Аллегория из истории с украинского

ЕНЕЇДА (Іван Котляревський)

ЧАСТИНА ПЕРША

Еней був парубок моторний
І хлопець хоть куди козак,
Удавсь на всеє зле проворний,
Завзятійший од всіх бурлак.
Но греки, як спаливши Трою,
Зробили з неї скирту гною,
Він взявши торбу тягу дав;
Забравши деяких троянців,
Осмалених, як гиря, ланців,
П'ятами з Трої накивав.

(Далее – см. http://www.pysar.net/poemy/Enejida/index.html)
 


ЭНЕИДА (перевод П.Голубкова)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Эней был паренек задорный,
Пройдоха хоть куда, казак,
На всё плохое был проворный,
Заядлейший из всех бродяг.
Когда спалили греки Трою,
Из Трои сделав груду гноя,
Он сумку взял и тяги дал;
Забрав лишь нескольких троянцев,
Задымленных, как гиря, ланцев,
Пешком из Трои убежал.

Он, быстро сколотивши, чёлны
На море синее спускал,
Троянцами их все заполнив,
Куда глаза глядят, удрал.
Юнона ж злая, сучья дочка,
Вмиг раскудахталась, как квочка,
Энея не любила - страх;
Давно она уже хотела,
Душа его чтоб полетела
К чертям, и дух чтобы не пах.

Эней был шибко не по сердцу
Юноне, - всё ее гневил:
Казался он ей горше перца,
Хоть ни о чем и не просил;
Но тем уже он провинился,
Что в Трое, видишь ли, родился
И мамою Венеру звал;
И что его покойный дядя,
Парис, Приамово исчадье,
Путевочку Венере дал.

Увидела ль Юнона с неба,
Что там плывет Эней в челнах,
А то ль шепнула сучка Геба...
И охватил Юнону страх!
Впрягла скорее в сани паву,
Под кибку спрятала косичку,
Чтоб не светилася коса;
Взяла и юбку, и шнуровку,
И хлеба с солью для готовки,
К Эолу мчалась, как оса.

"Здоров, Эол! Ой, как дела,
Любезный сват, как ты живешь? -
Сказала, только в дом вошла,
Юнона. - Иль гостей ты ждешь? .. "
И хлеб поставила при этом
Перед Эолом - старым дедом,
Сама же села у окОн.
"Пожалуйста, сват, срочно только!
Сбей этого Энея с толку,
Сейчас плывет по морю он.

Ты знаешь, он какой ханыга,
Головорез и лоботряс;
Если по миру  будет бегать,
Слез чьих-то выльет много раз.
Пошли беду ему позлее,
Чтоб люди все, что при Энее,
Исчезли, и чтобы он сам...
За это ж деву черноброву,
Красиву и на всё готову,
Тебе я, вероятно, дам ".

"Ой, получил бы он расплату, -
Эол нахмурившись сказал. -
Я все бы сделал за ту плату,
Но ветры все пораспускал:
Борей негож лежит с похмелья,
А Нот рванул на новоселье,
Зефир же, давний негодяй,
С невестами заженихался,
А Евр в поденщики нанялся, -
Как хочешь, так и выручай!

Но для тебя уж обещаюсь
Пощечину Энею дать;
Я быстро, мигом постараюсь
К тремстам чертям его загнать.
Прощай же! Срочно убирайся,
Что обещала - постарайся,
Об уговоре, слышь, молчок!
А коль соврешь, то хоть разбейся,
На ласку после не надейся,
Взять от меня и шерсти клок".

Эол, оставшись в небосводе,
Собрав все ветры со двора,
Велел ненастной быть погоде...
А  в море – штормы на-гора!
Все море тотчас забурлило,
Водой как в колокол забило,
Эней воскликнул: «Ах, Вас чтоб!..»;
Заплакался и обрыдался,
Весь истрепался, ободрался,
И рачесал до крови лоб.

Ветры шальные разрезвились,
А море с горя аж ревет;
Слезами беженцы облились,
Энея зло уже берет;
Все челноки их розбросало,
Здесь много воинов пропало;
Собрались вместе все сто лих!
Эней кричит, мол: "Я Нептуну
Полпуда денег в руку суну,
Чтоб только шторм на море стих ".

Нептун был взяточник извечный,
Энея слыша голосок,
Метнулся тут же из-за печи:
Полпуда – для него кусок!..
И мигом оседлавши рака,
Схватил его сильней бурлАка,
И всплыл из моря, как карась.
Он заорал на ветры грозно:
"Чего гудите? Я серьезно:
Море – не ваша ипостась! "

Вот тут-то ветры испугались
И дали деру в закутки;
В леса, как ляхи, разбежались,
Иль точно от ежа хорьки.
Нептун же тотчас взял метелку
И вымел море, как светелку,
Тут солнце глянуло на свет.
Эней, как заново родился,
Раз пять подряд перекрестился,
Велел готовить всем обед.

Дощечек подложив сосновых,
Миски наставили в кружок;
Всякие блюда, безусловно,
В голодный пхали уголок.
Галушки с салом все глотали,
Лемешку и кулеш хлебали
И брагу кружечкой пилИ;
Кстати и водочку хлестали, -
Из-за стола насилу встали
И поголовно спать легли.

Венера, не из мелких выдра,
Проворна, враг ее не взял,
Увидела, что так уж выдрал
Эол сынка, что тот охлял;
Умылась и причепурилась,
Как в воскресенье, нарядилась,
Словно на танец менуэт!
Надела свой чепец парчевый,
Кафтан с усами, весь люстрОвый,
И прямо к Зевсу на банкет.

А Зевс тогда глушил сивуху,
Ее селедкой заедал;
Седьмую выпив уж осьмуху,
Послед из кварты выливал.
Пришла Венера, искривившись.
Расплакалась и, прослезиившись,
Вмиг стала хлипать перед ним:
"Чем пред тобою, милый папа,
Сын заслужил такую плату?
Вишь, свинки как играют им.

Куда ему уже до Рима?
Разве коль сдохнет черт во рве!
Иль хан вернется снова к Крыму,
Иль сыч понравится сове.
Разве уже та не Юнона,
Чтоб не назвала макогона,
Что вечно слушает шмелей!
Когда она бы не бесилась,
Умолкла бы и не кичилась,
Чтоб это сам ты ей велел ".

Юпитер, все допив из кубка,
Рукой седой погладил чуб:
"Ох, доченька, моя голубка!
Я в правде твердый, словно дуб.
Эней построит чудо-царство
И заведет свое там барство:
Он господин, а не простак.
На барщину весь мир погонит,
Там кучу мальчиков наплОдит
И всем им будет он вожак.

Заедет он к Дидоне в гости
И будет с нею пировать;
Глядишь, полюбит ее кости
И будет чертиков пускать.
Иди, дочурка, не кручинься,
А попостись да помолися,
Все будет так, как я сказал ".
Венера низко поклонилась
С отцом смиренно распростилась,
А он ее поцеловал.

Эней проснулся уж, проспался
Всех оборванцев оглядел,
Улегся, с мыслями собрался
И, очевидно, протрезвел.
Плыл-плыл, что даже надоело,
И море так осточертело,
Что чертом на него взирал:
"Когда б, - сказал, - я умер в Трое,
Не пил бы горечи такой я
И зря по морю б не гулял".

Потом он, к берегу приставши
С троянством голым всем своим,
На землю с лодок повстававшим,
Спросил, а есть ли есть что им.
И тут же кое-что поели,
Чтобы в пути не ослабели,
И, кто куда хотел, пошел.
Эней по берегу слонялся
И сам не знал, куда забрался,
Глядь - в чей-то городок забрел.

В том городке жила Дидона,
И Карфагеном звался он,
Дама ж – умна была,  моторна,
Имела несколько имен:
Трудолюбива (на санскрите),
Добра, красива, именита,
Бедняжка - что была вдова;
По городу тогда гуляла,
Когда троянцев повстречала,
Такие им сказав слова:

"Откуда эти голодранцы?
Иль рыбу с Дона привезли?
Иль бурлаки, иль иностранцы?
Куда, паломники, вы шли?
Какой вас враг сюда направил?
И кто у города причалил?
Какая банда разбешак! "
Троянцы все заборрмотали,
Дидоне низко в ноги пали,
А, встав, ей говорили так:

"Мы все, ей-бог, народ крещеный,
Волочимся так, наугад,
Мы в Трое, знаешь, порождЁны,
Эней в обман вовлек нас, гад;
Дали нам греки прочухана,
Да и Энея, как ни странно,
В три шеи выгнали оттель;
Велел он нам покинуть Трою,
Подговорил нас плыть с собою,
Теперь ты знаешь мы откель,

Помилуй, дама благородна!
Не дай погибнуть головам,
Будь милостива, будь незлобна,
Эней спасибо скажет сам.
Видишь, как мы пообтрепались!
Наряды, лапти все порвались,
Охляли, точно в дождь щенок!
Штаны, тулупы погубили
И с голоду в кулак трубили,
Такой вот нам случился рок".

Дидона горько зарыдала
И с белоснежного лица
Платочком слезы обтирала:
"Когда б, - сказала, - молодца
Энея вашего поймала,
Уже веселою бы стала,
И день пасхальный был бы нам! "
Тут плюх - Эней как будто с неба:
"Вот я, коль в этом есть потреба!
Дидоне поклонюсь я сам ".

Потом, с Дидоною обнявшись,
Поцеловались сладко, в смак;
За ручки беленькие взявшись,
Гутарили то так, то сяк.
Пошли к Дидоне мимоходом
Через большие переходы,
Вошли в светелку и на пол,
Пили на радостях сивуху
И ели с семечек макуху,
Пока позвали их за стол.

Здесь ели кушанья на славу,
Из глазурованных посуд,
И с ними лучшие приправы,
Для каждой - липовый сосуд:
Свиная голова да к хрену,
А ей лапша на перемену,
Потом с подливою индюк;
На закуску кулеш и кашу,
Кутья, лемишка с салом, кваша,
Медово-маковый «каюк».

И пили кубками сливянку,
Мед, пиво, брагу, спирт-сырец,
Водку простую и калганку,
Дымил для духа яловец.
Бандура горлицей бренчала,
Свирель всем рты позатыкала,
Дудка играла на басах;
Скрипки «санжаривки» играли,
Кругом девчата танцевали
В дробушках, в свитках, в сапогах,.

Была сестрой Дидоны Анна,
Девица, скажем, хоть куда,
Быстра, красива и нарядна;
Ходила и она сюда
В красненькой юбочке из байки,
В теплой фланелевой фуфайке,
В бусах, с браслетами рука;
Так танцевала выкрутасом
И пред Энеем прям, с экстазом,
Под дудку била трепака.

Эней и сам так разошелся,
Прям жеребец, не удержать.
Как жеребец с аркана, рвался,
С той Анной выйдя танцевать.
У них подковки застучали,
Поджилки в танце задрожали,
Выплясывая гопака.
Эней, мотню в кулак убравши
И всяки крики повторявши,
Сажал, как на кол гайдука.

А после танцев варенухи
По чашечке им поднесли,
И молодицы-цокотухи
Лясы- балясы понесли;
Дидона лишнего хватила,
Горшок с варенкой той разбила,
До дури все там упилИсь.
Весь день пропили-прогуляли,
С трудом Энея провожали.
И спать по пьяни улеглись;

Эней на ночь поспать собрался,
Зарылся в просо, там и лег;
А кто хотел, домой подался,
А кто-то в хлев, а кто под стог.
Были и те, что так хлебнули,
Что где упали - там заснули,
Во сне храпели, бред несли;
А кто покрепче, ночь гуляли,
До петухов аж выпивали, -
Пили подряд всё, что могли.

Дидона рано подхватилась,
Пила с похмелья самогон;
А после снова нарядилась,
Будто на танец вновь ждет он.
Взяла кораблик бархатовый,
И юбку, и корсет шелкОвый
Цепочку шеи поперек;
Сапожки красные схватила,
Да и запаски не забыла,
А в руки набивной платок.

Эней, с похмелья как проспался,
Сжевал соленый огурец;
Потом умылся и убрался,
Как на свиданье молодец.
Ему Дидона подослала,
Что от покойника украла:
Брюки и парочку сапог,
Кафтан, рубашку из китайки,
Шапку, кушак из каламайки,
И черный шелковый платок.

Как разоделись, то сошлися
Между собой потолковать;
Наелись, тут же принялися,
Вновь по-вчерашнему гулять.
Дидона ж здорово «запала»
Так на Энея, и не знала,
Что делать, пить, или не пить;
Точила всякие балясы
И позволяла выкрутасы,
Энею только б угодить.

Она затеяла игрИще,
Эней чтоб веселее был,
Чтобы вертелся с ней поближе,
И бедствия свои забыл:
Себе и глазки завязала
И в панаса играть с ним стала,
Только б Энея уловить;
Эней сейчас же догадался,
Возле Дидоны терся, мялся,
Ее чтоб удовлетворить.

Во всяку всячину играли,
Кто, как, с кем и во что хотел;
Одни как журавли скакали,
А кто от дудочки потел,
И в крестики, и в горидуба,
Раз доходило и до чуба,
Как заигралися в жгута;
В хлыща, в тележки поиграли
И дамки по столу совали;
Угла пустого ни черта.

Так было каждый день похмелье,
Пилася водка, как вода;
Каждый день пир, как новоселье,
Все пьяные, хоть глянь куда.
Энею, будто бы болячке
Или осенней злой горячке,
Хозяйка посвящала день.
Троянцы были пьяны, сыты,
Кругом обуты и обшиты,
Хоть голые пришли, как пень.

Троянцы славно там кутили,
Умели женщин развлекать,
По вечерницам все ходили
Прохода девкам не давать.
И сам Эней-правитель с пани
Попариться ходили в баню...
Уж было там не без греха!
Она ведь, страх, его любила,
Аж разум весь свой погубила,
А ведь была не так плоха.

Вот так и жил он у Дидоны,
Забыл и в Рим уж уплывать.
Здесь не боялся и Юноны,
Вовсю пустился пировать;
Имел он, как жену, Дидону,
Убив в ней разума препоны,
Крутил, как на селе москаль!
Ведь - хрен его взял - проворный
Красивый, ласковый, задорный,
И острый, как на бритве сталь.

Эней с Дидоною возились,
Словно с селедкой серый кот;
Гоняли, бегали, бесились,
Аж лился с них порою пот.
Однажды дал он ей работу,
Ходили вместе на охоту,
Загнал их в темный погреб гром...
Черт знает, что уж там творили,
Не видно их из-за могилы,
Сидели ж там только вдвоем.

Не так-то все творится быстро,
Как быстро глазом ты моргнешь;
Расскажешь сказку как речисто,
Или пером в бумагу ткнешь.
Эней в гостях прожил немало, -
Из головы его пропало,
Куда его Зевес послал.
Он пару лет там развлекался,
Наверно, и еще б остался,
Коль враг его б не повстречал.

Как-то Юпитер ненароком
С Олимпа глянул и на нас
И Карфаген увидел сбоку -
А там троянский мартопляс ...
Он рассердился, раскричался,
И целый мир аж закачался;
Ругал Энея во весь рот:
"Ты, чертов сын, лишился слуха?
Облился патокой, как муха,
Застрял, будто в болоте черт.

Гонца мне срочно позовите,
Чтобы сейчас ко мне пришел,
Смотрите, плотно припугните,
Чтобы в кабак он не зашел
Хочу его туда послать.
Скорей, скорей же, вражья мать!
Но ленью наш Эней довёл;
А то Венера все свашкует,
Энейчика-то, знать, муштрует,
Чтоб он с ума Дидону свел ".

Вбежал Меркурий, запыхавшись,
Пот в три ручья с него катил;
Весь ремешками обвязавшись,
Шляпу на темя нацепил;
Спереди с бляхою ладунка,
А сзади с сухарями сумка,
В руках нагайський малахай.
В таком наряде в дом ворвался,
Сказал: " Отец, я уж собрался,
Куда ты хочешь, посылай ".

«Беги быстрее к Карфагену, -
Зевес гонца поторопил, -
И пару разлучи мгновенно,
Эней Дидону чтоб забыл.
Оттуда пусть он уплывает
И к стройке Рима приступает, -
А то, как в печку пёс, залез.
Коль будет же еще он шляться,
Дам я ему с собой узнаться, -
Так и скажи», - сказал Зевес.

Меркурий низко поклонился,
Перед Зевесом шляпу снял,
Через порог перевалился,
Скорей в конюшню тяги дал.
Отбросивши из рук нагайку,
Запряг мгновенно тарантайку.
Рванулся с неба, аж пылит.
И все кобылок погоняет
Так, что оглобелька брыкает,
Помчались, только воз скрипит.

Эней уж в браге искупался,
Укрывшись, на полу дремал;
Ему не снилось о приказе,
Но вдруг Меркурий в дом вбежал.
Дернул с пола, как псяюхи.
"Что делаешь ты, пьешь сивуху, -
Он во все горло закричал. -
Ну, побыстрее убирайся,
С Дидоною не женихайся,
Зевес привет тебе прислал.

Вот так-то ты с делами шутишь,
Что здесь надолго загулял?
Но скоро и не так получишь;
Зевес не зря пообещал;
Получишь, с ним шутить опасно,
Из тебя выдавит он масло,
Вот хоть денек  здесь задержись.
Смотри, сегодня ж чтоб собрался,
Отсель тихонечко смотался,
Меня второй раз не дождись ".

