Ручное время. роман-хроника. часть 3 глава 8
Глава 8
Залита беда - чем? - слезами иль водкой?
Неужто так рано придёт эпилог?
Невольное время - солдат-первогодка -
Салагой бежит от добра со всех ног…
Салагой споткнётся - кто это заметит?
Кто руку подаст иль подставит плечо?
Кто ножиком правды ложь хищную встретит?
Чьё верное сердце стучит горячо?...
Угольная чернота своей необъятной глубиной так и норовила выколоть глаза. О бока словно за что-то зацепившегося баркаса, с равномерностью
Метронома, стучали и стучали без устали равнодушные волны. Иногда громко стонали ржавые уключины от непосильного раздрая. За корму в непроглядную тьму уходила подрагивающая прочная бечёвка, к которой замком была прикреплена нехитрой конструкции сеть. Через несколько секунд протяжно звякнула станина, освобождая намотанные на перекладину обороты бечёвки, и сеть, взметая вверх тысячи солёных брызг, упала на поверхность моря, расправив широкие крылья, затем она быстро ушла в пучину. Далеко-далеко, там, где в стороне берега угадывался горизонт, проступали еле мерцающие огоньки, более слабые, чем россыпи звёзд, брошенные на небесную ширь чьей-то не жадной рукой. Эти мелкие светляки, да ещё задумчивая холодная Луна - всё-таки делали возможным увидеть содержимое едва покачивающегося баркаса. Дно было закрыто серебристым облаком, которое все время шевелилось и переливалось. Периодически отдельные составляющие подпрыгивали на небольшую высоту, что позволяло тогда узнать в этих корчащихся рыбёшках прелестных тунцов. Улов – а серебряное облако на дне баркаса именно им и являлось – был достаточно значительным, видимо, оттого сидящий на корме рыбак тянул свою заунывную песню. Ведь если бы хорошего улова не было, то рыбак тогда бы просто мрачно молчал.
Когда Йосеф бен Мамун часа полтора тому назад отплывал от побережья, то, ещё отвязывая пеньковый канат от тумбы, на пустом пирсе он заметил какие-то странности, которых ранее, а он отплывал в море по ночам вот уже 20 лет, в принципе не наблюдалось никогда. Чтобы глубокой ночью каждые пять шагов стояли солдаты и военная полиция – такого не удавалось вспомнить. Чтобы тысячи прожекторов не в небо, а во все стороны по горизонтали прочёсывали побережье, явно что-то или кого-то разыскивая, – такого тоже никак не припоминалось. Были минуты, когда Йосеф вообще усомнился в целесообразности выхода в море и даже начал выгружать на берег свои нехитрые припасы, но… инертность и привычка - недаром же об этом говорится, что сие – вторая натура пожилых людей - одержали верх над сомнениями и здравым смыслом, и рыбак, поплевав на грубые, заскорузлые и просоленные руки, громко крякнув и чертыхнувшись себе под нос, вышел в море, навстречу тому, что теперь уже должно было произойти неотвратимо.
…Йосеф бен Маймун продолжал тянуть и тянуть столь любимый мотивчик, совсем не замечая, что он никоим образом не сочетается с равномерно–равнодушным шумом волн. Не замечал он и того, что с подветренной стороны какой-то совсем чёрный даже в ночной темени предмет с достаточно высокой, чтобы заметить его, скоростью, приближался к покачивающемуся борту. Рыбак в это время пригнулся к воде с противоположного борта, чтобы поправить заполняющуюся свежей трепещущей рыбой снасть. Вдруг баркас резко приподнял тот борт, за который перегнулся Йоси, а при этом противоположным бортом явно зачерпнул солидное количество воды. С тупым громким шлепком что-то перевалилось через борт и упало на рассыпанный по дну богатый улов, разметав тунца, водоросли и слизь по всей внутренней поверхности днища. Йосеф бен Маймун – окаменел от ужаса. Он тут же вспомнил, что именно сегодня перед выходом в море, - вопреки многолетней традиции, продолжающейся с того самого чёрного дня, когда он похоронил супругу, с которой прожили всю жизнь, и с этого самого дня рыбак всегда перед выходом в море истово молился за жену, ушедшую в лучший мир, и за себя, грешного, живущего пока ещё в этом, - и вот сегодня, по какой-то неведомой причине, этот давно заведённый добрый обычай был нарушен. Расплата, видимо, последовала немедленно. Вообще говоря, все моряки, а рыбаки, в особенности, являются народом весьма и весьма суеверным. Вот потому-то можно легко себе представить ход мыслей несчастного рыбака. Старый Йосеф решил, что это гигантский кальмар или, что ещё ужаснее, такой же осьминог, завалились