- I -
Белый Cобор возвышался над Алешкой Артемьевым, упираясь в ступени пологих лестниц
похожими на слоновьи ноги колоннами. Вчера в гимназии он на пятерку рассказал наизусть басню Крылова “Слон и Моська” и теперь ощущал себя жалкой моськой у подножия самого большого в уезде храма. Вместе с мамкой, Варварой Евдокимовной, он вышел со службы, где была поставлена тонкая свечка-карандаш у иконы Егория-Победоносца за упокой отца, Георгия Артемьева, раздавленного сорок дней назад кузнечным прессом на вагонном заводе купцов Нехлюдовых.
Кроме Алешки, у вдовы Артемьевой в казарме* на Кузнецкой улице в тесной двадцатиаршинной** комнатке оставались еще двое сыновей - средний, Мишка, худенький и болезненный, и веселый розовощекий карапуз Пахом, или Хома, так называл его покойный отец. Варвара Артемьева, женщина уже немолодая, но еще и не старая, как вдова погибшего на производстве одного из лучших мастеров, получила в заводской конторе пособие в пятьдесят рублей и обещание пристроить ее старшего сына Алешку в заводское училище на обучение токарному ремеслу.
Алешка Артемьев, нисколько не обрадованный предстоящей перспективой, стоял, прислонившись к холодному боку колонны, и, перебирая жареные семечки в кармане новенького пальто, наблюдал за суетливыми голубями, непонятно как учуявшими запах подсолнечника. Голуби топтались под колоннадой прямо у Алешкиных калош. Он не решался выбросить им горсть вожделенных зернышек, боясь бородатого дворника, который только лишь делает вид, думал Алешка, что подметает дорогу у церковной ограды, а сам зорко следит за ним из-под нависшей на глаза ушанки, чтобы обругать его или огреть своей новой метлой.
Отца Алешка так и не увидел, хоронили в закрытом гробу, и одна лишь фотография в узком проеме между окнами-бойницами напоминала ему о том, что он теперь в доме главный мужчина, да иногда случайный силуэт на улице вызывал в нем тревожное чувство потери чего-то очень важного в жизни.
Воскресный день подходил к середине, и ему не терпелось поскорее присоединиться к компании друзей, игравших в бабки на заднем дворе одного из прилепившихся к казарме бараков. Но сегодняшние поминки нарушали привычное течение воскресного дня и обещали скучный вечер среди напившихся и в пьяном угаре забывших печальный повод
гостей.
- II -
Алексей Георгиевич Артемьев, мастер слесарного цеха станкостроительного завода “Вождь Пролетариата” возвращался домой с затянувшегося собрания, посвященного
сносу закрытого в девятнадцатом году Белого собора. Давно уже закончилась война, вернувшиеся с фронта инвалиды с ватагами рабочих откричали на митингах, отшумела гражданская. Выучившись на токаря, Алексей поступил в школу партактива и за несколько лет продвинулся по работе до мастера. Старые работяги, помнившие еще хозяев-Нехлюдовых, только цокали языками и приговаривали: ”Эх, Алешка, ну ты и прыткий, весь в отца!” А когда он проходил, шептались: ”Жорка-то, хоть и на виду был, да никогда с начальством не водился, этот другой, далече пойдет!”
За пятнадцать лет, прошедших с печальной даты кончины его отца, мало что изменилось в городе купцов и промышленников. Особенно сейчас, на исходе НЭПа, городские улицы напоминали ему картины из детства – красочные витрины, бойкие лавочники, воскресный народ, снующий по главной городской улице. По будням - те же ручейки заводчан, текущие по тому же утреннему гудку к топающей рабочими сапогами и молчаливо дымящейся махоркой темной людской реке, вливающейся в шлюз заводских ворот.
Не вписывался этот город в новую жизнь, и причиной тому были не только неистребимый торгашеский дух его жителей. Вся его внешность – четкая екатерининская*** планировка улиц, крепкой кладки кирпичные стены многочисленных домов с арочными окнами, кольцо торгового ряда, а в центре его – великолепный собор о пяти маковках с высоченной колокольней, говорила о том, что советская власть еще слабо здесь укоренилась.
Уездный комитет партии постановил – символ старой жизни, гнездо религиозной пропаганды и реакционных идей разрушить! Указом от 7 ноября 1929 года собор предписывалось взорвать. Но так как громадина церкви при взрыве могла похоронить всю центральную часть города, ее решили разобрать, заложив фугасы у основания колокольни и двух колоннад. Ответственным был назначен он, Алексей Артемьев,
сын пролетария, раздавленного прессом капиталистической деспотии.
