Часть вторая
Снова осень. Неповторимая, неописуемая алма-атинская осень, долгая, сухая, тёплая, яркая. Снег покрыл вершины гор, поэтому ночами прохладно, а днём по-летнему тепло, даже жарко. Осенние «пожары» появятся в конце сентября, сейчас все зелено, многообразие красок только на Зелёном базаре — дыни, арбузы, яблоки, груши, сливы, виноград. И море цветов — в парках, в садах, на улицах, в горах... Великолепная алма-атинская осень.
Август, тридцатое. Беру седьмой класс. После торжественной линейки никуда не поедем, потому что пятиклассников поведут на экскурсию в школьный музей мои девчонки. В классе двадцать шесть человек, как в моём первом. Надо бы «отпустить» первых, и жить новыми реалиями, но это опять выпускники Анны Романовны, и их двадцать шесть. Только девчонок не восемь, а четырнадцать. По возрасту они мне уже дети, а не младшие сёстры-братья, разница в восемнадцать лет. Но я возраста не чувствую, и почему-то рада новому классу.
Два года их классным был Валерий Константинович, учитель физкультуры, сам спортсмен и любитель походов. Мальчишки встретили меня настороженно — будем ли ходить в походы с ночёвкой? Будем! Сама люблю. Алёшу буду брать с собой, а Миша с папой. Учительским мужьям при жизни памятники надо ставить. У них не очень нормальные жёны, если любят свою работу. Я люблю, и хорошо, что муж мне это позволяет.
В поход пошли в первую же субботу. До места нас довёз на грузовике отец Иры Степуро, и на другой день вечером забрал. Так что получился не совсем «поход». Но — ночь в степи у речки, в палатках, с костром. Почти не спали. Сидели долго-долго у костра — смотрели на звёзды, слушали ночные звуки и пели. Опять поющий класс. Сразу состояние, как у Киплинга: «Мы одной крови, ты и я». Не хотелось, чтобы наступало утро. Ронкин прав — нужно общее дело, обязательно радостное, чтобы возникло это самое «мы одной крови».
Шестеро — экскурсоводы в музее, почти все остальные — члены Клуба Интернациональной Дружбы. Классные часы не нужны, классные вечера раз в две недели — дело другое. Они пришли из моего шестого. В пустой гулкой школе только МЫ, это НАША школа, это НАШ вечер — радость, ощущение полёта.
С первым классом вечера удалось возродить, со вторым и не начинала, боялась услышать: «Да ну!..». С этими опять получилось.
Мы приходили в школу вечером, открывали дверь из пионерской комнаты, и коридор становился её продолжением. В пионерской комнате происходила первая, «серьёзная» часть, в коридоре танцы. На первых вечерах я читала Зощенко, Чехова, Паустовского... Потом играли, благо, игр в моём арсенале накопилось великое множество. Одна им уж очень нравилась. Мне поступали анонимные письма с вопросами (они ставили свои значки на треугольничках, чтобы потом взять ответ). Пока танцевали, я отвечала. Вопросы бывали очень интимные, бывали такие, на которые предлагала ответить вслух на следующем вечере. Анонимность сохранялась. Иногда во время танцев или игр (без меня) ко мне в пионерской комнате подсаживались с разговорами. «Посиделки» им были очень нужны — не у всех доверительные отношения с родителями, а спросить надо так много... Если приходил старший брат Игоря Бушуева Олег с гитарой, игры и разговоры в сторону — то сам поёт, то все вместе. Бывало и до танцев не доходило. Заканчивать вечер, терять это настроение, не хочется, но... девять часов — пора по домам.
— А если бы вы в Аксае жили, до десяти бы можно было?
— Не думаю, всё хорошо, что в меру. У нас в команде говорили: «Что перебдеть, что недобдеть— одинаково плохо».
— На вас дома не обижаются?
— Если и обижаются, то не докладывают об этом, лишать меня удовольствия не хотят.
— Вам это тоже удовольствие?
— Конечно, свои классные вечера вспоминаю. Ну, всё, вон мой автобус, домой идите. Спасибо, что проводили, — провожали с вечера каждый раз, всей толпой, — девчонок до дому доведите.
— Само собой, — я-то знаю, что вот эти минуты на обратном пути, в сумерках, а то и в темноте уже, и есть самые незабываемые.
Предложила новые отношения с дневником:
— Есть вариант сделать надоевшую вещь весьма полезной. Мне, например, он служит много лет. Однокурсницы в институте сначала смеялись, потом сами завели, и сегодня пользуются. А я без него свою работу не представляю. Даже дни недели «вижу» по развороту дневника. Кому интересно, расскажу.
Интересно оказалось не многим, мальчишки идею вообще игнорировали, но к концу года «заинтересованных» добавилось. Учителя сначала «не замечали» дополнительные записи, потом привыкли. Появились дневники «нового типа» и в других классах, но тема больше никем не обсуждалась.
