Говоришь правду, а тебе не верят. Боль и бессилие – острые чувства. Впервые мне довелось такое испытать в раннем детстве. Тогда было ещё удивление: почему же не верят, ведь я говорю правду.
В детском саду после обеда наступал тихий час, когда всем детям полагалось спать. Чаще мы делали вид, что спим. Но как только воспитательница, успокоив нас, выходила, мы начинали баловаться. Спали мы на ватных тюфяках на полу в той же комнате, где обедали, а до обеда играли. Укрывались байковыми одеялами, одно на двоих-троих. Ведь шла война с всеобщей тыловой бедностью.
Воспитательницы наши не имели специального образования, просто грамотные женщины. Чтобы заставить нас лежать спокойно, они придумали укладывать девочек вместе с мальчиками. Так оказались под одним одеялом со мной моя подружка Валя Погодина и - с её края - Витька Никитин.
Надо сказать, что в нашем детском садике был принят свой термин для обозначения половых органов мальчиков: хулиганское. И вот шепчет мне Валя:
- Хочешь потрогать у Витьки хулиганское? Протяни руку.
Она взяла под одеялом мою руку и, протянув её через себя, положила на Витькино укромное место. Я не помню своего впечатления от этого действия, вероятно, его просто не было. Витька тоже никак не реагировал. А Валя зашептала про Димку Воронина, самого рослого в нашей группе, что вот бы у него потрогать это место. Зачем ей потребовалось такое, не знаю, только я приняла её предложение – в нашей с ней дружбе она во всём была ведущей.
Тихий час кончался, ребята уже не спали и просто сидели на своих матрасах и баловались. Мы с Валей стали нараспев выговаривать вслух что-то вроде такого:
- Как бы хорошо у Димки Воронина… - Дальше - без голоса, одними губами.
Ребята заинтересовались нашими словами, пытаясь отгадать, что мы говорим. И когда мы к этой фразе добавили слово: «потрогать», так что беззвучным остался только один термин, кто-то прочитал его по губам. Возможно, это была нянечка, пришедшая убирать постели. Тайна наша открылась, и ребята сразу потеряли к ней интерес. А вот воспитатели, уведя нас из группы, стали допытываться, кто из двоих такое придумал. К моему изумлению Валя вдруг сказала, что это она, указав на меня. Я, заливаясь слезами, отрицательно качала головой. Ей сразу поверили, и все тётки, их было трое, стали удивляться и возмущаться: надо же, какая!
- Тихоня-тихоня, а что делает!
- Вот чем занимается, пока никто не видит!
- Это же надо такое придумать!
Я задыхалась от слёз и ничего не могла вымолвить. Мало того, что нас, меня, как бы, застали за неблаговидным занятием, так ещё и не верят, что это не я «такое придумала». Но ведь я–то говорила правду!
Больше спать вместе с мальчиками нас не укладывали, и никто не вспоминал тот случай. Только я ещё долго думала - искала причину – почему поверили ей, хотя это не было правильным. И даже, как мне казалось, нашла причину в Валиной маме, которая была причастна к снабжению детского садика молоком, и потому частенько бывала на садиковой кухне, где собирались посудачить воспитатели и нянечки. Было же трудное военное время.
Интересно, что тот факт никак не отразился на нашей дружбе с Валей. Мерилом всего были отношения мы – дети и они - взрослые. Это позднее, для подростков, приоритетными становятся связи в группе сверстников.
Сохранился в памяти и другой случай, когда было больно оттого, что не верят. Пятьдесят четвёртый год, я учусь на втором курсе института, живу на частной квартире, мечтаю иметь наручные часики. Скудное послевоенное время. Часы – роскошь, далеко не всем доступная, тем более – нищим студентам. А нужны потому, что времени в обрез: надо не опоздать в институт на занятия, успеть к отходу речного трамвайчика ехать в родной город, попасть на дневной сеанс в кино. Вся жизнь расписана по часам-минутам, как контролировать своё время?
Женские наручные часы марки «Заря» стоят недорого, но у меня и этих денег нет – живу на стипендию, немного даёт мама, тоже с трудом отрывая от своей небольшой зарплаты. Но если каждый месяц откладывать малость, относя в сберкассу, чтобы не потратить… И в самом деле – накопилось! Сняла со счёта нужную сумму. И – о радость! – оказывается, ещё порядочно остаётся! Значит, я скопила больше, чем надо. Недели через две снова пришла в сберкассу и взяла ещё немного денег, сколько не хватало до стипендии. Снять всё, закрыть счёт? Да нет, может, ещё потребоваться, лучше оставить.
А ещё через несколько дней над моей головой грянул гром. При выходе из института меня встретила незнакомая девушка, сказала, что она из сберкассы, и что мне надо срочно пройти с ней. Я встревожилась: неужели потеряла сберкнижку? Нет, дело не в этом.
- Вы получили лишние деньги.
- Как это лишние? Кто же мне их выдаст?
- Я выдала. Я неправильно подсчитала.
Сделалось неприятно где-то внутри. Мы с ней зашли ко мне на квартиру, где я взяла сберкнижку, подсчитала. Да, оказывается, когда я снимала деньги на покупку часов, остаток был сосчитан неверно. Как же это я сама не пересчитала? При моём постоянном безденежье я так обрадовалась оставшейся сумме, что даже не задумалась, откуда она у меня взялась. Да, но я же ещё раз приходила в сберкассу, почему же мне снова выдали деньги, не обнаружив ошибку? Девушка молчала. Cледует пояснить, что все расчеты делались с помощью обычных конторских счётов.
