-Какое легкое тело… как в детстве,… давно не летала во сне,… ах, как хорошо! И тишина… до звона. Я сплю или… умираю?-
Она испугано встрепенулась. Чья-то нежная рука обнимала её за плечи, увлекая в дальнейшую, сладкую черноту.
–Кто здесь? Я тебя боюсь!- Она пыталась проснуться, но голос сына остановил её.
-Это я, мама. Так давно тебя жду! Но ты не умерла, я забрал тебя в последний миг.-
-Так это мой последний миг? И сейчас лежу одна в доме? Валерочка, там на веранде, трое маленьких козлят, ведь с голода погибнут,.. мне надо позвонить Кате, чтоб забрала….всё во мне затекло от лежания… Как я устала, как устала…-
Она заплакала с горя.
- Но я не вижу тебя, где же ты?-
-Тебе будет холодно, но ты будешь счастлива здесь, в безмолвии. Не плачь, моя мама, тебе дан еще один миг, чтобы понять это.-
- Один миг? Но как же я его увижу? Его уже и нет.-
-Для вечности его и не существует, для неё и вся твоя жизнь – не существует, но в своём миге мы проживаем всю вечность. Ты вспомни.-
- Значит, мои восемьдесят лет и не существовали? Я же так много жила… так горестно и трудно… пережила твою гибель и пять лет тоски без тебя… И этого не было?-
- Что же ты хотела? У тебя была твоя вечность, которую ты прожила полностью, а теперь она перетекла в безмолвие, и это твой дом. Он прекрасен.-
Он увлекал её всё дальше от жизни, но жизнь не отпускала, и вставала перед нею еще такой сильной памятью, что она помнила даже своё имя.
- Фаюшка-а-а!-
Голос матушки ночью, сквозь сон, доносился глухо. Её целовали, заворачивали в тряпицу, и несли домой от бабки. Рая знала, что теперь её накормят и возьмут в теплую постель. В свои два года она и не знала иной жизни. Утром её вновь отнесут к бабке, у которой были своих двое дочерей – подростков, а мама вновь отправится на кухню чистить картошку для немцев. Уже намного позже, когда Украину освободили, Фая поняла, что та еда, которой её кормили ночью, доставалась матери отнюдь не за работу на кухне. Молодых, здоровых женщин немцы обязывали работать в офицерском клубе и разрешали забирать с собой остатки еды с тарелок. Днем Фаинка голодала, её просто не кормили, предоставив судьбе самой решать – жить ли ей или сгинуть в горниле войны. Её бабка, со стороны отца, пережившая в детстве установление советской власти на Украине, продразверстку, голод и людоедство, ничего более не ценившая, кроме еды в своем желудке, воспринимала малышку только как лишний рот в доме. Её старший сын, Павел, отец Файки и её брата, очутился перед войной в России, а его молодая жена с детьми в оккупации.
Бабка не простила сыну женитьбу на безродной Галинке.
- На летчика выучился, мог хоть на ком жениться! А он выбрал самую бедную, ни кола, ни двора… тьфу!-
Ничто не могло спасти заморенного ребенка, но когда с первым весенним солнышком, на порог выползла рахитичная, не имеющая силы стоять на кривых ножках, Файка, судьба увидела её глазами квартировавшего в их доме немца.
Одно из первых детских воспоминаний - каравай хлеба, положенный рядом с ней на порог этим немцем. Она ела его весь день, дожидаясь матери и брата, белый, пышный хлеб со вкусом крови из опухших десен.
- Немцы не любят грязных детей, ты мойся и хорошенько вытирайся, да и голову гребешком чеши, не дай бог, вшу у тебя увидит.-
Галина учила девочку нравится этому грузному человеку, который ежедневно клал на порог их сараюшки еду ребенку. Но кто научил её одаривать его букетиками полевых цветов, Фая не помнила.
Игра начиналась ранним утром. Еще затемно, Фаинка плюхалось в тазу с водой, потом бежала по росному полю в поисках цветов, и когда немец выходил к машине, уже крохотным комочкам сидела на ступеньке, с цветком в кулачке. Она училась говорить по-немецки благодаря этим коротким встречам и угощениям в кулечке.
Этот человек оказался единственным добрым мужчиной за всю её последующую жизнь.
Последний его подарок Рая получила с зимними холодами. Большая, взрослая пуховая шаль и ватное пальто на вырост.
После войны появился отец, привезший из России новую жену, и потребовавший дележа детей.
Женщин, работавших у немцев, начало забирать НКВД, и мать бежала, сговорившись с подругой, из города. Они проделали долгий и страшный путь с детьми до Донбасса, избегая ссылки в Сибирь, как пособники фашизму.