в баркас, по распоряжению Всевышнего, чтобы наказать грешника за все грехи, допущенные, осознано или нет, в его жизни. Застывшая фигура не показывала признаков жизни, только полы ветровки да сброшенный на спину капюшон колебались под шквальными порывами сильного ветра. Он ожидал скользких, холодных щупалец, которые обовьют и до хруста стиснут шею, обжигающих присосок, разрывающих кожу, как папиросную бумагу, но…время шло и шло, а ничего подобного, явно, не происходило. Бен Маймун спиною почувствовал на себе пристальный, сверлящий взгляд и поёжился от характерного ощущения мороза по коже. Что этой морской твари ещё надо? Чего тянуть? Выполняла бы поскорее порученное, приводя в действие вынесенный приговор! Ан нет! Ещё что-то медлит. Наверное, чтобы побольше помучился, ожидая… В таких невесёлых мыслях, обливаясь холодным потом от осознаваемого ужаса и… сгорая от свойственного любому живому человеку любопытства, страдалец постепенно всё больше и больше скашивал в левую сторону свои глаза, пока наконец … наконец он не увидел то, что на самом деле оказалось неожиданным гостем, прибывшим на борт его баркаса посреди ночи и совершенно без какого-либо на то приглашения. Прежде всего, Йосеф бен Маймун увидел чёрный, воронёный пистолетный ствол, направленный ему прямо в лоб. Пистолет держала рука человека, лежащего на дне баркаса на спине. Он был весь измазан серебристой рыбьей чешуёй и спутанными коричневыми нитями водорослей, но глаза – глаза смотрели на рыбака спокойно и уверенно, словно встреча произошла не в экстремальных условиях ночного моря, а за столиком паба, с льющейся из задрапированных динамиков тихой музыкой. Выждав необходимую паузу, Абу-Джамаль сел, не убирая нацеленной на ошарашенного рыбака правой руки, и сиплым, едва различимым голосом произнёс: "Направь свой баркас к побережью Тель-Авива, приблизься к берегу, чтобы радары тебя не обнаружили, и - быстро. Если ты хочешь, чтобы у тебя всё закончилось благополучно, мне надо, чтобы мы прибыли на место максимум через два с половиной часа. Ты меня понял?" - "Да…" - "Вот ещё что, у тебя есть запасная сухая одежда?" - "Ну, есть…" - "Дай мне, я переоденусь".
Йосеф бен Маймун, после того, как отдал непрошеному гостю комплект своих носильных вещей, достал из выдвижного ящика компас и карту, фонариком посветил и произвёл все необходимые вычисления. После этого, заведя мотор и привычно проведя нужный разворот по указателю компаса, он положил свой корабль на вычисленный курс и начал движение.
А звёзды и луна, как смотрели с бесконечной дали, так и продолжали смотреть, равнодушно и бездумно, словно бы напротив побережья города Бат-Ям и не произошло ничего вовсе!
* * *
Мечта кошачья - пирожки…
Мечтой арабки взрывы были…
Чертовки черные рожки…
Нет! Не видать их тёте Циле…
Тёплые, улыбающиеся солнечные лучи отражались от зеркала, встроенного в расположенное в углу спальни трюмо. По стенке вытянулся, такого же, как и трюмо, тёмно-коричневого цвета, трёх-секционный платяной шкаф. Оба эти предмета, очевидно, принадлежали одному гарнитуру "под старину", с характерными гнутыми ножками и другими деталями, изображающими декоративную лепнину. В таком же стиле были исполнены и несколько полок, прибитых к другой стене в шахматном порядке. На всех полках, за исключением одной, была выставлена богатая коллекция книг, характерная типичному представителю советской интеллигенции, совершившему эмиграционный марш–бросок из страны рождения в начале девяностых двадцатого века. Книги по бухгалтерии придавали собранной коллекции неповторимую уникальность и своеобразный колорит. На единственной полке, начисто лишённой книжного разнообразия, находилась уникальная в своём роде коллекция. Она открывала стороннему наблюдателю ещё одну грань разносторонней и многогранной души хозяйки этого жилища. На этой висящей особняком книжной полке расположились… кактусы! Самых разных форм и расцветок… Тот факт, что к некоторым нижним сегментам зелёного цвета были привиты красные и жёлтые, говорил о солидном опыте кактусовода той, которая своим исключительным вниманием и душевным теплом добилась столь впечатляющих результатов. Некоторые из коллекционных экземпляров чувствовали себя настолько хорошо, что даже цвели необычайной красоты цветами, а затем и плодоносили ягодами фантастических форм ароматов и вкусов.
В спальне имелось два спальных места. Одно - на огромной двуспальной софе с роскошной пуховой периной, второе - напротив неё, на небольшом добротном диванчике, по внешнему виду которого можно без труда определить характерную ГДР-овскую модель, которая в далёких шестидесятых была в Советском Союзе чрезвычайно популярна и, от Москвы и до Одесских окраин, присутствовала в каждой среднестатистической семье совместно с кухонным радио, холодильником "Зил" и чёрно-белым телевизором "Горизонт". Вот на этом ветеране-диванчике, беззаботно расслабившись, спала Фатима, разметав свои роскошные чёрные пряди по свежей, накрахмаленной белизне подушки.
На софе уже не было никого. Аккуратно застеленное бельё было покрыто ручной работы покрывалом, с вышитыми по краю плывущими стаями диковинных золотистых рыб. А из кухни доносилось добродушное мурлыканье тёти Цили, совмещаемое с мяуканьем её любимого Мурзика, найденного ею несколько лет тому назад, в виде жалобно пищащего комочка, возле дворовой помойки. Прошли годы, и в матёром огромном котяре теперь уже без труда угадывался настоящий, чистопородный дворянин. Тётя Циля, выражаясь языком её внуков, просто тащилась от своего питомца, ради которого, при помощи своего Бенечки, она выучилась работать в Интернете и теперь выуживала оттуда всю новейшую информацию, которая могла оказаться полезной для душки Мурзика.
Фирменные пирожки с мясом трёх сортов, яичком и жареным луком, с равными промежутками времени сигали из раскалённого чрева духовки прямиком в белую эмалированную кастрюлю, вызывая в этот миг у Мурзика надежду и прилив желания, но… Красная железная крышка вновь закрывала объекты кошачьих мечтаний, и тому оставалось лишь в очередной раз сокрушённо мяукать. Однако особая печаль и беспроглядная тоска в этом щемящем вое отсутствовала, так как котяре было доподлинно известно, что количества производимой тётей Цилей готовой продукции всегда таковы, что как минимум, один раз нажраться до степени неразличения мышей ему точно гарантировано!
Наконец завершив свои намеченные труды, тётушка, помассировав как следует основательно затёкшую спину, с глубоким вздохом поднялась с табуретки и отправилась в спальню.
Через двадцать минут Фатима, улыбаясь и протирая свои вьющиеся пряди, вышла из ванной и, следуя приглашению хозяйки, пришла на кухню, где на столе в красивом вазоне дымилась горка румяных пирожков. Кроме того, стол был идеально сервирован на две персоны всем необходимым для кофе и чая. - "Тётя Циля, огромное Вам спасибо за угощение. Ничего подобного никогда в жизни не пробовала, даже не знала, что такие вкусности можно приготовить" - "Деточка, пока ты здесь поживёшь, попробуешь ещё немало. Какие вкусности делали у нас на Молдаванке, а какие продавали на Привозе!". Пенсионерка закатила глаза, по коей причине не заметила мгновенный бросок Мурзика, скрывшего в захлопнувшейся пасти как минимум три произведения тёти Цилиного искусства. Фатима тихонько рассмеялась и подмигнула принявшему вновь невозмутимую позу коту. Тётя Циля истолковала это превратно и сообщила: "Деточка, Мурзик - это моя ежедневная любовь, мой компаньон преодоления всех жизненных сложностей. Ты знаешь – племянничек Бенечка подарил мне на день рождения комьютер, э-э-э-э, Пентаум – так, кажется? Ну, не важно, так он же ещё научил меня, как находить кошачьи странички. С тех пор мой Мурзик имеет всё самое передовое, от поводков до еды и врачебного обслуживания. Я даже нашла парикмахершу, которая приходит сюда раз в месяц и делает моему мальчику укладку. Вот только не пойму, почему он это так не любит?..".
Завтрак уже закончился… Собеседницы, перейдя в гостиную, беседовали о разных разностях, а Мурзик получал на кухне ожидавшееся им уже давно удовольствие.
- Тётя Циля, у меня к Вам будет просьба, я позже, разумеется, всё верну…
- Фатима, что ты, ей богу! Пирожками отдавать, что ли, собралась?
– Да нет, я о другом, у меня есть небольшие проблемы, и, в общем…, ну, поэтому … я бы просила… - позвонить по пелефону можно?