Пожалуй, самой «сельской» из аксайских учительниц была Анна Романовна. Во внешнем облике ничего педагогического, ни причёски, ни малейшего макияжа, одежда самая простая, руки натруженные, крестьянские. И только глаза улыбаются. Всегда, даже когда сама серьёзна. Голоса не повышает никогда. В учительской её не слышно, и бывает там не часто, в своём классе сидит. Вокруг неё всегда детвора, только что носы им не утирает. Это ЕЁ дети.
Дома у неё хорошенько пьющий, но спокойный муж-шофёр. Один сын уже взрослый, другой, Андрей — школьник. И долгие годы прикованная к постели мать. Можно себе представить, что это такое, если ещё не существует памперсов. Некое их подобие Анна Романовна изобрела сама. В доме лежачим больным не пахнет. А ещё — огород, куры, утки, поросята... И шестьдесят тетрадей каждый день. Не до музыкальных классных часов с репродукциями. Но все учатся с удовольствием, потому что их не ругают за каждую мелочь, все коммуникабельны, открыты, и все любят петь. И читать любят. Мне казалось, что к тем, кому трудно давалась учёба, Анна Романовна относилась с большим теплом, чем к остальным. «Отпускала» свои классы сразу и навсегда. Приходила только на выпускные в восьмом и в десятом. В своей дальнейшей учительской жизни встречу всего одну ещё такую. А мне пока повезло — первой учительницей моего нынешнего класса была Анна Романовна.
Наш школьный музей уже несколько лет посещался не только каскеленскими, но и алма-атинскими группами, в любое время дня и в любое время года. Привозили участников различных форумов и курсов, просто учеников городских школ. Моим экскурсоводам приходилось «работать» и летом, и вечером. Буду и я привозить своих учеников из городской школы. Водить их будут другие гиды.
Однажды приехала делегация с ВДНХ. Восхищались экспонатами и организацией работы, а к дню рождения Комсомола моих восьмиклассниц наградили медалями «Юный участник ВДНХ» с вручением дипломов.
Восьмой запомнился вечерними кострами с печёной картошкой у речки около «штанов» и ресницами Лены Маликовой. Ресницы были длинные, пушистые и абсолютно белые, как и брови. Вспомнила я собственную проблему в шестом классе и посоветовала сходить в парикмахерскую да покрасить, на две недели хватит.
Утром в учительской:
— Гертруда, ты видела сегодня Ленку Маликову?
— Нет пока, а что?
— Что?! Ресницы и брови накрасила.
— Но хоть в юбке пришла-то?
— Издеваться изволите! Это кто разрешил?!
— А кто запретил? Она же их не в зелёный цвет покрасила, только чуть-чуть природе помогла с моей подачи. Хорошо, у кого от рождения чёрные, а если нет? Ждать, пока восемнадцать исполнится? По себе знаю. Только к выпускному рискнула покрасить, не подсказал никто, так на вечере не узнали.
— Осталось в самом деле в зелёный красить, или в красный. У тебя в классе скоро красный фонарь надо будет вешать!
— А что, тоже красиво.
— Нет, с тобой разговаривать невозможно, всем глупостям потакаешь.
— Это потому, что сама глупая. Пусть красит, привыкайте. Что не запрещено, то разрешено. Зато какая сразу хорошенькая!
Солидарна со мной была одна Лидия Ивановна Зеленцова, учительница начальной школы и по совместительству учитель рисования в пятых-седьмых, научившая всю школу (меня в том числе) писать плакатными перьями и другим оформительским хитростям, и на словесном турнире не присутствовавшая. Её младшая дочь Лена училась в моём классе. Лидию Ивановну совсем крошкой вывезли из Ленинграда с первой волной эвакуации. Как осталась без родителей, не помнит. Помнит детский дом, вечный голод и безумное желание обрести семью. Оказывается, старшей дочери Люсе она сама потихоньку подкрашивала ресницы и брови, а Лене этого не требовалось — природа постаралась. Всё проходит, и история с ресницами забылась. Надо было готовиться к выпускным экзаменам. Кое-кто собирался в техникум, кое-кто — в ПТУ, в девятый наметили явиться пятнадцать человек, снова «мёртвые души» потребуются.
В середине июня в Алма-Ате случился небывалый ливень, какого не видели лет двадцать. Улицы превратились в бурные горные потоки, перейти которые было под силу не каждому. На Саина, разделяющую Алма-Ату и Аксай, смотреть было страшно. Сразу вспомнилось, что улица пролегла практически по руслу исчезнувшей речки. Селевой поток — быстрая мутная вода во всю ширину Саина, нёс мусор и камни. Несколько легковых машин были перевёрнуты и отнесены на километры вниз.