Эней, как пес, вмиг хвост поджал и,
Как Каин задрожал аж весь;
Из носа жижа побежала:
Он уже знал, каков Зевес.
Из дома мигом он рванулся,
Троянцев собирать метнулся;
Собрав, дал им такой приказ:
"Быстрей, как можно, закругляйтесь,
С узлами всеми собирайтесь,
И к морю все бегом тотчас! "

Сам, в дом придя, не расслаблялся,
Свои лохмотья вмиг собрал;
В два ящика упаковал всё,
На лодку срочно отослал
И дожидался только ночи,
Чтоб, как сомкнет Дидона очи,
Не попрощавшись, тяги дать.
Хоть с нею он уже и сжился,
И миром целый день томился,
Увы! придется покидать.

Дидона тотчас угадала,
Чего вдруг заскучал Эней,
И все на ус себе мотала,
Чтоб намудрить чего и ей;
Знай, взгляд из-за печи кидала,
Делая вид, будто дремала,
Будто она хотела спать.
Эней же думал, что уснула,
И только встать хотел со стула,
За чуб его Дидона - хвать.

"Постой-ка, подлый, вражий сын, и
Со мной сначала расплатись!
Вот задушу, как кобелину!
Вот только чуть пошевелись!
Вот так за хлеб, за соль ты платишь?
Ты, по привычке, всех дурачишь,
Распустишь славу обо мне!
Нагрела на груди змеюку,
А заслужила только муку;
Постлала пуховик свинье.

Вспомни, каким пришел ко мне ты,
Что ни рубашки, ни штанов;
Даже лаптей не дали черти,
В кармане пусто и темно;
Знал ли ты, что такое гривны?
Имел лишь без мотни штанины,
Только и слава, что в штанах;
И та порвалась и побилась,
Стыдно взглянуть, так и светилась,
И свитка вся в заплатах, страх.

Я ли тебе не угождала?
Рожна какого захотел?
Иль вражья мать так настращала,
Чтоб здесь спокойно не сидел. -
Дидона горько зарыдала,
И волосы, в сердцах, аж рвала,
И ракраснелась вся, как рак.
Запенилась, осатанела,
Как будто бы дурмана съела,
Чехвостила Энея так: -

Противный, мерзкий, скверный, бабник,
Ничтожный, хам, плебей, мужик!
Повеса, пакостник, развратник,
Негодник, вор, гад, еретик!
За эту твою вражью моду
Как дам леща тебе я в морду,
Так тут тебя лизнет и черт!
Глаза со лба я мигом выну
Тебе, чертовская скотина.
Трясешся, как зимою хорт!

Гуляй же к сатане с рогами,
И пусть тебе приснится черт!
С твоими сучьими сынами,
Пусть враг повес всех заберет,
Чтоб не горели, не болели,
Чтоб все вчистую околели,
Не выжил чтоб ни человек,
Чтоб вы не знали вольной воли,
Чтоб были с вами злые боли,
Чтоб вы шатались весь свой век "

Эней лишь пятился да гнулся,
Пока порог переступал,
А дальше и не оглянулся,
Собачьей рысью побежал.
Вбежал к троянцам, запыхался,
В поту бедняга искупался,
Как беглый с рынка курохват;
Потом, в свой челн скорее севши
И отплывать своим велевши,
Не оглянулся сам назад.

Дидона тяжко загрустила,
Весь день не ела, не пила;
Все тосковала, всё не мило,
Кричала, ночи не спала.
Металась, будто бы безумна,
Стояла долго и бездумно,
Кусала ногти на руках;
А дальше села на пороге,
И стало дурно ей в итоге,
Не устояла на ногах.

Сестрицу на совет позвала,
Чтоб горе злое рассказать,
Энея подлость рисовала,
Чтоб сердцу малость льготы дать.
"Аннушка, рыбка, душка, любка,
Спаси меня, моя голубка,
Теперь пропала я навек!
Энеем брошена я, бедная,
Как проститутка та последняя,
Эней злой змей - не человек!

У сердца моего нет силы,
Чтобы я смогла его забыть.
Куда бежать мне? – Лишь в могилу!
Туда один надежный путь!
Я для него все потеряла,
Людей и славу забывала;
Боги! я с ним забыла вас.
Ох! дайте зелье мне напиться,
Чтоб смогло сердце разлюбиться,
Утихомириться на час.

Нет, нет на свете мне покоя,
Не льются слезы из очей,
Свет белый для меня стал тьмою,
Там ясно только, где Эней.
О соблазнитель Купидона!
Любуйся, как Дидона стонет ...
Чтоб ты в младенчестве пропал!
Узнайте, женщины пригожие,
С Энеем подлецы все схожие,
Чтобы враг неверных всех побрал! "

Бедняга с горя говорила
Дидона, жизнь свою кляла;
И Анна, что с ней ни творила,
Совета так и не дала.
Сама с царицей горевала,
И рукавом слезу стирала,
В кулак рыдала, не таясь.
Затем Дидона как принишкла,
Велела, чтоб и Гандзя вышла,
Чтоб ей нагоревалось всласть.

И долго так погоревавши,
Пошла в дома, чтоб сон пришел;
Подумав там, и погадавши,
Проворно спрыгнула на пол.
И, взявши с  припечка кресало
И пакли в пазуху немало,
Тихонько вышла в огород.
А время было то ночное
И самой тихою порою.
И спал крещеный весь народ.

Стоял у ней на огороде
Камыш на зиму для костров;
Хоть это не по царской моде,
Но степь кругом, а где ж взять дров;
В костре составлен самый лучший,
Как порох был уже горючий,
Его держали на поджог.
Она огонь там высекала,
И в пакле славно размахала,
И развела пожар – дай бог.

Кругом костер тот запалила,
От всех одежд освободясь,
В огонь лохмотья все сложила,
Сама в огне том разлеглась.
Пламя вокруг нее пылало,
Покойницы не видно стало,
Пошел с нее и дым, и чад!
Энея так она любила,
Что аж сама себя спалила,
Послала душу к черту в ад.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Эней, уплыв по синю морю,
На Карфагену озирался;
Боролся со своим он горем,
Слезами прямо обливался.
Хоть от Дидоны плыл поспешно,
Но плакал горько, безутешно.
Услышав, что в огне спеклась,
Сказал: "Дай ей упокоенье,
Мне ж долголетнее правленье
И чтоб еще вдова нашлась! "

Как вот и море заиграло,
Большие волны поднялись,
И ветры дружно задували,
Аж челны на воде тряслись.
Водой черт знает как крутило,
Едва их всех не потопило.
Вертелись, как юла, челны.
Троянцы в страхе задрожали,
И что поделать, уж не знали,
Стояли молча все грустны.

Один лишь из троян ватаги,
Средь них он звался Палинур;
Больше других имел отваги,
И смелый был, и балагур;
Он раньше всех и спохватился
К Нептуну лично обратился:
"А что творишь ты, бог Нептун!
Иль ты в лентяи записался,
Иль нас свести на нет собрался?
Разве забыл, что здесь колдун? -

После вступительного слова
Он и троянцам сообщил: -
Будьте вы, братцы, все здоровы!
Это Нептун перемудрил.
Куда теперь пойдем мы, братцы?
В Италию нам не добраться,
Поскольку море сильно бьет,
Италия отсель не близко,
А морем в бурю ехать склизко,
Челны никто не подкует.

Вот тут землица есть, ребята,
Неподалеку здесь уже:
Сицилия, земля богата,
Она мне что-то по душе.
Плывем же, братцы, только к ней
Забыть о горести своей,
Там добрый царь живет Ацест.
Мы и здоровье там поправим,
И, будто дома, загуляем,
У них всего там вдоволь есть ".

Троянцы вместе принялися
И стали веслами грести,
Как стрелы, челноки неслися,
Как черт толкал их позади.
Их сицилийцы как узрели,
От гордости, как подурели,
К морю бежали все встречать,
Между собой здесь пообщались,
Почмокались, пообнимались,
И к королю пошли гулять.

Ацест Энею, словно брату,
Большую милость оказал
И пригласив его в палаты,
Водкою щедро угощал;
На закусь подавали сало,
Лежало колбасы немало,
Полное хлеба решето.
Тетеревами угостили
И на квартиры отпустили:
Чтоб шли, куда захочет кто.

Тут приступили вмиг к банкету,
Все замурчали, как коты,
И в кафеле несли паштеты
И киселя им до сытИ;
Горячий хлеб, филе теленка,
Зразову к рыжикам печенку,
Гречневых с чесноком пампух.
Эней с дороги расслаблялся
Так медовухи нахлестался,
Не испустил чуть было дух.

Эней, хотя слегка подвыпил,
Но разум свой не потерял;
Богобоязненный он сын был,
Отца до смерти уважал.
В тот день его отец скончался,
То ль самогонки обожрался, -
То ли от водочки помёр.
Эней хотел обед задать и
Всех старцев наугощать, - и
Чтоб Бог душе свой рай отпёр.

Собрав троянцев всех в честь эту,
И сам пришел во двор, у них
Прося разумного совета,
Сказал им речь в словах таких:
"Вы сами знаете, трояне
И все крещеные миряне,
Что был отцом моим Анхиз,
Его сивуха погубила
И жизнь ему укоротила,
И он, как муха в зиму, скис.

Хочу поминки сделать срочно,
Для нищих всех обед подам -
И завтра ж - дальше не отстрочу.
Скажите: как идея вам? "
Троянцы лишь того и ждали,
И в один голос закричали:
"Энею, боже, помоги;
Когда ж, хозяин, хочешь знать,
И сами будем помогать,
Друзья ж тебе мы, не враги ".

И тут же мигом все пустились
Водку, и мясо покупать,
Хлеб, бублики, кныши водились,
Пошли посуду добывать;
Кутьи прилично наварили,
Из меда сыти насытили,
Уговорили и попа;
Своих хозяев ззывали,
Нищих по улицам искали,
Пошла на звон к дьякам толпа.

На другой день пораньше встали,
Костер побольше развели
И мясо в котелки бросали,
Варили кушанья, пекли.
Пять котелков стояло юшки,
А в четырех были галушки,
Борща же было чуть не шесть;
Баранов тьма была вареных,
Кур, уток и гусей, печеных,
Чтоб досыта всем было есть.

Сивухи чаны там стояли
И браги полные бадьи;
Все блюда в миски разливали
И всем по ложке раздалИ.
А как отпели "со святыми",
Эней глаза слезами вымыл,
И принялись все дружно жрать;
Наелись так и и так напИлись,
Что некоторые свалились,
Тогда и хватит поминать.

Эней и сам со всей братвою
Анхиза славно поминал;
Ничто не видел пред собою,
Пока из-за стола не встал;
Потом немножко расходился,
Проснулся, малость протрезвился,
Пошел к народу, хоть поблед.
И из кармана вынув гривны,
В народ те, что помельче, кинул,
Чтоб помнили его обед.

Вдруг заболели его ноги,
Не чуял рук и головы;
Напали с хмеля судорОги,
И глаз опух, как у совы,
И сам, как бочка, он надулся,
Весь свет немилым обернулся,
Лишь мыслью по земле блуждал.
От скуки отощал донельзя,
В одежде лег и не разделся,
Под лавкой до рассвета спал.

Потом, проснувшись, весь трусился,
Сердце сосало, как глисты;
Ворочался он и томился,
Чело не в силах подвести,
Пока не выпил полбутылки
С лечебным имбирём горилки
И кружку кваса на-гора.
Встал из-под лавки, отряхнулся,
Чихнул, покашлял, встрепенулся:
"Давайте, - крикнул, - пить пора".

Собравшись вместе все, ребята
Опять кружиться началИ,
Пили, как брагу поросята,
Водку, как воду, в рот лилИ;
Тянули горькую троянцы,
Не сохли и сицилианцы,
Спиртное было нарасхват.
Кто выпил больше всех сивухи
И кто за раз пил три осьмухи,
Вот тот Энею был и брат.

Эней же наш так разыгрался,
Игрища вздумал завести
И пьяный тут же раскричался,
Чтоб скоморохов привести.
У окон школьники торчали,
Цыганки резвые скакали,
Играла в кобзы и слепцы;
Были слышны здесь шум и крики,
Водили в городе музЫки
Лихи и пьяны молодцы.

В сенях все господа сидели,
Вкруг на дворе стоял народ.
Одни вовнутрь в окно смотрели,
Другой залез наверх ворот;
Но вот прошел боец сквозь пьянку,
Одет, как будто на гулянку,
И звался молодец - Дарёс;
На кулаки стал вызывать и
Единоборца раздразнять, и
Кричал, как разъяренный пёс:

"Эй, кто со мною выйдет биться,
Попробовать моих пинков?
Кто хочет кровушкой умыться?
Кому не жаль своих зубов?
А ну, давайте-ка, не вижу,
Сюда, на кулаки, поближе!
Я синяков вам насажу;
Очки вам на глаза наставлю,
Сюда, поганцы-бакаллавры!
Любому лоб я размозжу. -

Долго Дарёс тот дожидался,
Молчали все, никто не шел;
Любой ведь драться с ним боялся,
Страха собой на всех навел. -
Так вы все, вижу, малодухи,
Передо мною, как те мухи,
И на подъем вам тяжело".
Дарёс тут очень насмехался,
Собой кичился, зазнавался,
И слушать стыдно всем былО.

Абсест троянец был сердитый,
Вспомнил Ентелла казака,
Стал как безумец недобитый,
Вовсю дал мигом дропака.
Ентелла он пошел искать,
Чтоб все, что видел, рассказать
И чтоб Дарёса обломать.
Ентелл был очень смелый, дюжий,
Мужик плечистый, неуклюжий,
Тогда он, пьяный, лег поспать.

Нашли Ентелла-бедолагу,
Что под забором мирно спал;
Этого бедного неряху
Будить все стали, чтоб вставал.
Все громко так над ним кричали,
Ногами еле раскачали.
Глазами он на них моргнул:
"Чего вы? Что за вражья мать,
Собрались не давать мне спать ".
Сказал так и опять заснул.

"Да встань, будь добрым, пане-свату!» -
Абсест Ентеллу предлагал,
"Пошли б вы к палачу, ребята, -
Ентелл на них так закричал.
Потом, увидев, что не шутка,
Абсест сказал, озлобясь жутко,
Вскочив проворно, вздрогнул: - Гнусь!
Кто, как, Дарёс? Ну, стойте, наши!
Сварю сейчас Даресу каши,
Горилки дайте лишь напьюсь ".

Примчали с котелок сивухи,
Ентелл ее за раз глотнул
И после этакой мокрухи
Скривился, сморщился, зевнул,
Сказал: "Теперь пойдемте, братцы,
Мы к хвастуну Дарёсу-ланцу!
Ему я ребра подлечу,
Всего его скомкаю в драке,
Иль изувечу, как собаку,
Его, как драться, - научу! "

Пришел Ентелл, видя Дарёса,
Сказал ему сквозь смех: "Давай!
Прячься, проклятый неотёса,
Или отсюда убегай;
Я раздавлю тебя, как жабу,
Сотру, сомну, как стужа бабу,
Хоть здесь и зубы ты положь.
Тебя и дьявол не узнает,
С костями черт тебя смешает.
Уж от меня не улизнешь ".

На землю шапку положивши,
По локоть руки засучил
И, крепко кулаки сцепивши,
Дарёса драться пригласил.
В сердцах, аж скрежетал зубами,
Об землю топал аж ногами
И на Дареса наступал.
Дарёс не рад своей прихОти,
Ентелл пришел не по охоте
Дарёса, кабы он то знал.

В то время боги в рай собрались
К Зевесу в гости на обед,
Там пили, ели, забавлялись,
Забыли тягость наших бед.
Там лакомств разных вволю ели,
Буханчик из пшеницы белый,
Кислицы, ягоды, коржи,
Тьму всяких-разных безделушек, -
Уже, наверное, хлебнувши,
Понадувались, как ерши.

Вдруг, так некстати, бог Меркурий,
Запыхавшись, вбежал к богам,
Словно котище Васька хмурый
К сырным на масле пирогам!
"Ге! Ге! Вот вы здесь загулялись,
Так, что от света оторвались,
Дьявол, ну нет у вас стыда.
В Сицилии содом творится,
Что вам бы надо удивиться, -
Там крик, будто идет орда ".

Боги, услышав, зашатались
И с неба выткнули носы,
Смотреть на бой бойцов хватались,
Как жабы летом, из росы.
Энтелл там сильно храбровався,
Аж до рубашки раздевался,
Совал Дарёсу в нос кулак.
Дарёс робел уж, бедолага,
Ведь был Энтелл опасной птахой,
Как черноморский злой казак.

Венеру за виски схватило,
Узнав, Дарёс куда полез;
Ей очень то было не мило,
Сказала: "Батюшка, Зевес!
Дай моему Дарёсу силы,
Чтоб хвост ему не открутили,
Чтоб он Энтелла поборол.
Меня ж тогда весь мир забудет,
Когда Дарёс живым не будет;
Сделай, чтоб был Дарёс здоров".

Тут Бахус пьяный отозвался,
Венеру начал так ругать,
К ней даже с кулаком совался
И спьяна ей сумел сказать:
"Уйди-ка ты к чертям, плюгава,
Пакость неверная, халява!
Чтоб твой Дарёс с тобой исчез,
А за Энтелла сам вступлюсь я,
Сивухи как еще напьюся,
Так не поможет и Зевес.

Знаешь, парнище тот как блещет?
На свете мало есть таких,
Сивуху, словно брагу, хлещет,
Я влюблена в парней таких.
Уж он зальет за шкуру сала,
И мамка в браге не купала,
Как он Дарёсу чёсу даст.
И тут уж как ты ни вертись, а
С Дарёсом лучше распростися,
Придется там ему пропасть».

