ШЕСТНАДЦАТЫЙ
Всякий возвышающий себя унижен будет, а унижающий себя возвысится.
Лк. 14:11
Громаднейшее сооружение передо мной. Его размеры настолько грандиозны по сравнению со всем мною виденным, что с трудом поддаются масштабированию. Даже расстояние до этой башни определить сложно. Если говорить в привычных терминах, то в диаметре ее основание никак не меньше десяти километров, а блоки, лежащие в нем, представляют собой кубы с гранью около ста метров. По мере ухода вверх размеры блоков уменьшаются, как и диаметр окружности. Этот громадный конус уходит ввысь, и вершина его теряется где-то за границей облаков. От этой картины просто захватило дух, и я не сразу заметил, что рядом находится человек в одеждах жреца, пестрой накидке и с жезлом в руке. В его чертах я смутно угадал Семеныча — врача больничного морга из прошлой моей жизни. Здесь он явно был Хозяином, немного уставший вид говорил о тяжелой работе. Увидев, что я заметил его присутствие, он заговорил.
— Эта башня знакома всем народам. В Библии ее называют Вавилонской. Тысячу лет шло строительство, и ты прибыл в самый кульминационный момент. Давай молча понаблюдаем происходящее, а потом продолжим разговор.
Вокруг башни и на ней самой суетилось множество народа — очевидно, шли строительные работы. Невзирая на всю реальность происходящего, здесь явно был сокрыт какой-то символ, но пока я не мог его понять — смутно проступало лишь чувство огромной гордыни, исходившей от этого грандиозного объекта.
Неожиданно обстановка резко изменилась — в действиях людей почувствовались признаки тревоги, суета. Последовавшая за этим вспышка небывалой яркости и чудовищный раскат грома лишили меня на несколько мгновений всех ощущений; когда зрение и слух восстановились, башня оказалась расколотой до самого основания. Из образовавшейся трещины валил густой дым; тела многих людей беспорядочной грудой лежали по всей протяженности фундамента. В воздухе стояли гарь и стоны человеческих существ.
— Вот так всегда! — заговорил Хозяин. — Оправятся — и снова начнут строить. Мы обсудим с тобой смысл увиденного позже, а пока окунись в зрелище еще нескольких сюжетов — все они на одну тему.
Тут же я незримо оказался в уютном кабинете, достаточно старинном. Точно отнести обстановку к какому-то конкретному историческому периоду я не мог, но почему-то казалось, что это восемнадцатый век. За письменным столом сидел пожилой, но очень еще энергичный человек — и быстро писал на листах бумаги некий текст. Уже исписанные листы были повсюду — и мне бросились в глаза отдельные слова и фразы: “Заратустра”, “Антихрист”, “Развенчание кумиров” и тому подобные. Человек явно был возбужден, энергия била через край. Жесты его все убыстрялись, почерк становился неразборчивым. И вдруг все исписанные листы начали собираться в некое подобие башни, окружая писателя. Когда набралось достаточное их количество и уже не было видно находящегося под ними человека — повторилась предыдущая картина — молния, гром. Бумага разлетелась, а на меня немигающе смотрели глаза безумца. В них была темная бездна, которая манила к себе, словно магнит. Это было настолько жутко, что я с усилием закрыл глаза, а когда открыл их, оказался в Космосе, не очень далеко от Земли.
Планета была замечательна, но что-то вселяло тревогу в сердце. Немного сконцентрировав внимание, я понял. Беспокойство исходило от небольших пятен красного цвета, расположившихся в беспорядке по ее поверхности. Мне не было необходимости приближаться, чтобы понять их содержание — так проявлялись те зоны, в которых люди воевали друг с другом, уничтожая себе подобных. Очевидно, где-то в хранилищах памяти были запечатлены подобные картины за прошедшую историю человечества, потому что они начали всплывать в сознании, повторяя такой же, как на планете, узор из красных пятен. Я всегда ненавидел убийства, но сейчас, когда Земля предстала как единый организм, война приняла вид болезни, распространявшейся с невиданной скоростью — и стала особенно отвратительна. От нахлынувших впечатлений мне чуть не сделалось дурно — настолько бессмысленным и жестоким было содержание картин массовых убийств во имя благих целей — и я чуть не упустил момент нового громового удара. Снова вспышка, снова раскаты — и вот уже планета представляет собой груду бесцветных и безжизненных обломков.
