...В тот морозный январский вечер мы, по обыкновению, удобно устроились с отцом в гостиной на диване, и он рассказал мне, как ходил навестить наших старых друзей — семью Лепелей, подавшую документы на выезд в Израиль. Конечно, я понимала: он, работавший в университете, со студентами, то есть на ответственной идеологической работе, сильно рисковал. Естественно, дядю Алика, довольно известного врача-психиатра, немедленно выгнали из больницы, где он проработал много лет, с волчьим билетом, заставили положить на стол партбилет, сделали бессрочным отказником по статье секретности, и его семья осталась без средств к существованию... А в подъезде дома, где жили наши друзья, теперь всегда по очереди дежурили топтуны-кагэбешники: отслеживали неблагонадежных, поддерживавших дружеские связи с диссидентами.
Еще бы! Иуды-отщепенцы в нашей стране не могут рассчитывать на безнаказанность.
— Слушай, ну и как они там? Знаешь, а я ведь так по ним соскучилась! Что у них нового?
— Да, знаешь, откровенно говоря, хорошего маловато... Сидят вот теперь, ждут у моря погоды. Дядя Алик, как ты знаешь, потерял работу, так что трудно им сейчас приходится. Надо бы им как-то помочь. Ведь когда-а это еще будет решение, шут его знает... И этот человек в штатском в их подъезде дежурит.
— Ужас! Ой, слушай, а тебе, что, совсем не было страшно? А то ведь как потом на кафедре? И еще они, ну, эти, тебе точно ничего не могут сделать? Ведь это организация такая... всесильная.
- Ну что ж... волков бояться — в лес не ходить.
...Вспыхнуло воспоминание, и, как на белом кафеле, в памяти четко проявилась переводная картинка.
Мы с отцом в гостях у Лепелей, сидим в их старой, но очень аккуратной, даже какой-то вылизанной квартире в Замоскворечье, почти в центре Москвы.
Мы только что пообедали, пьем отлично приготовленный хозяйкой дома кофе, поданный в крошечных изящных чашечках. За окном радуется, гремит задорная мартовская капель. Закат озарил большую уютную комнату с высоченными потолками – нежно-золотистое сияние окутывает нас легким прозрачным покрывалом. Пожилой день доверчиво склонил усталую тяжелую голову на плечо полному сил, молодому вечеру.
— ...Да, конечно... Слушай, но ведь мы, разумеется, уже давно об этом подумываем, — отвечает тетя Оля на вопрос отца. — Но только знаешь ли... ведь что ты, что Альбертик — вы же ведь ни дня прожить без своей работы не можете, ведь так? Ну вот, а теперь представь себе: мы подаем документы на выезд. Что же тогда будет? Есть-то ведь каждый день надо...
Что остается сказать отцу? Он только молча кивает головой в знак согласия.
— Ну, ты и сам все прекрасно понимаешь: Альберта, понятное дело, первым делом попрут из больницы. А он сейчас проводит серьезные исследования, работает со своими больными, анализирует полученные результаты... Хотя, конечно, сильно тормозят его исследования, оттесняют его, сами понимаете, друзья, по графе национальности1, никто ведь этого не отменял, только, по-моему, хуже и хуже все день ото дня становится...
Дядя Алик не перебивает жену, он пока молчит. Но его большие добрые, какие-то теплые карие глаза наполняются печалью, как наши чайные чашки, в которые тетя Оля наливает теперь коричневый ароматный чай.
Я слушаю очень внимательно, а попутно вспоминаю, как интересно, увлекательно, а главное, понятно рассказывал нам однажды дядя Алик о пограничных состояниях у душевнобольных, о малоизученных проблемах органических поражений мозга. Вот что значит профессионал: он даже о совершенно непонятных несведущему человеку вещах умеет рассказать простыми и ясными словами!
— Ну, а кроме того, — вступает в разговор дядя Алик, — Лена наша в этом году школу заканчивает, равно как и вы, уважаемая Майя Георгиевна, — обращается он ко мне с иронией, почтительно наклоняя голову и в шутку называя на вы и по имени и отчеству. — Так вот, друзья мои, Ленка в медицинский очень хочет... Ну, так как, дочка, не передумала ты еще на врача учиться? — шутя, спрашивает дядя Алик.
Леночка, худенькая темноволосая симпатичная, с двумя аккуратными косичками и больших круглых очках в тонкой изящной оправе — она с детства сильно близорука, — молчит, только застенчиво улыбается, но головой мотает очень решительно: нет, она не передумала. Я знаю ее, можно сказать, всю жизнь — наши родители часто проводили вместе свободное время, праздники, и в нашем детстве мы вместе ездили отдыхать в Анапу, Мисхор... Веселая, добрая девчонка, скромная такая, невысокая, изящная — и какая стала хорошенькая!
— Она, конечно, сейчас усиленно готовится к экзаменам. Ну, так вот, а сможет ли Леночка поступить, с такой фамилией, с нашим-то пятым пунктом1, как вы думаете, друзья?