Зевес некстати тут очулся,
Язык насилу повернул.
От водки он аж весь раздулся
И громко так на них шумнул:
«Молчать!.. Чего вы зацепились?
Ишь, у меня как расходились!
Сейчас затрещин дам вам я!
Никто в ту драку не мешайтесь,
Конца отсюда дожидайтесь, -
Посмотрим, - там возьмет-то чья? "

Венера, солоно хлебавши,
Слезу пустила из очей,
И, как собака, хвост поджавши,
Пошла к порогу у дверей,
И с Марсом в уголочке стала,
Зевеса грязью поливала;
Бахус над водочкой потел,
Из Ганимедовой подборки
Осилил чуть не полведерка;
Напился - только что кряхтел.

Пока те боги так упились
И ссорились на небесах,
В Сицилии тогда творились
Очень большие чудеса.
Дарёс от страха оправлявся
И всё к Энтеллу подбирался,
Дать ему б луковку под нос.
Энтелл тотчас же содрогнулся,
Раз, может, пять перевернулся,
Едва из глаз не выдал слез.

Он рассердился, разъярился,
Аж пену изо рта пустил,
И так удачно изловчился,
В висок Дарёсу затопил:
Из глаз аж искры полетели,
Глаза его осоловели,
Бедный на землю вмиг упал.
Шмелей он очень долго слушал,
И носом рыл и нюхал сушу,
И очень жалобно стонал.

Тут все Энтеллом восхищались,
Эней ржал, как и все друзья,
А над Дарёсом все смеялись,
Что силой хвастал он зазря.
Велел Эней его поднять и
На ветерке так покачать бы,
Чтоб от пощечин прочихал;
Энтеллу ж дал на путь к кабАку
Чуть-ли не целую гривняку
За то, что силу показал.

Эней, не удовлетворившись,
Гулять подольше захотел
И, крепко пенной вновь напившись,
Медведей привести велел.
Ну, Литва в трубы затрубила,
Медведей вмиг остановила,
Заставила их танцевать.
Бедные звери кувыркались,
Вертелись, прыгали, качались,
Забыли пчел из ульев драть.

Пока Эней так забавлялся,
Он бедствия себе не ждал,
Не думал и не опасался,
Чтоб кто с Олимпа гриву дал.
А то Юнона провернула
И в голове так каверзнула,
Чтобы испортить сей курорт;
Она в туфлях на босу ногу,
Пошла к Ирисину чертогу,
Ведь хитрая была, как черт.

Пришла, Ирисе подмигнула,
В хижину скрылись под шумок,
На ухо что-то ей шепнула,
Чтоб ни один не слышал бог;
И пальцем, строго пригрозила,
Чтобы тотчас всё сотворила
И ей бы принесла рапОрт;
Ириса низко поклонилась
И в покрывало нарядилась,
Метнулась с неба, словно хорт.

В Сицилию как раз спустилась,
Куда троянцы приплылИ;
И меж троянок поместилась,
Тех, что их лодки стерегли.
В кружке сердечные сидели
И кисло на море глядели;
Так, как не звали их гулять,
Где-то мужчины их гуляли,
Медок, сивушку попивали
Без просыпу недель уж пять.

Девчата с горя горевали,
Тошнило тяжко молодиц;
Слюнки от голода глотали,
Кому хотелося кислиц.
Своих троянцев проклинали,
Что из-за них так горевали,
Кричали девки во весь рот:
«Чтобы хотелось так гулять им,
Как хочется нам девовать, и
Чтоб их замордовал всех черт».

Троянцы волокли с собою
Старую бабу, как ягу,
Ведьму лукавую, Берою,
Согнувшуюся уж в дугу.
Ириса ею притворилась,
И, как Бероя, нарядилась,
И к девкам подошла в кружок;
Чтобы к ним лучше подмоститься
И пред Юноной заслужиться,
Преподнесла им пирожок.

Сказала «Помогай бог, дети!
Чего вы загрустили так?
Не надоело ль здесь сидеть вам?
Вон ведь гуляют наши как!
Как сумасшедших, вас морочат,
Семь лет, как по морям волочат;
Смеются, как хотят уж, с вас,
С другими кде-то там пируют,
Свои же жены пусть горюют,
Когда водилось так у нас?

Послушайте лишь, молодицы,
Я добрый вам совет подам,
И вы, девчата белолицы,
Учиним крах своим бедАм,
За горе мы заплатим горем -
А сколько ж нам сидеть над морем?
Возьмемся, лодки подожжем.
Тогда придется им остаться
И нехотя хоть к нам прижаться;
Вот так на привязь их возьмем».

«Да спасет бог тебя, бабуся! -
Троянки вслух речь повели. -
Такой совет нам всем по вкусу,
Мы б так придумать не смогли».
И тут же подступили к флоту,
И принялися за работу:
Огонь кресать, скорей нести
Щепу, солому, пакли клочья;
Хатало всякой для охочих
Пожар быстрее развести.

Как, разгоревшись, загорелось, -
До облаков пошла аж гарь,
И небо всё аж раскраснелось,
Больно тяжелый был пожар.
Лодки и челны полыхали,
Паромы из сосны трещали,
Горели деготь и смола.
Пока троянцы досмотрелись,
Что их троянки перегрелись,
Часть лодок такова была.

Эней, пожар такой узревши,
В страхе, белее снега стал.
Бежать туда всем повелевши,
Вовсю к челнам сам побежал.
На шум в колокола звонили,
По улицам в трещетки били,
Эней же на весь рот кричал:
«Кто в бога верует – спасайте!
Руби, туши, лей, помогайте!
А кто ж нам эту гриву дал?"

Эней с пути от страха сбился,
С умом бедняга связь порвал,
Сам не своим стать умудрился -
Вертелся, прыгал и скакал;
И от подобного задора
Пподнявши к небу свои взоры,
Орал, как пёс, что в печь залез.
Олимпских распекал он грубо,
И мать свою ругал сквозь зубы,
В рот получал, и в нос Зевес.

«Эй ты, проклятый старикашка!
Когда на землю дождь прольешь?
Не слышишь, я виню, букашка.
Зевес! - Нет усом не моргнешь.
Глаза, как бельмами укрылись,
Да чтоб они навек закрылись!
Что ж не поможешь мне в судьбе.
Тебе, похоже, и не стыдно,
Что пропаду я. Что, не видно?
Ведь, говорят, я внук тебе!

А ты с седою бородою,
Ваша немилость, бог Нептун!
Сидишь, как демон, под водою,
Как старый хрыч, в морщинах лун!
Когда б встряхнул хоть головою
И тот пожар залил водою -
Чтоб  ты трезубец свой сломал!
Ты  любишь дань с народа брать, а
В нужде народу помогать-то
Не очень, вижу, поспешал.

И брат-поганец ваш - Плутоник,
У Прозерпины вновь засел,
Адский он, дьявольский любовник,
Еще себя там не нагрел?
Завел он братство с дьяволАми
И в мире нашими бедАми
Не погорюет ни на час.
Не позаботится нимало,
Чтоб полыхать так перестало,
Чтобы пожар этот погас.

Да, и моя родная ненька
У черта любит погулять,
Любит поспать, уже пьянЕнька,
Или с ребятами гонять.
Теперь ей, вижу, не до соли,
Уж, подоткнувши где-то полы,
Гуляет, видно, волчья сыть.
Коли сама с кем не ночует,
То для кого-то уж свашкует,
Тут ее незачем учить.

Да враг бери вас, - что хотите,
То, сдуру, можете творить,
Меня на лед не посадите
Только, пожар чтоб погасить,
Придумайте по-своему,
Но только горю моему
Позвольте подойти к концу.
Кончайте эту канитель,
Пустите с неба хоть метель,
А я бокал вам поднесу».

Тут, только-только помолился
Эней и только рот закрыл,
Как с неба дождичек полился
И тотчас весь пожар залил.
Линуло с неба, как из бочки,
Всех промочило до сорочки;
Все врассыпную дали ход.
Мокры троянцы насквозь стали,
Бессоницы им угрожали,
Не рад уж был дождю народ.

Не знал, как лучше поступить
Эней и тяжко горевал,
Остаться здесь, или уплыть?
Ведь враг не все челны забрал;
Пошел к общине за советом,
Чтобы на всё найти ответы,
Сам он не мог найти на что.
Там долго тяжко размышляли,
И сколько ни изобретали,
Но это было всё, не то.

Один из троянской общины,
Нахмурившись, все молчал
И, прислушавшись к совету,
Посохом землю ковырял.
То был прохвост, смутьян известный,
Всем ведьмам кровный родич, честно -
Упырь, знаток поворожить,
Умел и тряску отшептать, и
Кровь христиан мог заказать, и
Даже плотины мог гатить.

Бывал и в Шленском он с волами,
Не раз ходил за солью в Крым;
Тарани торговал возами,
Все чумаки братались с ним.
Он так казался и никчёмный,
Но был разумен, как ученый,
Слова так сыпал, как горох.
Уж где что нужно посчитать,
Что рассказать - ему лишь дать;
Ни в чем не жди страхополох.

Невтесом все его дразнили,
Звался ж, по-нашему - Охрим;
Мне люди как-то говорили -
А сам я не знаком был с ним.
Увидел, что Эней гневился,
К нему тотчас же примостился,
Его за белу руку взял;
И, выведя Энея в сени,
Сам, поклонившись аж в колени,
Такую вещь ему сказал:

«Что ты так сильно огорчился
И, как индюк, надул свой лик?
И заскучал, и иссушился,
Как по болоту тот кулик?
Чем больше огорчаться - горше,
В лесу запутаешься больше,
Брось своё горе и наплюй.
Пойди уже ложиться спать,
А после будешь рассуждать,
Уж отдохни, тогда мозгуй!"

Эней послушался Охрима,
Укрывшись, на полу лег спать;
Глазами хлопал там своими,
Не мог ни крошки задремать.
Он во все стороны крутился,
Три раза к трубке приложился,
Уж изнемог, чуть задремал.
И вдруг Анхиз ему приснился,
Из ада батюшка явился
И сыну спящему сказал:

«Проснись же, милое дитЯтко!
Приди в себ я и пробудись,
Пришел к тебе родной твой батька,
Так не пугайся, не страшись.
Меня с небес к тебе послали
И так сказал чтоб, приказали:
Не огорчайся, не боИсь,
Займутся там твоей судьбою,
А ты исполни божью волю
И в Рим скорей переселись.

Готовь челны, все, что остались,
И хорошенько их поправь;
Держи всех, чтоб не упивались,
А ту Сицилию оставь.
Плыви и не печалься тоже!
Тебе везде уж будет гоже.
Еще, послушай, что скажу:
Чтоб в ад ко мне зашел ты смело,
Тебе и там найдется дело.
Я там тебе всё покажу.

По Олимпийскому закону
Уже ты ада не минёшь:
Ведь надо кланяться Плутону,
А то и в Рим не доплывешь.
Глядишь, чего тебе подскажет,
И добрый путь на Рим покажет,
Увидишь, как живу и я.
Ну, а за путь не беспокойся.
В ад напрямик  иди, не бойся,
Пешком, - не надо и коня.

Прощай же, сизый голубочек!
Уж на дворе встает рассвет;
Прощай, дитя, прощай, сыночек! .. "
И в землю провалился дед.
Эней спросонья подхватился,
Дрожал от страха и трусился,
С него холодный лился пот;
И всех троянцев поскликавши,
И собираться приказавши,
Решил наутро плыть вперед.

К Ацесту тотчас прилетевши,
Благодарил за хлеб, за соль,
И там недолго посидевши,
Вернулся вновь в свою юдоль.
Весь день грузились, собирались;
Рассвета только что дождались,
И бодро сели на челны.
Эней же ехал так несмело,
Уж очень море надоело,
Как чумакам дожди весны.

Венера только увидала,
Что уж троянцы на челнах,
К Нептуну на поклон вбежала,
Не утопил чтоб их в волнах.
Поехала в своем рыдване,
Как сотника какого пани,
Резвых, как зверь, коней Бог дал.
С конными проводниками,
С тремя назад казаками,
Конями кучер управлял.

Одет был в белую он свиту
Из шаповальського сукна,
Тесемкою кругом обшита,
Семь гривен стоила она.
Да шапка набекрень сидела,
Издалека она краснела,
В руках же длинный кнут торчал;
Им громко хлопал он от лиха,
Скакали кони без отдЫха;
Рыдван, как вихрь по полю, мчал.

Приехала, затарахтела,
Как у кобылы, голова;
К Нептуну в дом так залетела,
Как с юга по весне сова;
И не сказав ни полуслова,
Пусть, говорит, твоя здорова,
Нептун, бывает голова!
Как сумасшедшая, скакала,
Нептуна в губы целовала,
Такие говоря слова:

«Коли, Нептунчик, ты мне дядя,
А я племянница тебе,
Да ты же мне и крестный, кстати,
Спасибо заслужи себе.
Ну, помоги же ты Энею,
Чтоб он с ватагою своею
Счастливо ездил по воде;
Уже и так понапугали,
Насилу бабы отшептали,
Чуть в зубы не попал к  беде».

Нептун, моргнувши, засмеялся;
Присесть Венеру попросил,
После того, как облизался,
Сивухи рюмочку налил;
И так ее поугощавши,
Чего просила, обещавши,
Убыл немедленно, простясь.
Ветер подул с руки Энею
Простился он с землей своею,
Как стрелочка, по морю мчась.

Паромщик их наиглавнейший
С Энеем ездил всякий раз,
Ему слуга он был вернейший -
Звался по-нашему - Тарас.
Он, сидя на корме, шатался,
По самое нельзя набрался,
Когда, прощаясь водку жрал,
Эней велел его убрать,
Чтоб не решил на дно нырять
И в лучшем месте бы проспал.

Но, видно, казаку Тарасу
Написано так на роду,
Чтоб только он к такому часу
Терпел на свете сим беду.
Ведь, раскачавшись, прыгнул в воду,
Нырнул - и, не спросивши броду,
На небеса ушла душа.
Эней хотел, чтоб окошАлась
Беда и впредь не продолжалась,
Чтоб все не пали из кошА.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Эней-вожак, потосковавши,
Утихомирился чуть-чуть;
Поплакавши и порыдавши,
Успел сивушки уж хлебнуть;
Но все-таки его мутило
И вокруг сердца всё крутило,
Бедняга часто так вздыхал;
Он моря так уже боялся,
Что на богов не полагался,
Даже отцу не доверял.

А ветры сзади все трубили
В затылок всем его челнам,
Что мчались из последней силы
По черным пенистым волнам.
Гребцы и весла положили
И, сидя, трубочки курили
Тьму песен спели под шумок:
Казацких, славных запорожских,
А те, кто знал, то и московских
Выдумывали бреденёк.

Про Сагайдачного певали,
Либо певали и про Сечь,
Как в легионы набирали,
И как казак гулял всю ночь;
И про Полтавскую общину,
Про то, ккак мать родного сына
Пускала со двора в поход;
Как под Бендерью воевали,
Как без галушек умирали,
Когда был голоден весь год.

Не так все делается срочно,
Как быстро сказки говорят;
Хоть наш Эней плыл быстро очень,
Да уж который день подряд;
По морю что-то долго шлялись
И сами в том не разбирались,
Не знал троянец ни один,
Куда, зачем и как кочуют,
Куда летят, куда дрейфуют,
Куда их мчит Анхиза сын.

Вот так поплавав уж немало
И поблудивши по морям,
Им вдруг и землю видно стало,
Увидели конец бедам!
Вмиг они к берегу пристали,
На землю с лодок повставали
И стали тут же отдыхать.
Земля та Кумской называлась,
Она троянцам попоказлась,
Пришлось и ей троянцев знать.

Внвь беспорядок у троянцев;
Опять забыли горевать;
Счастье везде найдет поганцев,
А добрый должен пропадать.
И тут они не удержались,
И снова вволю потаскались,
Чего там кто хотел искать:
Кому - побольше меда, водки,
Кому - девицы,  иль молодки,
Оскомину с зубов согнать.

Были бродяги те задорны,
Здесь познакомясь сей же час,
Быстры, как дьявол, и проворны,
Подпустят москаля на раз.
Со всеми мигом побратались,
Посватались, покумовались,
Как-будто сроду тут жилИ
И, кто к чему имел охоту,
Искал чего-то, иль кого-то,
Вновь кутерьму все поднялИ.

Где посиделки, вечерницы
Иль даже свадьба где была,
Где молодухи и девицы,
А где семья уж подросла,
Там и троянцы появлялись;
Только смотри, так ухитрялись
Около женщин ворожить,
Мужей их тут же подпоивши,
А жен, куда-то проводивщи,
Давай по рюмке с ними пить.

А к картам как были охочи,
Зря, в общем, не сидели тут;
Гуляли вплоть до полуночи
В ряды, в носкэ, и в пары, в жгут,
В памфиля, и в воза, и в кэпа,
Кому же в остроте потреба,
Играл на деньги, коль имел,
Здесь все по воле забавлялись,
Играли, пили, женихались.
Никто без дела не сидел.

Эней один не веселился,
Забавы милой не нашел;
Снился Плутон, отец всё снился,
Ад словно в голову вошел.
Оставив всех своих гулять,
Пошел он по полям искать.
Чтоб кто дорогу показал:
Как тут до ада добираться,
Чтоб расспросить и разобраться,
Ведь в ад дороги он не знал.

