Весна в этом году, как сказали в новостях, оказалась самой теплой за всю историю России. Действительно, Марина не помнит, чтобы за весь апрель и май не было заморозков вообще. Только дня три в середине мая было прохладно – цвела черемуха, но так, умеренно прохладно. И все. А в самых последних числах мая по городу пошла тополиная метель. Пушинки летали, кружились, опутывали легким кружевом траву, перекатывались по асфальту мягкими воздушными валами. Такого Марина тоже не помнила, чтобы в мае цвел тополь. Но вот случилось – май, тополиный пух, летняя знойная жара.
У Марины двухнедельный отпуск, согласно утвержденному графику. Вообще-то она хотела отпуск в июле и очень переживала, когда по графику отпуск оказался две недели в мае и две в октябре. Как выяснилось, переживала зря. Она надеялась, что в конце июня –в июле приедет Денис. Но Денис не приедет ни в июне, ни в июле, ни в августе, так что теперь все одно когда идти в отпуск. Хоть вовсе не ходи. Сегодня проснулась ни свет, ни заря – и пяти еще не было. Валялась в постели, смотрела телевизор. Ничего не хотелось. Вообще-то она жаворонок по гороскопу, то есть с утра всегда полна сил и в прекрасном настроении. Но то ли жаворонок в ней состарился, то ли приболел – в общем, нет у нее в последние месяцы по утрам ни сил, ни оптимизма. Вот и сегодня лежала часов до восьми, гоняла пультом попусту телевизор, а мысли вяло витали где-то далеко. Как там Деня? Как его зачеты? Не звонит, ни СМСит. Когда она его изредка набирает, или сбрасывает: некогда, или коротко рапортует: жив, здоров, занят. Ну да, конечно, занят. Все понятно. Жизнь молодого человека, живущего в мегаполисе и учащегося в институте, всегда полна событиями и делами. Тем более, летняя сессия на носу.
Она все же пересилила свою лень и апатию, заставила себя встать, умыться. Сварила крепкий кофе, дабы взбодриться. Взбодрились нервы, но не ее душа. Душа продолжала ныть зубной болью, она словно жаловалась Марине как ей плохо, неуютно, неприкаянно. Как будто Марине уютно и прикаянно. Надела ситцевый сарафан, прошлась расческой по не уложенным волосам (а на кой ляд сооружать укладки на голове сидя в отпуске?), долго всматривалась в свое отражение в зеркале в прихожей. То ли освещение не удачное, то ли и в самом деле лицо серо-бледное и губы какие-то обескровленные. Выбрала тюбик с помадой поярче, мазнула по губам. Получилось еще хуже – на белом лице кровавые губы. Чисто вампирша. Вытерла помаду салфеткой, накрасила губы персиковым тоном. Куда ни шло, хотя тоже не фонтан. Вышла из дома. Неспешно шла по улице, дышала уже с утра душно-теплым воздухом, наполненным запахом сирени, цветущей вишни.
Вились, порхали, опадали тополиные пушинки. Надо бы проведать Надюху. Как она там, бедняга? У Надюхи дикая аллергия на тополиный пух. Во всем остальном абсолютно здоровый человек, да что там здоровый – энергия так и прет волною, она совершенно беспомощна перед этими, казалось бы, такими безобидными крошечными пушинками. Каждое лето, как только зеленые сережки тополей начинают созревать, Надюха срочно оформляет больничный и пересиживает кризисный для ее организма период дома за плотно закрытыми окнами. Вот ближе к вечеру Марина к ней и сходит. А пока идет по тротуару, дышит воздухом, думает свои невеселые думы. Мысли переползают с одного на другое. Надо бы дома сделать генеральную уборку с мытьем окон и перетряхиванием всего имеющегося в наличии, но не хочется. Ничего не хочется. А главное – для кого? Для себя? Наводить уют и порядок исключительно для себя, любимой, не интересно и довольно грустно. Может, стоит заняться обновлением собственного гардероба? Опять-таки: а перед кем ей красоваться? Разве что перед коллегами по работе и соседями. Нет, не хочется Марине красоваться перед соседями, тем более, что им глубоко по барабану как она выглядит. Внутри себя она ощущает легкое беспокойство. Как будто она забыла что-то важное, чрезвычайно нужное. Что-то связанное с Денисом? Нет, другое. Что же тогда? Не помнит.