- Деточка – какие вопросы?! Чтоб ты знала, вообще по всякой проблеме существует только два мнения: моё и неправильное! Моё - бери да звони! А я пойду, помою посуду, терпеть не могу, когда в раковине лежит хотя бы одна грязная тарелка, такая гадость!, - с этими словами она положила на журнальный столик свой мобильник и вышла в коридор, тихонько прикрыв за собой дверь.
Молодая женщина внимательно оглянулась по сторонам, минуту назад присутствовавшее добродушие и стеснительность куда-то исчезли, они сменились явно выраженной злобой, сосредоточенностью и огромной внутренней концентрацией. Она быстро набрала номер и после нескольких гудков услышала голос Абу-Джамаля. Голос казался каким-то странным. С одной стороны - да, такой знакомый общением с детства, а с другой - он был значительно более высоким, чем-то, больше смахивающим на женский…
- Абу-Джамаль, я уже второй день у этой клуши. Надоело заниматься ничего не деланием, в двух шагах от цели операции, но у меня нет ничего необходимого. Я жду тебя с огромным нетерпением
- Да, Фатима, я, конечно же, всё понимаю и, чтоб ты знала, делаю всё, что в моих силах, для нашего с тобой общего дела. Вообще ты не забыла, что самое вредное на свете — это жизнь, ведь от нее все умирают?… Ну а я только что выехала с центральной автобусной станции Тель-Авива.
– Выехала? Как это - выехала?!! Алло, алло, Абу-Джамаль…,- но ответом ей была лишь серия прерывистых гудков, как и положено после отсоединения абонента…
Фатима глубоко задумалась и не замечала, что на неё в окно гостиной из окна противоположной секции дома, с лестничной клетки, смотрел Гоша. Он смотрел давно и непрерывно, замечая все даже самые незначительные изменения в её энергетическом слое. Обратив внимание на движение губ
Гоша почти полностью понимал, о чём говорила дама, являющаяся объектом его пристального внимания. А в тех случаях, когда отдельные слова были не ясны, их смысл становился ясен по контексту. Хотя был ещё один как бы параллельный способ понимания… Смысл происходящего был обусловлен тем, что тому, кто видит аурический слой, для понимания человеческой речи вовсе не обязательно владеть тем языком, на котором она поизносится, ибо энергетическая канва слова зависит от его смыслового содержания, и потому у одного и того же слова на самых разных языках она совершенно идентична. Именно поэтому все те люди, которые видят аурический слой собеседника, воспринимают, что все говорят с ними на их родном языке.
Гоша Меламед уже давно устроился напротив окна на своём раскладном стульчике. Самое сложное в вынужденном безделье было то, что в нём в принципе никак нельзя остановиться и передохнуть. Ситуация, кроме того, казалась достаточно запутанной оттого, что если человек точно знает, чего он хочет, то он или мало знает, или мало хочет…
Хотя в целом не всё было так уж плохо! В самом деле - рядом в сумке хранился внушительных размеров пакет с аппетитными сэндвичами и термосом с горячим кофе. Ночную смену Гоша по-джентльменски взял на себя, условившись, что если в эти тягучие часы ничего экстренного не случится, то в распоряжении Светы для отдыха будет целая ночь. Можно было, конечно, попросить ночные часы себе, но он ведь отлично знал простую истину, что любящая женщина всё простит, но… ничего не забудет!.. А посему… джентльменство – превыше всего! Специалист по аурической диагностике вообще старался, чтобы супружеские отношения были, по возможности, ровными, спокойными, без резких взлётов неимоверной крутизны и ужасных падений в глубокую пучину. Он старался никогда не ставить точку там, где его сердце ставило запятую… В любой обстановке и при самых разных обстоятельствах Гоша относился к Свете с искренней симпатией, не забывая ни на единый миг первую часть глубокой мысли - Миром управляют мужчины…, которыми управляют женщины.
Нескончаемая ночная смена прошла спокойно и уже, если примерно через часок ничего особенного в квартире тёти Цили не станет видно, то пришедшая к тому моменту на смену жена отпустит отдыхать утомлённого муженька. Хотя какие-то глубинные, почти что не ощущаемые сомнения иногда едва ощутимо беспокоили бывалого программиста, ведь Света никогда не опаздывает, она просто приходит или нет… А пока - пока после завершения важного разговора, который принёс наблюдавшему за ним дополнительную пищу для ума, можно было расслабиться и почитать книги, нет, не бумажные, хотя они — источник знаний, тепла, средств личной гигиены, смотря как ими пользоваться… Но Гоша предпочитал книги, собранные в карманном компьютере – такое чтение было одним из самых его любимых занятий в часы досуга.
