкся.
Поговорили и разбежались, кто куда. А старуха места себе не находит.
Сидит она как-то раз и размышляет: «Помру, схоронют, де попало. Лишь бы закопать. А мы ж с дедом прожили пятьдесят пять годков - шутка ли»? И засобиралась она проинспектировать состояние могилки Вани и будущее местоположение собственной.
-Надо мне самой как-то на кладбище попасть, всё своими глазами побачить. Там и определюся.
Вечерком за ужином поделилась мыслью с дочкой и зятем.
- Так ты ж ходить не можешь, мама! Если Петя тебя и довезёт до кладбища на мотоцикле, а дальше как? Ты ж не дойдёшь до могилок своими ногами.
- А може, мы Вас на руках дотащим? – спросил зять.
-Ой, да не болтай ты, ради Бога,- отмахнулась Люба. Насильщик какой выискался. Ладно б еще Петро сказал- тот вон сам килограммов девяносто весит. А ты – шестьдесят два кило. Бараний вес.
Она злилась на мужа за выпивку. На него все злились.
- А маманя вон, тоже не пушинка.
-И то правда. Ну, я ж хотел, как лучше, Любаш.
Даниловна молчала, обиженно глядя в сторону.
Прошло еще несколько дней. Заканчивался Петров пост. Наступала макушка лета. Петр с женой уехали к сыну в гости аж в Псков. Сын у Петьки - военный. Он отмечал в июле 35 летие. А сам –бобыль. Шо за молодежь пошла? Люба работала санитаркой в больнице, хоть и пенсионерка. Дорогая нынче жизнь, на пенсию не проживёшь. А так- небольшая, но прибавка. Внучка с семьёй жила в райцентре. Один Витька слонялся без дела. Мужику в октябре шесть десятков, а ума нема. Пенсия на носу, а работает, где придётся. То в лесу с пилкой, то по шабашкам. Но человек Витька не поганый, добрая душа. Потому Люба и не выгоняет. Да куда там уже выгонять, и дочке самой - лет под ого-го…
Сидит, значит, Даниловна на крылечке, как –то после обеда. Жара не спадает, никого дома нет, только Кутяка под ногами спит, да во сне хвостом постукивает. И тут является во двор зять, как обычно, слегка «под мухой».
- Шо Вы, мамо, скучаете тут одна? А я, думаю, до хаты надо чесать, а то тёщеньке одной скучно будет вечерять.
-Хлебанул уже. Вот Любка тебе задаст.
-Так она ж в ночную сегодня. Вы меня, маманя, не путайте. И не хлебал я, а только чуток нюхнул.
- Так я ж и бачу, шо ты нанюхался уже…
-Шо Вы так серчаете по всяким пустякам. А я вот Вас, мамо, до того уважаю, прямо, шо хотите для Вас могу сделать.
-Ага, все вы одинаковые. Шо дети мои, шо ты. Вот одна у меня просьба до вас есть, и то- нихто не думае за неё. Могёт он…
-Та я Вас, мама, хоть щас оттарабаню. Сидайте на хребет, не смотрите, шо я худой, я ж жилистый, сами знаете.
-Не, не дотащишь ты, Витька. Хоть бы моцотыкла Петькина была…так утряслися ж чёрти куда…
-А я вас…знаете шо! Витька прямо просиял от внезапного озарения. –Я вас на тачке оттарабаню!
-Та вона ж грязная. Вся в навозе.
-А я вымою. Прям щас. И одеяло ватное постелю. Зять метнулся в летнюю кухню за щёткой и ведром.
- Одеяло бери красное, старое, то, шо на сундуке на веранде! – сама от себя не ожидая, крикнула Даниловна.
Через полчаса необычное транспортное средство выехало из калитки. Радом, виляя косматым хвостом, бежал Кутяка.
- Держись, тёща!-весело гаркнул Витька. Щас мигом докачу.
Соседские бабы Есиха и Ткаченчиха лузали семечки на лавке. При виде такого чуда, они разом замолкли и раззявили рты с прилипшими шелушками. Юрка Кривошеин, который вышел до колодца, поперхнулся сигаркой.
- Даниловна! Де цэ ты направилася на личном такси?
-На кладбище.
Дальше последовала немая сцена.
Но когда эскорт скрывался за поворотом, уже почитай вся улица знала, шо зять на тачке повёз Даниловну на кладбище на вечер глядя. По всему пути следования огорошенные земляки встречали вопросом: куда? И оставались в полном ступоре, получив короткий, честный ответ Даниловны.