Зашла в магазин самообслуживания. Набрала стандартный набор продуктов на одного человека: полбуханки черного, упаковку с пряниками мятными, пакет молока, пакет вермишели, десяток яиц, два крупных ярко-красных помидора, четыре сосиски. Встала в небольшую очередь к кассе. Терпеливо стояла, наблюдая как молоденькая и явно неопытная кассирша старательно пробивает чеки. Вдруг затылку стало тепло. Она почти физически ощутила пристальный взгляд на своем затылке. Обернулась. Немолодой мужчина буквально сверлил ее взглядом черных горящих глаз. Обычный мужчина с совершенно необычным взглядом. У нее мурашки молнией стрельнули вдоль позвоночника от этого взгляда. Странно. Почему он так смотрит на нее. Она готова была поклясться, что его не знает. Но он смотрел так, словно не только ее отлично знает, но знает особенно, очень близко, очень лично. Так мужчина смотрит на единственную, любимую, свою женщину. Но она не была такой для него. Она вообще была никакой для него. Все это промелькнуло в мгновение в ее голове. Он словно понял все это в ее ответном взгляде. Торопливо отвел глаза. Она тоже отвернулась. И тут же почувствовала своим затылком тепло: он снова смотрел на нее. Спина и затылок задеревенели, она решила, что больше не повернется. Пусть смотрит. Мало ли каких странных, не понятных и просто ненормальных людей вокруг. Лучше не давать повода к общению с такими. Хотя... Если честно, то мужчина не был похож на ненормального или неадекватного.
Шла с пакетом домой. Соблюдая дистанцию метров в пятнадцать, за нею неотступно шел мужчина с горящим взглядом. Обнаружила это почти сразу выйдя из магазина. То есть он бросил свою очередь и выскочил за нею следом, едва она вышла. Один раз она даже остановилась, обернулась, ожидая его приближения. Решила спросил строго и в лоб: чего надо, дорогой товарищ? Но «дорогой товарищ» тоже остановился в нерешительности. Она пошла дальше, он за нею. Так и шли. Вдруг она опять остановилась. Это что же получается? А получается, что она сама добровольно ведет к своему дому странного типа, которому неизвестно чего надо от нее. А зачем она это делает? Дурочка что ли? Ну нет! Раскрывать свое местожительство этому типу она не будет. Фигушки вам, дорогой товарищ маньяк или псих. И Марина резко свернула в сторону. Через пятнадцать минут она набрала по домофону квартиру Надюхи: «Гостей принимаете?» «А то! Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро! Входи, подруга».
Надюха сидела не только за плотно закрытыми двойными рамами, но и даже за задернутыми шторами.
- У меня от одного вида этого пуха по всему организму зуд начинается и ломота в зубах. И чего эти тополи не растут где-нибудь в Зимбабве или Никарагуа? Нет ведь, именно здесь, в моем родном городе. Хорошо еще, что период цветения у них недолгий. А тот тип, что посадил в свое время тополь прямо под моим окном, пусть перевернется в гробу, урод.
- А ты знаешь того, кто посадил тополь под твоим окном? – удивилась Марина.
- Откуда мне его знать? – удивилась Надюха, - Дому уже лет семьдесят. И тополю не меньше. Вон вымахал какой здоровенный, выше крыши метров на пять. Если вдруг разбогатею, все деньги потрачу на то, чтобы выпилили к чертям собачьим все тополи в городе!
Марина подошла к окну. Отодвинула край шторы. Прямо напротив окна во всю его ширь красовался высокий могучий тополь, как паутиной опутанный пухом. Под тополем стоял мужчина с черными горящими глазами. Внезапно их взгляды встретились, и Марина вздрогнула. Мужчина тоже как ей показалось как-то дернулся от неожиданности и торопливо отвел взгляд. Ей стало тревожно. Не было уже никаких сомнений, что тип явно интересуется ею. И не просто интересуется, а очень навязчиво, назойливо и настырно. И чего ему надо, спрашивается?
- Закрой штору, Христа ради, - попросила Надюха, - а то у меня от этого кошмарного пейзажа сейчас сыпь пойдет и морда лица опухнет. Пошли лучше чай пить.
Пили чай. Надюха, отсиживающая в добровольном заточении четвертый день и стосковавшаяся по живому общению, говорила не умолкая. Пересказала все свои телефонные разговоры за истекшие трое суток и содержание трех серий телесериала, просмотренных за эти дни.