* * *
Удачи дарит терроризму
К концу бредущая канва…
Мир потрясений, катаклизмов,
Добра и зла… - их только два!
Серенькие перистые облака с раскинутой прозрачной простынкой тумана… Набегающие на песчаный пустынный пляж ленивые волны… Такой вот однообразный пейзаж царил в ранний утренний час на Тель-Авивском взморье. Справа, за уходящей далеко в море косой волнолома угадывались расплывчатые очертания башенных кранов и нескольких судов – контейнеровозов, застывших с выгнутой спиной палуб под погрузочно-разгрузочными работами. На жёлтый, слипшийся от морской воды песок выбрасывались обточенные со всех сторон разноцветные камешки, пустые, причудливой формы, ракушки, покинутые своими подросшими жильцами, бутылки из под пива и кока-колы, попутчики отдыха, безусловно, хомо, но, конечно, отнюдь не сапиенс, и ещё множество никому не нужной всякой всячины. Неожиданный скрип и приглушённое чавканье привлекли к себе взгляд пролетавшей неподалёку по своим важным делам портовой чайки. Повернув правее свою взъерошенную голову, она увидела уткнувшийся в берег небольших размеров баркас, слегка пригнувшийся на левый борт. На его дне валялись горы любимого лакомства - серебристого тунца, узрев которое, чайка резко набрала высоту и стала выписывать вокруг круги ожидания, внимательно и зорко наблюдая за обстановкой, складывающейся внизу.
Йосеф бен Мамун, пришвартовав к грибу от солнца свой баркас,посмотрел вопросительно на своего незваного попутчика. За время совместного плавания ими не было произнесено друг другу ни единого слова, даже в те моменты, когда над баркасом, гремя мощными двигателями, в ночном небе проплывали, явно, ищущие кого-то вертолёты или когда осветительные ракеты, запускаемые с рыскающих боевых кораблей, делали окружающее пространство на миг более светлым, чем днём. Йосеф бен Мамун, под дулом пистолета, следуя кивку головы попутчика, перешагнул через борт на желтый мокрый песок, втянувший его сапоги по самые щиколотки. За ним, с лёгкостью лягушки, выпрыгнул и Абу-Джамаль, уже переодетый в чистую, сухую одежду Израильского рыбака. Заведя своего пожилого пленника в кабинку общественного туалета, коих на каждом пляже имеется великое количество, террорист связал капроновой верёвкой ему руки, заткнул кляпом рот и, закрыв в кабинке на щеколду, отправился к выходу из пляжа на набережную.
Удаляясь по своим неотложным делам, он не видел, как терпеливо ждущая своего часа чайка с радостным курлыканием спикировала в пришвартованный и покинутый людьми баркас. Свежая рыба, одна за одной, исчезала в хищной прожорливой пасти. Раздражённые глаза счастливо горели дьявольским огнём… Но… царский банкет продолжался недолго! Серое небо внезапно потемнело от несметного количества неизвестно откуда взявшихся сородичей. Перья от драк за рыбёшку, крики и сутолока белых комков, облепивших чёрный, как смоль, баркас словно сплошным покровом январского снега… всё это через десяток минут исчезло, оставив на берегу пустое утлое рыбачье судёнышко, сиротливо покачивающееся под набегающими перекатами волн.
Ранним часом только ещё вступающего утра старые районы Большого Тель-Авива потягивались выезжающими на улицы первыми автобусами и прочищали своё горло кукареканьем проснувшихся петухов. В одном из таких районов к покосившейся, потемневшей от времени халупе, в которой без труда угадывалось жилище палестинца, подкралась едва видимая тень. Если внимательно приглядеться к застывшему у порога характерному силуэту, то в нём можно было безошибочно угадать рыбака. Капюшон, высокие сапоги и свободная, ниспадающая штормовка не представляли возможности ошибиться. Рыбак постоял полминуты, внимательно оглядываясь по сторонам, а затем убедительно застучал в дверь, вызвав из глубины спящего дома сначала обиженный детский плач, а затем медленные, шаркающие шаги.
Открывшаяся безбожно визжащая несмазанными петлями дверь пропустила внутрь нервно переминавшегося с ноги на ногу рыбака.Спустя полчаса визг повторился, и из дома вышла согбенная арабская старуха в чёрной одежде. Она отличалась чрезвычайно толстым телосложением, больше напоминая самку ядовитого паука – арахну. Тонкие и длинные конечности и непропорциональный, противно колыхающийся при малейшем движении огромный живот… Судя по возрасту этой женщины, нельзя было сделать вывод о её возможной беременности, поэтому внешний вид, кроме жалости и отвращения, смешанного с содроганием, ничего другого не вызывал. Женщина, отдуваясь под начинающим припекать солнцем, простояла четверть часа на остановке и уехала на подошедшем автобусе кооператива "Дан" к центральному автовокзалу Тель-Авива.