Краем этого ужаса задело пригородные аксайские поля и две улицы — Пригородную и Асфальтную. Залило грязью дворы и подвалы, погибли куры, поросята, кролики... Поток пронёсся в бешеном ритме часа за полтора, оставив после себя толстый слой ила во дворах, на огородах и на улицах. Полевые посадки погибли, надо было перепахивать и пересаживать. Центр посёлка не задело, но до школы добраться в первые два дня было невозможно. Бульдозеры работали в три смены, но и потом грязи хватало, обувь приходилось мыть без конца. Со своими огородами аксайцы справились сами, но каких же это стоило трудов!
Традиция ездить на каникулах с учениками в разные края, заведённая покойной Тамарой Анатольевной, продолжалась. Пришла наша очередь. В «Спутнике» маршрутов было много. Мы долго выбирали, остановились на Вильнюсе. Запад, другая культура, никто не бывал там. Решили заработать сами, не брать денег у родителей. За сентябрь-октябрь нужную сумму заработали.
Путёвку в «Спутнике» можно получить на 30 человек, не меньше, да ещё одного-двух своих они добавят. С нами поедет группа семиклассников со своей классной Тонечкой. Я беру Алёшу и пятиклассницу Вику, дочь моей подруги. Перед самым отъездом Тонечка заболела гриппом. Путёвки выкуплены, ехать больше некому. Поеду одна.
Сумки упакованы, все инструкции всем даны, я везу отдельную сумку с новогодними подарками. Новый год встречать будем в поезде. В программе пересадка в Москве 31-го декабря. Будет часов 10-12 свободного времени. Возьму на вокзале автобус экскурсионный, покажу им город. Везу аптечку, там кроме нужных вещей пакет глюконата кальция, попросту мела, разложенный на мелкие пакетики с надписями: «от головной боли», «от боли в животе»… Психотерапия.
В Вильнюсе нас встретит автобус, и десять дней будем знакомиться с Литвой. Мне самой очень интересно, в тех краях никогда не бывала. Есть уговор не класть в продуктовые пакеты мандарины. Купить их могут не все, чтоб остальных не дразнить. Вот элементы костюмов пусть будут у всех, устроим в поезде карнавал. Что я везу с собой подарки, знают только родители.
Поезд на Москву. Половина вагона — наша. Разобрались по местам, уговорились с проводником, что один туалет – наш, едем. Первый ужин в вагоне-ресторане. Директор ресторана Рашид берёт наши бумаги на три дня питания и просит мой паспорт. Так. А паспорт-то мой дома остался.
— Ничего себе, а как ты собираешься их всех в гостинице прописывать?
— Чего не знаю, того не знаю.
— Первый раз, что ли, группу везёшь? — почему это на «ты»? Ну да ладно.
Кормят очень вкусно, ходить недалеко, между нами всего один вагон. В первую ночь мои детки долго не могут уснуть, много впечатлений, почти все впервые уехали из дому. Предупреждаю:
— Граждане, утром можем завтрак проспать.
Никто о завтраке особенно не беспокоится, кое-что в сумках имеют. Всё, утихомирились, можно и мне уснуть. Не спится, однако. Как я про паспорт не подумала?
Утром все прекрасно поднялись, семиклассницы только, как мухи, сонные. После завтрака и они проснулись. До обеда целых пять часов, чем заняться? По плану «айтыс» часа на полтора, потом сами пусть развлекаются. Есть у меня в запасе игры разные, от скуки не помрём.
Начинаем «айтыс». Они все против меня одной. Пою первый куплет песни. Если хотят, чтобы песня звучала до конца, должны сделать мне знак, если нет — поют куплет своей песни. Выигрывает последний поющий, если за ним не возникла новая песня на счёт «три». Я пою «свои» песни, им интересно, приходится все до конца петь. Потом попросят записать. Поём почти три часа. Подходит проводник, удивляется:
— Ну, я столько песен за один раз никогда не слышал…
Я сама удивляюсь. После обеда кое-кто уснул, у остальных нашлись свои дела. Мой родной ребёнок прилип к Пашке, командиру отряда на время поездки. Это Кунц Павел, у них много детей, младшие трое дома на нём висят регулярно, так что я Алёшку и не вижу.
Я смотрю в окно. Едем пока по Казахстану, снега нет, и в Алма-Ате зимой не пахнет. Через два дня Новый год.
К вечеру началась у «детсада», так мой девятый величает семиклассниц, ностальгия. Поезд им надоел, домой захотелось. Предлагаю поплакать коллективно. Улыбаются, но разреветься готовы. Из седьмого едут одни девчонки, в основном моя английская группа. Начинаю им рассказывать жуткие истории, потом играем. Со мной книжка «Всегда всем весело», там специальный раздел «А за окнами дождь» для дождливого дня в лагере. Момент как нельзя более подходящий. Так и преодолеваем настроение.