Вопрос, конечно, риторический, и мы с отцом, переглянувшись, оба молчим. Мне в такие минуты всегда становится очень стыдно и обидно за страну, в которой позволяют так обращаться с лучшими людьми. Да что это я! Просто с людьми — за то, что они евреи. А власть даже поощряет антисемитские настроения народа, презрительное отношение к... ну уж нет, дудки, я не буду употреблять это мерзкое слово! В нашей семье его никогда не произносили, мы вообще никогда даже и не задумывались о том, какой национальности человек, русский он, еврей или, к примеру, украинец... Ведь все это неважно, если он порядочный человек. Ну, а если мерзавец, то не все ли равно, русский он или еврей, или таджик? Какой позор для власти — раздувать и поощрять эту антисемитскую вакханалию! И хотя я здесь совершенно ни при чем, но мне кажется, что я тоже каким-то образом виновата и несу ответственность за этот позор. А еще, по-моему, отцу тоже стыдно...
— Ну и, конечно же, прокатят ее, мы и не сомневаемся ничуть. Да мы и сейчас, в школе у Леночки, замечаем, какое там к ней отношение — она и сама нам рассказывала... К ней и еще к нескольким ее одноклассникам — таким же, как она… — с горечью замечает дядя Алик. — И знаете, друзья, ведь самые какие-то мерзкие слова выбирают, откуда только? Прямо как из тех стародавних, еще царских, погромных, с хоругвями, времен, что ли, достают? Прямо из какого-то старорежимного ящика? Тяжело это, понимаете? И даже как-то страшновато становится. За Ленку особенно... Да и вообще, надоело, надоело!
— Да понимаю я все... Все так, все я вижу, — глубоко вздохнув, вступает в разговор мой , с сочувствием посмотрев на сидящую напротив Леночку. — Вы ведь знаете, ребята, какие у нас иной раз попадаются экземпляры на улицах, и не только. Хоть стой, хоть падай. Черносотенцы настоящие, как те, из «Союза русского народа», которые в Пятом году погромы2 устраивали. И эти тоже — почти как те, погромщики, союзники с хоругвями и песнопениями. Будто снова наступил 1905 год. Не случайно все это, знаете... Но, понимаете, друзья, там же, в Израиле, сейчас ой, как неспокойно, недавно ведь совсем Шестидневная война3 закончилась, и постреливают там… И не исключено, что снова скоро что-то начнется...
— Ну конечно, Георгий, все так и есть, — снова вступает в разговор тетя Оля. — И что дипломатические отношения с Израилем уже больше года как разорваны, и вся эта наша проарабская политика... Я вот каждый день Алику об этом твержу - и все-таки нет сил больше это терпеть…
— А сейчас ситуация там, наверное, будет меняться. Вот у них возглавила хорошо всем известная Голда Меир, — перебивает жену дядя Алик. — Как ты думаешь, Георгий, изменится теперь для нас что-нибудь?
Он задумывается, некоторое время молчит, потом медленно произносит:
— Нет, вряд ли. Ведь хуже, чем сейчас, отношения с Израилем быть у нас, наверное, уже не могут. — Потом, словно спохватившись, продолжает: — А вообще, пожалуй, хуже-то всегда может быть, а Голда Меир — это сильный и очень уважаемый в мире политик. Главная, как у нас считают, сионистка, а международный сионизм — это ведь наш классовый враг! — в последних словах отца слышится подчеркнутый сарказм.
— Вот именно! — подхватывает дядя Алик. — И партию свою Голда очень укрепила, можно сказать, чуть ли не заново создала из целых трех движений, эту самую Израильскую Партию Труда. Но, в общем-то, нас скорее знаешь что беспокоит? Будут ли в принципе здесь разрешать выезды...
— Ну, подождите, ребята, что же заранее-то беспокоиться! И вообще, как-нибудь точно все будет, потому что не может быть, чтобы было никак! — старается говорить веселым голосом, пытаясь немного поднять всем настроение.
«Он повторяет любимую мамину присказку, — тут же отметила я про себя. — Это она часто любит повторять: как-нибудь обязательно будет — не может быть, чтобы было никак».
Дядя Алик пытается разрядить шуткой тревогу, все более ощутимо сгущавшуюся в квартире:
— А знаете, ребята, я вот все время вспоминаю один старый не то анекдот, не то притчу, уже с длинной бородой, только не помню, где это я прочитал, а может, услышал. Да, так вот, один пожилой еврей говорит другому: «Вот заладили все: бей жидов, спасай скорее Русь святую, православную!» А другой ему на это: «Да уж, всех жидов побили, а Русь святую так и не спасли!»
...Пройдет год, два, три... Леночка в институт поступить не сможет, хотя попытается сделать это несколько раз, имея на руках аттестат зрелости со сплошными пятерками: на ней клеймо пятого пункта...
А еще спустя несколько лет Лепели уедут из страны. Уже после окончания войны Иом Кипур4. Навсегда. Какое-то время они поживут в Израиле, затем переедут в Америку. Бедствовать или чувствовать свою неполноценность они там точно не будут. Ведь дядя Альберт — первоклассный врач, уникальный специалист. И эта страна не отвергает людей лишь потому, что они евреи, цыгане... или еще кто-то.
Но только мы с ними больше уже никогда не увидимся.
1. Пятый пункт – графа «национальность» в советских анкетах.
2. Российские партии и группы, в наибольшей степени "отличившиеся" и возглавившие погромы евреев в Российской империи. Пик погромов пришелся на 1905 год.
3. Шестидневная война на Ближнем Востоке, продолжавшаяся с 5 по 10 июня 1967 г.
4. Арабо-израильская война Иом Кипур – Война Судного Дня – произошла в октябре 1973 г.
© Лана Аллина
Это еще один отрывок из моего романа "Воронка бесконечности" - читайте полный текст романа.
Картинка взята с сайта: