Глава 26
Время шло, а мы все отступали, медленно, но верно. Немецкой армии не удавалось достичь каких-либо значительных успехов, оставалось рассчитывать только на летнюю кампанию! После сокрушительного поражения под Москвой, немецкие войска устремились к Сталинграду, развернулись бои на Волге. Наши же части пока еще стояли на исходных рубежах границ, которые заняли после отступления, где-то километров двести от Москвы и держали оборону. Масштабных боев на нашем участке не наблюдалось, поскольку они развернулись в других местах, об этом я уже упомянул. Остановившись, русские пока не предпринимали значительных активных действий, но и мы перейти в наступление не могли, поскольку были сильно ослаблены.
Дивизию приходилось комплектовать заново, поскольку она лишилась почти половины своего состава. Отовсюду стекались новобранцы, часть из них были из расформированных частей, а часть из нового призыва, парни которым исполнилось восемнадцать, и они подлежали мобилизации. Прибыло молодое пополнение и в наше подразделение - это был Кристиан Менкель, ему было всего девятнадцать лет, молодой симпатичный парень со светлыми волосами.
- Господа! Прошу минуточку внимания! – сказал командир. - Это ваш новый товарищ, прошу любить и жаловать. Он еще молод, но умен и сообразителен, хороший малый. Ему всего девятнадцать, но он на многое способен.
- Ну, что проходи, располагайся. Теперь ты в разведке, – сказал ему Алекс.
- Садись Кристиан, – сказал ему я. – Рассказывай кто ты? Откуда?
- Из Зальцбурга. Мне уже девятнадцать. Недавно закончил разведшколу, до этого полгода в стрелковой роте.
- Что хорошо стрелял?
- Отлично. Как снайпер! Я был лучшим по строевой подготовке и рукопашному бою.
- А в разведку зачем?
- Я сам напросился, очень хотел. Наш командир меня рекомендовал.
- Ну, теперь держись, разведка этот тебе не стрелковая рота, – сказал я ему, – дело опасное, хотя более престижно. Ты прав!
После я занимался с Кристианом, обучал его русскому языку, впоследствии мы с ним сдружились. Как оказалось он бы не плохим малым, но в силу своего возраста излишне наивным и самоуверенным, все еще верил в победу Германии и Геббельсовскую пропаганду. Вообще у меня со всеми были относительно нормальные отношение, но друзей с кем я близко общался, было трое - Вилли, Алекс и Кристиан, мы хорошо понимали и во всем поддерживали друг друга.
Однажды русские предприняли попытку отельным батальоном, отбить один из населенных пунктов и перешли в наступление, завязалось сражение, но благодаря вовремя подоспевшему подкреплению нам с трудом удалось его удержать. Не обошлось без жертв, вокруг было много убитых, как с нашей, так и с русской стороны. После боя, солдаты собирали тела, чтобы похоронить своих погибших. Русских тоже хоронили в траншеях.
Проходя мимо, мы наткнулись на тела русских солдат, они были мертвы, среди них была девушка, очевидно санинструктор, младший сержант, возле которой лежала аптечка и медицинская сумка. Неожиданно она пришла в себя, открыла глаза, попыталась взять автомат, и была застрелена на моих глазах, от чего я пришел в ужас, и мне стало не по себе.
Я был не в силах вынести этой сцены и ничего кроме омерзения, в том числе и к себе не испытывал. Мне все опротивело, до такой степени, что я готов был наложить на себя руки. Сдаться в плен? Но этого я тоже боялся, что со мной будет? Мне было страшно, я думал лучше погибнуть, все равно, от штыка или от пули. Еще долго эта сцена стояла у меня в глазах, как та, когда я долго не мог прийти в себя, после того как на моих глазах была сожжена деревня.