После ужина объявляю «час исповеди». Ко мне за столик можно сесть любому и поговорить о собственных делах или чувствах. Рассчитывала на седьмой класс, а пошли мои, в очередь, пришлось ограничивать время «исповеди». Оказывается, и у моих ностальгия.
Первой садится Галка Новакова:
— Грустно так, Гертруда Александровна...
— Попробуй причину определить.
— Да понятна причина, с Ленкой Маликовой поцапались.
— По делу?
— Без дела, без всякого. Так просто, а теперь вот...
— Ну, так подойди, как ни в чём не бывало, и всё тут.
— И правда! Спасибо.
А это что такое? Родной ребёнок в очереди!
— Народ! Беру родное дитя вне очереди, что, Алёшечка?
— Мне что-то так грустно, папы нет, ты занята всё время… Паше я, наверное, надоел.
— Серенький Ёжик, такая моя работа.
— Знаю, а только грустно. Ты со мной вечером посидишь, когда всех уложишь?
Сижу с ним долго-долго перед сном. Мечтаем, как летом поедем вдвоём в мой Гремячинск, вспоминаем Алма-Ату, ему кажется, что мы уже давно уехали.
— Миша там без нас скучает.
— Он же с папой.
— Зато без мамы и без меня.
Поезд медленно укачивает его, я укладываюсь спать.
Перед Москвой записываем коллективную благодарность Рашиду за вкусные обеды, проводнику за тепло и уют в вагоне. Делают это Павел с советом отряда – двое от девятого, двое от седьмого. От того, что сделали кому-то приятно, хорошо и у самих на душе.
В Москве сразу садимся в автобус на двухчасовую экскурсию. «Детсад» не может сдержать восторга – узнают места, видели на картинках на уроке у меня по теме «Москва – столица нашей Родины». Экскурсовод делает мне комплимент:
— Подготовленная группа.
Москва, как умытая перед праздником, заново покрашено и начищено всё, что должно сиять, снег лежит, морозец. Следующим летом здесь пройдут Летние Олимпийские Игры.
Автобус подвозит нас к Белорусскому вокзалу. В сравнении с Казанским, куда мы прибыли из Алма-Аты, здание выглядит западноевропейским. В зале ожидания много свободных мест, чисто, красиво. Поезд наш в половине девятого вечера, есть время. Мои просят позволить им самим побродить по Москве, в метро покататься. Делю на удобные для них группы, в каждой назначаю старшего, Алёша пойдёт с Пашкой. Отпускаю. Все должны быть на вокзале к семи. Со мной остаются почти все семиклассницы. Веду их в кино на какой-то индийский фильм двухсерийный, потом бродим по городу, девчонки держатся так тесно, едва не хватаются за полы моей шубы, ну, чисто детский сад. На каждом углу продают мандарины, никто не покупает – уговор.
— Почему у нас не продают так? Даже очереди нет.
— А потому, что тут Москва, — «Москва» звучит, как заклинание. Здесь всё должно быть, здесь столица.
Идём на вокзал. После улицы тут уютно, кое-кто даже прикорнул, другие читают. Достаю билеты. Мамочка дорогая! В два разных вагона! Как я в Алма-Ате этого не обнаружила? Какой же классный час новогодний?! Пока раздумываю, собираются мои пилигримы. Все, без приключений.
— Товарищи дорогие, у нас два вагона, только что обнаружила.
— Вот артисты в «Спутнике». Да вы не убивайтесь. Я с семиклашками в другой вагон пойду и всё, — Ирочка Степуро, помощница моя вечная, тоже дома старшая.
Берём вещи в камере хранения, идём к поезду. Состав полностью ученический, туристические группы со всех концов Союза, на Минск — Брест — Вильнюс. Места в обоих вагонах только крайние, ни одного купе. Даже Ира и Павел сникли. Моя очередь оптимизм проявлять.
— Ничего, попросим купе у соседей на час-полтора, — соседи-свердловчане, в Минск едут.
— А пожалуйста, мы Новый год все пойдём встречать в соседний вагон.
— Спасибо, мои хорошие, а то, хоть плачь.
Но испытания только начинаются. В поезде нет воды, первая остановка в Минске в пять утра, тогда будет и вода, и чай, и соседи наши там выйдут, до Вильнюса поедем одни. Но это утром. А сейчас у нас два торта, овсяное печенье и ни одной бутылки лимонада.
К одиннадцати часам по вагону начали ходить не совсем трезвые молодые люди. Это что же дальше будет?
На какое-то время все проблемы забыты, надеваю красную шапочку и передник, все тоже преображаются, начинаю поздравления. Читаю приказ по сш-92 Каскеленского района:
«Группе туристов СШ-92 носа не вешать! Поздравить весь поезд с Новым годом, веселиться, петь песни и пребывать в хорошем настроении!» Заулыбались. Достаю сумку, раздаю подарки. Я тоже получаю подарок — бутылку шампанского. Вручает Павел:
— Новый год всё-таки, а вы от дома далеко.