Добравшись до Горловки, женщины спрятали детей на окраине города в каких-то огромных бочках, лежащих на боку, возле заброшенной железнодорожной ветке, и пошли в заводоуправление наниматься на работу.
Работ было много, но вот их преклонный возраст вызывал сомнение в отделе кадров. Серые, изможденные старухи могли сгодиться лишь поломойками в конторе. То, что им нет и тридцати лет, привело в шок видавшего виды начальника отдела.
Про детей они боялись сказать и целую неделю бегали тайком к ним в бочку покормить и переночевать с ними. Особенно страшны были стаи бродячих собак, сновавших в поисках пищи рядом с бочками.
Наконец, отработав в забое неделю и показав себя хорошими работниками, они осмелились сознаться, что у них есть дети. Фая помнила как гудел и завывал ветер в бочках, как беспрерывно плакал маленький Иванко, рожденный тетей Любой от немца, и как они кутались по ночам в ту самую шаль, когда их мамы работали в ночную смену.
Для них война еще не кончилась, и они терпели, не зная другой жизни. Им выделили комнату в бараке, даже нашли две кровати с матрасами, и они начали жить. Старший брат пошел в школу, и весь их уклад жизни лег на Фаинку. Насобирать дров на отопление комнаты, сварить похлебку и покормить мальчиков, отоварить хлебные карточки - это была ежедневная её работа. Ей не полагалось болеть или забыть о чем - либо.
Наконец прошла зима, они бегали за околицу в поисках первой зелени, чтобы сварить похлебку из конского щавеля и ростков овса, достать из поставленных силков полевок и испечь их на костре.
Жизнь налаживалась вплоть до того дня, когда пропал четырехлетний Иванко.
Рая помнила всё: и как они втроём играли во дворе барака, и как дружно побежали в уборную, что стояла поодаль, и как Иванко первым, справив нужду, выбежал во двор. Когда они, с братом вышли из уборной, Ивашки нигде не было. Они поискали его вокруг, но так и не нашли. Вечером, дожидаясь своих мам, ребятишки присмирели от страха.
Ребенка искал весь город, ночью с факелами, днем начали проверять залитые талой водой рвы и ямы. Их прощупывали баграми, спускали воду из особенно глубоких помпами, проверяли на всех прилегающих железно-дорожных станциях. Все, кто был свободен от смен, искали мальчика.
Через неделю, в одной из таких ям, неоднократно проверяной, всплыло его тело, полностью лишенное крови. Город зашумел, требуя расследования.
Это был уже второй случай за два года, когда терялся ребенок, и его находили с выкаченной кровью. Это означало, что Иванко где-то прятали и ежедневно забирали кровь, пока он не умер. Любу вынули из петли. Глухие разговоры, что у евреев есть такой обычай, перед русской пасхой, пить кровь, поползли по городу. Семья инженера-еврея срочно уехала из города. Они жили в соседнем с бараком доме, и его жена редко показывалась на людях. Люди видели у неё клыки, и много позднее Рая прочла о болезни вампиризма связанной с нехваткой в организме железа. Сырое мясо или кровь спасали человека от этого.
Догадки горожан были верны, не верны были религиозные предпосылки. Но эта трагедия заставила их вновь покинуть уже обжитое за год место.
Они все дальше продвигались в Россию, и где-то, в Предуралье, очутились в селе Ивантеевке. Женщины пошли работать на спиртово-водочный завод. У Фаиски появилось свободное время, мама много бывала дома, не выматывалась на работе, как это было на шахте, и купила швейную машинку. Девочке сшили три платья, и это было роскошно. Тетя Люба начала пить, между сменами она только спала за занавеской, и все начали привыкать к этому.
С завода водку не воровали, директор сам выдавал женщинам по паре бутылок, которые они обменивали в селах на продукты. Об этом все знали, и это было тайной.
Кто написал донос,- неизвестно, но внезапные аресты конторских, НКВД и прокуратура в кабинетах - испугали всех.
– Нам надо уезжать, немедленно! Мы же в оккупации были! У меня родственники в Архангельске есть, поедем туда.-
Люба была трезва и ровно очнулась от перенесенного горя.- Увольняться не станем, просто уедем, паспорта есть, а там как-нибудь устроимся.-
Они вновь бежали, завязав в узлы пожитки. Мама тащила свой «Зингер», Люба кастрюльки, а Фая с Павликом одежду. Доехали железной дорогой быстро, за неделю, на Рыбзавод брали всех, даже с жильем повезло.
Рая пошла в школу, ей было уже восемь лет. Через год, Люба вышла замуж за военного, и они остались жить одни. В доме всегда была еда, но страх пережитого голода, заставлял их доедать всё до крошечки, до рвоты. Такая жизнь казалась им временной, и они исподволь ожидали несчастий. В памяти Раиски не было ни одного воспоминания о нарядной, веселой Маме, перед ней всегда была сухая, замкнутая на обязанностях женщина, и она сама сторонилась подружек и компаний с их танцами и свободой.