— Всего лишь профилактическое мероприятие, — спокойно прокомментировал Хозяин, вновь появившись передо мною. — Так было множество раз, но люди не извлекают никаких уроков и продолжают упорствовать в своих эгоистических устремлениях на всех уровнях. И, хотя на лице у тебя отражается ужас — ничего ужасного не происходит; всего лишь смена декораций, выбор новых одежд. Ты увидел разные варианты одного и того же процесса, но со стороны. А теперь испытай его на себе!
В словах Семеныча не содержалось очевидной угрозы, но звучали они явно устрашающе. И я отчетливо понял, что предстоит не игра, но некое действительное испытание — и постарался по мере возможности подготовиться к нему.
Случилось вот что. Я оказался лишенным тела. И, хотя это было не в первый раз, сейчас чувствовалось, что происходит какой-то особенный экзамен. Я мог созерцать себя в этой бестелесной форме, и поразился тому обилию областей мрака, которое пугало своей засасывающей бездонностью. Очень тяжело было различить отдельные детали содержимого, но общее впечатление оставалось отвратительным. В этом мраке копошилось что-то ужасное, выращенное мною же в течение многих и многих жизней — и при этом совершенно мне незнакомое. Иногда от него к светлой области сознания тянулись щупальца, словно пытаясь поглотить этот свет — и в такие мгновения я видел перед собой глаза недавнего сумасшедшего, и осознавал свою близость к нему. Огромными усилиями мне удавалось удержаться в светлом пятне, но мрак все более манил к себе.
И в этот момент я различил свет, настолько яркий и светлый, что он тут же для меня превратился во тьму. Стало невыносимо, до слез стыдно, что я не в состоянии видеть этот Свет. И этот стыд не был бесформенным — он наполнился конкретным содержанием. Все, что было во мне противно этому очистительному свету, одномоментно предстало передо мною во всех деталях. Происходящее ни в коем случае не напоминало воспоминания, но было конкретным переживанием всех тех моментов — только с острым, в сотни раз усилившимся осознанием собственного невежества. Теперь я понял, что называют совестью. Я оттолкнул сына; нагрубил жене; не помог товарищу, когда мог это сделать; струсил и не защитил слабого; прошел мимо лежащего нищего; смеялся над явным инвалидом; не подал руки старушке, выходящей из трамвая — и еще миллионы сюжетов сдавили мое существо до отчаянной боли, которая неизмеримо страшнее боли физической. И вот, на пике этой невыносимой муки раздался тот громовой удар и сверкнула молния — только на этот раз объектом был я сам. Тьма моя разлетелась на множество осколков, свет наполнил пространство моей сущности, и оттого стало невыносимо, до отчаяния хорошо. БЛАЖЕНСТВО — вот чем это было. Умиротворение и покой завладели мной, но они проявились на фоне памяти всех увиденных картин, как на экране. Именно в этом состоянии я предстал перед Хозяином, вновь обретя телесность.
— Ты прошел Чистилище, а это далеко не каждому по силам. Обычно мрак человеческих душ настолько несовместим со светом очищения, что они превращаются в руины, и потом долго собирают собственные крупицы света. Но в тебе оказался сильным тот центр, что удержал сущность, не дав ей распасться. Этот Аркан даже испытанием не назовешь — это реальная проверка на готовность принимать свет. Ты теперь светлый, но не для себя, а для других; об этом поговорим при следующей встрече. Счастливого пути!
После этого напутствия, все еще не пришедший окончательно в себя, я вновь посетил библиотеку, и с огромной теплотой взглянул на книгу.