Семиклашки приносят семь маленьких мандаринчиков:
— Вот. В подарках были. Куда их?
— Ну, чистите да ешьте.
Почистили, посчитали дольки. Всем по две, а мне пять. Мои же вы хорошие! Отдаю четыре «хозяевам», одну оставляю себе.
— Гулять, так гулять. Давайте свои кружки, шампанское пить будем.
Бутылка на тридцать три порции, это весело. А куда это Пашка подевался? Вот он с чайником. В каком-то вагоне раздобыл воды, почти полный чайник.
— Шесть вагонов прошёл. В трёх титанах помаленьку наскрёб.
— Цены нет командиру. Разливай!
Один торт съели, ко второму едва притронулись. Семиклассницы пошли спать. Беру с собой семь человек в костюмах, идём поздравлять соседей. Знакомлю во избежание конфликтов. Обходим все одиннадцать вагонов. Нас очень тепло встречают, но что кругом делается! Учителя своими группами сидят, ученики— своими. На столах и вино, и водка, и коньяк. Много пьяных. В тамбуре нашего вагона выбито окно, снег метёт. Благо, остановок нет, сразу Минск будет.
Да, мне спать нельзя. Сижу, смотрю в окно, ночной свет, мерный перестук колёс, покачивание вагона, тепло, тихо. Напротив на второй полке спит Павел, тут же на третьей — Алёша. Наши соседи-свердловчане так и не пришли. В какой-то момент сознание отключается, и я роняю голову прямо в торт. В тот же момент просыпается Пашка. Моя бело-розовая физиономия производит на него неизгладимое впечатление.
— Хватит насмехаться над старой женщиной, принеси лучше снегу, там в тамбуре намело.
«Умываюсь» снегом, а в нём мелкие стёкла. Теперь лицо полосатое, будто кошка поцарапала. Это уже и не смешно даже. Прибегаю к тональному крему, ночью-то, маскирую неудачное умывание.
В Минске большая часть состава высаживается, теперь мы все вместе. Пьём чай и ложимся досыпать. В Вильнюсе будем в час дня.
На вокзале встречают всех, кроме нас. Должен быть автобус, а нет его. Первое января, незнакомый город, тридцать два ребёнка и я без паспорта.
Оставляю группу с Павлом, иду в милицию, докладываю ситуацию. Через двадцать минут за нами приезжают. Они вчера встретили уже группу из Алма-Аты, откуда им было знать, что наше отделение «Спутника» отправит ещё одну. Нас разместили в общежитии училища. Студенты сейчас на каникулах. Два этажа здания— жилые, внизу душевые и спорткомплекс.
Такое блаженство было помыться после дороги. В столовую будем ездить на троллейбусе, четыре остановки. И хорошо, город посмотрим.
Город красивый, чистый и очень чужой. Особенно старая его часть. Европа. Недаром тут снимают все «европейские» мосфильмовские картины. И люди другие. Молчаливые, и, на мой взгляд, неприветливые. Совсем детей не видно, а ведь у них каникулы.
Нам нужно найти здание, где будет проходить встреча всех туристических групп, приехавших в Вильнюс. Там же познакомимся со своим гидом. Никак не сориентируемся. Знаю по опыту, надо спрашивать у мальчишек. Вот двое.
— Ребята, как нам найти…
— Мы по-русски совсем не понимаем, — звучит ответ, по-русски звучит.
Перехожу моментально на английский, тоже проверенный способ, и даю им достойную, на мой взгляд, отповедь.
— А по-английски мы ещё хуже понимаем.
Ну, наглецы! Чем мы провинились? Мимо идёт пожилой человек.
— Вы должны их извинить. Они не очень хорошо воспитаны.
— Да уж. В Алма-Ате вам так не ответят.
Ощущение, что мы здесь чужие, не очень желанные, появлялось у нас каждый раз, как оказывались в городе без Эрны, нашего экскурсовода. С ней было легко. Она полька. Поляков в Вильнюсе много, все говорят по-литовски, живущие здесь русские тоже.
— Эрна, почему так мало детей на улицах, ведь каникулы?
— Их у нас вообще мало. Большинство в зимних лагерях, воздухом дышат, спортом занимаются. Моя Зося тоже в лагере. Завтра — крепость Гядиминаса, вечером — концерт органной музыки.
Описывать музей смысла нет, а органный концерт залил моих сельских школьников такой благодатью, что домой решили идти пешком, не хотелось возвращаться в цивилизацию. Город мы примерно уже знали, и шёл такой сказочный снег. Снег шёл все дни нашего пребывания в Литве. Еле успевали сушить обувь.