Для Алексея это было неожиданностью, но он не взял самоотвод, вообще ему сейчас
хотелось поскорее закончить. Он спешил, так как дома его ждала сбившаяся с ног жена, Дуня. Все четверо его детей, близнецы Вадик и Витя, и две старшие дочурки, Леля и Тася, болели скарлатиной. От родственников помощи ждать не приходилось – Михаил и Пахом уехали в Туркестан, а Дуня была приютской воспитанницей. А у матери со снохой отношения не заладились сразу, и даже теперь она не приходила посидеть с внуками.
Он шагал по Советской улице, мимо бывших купеческих двухэтажных кирпичных особняков, стоявших двумя красными шеренгами вдоль разбитой, давно не ремонтированной дороги, обложенной по краям дощатыми мостками. Торговля подходила к концу, на деревянных столбах зажглись тусклые фонари, из проходных арок доносились пьяные крики и пение гуляк. Алексей сплюнул и шагнул в подворотню. Хлопнула сколоченная из заплаток щербатая дверь, застучали под ногами чугунные ступени. Отполированные до блеска перила холодили ладонь. В длинном коридоре было темно, но он по памяти прошел до своей кельи. Тусклый вечерний свет еле пробивался в окна сквозь сеть выросших за окном ясеней, на витом двужильном шнуре под потолком боролась с полутьмой и перебоями напряжения запылившаяся лампочка. Дети спали, постанывая и сопя забитыми носами, на двух кроватях, стоящих вдоль правой стены. Жена сидела у окна за столом и вязала длинный носок из черной овечьей шерсти, четыре спицы сверкали и постукивали о пятую в ее мертвенно-бледных руках.
- Как дети, Дуняша? – он подошел и положил руки на острые плечи жены.
- Приходил Парфен Никифорыч, просил купить водки и сделать компрессы. Леле совсем плохо, задыхается, надо везти в больницу, а местов-то нет.
- Так может быть рупь заплатить фельдшеру, поселит где-нибудь?
- Алеша, я не знаю, мне кажется, лучше дома…
Алексей не стал раздеваться и пошел обратно, в город, пока еще не все лабазы закрылись.
“Не найду водки, пойду в Нечаевку, за самогоном”, – думал он по пути, спеша к торговому кругу.
Белый Собор на фоне темно-серого осеннего неба спал, закрыв красивые проемы окон наспех прибитыми щитами. Огромные кресты еще венчали скелеты куполов. Они напомнили Алексею мачты парусников из детской книги о пиратах. Северный ветер гнал над ними снеговые тучи, но ему казалось, что это гигантский корабль плывет под буревым небом.
Лавка бакалейщика еще не задвинула свои огромные ворота, и он взял кривую, толстостенную, словно вылепленную неуклюжими руками зеленую бутылку и сунул за пазуху. Он не был алкоголиком, но почему-то сегодня хотелось напиться. Выйдя из ряда, он пошел по одной из боковых улиц и добрел до дома своего приятеля Антохи Чибисова.
- III -
Возбужденная толпа, около тысячи человек, с лопатами, ломами, носилками, кирками, тачками, несколько десятков подвод, запряженных разномастными лошадьми, и даже один трактор на ребристых железных колесах выстроились на торжественный митинг на площади перед колокольней главного уездного собора.
Алексей закончил заранее заготовленную речь, оглядел заряженную атеистической проповедью армию богоборцев, одел смятую в ладони кепку и стал наблюдать происходящее с трибуны. Саперы начали закладку фугасов, людей и лошадей отвели на безопасное расстояние. Ноябрьское солнце светило сквозь звонницу колокольни, словно канарейка в клетке.
По случаю мероприятия все городские службы находились в полной боеготовности – милиция, пожарные, медпомощь ожидали своего возможного участия в предстоящей битве.
Кучки горожан, разделившиеся на два лагеря, заполнили все прилегающие к центру улицы. Одни стояли ближе, те, кто были против разрушения храма, другие наблюдали издалека. Первые переговаривались с участниками акции, пытаясь вразумить или отговорить их. Вторые, оседлав заборы и крыши, просто наблюдали, покуривая и лузгая семечки. Вездесущие мальчишки бегали там и сям, милиционеры не успевали следить за порядком.