Шел, шел, с кудрей его уж русых
В три ряда капал пот на нос,
И вдруг увидел, оглянувшись,
Дремучий лес пройдя насквозь.
На ножке курьей там стояла
Избушка, очень обветшала
И вся вертелася кругом;
Он, к той избушке подобрался,
Вызвать хозяина пытался,
Прищурившися под окном.

Эней стоял и дожидался,
Чтоб появился кто-нибудь,
И в дверь стучал, даже пытался
Избушку с ножки той спихнуть,
Как вдруг бабища, вся седая,
Крива, горбата, страх сухая,
Заплесневела, в шрамах - страх;
Беззубая, рябая, кОса,
Растрепана, простоволоса,
И вся, как в бусах, в желваках.

Эней, увидев ту уроду,
Забыл с испуга, где стоял;
И думал, что свою работу
Навеки здесь он потерял,
Вдруг к нему ближе подступила
Яга та и заговорила,
Разинувши свои уста:
«Ой, ой, и слыхом не слыхала,
Чтоб Анхизенка повидала,
Ты как забрел в мои места?

Давно тебя я поджидаю
И думала, что уж пропал;
Я все смотрю и всё гадаю,
Вот аж когда ты приблукал.
А мне уж рассказали с неба,
В чем у тебя сейчас потреба, -
Отец твой был у меня тут».
Эней тому так удивился,
У бабы аж спросить решился,
Как ведьму злую ту зовут.

«Сивилла Кумска, было дело.
Ясного Феба попадья,
При его храме поседела.
Давно живу на свете я!
При Шведчине я девовала,
А татарва как набегала,
То я уж замужем была;
И саранчу припоминаю;
Когда ж трясло, помню, сама я,
Так содрогнулась как мала.

На свете всячину я знаю,
Хоть никуда и не хожу,
В нужде я людям помогаю,
И им на звездах ворожу:
Кому трясучку отогнать, иль
От наговора пошептать, а
То даже волос изогнать;
Шепчу - проклятья прогоняю,
Переполохи выливаю,
Гадюк умею заказать.

Теперь только пойдем в капличку,
И ты там Фебу поклонись,
Пообещай ему теличку,
А после крепко помолись.
Не пожалей лишь золотого
Для Феба светлого, святого,
И мне чего-то протяни;
Так мы тебе кой-что расскажем,
А может, в ад и путь покажем,
Иди утрися и больше не слюни».

Пришли в часовню бога Феба,
Эней поклоны бить там стал,
Феб чтобы с голубого неба
Ему всю ласку показал.
Сивиллу там замордовало.
Глаза на лоб ей посгоняло,
И дыбом волос встал седой;
Пена со рта клубком струилась;
Сама ж вся корчилась, кривилась,
Как дух в нее вселился злой.

Тряслась, кряхтела, убивалась,
Как бубен, синей стала вся;
Упав на землю, там каталась,
Словно в берлоге порося.
И чем Эней молился больше,
Тем всё Сивилле было горше;
Когда ж молиться перестал,
С Сивиллы только пот катился;
Эней смотрел и лишь дивился,
Трясся от страха и дрожал.

Сивилла малость оклималась,
Утерла пену на губах,
Энею проворчать пыталась
Приказ от Феба в сих словах:
«Боги Олимпа порешили,
Что ты и вся твоя община
По смерть не будете в РимУ;
Хоть про тебя там будут знать, и
Твое там имя восхвалять, но
Ты не возрадуйся тому.

Ты еще выпьешь чашу полну,
Везде успеешь побывать;
Судьбу горьку, неугомонну
Не раз готовься проклинать.
Еще Юнона не смирилась,
Чтоб ее злоба окотилась
Хотя б на правнуках твоих;
Но после будешь жить по-барски,
Забудет и весь люд троянский
О прежних бедствиях своих».

Эней, потупясь, разбирался,
Сивилла что ему несла,
Стоял, за голову хватался,
Нет, не по нём та речь была.
«Меня не много ты морочишь,
Не разберу, что ты пророчишь -
Эней Сивилле говорил. -
Черт знает, кто из вас врет меньше,
И без границ было б не легче,
Если б я Феба не просил.

Но уже что будет, то и будет,
А будет то, что бог нам даст;
Не ангелы - такие ж люди,
Когда-то надо всем пропасть.
Ко мне будь ласкова лиш, право,
Услужлива и нелукава,
Меня к папаше поведи;
Я прогулялся б ради скуки
Увидеть адовские муки,
Ну-ка, на звезды погляди.

Не первый я, и не последний,
В ад отправляюсь на поклон:
Орфей, какой негодный гений
Да что с ним сотворил Плутон;
А Геркулес когда ввалился,
То так в аду том расходился,
Что всех чертей поразгонял.
Ану! Пойдем - а для охоты
Тебе я дам на две охвоты...
Да ну ж! Скажи, чтобы я знал».

«Огнем, как вижу, ты играешь, -
Дала яга ему ответ, -
Ты ада, знать, еще не знаешь,
Не мил тебе уж где-то свет,
В аду не любят шутковать, и
Навек тебе дадут узнать, вот
Только свой нос туда засунь;
Тебе там будет не до дзыги,
Лишь с уксусом отведай фигы,
Так тотчас схватит тебя лунь.

Когда ж имеешь ты охоту
В аду  у батьки побывать.
Давай вперед мне за работу,
Примусь я сразу банковать,
Как нам до ада добираться,
Чтоб с мертвецами пообщаться;
Дурак лишь, знаешь, - не берет;
У нас любой смышленый лучше
Умеет жить по правде сущей,
И, хоть с отца, всегда сдерет.

Пока же ты, милок, послушай
То, что сейчас тебе скажу,
И не чеши напрасно уши...
Я в ад тропинку покажу:
В лес удремучем и огромном,
Непроходимом и пустом том
Чудное дерево растет;
На нем кислицы не простые
Растут - как жар, все золотые,
В ад деревце то приведет.

С этого дерева сломить ты
Должен хоть веточку одну;
Ведь без нее - ни подойти, ни
Хотя б увидеть сатану;
Без ветки и назад не ступишь
И душу с телом ты погубишь,
Плутон тебя закабалит.
Иди жи и не отвлекайся,
На все четыре озирайся,
Где деревце то заблестит.

Сломив же, тотчас убирайся,
Скорей как можно убегай;
Не стой, не оборачивайся
И уши чем-то затыкай;
Хоть будут голоса кричать, и
Чтоб оглянулся, умолять, ты
Не соглашайся, а беги.
Они, чтоб только погубить то,
Будут тебя ввсю манить, но
Вот здесь себя ты покажи».

Яга черт знает где девалась,
Эней остался только сам,
Ему все яблоня казалась,
Покоя не было глазам;
Искать ее Эней подался,
Уж запыхался, спотыкался,
Пока пришел в тот темный лес;
Кололся бедный о терновник,
И истрепался о шиповник,
Бывало, даже рачки лез.

Тот лес густой был несказанно.
И грустно все так было в нем -
Там что-то выло непрестанно,
Ревело страшным голосом;
Эней, молитву прочитавши
И шапку крепко подвязавши,
В лесную гущу и пошел;
Шел и устал уже он малость,
И на дворе уже смеркалось,
А яблони он не нашел.

Уже он начинал бояться,
На все четыре шел да шел;
Трясся, но некуда деваться,
Уж больно далеко забрел;
А еще больше испугало,
В глазах как что-то засияло,
Вот тут-то берег вспомнил враз;
А после очень удивився,
Как у кислицы очутился, -
За ветку мигом ухватясь.

И, не подумавши нимало,
Ломать, напрягшись, ветку стал,
Аж дерево то затрещало,
И ветку мигом обломал.
Дал поскорей из леса драла,
Что аж земля под ним дрожала,
Бежал, насколько было сил;
Бежал, на миг не задержался,
Весь о колючки ободрался;
И сам, как черт, в колючках был.

Вбежал к троянцам, утомился
И, отдыхать расположась,
Потом до итки, весь облился,
Не захлебнуться умудрясь.
Велел волов туда пригнать им,
Козлов, овечек припасать к ним,
Плутону в жертву чтоб нести,
И всем богам, что адом правят
И грешников несчастных давят,
Чтоб гнев на них не навести.

Как только тёмна и пасмУрна
Сползла под утро с неба ночь,
Пора настала балагурна,
Все звезды убежали прочь,
Троянцы все зашевелились,
Замешкались, замельтешились
Быков на жертву пригонять;
Дьяки с попами собирались,
Совсем служить уже убрались,
Огонь пытались разжигать.

Быка поп за рога поймавши,
В лоб ему обухом цедил
И, голову меж ног зажавши,
Нож ему в брюхо засадил;
И, вынув требуху с кишками,
Клал аккуратненько рядками
И брюхо бычье изучал;
Эней же, зная божью волю,
Троянцам всем не злую долю,
Словно по звездам, всё гадал.

Пока с скотиной там возились
И куролесили дьяки,
Козлы и овцы метушились,
Как будто в ризницах быки;
Сивилла - черт знал, где - взялася,
Запенилась, и вся тряслася,
И шум сейчас же подняла:
«К чертям вы все скорее сгиньте,
Меня с Энеем здесь покиньте,
Не ждя, затрещин чтоб дала!»
«А ты, - добавила Энею -
Проворный, смелый молодец,
Простись с оравою своею,
Пойдем-ка в ад - там твой отец
Давненько нас уж поджидает
И, может, без тебя скучает.
Ну, нам пора чимчиковать.
Возьми на плечи с хлебом узел;
Пусть будет хлеба хоть от пуза,
Не с голоду ж нам помирать.

Нельзя в дорогу без запаса,
Там хвост от голода натрешь,
Где ты с другого света взялся,
И крошки хлеба не найдешь.
Я в ад тропу уж протоптала,
Я там не раз, не два бывала,
Я знаю тамошний народ;
Дорожки все, все уголочки,
Все закоморочки и кочки
Уже не первый знаю год ».

Эней в тот путь раз собрался,
Сапожки конские обул
Оделся и подпоясался
И пояс крепко подтянул;
Взял в руки добрую дубину,
Чтоб злую защищать личину,
Если придется, от собак.
А после за руки взялися,
И прямо к аду поплелися,
На богомолье в рай чертяк.

Теперь же думаю, гадаю,
Может, не стоит и писать;
Ведь ада - сроду я не знаю,
Способен, разве что, наврать;
Так что, читатели, терпите,
И успокойтесь, не галдите,
Пойду - спрошу я у других,
Чтобы про ад мне рассказали
То, что когда-то услыхали
От дедов-прадедов своих.

Вергилий же, пусть там богует,
Он был не глупый человек,
Пусть не мешает, коль не чует,
Но в очень давний жил он век.
Да, и в аду не так уж стало,
Как в старину еще бывало
И как покойник написал;
Я, может, что-нибудь прибавлю,
Переменю и что оставлю,
Привру - от старых как слыхал.

Эней с Сивиллой поспешали,
В ад поскорей чтобы придти,
Внимательно всё озирали,
Чтоб мимо двери не пройти.
Какую-то увидев гору,
А в той горе большую нору,
Попали кое-как туда.
Там в темноте шли под землею,
Эней, знай, щупал всё рукою,
Не провалиться чтоб куда.

В ад эта улица сквозила,
Была вонюча и грязна;
В ней даже днем  темно так было,
От гари вся была дымна;
Жила с сестрою здесь ДремОта,
Сестра ж ее звалась Зевота,
Там поклонились до земли
Те сестры нашему Энею
С его старинной попадьЕю, -
А после дальше повели.

Потом же Смерть по артикУлу
Им отдала косою честь;
Стоя при полном карауле,
Который в ее власти есть:
Чума, война, проклятье, холод,
Чесотка, черт, парша и голод;
Все они тут стояли в ряд:
Холера, вши, неразбериха
И все мирские, знаешь, лиха,
Что нас без милости морят.

Еще ж не всё здесь приобщилось,
Еще брела ватага лих:
За смертью вслед - тьма появилась
Свекровей, жен и мачех злых.
Отчимы шли, шли тести-скряги,
Зятья и свояки-гуляки,
И злые шурины-хрычи,
Золовки, снохи ли зовутся -
Все, что без умолку грызутся -
Любые шли там палачи.

Еще убогие стояли,
Кучи бумаг жуя в зубах,
В руках чернильницы держали,
Перья торчали на ушах.
Десятские всё, да сотскИе,
Начальники, клопы людские,
И все проклятые писцы;
Исправники вакансий новых,
Стряпчие, судьи бестолковы,
Поверенны, секретари.

Святые сзади шли понуро,
На мир и не смотрели тот,
Смиренной были ведь натуры,
Руки сложили на живот;
Умильно богу все молились,
В неделю дня по три постились
И не ругали вслух людей;
На четках мир пересуждали
И никогда днем  не гуляли,
А ночью уж - не без гостей.

Напротив этих окаянниц
Квартал был целый для бродяг,
Моргух, мандрёх, ярыжниц, пьяниц,
Вонючих, как толпа собак;
С остриженными головами,
С подрезанными пеленами
Стояли шлюхи наголо.
И барышень великосветных,
Лакеев, умных и приметных,
Тоже немало приплылО.

И молодицы молоденьки,
Что замуж шли за стариков,
Но всякий час были раденьки
Радовать юных пареньков,
И те тут молодцы стояли,
Что неумелым помогали
Для них семейку расплодить;
А дети общие кричали,
Своих мамашек проклинали,
Не дали что на свете жить.

Эней хоть сильно там дивился
Такой огромной новинЕ,
Но и от страха уж трусился,
В седле как, сидя на коне.
Увидев еще издали,
Какие там чудеса плазовалы
Кругом, куда ни поглядишь,
К Сивилле в страхе прислонился.
Хватался за метлу, ютился,
Как от кота в чулане мышь.

Сивилла  дальше в путь тащила,
Чтоб не ребячился, а пёр;
И так стремительно спешила,
Эней уж все подошвы стёр,
Брёл, спотыкаясь, за ягою;
Вдруг увидали пред собою
В ад через реку перевоз.
Река та Стиксом называлась,
Здесь душ ватага собиралась,
Чтоб кто-то в ад их перевёз.

И перевозчик появился,
Как цыган, он лицом был смугл,
От солнца весь так опалился
И губы, как арап, надул;
Глазища в лоб позападали,
Сметаною позаплывали.
А голова вся в колтунах;
Слюна всё изо рта катилась,
Щетиной борода ершилась,
Всем задавал собой он страх.

Рубашка, связана узлами.
Едва держалась на плечах,
Веревкой скреплена местами,
Как решето, вся в дырах - страх;
Запачкана была на палец,
Засалена - аж капал смалец,
А лапти – так были дрянны,
Из дыр портянки волочились,
Совсем, хоть выжми, поомочились
Потрепанные в прах штаны.

А лыко поясом служило,
На нем и кошелек висел;
Табак, и трубка, и огниво,
Пока лежали не у дел.
Хароном перевозчик звался,
Собой он очень задавался,
Ведь и не в шутку был божок:
С веслом крючочком управлялся
И, как стрела, по Стиксу мчался,
Челнок был легкий, как пушок.

Точно на ярмарке селяне,
Или на красном как торгУ
За рыбой в очередь миряне,
Так было и на том лугу.
Душа толкала душу в бОки,
И стрекотали, как сороки;
Тот лез, тот двигался, тот полз:
Все мялись, все перебирались,
Кричали, спорили и рвались,
Всякий хотел, его чтоб вёз,

Как гуща квАсная играет,
Шипит как свекла в квасный миг,
Как против солнца рой гуляет, -
Толпа гудела горемык,
Харона, плача, умоляли,
К нему все  руки простирали,
Чтобы взял с собою на каюк,
Но этот плач ему привычен,
Он был к тем просьбам безразличен:
Злым с детства  старый был дундук.

И, знай себе, веслом махает,
И в морду тычет хоть кому,
От каюка всех отгоняет,
А по отбору своему
Помалу в лодку лишь сажает
И в лодке точас отплывает,
На адский перевозит брег:
Кого не взял – то, как упрётся,
Сидеть несчастному придется,
Глядишь - и целый, может, век.

Эней в толпу ту как забрался,
Чтоб ближе разглядеть паром,
То с Палинуром повстречался,
Что как бы штурман был при нем.
Тут Палинур пред ним заплакал,
О злой судьбе своей варнякал,
Что через реку не везут;
Но баба живо разлучила,
Энею в ухо загвоздила,
Чтоб долго не базарил тут,

Толкались к берегу поближе,
Пришли на самый перевоз,
Где весь засаленный дедище
Муру, как бес в плотине, нёс;
Кричал, будто умалишенный,
И кобенил народ крещенный,
Как в кабаках подчас у нас;
Досталось родичам несчастным,
Ругал не слишком словом страстным,
Так пусть же сносят в добрый час.

Харон, таких гостей узревши,
Осколки глаз на них навёл
И, как бык бешеный взревевши,
Пеной от злости изошел:
«Откуда такии это мандрьохы,
И так уже вас тут не немного,
Какого черта вы пришли?
ДомА вам надо холодить бы!
А вас всех так сопроводить бы,
Чтоб вы и места не нашли.

Вон, прочь, пошли отсюда к черту,
Вам подзатыльников задам;
Побью всю рожу, зубы, морду,
Что не узнает черт вас сам;
Ишь как уже порасхрабрились,
Сюда живые притащились,
Глянь, наглецы, чего хотят!
Не очень вами я забавлюсь,
Тут с мертвыми вон не управлюсь,
Что так над шеей и стоят».

Сивилла видит, что не шутка,
Уж очень сердится Харон,
Эней же наступает жутко,
Отбила старику поклон:
«Да ну, ты к нам лишь присмотрися, -
Сказала, - очень не сердися,
Не сами мы пришли сюда;
Разве меня ты не узнаешь,
Что так кричишь, нас обзываешь, -
Вот уж невиданна беда!