Витька быстренько дотарабанил тёщу до погоста. Легкая тележка почти без труда прокатила меж могилок и остановилась у цели путешествия. Даниловна с Витькиной помощью выкарабкалась из авто и обняла памятник:
-Ой, Ванечка, родненький ты мой… запричитала она негромко. Вот, бачишь, и дойти до тебя не могу. Подожди еще немножко. Я уже скоро.
Потом она обошла могилку, осмотрелась и сказала, облегчённо вздохнув:
-Ну, тута еще можно меня похавАть…а то перелякали прямо насмерть.
-Она уселась рядом с зятем на синюю лавку возле столика, обтянутого потускневшей клеёнкой.
-Порэпалась уся… Никому ничо не надо…
-Надо помянуть, шо ли..а, мам?
-Чем помянуть? Я ж и не взяла ничего, лахэтя ещё… торопилася, як на пожар. Хоть бы пирожочков захватила.
-Так давайте, хоть выпьем.
-А шо, у тебя е?
-А то. Как знал, чекушечку схавал. И Виктор вытянул из кармана широченных рабочих штанов отпитую чекушку беленькой.
-Ты гляди…
Они по очереди отхлебнули прямо из горла. Даниловна морщилась. Но зятя обижать не схотела- всё же он такое для неё сделал. Потом еще. И ещё. Витьку тут же развезло на старые дрожжи. Даниловну тоже - с непривычки.
Вечерело. Случайно проходившие мимо кладбища люди с перепугу шарахались, когда слышали, как на кладбище в два голоса затянули « Что стоишь, качаясь, тонкая рябина», а потом «Скакал казак через долину», а потом еще и еще…
Уже стемнело, когда Даниловна и зять отправились в обратный путь. По дороге случилась авария- отвалилось колесо. Витька ругнулся и начал собирать развалившиеся запчасти в одеяло. Даниловна молча поднялась, отряхнулась и потихоньку поковыляла по дороге. Кутяка трусил рядом. Старуха самостоятельно дошла до хаты, вымыла руки и молча собрала на стол. Виктор кинул возле калитки тележку, занес одеяло во времянку, сел вечерять. Тёща открыла буфет, вытащила ещё одну чекушечку.
-Та Вы чё это, мамо?! Я Вас сёдня прямо не узнаю!
- Иногда можно. Давай, ще по-трошки. Пока Любки нету.
Потом они плакали и пели «Враги сожгли родную хату», потом «Ты не вейся, чёрный ворон…». Кутяка начал потихоньку подвывать.
-Не помирайте еще, мамо. Не надо, - сказал растроганный Витька. Я Вас так люблю. Я и батю уважал. У меня ж своих не было… Зять стёр кулаком слезу:
-А вы меня и не считали никогда за человека-то.
Даниловна молчала и думала: «Всегда сравнивали Витьку с Петром. Сравнение было не в Витькину пользу. Пётр вырос обстоятельный, выучили в сельхозтехникуме на механика, дом помогли построить. А зять такой незавидный, тощенький, нехваткий и бесхребетный какой-то. Одно слово - приймак. А оно вот как вышло - в её, вдовьей беде, только он и захотел понять и помочь».
-Ты меня прости, Витя, тихо произнесла Даниловна.
-За что? За что мне Вас, мама, прощать? Вы ж нас приютили, помогали всегда во всём. И Катюху вот вынянчали и выучили все вместе. И замуж отдали, и внуков дождалися, правнуков Ваших!
Теперь вот и их надо выращивать. Не помирайте, мама... А то меня Любка совсем заклюёт.
«Так Ваня ж...» хотела было ответить Даниловна, но промолчала. Потом вздохнула и сказала:
-Ладно, поживём еще. Ты только, знаешь, что? Ты обещай, что будешь возить меня на кладбище до деда.
-Хоть каждую неделю!
С того дня Даниловна передумала пока помирать. Стала больше шаркать по двору, хлопотать по хозяйству. Поругивала дочку за зятя, заступалась, значит. Люба не могла понять, с чем связанна такая перемена в матери, но была ей рада.
-Ваня, подожди пока. Не могу я сейчас до тебя. Подождёшь? Спрашивала она фото мужа. И сама же отвечала:
-Подождёт. Подождёт. Куда денется. Дела у меня еще тута.
8.06.14