Г л а в а т р и д ц а т ь ч е т в е р т а я
ЧТО ТАКОЕ СЧАСТЬЕ
Развеселый автомобильчик колесил по проселочной дороге. В нем катили клоуны и заплаканный водитель в красной каске. Клоуны тщетно старались развеселить водителя. Водитель щурился на дорогу, и самый краешек губ его не дрогнул. Напрасно они горланили самыми дурашливыми голосами:
Мы едем, едем, едем
В счастливые края
На Солнечный на Остров
Отправились друзья…
- Стойте! – возмутился Мишка Зеленка. – Я себе тут все пальцы стер, пока машину заводил! А вы опять за свое! Снова сглазите!
- «Мы едем, едем, едем»! – вспомнила Майка, не отводившая глаз от водителя. – Ему не по нутру вся моя поэзия – или одна только эта строчка?
Оттого что она назвалась поэтессой, речь ее существенно переменилась. Простые слова она заменяла на вычурные, и всюду искала красивости. Спасала лишь малая начитанность. «Буря мглою небо кроет» да «Однажды в студеную снежную пору» - вот и вся библиография к четвертому классу! Зачем, зачем она не читала много книжек! Вот Петька Головастик!..
- Петр! – окликнула Майка. – Ты на котором томе Энциклопедии?
- На букве «С»! – простодушно отозвался Петька.
- Ну как, и есть там Скуратов? – ревниво вскинулся Шалышкин.
- Есть! – пожал плечами Головастик. – А что я говорил!
- Значит, и Шалышкин должен быть! – слезно вскричал Шалышкин. – Скажи, Наташка? Мы вместе видели!
- Видели, видели! – закивала Наташка.
- Только там Малюта Скуратов! – припомнил Головастик.
Сережка облегченно вздохнул и торжествующе глянул на Юрку:
- Не ты!
- А какой Шалышкин? – уточнил Головастик.
- Не знаю! – с деланным безразличием отвернулся Сережка. – Фотография моя.
- Петр! Припомни самые красивые слова из всей Энциклопедии! – продолжила Майка.
- Перинатальный! – выпалил Петька. – Латентный. Пубертатный!
И поймал подзатыльник от Гришки Иванова.
- Ты чего?! – отдернулся Петька.
- А я тебе уже за это давал! – приструнил его Гришка. – И как у тебя язык поворачивается! С нами женщина!
Майка прихорошилась.
- А еще какое-нибудь слово? Эти как-то в стихи не складываются.
И с сомнением примерилась:
- «Вот прошло пубертатное лето»…
Петька насупился. Знания всегда ругались с силой. Не скажу, подумал Петька.
- Ладно уж. «Смерд»! – он на всякий случай прикрылся от Гришки.
- Это не ругательство? – справился Гришка у Савицкой.
- Какое красивое слово! – сладко прижмурилась Майка. – Я его и сама где-то слышала! Ах, да! Стихотворение! «Смерд поэта».
Майка отставила руки вперед и прочитала с мелодической декламацией:
- Погиб поэт! Невольник чести!
Пал, оклеветанный молвой!
Майка знала три стихотворения. Поэтесса.
- Поэтесса! – взмолился Мишка из-под рулевой колонки. – Они опять поют «Мы едем-едем»! Мы встанем-встанем, зуб даю на отсечение!
Пел Сережка. Так он старался вернуть себе Майкино расположение. Он только что открыл этот закон, по которому выходило, что для человека слаще всего звучит его собственное имя, а для поэта – его стихи. Майка раскраснелась, закон приводился в действие.
- Я его сейчас из машины вытолкну! – пригрозил Зеленка. – Пусть едет-едет на своих двоих!
- Шалышкин, милый! – попросила Майка. – Не пой эти опасные слова.
- А что? – повернулся Шалышкин. – Придумай новые слова!
- Пой все наоборот! – посоветовал Мишка. – Тогда, если сглазишь, все выйдет здорово.
- Например? – уточнила Майка.
- Не едем, а встали! – рассердился Мишка. – Я, что ли, поэт? Я педалист! Знаешь, сколько здесь работы! Попробуй! Юрка мне уже все плечи отдавил!
- Мы встали-встали-встали! – пропел Сережка. – Получается!
- Я подумаю! – Майка прикрыла глаза ладошкой. – А ты пока пой «тра-та-та»! Это никак не сглазит, Мишка?
Мишка промолчал, а Сережка тут же завопил:
Мы трата-тата-тата
В счастливые края
На Солнечный на Остров
Отправились друзья…
- Счастливые края! Точно сглазим! – откликнулся Мишка. – Окажутся несчастными. Злобными.
- Вот и петь надо – «злобные»! – нашелся Головастик. – Майка, записывай!
Майка кивнула и продолжала чиркать химическим карандашиком по ладони.
- Понял! – кивнул Шалышкин и продолжал:
Мы трата-тата-тата
В трата-тата-тата
На Солнечный на Остров
Отправились друзья…
- Солнечный – все равно, что счастливый! – проворчал Зеленка, а сродный брат, крупнейшим спец по сглазам и привидениям, торопливо закивал – с ним забыли посоветоваться.
- Про Солнечный тоже нельзя! – подскочил он на заднем сидении. – Будет дождь! Гроза! Не доедем!