Вот посмотри, что тут такое!
Утихомирься, не ворчи;
Вот деревце, вишь, золотое,
Теперь же, хочешь коль, молчи».
Потом все четко рассказала.
Кого  до ада провожала
К кому, зачем, и для чего...
Харон всё понял, усмехнулся,
Раза четыре погребнувся,
Причалил около него.

Эней с Сивиллою своею,
В лодку, не мешкая, вошли;
И мертвою рекой сиею
На берег адский поплылИ;
Вода сквозь трещины лилася,
Даже Сивилла поднялася,
Эней боялся утонуть,
Но пан Харон наш потрудился,
К другому берегу прибился.
И глазом не успев моргнуть.

Пристав, их высадил на землю;
Взял пол-Алтына за труды,
За свою доблестную греблю,
И показал, идти куды.
Пройдя препятствие такое,
За руки взявшись, эти двое
Увидели, что там лежал
Средь бурьяна Бровко курносый,
Три головы имел тот пёс, и
Он на Энея зарычал.

Залаял грозно в три язЫка.
Уж было бросился кусать,
Эней тут сразу поднял крики,
Хотел назад скорей бежать.
И баба хлеб Бровку швырнула
И горло костчкой заткнула,
За косточкой он и помчал;
Эней же с бабою ягою,
То так, то эдак, под рукою,
От пса тихонько убежал.

Теперь Эней наш в ад добрался,
Считай, что на тот свет приполз;
Тот свет столь  блёклым оказался,
Нет ни луны там, нет ни звезд,
Туманы там стоят велИки,
Там слышны жалобные крики,
Там грешным - мука не мала,
Эней с Сивиллою смотрели,
Какие муки там терпели,
Какая кара всем была.

Смола в аду там клокотала,
В огромных грелася котлах,
Живица, сера закипала;
Пылал огонь, великий страх!
В смоле той грешники сидели
И на огне пеклись, горели,
Кто, как, за что там заслужил.
Пером нельзя то написать, да
Нельзя и в сказках рассказать то,
Каких хватало там чудес!

Господ за то там мордовали
И жарили со всех боков,
Что людям льготы не давали
И их держали за скотов.
За то они дрова возили,
В болотах тростники косили,
И в ад носили на подпал.
За ними черти надзирали,
Прутом железным подгоняли
Того, который уставал.

Прутьями огненными драли
Всем тем и спину, и живот,
Кто себя сами убивали,
Свет белый променяв на тот,
Горячим дегтем заливали,
Ножи им под бока втыкали,
Чтобы не спешили умирать.
Делали разные им муки,
В ступе толкли их даже руки,
Чтоб не решались убивать.

Богатым и скупым вливали
Сребро расплавленное в рот,
А всех лжецов там заставляли
Лизать жар дна у сковород;
Тех же, что сроду не женились
И по чужим углам живились,
Попросту вешали на крюк,
Задетыми за тое тело,
Что в свете том грешило смело
И не боялось адских мук.

Здесь, независимо от рангов,
Холопам, слугам, господам, 
В аду давали прочуханки,
Всем по заслугам, как котам.
Здесь были всякие цехмистры,
И ратманы, и бургомистры,
Судьи, судейские, писцы,
Те, что по правде не судили,
А только денежки лупили,
По взяткам разные спецы.

И умные все филосОфы,
Что научились мудровать;
Попы, монахи, протопОпы,
Мирян старались поучать;
Чтоб не гонялись за гривнЯми,
Чтоб не возились с попадьями
И церковь знали чтоб одну;
КсендзЫ на баб чтобы не ржали,
Звёзд мудрецы чтоб не снимали, -
Таких в огонь, к самому дну.

Кто жён, как надо, не держали
В руках, а волю дали им,
По всяким свадьбам отпускали,
И по подругам всем былым,
Те до полуночи гуляли,
Порой налево там скакали, -
Такие все были в шапкАх
Таких, с большущими рогами,
И все с закрытыми глазами,
С кипящей серою в котлах.

Те, кто сыночков не учили,
А гладили по головам,
И только знай, что их хвалили, -
Кипели в нефти по котлам;
 Сынки-лентяи в белый свет и
Пустились, да сошли на нет, а
Ругали после лишь отцов
И всею силой желали,
Чтоб те быстрее умирали,
Чтоб им добраться до замков.

Там и такие содержались,
Обманывали что девОк,
По лесенке к ним в окна дрались
Под темный, тихий вечерок;
Что будут сватать, нагло врали.
Обманывали, улещали,
Пока приблизятся к концу;
Девки пока от перечеса
До самого толстели носа,
Что стыд им после был к венцу.

Были там купчики проворны,
Что приеэжали на базар,
Чтоб на аршинец на отборный
Никчемный продавать товар.
Проныры, падки на куоьёзы,
Торговки были, шмаровозы,
Жиды, менялы, шинкари.
И те, что фигли-мигли возят,
Горячий чай во фляаху носят,-
Пеклись все вместе, мытари.

Все сорванцы и и все бродяги,
Все жулики и все плуты;
Кутилы, пьяницы, гуляки,
Обманщики и все моты,
Все знахари и чародеи,
Все гайдамаки, все злодеи,
Портные, кузнецы в золе;
Цеха: резницкий, коновальський,
Скорняцкий, ткацкий, шаповальський -
В аду кипели все в смоле.

Неверные и християне,
И господа и мужики,
Были и шляхта, и мещане,
И молодежь, и старики;
Из богачей, и из убогих,
И из прямых, и кривоногих,
Были из зрячих, из слепых,
Были из штатски, из военных,
Были из барских, из казЕнных,
Были миряне и попы.

Ой, ой! Что правду здесь таить-то,
Вранье накоит бОльших лих;
Там были скучные пииты,
Все писари стихов плохих,
Великие терпели муки,
Ведь связаны их были руки,
Как у татар, терпели плен.
Вот так и наш брат попадется,
Что пишет, не остережется,
Какой же стерпит его хрен!

Некую странную микстуру
Жарили там на шашлыке,
Лили медь жидкую на шкуру
И распинали на быке.
Имел он гадкую породу,
Кривил душою для дохода,
Чужое отдавал в печать;
Он, без стыда, без бога бывши,
Восьмую заповедь забывши,
Чужим пустился промышлять.

Эней оттуда отвернулся,
Немного дальше отошел.
Там на другое натолкнулся,
Женскую муку здесь нашел.
В другом, отдельном караване
Поджаривали их, как в бане,
Так, что кричали, на чем свет;
Эти-то шуму доставляли,
Рычали, выли и визжали,
После кутьи как на обед.

Там девки, бабы, молодицы
Себя кляли и весь свой род.
Кляли все шутки, вечерницы,
И жизнь, и этот свет, и тот;
За то им так там воздавали,
Что лишнего намудровали
И верховодили совсем;
Хоть муж жены и не глупее,
Этим всегда было виднее,
Мужья им угождали всем,

Были честнЫе пустомолки,
Что знали весь святой закон,
Молились там без остановки
И били сот по пять поклон,
Как в церкви меж людьми стояли
И головами все качали;
Как были же на самоте,
Молитвенники убирали,
Бесились, бегали, скакали
И хуже кой-что в темноте.

Были еще там молодухи,
Что наряжались напоказ:
Всякие лярвы, потаскухи,
Плоть продающие на час.
Те в сере и в смоле кипели
За то, что очень жирно ели
Что не страшил их даже пост;
Что все прикусывали губы,
Скалили беленькие зубы,
И очень волочили хвост.

Пеклись смазливые девицы,
Аж жаль на них было смотреть,
Полны, чернявы, милолицы;
И те должны были кипеть,
Что замуж за дедов ходили
И мышьяком их отравили,
Чтоб после славно погулять,
С парнями чтобы веселиться,
На свете весело нажиться
И не голодной умирать.

Там мучились другие птахи
С кудряшками на головах;
Эти простые, не гуляки,
Скромны так были на людЯх;
А без людей - нельзя дознаться,
Чем ухитрялись забавляться,
О том лишь знали до дверей.
Им тяжело в аду корили,
Смолу на щеки им лепили,
Мол, не обманывай людей.

Ведь щеки их были в румянах,
Напудрены и нос, и лоб,
Красой чтоб, хоть не натуральной,
Причаровать к себе кого б;
Из репы им вставляли зубы,
Намазывали смальцем губы,
Чтобы людей во грех ввести;
Фигуры делали, как бочки,
Мостили в пазухе платочки,
В которых не было груди.

За ними далее шкварчали
В разгоряченных сковородах
Старухи, что весь век ворчали,
Болтали о чужих делах.
Все только старину хвалили,
А молодых толкли и били,
Не думали ж, как пожилИ,
Как сами в девах нагулялись,
С ребятами нагарцевались,
И по ребенку принесли.

А ведьм тут всех колесовали,
И всех наушниц-гадалОк,
Там черти жилы с них мотали,
Сворачивая их в клубок;
Чтоб на лежанке не пахали,
Чтоб в дымоходы не летали,
Не ездили на упырях;
Чтобы дождя не продавали,
Ночью людей чтоб не пугали,
Чтоб не гадали на бобах.

Со сводницами ж там  творили,
Что неудобно и сказать,
Дев до греха что доводили
И тем учились промышлять;
Жен у мужей что воровали
И что бродягам помогали
Рогами лоб людской венчать;
Чтобы не своим не торговали,
Того на откуп не давали,
Что нужно про запас держать.

Эней там видел так немало
Кипящих мучениц в смоле,
Как с кабанов, топилось сало,
Так шкварились они в огне;
Светские были, и черницы,
И девушки, и молодицы,
И дамочки, и барышни;
Были в дульетах и в капотах,
В свитках, в нарядах от кого-то,
Все были женщины грешны.

Но эти издавна в разлуке,
Огонь же адский не палил
Не осужденных на те муки,
Тех, кто недавно лишь почил.
Те были все в другом загоне,
Как жеребята или конии,
Не знали попадут куда;
Эней, на первых насмотревшись
Вдоволь их бедами наевшись,
Пошел в другие ворота.

Эней, войдя в эту кошару,
Увидел множество там душ,
В одну смешавшися отару,
Как меж гадючек черный уж.
Здесь души разные блукали,
Все думали да всё гадали.
Куда ж  их за грехи упрут.
То ль в рай их пустят веселиться,
То ль в ад, маленко просмолиться
И за грехи им нос утрут.

Было свободно рассуждать им
Про всякие свои дела,
И думать вновь, и мозговать там -
Душа какая как жила;
На смерть богатый чертыхался,
Что с деньгами не разобрался,
Кому и сколько надо дать;
Скупой же тосковал, томился,
Что он на свете не нажился
Что не успел и погулять,

Жулик – знай, толковал указы,
В обход Устава вел маршрут,
Рассказывал про все проказы,
Что сделал в свете этот плут,
Мудрец по физике вел темы,
Доказывал все теоремы ,
И рассуждал, откуда свет?
Герой-любовник всё смеялся,
Рассказывал и удивлялся,
Что не слыхал от женщин «Нет!»

Судья там признавался смело,
Что с пуговками за мундир
Такое переделал дело,
Что мог бы посетить Сибирь;
Но смерть избавила косою,
Палач что легкою рукою
Плеч ему не укропил.
А врач кругом ходил с ланцетом,
Слабительным и спермацетом,
Кичился, как людей морил.

И властолюбцы щеголяли,
Паны, пижоны, как один,
На пальцах ногтики кусали,
Хвост распускали, как павлин;
Глаза все кверху поднимали,
По миру нашему вздыхали,
Что рано их забрала смерть;
Что мало славы учинили,
Не всех на свете обдурили,
Не всем успели нос втереть.

Моты, картежники, пьянчуги
И весь честной проворный род;
Лакеи, конюхи и слуги,
Все повара и скороход,
Все взявшись за руки, ходили
И все о плутнях говорили,
Как они жили,  что могли,
Как всех подряд они дурили,
Как в ночь по кабакам ходили,
Сверх иеры ели и пилИ.

Там потаскухи сокрушались,
Что некому уж подмигнуть,
За ними больше не гонялись,
Здесь их заканчивался путь;
Бабки уж здесь не ворожли
И простодушных не дурили.
А те, что девок рады бить,
В сердцах зубами скрежетали,
Что служки их не уважали
И не желали угодить.

Эней узрел свою Дидону,
Обсмалену, как головня,
Как раз по нашему закону
Пред нею шапочку он снял:
«Здорово! Глянь... где ты взялася?
И ты, бедняга, приплелася
Из Карфагена аж сюда?
Какого черта ты спеклася,
Разве ты в мире нажилася?
Черт малость дал тебе стыда.

В соку такая молодица,
И глянь! По воле умерла...
Полна, румяна, белолица,
Кто б облизнулся, ну дела;
Теперь кому с тебя утеха?
Никто не смотрит и для смеха,
Навек теперь здесь пропадать!
Я, право, в этом не виною,
Что так разъехался с тобою,
Было приказано бежать.

Теперь, коль хочешь пообщаться,
Так будем жить, как и тогда,
Начнем здесь снова женихаться,
Не разлучаясь никогда;
Иди, тебя я помилУю,
К сердцу прижму, да поцелую... »
Ему ж, не в шутку, а всерьез,
Дидона: «К черту убирайся,
Со мною впредь не женихайся...
Не лезь! А то получишь в нос!"

Сказав, черт знает где пропала,
Эней не знал, как поступить,,
Когда б яга не закричала,
Что хватит долго говорить,
Так, может, там и застоялся б,
И, может, той поры дождался б,
Чтоб кто и ребра подлечил:
Чтоб со вдовой не женихался,
Над мертвыми не издевался,
Любовью женщин не морил.

Эней с Сивиллою подался
В ада кромешнейшего глушь;
А по дороге повстречался
С сообществом знакомых душ.
Тут все с Энеем обнимались,
И чмокались, и целовались,
Князька увидев своего;
Тут всякий хохотал, смеялся,
Эней их разглядеть старался,
Нашел троянцев - вот кого:

Педька, Терешка, Шелифона,
Панька, Охрима и Харка,
Леська, Олешка и Сизьона,
Пархома, Ёську и Феська,
Стецька, Ониська и Панаса,
Свирида, Лазаря, Тараса,
Были Денис, Остап, Евсей
И все троянцы, что топились,
Когда в челнах с ним волочились,
Там был Вернигора Мусий.

Школа еврейская сказалась,
И крик большой все подняли,
И реготня откуда взЯлась,
Всякую всячину несли;
Вспомнили черт знает что бывшее,
Наговорили уже лишнее,
И сам Эней уж в раж попал;
Пробалагурили так долго,
Хоть показалось, что немонго,
Эней наш всё же опоздал.

Сивилле так не показалось,
Что он недолго постоял,
Что дитятко так разбрехалось,
Как никто в мире не брехал;
На него грозно закричала,
Залаяла, заверещала,
Эней от страха задрожал.
Троянцы тоже все струхнули
И, кто куда, скорей махнули,
Эней за бабой побежал.

Шли долго, как бы не соврать-то,
Чуть ли не пару дней адОм,
Как вдруг увидели палаты,
И весь плутонов царский дом.
Сивилла пальцем указала
И так Энею рассказала:
«Вот здесь и сам Плутон живет
С той Прозерпиною своею.
К ним на поклон, коли сумею,
Тебя я проведу. Вперед! ».

И только что пришли к воротам,
Во двор пытались забежать,
Как баба гадка, криворота;
«Стой! Кто идет?» - стала орать.
Чудо то мерзкое стояло
И в колокольчик знай клепало,
Как в барских водится дворах;
Сама обмотана цепями,
Гадюки вились прям клубами
На голове и на плечах.

Она без всякого обмана
И честно, без обинякив,
Всем грешным отдавала дани,
Ремнями драла, как быков;
Кусала, грызла, бичевала,
Крошила, жарила, щипала,
Топтала, мяла и пекла,
Порола, корчила, пиляла,
Вертела, рвала, шпиговала
И кровь из тела их пила.

Эней, бедняжка, испугался,
Белее мела побелел,
И у яги спросить пытался,
Кто ей так мучить всех велел?
Она ему все рассказала
Так, как сама прекрасно знала,
Что есть в аду судья Эак;
Хоть он на смерть не осуждает,
Но мучить всех повелевает,
И, как велит, - их мучат так.

Ворота сами отворились -
Не смел никто их задержать,
Эней с Сивиллой припустились,
Чтоб Прозерпине честь отдать;
Преподнесли ей на болячку
Ветвь золотую, как иначе,
Когда под хвост у ней вожжа.
Но к ней Энея не пустили,
Прогнали, чуть ли не избили,
Так как хирела госпожа.

А дальше в дом, что как картинка,
Подземного того царя,
Нигде ни гари, ни пылинки,
Было все чисто, как заря:
Гвоздями сбиты были стены
А окна из морской все пены;
Платина, олово, свинец,
Повсюду медь и сталь искрится,
Одеты ими все светлицы;
По правде, барский был дворец.

Эней с ягою озирали
Все чудеса, что там нашли,
И рты свои поразевали,
Глаза на лбы их уплылИ;
Между собою озирались, -
Всему дивились, усмехались.
Эней то чмокал, то свистел.
Вот тут-то души ликовали,
Что праведно в миру живали,
Эней зашел и в их придел.