Во вторник нас повезли в Каунас. Обзорная экскурсия, Равелин. Обед в ресторане. Ресторанчик небольшой, изысканный такой, официантки в зелёных передничках. На столах красивые приборы, холодная закуска, заливное. Ловлю взгляд Павла — хлеба на четверых по одному кусочку, блокадная норма. Подхожу к благообразному распорядителю с просьбой добавить хлеба.
— Мы не можем предоставить вам столько хлеба, сколько вы едите.
— Что, дефицит в республике? Давайте, я куплю, у меня сельские дети, привыкли к хлебу.
— Я посмотрю, что могу для вас сделать.
То же пренебрежение и скрытая неприязнь. Но хлеба добавили. Заливное успели съесть только за моим столом да за двумя соседними, которые выполняли команду «делай, как я». Остальные восприняли его как второе блюдо и приступили к борщу, уже стоявшему в супнице на каждом столике. Девчонки-официантки быстренько унесли «холодец».
Выйдя из ресторана, все были счастливы, что ужинать будем в Вильнюсе, у своих знакомых Ванды и Лены. Они в самом деле очень вкусно и сытно нас кормили.
Презрительное к нам отношение раздражало, даже в троллейбусе чувствовалось. И удумали мы игру.
— Нам надо перестать говорить по-русски.
— По-китайски, что ли?
— По-казахски.
— Ага! Это и будет по-китайски, мы же не умеем. Даже Гулька и Марат, — в группе всего два казаха — Гуля Алпысова и Марат Джакубаев. Они и в Аксае единственные. И по-казахски не говорят.
— И не надо. Будем играть. Какие-то слова знаем, там терезе (окно), кала калай? (как дела?)... Будем нести чушь заведомую. Но с казахским акцентом. Только сначала убедиться придётся, что рядом нет наших азербайджанских соседей, вмиг раскусят. И рассмеяться во время «разговора» нельзя, тогда уже все раскусят, а у нас другая задача.
Вечером попробовали — понравилось. Получалась восхитительная виртуозная коллективная галиматья. Сплошная импровизация, про казахские слова и совсем забывали.
Утром в троллейбусе по дороге в столовую начали «спектакль». Эффект превзошёл ожидания. На нас смотрели с интересом, пытаясь, видимо, определить, на каком это языке мы говорим. Я принимала самое живое участие в игре, что добавляло «достоверности». Никто ни разу не засмеялся, даже те, кто не решался на реплики, просто наблюдал. А «ораторы» так замечательно передавали мелодику языка, что этим стоило бы заняться особо. «Ну, полный аллес гемахт!», сказал бы Пётр Фёдорович.
Мы продолжали играть все оставшиеся дни, жалея что не додумались «поиграть» в ресторане в Каунасе.
— Вот бы записать всё это!
— Ну, да, записать! Пашка тарахтит, как пулемёт, успеешь за ним!
— Да уж, такого театра тут ещё не видели.
— И, главное, верят.
— Мне немножко стыдно — взрослый человек. Но только немножко. Не мы начали. А что казахского не знаем, жаль. Язык лишним не бывает.
Теперь музей чертей Жмуйдзинавичюса. Самое яркое впечатление. Сам дом интересный, библиотека огромная и этот музей. Вся нечисть – подарки. На обратном пути песен не поём — устали.
Все экскурсии позади, сувениры родным куплены, письма домой отправлены, завтра в обратный путь. В беготне я даже забыла, что у меня есть где-то маленький Мишечка. Как они там с папой?
В Москве садимся в тот самый поезд, в котором ехали десять дней назад. Это выясняется в вагоне-ресторане, где меня встречает Рашид.
— А я думаю, тридцать три — это точно Гертруда назад едет. Как Новый год встретила?
— В вагоне с бутылкой шампанского на всех тридцать три.
— Ну, это мы сейчас поправим. У меня есть, алма-атинское.
К нам присоединяются две учительницы из пятнадцатой школы, из Ленинграда возвращаются. Сидим с полчаса, потом идём за детьми, на ужин их звать. Во втором вагоне меня встречают мальчишки.
— Случилось что?
— Это вы потерялись, сорок минут нет, вот искать идём.
— Да я тут с Рашидом шампанское пила.
— Ну и ну! А как через колодец пойдёте?
Вот черти, вспомнили! В Тракае нам рассказали легенду. Рыцари, возвратившись из похода, заставляли своих жён и любимых пройти по узкой доске через колодец. Неверная жена должна была туда свалиться.
— Не сегодня же идти. А завтра я уже смогу.
Обратная дорога моих усилий не требует, все сами себя развлекают, жаль терять эту атмосферу, такие все родные.
В ближайшую субботу был вечер-отчёт о поездке. Рассказали обо всём, даже изобразили нашу лингвистическую находку. Долго ещё падающий снег будет напоминать о Вильнюсе.
В марте школу тряхнуло баллов на восемь по шкале Рихтера — Шубина беременна. Жили они уже в городе, Геннадий получил квартиру.