- Учись шить, доча, на черный день пригодится. Ты не ростом, ни фигурой не вышла, так бери умением.-
Фая росла заморышем, была тиха и упряма, не меняющая своего сложившегося мнения ни за что на свете. Она перешла в шестой класс, когда мужа Любы перевели служить в Фергану.
–Галю! Та не можу я без тебя! Как кусок от сердца рву! Вы ж одни моего Иванко помните! - Люба рыдала в обьятиях подруги.- Поедемте с нами, вон и Раиску авитаминозом сгубишь, а там фруктов, как здесь комарья, чего ты теряешь? Вы ж мне единственные родные…-
Мать начала собираться, её, выросшая в теплых садах Украины, душа не принимала севера. Детей никто не спрашивал о желании переехать, но Рая отчаянно боялась потерять обретенное благополучие.
–В Узбекистане нас не найдут. Здесь нас спросят «Откуда, мол, вы?», а мы из Украины, под немцами жили. А в Фергане спросят «Откуда?», а мы из России. И всё! Ведь ни Павлика, ни тебя, ни в один институт не примут, если в оккупации были. Я знаю одного такого инженера, так он специально у родственников последний год жил, чтобы аттестат был российский, и можно было выучиться в институте. О вас думаю, моих кровинушках. Из папиного рода, я единственная осталась на свете, никого более нет. Как подумаю, что миллионы лет, каждое поколение продолжало этот род, и со мной исчезнет, - во мне всё бунтует! Берегите себя и своих деток, иначе навечно исчезнет с земли наша кровь.-
Пятнадцатилетний Павлик, поступивший в местный техникум, уезжать отказался наотрез. Всё ещё заикаясь от авианалета на их городок в Украине, когда взрывной волной его швырнуло об стену дома, он твердо пояснил, бежать ему незачем, на немцев он не работал и не якшался с ними. Мать плакала, поняв, что сын, как всякий мужчина, не простит женщину, которая ценой своего тела выживала, даже спасая своих детей.
Павел, за всю дальнейшую жизнь, ни разу не покидал Архангельска и Фая хоронила маму одна.
В Фергане, Фая прожила более тридцать лет. Любила в ней всё- и роскошные базары, и чистые знойные улицы, и чувство несказанной свободы. Закончив педучилище, всю жизнь проработала воспитателем в детском саду, вырастила двоих сыновей, похоронила, так и не вышедшую, сызнова, замуж, маму.
-Нечего не помнится, жила обычной жизнью, как и все.-
Двое сыновей, пьющий муж, работа, квартира, мелкие праздники. Никуда не выезжала, нигде не была, ни о чем не помнила. Память налетала всполохами, на мгновение выхватывая её из реальности, как будто её и нет вовсе, и она обнаруживала, что всё ещё мучительно живет там, где страх и страдание, потери и стремление выжить.
Фая понимала одиночество мамы и была также беззащитна, как и она.
Сыновья были иными. Старший, Игорёк, не уступчивый и требовавший от неё полной самоотдачи во имя его, не любящий, но ревнующий ко всем, с кем приходилось делить её,
- Вся жизнь уместилась в черточку между цифрами. Я раньше и не задумывалась над этим, а получается, что только остается от человека – черточка. Как же так? Столько тягот, столько страданий пережить, и от всего только чкрточка? Даже внуки уже не знают тебя… зачем жила? Пылинка вечности. Значит нет ни рая, ни ада, а есть только вечность… наверное, я догадывалась об этом. И мой ад, и мой рай уже прожила на земле. Последнее горе пришло с твоей смертью, сыночек, хотя до сих пор числишься просто пропавшим. И я вновь открыла дверь в ад.