Дни тянулись тяжелой рутиной. Были постоянные задания, где мы высиживали часами, наблюдая за советскими позициями, не спали ночами, каждый раз возвращались назад, рискуя быть убитыми, попав в засаду или нарвавшись на мины. Жили в блиндажах, землянках, сидели в окопах, в пыли и в грязи, не имея возможность нормально помыться или справить нужду. Если были временные казармы, то это казалось за счастье. И когда мне хотелось домой, обнять свою маму, сестренку, выспаться в мягкой постели, увидеть дочь, не имея для этого хоть малейшей возможности, я готов был проклясть все на свете.
Осенью 42-го года с задания не вернулись еще трое наших товарищей, они погибли, нарвавшись на мины. Среди них были Ганс Шварц, Питер Райхнер и заместитель командира взвода - лейтенант Карл Лейбниц. Меня вызвали в штаб к командиру подразделения и назначили заместителем командира взвода, присвоив звание лейтенанта. Не сказать, что я сильно был этому рад, но делать было нечего
Развлечений конечно на войне было мало. Однажды вечером мы отправились в сельский клуб или бывший дом культуры, в небольшом городке, где располагался наш гарнизон. Там устроили бар, трактир и рядом нечто вроде борделя, куда собрали женщин и молоденьких девушек, которые должны были обслуживать немецких офицеров. Простым же солдатам вход туда был запрещен.
За столиками сидело много народу, они пили, гуляли, веселились, играла музыка. Две девицы легкого поведения сидели на коленях у пьяных немецких офицеров и о чем-то оживленно болтали. До нас доносились обрывки разговора.
- Майне кляйне. Ту есть все русский девушка, такой красивый?! – говорил лейтенант на ужасном ломанном русском.
- О да, хэр официр!
- Я не могу, вы сводить меня с ума, я терять свой голова, это не прафильно! – рука его скользит по женским, бедрам и округлым коленкам.
- О, хэр официр, не так быстро! Вы слишком торопитесь, – отвечала ему девушка.
- Я давно так не расслаблялся. Черт, русские девушки действительно очень красивые, но чувствую, нам сегодня точно не обломится из-за этих козлов,– огорчился Алекс.
- Что поделаешь Алекс! Кажется, они нас опередили, – констатировал Пауль.
- Кристиан, у нас наверное еще девственник! – вставил Вилли.
Парень залился краской.
- Надо торопиться, а то убьют, так женщины и не попробуешь! – продолжал он шутить.
все засмеялись. Грех, конечно, так было над беднягой Кристианом.
- Ладно, найдем мы тебе русскую фрау! – ободрил я его.
На сцену вытолкнули несколько женщин и молоденьких девушек.
- Стройся, бистро, бистро! Шнель! Вы сейчас будьете дафать концерт для немецких официров. Ясно? Будьете пьеть русский народный песня.
Нам сделали объявление на немецком.
- Господа, прошу вашего внимания! Сейчас эти девушки споют для вас русские песни.
В зале раздался свист, хлопанье в ладоши, аплодисменты. Им приказали и они запели:
То не ветер ветку клонит,
Не дубравушка шумит
То, мое, мое сердечко стонет,
Как, осенний лист дрожит…
Внезапно воцарилась тишина. Зал замолчал, а после разразился бурными аплодисментами. Немецкие офицеры снова хлопали в ладоши, кричали «Браво».
Ушли мы в конце концов сытые, пьяные и довольные, подходя к казарме, распевая и горланя свою любимую песню «Лили Марлен»:
Vor der Kaserne
Vor dem grossen Tor
Stand eine Laterne
Und steht sie noch davor
So woll'n wir uns da wieder seh'n
Bei der Laterne wollen wir steh'n
Wie einst Lili Marleen.
Unsere beide Schatten
Sah'n wie einer aus
Dass wir so lieb uns hatten,
Das sah man gleich daraus
Und alle Leute soll'n es seh'n
Wenn wir bei der Laterne steh'n
Wie einst Lili Marleen.