— Ей же тридцать семь!
— Ну, и что? Медицина у нас сильная, спасут, от родов сегодня не умирают.
— Она же ребёнку почти бабушка!
— А вашим младшим братьям-сёстрам родители кем доводятся?
— Так ведь не первый раз. Вон у Пашки матери сорок, младшему брату четыре, а Пашке-то шестнадцать.
— Обойдётся, — а сама ехидно подумала: «Теперь твоя очередь! А то « доживёшь, куда денешься».
Кто-то в руководстве Каскеленского РайОНО точно был «городской»! «Сельскому» такое в голову прийти никак не могло — чтобы во всех школах района были организованы ЛТО. То есть, чтобы девятиклассники жили при школе, работали и «отдыхали». Зачем, если дом рядом? А чтобы ЛТО!
Девятиклассники от затеи в полном восторге — ночевать вне дома, от домашних дел на две недели отпуск, вечера с танцами каждый день. Работа? Фи! Каких-то четыре часа с утра. Вставать в семь? А мы что, в девять летом встаём? И питаться в столовой всем вместе (и посуду не мыть!). Ура, ура!
Для меня это «ура, ура!» означало быть с ними (с ночёвкой) сутки через сутки. Вторые сутки — Людмила Анатольевна, химик после Бориса и организатор. Ей проще, нет семьи, сама себе голова, а у меня младшему ребёнку пять всего. Опять на папу. Уже и не спрашивает никто, отпустят ли дома, не обидятся ли. Нет, учительским мужьям всё же надо памятники ставить.
На поля я почти не ходила — сами справлялись. Ждала их к обеду, готовили с дежурными вечернюю программу. Ой, как конспекты от Ронкина пригодились! После полдника Валерий Константинович уводил их на школьное поле на спортивные игры. После ужина — очередной классный вечер.
Боялась, как бы кто из города не прознал, что тут девчонки молодые. Город теперь совсем рядом, шагнул уже через Саина микрорайоном «Аксай», правда значительно выше нашего посёлка. И пустырь с «Курганом» давно застроили очередным «Тастаком». Тут могли и прослышать. Но, Бог миловал, ни одного ЧП, если не считать случая с Сашкой Байритом. Он после восьмого ушёл в ПТУ, начал пить и покуривать анашу. Раза два-три приходил с другими «нашими» на вечерние посиделки, и, наконец, явился во всей красе. Я даже растерялась — животное, бык разъярённый. Глаза бешеные, смех неадекватный, чушь какую-то несёт... Отправила кого-то из мальчишек за участковым, который дежурил каждый вечер до двенадцати возле магазина. Тот прибыл на мотоцикле с коляской. Погрузили Сашку. Он уже не сопротивлялся и тут же уснул. Попросила отвезти не в вытрезвитель, а домой, на МТФ. К нам он больше не являлся, но летом попал в милицию за торговлю анашой, и — в колонию для несовершеннолетних. Оттуда пошли письма мне и Ире Степуро. Ире в любви объяснялся, мне обещал «завязать». Но «завязать» у него не получилось. Повторный срок получил сразу после первого, полгода не продержался. Больше не писал, потерялся совсем.
А вечера продолжались, доставляя обоюдное удовольствие. В пятидесятые годы в школах ещё было принято называть учеников по фамилиям и на «вы». Не могу себе представить: «Штир, вы сегодня дежурная?» Нет, это выше моего разумения.
Со следующего года ЛТО в сельских школах отменили — родители возмутились, что в разгар лета из хозяйства «выбывали» на две недели крепкие молодые рабочие руки. Куда делись кровати, матрасы и постельные принадлежности, не ведаю.
В сентябре Шубина ушла в декретный отпуск и вскоре благополучно родила Дениса.
Литературой в моём классе занялась наша бывшая ученица, студентка последнего курса литфака Наташа Марюхина, Наталия Павловна. Летит время, идёт мой тринадцатый аксайский учебный год.
Двенадцать лет ходила мимо соседней школы номер один, тайно завидуя однокурснице Людке Калининой, попавшей в эту школу сразу после института, не знаю уж, как. Людка, теперь Гребенюк, или «Гребенючка», как её звали ученики, проработала в школе несколько лет и уехала с мужем в подмосковный Владимир. Она познакомила меня с Валентиной Курмангожевной, тоже «англичанкой». Несколько лет мы с ней здоровались при встрече, а встречались часто, она тоже жила в доме рядом со школой, с другой стороны. Настоящее её имя Кульназия, но все называют Валентиной.
Иду как-то в декабре через школьный двор и встречаю ещё одну «англичанку», Лилию Артёмовну Щировскую. Надо же, при её змеином характере и фамилия соответствующая. Алёша мой у неё в группе учится, зверь-баба.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте, одну минуту. Я собираюсь перейти в 94-ю, это рядом с моим домом, там место освободилось. В середине года наша директор не хочет меня отпускать, пока замену не найду. Вы ведь рядом живёте?