Изо дня в день проживала его, кормилась огородом, да козами, пенсия крохотная, зимы здесь долгие и тяжелые. Топила печь и сидела в доме одна, Игорёк не приезжал, сноха, сучка подколодная, внуков даже не показывала. Я их и не видала, да и зачем мне они сдались чужие? Уже десять лет, как приехала в Сибирь из Ферганы, питалась на свалках с базара, пока не купила домишко в деревне. А тебя не дождалась вовсе. Я ведь поняла - тебя убил брат? Ни искать тебя мне не помогал, на мои вопросы о тебе – молчал, и перестал приезжать ко мне вовсе. -
- Забил он меня по пути к тебе и спустил под лед еще живого. Ну, да ему всё на земле искупать придется, не позавидуешь. Я как из больницы выписался, к нему пришел, деньги на проезд в автобусе просил, чтобы к тебе приехать. Он меня выгнал бы, но я же его не выдал и заявление из милиции забрал, брат ведь он мне. Это он меня пьяного тогда на перекрестке так избил, что голову проломил. Он, а не неизвестные мужики. Да ты уже сама всё сопоставила и поняла. Вот и явил «божескую милость» и сам повёз, да по дороге и убил.-
- О, Боже! Боже мой! Что ж ему с тобой делить-то было? Из-за чего зверем стал? Как же я ему во всём помогала, пока в институте учился, и одевала и кормила… Во всём семье отказывала, чтобы Игорь в люди вышел… Как из Ферганы бежала, к нему приехала, чтобы обихаживать, а могла для себя, где полегче жить было бы, что-то найти. Снимала угол, торговала на базаре, круглый год на улице в палатке. Зарплату ему отдавала, а сама на отвале кормилась. А теперь женился на такой швали, которой даже деревенские мужики брезговали. Присосалась к нему как клещ, как Игореша ко мне приедет – тут, как тут. Но сын у них - точно не от него, у нас таких белобрысых в родне нет, и не было никогда. Я видела, как приезжал из города такой белый парень,она нагуляла от него, а Игорька-то и облапошила. Не быдло, ведь, какое-то, а кандидат наук!-
- Устала ты, мама, душой и телом. Чтобы тело существовало, скрутила душу в узел, а ей только любовь и доброта была нужна. Твоему сыну хорошо в своей семье, и детей он любит и его любят. Хотя бы за одно это нужно ценить женщину, что дала ему это, и простить ей грехи полусиротской юности. Не уходить из жизни с ненавистью, ведь там остаются твои внуки, и это зло им как проклятье по жизни достанется. Ничего потом не изменишь.-
Закаменевшее упорство охватило её тисками. Фаина и не хотела ничего менять, кроме одного – вернуть себе сына. Сына, который не разговаривал с ней уже четыре года, приезжавшего к ней лишь забрать пару мешков картофеля, который она ему сама выкапывала и звонила, чтоб взял.
Сын, который, приезжая, еще и брал деньги за бензин, никогда не интересуясь её жизнью. Всё это наполняло её мелочной злобой к женщине, пришедшей на всё готовое и отнявшей её кровинушку. Фаина застонала от бессилия.
- Ты не научилась любить, мама. Всю, отпущенную тебе жизнь, училась лишь иметь, а здесь все это исчезнет, и только душа живет тем, с чем ты её оставишь от жизни. Твою душу ждёт ад. У тебя осталась кроха времени понять и изменить себя. Я пришел помочь тебе, мама.-
- Да что ты можешь знать обо мне? Ты же начал пить еще в Фергане, как твой отец! И Игорь тебя бил за это, ты же сам по себе жил… -
- Одиноко мне было в нашей семье, искал тепла у других. Я же не Олег, который только пользовался тобой, я другой человек. Отец тоже был в свою пьянку погружен. Ты меня не видела, не замечала. В Томск приехал за тобой, любил тебя и очень жалел, бабушка научила.-
Фая плакала, как только плакала в детстве. Тьма становилась прозрачной и холод отступал от неё. Ей хотелось домой, где паром исходила земля в огороде, где за рулоном сена мякали козлята, призывая её, где перед воротами грудились березовые чурки дров, купленных на зиму. Вспомнились даже вороватые соседи, обижавшие её мелкими набегами на грядки.
- Я не готова ещё, Валерочка. Доживу свой миг до конца, когда бы он ни пришел. Просто хочу жить…, ведь это счастье, сынок - просто жить...
Она открыла глаза, за окном мыл стекла теплый, летний дождик, сверкая на солнце каждой капелькой. Остатки мыслей туманили голову, но удивительный, Легкий покой был в каждой клеточке её тела.
- Валерочка, сынок! Ты ведь здесь, со мной? -
Она прислушалась к шорохам дома. Несомненно, она была не одна, и почему раньше этого не понимала? Привыкла жить с тяжелым сердцем и не видела, как проходят года, не несущие радости и счастья жить.
Стремилась выжить, видя лишь очередные трудности и невзгоды, а счастье не помнится может потому, что не замечала? Она пошарила под подушкой, отыскивая мобильник.
- Игорь, я сегодня, во сне, видела Валеру. Простил он тебя,… не кричи! Я ещё не всё сказала тебе. Он и меня просил простить, ради твоих детей. Вот ради них я и прощаю, а тебе самому грех отмаливать придется. Перед братом и перед мною, которую ты бросил в горе. Я три года об тебя билась, ища помощи в поиске сына. Пусть минует тебя такое горе, и внуки мои не пропадают, но свой ад в душе тебе носить вечно, и никто не освободит тебя от него.-
Она встала с диванчика, на котором прикорнула после обеда. Её дом оживал вместе с нею, и она приняла его, долгожданный и единственный свой кров.