- До чего докатилась – мыло смотрю. Всегда терпеть ненавидела эти сериалы и глубоко презирала в душе тех, кто их смотрит. А теперь сама смотрю. О, мать моя- женщина. А чем еще заняться? Новости принципиально не смотрю. Ну их к лешему. Сплошные страшилки. Тут еще на Украине такое творится. Нашла в Контакте Гальку Афанасьеву, ну, помнишь, на моей свадьбе была свидетельницей – светленькая такая, тонюсенькая, но с третьим размером бюста, в голубеньком платьице была? – и на Маринин кивок продолжила, - Так вот, я тебе говорила или нет, она же тогда за хохла выскочила следом после меня и укатила с ним. С тех пор я ее и потеряла. Но сейчас с этим техническим прогрессом найти человека по всему миру раз плюнуть, лишь бы где в соцсетях засветился. Разыскала, пообщались по скайпу. Такая бабища стала – ужас! Я против нее – Бриджит Бардо в юности. Что значит, на сале, пампушках и борще со шкварками жить. Так вот, рассказывает, что у них прямо за огородом уже неделю танки стоят. Вот дожили: свои своих же беспощадно расстреливают и живьем сжигают почем зря. Не понимаю... А ты чего такая задумчивая с утра? Кстати, как там крестник мой поживает?
- Нормально, - вздохнула Марина, - Сессия у него скоро. Потом с отцом запланировали поехать в Испанию на отдых. Потом у него же будет работать в каникулы.
- Ну и отлично!
- Ну да...
Обе замолчали. По радио Иванушки Интернешнл пели: «Тополиный пух! Жара! Июнь. Ночи такие лунные. А солёный ветер дул, унося с собою мысли грустные...»
- И здесь тополиный пух, - проворчала Надюха, выключая радио, - не грусти, подруга. Что делать? Дети вырастают, улетают из гнезда. Тесно им становится. И, слава Богу, что улетают. Ничего хорошего, когда взрослые дяди за мамину юбку держатся.
- Да понимаю я это! – в сердцах бросила Марина, - Не в этом дело. Не в этом! Когда Иван нас оставил, Деньке было только три. И все эти годы я одна его тащила. Ни рубля помощи от отца, ни одного звонка: как сынок, не болеет ли, не нуждается ли в чем. Забыл про нас, словно мы умерли. Да ты и сама все знаешь. А я тоже в принцип уперлась: костьми лягу, но сына вытащу сама. И вытащила: школу с медалью, параллельно музыкалку окончил, разные кружки, первый разряд по самбо. Умный, красивый, воспитанный, спортивный. Вот какого сынка сама вырастила. Гордилась собою, дурочка: какая я молодец! А сынок вырос и к папе умотал. Ну понятно, что Питер – не наша дыра. Там возможностей для парня немеряно. Да и папочка хорошо устроен, своя фирма, машина крутая, квартира как аэродром. Но мне обидно до слез, до зубовного скрежета. Я постоянно на двух работах горбатилась, все время за какие-то подработки хваталась, каждую копейку считала, на себе во всем экономила, ночи не спала над сыночком, когда болел. Один его переходный возраст мне чего стоил! А теперь я не нужна, даже позвонить ему некогда матери. Теперь для него отец – главный авторитет. Отец, который бросил его крохой и знать не знал столько лет. А он на него теперь чуть ли не молится. Иной раз снизойдет, позвонит, а в разговорах только и есть: папа – то, папа – сё. Чуть ли не захлебывается от восторга. А мама – так, отработанный материал, не нужна теперь. Я ведь надеялась, что он в каникулы приедет, а у него все лето уже расписано чуть ли не по дням, и нет в этом списке места для меня, - и не сдержавшись, Марина разрыдалась от обиды.
- Ну, ну... Будя, - похлопала ее по руке Надюха, - Я понимаю, обидно, конечно. Еще как обидно. Я же знаю, что ты всю свою жизнь ему в жертву принесла. А в ответ такая неблагодарность. Но в этом наша извечная ошибка: нельзя никогда ни при каких обстоятельствах жертвовать своей жизнью ни ради кого и ни ради чего. А мы, бабы, вечно жертвуем собою ради детей и мужа, а потом ждем благодарности за это. А благодарности не будет. Твой хоть в Питере, поездом двенадцать часов. Мой Андрейка и вовсе в Голландию укатил. Не хватило ему места в родной России, понимаешь ли. Где я и где та Голландия.