— Да, но…
— Пойдёмте к Светлане Васильевне, она как раз у себя.
Почему-то мы с этой женщиной друг другу приглянулись с первой секунды.
— Езжайте в ГорОНО, вот вам письмо.
— Почему в ГорОНО, а не в РайОНО?
— Учителей иностранных языков утверждает город.
Мне дали разрешение на оформление документов. Теперь в Каскелене уволиться надо, а ведь середина учебного года. Есть, правда, вариант, одна из педагогов нашей Аксайской музыкальной школы имеет необходимое образование.
— Как же вы бросаете школу в середине учебного процесса?
— Никак не бросаю, на моё место есть человек. Я Аксаю двенадцать лет отдала и работала с удовольствием. Но эта школа рядом с моим домом, понимаете?
— Ну, раз замена есть – дерзайте, в городе место нелегко найти.
— Спасибо большое
— Всё, мои хорошие, перехожу в городскую школу рядом с домом. Классного у вас не будет, аттестаты Роза Леонидовна заполнит, по английскому будет Ирина Александровна из музыкальной.
— А классные часы?
— Домой ко мне будете приезжать раз в две недели.
Стали приезжать по четвергам. Так десятый и закончился.
Выпускной готовили вместе. И было приключение. В день выпускного ураганный ветер оборвал провода, Аксай оказался без электричества. Хорошо, что днём успели принять меры — магнитофоны на батарейках, аккордеон, свечи... Такого романтического вечера больше не припомню. Опять был рассвет за селом, и — прощание, без слёз, но с грустью.
Оторвать 92-ю от сердца не получалось. На каждую встречу выпускников летела туда— посидеть с каждым классом после торжественной части, увидеть, кого возможно.
А город подступал всё решительнее. Есть уже «Аксай-2», «Аксай-3», «Аксай-4»... Саина — не крайняя городская улица, по территории бывшей «Дружбы» проходит улица Момыш-Улы. «Пик» стал городским кладбищем. Школа обрела новое здание. Перенесли туда музей, занимал он теперь одну комнату, посвящённую ветеранам войны-односельчанам. И обелиск перенесли. Я про перемены знала, но в новом здании не была ни разу, не моё это.
Рядом со старым зданием возник Кафедральный соборный храм Христа Спасителя в честь Рождества Христова.
Прошли годы. Позади городская школа №1 и Университет Международного Бизнеса, я — пенсионерка, но, проезжая мимо Храма, не могу сдержать волнения, хочется пройтись по знакомым улицам... Однако, уходя, уходи, неси свою ностальгию молча.
Всё давно по-другому в Аксае,
Нашей школы на месте нет.
Где же ты, девяносто вторая,
Дорогой мой «университет»,
Моя стартовая площадка,
Ностальгия моя и грусть?
Ты – моя со стихами тетрадка,
Помню я тебя наизусть.
Ностальгия моя, ностальгия,
Школа жизни и доброты,
Я ношу тебя, как панагию,
И не думаю жечь мосты...
Пора подводить итоги своей учительской жизни. Мне кажется, я так и осталась сельской учительницей и наследницей своих уральских. Что же я делала или сделала не так в этой своей жизни? За что мне сегодня стыдно?
Почему-то за Людку Сбойчикову — могла, не могла что-то изменить в её судьбе? И за свой второй аксайский класс. Я, кажется, поняла природу несколько холодных наших отношений. Я просто «не отпустила» первых. Ученики — точный камертон «чистоты» учительских помыслов, малейшая погрешность сразу видна. И Витька Дубровин это почувствовал, он же видел меня с «теми» изнутри. А ведь и «вторые» были от Анны Романовны, правда, не сразу, после троих. Поняла ещё одно — с каждым классом надо начинать с нуля. Да, это уже проговорено, проделано, прожито, но с другими. Эти, очередные — опять чистый лист. Мне это стало ясно с переходом в городскую школу. Три «городских» моих класса не ощутили уже ностальгию по предыдущим — с нуля начинала. Обидела кого из учеников? Не думаю. По крайней мере, не вспомню случая.
Сама же получала удовольствие от работы и с языковой группой, и с классом. Дело и хобби оказались «два в одном». Это, видимо, идеал учительской судьбы. Доступен он тем, кто «на месте», и, если обеспечен тыл. В Англии, например, учительница, вышедшая замуж, должна оставить педагогическую стезю. Считается, что совместить школу и семью невозможно.
Кому передать всё, что знаю и умею в учительстве, как? Нуждается ли кто? Или каждый должен сам всё пройти? Вопросов меньше не стало, ответить на некоторые на сумею и сегодня. Распрощалась я с Аксаем, со школой, с педагогикой, со всеми своими учениками навсегда.