Schon rief der Posten,
Sie blasen Zapfenstreich
Das kann drei Tage kosten
Kam'rad, ich komm sogleich
Da sagten wir auf Wiedersehen
Wie gerne wollt ich mit dir geh'n
Mit dir Lili Marleen.
Deine Schritte kennt sie,
Deinen zieren Gang,
Alle Abend brennt sie,
Doch mich vergass sie lang
Und sollte mir ein Leid gescheh'n
Wer wird bei der Laterne stehen
Mit dir Lili Marleen?
Aus dem stillen Raume,
Aus der Erde Grund
Hebt mich wie im Traume
Dein verliebter Mund.
Wenn sich die spaeten Nebel drehn
Werd' ich bei der Laterne steh'n?
Wie einst Lili Marleen.
Если перевести на русский очень точно и дословно, то это выглядело бы так:
Перед казармой,
Перед большими воротами
Стоял фонарь,
И он еще стоит там, впереди
Так давай мы там опять увидимся.
Снова постоим у фонаря.
Как когда-то, Лили Марлен.
Наши две тени
Выглядели как одна.
Как нам было хорошо,
Можно было бы сразу заметить.
И все люди должны это видеть,
Когда мы стоим у фонаря
Как когда-то, Лили Марлен.
Уже кричит часовой,
Трубят вечернюю зорю.'
Это мне может стоить трёх дней.
"Товарищ, я уже иду!"
Тогда сказали мы - до свидания.
Как хотел я пойти с тобой!
С тобой, Лили Марлен.
Твои шаги знает он [фонарь],
Твою изящную походку.
Каждый вечер он горит,
А меня он давно забыл.
И если со мной приключится беда,
Кто будет стоять у фонаря
С тобой, Лили Марлен?
Из тихого пространства,
Из земной почвы
Поднимет меня, как из сна,
Твой влюблённый рот.
Когда кружатся поздние туманы,
Я буду стоять у фонаря.
Как когда-то, Лили Марлен...
Погода начала быстро портиться. Стоял октябрь, шел мелкий противный дождь, и осенние листья сминались под нашими сапогами
Глава 27
Зима 42-43 годов выдалась не менее холодной и жестокой, чем зима 41 года. Ежась от холода, переминаясь с ноги на ногу, я уже в который раз проклинал эти русские морозы. Даже стрелять было тяжело, пальцы просто примерзали к спусковому крючку.
Новый год мы встретили в землянках, притащили ель, навесили на нее бумажных фонариков, железные гильзы. Вилли нарядился русским дедом морозом, приклеив бороду из ваты и надев шапку ушанку. Нам выдали пайки из тушенки, конфет, плитки швейцарского шоколада, портвейна, а офицерам хорошего вина.
В январе поползли слухи, что шестая армия окружена и дела под Сталинградом совсем плохи. 2 февраля фельдмаршал Паулюс капитулировал и сдался в плен. Немецкая армия была разгромлена и потерпела сокрушительное поражение. 330 тысяч солдат и офицеров! 22 дивизии! 91 тысяча попавших в плен – таковы были наши потери. В Германии был объявлен траур, по немецкому радио передавали только классическую музыку. Моральный дух наших солдат сильно упал и уже никто не надеялся на быструю и скорую победу. То и дело кто-то ворчал, высказывали недовольства, но все в втихаря, травили анекдоты про наше командование, а то и самого Гитлера. Только не дай Бог, если это кто-нибудь тебя продаст! Ничем хорошим это не сулило. Нас предупредили, что за попытку сдаться в плен, без особых на то причин, если не вынуждают крайние обстоятельства, предательство – расстрел. А за подрыв морально боевого духа, неугодные анекдоты – штрафной батальон под ведомством и управлением «СС». То же самое, что у русских, штрафбаты и НКВД. Семью могли лишить пайка и небольшого денежного довольствия, которое составляло 180 марок.