Домой вернулась ближе к обеду. К ее огромному облегчению, своего преследователя она больше не видела. Заставила себя заняться уборкой. Сначала через силу, а потом вошла во вкус: перемыла окна, затеяла большую стирку, выгребла с балкона весь хлам, сложила в мешок из-под картошки. Когда волокла мешок к мусорному баку, кто-то сзади предложил: «Давайте помогу?» Кивнула: помогите. И остолбенела: в помощники ей набивался ее утренний преследователь. А мужчина уже перехватил мешок, взвалил на себя и понес к баку. Марина метнулась к своему подъезду, быстренько захлопнула за собою дверь и бегом по лестнице на свой третий. Забежала и дверь закрыла на два оборота. И шторы на окнах задернула, как Надюха. Только та от тополиного пуха прячется, а Марина от преследователя, как будто задернутые шторы помогут.
Вечером и вовсе тоска одолела. И ничто от нее не помогло: ни двойная доза кофе, ни веселые песни из Интернета, ни звонки родственникам и знакомым. О, господи! Вот так напасть. Никуда от нее не деться. Хоть на стенку лезь. Вспомнилось где-то когда-то вычитанное: ржа разъедает железо, а тоска человека. А в голову все лезло и лезло что-то вроде того, что это еще цветочки, ягодки будут потом, когда уродливая и унизительная старость придет, болезни, беспомощность и одиночество одолеют, а взрослый сын и вовсе перестанет ей звонить. И вдруг мысль, отчетливая, простая и ясная: человек жив, пока в его жизни есть две составляющие - любовь и цель. У нее нет больше ни того, ни другого. А, стало быть, ее жизнь завершила свой круг, исчерпала себя. И надо уходить, пока не пошел процесс деградации, разложения. Вот только как уходить? Ах, как это неправильно, не продуманно, что нет способа в таких случаях уйти спокойно, достойно, красиво, без греха и боли. И лезла настойчиво в голову и лезла всякая хрень про то, как можно все сделать максимально удобно и легко. Например, просто выпить горсть таблеток, просто уснуть, навсегда уснуть и мягко уйти, улететь легкой тополиной пушинкой.
Она заметалась по квартире, хватаясь то за одно, то за другое. Было тревожно, дико страшно и одновременно удивительно легко от сознания того, что в ее воле быть полноправной хозяйкой собственной жизни: хочу - казню, хочу - милую. И не в силах больше выносить все это, на грани взрыва эмоций только и успела скинуть халатик, влететь в сарафан и бегом, бегом из собственной квартиры. Прочь от себя самой, от страшных греховных пугающих мыслей.
Торопливо шла, обхватив себя руками. Чувствовала, как потихоньку начинает отпускать, отступать. Села на скамью, прикрыла глаза. Внутри еще мелко подрагивало, но уже как остаточное явление. Кризис миновал. Хотелось заплакать, но никак не моглось, не получалось. Так и сидела опустошенная, с закрытыми глазами.
- Что с вами?
Открыла глаза: рядом сидел тот утренний мужчина. Его черные глаза смотрели сейчас участливо и тревожно: «Что с вами?» Насколько утром ее испугали эти глаза, настолько она им теперь тихо обрадовалась. Самое страшное для человека – это одиночество и безразличие других. Если кто-то за тебя тревожится, беспокоится – хоть кто-то, пусть сумасшедший или даже убийца – то ты уже не одинок.
- Мне плохо, - сказала почти шепотом.
- Сердце? Я сейчас. Быстро. Тут рядом аптека, - засуетился мужчина.
- Сердце. Но в аптеку не надо. Не поможет, - она опять прикрыла глаза.
...Они сидят в каком-то крошечном то ли кафе, то ли баре. Как они здесь оказались, она не помнит. Перед нею на столе рюмка коньяка, крошечная чашечка с дымящимся кофе и на блюдце маленькое круглое песочное пирожное. Напротив нее мужчина с черными глазами, изливающими потоками мягкий свет в сторону Марины. Она не таясь рассматривает его. Черные волосы, серебрящиеся на висках. Светлая рубашка с коротким рукавом. Смуглая кожа. Лет сорок - сорок с небольшим. То есть или ровесник или немногим старше ее. Она готова поклясться, что видит его впервые.
- Как вас зовут?
- Михаил. Меня зовут Михаил, Марина. Я так давно вас искал. Я так рад, что нашел.