Охранники на входе в здание автовокзала внимательно, как и положено в подобных случаях, изучали документы пожилой, диковинного вида, арабки.
С фотокарточки смотрело, вроде бы, такое же смуглое, до оттенка позднего вечера, лицо с длинным крючковатым носом и сросшимися над ним широкими бровями. Умм-Хализ, жительница Яффо, 1938-ого года рождения, все штампы и печати в норме. Через устройство личного контроля она еле- еле протиснулась, постанывая, покрякивая и поглаживая своё огромное пузо трясущейся рукой. Убедившись, что, по показаниям прибора, всё чисто, – парни пропустили сиё творение природы и забыли про него спустя пять минут тяжёлой, непрерывной работы. Переваливаясь с боку на бок, словно пингвиниха, на ногах, явно, не приспособленных к длительному хождению, Умм-Хализ взобралась в отходящий в Иерусалим 405-ый автобус и, пройдя по салону почти что в конец, тяжело опустилась в кресло, под живительные струи работающего кондиционера. Когда автобус остановился на выезде с автовокзала и внутрь, как обычно, вошёл сотрудник службы безопасности, который, как всегда, осматривал салон и пассажиров, внимательный наблюдатель отметил бы, что в руке проверяющего находилась какая-то карточка, в которую тот периодически посматривал, сверяясь с нею, словно кого-то ища. Наконец, пройдя через весь салон и, видимо, не обнаружив объекта своих поисков, проверяющий вышел наружу и дал знак водителю, что тот может ехать. Умм-Хализ вынула из кармана платок и промокнула испарину, выступившую на лбу. В этот момент у неё зазвонил сотовый, и она, настороженно поглядывая по сторонам на сидящих рядом пассажиров, обмолвилась буквально несколькими словами с… Фатимой!
Давид Цыприс сидел на своём рабочем месте и, как и полагается, размышлял… Настроение, если можно так выразиться, явно желало лучшего. Уже сейчас, в начале рабочего дня, появилась характерная, не предвещающая ничего хорошего, одышка которая могла, и такое уже бывало, закончиться глубоким обмороком. И хорошо, если рядом окажется лучшее лекарство – Гоша Меламед или его жена. Гоша в таких случаях убеждал Давида прекратить перенапрягаться работой над проектом, приговаривая, со своей подкупающей улыбкой: "Давид, дорогой, ну пойми, наконец! Работа — это святое, а потому не трогай ее!". А если такого не случится, если ни Гоши, ни его боевой подруги не окажется рядом, тогда… Давид поёжился, предоставив своему богатому воображению нарисовать картинку того, что вполне может произойти. Ладно, если тебя кинули — расправь крылья, - философски посоветовал сам себе угнетённый грустными мыслями руководитель проекта. Вообще в этих непредсказуемых буднях может случиться всякое, причём в любую минуту - может позвонить разгневанный заказчик и попросить, а то и потребовать исправления, как ему кажется, возникшей ошибки, и кто в таком случае может ласково, теплыми задушевными интонациями, в располагающих фразах успокоить громовержца, привить ему сначала согласие, а затем и вообще кротость? Такое по плечу опять же только Гоше, с его оригинальной методикой оздоровления человеческого общения, хотя он, Давид, и именовал её, в шутку, методикой человеческого охмурения. Так вот Гоша, такой желаемый на рабочем месте в часы грядущей радости и неизбежной печали, позвонил пять минут тому назад и попросил, по не декларированным причинам, отпуск на несколько дней. Давид аж растерялся, когда услышал такое, но… хитрец, явно, применил на практике свою означенную методику, и вот результат – Давид, слыша себя, как бы со стороны, отвечал своему сотруднику с искренним согласием: "Пожалуйста, Гоша! Конечно, мой дорогой! Я всё понимаю, и, главное, - будь здоров", - через несколько минут после разговора добродушный Давид сокрушался, как же успешно Гоша в очередной раз применил свою методику человеческого охмурения… Днём Давид сказал своей секретарше, что ему надо отлучиться по делам на пару часов и чтобы она постаралась все возникающие проблемы решать сама. Ну, если же что-то "из ряда вон ", то только тогда ей разрешается позвонить боссу. На самом деле, господин Циприс отлучался со своей работы не просто так. Он был очень ответственным человеком и потому, как и положено у таких людей, у него работа была, разумеется, превыше всего. Но… у Давида был ещё один источник доходов с одного из самых крупных пакетов акций газеты "Маарив". Всю свою взрослую жизнь он занимался тем, что подкупал и подкупал акции этой газеты, иногда и сам поражаясь своей эдакой целеустремлённости. В самом деле – когда женился на своей горячо любимой Хаве, то всё её немалое приданное сразу после свадебного путешествия было вложено в эти самые акции… Когда пришлось пережить горе разлуки с отцом и хоть немного поутихла боль, Давид оформил получение полагающейся по завещанию отца своей доли