В сберкассу вошли с другого входа и оказались в большом тесном помещении с множеством столов. Протиснулись в узкий проход между ними. Все женщины, сидевшие за столами, подняли головы от своих бумаг и, уставившись на меня, стали обличать:
- Вот она!
- Надо же, какая!
- Молодая совсем, а уже…
Я опешила. За столом в углу сидел мужчина, видимо, главный.
- Как вы могли так поступить - обманным путём получить деньги? – сурово спросил он, уничтожающе глядя на меня.
Я попыталась защититься.
- Но я же приходила ещё раз. Если бы я хотела обмануть, я бы все деньги сняла и счёт закрыла, а я этого не сделала. Я просто не пересчитала тогда остаток.
Мои слова, словно бы, подхлестнули всех сидящих тут женщин. На меня обрушился их гнев.
- Да как же ты могла не подсчитать?
- Что у тебя тут тысячи лежат?
- Ты же грамотная, учишься в институте! Не подсчитала она…
Нет, они мне не верили. Им, целый день с помощью конторских счётов что-то рассчитывающих в своих бумагах, было не понять, как это можно не подсчитать в уме столь небольшую сумму. Мне и самой это уже было не понятно. Главный жестом руки прекратил все разговоры и мне определил:
- Ты должна внести в сберкассу полученные лишние деньги, – он назвал сумму.
- Но у меня их сейчас нет, я живу на стипендию,– защищалась я.
- Если за три дня деньги не будут внесены, я сообщу о твоём поступке в институт.
Убийственный удар! Этого допустить нельзя. Мне же не поверят, что я не нарочно, отчислят. Я вышла на улицу. Где взять деньги? Всего три дня. До стипендии далеко, мама мне уже выдала положенную месячную сумму, у неё, я знаю, денег нет. И тут я вспомнила про брата Севу, недавно закончившего наш институт.
Много позже, когда я начала работать на заводе рядовым технологом, я поняла, как мала зарплата молодого специалиста, живущего в заводском общежитии. А тогда мне казалось, что он богат, ведь зарплату получает, а не стипендию, и кто ещё может меня выручить, если не он
Я отправилась на Волгострой – так называлось местечко, где располагался его завод резиновых изделий. Там по институтскому направлению он работал. Туда дважды в день – утром и вечером – по узкоколейке ходил поезд из паровоза и нескольких вагонов, называемый «Матаней». Езды было чуть больше часа. Поезд собирал рабочих завода из окрестных деревень и потом отвозил их обратно.
Нужный дом я нашла легко. Весь посёлок состоял из этого многоэтажного дома, магазина, ещё каких-то мелких сараюшек и большого огороженного катка, который вечером ярко освещался и озвучивался популярными песнями. Здесь же, рядом с катком, без всяких вокзальных построек на железнодорожном пути стояла днём Матаня. Жизнь посёлка в значительной степени определялась словами: Матаня пришла, Матаня ушла.
Общежитие молодых специалистов занимало один из верхних этажей дома. Разумеется, дом не имел лифта. Меня, как родную сестру одного из обитателей общежития, встретили так, как я и не ожидала. Девушки бегали из комнаты в комнату, хлопоча об организации застолья по случаю моего приезда. Позже поняла, что была всего лишь поводом к желанной пирушке. Мне всё было в новинку – как взгляд в собственное будущее.
Особые слова про баяниста. Его лицо алкоголика изрезанное глубокими морщинами, с глазами, почти всегда закрытыми, выражало какое-то насмешливое презрение к этой жизни. Зато руки жили как бы отдельно – проворно и непрерывно бегали по клавишам инструмента, создавая звуки, зовущие вдаль и ввысь. Девушки смотрели на него с восхищением, хотя и звали только по прозвищу – Шмага. А ещё он хрипловатым голосом пел неслыханные мною песни. Одну из них я частично запомнила.
Жил-был на заводе Серёга- пролетарий,
И был он отчаянный марксист.
Он был член парткома, он был член завкома,
И, в общем, стопроцентный активист.
Евойная Манька страдала уклоном.
И слабый между ними был контакт,
Накрашенные губки, коленки ниже юбки,
А это – несомненно, вредный факт.
Сказал ей Серёга: ты брось мне эти штучки.
Ведь ты компрометируешь меня…
Мне - хорошей ученице средней школы, потом студентке, поступившей в институт по конкурсу, комсомолке, вообще правильной советской девушке, было странно слышать такие слова. Нет, я не возмущалась, я удивлялась: вон, оказывается, какие песни бывают в производственном коллективе.
А денег Сева не дал. Мой рассказ о приключившейся беде не произвёл на него впечатления. Он сказал, что у него денег нет и занять не у кого. Полная новых впечатлений я уехала ни с чем, потеряв день из отпущенного срока.
Неожиданно выручила сокурсница в институте – она заведовала кассой взаимопомощи и без лишних расспросов выдала мне кредит. Я была безмерно ей благодарна.
Много лет спустя напрасное неверие мне со стороны мужа, обожженного войной и потому не верящего никому на свете, привело к развалу нашей семьи. Тогда же я выработала для себя убеждение: не верит тот, кто сам способен на обман. И ещё, как защитная реакция: не верят, ну и не надо. Важно, чтобы верил близкий, уважаемый мной человек.
И сама я, бывает, кому-то не верю. Но не считаю правильным непременно уличать человека во лжи, особенно, если случай непринципиальный. Пусть говорит неправду, если ему так легче.
Так верить людям в повседневной жизни, или не верить? Для себя я отвечаю: верить. Да, будет больно, если случится обман. Но ведь только если так получится. А неверящий страдает заранее, ему плохо всегда, потому что в своём окружении видит всех обманщиками, ни на кого не может положиться.