Таких кто рисковал, было немного. Я тоже много чего хотел бы сказать, но предпочел придержать свой язык, так как положиться было не на кого. Чем дальше, тем больше копилось во мне недовольства, тем больше все надоедало, тем больше я понимал всю абсурдность и безвыходность нашего положения. Представьте себе, они там, в Берлине, а мы погибаем неизвестно за что, пачками замерзаем в окопах, утопаем в грязи, кормим вшей, ради чего? Некоторые вещи я мог предвидеть наперед, моя интуиция мне подсказывала, что ничем хорошим это не закончится. Что будет если русские войдут в Германию? А они это непременно сделают, если победят, тут даже к гадалке не надо ходить. Страна будет разрушена, что ждет ее потом неизвестно. Пока шли бои в Сталинграде, англичане и американцы выжидали кто победит, не решаясь открыть второй фронт, как проститутки, заключая с нами сепаратный мир! Это вело к затягиванию войны, длительной и мучительной агонии Третьего Рейха. Кто знает? Если нацистский режим был свергнут раньше, и мы подписали бы акт о капитуляции, то оккупации Германии советскими войсками могло бы и не быть. В случае нашей победы Япония так же напала бы на Советский Союз.
Главное, что выхода из столь бедственного положения не было, и я это понимал. Куда не кинь, везде клин! Чем дальше, тем больше я симпатизировал большевикам, хотя боялся в этом признаться. Нет, не сказать, что я их сильно любил, но и не ненавидел тоже. Даже войну со стороны русских считал более справедливой. Кто на кого напал? Сталин тоже был не лучше, но из двух зол выбирать? Во мне копилась элементарная злость, которая должна была выплеснуться. Не забывайте про мой характер, я как журналист был ужасно вредный, готовый высмеивать и подвергать критике все вся, а если мне затыкали рот, лишали свободы слова и мнения?! Вот, вот!
Наверное, то, что была во мне русская и польская кровь, давало о себе знать, что-то тянуло меня к этим корням. Я полюбил эту землю, с ее бескрайними просторами, зелеными лесами, белоствольными березами, рассветами и закатами, уникальной культурой и самобытностью. Как никто другой, я понимал русский характер, русский юмор, загадочную русскую душу. Вот уж действительно, что русскому хорошо, то немцу смерть.
Прошло еще время,…
Живот у Оксаны был уже заметен, а сердобольные соседки то и дело перешептывались между собой.
- Рожать ей уже пора, не сегодня, так завтра, – говорила одна из женщин.
- Да, это уж точно, – согласилась вторая.
- А от кого ребенок, так и не говорит, – шепталась третья.
- Муж ее погиб, здесь только немцы были.
- Да заходили они к нам то и дело, их несколько раз здесь видали, группами, по несколько человек. Зайдут, по дворам пошныряют, брать у нас нечего, они и уйдут.
- Ясное дело, что от немца она его нагуляла.
Оксана старалась не обращать внимания на косые взгляды и проходила, мимо соседок молча. Кому какое дело! Но все же девушка часто вспоминала Иоханна, случайно оказавшегося в её доме. - Жив ли он? Что с ним? Неужели он никогда не узнает об этом? Неужели никогда не увидит ребенка? А вспоминает ли он обо мне? – думала Ксюша.
Вспоминал ли о Ксюше Иоханн? Вспоминал! Разве можно забыть? Но узнать о ребенке, ему не было суждено.
Оксана родила девочку, которую назвала Надя. Малышка была на удивление спокойной и конечно красавицей с темными густыми волосами и серыми глазами. Впоследствии Надя росла и во всем слушалась маму, стараясь ей помогать, а если было трудно, как могла, утешала ее. Глядя на ребенка, прекрасного как ангелочек Ксюша ничуть не жалела, о ее появлении – значит так Богу было угодно!
Продолжение следует...
http://www.proza.ru/2014/06/07/626