Вдруг из стана наблюдателей в сторону храма двинулась группа людей, в основном женщины, которые стали выдергивать заложенные в шурфы тротиловые шашки и рвать кусачками провода. Алексей был ошарашен – в одной из участниц вылазки он узнал свою маму. Милиция спохватилась и , свистя и размахивая наганами, стала скручивать и оттеснять женщин в один из тупиков. Саперы быстро исправили разрывы в цепи, и Алексей повернул ручку детонатора. Прошло несколько секунд, но взрыва не последовало. Антоха Чибисов, бригадир саперов, как шустрый хорек, обежал собор и махнул шапкой:
- Даешь контакт!
Алексей второй раз крутанул детонатор, и многократный грохот изрыгнул из основания храма стрелы огня с брызгами кирпичей. Облако пыли с правой стороны скрыло часть стены и один из куполов собора. Когда эхо вернулось от здания завода, пройдя полверсты,
народ заорал ”Ура!”, стал кидать вверх шапки и тыкать лопатами в небо. Пыль, забиваясь в ноздри и глаза, постепенно осела, и все увидели крест, застрявший в поломанных ветвях старого вяза, ровесника разрушаемого собора. Внизу валялись груды кирпичей, белой облицовки, штукатурки. Полукруглые фрагменты одной упавшей колонны, как куски сыра, рассыпались в сторону от стены, а оголенный кривой штырь осевой арматуры торчал, покачивая из стороны в сторону фрагментом колонны. Измятая маковка церкви лежала вверх тормашками, прислонившись к воротам бакалеи. Золотистое пятно на разорванном куске кровли купола отсвечивало на запыленном снегу неровной желтизной. Вооруженные хозинвентарем ватаги добровольцев метнулись к храму, облепив его, как муравьи облепляют превосходящую многократно в размерах, но не числом, жертву.
- IV -
Алексей, усталый, вернулся домой за полночь. Дело не продвинулось – крепкий камень не поддавался усилиям человека – требовалась еще взрывчатка и, видимо, снос всего торгового ряда. Требовалось согласование с обкомом партии и градостроительным трестом.
Он открыл дверь ключом, в комнате было тихо. Жена спала вместе с Тасей, он подошел к кровати сыновей. Близняшки лежали друг к другу спиной и сопели вразнобой. Он присел на стул, скрипнувший под ним жалобно, и, облокотившись на металлическую спинку кровати, заснул крепким сном.
Ему снилась белая златоглавая церковь. Он был колокольней, стоя немного поодаль от пяти куполов – в центре Дуняша, красивая, светлокудрая, с венцом на голове, окрест ее
четверо детей – Вадик, Витя, Леля и Тася, вокруг свежая зелень берез, у детей одуванчиковые венки на головах.
- Лелечка, повернись ко мне, доченька! Где твой веночек?...
Заводской гудок разбудил его, как всегда, в шесть. Что за сон? Как там Леля в лазарете?
Жена давно встала, собирала узелок на завод мужу. На столе стоял закопченный чайник.
- Дуняша, как Леля?
Жена повернула к нему распухшее от слез лицо, и рассказала, что вчера приходила его мать, вся в разорванной одежде, и говорила, что Лелька умрет, и что проклят ты будешь, Алексей, что грех это!
- Что грех?
- Не знаю, Алеша, но мне страшно за Лелю. Ты зайди сегодня, хоть на минутку, она тебя звала вчера весь вечер!
- А с детьми кто сидел?
- Мама. Милиция ее искала, арестовать хотят, за хулиганство на митинге.
Ушла вчера впотьмах, пусть ловят, без божьей веры и на свободе хуже тюрьмы, сказала!
Алексей молча пил чай, закусывая черной коркой с салом. Вареное яйцо не чистилось,
и он, измяв его о столешницу, оставил лежать на блюдце рядом с кучкой соли. Впереди ждала тяжелая жизнь, неприятности по партийной линии из-за матери, расходы на лечение детей и нерешенный вопрос о будущем церкви.
- V -
В планах местного архитектора Силантия Карпищева наступила долгожданная ясность.
Заручившись поддержкой товарища Давыдова, секретаря горкома партии, и комитета ЛКСМ во главе с Люсей Прокопович, Силка Карпищев сел за чертежи. Да, именно чертежи, а не эскизы, ибо в школе красных архитекторов его научили прямо, без черновиков, следовать намеченной партией линии. Дорогие ватманы, английские карандаши, тяжеленная конструкторская готовальня из кабинета Степана Нехлюдова
– все было теперь в распоряжении красного архитектора.
Им был задуман грандиозный проект: архитектурно-скульптурная группа – Площадь Вождя в кольце Двенадцати Целей. Цели виделись ему в образах Жанны д'Арк, Розы Люксембург и почему-то Люси Прокопович. В середине он решил поместить ставший потом агитационным догматом монумент шагнувшего в будущее Ленина с простертой рукой, но с реализацией Целей Силка сомневался. Что взять за основу – двутавровую фермовую конно-женскую группу или прокатно-литейную фонтанную конструкцию?