Сидели все, сложивши руки,
Для них все праздники былИ;
То ли курили, лёжа, трубки,
А то ли водочку пилИ,
Не из махорки самогоны,
Лишь плод тройного перегона,
Где настоялся уж бадьян;
Под челюстями запеканы
Все те анисы и калганы,
И перец был в ней, и шафран.

Здесь лакомства все только ели,
Сластены, коржики, столбцы,
Вареники пшеничны, белы,
Пухлы с икрою буханцы;
Чеснок, рогоз, паслен, кислицы.
Терновку, козельцы, клубницы,
Крутые яйца да с кваском,
Омлет, яичниц друг сердечный,
Немецкий вроде бы, не здешний,
А запивали все пивком.

Большое было здесь раздолье
Тому, кто праведно живет,
Так, как большое безголовье
Тем, кто жизнь грешную ведет;
Здесь, кто имел к чему охоту,
Тем утешался аж до пота;
И был здесь полный раскардаш:
Лежи, спи, ешь, пей, веселися,
Кричи, молчи, пой, иль вертися,
Рубись - даже дадут палаш.

Не чванились, не величались,
Никто не думал здесь хитрить,
Бог,  упаси, чтоб догадались
Здесь брат над братом подшутить;
Здесь не сердились, не гневились,
И не ругались, и не бились,
Любезно жили все давно;
Здесь всякий гласно женихался,
Ревнивых ябед не боялся,
Все, в общем, были заодно.

Было ни холодно, ни душно,
Как в райских именно местах,
И весело, и так не скучно,
Как на пасхальных лишь святках;
Когда кому что ни приснилось.
То тут, как с неба, и валилось;
Вот так здесь добрые жилИ.
Эней, то видя, удивлялся
И от яги всё добивался,
Кто праведники те былИ.

«Не думай, были что чиновны, -
Сивилла свой дала ответ, -
Иль сундуки деньгами полны,
Иль на живот управы нет;
Не те тут, что в цветных кафтанах,
Да в кармазинах иль сафьянах;
Не те, в руках чьих горы книг,
Не те, что рыцари, бандиты,
Иль что кричали «карта бита»,
Не те, что в шапках золотых.

Тут нищи, тут умалишённы,
Их дураками звали всех,
Стары, хромы, слепорождённы,
С которых был людской лишь смех:
Те, что с порожними сумами
Впроголодь жили под тынами,
Собак дразнили по дворам;
И те, что, бог даст, получали,
И те, которых провожали
Пинком в затылок, по плечам.

Тут вдовы бедны, беззащитны,
Кому приюта не нашлось;
Тут девы чЕстны и невинны.
Коим и юбки не далось:
Тут те, что без родни остались...
Что сиротами назывались,
А после угодили в ад;
Тут те, что не процент лупили,
А людям помогать любили,
Кто чем богат, то тем и рад.

Бывают здесь даже правдивы, -
Бывают всякие паны;
Только немного сего дива,
В ад не торопятся они!
Порой военные, значковы,
И сотники, и бунчуковы,
Что жизнь правдивую вели;
Здесь люди всякого завета,
Ведь сколько тех по белу свету,
Что праведно там прожилИ ».

«Скажи ж, моя голубка сиза, -
Еще Эней ягу пытал, -
Как это я отца, Анхиза 
В глаза доселе не видал?
Ни с грешными, ни у Плутона,
Нет разве на него закона,
Чтобы куда-то засадить? "
«Он божьей ведь, - сказала, - крови
И по Венериной любови,
Где сам захочет, будет жить ».

Болтая, поднялись на гору,
На землю сели отдыхать
И, попотев раз впору,
Тут принялись высматривать
Анхиза, чтоб не прогулять им.
Так надоело уж искать им;
Анхиз же был тогда внизу
И там, гуляя по долине,
О миленьком Энее-сыне
Из глаза выжимал слезу.

Вверх оглянулся ненароком,
И там сыночка вдруг узрел,
Помчал старик не просто - боком
И весь от радости сгорел.
Спешил с сынком поговорить, и
О всем подробно распросить, и
Пообщаться хоть часок,
Энейчика-сынка обнять и,
Как отцу, поцеловать, и
Его услышать голосок.

«Здоров, сынок, моё дитЯтко! -
Анхиз Энею закричал. -
Тебе не стыдно, что твой батька
Тебя в аду так долго ждал?
Идем к моему дому, вроде,
Поговорим там на свободе,
Будем судьбу твою решать».
Эней стоял, как та дубина,
Слюна со рта текла лавиной:
Как мертвеца поцловать?!.

Анхиз, увидевши причину,
Чего сынок затосковал,
И сам хотел обнять детину -
Увы! уже не в ту попал;
Его пытался поучать и
Всякие тайны рассказать,
Какой Эней оставит след,
Детишки как будут удалы,
Их в мире славы ждет немало,
Каким ребятам будет дед.

В аду в то время вечерницы
Случились, видишь, как на то,
Там были девки, молодицы
И делали там черт-те что;
То они в ворона играли,
То песни свадеб распевали,
Колядки пели невпопад;
Жгли паклю, даже ворожили,
И по спине тисками били,
Загадывали всё подряд.

Там заплетали джерегели
Веночками на головах;
Скакали по полу, вертелись,
К бабкам теснясь в очередях:
В камине суженых искали,
У окон уши навостряли,
Ходили в ночь по пустырям;
На свечке ложечки палили,
Щетину со свиньи смалили
Иль тискалися по углам.

Анхиз привел сюда Энея
И меж тех девок посадил;
Как неуча и дуралея,
Приять в компанию просил;
И чтоб обоим услужили,
Как могут, так поворожили,
С чем встретится его сынок:
К чему насколь Эней счастливый,
Не чересчур ли он спесивый,
Найдет ли в этой жизни прок.

Одна дев была маленько
Падка до всякого греха,
Быстра, гибка, шустра, острЕнька,
Как сатана, была лихА.
Она здесь только и творила,
Что всем гадала, ворожила,
Могуча в деле том была;
То про кого-то сплетни точит,
То чье-то имя опорочит.
Это - раз, два - и все дела.

К провидцу- старику шептуха
Вмиг примостилась, кинув взор.
Ему шепнула возле уха
И завела с ним разговор:
«Вот я сыночку погадаю,
Поворожу и попытаю,
Ему, что будет, расскажу;
Гаданье я такое знаю,
Хоть что, по правде одгадаю
И никогда уж не сбрешу ».

В горшочек тут же набросала
Ведьмовских разных-всяких трав,
И что на Константина рвала,
И когда аист гнезда клал:
И папоротник, и шевлию,
И ландыш, и Петра кнуты, и
Любисток, просерень, чабрец;
Всё это залила водою
Чистейшею, почти святою,
Сказав и сколько-то словец.

Горшок тот черепком накрыла,
Поставила его на жар
И тут Энея присадила,
Чтоб огонек он раздувал;
Как разогрелось, заиграло,
Запарилось, заклокотало,
Ворочалося сверху вниз;
Насторожил Эней наш уши,
Голос, мужской как, стал он слушать,
И старый слышал то Анхиз.

Как стали раздувать сильнее,
Горшок тот очень клокотал,
Голос услышали яснее,
И он Энею так сказал:
«Энею хватит убиваться,
От него должен разрастаться
Огромный и упорный род;
Всем миром будет управлять он,
Везде и всюду воевать, и
Всех под себя он подомнет.

И Римские поставит стены,
В них будет житься, как в раю;
Свершит большие перемены
Во всем окрУжном там краю;
Там будет жить да поживать он,
Пока не будет целовать он
Ноги ничьей из-под стола...
Отсюда ж время убираться,
С отцом своим пора прощаться,
Чтоб голова здесь не легла».

Того Анхизу не желалось,
Чтоб попрощаться так с сынком,
И в голову не умещалось,
Чтоб повидаться с ним мельком,
Увы! ничем не подсобить, и
Энея надо отпустить, и
Из ада вывести в свет тот,
Они прощались, обнимались,
Слезами даже обливались, -
Анхиз кричал, как в марте кот.

Эней с Сивиллою седою
Из ада напрямик бежал;
Сынок ворочал головою,
Пока папаша не пропал;
Пришел к троянцам потихоньку
И крался тихо, полегоньку,
Где повелел себя им ждать.
Троянцы покатом лежали
И на досуге крепко спали -
Эней и сам улегся спать.


ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Как три борща не поденькуешь,
На  боли жутко засердчит;
И тут же тяглом закишкуешь,
И в воркоте так забрюшит.
Когда ж битком заязыкаешь
Во вдоволь всё заживотаешь,
То на веселье занутрит;
Удар об горе заземляешь
И весь забудь заголодаешь,
И весь бег к горю зачертит.

Да что пустячить так безделом,
Не сказку кормом соловьят:
Вот на, закалиткУй звенелом,
И радости заденежат.
Коли давало спятакуешь,
Так, может, слух зановостюешь.
Если с тобою спередит:
Куда на плавах челновать, и
Как угодили Юнонаты
И как Эней заминервит.

За речь такую не ругайте,
Не я ее скомпоновал:
Сивиллу-ведьму проклинайте,
Ее мозг это подсказал.
Это она каверзовала,
Энею напророковала,
Где поступать ему и как;
Мозги хотела закрутить,
Чтоб денег больше отхватить
Хоть беден был Эней и так.

Из лиха надо выбираться,
Коли с узлом уж приплелось;
А с ведьмою не торговаться,
Чтоб всхлипывать не довелось.
Вознаградил седую суку
Эней за добрую науку,
Шагов двенадцать в руку аж.
Сивилла денежки в калитку,
Подняв скорей подол и свитку, -
Исчезла, будто злой мираж.

Эней, спровадив сучью бабу,
Сам поскорее на челны,
Чтоб не дала Юнона Швабу,
Чтобы не быть у сатаны.
Троянцы, в лодки вмиг скакнувши,
От берега их оттолкнувши,
По ветру славно поплыли;
Гребли все так чертовски дружно,
Что кой-кому аж стало душно,
По волнам весла лихо шли.

Плывут - аж ветры заворчали
И закрутили не шутя,
Завыли грозно, освистали,
И нет Энею жития!
И начало челны болтать, и
То вниз, то на бок наклонять их,
Враг устоит лишь на ногах;
Троянцы в страхе задрожали,
А как в беде помочь - не знали;
Играли только на зубах.

Вдруг ветер стал чуть уменьшаться,
Немного волны улеглись;
Месяц из туч стал появляться,
И звезды нА небе зажглись!
Агу! Троянцам легче стало,
И с сердца горе малость спало,
Уже ж готовились пропасть.
С людьми на свете так бывает:
Когда кого мех напугает,
Потом и сумка спать не даст.

Уже троянцы встрепенулись,
И магарыч все приняли;
И калачами уж свернулись,
И спать беспечно залегли;
Но вот паромщик их, пройдоха,
Как с воза куль на землю грохнул, ,
И, как на пуп упав, орал:
«Пропали все мы с головами,
Простимся с душами, с телами,
Последний наш народ пропал.

Заклятый остров перед нами,
И мы его не обойдём,
Не проплывём нигде челнами,
А так на нем и пропадем;
Живет на острове царица
Цирцея, злая чаровница
И очень злая на людей:
Какие не остерегутся,
А ей на остров попадутся,
Тех превратит она в зверей.

Не будешь здесь ходить на пару,
Пойдешь сейчас хоть четырьмя.
Как псы пропали на базаре!
Готовьте шеи для ярма!
Нам, по хохляцкому настрою,
Не быть козлом, или козою,
А уж, наверняка, волом:
И будешь в плуге знай пахать,
Дрова в пивную пивную ли таскать,
А там, сойдешься с мясником.

Тогда уж лях болтать не будет,
Чуйку утратив и жупан,
И «не позвалям» там забудет,
Заблеет, точно тот баран.
Москаль - хотя бы. не козою
Так замемекал с бородою;
Прусак - хвостом не завилял.
Как, знаешь, лис хвостом виляет,
Коль сильно Дойдя налегает,
Или Чухрай разгон коль дал.

Цесарцы ходят журавлями,
Цирцее служат за гусар
На острове том сторожами.
А итальянец там - маляр,
Талантливый на всяки штуки,
Певец, танцор, и на все руки,
Умеет и чижей ловить;
Тот переряжен в обезьяну,
Ошейник носит из сафьяна
И осужден людей смешить.

Французы ж, давние вояки,
Головорезы-мясники,
Как обращенные собаки,
Чужую кость грызть мастаки.
Они и на владыку лают,
За горло всякого хватают,
Грызутся и промеж себя:
У них кто хитрый, тот и старший,
И всем, знай, уплетают парши,
Волосы всякому скубя.

Ползут швейцарцы червяками,
Голландцы квакают в грязи,
Ползут чухонцы муравьями,
Жида узнаешь там у свиньи.
Там ходит индюком гишпанец,
Кротом шныряет португалец,
А швед звереет волком там,
Датчанин хорошо гарцует,
Турок медведем там танцует;
Увидите, что будет нам ».

Беду увидев неминучую,
Троянцы все и сам Эней
Собрались тут же в одну кучу
Подумать о беде своей
И мигом там уговорились,
Чтоб все крестились и молились,
Только чтоб остров им минуть,
Молебен же послав Эолу,
Ветрам чтоб, по его изволу,
В другой бок повелел подуть.

Эол молебном умилился
И ветры тут же повернул,
Троянский курс переменился,
Эней, как зверь, вновь увильнул.
Ватага вся повеселела,
Водка лилась, словно кипела,
Никто ни капли не пролил;
Потом же взялись за весельца
И гребанули все от сердца,
Будто Эней по почте плыл.

Эней, по лодке вдоль гуляя,
Роменский табачок курил;
На все четыре взгляд бросая,
Как бы чего не пропустил.
«Хвалите, - крикнул, - братцы, бога!
Гребите порезвей немного,
Вот Тибр уж перед носом наш,
Река, что Зевс пообещал нам
И с берегами что отдал нам.
Греби! - Вот закричу Шабаш! "

Гребнулы раз, два, три, четыре,
Глядь! - лодки к берегу пришли;
Троянцы наши командиры
На землю скок - как там былИ!
И стали вмиг располагаться,
Копать, и строить, и метаться,
Будто им землю суд отвел.
Эней кричит: «Моя здесь воля,
И, сколько глаз охватит поля,
Настрою городов и сёл».

Землица та была Латинской,
Упрямый царь в ней был Латин;
Был скупердяй он - исполинский,
Дрожал, как Каин, за алтын.
А также все его подданцы
Ходили точно голодранцы,
Глядя на жадного царя;
На деньги там не козыряли,
А в кегли яйцами играли,
Даром - не взять и сухаря.

Латин тот, хоть не очень близко,
Всё ж олимпийским был родня,
Не кланялся всем прочим низко,
Всё было для него фигня.
Мерика, слышал, его мать,
Любила Фавна улещать
Да и Латина принесла.
Латин имел дочку щеголиху,
Проворну так, красиву, лиху,
Одна она у них была.

Дочка была залетной птицей
Сзади, и спереди, кругом;
Красна, свежа, словно кислица,
Ходила павою притом.
Дородна, росла и красива,
Добра, доступна, не спесива,
Гибка, резва, и молода;
Любому, кто хоть ненароком
Закинет молодецким оком,
Так и понравится всегда.

Кусочек лакомый то, ясно -
Пустишь слюну, увидев раз;
Что ваши гречески колбасы!
Что ваш первак, грушевый квас!
Вмиг от нее горячка хватит,
Дурман на голову насядет;
А может, ёкнет и не там.
Поставит рогом ясны очи,
Так не доспишь петровской ночи;
То по себе я знаю сам.

Соседи-парни женихались,
Девка красивая - искус,
И сватать иногда пытались,
Хотели бы узнать на вкус,
Латина дочери добиться,
Царя приданым поживиться,
А там - за чуб и царство взять.
Но матушка ее Амата
В душе своей была пестра-то,
Не всякий нравился ей зять.

Один был Турн, царек не бедный
С Латином по соседству жил,
Дочке и матери приметный,
Да и отец так с ним дружил.
Не в шутку пользовался славой,
Сам был и толстый, и кудрявый,
Как огурец, точён, высок;
И войска он имел немало,
И вдоволь денежек бренчало,
Куда ни кинь, был Турн царек.

Тот Турн заметно добивался
Латина дочери руки,
Он рядом с нею выпрямлялся
И поднимался на носки.
Лат, дочка, старая Амата
Уже от Турна ждали свата,
Уже нашили рушников
Другое многое достали.
Те, в сватовстве кто понимали,
Надеялись все на сватов.

Чего в руках не ощущаешь,
Тем не хвались, что то - твоё;
Что будет, ты того не знаешь,
Утратишь, может, и своё.
Как говорят, не зная брода,
Не лезь, как угорелый, в воду,
Чтоб не смешить честнЫх людей.
Сначала в сети насмотрись-ка,
Тогда и рыбкою хвались-ка;
Иначе будешь - дуралей.

Как пахло свадьбой у Латина
И ждали только четверга,
Но тут Анхиза сын-детина
Причалился на берега
И с ним троянское всё племя.
Эней не зря потратил время,
По-молодецки закурил
И, водку, пиво, мед и брагу
Вмиг выставив на всю ватагу,
Для сбора в трубы затрубил.

Троянство, знаешь, всё голОдно
Бросилось рысью на тот клик;
Как вороньё в день непогодный,
Все подняли кошмарный крик.
Сивушки поскорей глотнули
По ковшику, и не моргнули,
И на закуски мор напал.
Все войско хорошо вбирало,
И за ушами аж трещало,
Один перед другим хватал.