наследства - а это была авторемонтная мастерская и бензозаправочная станция. В принципе и то и другое приносили неплохой стабильный доход, но… опять, не понимая - почему, не объясняя причины своего решения никакой логикой или здравым смыслом, Давид продал оба бизнеса и к уже имеющимся газетным акциям добавил ещё значительную часть. Это всё произошло уже лет пятнадцать тому назад, и всё это время господин Цыприс каждый месяц следовал одному и тому же правилу – минимум на треть заработанных средств всё покупать и покупать акции "Маарива". Несколько лет тому назад он вдруг получил неожиданное для себя письмо, где сообщалось, что с прошлого месяца, после приобретения очередного количества акций, господин Цыприс становится держателем самого крупного пакета. Его пригласили на заседание совета директоров, так как он был, согласно уставу, автоматически кооптирован в этот совет. Давиду предложили выбрать себе то направление, которое он хотел бы курировать. После серьёзных раздумий, желая минимизировать своё участие в деятельности совета директоров, новенький директор выбрал себе "неофициальные контакты со спецслужбами". Прошло уже несколько лет после того события, а Давид всё восхищался собственным благоразумием, ведь ему ни разу не пришлось осуществлять эти самые неофициальные контакты, и вруг… только что позвонила секретарша совета директоров и сообщила, что, по его работе в совете, возник довольно-таки острый вопрос, и потому ему нужно через сорок минут быть в Тель-Авиве, на улице Алленби 16, строение "Б"… Заводя свою "Тойоту", Давид Цыприс вспомнил, как неудачно начинался этот день - одышка, сумасшедший звонок Гоши, и вот теперь ещё это!
По дороге спешащий член совета директоров продолжал удивляться количеству напастей, которые проявились в один и тот же день, а кроме того, задавая себе уже который год один и тот же вопрос - почему он, столь ярко выраженный право-религиозный индивидуум, вложил все свои средства в левый "Маарив"? И уже который раз ничего, кроме туманного "бизнес есть бизнес", - не находил…
* * *
Будильник холодом сигналит…
В архив тепла уж сон был сдан…
Копытом бьёт багажник , чалит…
Мотор оскалящий "Ниссан".
Самые разные, порою совершенно не объяснимые, мысли приходили в голову, с трудом проникая сквозь не спеша разливающийся ватный туман сна. Иногда сознание выхватывало мысль целиком, но чаще как, вроде бы, не привязанный ни к чему кусок, типа "…Импотенция — это когда сила притяжения Земли больше силы притяжения к женщине..." или "ничто так не портит цель, как попадание…". Она пыталась проанализировать, понять, на худой конец - хотя бы запомнить, но при этом на все сто знала, что это абсолютно бесполезно и, проснувшись, она не будет помнить совершенно ничего…
Раздался протяжный, рвущий барабанные перепонки звон будильника, который, как любая металлическая бестолочь, не испытывает к человеку никакого сочувствия. Света обиженно выключила его, её глаза едва раскрылись, и шарящие руки натянули до кончика носа тёплое с ночи одеяло. Неожиданно она подскочила, как ужаленная – ведь Гоша-то на своём посту…
А ведь ещё надо в душ, привести себе в порядок "морду лица", собраться, ничего не забыв в этой горячке, отключить всё электричество, проверить, закрыты ли все двери от проникновения с провокационными целями кошек, да и засыпать этим милашкам перед уходом еду. Так – ну теперь, вроде бы, можно бежать, а где ключи? Где же они, в самом деле… Ой, а содержимое кошачьего поддона всё-таки забыла убрать… Уф! Как после этой целой рабочей смены можно ехать в Иерусалим? Выбежав во двор с ключом зажигания наизготовку, Гошина супруга скосила свои мечущие громы и молнии глаза на часы. Так! Сколько у нас времени… мда-а-а, четверть часа, как я уже должна была его сменить… ну ничего, можно же немножечко и подождать, ведь ещё через час, максимум, я буду уже там, так о чём вообще разговор!? Света грозно свела брови и последнюю фразу произнесла вслух, словно единственный и желанный в эту минуту, стоя напротив, действительно, позволил себе начать укоризненный разговор. Повертев по сторонам головой, она сего факта всё-таки не обнаружила и потому быстренько, привычным движением, загрузилась в свой верный "Ниссан". Машина тяжело переводила дух, словно лошадь, загнанная почти до потери сознания ночью, в утренние часы принимающая на себя другого седока. В принципе, в какой-то мере так оно и было – ночами орущий мотором и тормозами от нещадного загона, "Ниссан", управляемый безжалостными подростковыми руками сына Светы и Гоши, к утру разбитой клячей доползал до стойла, разумеется, не получая ни воды, ни овса, ни даже хотя бы благодарного похлопывания по крупу…, а через пару часов - в новый путь, хотя тут уж не с такими скоростями, да и бензина дают, когда надо и вдосталь.