Сережка поднял бровь, оглянулся, затем поочередно оглядел всех, задержавшись на Майке, но Майка не отметила, какая у него красивая изогнутая бровь, а просто кивнула, закусив губу, и продолжала черкать по ладошке.
Сережка поднял вторую бровь, отчего у него получилось собачье выражение, все прыснули, и он ретировался.
Мы трата-тата-тата
В трата-тата-тата
На трата-тата-тата
Отправились друзья…
- Ну вот – «друзья»! – опередил всех Ванька Темников. – Точно разругаемся! Разбежимся в разные стороны! Не доедем! Правда, Мишка?
Мишка дернул головой и зашипел – стукнулся о рулевую колонку.
- Вот вам и первая жертва! – обрадовался Ванька. – Шипит. Сейчас начнет ругаться.
Сережка сунулся под рулевую колонку. Мишка потирал затылок и той же рукой стремительно, как обезьянка, отвесил ему затрещину. Чтобы не лез.
- Начинается! – радостно заключил Ванька Темников. – Двое уже дерутся! Что я говорил!
Так он вернул себе квалификацию.
- Пожалуйста! – обиделся Сережка, пострадавший по доброте своей души. – Если я его сейчас тресну, он ляжет, а мы все встанем! Или мне треснуть кого-нибудь другого – без ущерба для дела. Решайте скорее. Я уже еле сдерживаюсь.
- Вот-вот! – ухмыльнулся Ванька Темников. – Сейчас начнется общая драка. Давайте рассчитаемся на «первый-второй». Стенка на стенку или кресло на кресло? Тогда меняюсь на переднее сиденье – я с Юркой. Брату против брата нельзя. Это уже Гражданская война.
- Так начинаются войны! – философски заметил Петька Головастик. – Одно неправильное слово. Роль поэта.
- Смерд поэта! – отвлеченно кивнула Майка. – Будут не друзья, а враги! Потерпите, я уже дописываю!
- Ради мира на земле! – Сережка скрестил обе руки на груди и гордо отвернулся от Мишки. – Пою в последний раз.
Мы трата-тата-тата
В трата-тата-тата
На трата-тата-тата
Трата-тата-тата!
По проселочной дороге шагали дети. Они отличались от городских тем, что здоровались с каждой машиной, были одеты не по росту и сбиты в кучку, тогда как городские дети скоро разделяются на пары, форсят и не уступят дороги автомобилю.
- Майка! – поторопил Сережка. – Пиши скорее! Пусть нашу песенку послушают!
Майка протянула ему ладонь, и Сережка задергал губами.
- Это что? – переспрашивал он на каждом слове. – Тут, на указательном пальце!
Майка растопырила пальцы, все четыре строчки раздвинулись.
- Только мрачно пой! – потребовала поэтесса. – Чтобы хорошее настроение не сглазить!
И Сережка угрожающе взвыл:
Мы встали, встали, встали
(- Встали-встали-встали! – довольно отметил Мишка).
Опять не с той ноги
(– Так, Майка? – покосился певец).
(– Продолжай! – велела поэтесса).
На лютые дела мы
(– Я же говорил – не счастливый, а лютый! – показался всем сродный брат).
Шагаем как враги!
(– Враги – это я сама придумала! – раскланялась Майка. – Вместо друзей!).
Через минуту клоуны уже распевали во все окна мрачными, жуткими голосами.
Это были страшные клоуны:
Мы встали, встали, встали
Опять не с той ноги
На лютые дела мы
Шагаем как враги!
Тра-та-та
Тра-та-та
Так строчит наш автомат!..
Несколько детишек по дороге шарахнулись от машины и с воплями ужаса бросились прямо в колосящееся поле, чтобы не выходить оттуда до вечера, даже на зов родителей. Клоуны устрашающе пели вослед.
Надолго ли их хватило?
Скажем по чести, нет.
Зрители растаяли в пыли, клоуны стали сами по себе, теперь они передразнивали друг друга, строили рожицы и хохотали над каждой мрачной строчкой. В конкурсе инсценированной песни – а каждый показывал, как клоуны встали не с той ноги, и как шагают на мрачные дела – победил Сережка Шалышкин, потому что он громче всех строчил в окно, чем перепугал козье стадо. За козлят заступились гуси, вперевалку шагающие домой, они махнули крылами, загоготали и погнались за Сережкой.
Клоуны кувыркались, пищали, горланили. Расшевелили даже Юрку. Сначала он отпихивался как обиженный, ругался, но ведь отвернуться от дороги не мог! Поэтому все увидели, как стали подрагивать уголки его губ, как поползли они вверх, и Юрка вдруг расхохотался в полный рот, к новой порции всеобщего веселья.
Дети на обочине увидели множество ног изо всех окошек, растопыренные руки и пальцы, и проводили поющий автомобильчик завистливыми вздохами. Счастливая, праздничная жизнь проносилась мимо них, как карнавальная комета, сказочные герои неслись на ее хвосте, помахивая на прощанье, смех и музыка фейерверками расцвечивали небо! Остановись, прекрасная жизнь, куда ты несешься!
Дети на дороге не знали, что счастье – это путь, а не цель. Это глагол, а не существительное, что бы об этом ни думала учительница Софья Гавриловна!
;