Хватали квашену капусту,
И огурцы пришлись к столу
(Хоть было время мясопуста),
Хрен с квасом, редьку, и свеклу;
Рябчик, тетеря, саламаха -
Как не было: поели с маху
И все исчезли сухари,
Как не было, всё посъедали,
И водку всю повыпивали,
Точно на ужин косари.

Эней оставил жбан, заначил,
Хоть водки было про запас,
Но клюкнул всё-таки, добряче,
Кутнул, как водится у нас,
Хотел последним поделиться,
Чтоб до конца уже напиться,
И славно струйкою хильнул;
За ним и вся его голота
Пила, пока была охота,
Что кое-кто и хвост надул.

Бочонки, бутыли, носатки,
Бутылки, тыквы, фляг рядки,
Все высушили без остатка,
Посуду потолкли в куски.
Троянцы с хмеля просыпались,
Жалели, что не похмелялись;
Пошли, чтоб землю озирать,
Где им показано селиться,
Где жить, где строиться, жениться,
И чтоб латинцев распознать.

Ходили там иль не ходили,
Но вот вернулись и назад
И чепухи нагородили,
Что  был Эней ухе не рад.
Сказали: «Люди здесь судачат,
Так странно, будто бы кудахчат.
Мы языка их не поймем;
Слова свои на ус кончают,
А мы что скажем им, - не знают,
Мы между ними пропадем».

Эней тут проявил смекалку,
Велел бежать и у дьякОв,
Купить букварь латинский в лавке,
ПолуставцОв, ОктоихОв;
И начал сам всех мордовать,
Слова по слогу составлять.
Латинские тму, мну, здо, тло;
Племя троянское засело
За книги так, что аж потело,
И по-латыни дело шло.

Эней от них не отступился,
Тройчаткою всех подгонял;
А тем, кто малость обленился,
И подзатыльники давал.
Вот так лацину все узнали,
Уже с Энеем толковали
И говорили все на ус:
Энея звали Энеусом,
Уже не паном - доминусом,
Себя же звали - троянус.

Эней, троянцев похваливши,
Что так лацину понялИ,
Сивушки в кубочки наливши,
И магарыч все запилИ.
Потом с десяток наймудрейших,
В лацини наиразумнЕйших,
С ватаги выбравши как раз,
Послал послами он к Латину
От имени его и чина,
А с чем послал, то дал приказ.

Послы, пришедшие в столицу,
К царю послали, чтоб сказать,
Что и ему, да  и царице
Эней прислал поклон отдать
И с хлебом, с солью и с другими
Подарками предорогими,
Чтобы познакомиться с царем;
И коль добьется царской ласки
Эней-правитель, князь троянский,
То сам придет он в царский дом

Только Латину рассказали,
Что от Энея есть послы,
Что с хлебом, с солью пришагали,
Да и подарки принесли,
Хотят Латину поклониться,
Знакомиться и подружиться, -
Латин тотчас же закричал:
«Впусти! Я хлеба не чураюсь,
С людьми хорошими братаюсь.
Вот на ловца и зверь попал!»

Велел сейчас же убирать
Двор, сени, горницу мести:
Цветочки по двору сажать,
Обоев разных нанести,
Чтоб сделать царские палаты,
Кстати, позвал он и Амагу,
Чтобы она дала совет,
Как лучше, краше убирать,
Где, как коврами застилать
И подбирать как к цвету цвет.

Послал гонца и к богомазу,
Чтобы картин понакупить,
А также всяческих припасов,
Чтоб было что и есть, и пить.
И рейнское чтоб с кардамоном,
И пиво черное с лимоном,
Сивушки ж чуть ли не чувал;
Где и взялись волы, телята,
Бараны, овцы, поросята;
Латин прибрался, как на бал.

Вот привезли полотен много,
Работы лучших писарей,
Аж со времен Царя Гороха,
Портреты всех богатырей:
Как Александр царю Пору
Давал когда-то с войском фору;
Чернец Мамая как прогнал;
Как Муромец Илья гуляет,
Бьет половцев и прогоняет, -
Как Переяслав защищал;

Бова с Полканом как водился,
Один другого как громил;
Как Соловей Харцыз женился,
Как в Польшу Железняк ходил.
Француза был портрет Картуша,
Против него стоял Гаркуша,
А Ванька Каин был везде.
Много картин понакупили;
Все стены ими облепили;
Латин дивился красоте!

Латин, дома так снарядивши,
Кругом в домах все озирал,
Светелки, сени обходивши,
Себе уборы подбирал:
Плащом клеённым обернулся,
На пуговицы застегнулся,
На голову надел треух;
Обул на ноги кинди новые
И рукавицы взял хромОвые,
Набух, как на огне лопух.

Латин, как царь, в своем наряде
Шел в окружении вельмож,
Что тоже были при параде,
Надутый каждый, точно ерш,
На трон Латина усадили,
А сами молча отступили
От трона чуть не до дверей.
Царица ж села на скамейке,
В своей заморской кацавейке,
В кораблике из соболей.

А дочь Лавися – приоделась,
В немецком фуркальце была,
Как муха в кипятке, вертелась,
Всё, знай, гляделась в зеркала.
От трона же царя Латина
Была расстелена холстина
Аж до калитки и ворот;
Стояло войско здесь залетное,
Воловье, конное, пехотное,
И собран был здесь весь бомонд.

Послов ввели к царю гурьбою,
Как полагалось у латин;
Несли подарки пред собою:
Пирог длиною аж с аршин
И соли Крымки и Бахмутки,
И три пучка лохмотьев жутких,
Эней Латину что прислал.
Послы к Латину подступились,
Три раза низко поклонились
А старший даже речь сказал:

«Енеус постер магнус панус
И славный троянорум князь,
Шмыгляв по морю как цыганус,
Ад то, о рекс! прислал нунк нас.
Рогамус, домине Латине,
Да пусть капут наш не погибнет,
Пермитте жить в земле своей,
Хоть за пекунии, хоть гратис,
Благодарить мы будем, сатис
Бенефиценции твоей.

О рекс! будь нашим Меценатом,
И ласкам туам покажи,
Енеусу стань другом, братом,
О, оптим! Нам не откажи:
Енеус принцепс есть моторный
Формозус, добрый и проворный,
Увидишь сам инноминя!
Вели акципере подарки
Без ссоры, с видом ласки всякой,
Что присланы через меня:

Тут коврик-самолет чудесный,
Соткан у Хмеля у царя,
Летает к облакам небесным,
К луне, туда, где звезд заря;
Но можно стол им застилать,
Перед кроватью расстилать,
Или  повозку накрывать.
Царевне может пригодиться,
И в том году, когда случится
Царевну замуж выдавать.

Вот тебе скатерть-самобранка,
Что в Липске удалось добыть;
Есть у той скатерти изнанка:
На стол лишь стоит настелить
И загадать какое блюдо, -
Летят все блюда отовсюду,
Какие только в мире есть:
Пивко, винцо, медок, и водка,
Нож, полотенце, сковородка.
Позволь царице преподнесть.

А вот сапожки-самоходы,
В каких ходил еще Адам;
В старинные пошиты годы,
Не знаю, как достались нам;
Видно, достались от пиндосов,
Что в Трое нам утерли носа,
О том Эней знает, наш царь;
Ту вещь, как редку и старинну,
Подносим мы царю Латину
С поклоном низким на алтарь ».

Царица, царь, и дочь-манюня
От жадности раскрыли рот.
А изо рта катились слюни,
Каждый к себе скорей гребет
Доставшиеся все подарки,
Чуть не дошло до перепалки;
Но вот Латин сказал послам:
«Скажите вашему Энею,
Латин со всей семьей своею,
Ей-богу, очень рады вам.

И вся моя громада рада,
Что бог направил вас сюда;
Мила мне ваша вся громада,
Не отпущу вас никуда;
Прошу Энею поклоняться
И хлеба-соли не чураться,
Кусок последний разделю.
Дочь у меня пока деваха,
Добра швея, хозяйка, пряха.
Так, может, и в родню вступлю».

Тут пригласил Латин всех в залу
К столу Энеевых бояр,
Там пили водку до отвалу
И ели бублики, узвар;
Был борщ со свеклой, в красной юшке,
Уха, и потрох, и галушки,
За ними, к соку, каплуны;
И сальтисон, и буженина,
И с чесноком с печи свинина,
Все яства, что едят паны.

В обед заморских вин надулись,
Про все нельзя и рассказать,
Чтобы слюной не захлебнулись
Те, кому вина описать:
Пили сикизку, деренивку
Вкусную крымскую наливку,
Что там айвовкою зовут.
С мушкетов на виват - стреляли,
Туш - громко трубачи играли,
А дьяки - многолет ревут.


Латин, как у царей бывает,
Дары Энею отрядил:
Лубенского кус каравая,
Корыто опишнянских слив,
Орехов киевских печеных,
Полтавских пундиков топленых
Яиц гусиных пять колец;
Коров рогатых из Липянки,
Сивухи ведер пять Будянки,
Сто решетиловских овец.

Старик Латин очаровался
Энеем нашим молодцом.
Эней и зятем назывался, -
Но дело красится концом!
Эней по счастью без помехи
Вдавался в шутки, игры, смех, и
Забыть Юноны злость рискнул,
Что его сильно не любила
Везде, где был,  за ним следила,
Чтоб от нее не увильнул.

Ириса, выдра и редиска,
Хитрейшая из лгуний всех,
Коварных сплетниц Олимпийских,
За щебетом скрывая грех,
Пришла, Юноне рассказала,
Энея как Латынь принимала,
Какой меж ними был уклад:
Эней, как тестя, знал Латина,
А тот Энея знал, как сына,
И с дочкой у Энея лад.

«Ага! - Юнона закричала, -
Мерзавец, до чего дожил!
Нарочно я ему спускала,
А он и ноги разложил!
Ох, проучу я эту бяку,
И перца дам ему, и мака,
Узнает, какова-то я.
Пролью троянску кровь, латинску,
Вмешаю Турна скурвасинску,
И наварю им киселя».

И на! через штафет к Плутону
За подписью своей приказ,
Чтоб фурию он Тезифону
Послал к Юноне в тот же час;
Чтоб не в берлине, не в дормезе,
И не в рыдване, не в портшезе,
Бежала б на перекладных;
Чтобы не было в пути препоны,
Так бы заплатил за три прогона,
Чтоб на Олимп явилась вмиг.

Влетела фурия из ада,
Всех ведьм ехиднее  кругом,
Отчаянней любого гада,
Повсюду делала содом.
Вошла к Юноне с ревом, стуком,
Со страшным треском, свистом, грюком,
Вмиг сделав о себе рапОрт,
Взяли ее скорей гайдУки
И в терем повели под руки,
Хоть так страшна была, как черт.

«Здорово, дорогая доня, -
Юнона радостно кричит, -
Ко мне скорее, Тезифоня! -
И целовать ее бежит. -
Садись, голубка! Как бываешь?
А пса троянского ты знаешь?
Теперь к Латину влез, нахал
И крутит там, как в Карфагене;
Задам царице и царевне,
Латин впросак чтоб не попал.

Знает весь мир, что я не злобна,
Людей губить я не люблю;
Но будет вещь богоугодна,
Когда Энея погублю.
Устрой им тризну из веселья,
Задай всем славного похмелья,
Что черти могут принести:
Амагу, Турну и Латину,
Энею, чертовому сыну,
Пугни по-своему их ты! "

«Служанка я твоя покорна, -
Взревела фурия, как гром, -
Любая месть твоя бесспорна,
Сама троянцев съем живьем;
Амату с Турном обвенчаю
И тем Энея покараю,
Латину ж в темя дурь пущу;
Увидят боги то и люди:
Добра из сватовства не будет,
Всех, всех в кусочки покрошу».

И обернулась вмиг клубочком.
Кить-кить с Олимпа, как стрела;
Как шла отара вечерочком,
К Амате шасть - как там была!
Амата грустно перья драла,
Роняла слезки и вздыхала,
Что Турн-князек не будет зять;
Кляла она семью Лавины,
И кумовьев, и их крестины,
Но что ж? - против рожна не встать.

Яга, под простыню прокравшись,
Гадюкой в сердце заползла,
По всем углам поизвивавшись,
В Амате рай себе нашла.
В ее голодную утробу
Словно еды, вложила злобы;
Амата стала не своя;
Ругалась злобно и кричала,
Себя, Латина проклинала
И всем давала по шеЯм.

Потом и Турна навестила
Пресучья, лютая яга;
Сего князька вмиг
В Энея лишнего врага.
Турн, по тех воен обычАю,
Напившись вдоволь с водкой чаю,
Сказать попроще, пьяный спал,
Яга тихонько подступила,
И злое снище подпустила,
О коем Турн не помышлял.

Ему, вишь, сонному, приснилось,
Будто Анхизово дитя
С Лавиниею сочленилось
И женихалось не шутя:
Будто с Лависей обнимался,
Будто и в пазуху добрался,
Будто и перстень с пальца снял;
Сперва Лавися упиралась,
Потом же не сопротивлялась,
И, будто, ей Эней сказал:

«Лавися, милое созданье!
Ты видишь, как тебя люблю;
Зачем нам это жениханье,
Когда тебя навек гублю?
Пройдоха Турн уже шлёт свата,
За ним, вишь, тянет и Амато,
А в нем и ты находишь смак.
По ком, скажи, сильней вздыхаешь,
Кого из нас ты выбираешь?
И пусть погибну я, бедняк! "

«Живи, Энеечка мой милый, -
Дала царевна свой ответ, -
Турн для меня давно постылый,
Глазам моим один ты свет!
Когда тебя не вижу, - плачу,
Тот день и час впустую трачу,
Ты моё счастье и мечты;
А Турн - скорее околеет,
Дурак, чем мною завладеет,
Я вся - твоя, и Бог мой - ты! "

Тут Турн без памяти схватился,
Как врытый в землю столб, стоял;
От злости, с хмеля весь трусился,
От яви сна не отличал:
«Кого? - меня! И кто? - троянец!
Беглец, бродяга, голодранец!
Свести? Лавинию отнять?
Не князь я! - хуже шмаровоза,
И дам себе отрезать нос я,
Коли Эней Латину зять.

Лавися дар не для каприза,
Каким есть тот прохвост Эней;
А то - и ты, голубкой сизой,
Погибнешь от руки моей!
Я всех поставлю вверх ногами,
Не одарю вас всех душАми,
Энея строже накажу.
Латина же, срамного деда,
Прижму не хуже, чем соседа,
На кол Амато посажу».

Тотчас письмо послал к Энею,
Чтоб драться вышел сам на сам,
Силой померился своею,
И схлопотал чтоб по усам;
Киями, то ли кулаками
Хоть потолкаться под боками,
А то - подраться и на смерть.
А заодно он драгомана
Послал к латинскому султану,
Мордасы и тому втереть.

Ехидна фурия так рада,
Что дело шло, как надо ей;
Людские беды – ей отрада,
Их горе - ей всего милей.
Махнула быстро в стан троянцев,
Чтобы тех латинских постояльцев
Как-то по-своему взбесить.
Троянцы были все с борзыми
За зайцами собрались с ними,
Чтобы князька повеселить.

Но "горе грешнику сущу, -
Так киевский скубент сказал, -
Благих дел вовсе не имущу! "
Кто судьбы божии познал?
Кто – где не думал - там ночует,
Хотел бежать где - там буксует.
Так грешными судьба вертИт!
Троянцы сами то познали,
По пустяку ведь пострадали,
Как наш читатель сам узрит.

Вблизи троянского кочевья
Был на отшибе хуторок,
В нем было щуплое строенье,
Сад был, плотина и ставок.
Жила Аматина там нянька,
Не знаю, пани, иль панянка,
А знаю, что была стара,
Скупа и зла, и воркотуха,
Наушница и щебетуха,
Давала взятки для двора.

Колбас десятка три Латину,
Лавинии к Петру пикник,
Амате в неделю по алтыну,
Три хунты воска на ставник;
Пряжи льняной по три намотки,
Восемь пластинок на подметки
И двести валяных жгутов.
Латин от няньки наживался,
Зато за няньку заступался,
За няньку хоть на нож готов.

У няньки цуцык был, и сроду
Ее всегда он забавлял;
Не очень прост был - мопсик родом,
Носил попонку, танцевал,
И няньке той лизал от скуки
Повсюду часто ноги, руки,
И грызть ей темечко любил.
Царевна часто с ним игралась,
Сама царица любовалась,
А царь - тот часто и кормил.

В рога Троянцы, затрубили,
Спустили гончих в пустыри,
Вокруг болото обступили,
Бичами хлопали псари;
Как только гончие загнали,
Залаяли и завизжали,
Тот мопсик, вырвавшись за дверь,
На голос гончих отозвался,
Фыркнул, завыл, и к ним помчался.
Стремянный думал, что то зверь.

«Ату его! Гуджа! - и крикнул,
Борзых со своры вмиг спустил;
Тут мопсик лёг, к земле прилипнув,
И дух от страха затаил;
Но псы, принюхавшись, успели,
Куснули мопсика, и съели
И обсосали косточки.
Чуть эта весть дошла до няньки,
Глаза круглы стали, как банки,
Упали с носа и очки.

Осатанела вражья баба,
Орала, словно на живот
Она вдруг стала очень слабой,
Холодный показался пот,
Терзали маточные схватки,
Истерика и лихорадки,
И спазмы жилы все трясли;
Под нос ей клали асафетку
И теплую на пуп салфетку,
Еще клистир с травой ввели.

Как только к памяти вернулась,
Тотчас же крики подняла;
К ней тут же челядь вся рванулась,
Она ж как мир весь прокляла;
То ль головешку взяв, то ль плошку
И выбравшись с трудом на стёжку,
Сбежала прямо в стан троян;
Чтоб курени все их спалить и
Мятеж Энея разгромить
И всех троянских басурман.