Через полтора года, когда последний кирпич разобранного старорежимного исполина был вывезен на строительство нового корпуса технического училища, Силантий Карпищев представил обе концепции на суд художественно-политическому совету.
Комиссия была поражена! Назвав оба проекта футуристическими, Люся Прокопович предложила урезать проект, ограничившись фигурой вождя. Другие члены комиссии,
запутавшись в топологии конно-женских двутавров, захлебнувшись в потоках гидравлики прокатно-фонтанного литья, поддержали любимую всеми комсомолку.
Так у станкостроительного завода ”Вождь Пролетариата” появился Вождь, перстами указующий Пролетариату путь к заводской проходной. Старая заводская башня с часами
получила компаньона, следящего за ее огромным циферблатом, а городская площадь столь необходимую ей вертикаль.
- VI -
Шли годы, десятилетия, Вождь принимал парады и демонстрации, позировал для фотографий свадеб, красовался на сборниках туристических открыток и путеводителях.
Город переждал пятилетки освобожденного труда, обзаведясь несколькими уродливыми спальными микрорайонами, и вновь раскрыл объятия уцелевших от бомбежек и пожаров каменных малоэтажных домов арендаторам-коммерсантам. Магазины, ларьки, конторки, пункты проката, ремонта, пошива зазывали в гости разномастными вывесками. Вождь, всеми уже позабытый, даже теми, кто не раз выступал за его снос, так и стоял, вглядываясь дырочками глазниц в остановившееся время заводских часов.
Алексей Георгиевич Артемьев, еще вполне самостоятельный старик, всеми уважаемый пенсионер, не спеша ковылял по улице с палочкой, останавливаясь передохнуть около каждого дома, вросшего в землю на полметра за долгие годы ремонтов тротуаров.
Растущие прямо из асфальта деревья отбрасывали уютные тени на головы прохожих, тонированные витрины отражали привычную городскую суету. Алексей Георгиевич добрался до центра, где располагался собес. Ежемесячный моцион он проделывал сам,
не гнушаясь очередью в кабинет. Здесь он встречал своих знакомых, которые рассказывали ему последние городские сплетни, здесь иногда виделся он с сыном Антошки Чибисова, погибшего при разминировании Праги.
Сегодняшний день обдавал прохожих нехарактерным для мая теплом, и Алексей Георгиевич, промокнув платком влажный бритый затылок под шляпой, присел на скамеечку у подножия Вождя. Он смотрел снизу вверх на застывшее в непонятной ухмылке черное лицо Ильича в голубиных потеках. Простертая длань служила неоднократно присестом для воробьев или ворон, устраивавших прямо на ней свою трапезу. Иногда на ладони Вождя оставалась какая-нибудь косточка или пробка от йогурта. Над уставшей от неподвижности кепкой с широким козырьком проносилась марля облаков.
Вдруг за спиной Ленина стал расти, подниматься и раскрываться силуэт прозрачного, словно хрустального, собора с золотыми куполами – он, Дуня и вокруг Вадик, Витя, Леля и Тася. Храм рос, становясь все выше, его колонны доставали уже до облаков. Тень вождя суетливой моськой трепетала у его подножия, уменьшаясь до микроскопических размеров. Появилась фигура отца, с неразличимым лицом, вошедшая в храм через ворота, за ним пролетели, взявшись за руки, Хомка и Мишка, следом прошла мать в распахнутом порванном пальто и платке, развевавшемся на ветру, Антошка Чибисов с кружкой пенного пива юркнул в щель между колонн. Двенадцать не достигнутых целей, скрежеща металлом о металл, соединенные между собой мотками проволоки, метались вокруг полупрозрачных стен с тротиловыми шашками в руках, тщась проникнуть внутрь собора. Но вот он взлетел и стал удаляться, унося за собой сонм Алешкиных воспоминаний: голуби, калоши, семечки…
*казарма(вариант – спальня) – название общежития для семей фабричных рабочих, как правило, трех- четырехэтажной постройки.
**аршин – 0,71 метра
***екатерининская планировка – в период правления Екатерины II в 70-80-х годах 18 века была проведена административно-территориальная реформа. Сотни крупных поселений были преобразованы в города, с личным утверждением генеральных планов застройки Ее Императорским Величеством.
Ноябрь 2009.
г. Егорьевск.
Фото из интернета - момент взрыва Белого Собора.