…Сотовый разрывается в радио-плаче. Ну вот, сейчас начнёт свой концерт! Ведь еду же уже, в самом деле, ну чего звонить? Чего? Как будто этими дурацкими звонками что-то можно изменить! "Да, Гоша, слушаю тебя, привет, привет, и тебе тоже - доброе утро. Что? Я уже еду. Что?!! Какая арабка? Ничего не понимаю – ты не тараторь, говори помедленнее, сам же знаешь, что так будет эффективнее… Что? Очень толстая? Куда? В квартиру к этой самой тёте Циле? Странно, а с какой стати…, Гоша, а что у неё с аурой? Что? Да, я тоже пока что не понимаю, почему она, как две капли воды, похожа на энергетический слой этой самой Фатимы… Так, мой милый, – слушай сюда! Смотри на всё чрезвычайно внимательно и, если что – немедленно мне сообщай. Договорились? Я скоро уже буду", - Света вжала педаль газа в пол до отказа. Машина удивлённо подпрыгнула, так как ощущала в седле, вроде бы, не ночного седока. Но госпожа Меламед сжала руль с такой силой, что костяшки пальцев по цвету стали подобны зимнему Иерусалимскому снегу. Она слегка склонилась над приборной доской и … понеслась с той скоростью, на которой постоянно запрещала ездить своему старшему сыну.
…В Иерусалимском районе Рамот автолюбители, притормаживая и смело ругаясь, так как их слышали только стены салонов авто, пропускали тех, кого обязывал всегда пропускать закон. В самом деле – зачем рисковать? Известно, что почти всегда себе дороже обойдётся. Майор и полковник, осунувшиеся после бессонной ночи, рыскали в патрульной полицейской машине по проснувшемуся Иерусалиму. Иерусалим потягивался в разные стороны, огромными транспортными и пассажиропотоками, непонимающе глазел на наступивший день разноцветными глазами светофоров, и громко покрикивал голосами муэдзинов с высоты устремлённых в небо минаретов.
Ручное когда-то время стало нынче жёстким и беспощадным и убегало с колоссальной скоростью, не суля двум коллегам-офицерам совершенно ничего хорошего… Молчание и полнейшая тишина в салоне автомобиля давили на сознание потяжелее заводского пресса. Всё, что только можно, уже было обсуждено и тщательно проанализировано, но никакого, хотя бы даже приблизительного, решения возникшей проблемы не представлялось возможным найти. Наконец напряжённое молчание было прервано.
В устройстве связи послышался звонок, причем номера звонящего на экране видно не было. Сам этот факт казался чрезвычайно странным, так как если не смог определить даже полицейский определитель номера, то это могло значить только одно… Майор, с молчаливого согласия полковника, поднёс переговорное устройство к уху и, нажав на соответствующую клавишу,сделал так, чтобы переговоры были бы слышны всем, находящимся в салоне.
…Спокойный, уверенный голос представился кратко – ШАБАК. Видимо, далее опытный режиссёр порекомендовал выдержать соответствующую паузу, которая обеспечила необходимый эффект. После чего всё тот же голос, тоном, не терпящим возражений, предложил приехать через полтора часа в Тель-Авив на улицу Алленби 16, строение "Б". Отказ сотруднику ШАБАК в Израиле не допустим, с этой простой истиной, знакомой даже детям дошкольного возраста, предпочитает не спорить никто, даже такие уважаемые люди, как офицеры-следователи Иерусалимской полиции. По этой, в общем-то, совсем не сложной для понимания причине, включив сирену и мигалку и буквально расталкивая всех мешающих, оба товарища по несчастью отправились к месту загадочного вызова, разумеется, предварительно не забыв доложить о том по служебной рации секретарше генерала.