Ага. Стало быть, он знает ее имя. Что ж, тем лучше.
- Вы кто, Михаил?
- Я ваш муж.
- А... – она прикрывает глаза. Слушает музыку. Вдыхает запах свежесваренного кофе, которым пропитано все кафе. В распахнутое окно, рядом с которым они сидят, влетают запахи цветущей вишни и пушинки. Она чувствует их прикосновение.
Он провожает ее домой. Небо чуть светлеет на закате. Ночь. Он рассказывает о себе, что работает в другом городе на крупном предприятии главным инженером. Сюда приехал на несколько дней. В последние годы он часто сюда приезжает. Она слушает вполуха. Наверняка все, что он говорит – неправда. А если даже и правда, какое ей до всего этого дело. Доходят до ее подъезда. Он берет ее ладонь, церемонно целует руку. «Спокойной ночи, Марина».
- А вы сейчас куда?
- Я остановился в гостинице «Россия».
- Зачем же вам возвращаться в гостиницу? Ночуйте у меня.
- Но это, наверное, неудобно, - он в замешательстве.
- Почему же неудобно? Ведь вы мой муж. Ночуйте.
Среди ночи она вдруг просыпается. В полумраке – в конце мая ночи светлые – всматривается в спящее лицо Михаила, потом тихо кладет голову ему на теплое плечо и снова засыпает.
Утром просыпается от веселого звона посуды на кухне. Кажется, Михаил готовит что-то вроде завтрака. Ей становится уютно на душе и весело-счастливо от этих звуков. Она с удовольствием потягивается, потом встает, накидывает халат. Идет на кухню.
- Доброе утро.
- Разбудил? – живо оборачивается он на ее голос. Несколько мгновений они смотрят друг на друга. Он немного смущен, она безмятежна и счастливо-улыбчива.
- У тебя кипит, - смеется она и убегает в ванную.
Потом они завтракают яичницей с помидорами и отварными сосисками. Вкусно! У него звонит мобильный.
- Слушаю, Иван Степанович. Нет, совещания сегодня не будет. Я в командировке. Я распорядился, чтобы совещание перенесли на послезавтра, время уточни у Тани, секретарши. Она должна была всех обзвонить. Повестка та же, плюс вопрос о консервации мобилизационного оборудования. Давай позже созвонимся. Я занят сейчас, - он отключает телефон.
- Ты и в самом деле работаешь главным инженером?
- Именно так. На машзаводе. А ты мне не поверила?
- Конечно, нет. Как можно верить человеку, который начинает тебя преследовать неизвестно почему? С виду посмотреть: вроде, солидный дяденька и такое странное поведение. А потом вдруг самонадеянно заявляет, что он твой муж, хотя ты его видишь впервые в жизни.
- Второй раз в жизни. Ты, конечно, забыла. После третьего курса нашу группу направили на дневную стажировку в село Покровка недалеко от вашего города. А вы от вашего института в это время там яблоки собирали в подшефном колхозе. Ближе к вечеру собрались вместе на природе. От нас две бутылки портвейна на всю толпу, от вас яблок куча. Но весело. Дурачились, хохотали, о разном трепались. Церковь шикарная там на пригорке стояла, голубенькая, золотые маковки на солнце так и горели. Кто тогда предложил, как получилось, но ввалились все в церковь, мол, вот надо срочно обвенчать влюбленных. А влюбленные только полчаса как познакомились. Шутка. Розыгрыш. Батюшка, свежеиспеченный выпускник семинарии, где-то наш ровесник, возьми, да и обвенчай. Я только и запомнил: зовут Мариной. А еще через полчаса и автобус за нами прикатил. Все забыл. Совершенно из памяти стерлось. А несколько лет назад вдруг как громом по голове: вспомнил! И потерял покой. Надо найти, разыскать. Надо что-то делать. Или развенчаться или... В общем, долго я тебя искал. По ниточке, по точечке до тебя добирался. А потом нашел и понял: ты моя жена и есть. Богом данная. Судьбою предназначенная.
Последний день мая. За окном бушует тополиная вьюга. В распахнутое окно, за которым двое пьют чай с мятными пряниками, влетают пушинки и вихрем танцуют по кухне, кружась и падая на стол, путаясь в летящих светлых волосах улыбающейся женщины, опускаясь на черно-смоляные с серебром на висках волосы мужчины, смотрящего на женщину напротив с выражением тихого восторга в горящих черных глазах.