За нею челядь покатила,
Схвативши, кто на что напал:
Ухват кухарка ухватила,
Лакей тарелками швырял;
С рублем там прачка храбровала,
С ведром доярка наступала.
Гуменный цепом молотил,
А рота косарей с гребцами
Шла драться с косами, с граблЯми.
Никто от боя не «косил».

Но у троянского народа
За шаг алтына не проси:
Кто москаля объехал сроду?
Займешь – так ноги уноси.
Упорного троянцы толка,
Без шума лишнего, да только
Кому угодно нос утрут;
И не одну уж рать разбили -
Калечили и потрошили,
И в тесный угол всех запрут.

И в злополучное то время,
И в самый жесточайший бой,
Троянцев и латинцев племя
Выпендривались меж собой,
Гонец примчал с письмом к Латину,
Нерадостную новость кинул:
Князь Турн ему войну сулил;
Не в пир, вишь, приглашал напиться,
А в поле вызывал сразиться;
Гонец и на словах бубнил:

О, царь Латыни неправдивый!
Ты слово царское сломал;
И узел тем дружелюбивый
Навеки с Турном разорвал.
Кусок от Турна отнимаешь
И в рот Энею снова пхаешь.
То, что сам Турну обещал.
Так выйди ж завтра на кулАчки,
Оттуда, знать, полезешь рачки,
Только и лунь чтоб не слизал».

Не так сердит пан, станет квелый,
Когда уж пристав иск подаст;
Не так свирепствует вор голый,
Когда уж нечего украсть;
Как наш Латин тут рассердился
И на гонца так обозлился,
В сердцах все губы покусал.
Но должен отповедь был дать и
Весь царский гнев свой показать, и
Посол чтоб Турну рассказал,

Как выглянул в окно случайно,
Пришел Латин в ужасный страх;
Увидел тьму людей скандальных
На улицах и всех углах.
Латинцы толпами шныряли,
И все вверх шапками швыряли,
Орали громко во весь рот:
«Война! Война! Против троянцев!
Мы всех Энеевых поганцев
Побьем, - искореним их род».

Старик Латин был не рубака
И воевать он не любил.
Даже от слова «смерть» - бедняга
Терял покой и как не жил.
Имел он стычки лишь на ложе,
Амати как играл у ножек,
И то, когда лишь выпивал;
А без того - был тихий, смирный,
Как всякий старый дед бессильный.
В чужое дело не встревал.

Латин душой своею всею
Был от войны весьма вдали,
Собравшись с мудростью своею,
Чтобы не попасться в кандалы,
Созвал к себе господ всех знатных
Чиновных, старых, и богатых,
Совет которых слушал сам;
И выслав напрочь прочь Амато,
Завел их всех в свои палаты,
Сказал такое господам:

«Вы от угара, иль с похмелья?
Иль черт за душу царапнул?
Иль напились дурного зелья,
Или ум за разум завернул?
С чего бы вдруг война взялася?
С чего та мысль вам приплелася?
Когда я тешился войной?
Не зверь, чтоб кровь людскую лить я,
И не разбойник, смертных бить я.
Да мне противен всякий бой.

И как войну вести без ружей,
Без войска, хлеба, и без пушек,
Без денег?.. Головы верблюжьи!
Какой палач вам ум разрушил?
Кто здесь из вас провиантмейстер,
А кто здесь этот… кригсцальмейстер?
Кому казну доверю я?
Не очень вы хотите драться,
Хотите только наживаться,
И будет вся беда моя.

Коль чешутся тут у иного
Спина, иль ребра, иль бока;
Зачем же вам просить чужого?
Дам своего я кулака
Вам ребра почесать и спину;
А будет мало, и дубину
Готов на ребрах сокрушить.
Служить вам рад я, между нами,
Кийками, розгами, кнутами,
Чтоб жар военный потушить.

Оставьте глупое бахвальство
И разойдитесь по домам,
Как выборное, блин, боярство;
А о войне, совет вам дам,
И в головы дурь не кладите,
А молча на печи сидите,
Гадайте, что вам есть и пить.
Кто ж о войне проговорится,
Или кому война приснится,
Тому дам черти-что творить».

Сказавши то, махнул рукою
И тотчас вышел из палат
Грозно-напыщенной ходьбою,
Что всякий был себе не рад.
Пристыженные все вельможи
С болванами вмиг стали схожи,
Никто из уст пар не пустил.
Они не скоро оклемались
И в ратушу трусцой помчались,
Когда уж вечер наступил.

Здесь думу долгую держали,
Каждый придумывал своё,
И вслух все громко закричали,
Что на Латина всяк плюет,
Его угрозы не считает,
Войну с Энеем начинает,
Чтоб рекрутов тотчас набрать;
И не просить чтоб у Латина
Из той казны впредь ни алтына,
Деньги бояр конфисковать.

И так Латынь зашевелилась,
Задумал всякий бить троян;
И где та храбристь уродилась
Против Энеевых землян?
Вельможи царство всбунтовали,
Против царя всех подстрекали;
Вельможи! Горе будет вам.
Вельможи! Кто царя не слушал,
Таким обрезать нос и уши,
Отдать всех в руки палачам.

О муза, барышня Парнаска!
Спустись ко мне хоть на часок;
Пусть меня учит твоя ласка,
Пусть мне твой шепчет голосок,
Латынь к войне как снаряжалась,
Как армия их набиралась,
Какой порядок в войске стал;
Всё опиши: мундиры, сбрую
И сказку расскажи такую,
Какой никто и не слыхал.

Бояре вмиг скомпоновали,
На лист свой манифест, кругом,
По всем уездам разослали,
Чтоб войско шло под хоруговь;
Чтоб головы все обривали,
Чубы длиннее оставляли,
А ус в поллоктя чтоб торчал;
Чтобы сала и пшена набрали,
Чтобы сухарей понапекали,
Чтобы ложку, миску каждый взял.

Все войско тут же расписали
По разным сотням, по полкам,
Полковников поназначали,
Дали патенты всем чинам.
По городам полк назывался.
По шапке всякий различался,
Вписали войско под ранжир;
Сшили всем синие жупаны,
Под них же белые кафтаны, -
Чтобы казацкий был мундир.

В полки людей распределивши,
Их по квартирам развели,
И всех в мундиры, нарядивши,
Тотчас к присяге привели,
По коням сотники финтили,
Хорунжие усы крутили,
Махорку нюхал есаул;
Чиновники с атаманАми
Хвалились новыми шапкАми,
И всякий ратник губы дул.

Так вечно в памяти бывало
У нас в Гетманщине всю жизнь,
Так просто войско шиковало,
Не зная: стой, не шевелись;
Так славные полки казацкие
Лубенский, Гадячский, Полтавский
В шапках, как алый мак, цветут.
Как грянут, сотнями ударят,
Копья свои вперед наставят,
Так как метлой всё подметут.

Было здесь войско волонтеров,
Толпа собравшихся людей,
Как запорожцы-чуприндёры,
Что не стрижет и Асмодей.
Оно, как видишь, чуть вульгарно,
Как говорят - не регулярно,
Зато к войне злой самый гад:
То ль выкрасть, «языка» достать,
То ли живьем, то ль ободрать,
Сто пушек их удержит вряд.

Для сильной армии достали
Мушкетов, ружей и дубин.
Амбары полные набрали,
Винтовок, ружей без пружин,
Булдымок, янычарок страшных.
А в засекреченный загашник
Пик, копий всяких полон дом.
Здесь пушки страшные стреляли,
От выстрелов дома дрожали,
Ложились пушкари ничком.

Пытались сами делать пушки
И начался самозахват;
Взять днища всякие, кадушки
На принадлежность норовят.
Нужда заставит - прочь законы!
Пятнашки, метлы, макогоны -
Всё подчистую подмели;
Колеса, хомуты с дороги,
Дроги церковные, в итоге
В дело пушкарское пошли.

Держась военного обряда,
Готовили здесь наперед
Множество всяческих снарядов,
Смотреть печально было. Вот:
Для пуль - галушек насушили,
Из глины - бомбы налепили,
Из слив соленых - шла картечь;
В щиты корыта превращали,
И дно у бочек выбивали,
И брали для защиты плеч.

Не знали палашей и сабель,
У них ведь Тулы не былО;
Не саблей же убит и Авель,
Полено смерть ему дало.
Палки сосновые строгали
И по бокам понацепляли
Их на веревках, помочАх;
А лыковые туесочки,
С какими ходят по грибочки,
Были, как сумки, на плечах.

Как амуницю снарядили
И насушили сухарей,
На сало кабанов набили,
Взяли подымные скорей;
Как подсоседих расписали
И выборных поназначали,
Кто тяглый, конный, кто же пеш,
Кто за себя, кто на подставу,
В какое войско, сотню, лаву,
Порядок как завелся меньш:

Тут войско стали муштровать,
Учить ружейный артикУл,
Вперед как ногу поднимать,
Как принимать на караул.
Когда пешком -  левшой шагаешь,
Когда верхом - правшой пинаешь,
Чтоб клячу сдвинуть без труда.
Такое ратное фиглярство
Было у них за регулярство
И всё Энею для вреда.

Как посполитое движенье
В царстве Латина началось,
Муштра повсюду и ученья,
Всё за жолнёрство принялОсь.
Девки на прутьях разъезжали,
Парней прутами муштровали,
Деды учились в цель бросать.
А старых баб на печь сажали
И на печи их штурмовали,
В пример баталий, так сказать.

Латинцы дружные все люди,
Все воевать хотят уметь,
Не все с добра, кто от причуды,
Но драться каждый рад лететь.
Первых три дня, с горячкой малой,
Сносили всё, что ни попало,
И отдавали все на рать:
Одежду, деньги хлеб, посуду,
Несли своей отчизне люди,
Что не было где и девать.

Это возилась так Амата,
К войне латинцев подвела;
Грустна была Амате хата,
Она на улице жила.
Дамы там с ней соедянились,
По всему городу таскались
И подстрекали воевать.
Творили с Турном шуры-муры,
Упрямились, хоть вон из шкуры,
Энею дочери не дать.

Когда же дамы где замялись,
И им ворочать здесь дадут;
Когда с рассказами вмешались
И хныканья еще внесут,
Простись тогда навек с порядком,
Пошло все к черту без оглядки,
Дамы поставят на свое!
Когда б вы, дамы, больше ели,
А меньше рассуждать умели,
В раю б вы были за сеё.

Как Турн беснуется, как злится
К царям соседним шлет послов,
Вдруг кто из них объединится
Против троянских злых сынов;
Когда Латин от этой драки
Под низ домов забрался в страхе
И ждал, какой будет конец;
Когда Юнона знай летает,
Всех на Энея натравляет
Сбить с него свадебный венец, -

Гудит в Латии звон громовый
И лозунг всем к войне дает,
Чтобы всяк латинец был готовый
К войне, куда их злость ведет.
Там крик, тут шум, там клокотало,
Народ теснился, всё трещало.
Война в кровавых ризах тут;
За нею раны, смерть, увечья,
Безбожье и бесчеловечье
Хвост ее мантии несут.

Была в ЛатИи синагога,
Еще со стародавних дат
Для Януса, смурного бога,
Который был чудаковат:
Имел он в голове две твари,
То были личики, то хари,
О том Вергилий сам молчит.
Во время мира запирался,
Когда ж из храма показался,
Как раз война и закипит.

По звону вся латынь бежала,
И к храму с криком все неслись,
И настежь двери открывала,
И Янус выбежал, сюрприз.
Буря войны вновь закрутила,
Сердца латинцев замутила,
Упорство всякого берет;
«Войны, войны!» - кричат, желают,
И адским пламенем пылают
И млад, и стар - весь их народ.

Латинцы войско хоть собрали,
Но надо ж войску должностных,
Чтобы и счет на счетах знали,
Чтоб и писать мог кто из них.
Уж это должен всякий знать,
Что войско надо харчевать
Что воин без вина - хомяк.
Что без копейки, без сноровки,
Да без прелестницы-воровки
Нельзя нам воевать никак.

Были златые дни Астреи,
И славный был тогда народ;
Менял лишь брали в казначеи,
Фигляры там писали счет,
Там порции – делил аптекарь;
Картежник – был там хлебопекарь,
Трактирщик – оседлал алтарь,
Слепец, калека – был вожатый,
Косноязычный - был оратор,
Шпионом - церкви пономарь.

Всё неврзможно описать,
Что тогда в Латии цвело,
Уже пытались и читать,
Что кому в голову пришло.
Спешили, вечно воевали,
О мире ж ничего не знали,
Всё делали наоборот;
Что надо строить, то крушили,
Что надо бросить, то хранили,
Что класть в карман, то клали в рот.

Пусть беспокоятся латинцы,
Готовятся против троян,
Выдумывают пусть гостинцы
Энею нашему в изъян.
Заглянем, Турн что замышляет,
Троянцам что за рать сбирает,
Ведь Турн и сам дзиндзивер-зух!
Когда он пьет - не проливает,
Когда же бьет - уж попадает,
Ему людей давить, как мух!

И был в фаворе, видно сразу,
Ибо соседи-короли
По просьбе, словно по приказу,
Вмиг трубки запалив свои,
Пошли в поход со всем народом,
С начинкой, потрохом и плодом,
Чтоб Турну помощь оказать:
Не дать Энею чтоб жениться,
И в Латии чтоб поселиться,
К чертям энейцив всех послать.

Не туча солнце заслонила,
Не вихрь пылякою кружит.
Не воронье поля покрыло,
Не буйный ветер так шумит:
То войско всеми прёт путями,
И грозно бряцает збруЯми,
В Ардею-город так спешит.
Столб пыли аж до неба вьется,
Сама земля как будто гнется;
Эней! Куда душа бежит?

Мезентий спереди Тирренский
Пред страшным воинством грядет, -
Было, полковник так Лубенский
Когда к Полтаве полк ведет,
На земляные ее вАлы
(Где шведы головы теряли),
Полтаву-матушку спасать;
Пропали шведы здесь, прочвары,
Пропал и вал - а вот бульвары
Досталось нам теперь топтать.

За сим на лошадях плетется
Байстрюк Авента-Попадич,
Он с челядью своей ведется,
Как с блюдолизами паныч.
Знакомого чьего-то внучек,
Хозяин пёсиков и сучек
И лошадей менять горазд.
АвентА был разбойник сущий,
Всех тормошил, валил на кучу,
Бесом смотрел, был гад и мразь.

Тут войско конное ввалилось
И очень пестрое былО;
Там атаман был Покотиллос,
А есаул Караспуло.
То греческие проскиносы,
Из Беломорья все пиндосы,
С Мореа, Дельго, Кефалос;
Везли с собою лагомины,
Оливу, мыло, рожь, маслины,
И капаму, кебаб калос.

Цекул, пренестский Коваленко,
В Латию с войском наступал,
Так Сагайдачный с Дорошенко
Казацким войском управлял.
Один, бунчужный, перед ратью,
Другой же сзади пьяных братьев
Донской нагайкой подгонял.
Рядочком ехали стройнЕнько,
Курили трубочки смачнЕнько,
А кто-то на коне дремал.

За ними плелся задирака,
Нептунов сын Мезап, был зол,
Охоч до боя, как собака
И лбом бодался, как козел.
Боец, драчун и забияка,
Стрелец, кулачник и рубака,
И сильный был его тумак;
В виски кому-то как вопьется,
Тот насухо не отдерется;
Таким был к ляхам Железняк.

Другим путем, с другого боку,
Агамемноненко Галёс
Летит, спешит как будто к сроку
Или к воде горячий пес;
Ведет орду большую, многу
Тому Рутульцу на подмогу;
Тут люд был разных языков:
Были аврунцы, сидицяне,
Калесцы и ситикуляне,
Тьма всяких-разных казаков.

За ними и еще детина,
Тезейович пан Ипполит, -
Горда, надута, зла личина,
С огромным воинством валит.
Тот был паныч дородный, толстый,
Чернявый и сладкоголосый,
Что мачеху чуть подкусил.
"Он не давал богиням спуску,
Имел одних их на закуску,
Брал часто там, где не просил.

Нельзя же, право, сосчитать,
Сколько народов здесь сплелись,
И на бумагу записать,
Когда, откуда, как взялись.
Вергилий ведь - не наше племя,
Но видно, что начухал темя,
Пока подробно описал.
Были рутульцы и сиканцы,
Аргавцы, лабики, сакранцы,
Такие были - враг их знал.

Еще наездница скакала,
Войско немалое вела,
Собою всех людей пугала
И всё, как помелом, мела;
Звалась та дева-царь Камилла,
До пупа баба, там - кобыла,
Кобылью всю имела стать:
Ноги четыре, хвост с окладом,
Хвостом мотала, била задом,
Могла и говорить, и ржать.

Коль слышал кто-то о Полкане,
Так то была его сестра:
Бродили больше по Кубани,
А род их был из-за Днестра.
Камилла - страшная драчунья,
И знахарка, да и колдунья,
И на бегу быстра была;
Чрез горы, реки все скакала,
Из лука метко в цель стреляла,
Много уж крови пролила.

Такая банда сотворилась,
Чтобы разбить Энея в пух;
Уж коль Юнона раозлилась,
Запрут там хорошенько дух.
Жаль, жаль Энея-горемыку,
Коли его на мель, как рыбку,
Зевес допустит посадить.
Иль увильнет от сей напасти,
Увидим это в пятой части,
Коли удастся смастерить.